Шестьдесят три ступени

      Место, где стояла демонова застава, не перепутаешь ни с чем: над поворотом дороги будто висело тёмное облако. Пахнет кровью, обочины истоптаны и взрыты. Живых не осталось — клочья тел; сколько — пять алебард, значит, пять человек. От тёмной твари валялась только отрубленная лапа, когтистая и шипастая, и рядом стражнический меч; а уцелевшие лютые мертвецы, должно быть, разбрелись сразу как освободились.       Что ж, заклинателям не привыкать хоронить. Призрачный Генерал хорошо умеет рыть могилы, ланьские адепты умеют играть «Покой». Что может Цзинь Лин — собрать оружие и со всем почтением составить его шалашом на обочине. Сюда нужно будет вернуться.       Солнце поднялось и начинало припекать: пока просыпались, пока завтракали, пока разговаривали и прощались с оставшимися в усадьбе Сон, пока прощались в кузнечной слободе и забирали стрелы, — вышли поздно, и сейчас день был в разгаре. Хорошо, что в лесистых предгорьях прохладнее, чем в долине, где лежал город.       Цзинь Лину не хочется отпускать друзей. Ещё ему не хочется оставлять Фею, чтобы догнала потом. Возвращаться в башню Кои ему не хочется больше всего. Оба его Ланя тоже не спешили встать на мечи и снова стать из молодых героев простыми адептами. Поэтому и пошли пешком, и место для расставания Цзинь Лин назначил на первых же шагах — деревушка Линъюхэ, на самом краю столичного уезда, а дальше надо становиться главой и идти одному.       Чем и утешаться, кроме дружеской болтовни на пустынной дороге, решает Цзинь Лин.       — Как ты своего пациента напугал? он дрожал как гусуланьский кролик! — Не самое лучшее начало, но Мо Сюаньюй и вправду не выходит у него из мыслей.       — Нежный больно, — фыркает Цзинъи. — Ханьгуан-цзюнь рассердился, говорит, что лекарь должен быть деликатнее, а по мне, так в боевых условиях не до того! И вообще, я же пошутил!       — Хм… — с сомнением отвечает Сычжуй, прозвучало весомо, хоть и не так, как у великолепного Ханьгуан-цзюня.       — Да? И что ж ты ему такого пошутил, великий целитель? — Не то чтобы было всерьёз интересно, но какой же дружеский разговор без привычных дразнилок…       — Что больной должен лежать, а не бегать с любовными записочками к прекрасному молодому главе! — легко повёлся Цзинъи.       Сычжуй схватился за голову:       — Умеешь же ты выбрать шутку.       — О да! — фыркает Цзинь Лин. Ещё год назад непременно покраснел бы. — Нашёл чем шутить, Лань-дайфу! забыл, за что его из Ордена выгнали?       — Э-э-э… за бездарность? — предполагает Цзинъи.       — За бездарность, — кивает Цзинь Лин, — и развратное поведение: приставал к молодым адептам с нескромными предложениями.       — Хм, правда, неудачно получилось, — признаёт новоявленный дайфу. — А он что, действительно приставал?       Цзинь Лин пожимает плечами. Вчера Мо Сюаньюй не то что приставать — глаз поднять на него не смел. А перед старейшинами наверняка оправдывался, хлопая ресничками и отводя глазки. Вот они и не поверили; и я бы не поверил.       — Кстати, великолепный глава Цзинь, — ехидно интересуется Цзинъи, переходя в наступление. — О бездарности: каких высоких духовных заслуг надо достичь, чтобы оказаться достойным пребывания в вашем блистательном Ордене?       — Да как у всех, наверно, — у него получается дать только расплывчатый ответ. Выпад оказался неожиданным. — А что?       — Не-е-ет, вовсе не как у всех! — Цзинъи торжественно поднимает палец. — В других Орденах вообще-то учеников с золотым ядром за бездарность не выгоняют!       Да будь я проклят, думает Цзинь Лин. Чуял же, что с этой историей что-то не так!       — Гуевы дети! — вырывается вслух. Всё не то, чем кажется, и все не те, кем кажутся, и каждое дело и каждое слово надо проверять самому! — У Мо Сюаньюя есть золотое ядро?!       Цзинъи кивает. Доказательства можно было не спрашивать: раз лечил, то конечно переливал силы; а куда переливать, если вместо ядра та жуткая бездонная пустота…       — Так, может, это Вэй-саньжэнь?.. пока был в теле Мо?       — Вэнь-шушу говорил, что душа в чужом теле не может сформировать ядро, а вот развить уже имеющееся — да, — с полной уверенностью парирует Сычжуй. Кому и знать, как не последнему целителю из клана Илин Вэнь.       — А если молодой Мо сумел сам, уже после Ордена?..       — Учитывая, как к нему относились в поместье Мо, вряд ли, — возражает Цзинъи. — Сомневаюсь, что там была возможность заниматься духовными практиками… у него вся спина в шрамах от побоев. И помнишь, Сычжуй, тот толстый братец у него книги и талисманы воровал!       — Ясно. — Ничему в нашем змеином гнезде верить нельзя! Гуев Яо! Вот кто воистину повелитель лжи! — Я разберусь. Постараюсь разобраться.       И ощутил за плечом одобрение Циньвэя: будто плотный доспех появился на миг поверх дорожного платья. Ну, хоть в кои-то веки спина будет прикрыта…       Мысли опять убежали вперёд, окунаясь в тухлую бочку под названием «Башня Кои». Пока у этого недотёпы Мо Сюаньюя не было золотого ядра, он не мог стать наследником главы Ордена и был совершенно безопасен для Мэн Яо… даже затошнило слегка. Умница Фея, как всегда почуяв его гнев, перестала рыскать по кустам и прижалась к бедру.       Он треплет пушистый загривок. Я знаю, что ты всегда на моей стороне, вот только сейчас не сможешь помочь. И мои Лани не помогут; даже дядюшка Цзян не должен, не говоря уже о Ханьгуан-цзюне и Старейшине. Вся эта история — долги моего рода. Мне и отдавать.       А хотелось бы! зло усмехается над собой. Хорошо бы они и дальше все были рядом. Они ведь такие сильные! выиграли такую битву. Храм Гуаньинь был давно, уже и забылось немного, насколько они сильны. Заново вспомнил во дворе усадьбы Сон, когда от мощи, струившейся вокруг, волоски на теле вставали дыбом, дышалось как под водой, а щёки горели, будто от костра. Видел глазами незримое: сквозь ночной сумрак двора и бегающее пламя фонарей — сеть, опутывающую огромное истинное тело демона. И не смей зажмуриться, иначе не успеешь помочь или что-нибудь не заметишь вовремя… боялся, ещё как. Легко было сбить мерзкую летучую тварь, напавшую на старших сверху, — по такой громадине захочешь не промахнёшься! Но когда чёрная волна демонских тварей едва не смяла Сычжуя и Цзинъи…       …стрела дрожала от нетерпения на тетиве, а он вцепился в неё и никак не мог отпустить. «Стреляй!» — рявкнул Чан Сиен. «Боюсь задеть своих!» — «Хочешь их смерти? Целься сердцем. Давай!» — всё-таки разжал пальцы: «только бы ни в кого!..» Стрела упала печатью уничтожения, рассеяла и остановила тварей на несколько ударов сердца. Сбитый с ног Цзинъи смог встать, а Сычжуй отпустил меч и взялся за гуцинь…       Хорошо, что припекало солнышко: можно вытереть холодный пот со лба на совершенно законных основаниях. «Если уж кто и знает всё о ядре, так именно Вэнь Цюнлинь!» — поучаствовал в разговоре.       Как же повезло, что в Хинъянчжен пришёл не один! а ведь злился когда-то, обещая Ланям не охотиться в одиночку. Мог оказаться на этих болотах первым, ещё до Чан-шэньсяня… и тогда… Точно попался бы в демонскую ловушку! Разве смог бы отказаться от чудесного оружия? Вот демон бы порадовался! А подчинить силы лука — я же не Старейшина. Так и остался бы ещё одной поглощённой душой.       Он тянется погладить крыло Циньвэя, висящего за плечом в налучи, — тёплое, как рука.       — В той болотной деревушке, — невозмутимо произносит бессмертный; шагает рядом, словно шёл так от самого Даньгу, хотя ещё вздох назад его здесь не было! — я совершил две ошибки и потому проиграл демону. Одну из них ты не сделал.       — Это какую? — косится на него Цзинь Лин.       — Я пришёл туда один, а ты — нет.       — Чан-шэньсянь, вы один сильней нас троих. — И никакое смирение тут ни при чём. Себе надо говорить правду, и бессмертного тоже напускной бравадой не обманешь.       — Возможно, — соглашается Чан-шэньсянь, — но одновременно изгнать три души из тел он не мог, оставшиеся успели бы помочь. Эта тварь охотилась именно на одиночек. Он знал пределы своих возможностей. — Бессмертный вздыхает. Бессмертные умеют вздыхать. Старшие умеют признавать свои ошибки перед младшими. — Даже сильный может быть побеждён, а мудрому случается ошибиться. Ты нашёл друзей, которым доверяешь, а я не искал.       — Это не я нашёл их, а они меня, — выдаёт Цзинь Лин ещё одну горькую правду. — И друзья не всегда будут рядом. В Орден я приду один…       — Не один. — Чан-шэньсянь скупо улыбается. — А со мной и Циньвэем. Это больше, чем втроём.       Это стоило обдумать. Чан Сиен, конечно, не демон Хэйцао, но…       Историю собственного Ордена Цзинь Лин в своё время учил на совесть и не потому, что заставляли, а самому было интересно: приучался расспрашивать и искать запрятанное. Он знал, что клан Хэ Ханка был вассалом Ланьлин Цзинь несколько веков и земли их были на северо-западе. Ещё до начала Войны Солнца тогдашний глава клана сообщил Цзинь Гуаншаню, что Орден Вэнь требует перехода Хэ в своё подчинение, угрожая уничтожением. Дед тогда отделался общими невнятными обещаниями, и клан Серых Журавлей вскоре был почти полностью уничтожен отрядами Вэнь. Глава Цзинь записал в хрониках себе в оправдание мудрое решение: не следует дробить силы в попытках поднять разлитое в преддверии смуты; что он при этом думал — Яньло-ван ему судья. Немногие уцелевшие Хэ Ханка присоединились к войску Цзинь Цзысюаня и к войскам других Орденов, когда началась война. Остался ли жив кто-то из них, в архивах Башни Кои записей не было. Клан считался погибшим, а земли их перешли под управление главной семьи Цзинь…       …чего же хочет бессмертный: мести, восстановления клана или?..       — Или, — отвечает Чан Сиен. — Хочу, чтобы Орден Ланьлин Цзинь был заклинателем, а не торгашом.       Цзинь Лин кивает, просто не мог не кивнуть; и старается свернуть на другую тропинку:       — Чан-шэньсянь, как я смог выстрелить в змея из неисправного лука?       — Так и не понял? — Бессмертный усмехается снова. — Ты смог стать нашей тетивой. Потому и понравился Циньвэю.       На языке вертелось «А вам? чем я понравился вам, Чан-шэньсянь?», но Цзинь Лин не рискнул спрашивать и за это был вознаграждён — ему ответили на незаданный вопрос:       — Я говорил с душой Шихуа. Это меч твоего отца, Цзинь Цзысюаня? Забавно, он считает себя главнее тебя и назначил себя твоим телохранителем.       Цзинь Лин оглядывается на Вэнь Нина — как всегда, когда думает об отце.       — Значит, вот почему Шихуа согласился меня слушаться, — говорит он вслух. Если бессмертный хочет читать мысли, пусть читает. Фея рассмеялась по-собачьи и опять нырнула куда-то в лес. Мы не торопимся, мы совсем не спешим.       Эти трое догоняют его в несколько шагов.       — Глава Цзинь! — Было похоже, что Лань Цзинъи окликнул его уже не в первый раз. — Мы только что прошли такой славный мостик, вы не заметили? и речка такая хорошая, чистая! Не свернуть ли нам на бережок и не поискать ли полянку для лагеря?       Поляна нашлась в половине ли от дороги: ровная, сухая, укромная. Засветло успели насобирать хвороста, нарезать тростника для постелей и наловить руками рыбы на ужин, — рановато встали на ночлег, можно было бы пройти два десятка ли до темноты, но Башня Кои и Облачные Глубины постоят без нас ещё немного. В Линъюхэ надо будет непременно устроить настоящий прощальный ужин; а пока — хватит и рыбной похлёбки под крылатым закатом и дружного молчания под проступающими звёздами. Помолчать теперь тоже удастся не скоро! и дайте всласть выспаться главе Ордена, у нас ещё будет прощальная ночь.       В Линъюхэ приходят следующим вечером, тоже к закату, но здесь совсем другой закат: никаких крыльев, тихое зарево на полнеба и затихающий ветер. Хорошо живётся на чистых землях, думает Цзинь Лин и едва ли не впервые гордится — впервые за последние дни, потому что в Даньгу гордиться было нечем. Вэнь Цюнлинь, как всегда, попрощался за сто шагов от деревенской ограды: «буду ждать вас утром на дороге, молодые господа Лань». Фея радостно унеслась по своим собачьим делам: знакомиться с местными, хвастаться и узнавать новости. Лук за плечом молчит — самый обычный старый лук.       Из двух трактиров выбрали тот, что почище и со вторым этажом. «Как-то пусто у них на улицах, вам не кажется?» — «Кто их знает, в котором часе здесь принято ложиться спать!» — «И свечи берегут, наверняка». Свечи не берегли только в трактире: сквозь двери и окна тянулись плотные полотна света.       На крыльце слышен такой же плотный гул голосов, совсем не похожий на трактирное веселье. Был бы Цзинь Лин собакой, поднял бы шерсть на загривке.       — Осторожнее, — командует он, прежде чем открывать дверь, и не глядя знает, что Лани послушаются.       В общей зале народу — палец некуда воткнуть. И не местные пьянчужки или загулявшие караванщики: в густой толпе стоят и сидят старики, женщины и даже дети — похоже, здесь собралась вся деревня от мала до велика.       — Как за пирожками в день Чуньцзе, — ошарашенно бормочет Цзинъи. — Что у них стряслось-то? похороны или свадьба?       С порога не разглядеть: толпа окружала кого-то или что-то в глубине общей залы. К вошедшим поворачиваться не спешили, не появлялся и хозяин. На беду не похоже — никто не кричит и не плачет; на радость тоже — ни смеха, ни весёлых выкриков.       — Кажется, мы зря сюда зашли, — тихо роняет Сычжуй и поворачивается к выходу. Цзинъи удерживает его за руку, и вовремя.       Отделившись от толпы, к ним подскочила девица в прислужьих рожках с розовыми лентами, нарумяненная по-трактирному.       — Ой, молодые господа, не обижайтесь! — выпаливает она, едва не хватая Сычжуя за рукав. — Такие дела, ну такие дела! Что молодым господам угодно? Садитесь, садитесь, хозяин скоренько будет!       Свободным оставался только самый неказистый стол — почти под лестницей. Цзинъи морщится; Цзинь Лин кивает, быть на виду ему совершенно не хочется; Сычжуй как всегда не замечает, куда их посадили.       — По два блюда, — распоряжается Цзинь Лин, забираясь в самый тёмный уголок. — И комнату на ночь. Есть хорошее вино?       — Всё принесу, не сомневайтесь! — тараторит девица, подхватывает серебряную монетку и вихрем уносится, так и не предъявив никакого хозяина.       Цзинъи громко вздыхает, ставит локти на стол и готовится начать обычную застольную беседу, но Сычжуй прижимает пальцы к губам, призывая к молчанию. Сквозь толпу донеслось с полуслова: «…и твари, которыми командовал змей, как раз город и окружили!» — теперь ясно, что стоит прислушаться.       — Да как окружили! — под общие вздохи продолжает рассказчик. Судя по звонкому голосу, совсем молодой. — Не выбраться! и по дороге не уехать, и лесом не пройти, и по реке не уплыть! И начал тот змей бесчинствовать в городе: девиц одних сколько сожрал, особенно с ивовой улицы! а когда девиц попрятали, рыбаков жрать стал! Лавки позакрывались, на улицу выйти было нельзя, а уж чего люди ели, про то и говорить стыдно.       В толпе загомонили на разные голоса: «Дык не бывает же такой нечисти, чтобы весь город зараз…» — «А ты б меньше болтал и лучше слушал! сказали же: демонический змей и с ним цельное войско разных тварей!» — «Прямо-таки войско?» — «Ну да! Несколько сотен, а может, и тыщ!» — «Да враньё это! быть такого не может!» — «А ну заткнулись все, эй ты, давай рассказывай дальше!», а какая-то женщина приглушённо всхлипнула: «А дядюшка Хань уже давно в Даньгу-то ушёл и нету до сих пор…» Звонкий голос легко перекрывает этот гул:       — Ежели кто сомневается, может не слушать, а сходить в Даньгу и узнать всё сам. Коли моим словам веры нет, я и помолчать могу, или пусть другие расскажут — я из оттуда не один пришёл.       Служанка плюхнула на стол поднос, расставила миски с дымящейся говядиной и снова втиснулась в толпу, приподнимаясь на цыпочки, чтобы лучше видеть и слышать. В зале зашумели на разные голоса: «нет уж, ты не молчи, давай-давай, рассказывай!» — «Да, что там с нечистью было?» — «…кому не нравится, пусть в рот песка наберёт и заткнётся!»       — …так вот, говорю, — смилостивился рассказчик, — помощь пришла, когда уже ждать отчаялись. Две ночи назад на город будто ураган обрушился! И явились в урагане могучие воины, числом более десятка, видом подобные небожителям, а сложением под стать горным утёсам!       Щёки обжигает жаром. Цзинь Лин не краснел так с тех давних пор, когда дядя Цзян поймал его в библиотеке за чтением весенних книжек. Цзинъи толкает Сычжуя локтем: «Это ты у нас подобен утёсу, гордись! а я что, я так, песенки напевал!» Вино оказалось дрянное, но требовалось немедленно запить этот рассказ.       — Их привёл и ими предводительствовал молодой глава Ордена Цзинь, и меч его сверкал в ночи подобно молнии. (Дядя, прости, мысленно вздыхает Цзинь Лин; видно, молнии — это у нас семейное.) И рассыпали они стрелы, как дождевые капли в ливень! И истребили они тех тварей без счёта! («Там и правда некогда было считать; что-то около двух сотен», и некоторых он не скоро забудет.) А потом весь город увидел, как на самом на рассвете шёл молодой глава по главной улице, блеском соперничая с встающим солнцем! А за ним шли Тёмный Целитель, два юных воина Света и чёрный пёс.       Рассказчик бессовестно копировал уличных чтецов. Кто-то из зрителей насмешливо хмыкнул, но на него тут же зашикали. Хриплый бас подтвердил: «Всё точно так и было, сам видал!» и кто-то добавил торопливым шепотком: «…верно, верно, господин Цзинь Жулань всё время со здоровенной чёрной псиной ходит».       — …на мече вознёсся он над водами реки, где поселился демонический змей! И был отважный молодой глава преисполнен могущества подобно лучнику У, сразившему девять злобных солнц, и древний магический лук в его руках сулил гибель врагам героя! — вдохновенно продолжает рассказчик. — Высоко, словно воды моря в бурю, вздымалась его грудь, а глаза метали молнии гнева в мерзких тварей, разорявших город!       Под столом Цзинь Лина тихонько пнули. Цзинъи усмехается, будто им опять по тринадцать лет: «Ну что, отважный герой, ты исполнился могущества, осилишь уничтожить этот суп?» Цзинь Лин возвращет пинок и отворачивается. Не вылезать же из-под лестницы и просить перестать! не поймут. А тем утром в Даньгу никаких молний он не ощущал — ни могущества, ни гнева, ни желания сражаться. Он просто хотел спать. Очень.       — Змей же поднялся ему навстречу из воды выше самых высоких деревьев, как воплощение мрака и тьмы, и веяло от него смертью и разложением. — «То есть воняло дохлятиной», переводит Цзинь Лин. В качестве легенды звучит вполне неплохо и как полагается: совсем не похоже на правду.       И тут по ступеням лестницы мимо их лиц топают сверху вниз и останавливаются несколько пар дорогих походных сапог.       Цзинь Лин беззвучно ругается, поминая всех неубитых демонов. Над сапогами шелестели шитые золотом жёлтые шелка клановых одеяний Ордена Ланьлин Цзинь.       На вновь прибывших никто в зале не оглянулся: все слушали. Четверо благородных господ тоже не торопились спуститься с последних ступеней. Цзинь Лин отодвигается ещё подальше в тень; впрочем, кто станет заглядывать под лестницу! Цзинъи замирает с недожёванным куском мяса во рту. Сычжуй привычно дотрагивается ладонью до рукояти меча.       Рассказчик тем временем продолжает:       — После великого истребления нечисти опустел колчан героя, тогда взял он солнечный луч, и стал тот луч стрелой в его руках.       Слушатели притихли. На лестнице и под лестницей тоже слушали молча.       — Вот этой самой солнечной стрелой сразил молодой глава ужасного змея-людоеда! А небесные девы увенчали героя радужным венцом! — Радуга тогда и впрямь была, но никаких венцов и тем более небесных дев Цзинь Лин почему-то не заметил. — И сразу же проклятие спало со всего города, больные и раненные нечистью поисцелялись все, — высокий слог явно был не слишком привычен рассказчику, — …а вокруг снизошли всеобщая благодать и всякое процветание.       — Не-а, раненых Чёрный лекарь лечил, — веско заметил бас.       — Ну так того лекаря же молодой Глава и привёл! —задорно возразил рассказчик. — И солнечную рассветную стрелу городу подарил, чтобы самому, значит, сразу услышать, если в Даньгу опять беда будет!       — Это правда, — согласился бас. — Я тогда со всеми к реке пришёл, чтобы это, подсобить, если что…       И кто-то третий, невидимый за спинами слушателей, подтверждает:       — Точно, подарил: главе городской управы отдал, прямо в руки! А стрела-то — светится! и запустить её может кто угодно из любого лука, говорят.       — Да-а-а… такую стрелу и нам хорошо бы, — заметил кто-то из толпы скрипучим старческим тенорком. — А то пока заклинателей дозовёшься, нечистики полдеревни сожрут!       — Им бы только десятину, — протянул какой-то голос из толпы.       — Молодой глава не такой! — Звонкий голос, только что повествовавший о Великом Подвиге, легко перекрывает шум. — Он десятину приказал оставить в городе! чтоб на город, значит, и потратить.       — Да ну?.. — с явным недоверием откликнулись слушатели.       Вот тут-то адепты Цзинь дружно спустились с лестницы! теперь Цзинь Лин видит их в полный рост, узнать не составляет труда. Первым стоит Юй Эньхань — любимчик прадеда Юя, как всегда с багровой толстой шеей; за ним, как свита, высится парочка принятых адептов Цзинь с одинаковым «солдатским» хватом меча и один из клана Су — а вот у этого памятный «трёхпальцевый» захват Су Миншаня.       — Ну и новости! — От окрика Юй Эньханя толпа расступилась как от удара кнута. — Значит, в Даньгу какой-то мошенник назвался главой ордена Ланьлин Цзинь и сказал, что освобождает город от подати? А вы тут болтаете об этом и подстрекаете к бунту?       Милашка Эньхань прославился в боевых искусствах, но разговоры никогда не были его сильной стороной. Деревенским пришлось залезть на лавки, чтобы не вмяться в стены. За столом посреди зала остались пятеро: здоровенный мужик, заросший клочковатой бородкой от самых бровей, похожий одновременно на телохранителя и на разбойника, но на разбойника больше; тощий малый с хитрющей продувной физиономией; молодой купец или приказчик богатого торгового дома, охотник с луком за плечом и ещё какой-то тип, похожий на ремесленника.       — Не кто-то неизвестный, — звонким голосом рассказчика говорит тощий проходимец, поднимаясь из-за стола, — а молодой глава Ланьлин Цзинь!       — Господин Цзинь Жулань, — подтверждает бородач, тоже вылезая на простор.       — Разве правдивый рассказ о подвиге молодого главы Цзинь является подстрекательством к бунту? — незнакомым вежливым голосом интересуется молодой купец и встаёт третьим.       Юй Эньхань молча хлопает глазами, в бою он соображал гораздо быстрей. Трое адептов за его спиной замерли, ожидая распоряжений старшего. «А городские-то хороши!» — шёпотом восхитился Цзинъи. «Они демона пережили, — почти беззвучно отзывается Цзинь Лин, — что им теперь какие-то колдуны!» Сычжуй молча закусил губы… не бойся, здесь не Луаньцзан, здесь не будет как в Илине!       Эньхань так и молчит; въявь слышалось, как скрипят, медленно продираясь через сердце, его мысли — он вовсе не привык, чтобы простолюдины осмеливались спорить с ним! — а потом всё-таки рявкает:       — Ничтожные! Как смеете дерзить! — И кулак на рукояти меча, будто перед ним враг. — В допросных Ордена от вас добьются правды!       Рассказчик сунул руку за пазуху и тоже вдруг стал похож на разбойника, молодой купец приготовился обнажить меч, а бородач потянул из-за пояса дубину; охотник и ремесленник тоже готовились драться.       Ну почему любимый порученец прадеда Юя такой глупец? Зачем орать как стражник управы и позорить Орден в глазах простолюдинов?! и что, нет других проблем, кроме десятины?       Цзинь Лин махнул рукой — поужинали в тишине! — и выбрался из-за стола за спины четвёрки адептов Цзинь.       Тощий рассказчик замечает его первым — вытаскивает пустую руку из-за пазухи и с грохотом рушится на колени:       — Глава Ордена! молодой глава!       Бородач встаёт на одно колено и отдаёт военный поклон. Купец раскланивается как образованный господин: сперва прижал ладони к груди. Охотник и ремесленник переглянулись и тоже принялись кланяться, за ними закланялась вся остальная толпа, даже те, кто залез на лавки.       Младшие адепты обернулись первыми, и к их приветствию не придрался бы даже орденский наставник вежества. Наконец и до Эньханя дошло, что позади происходит что-то требующее внимания, и этот горный утёс разворачивается всем корпусом, как к неизвестной мишени.       — Лин-эр?! — обозвал домашним именем, но всё-таки поклонился, хоть и поклоном «старший младшему». — Молодой глава! Что вы делаете здесь?       — Возвращаюсь в Башню Кои, — как можно более непринуждённо отвечает Цзинь Лин. — А вы?       — У нас приказ отыскать вас и немедленно сопроводить в резиденцию, — сообщает Эньхань. Цзинь Лин стискивает зубы: настоящее розыскное предписание!       Не сейчас. Не здесь.       Не я в опасности, повторяет он себе. Для них жизни простолюдинов ничего не стоят.       — Вы что-то хотели сказать этим людям? — небрежно спрашивает он.       — Они сеют ложные слухи и подстрекают к беспорядкам, — чеканит Юй Эньхань как приговор.       — Если убрать лишние краски, всё рассказно верно, — вздыхает Цзинь Лин. Небеса свидетели, не хотел хвастаться. — Я действительно был в Даньгу и я действительно даровал им право не платить десятину в этом году.       Толпа хором выдохнула и, судя по звучным шлепкам, захлопала друг друга по плечам.       — А ещё в Даньгу множество нечисти, — со всей прорвавшейся злостью договаривает Цзинь Лин, — и почему-то нет ни одного адепта Цзинь.       Он спиной чувствует, как придвинулись к нему оба Ланя. Нет! никаких споров, никаких стычек, я должен сам! и вам только такой ссоры не хватало.       Эньхань пытается перебить его, но Цзинь Лин повышает голос:       — Поэтому я сейчас направляюсь в Орден, чтобы собрать адептов и выслать на Охоту, а вы отправитесь немедленно — как передовой отряд.       (И откуда только взялись эти звенящие ноты? от дяди Цзяна?)       — У меня приказ! — рявкает Эньхань. — И он должен быть исполнен!       Бывший рассказчик за его спиной вытащил из-за пазухи метательные кольца и замер в готовности, бородач тоже схватился за дубинку. Что ж, это могло быть неплохим подспорьем в драке с лесными разбойниками, но против обученных заклинателей — абсолютно бесполезно… Младшие адепты тоже понимают это, на лисьем лице адепта из Су стынет снисходительная ухмылка; моих Ланей вы тоже не берёте в расчёт?       — Чей приказ? — холодно уточняет Цзинь Лин.       Драка с посланцами прадеда в придорожной харчевне — отличное завершение подвига молодого главы! но возвращаться в Башню Кои под стражей, как нашкодивший мальчишка? Он едва не рассмеялся. И пожертвовать прощальным ужином я тоже не готов!       Усмешка на лице адепта Су расползается шире, он беззвучно шевелит губами, складывает пальцы под рукавом… печать? Цзинь Лин едва успевает поднять щит! Подчинение воли?! посмел?!       — Ты что творишь, Фо? — еле слышно шепчет один из младших.       Так, полное имя Су Фо. Будь уверен, я этого не забуду! Щит выдержал удар, хорошо, что я хоть немного отдышался после Даньгу! — потом блеснула зеркальная сталь — это ещё что? — и заклятье отражается, влепившись Су Фо прямо в лоб.       — А мой приказ таков, — продолжает Цзинь Лин, как только смог расцепить стиснутые зубы. — Вы сейчас же отправляетесь в Даньгу. Продолжать зачистку города и окрестностей от нечисти! Исполняйте.       Су Фо с остекленевшими глазами шагает к двери. Кто бы мог подумать! собственным заклятьем приложило, да? И как, нравится? Младшие адепты замерли в нерешительности, Юй Эньхань огляделся, снял наконец руку с меча и кланяется почти как положено — всё-таки решил сохранить лицо перед простолюдинами?       — Будет исполнено, глава, — ворчит он нехотя и тоже направляется к выходу. Младшие адепты торопливо кланяются и устремляются за ним, не оглядываясь.       А Цзинь Лину теперь можно оглядеться: у его ног со вздыбленной шерстью скалит зубы Фея, и когда только успела прибежать? А за спиной Сычжуй — руки замерли над струнами; и Цзинъи — почти обнаживший меч… и нас оказалось четверо против троих.       Сохранить лицо, повторяет себе Цзинь Лин. Не выяснять же орденские дела в присутствии посторонних! Пусть уходят.       …но какова наглость — использовать заклятие! По-прежнему считают меня неумелым мальчишкой?!       …а ведь будь я здесь один…       Хозяин трактира наконец-то изволил появиться перед господами: смахивает крошки с лучшего стола, чуть ли не под локоток провожает Цзинь Лина к лучшему месту, приносит на мизинцах два кувшина вина — уж наверняка получше, чем та дрянь под лестницей. Фея под столом уже уплетает кусок мяса, радостно ворча. Деревенский люд послезал с лавок; женщины, спохватившись, заторопились к выходу, кто-то из детей канючил «хочу посмотреть!». Рассказчик, осмелев, подошёл со своим вином, и Цзинь Лин охотно выпил с ним заздравную чарку.       — Ты многое преувеличил, — всё-таки сорвалось с языка. — Дело было не совсем так…       Парень широко распахивает глаза.       — Молодой глава скромен, как подобает истинному герою! — И, не удержавшись, фыркает: — А про сегодня можно рассказывать или нет?       Ну вот и время решать, с полной отчётливостью понимает Цзинь Лин. Здесь и сейчас. Не ему, себе ответь. «Они меня просто не поняли, это недоразумение» — или «Да, меня мало уважают, но я с этим разберусь».       Я ведь надеялся на тихий прощальный ужин, вздыхает Цзинь Лин и валится головой в холодную воду:       — Всё, что было сказано в Даньгу, остаётся в силе. Ордену придётся принять моё решение. — Разумеется, после этого пришлось выпить ещё чарку с бородачом и купцом, ну и с Сычжуем и Цзинъи, конечно.       Уже поднимаясь по лестнице следом за лебезящим хозяином, Цзинь Лин решает, что стоит поблагодарить:       «Спасибо за помощь против заклятия, Чан-шэньсянь».       «Это не мы. — Кажется, научился чувствовать усмешку в голосе невидимого бессмертного. — Это Шихуа. Я же говорил, что он назначил себя твоим телохранителем».       Цзинь Лин с признательностью оглаживает золотую рукоять ладонью. Нас было не четверо — пятеро; верный друг и последняя память.       Лань Цзинъи расхохотался на пороге комнаты: остывшая бадья с водой, недоеденные блюда на столе, — «Да мы в захваченной резиденции! гордитесь, воители, выгнали господ заклинателей из лучшей комнаты в трактире!» Хозяин, причитая и кланяясь, в четыре руки со служанкой принялся наводить порядок: «Сейчас и чистой воды принесём, и стол заново накроем, не извольте беспокоиться!» — а Цзинь Лин ухватился за косяк, вдруг ощутив запоздалый озноб.       Никогда не стоял вот так против орденских старших.       Прадед отправил за мной боевую тройку! здорово же я его достал! И адепта Су в придачу! — он сжимает кулаки так, что ногти до боли впиваются в ладони. Чей приказ исполнял этот Су? Своего главы или моего прадеда? Уверен, что без приказа такой лизоблюд не рискнул бы на заклинание. Значит, дело дошло до того, что чары подчинения в ход пошли?!       В купальной бадье ему казалось, что от его кожи вот-вот закипит вода.       Твари! Собственно, от клана Су — ничего удивительного, их привёл в орден Мэн Яо, они подчинялись только ему и держались наособицу, а с момента смерти своего опозоренного главы умерили спесь и потеряли влияние. Понятно, что теперь готовы камни зубами грызть, лишь бы восстановить позиции. Су Чжисюй, их теперешний глава, вовсю отирается с младшей ветвью Цзинь… а те спят и видят, как от меня избавиться. Так что же было целью: наложить Подчинение и приволочь в Ланьлин как овцу — или заставить совершить какой-нибудь необратимый поступок, и тогда главой Ордена станет Цзинь Гуанбао, младший брат Гуаншаня. Утиный суп за вторым ужином показался холодным. А ведь даже сквозь всю усталость мечтал вчера, как залезем в воду втроём…       Я не спешил вернуться в Орден, горько думает Цзинь Лин, а вот Орден поторопился за мной прийти.       Сычжуй кладёт ладони ему на плечи как на перенатянутые струны. Тёплое тело прижимается к спине, унимая дрожь. Прохладные губы касаются щеки.       — Цзинь-сюн, — и голос у Сычжуя тоже прохладный, дорогое вино, а не голос, — хочешь, мы пойдём с тобой в Башню Кои?       А-Юань? Который никогда не подходит первый и почти всегда говорит «сейчас не время»? Осторожно, чтобы не спугнуть, Цзинь Лин разрешает себе потереться щекой о его щёку.       — Я бы хотел, а-Юань, — выдыхает он вместе с горячим дыханием, — я бы так этого хотел! но разве вам не надо возвращаться в Гусу?       — Мы не спешим, — шепчет А-Юань на ушко Цзинь Лину, от этого по шее бегут смешные щекотные мурашки. — Ханьгуан-цзюнь сказал нам не торопиться домой…       — Прямо так и сказал? — оторопело уточняет Цзинь Лин. Безупречность Второго Нефрита Гусу Лань в последнее время под сомнением, но неужели он и хитрить научился?       — Почти, — беспечно отзывается Цзинъи, плюхается на пол рядышком и прислоняется Цзинь Лину к коленям. — Ханьгуан-цзюнь сказал, что нам стоит пройти по следу демона обратно до Хинъянчжен и посмотреть, не осталось ли тварей на следе.       — Разумно, — вслух соглашается Цзинь Лин. Низким поклоном поблагодарю при встрече, Ханьгуан-цзюнь! значит, я смогу сам решить, как и о чём говорить на предстоящем Совете. Ведь вернись мои друзья раньше нас, их там непременно допросят. Они конечно скажут правду, я тоже не собираюсь лгать, но рассказывать эту историю надо очень правильно, чтобы не было ненужных вопросов… да, о чём это мы! — Вы хотите нарушить его указания?       — Не то чтобы хотим… — Цзинъи, запрокинув голову, подмигивает ему.       — …но нарушим, если надо, — безмятежно подтверждает Сычжуй. И опять касается губами уха.       Становится совершенно невозможно думать о стратегиях, интригах и предательствах, но он всё-таки говорит:       — Я очень бы хотел, но нет — пойду один. Иначе какой из меня глава?       «Всё ещё хочешь совершить все подвиги сам, без помощи людей и богов?»       Все подвиги — хочу, Чан-шэньсянь, но от помощи не откажусь.       «Мы можем поговорить не сейчас?» спрашивает Цзинь Лин уже сердито и видит ответную усмешку: «Ты прав, бессмертным тоже нужно отдыхать иногда».       — Ты уверен? — Сычжуй.       — Уверен.       — Мы будем беспокоиться о тебе. — Цзинъи.       — Я буду отправлять к тебе птиц каждый день. — Сычжуй.       — Мёртвые ласточки Ланьлина теперь служат Старейшине… — еле выговаривает в этот хор Цзинь Лин.       — Это прекрасно, — Цзинъи, — но у нас прямо сейчас проблемы: мой голодный змей восстал! И твой, Лин-эр, кажется, тоже. Ты у нас великий герой и покоритель чудовищ, тебе их и покорять!       И всё слишком хорошо, чтобы быть надолго.       Ночь началась с озноба и с горячей битвы, им втроём удалось победить всех трёх неистовых змеев… не то чтобы совсем победить, но довести до полного бессилия. И сами они изрядно устали и уснули, сплетясь в один плотный клубок.       А проснулись на краешке рассвета, и даже полные сил.       — Вот же удивительно, — ворчит Цзинь Лин, силясь распутать волосы, потому что легче ворчать, чем прятать слёзы. — Прокувыркались полночи, а с утра свежие, как редис на грядке.       — Возможно, тройное взаимное самосовершенствование надёжнее парного, — легкомысленно хихикает Цзинъи, будто и впрямь сомневался. — Вот стану великим целителем, напишу длинный занудный труд об этом, на радость ученикам!       — Сомневаюсь, что у тебя получится занудно, на такую-то тему! — возражает Сычжуй и уже серьёзным поворачивается к Цзинь Лину: — Хорошей тебе дороги, брат. Если что, зови на помощь.       Цзинь Лин только молча обнимает обоих. Может, всё-таки подать в отставку?..       Он сошёл с меча поздним утром на самой окраине Ланьлина. Ещё один не слишком достойный способ оттянуть возвращение в резиденцию. День уже близится к полудню, и на улицах многолюдно.       Ланьлин всегда был холёным, спокойным и богатым торговым городом: гораздо, гораздо больше, чем крошечный провинциальный Даньгу. Цзинь Лин одет во всё тот же потрёпанный походный ланшань и, может, поэтому горожане не узнают его: просто кланяются как одному из адептов Ордена и уступают дорогу без особой поспешности. Значит, и здесь меня знают не в лицо, а по парадным одеждам, скреблась в сердце обидная мысль; тебе же это на руку, возражала холодная другая. Ладно, не сейчас… а ланшань точно придётся выбросить: заляпан грязью и прожжён в пяти местах, даже в походе не подобает носить такое платье… не то что вон те жёлто-золотые шелка — сразу видно высокородного человека!       Обладатель расшитого одеяния стоял, слегка покачиваясь, на красном крыльце весёлого дома и вальяжно прощался с целой стайкой щебечущих девиц. «Молодой господин, когда же вы придёте снова? мы будем очень-очень скучать!» — донеслось оттуда вместе с лёгким ароматом персикового вина. Цзинь Лин усмехается на ходу: братец Юй Дашэнь, пятый внук старейшины Юя Шихао, ещё лет пять может называться молодым господином, а вот неразумным юнцом, похоже, останется навсегда. Завидую? ну разве что чистой одежде. Тут носишься по болотам, возишься с жабами и демонами, а истинно благородные заклинатели проводят своё время в подобающей неге и праздности…       Городские дома почтительно расступились. По ту сторону площади возвышается белая стена резиденции. Здесь вполне можно слиться с жиденькой толпой — часовые не разглядывают, кто и зачем идёт не к воротам, а в сторону крыльца Приёмной Ордена Цзинь.       Это самое крыльцо насчитывало двадцать семь ступеней по числу незыблемых заповедей великого Первого Основателя Цзинь — спасибо что не три тысячи двести, бормочет Цзинь Лин, ступая на первую. Он знает их наизусть, разумеется, и первая называется «Ум — твоё главное оружие». Люди на ступенях почтительно сторонились, узнавая в нём адепта. А ведь когда-то было хорошей идеей — построить приёмную канцелярию за стенами резиденции, чтобы туда мог прийти с прошением любой человек, кого донимает нечисть, и не тратить время на церемонии и пропуска… Вторая ступень: «Учись видеть, а не смотреть», широкая, из серого камня. На третьей — «Не оставляй без помощи достойных» — ютится какой-то оборванец. Интересно, с каких это пор нищие сидят на ступенях Орденской приёмной, а не у храмов?       Сейчас начнётся! с дурным предчувствием думает Цзинь Лин, шагая на четвёртую ступеньку. На Охоту в Хинъянчжен он улизнул, когда Юй Шихао — его троюродный прадед, глава Мэйшань Юй, — и Лу Нанмин, глава союзного клана Сянхэ Лу, не сошлись во мнениях, на ком именно Цзинь Лин должен жениться в самое ближайшее время и кто из этих жён будет старшей. Дева Му и дева Лу, возможно, и были очень хороши и обладали неоспоримыми достоинствами, но ни одну из них Цзинь Лин в глаза не видел и не собирался жениться на совершенно незнакомых девицах, да ещё на обеих разом. Тогда он оставил почтенных глав, увлечённых спором, цапнул со стола в канцелярии первое же попавшееся под руку прошение об истреблении нечисти и отправил весточку в Гусу… Интересно, до чего старейшины тогда договорились? Четвёртая ступенька называется «Дружи с лучшими».       И тут его осторожно потянули за рукав.       Тот самый оборванец, что сидел внизу. Вы, молодой герой, слишком задумались и не заметили, что рядом с вами идут шаг в шаг и таким манером прошли уже половину лестницы.       — Благородный молодой господин! — Человек рухнул на колени прямо на ступеньках, стоило Цзинь Лину повернуть к нему голову; впрочем, рукав так и не отпустил. — Вы же из Ордена, вам же позволят зайти в канцелярию?       Это ещё что за новости? В приёмную всегда мог войти любой. Цзинь Лин машинально кивает и пытается отцепить нищего от своего рукава… нищего? Вблизи разглядел, что не такой уж это и оборванец: одежда шёлковая, недешёвая и относительно целая, но мятая и грязная, словно её обладатель давно уже не менял её и спал в ней где попало; и такими же мятыми показались волосы, собранные в простецую сбитую косицу — пополам седые и тускло-жёлтые.       — Кто вы? — и машинально добавил: — …почтенный.       Как вежливо обращаться к нищим, Цзинь Лин не знает.       — Простите, господин, простите, — оборванец мелко закланялся, так и не выпустив рукав из пальцев. Осунувшееся покрасневшее лицо кривится в умоляющей гримасе. — Недостойный Ма Гюжен, лекарь из Даньгу…       — Откуда-откуда? Из Даньгу?! — вот так встреча!!! а ведь там горожане рассказывали о пропавшем лекаре! Цзинь Лин решительно прихватывает просителя за локоть. — Давайте-ка поднимайтесь, почтенный, рассказывайте, что у вас за дело и почему вы сидите на ступенях, а не заходите в распахнутые двери.       Всей спиной он чувствует, что горожане и торговцы на крыльце и у крыльца замолкли и теперь таращатся на них во все глаза.       — Так ведь, молодой господин, глава канцелярии запретил меня пускать, — виновато бормочет проситель, нерешительно вставая с колен, — чтобы я не отвлекал служащих вопросами и не мешал работе…       Просто прекрасно! Значит, теперь просители, ради которых была создана приёмная, мешают её работе!       — В Даньгу пришло ужасное зло! Тёмный колдун, а может, это даже сам Старейшина Илина… (больше никогда не буду завидовать славе Вэй-саньженя!) …я не заклинатель, но немного разбираюсь в ци, как всякий лекарь… Зло может пожрать весь город! Я видел умирающих, искалеченных этим злом: не в моих силах было помочь несчастным. — Ма Гюжен опускает глаза. — Я виноват, я оставил город без целителя, но даже со мной у них надежды нет! Я бросил всё и отправился в Ланьлин, ведь только могущественные заклинатели смогут остановить эту мерзость!       — Так вы подали прошение? — ухитряется вклиниться Цзинь Лин. До крыльца ещё десяток мудрых ступеней.       — Подал, конечно, дней десять назад, как только дошёл… — торопливо подтверждает проситель и добавляет: — В дороге меня обокрали, и я не смог сопроводить прошение должным подарком…       — Вот как?! — Нужны все силы, чтобы говорить спокойно. Орать ты должен вовсе не на беднягу лекаря.       — …сказали, что рассмотрят в общем порядке… — Целитель Ма с новой силой вцепился в рукав. — Но это не может ждать! И я на следующий день зашёл узнать, и через день, а на четвёртый глава канцелярии сказал, что Орден занят более важными делами, и запретил пускать меня…       Высоченные золочёные двери приёмной наконец-то были рядом, а лекарь всё продолжал причитать:       — Я понимаю, что у господ заклинателей множество дел, но горожане Даньгу! Они же люди, они не должны быть просто пищей для тёмных сил! — но, когда они уже почти дошли до дверей, неожиданно приостановился: — Господин, у вас же не будет неприятностей из-за меня? Мне же нельзя…       — Ничего-ничего. — Цзинь Лин аккуратно втаскивает испуганного просителя в канцелярию и заверяет сквозь зубы: — Никаких неприятностей.       — Но как же… — всё не унимается лекарь.       На его голос адепт, подпиравший стену напротив двери, шагает вперёд:       — Не велено… — но узнаёт Цзинь Лина и сгибается пополам: — Приветствую, глава!       В первом зале тихо и прохладно, будто это не канцелярия, а храм. И золота тоже как в хорошем храме. И благовоний. И…       — Г-г-г-глава?.. как же… как же это… — бормочет ошарашенный Ма.       На знакомый голос из-за ширмы выглядывает рассерженный старший адепт — последний год бессменный начальник приёмной. Видимо, пора делать сменных!       — Я же приказал не пускать этого… — и тоже не сразу замечает Цзинь Лина. — Господин Цзинь Жулань! какая радость! Все уже с ног сбились, разыскивая вас.       — Приветствую, достопочтенный Чжу Бэй, — коротко кивает ему Цзинь Лин. Злость от всех этих поклонов стремительно перерождается во что-то новое. — Я нашёлся, благодарю. Скажите: почему вы приказали не пускать почтенного Ма-дайфу в канцелярию, кому передали его прошение и какие меры были приняты?       — Этот сумасшедший всех уже замучил своими приставаниями! И без него полно работы, и вы как назло куда-то пропали… — тараторит канцелярист. — Эй, Ли Ян, найди-ка записочку этого выдумщика из Даньгу! Сейчас прочтёте сами, глава, и поймёте, что там сущий бред: какие-то тёмные колдуны, оборотни, чудовища. Такого рода действия никаким оборотням не под силу, разве что высшему демону, но откуда бы ему взяться в таком захолустье?..       Лекарь Ма открывает и закрывает рот, видимо, не справляясь с мыслью, что глава Ордена может быть мальчишкой в потрёпанном ланшане. Я бы тоже не поверил, сочувствует Цзинь Лин; впрочем, сейчас ему не до лекаря.       — Вы полагаете, достопочтенный Чжу, что высший демон непременно явился бы сразу в Ланьлин? — поднимет брови этот мальчишка-глава в лучших ледяных традициях дяди Цзяна… хотя дядя Цзян уже давно схватился бы за кнут!       — Высший демон?.. — лепечет где-то лекарь. Наверняка побелел как меловая вода.       — Нет, конечно нет! — суетится канцелярист. Ох как стало ясно, что слова Ма Гюжена о соответствующих подарках — чистейшая правда. — Пусть и бред, конечно, но я сразу же отправил запрос наблюдателю Ордена в Даньгу!       — И? — настойчиво интересуется Цзинь Лин. Здесь не будет так легко, как в трактире в Линъюхэ! здесь кобры похитрее… и я один. Не считать же беднягу Ма.       — Ну… — осторожно тянет Чжу Бэй, — как бы это сказать… ответ ещё не получен…       Откуда-то из глубины зала на помощь змею-начальнику является мелкий змеёныш: младший служащий с мятым листом в руке. Цзинь Лин почти выдёргивает прошение из его рук. По сути всё изложено верно, кроме того, что виновника событий заявитель полагал оборотнем, а не демоном; но лекарю простительно: он же лекарь, а не заклинатель!       — Так, может, нашему наблюдателю нужна помощь? — с тревогой спрашивает Цзинь Лин. Кто сказал, что нет зрителей! а бессмертный? — Может быть, наш человек пострадал! Почему ему для поддержки не был срочно выслан отряд?       — Не был? — то ли переспросил, то ли подтвердил канцелярист и дальше несёт что-то вовсе непонятное: — Мы как раз со старейшиной Юем обсуждали, как же вас, господин Цзинь Жулань, отыскать! сегодня ранним утром пришло сообщение от господина Верховного Заклинателя, что в самом скором времени будет созван Совет Орденов, и все ломали голову, если вы не найдётесь, кого бы послать…       Цзинь Лин не понимает, почему ему вдруг начали рассказывать о Совете; если это способ сменить тему, то слишком топорный и наглый. Но, ничего не скажешь, молодец дядюшка Цзян, быстро он!       — Окончательную дату назначит глава Гусу Лань, их очередь принимать Совет… но надо же заранее подготовиться…       — Об этом позже, — перебивает Цзинь Лин и не договаривает зарвавшемуся адепту «и не с тобой». — Так кто у нас поставлен наблюдателем в Даньгу?       — А вот и господин старейшина, — неизвестно чему радуется канцелярист.       Да нет, известно: не просто кто-то из главных. Из внутренних комнат с орденской стороны широким размеренным шагом выходит сам Юй Шихао во всём блеске шёлка и золота; надо же, как быстро троюродному прадедушке доложили о моём появлении и как быстро этот осанистый господин изволил явиться!       — Цзинь Жулань, — строго вопрошает он, — где ты был? Мы искали тебя везде!       Когда-то, совсем ещё недавно, Цзинь Лин вытягивался в струнку перед любимым вайцзэнцзуфу, героем Войны Солнца, дядюшкой легендарной госпожи Юй Цзыюань. Когда-то так хотел нравиться всем уцелевшим родственникам!       — Могли бы легко найти, если бы следили за прошениями о помощи; тогда бы заметили, которое из них я взял и по чьему зову отбыл. — Цзинь Лин усмехается: совершил очередной подвиг, победил ярость, способен разговаривать длинными фразами; но каких богов благодарить, что всё-таки не нашли!.. — Я отправился сначала в Хинъянчжен, оттуда по следу нечисти пришёл в Даньгу. Кстати, там происходило именно то, что написал почтенный Ма.       — Невозможно! — теперь побледнел и канцелярист, была его очередь. — Такие беспорядки… только могущественный демон мог…       — Именно, — кивает Цзинь Лин. Надо было бы всё-таки идти в парадном одеянии; но тогда лекарь Ма мог бы и не осмелиться меня окликнуть. — И оба прошения, связанные с его появлением, валялись в канцелярии без внимания.       — Демон? — жуёт и выплёвывает слово почтенный прадедушка Юй. — Боюсь, ты недостаточно опытен, чтобы так уверенно определить…       — Недостойный в самом деле ещё зелёный юнец, — со злым смирением кланяется Цзинь Лин и, выпрямившись, наносит удар: — Но полагаю, Саньду Шэншоу и Ханьгуан-цзюнь обладают достаточным опытом.       Кажется, сейчас почтенному лекарю Ма придётся заняться своим ремеслом, думает он с наслаждением. Прадедушка что-то нехорошо побагровел!       — Так кто наблюдатель в Даньгу? — Теперь развивать атаку. — И почему его не ищут, если не получен ответ?       — Ну-у… — неуверенно тянет канцелярист; ему пришло время не только бледнеть, но и решаться. — Дело в том, что эту должность занимает Юй Дашэнь…       Отлично. Тот самый милейший троюродный братец Юй. Хвастун и бездельник, ходок по трактирам и весёлым домам, вечно задиравший Цзинь Лина в Мэйшане.       — Так его-то долго искать не придётся! — радуется вслух Цзинь Лин. — Я только что видел уважаемого брата на ступенях дома Золотой Ивы! Скорее приведите его сюда, пока он опять не заблудился.       Младший адепт Ли Ян отклеивается от стены и со всех ног бросается исполнять приказ разгневанного главы; за ним вниз по ступенькам топают ещё двое. Эти уже решили, надо полагать.       — А пока, — продолжает Цзинь Лин, не давая почтенному прадедушке вставить слово, — принесите чаю и еды для Ма-дайфу! он мой уважаемый гость, ему негоже ждать стоя. — Кто побежит исполнять этот приказ, он смотреть не собирается: сделают.       Лекаря со всем вежеством усадили на две подушки; он пытается что-то сказать, но только молча кусает губы.       А ведь этот смелый человек был единственным, кто дошёл, думает Цзинь Лин и снова сжимает кулаки. Не колебался, что надо идти; не побоялся пробираться в одиночку мимо тёмных тварей. Спешил, как только позволяли его старые ноги.       И нескольких дней на наших ступенях ему хватило, чтобы у него погасли глаза и начали трястись руки.       — Почтенный Ма, — произносит Цзинь Лин с искренним раскаянием, — зло, пришедшее в ваш город, повержено. Простите, что мы не смогли спасти всех; и простите, что я не сказал вам этого сразу.       Старик вскинул голову. Погасшие глаза? вовсе нет.       — Погибших больше сотни, — продолжает Цзинь Лин, — но всё могло обернуться гораздо хуже, если бы вы не искали помощи. — И склоняется почти в пол, как своим-то старейшинам не кланялся. — Благодарю вас за ваш подвиг.       Лекарь тоже бухнулся на колени, его принялись поднимать, и тут-то как раз кстати с крыльца в зал ввалился Юй Дашэнь собственной персоной, нетвёрдо держась на ногах и распространяя запахи вчерашнего вина и сегодняшних девиц.       Прадедушка Юй шагнул было к недостойному потомку, но сбился с шага и молча махнул рукой.       — О! Братец Жулань явился, — заплетающимся языком выговаривает Дашэнь. — Хорошо хоть погулял? А нас тут всех задрали твоими поисками…       Особенно тебя, мрачно кивает Цзинь Лин. Ивовый дом — именно то место, где ты меня искал.       — Это заслуживает орденского суда, — через голову гуляки обращается он напрямую к прадеду. — Учитывая опасность всего произошедшего в Даньгу…       — Да что там может произойти! — хохочет Дашэнь. — В этой дыре никогда ничего не происходит!       Канцелярист с похвальной расторопностью утаскивает нетрезвое позорище чуть ли не за шкирку. Поздно, думает Цзинь Лин и надевает холодное лицо… ну, разве чуточку огорчённое.       — Молодость всегда так неразумна! — мигом пользуется лазейкой Юй Шихао. Есть отчего заюлить: за такое пренебрежение обязанностями можно запросто встать под дисциплинарный кнут или вовсе вылететь из Ордена. — Уповаю, что с годами мой непутёвый внук остепенится под достойным руководством! — И продолжает совсем уж спроста, будто они наедине и вообще не в канцелярии Ордена Цзинь, а где-нибудь на каменных террасах Мэйшаня: — Может, разберёмся по-родственному, без судов? Всё-таки мы одна семья!       — Я очень ценю родню, — заверяет Цзинь Лин. Как же хочется иногда выть от простых слов. — Я непременно постараюсь придумать что-нибудь… без ущерба репутации Ордена, конечно… Я тоже всегда рассчитываю на поддержку и помощь семьи!       — Долг родной крови — поддерживать близких во всех затруднениях, — нехотя соглашается прадед. Глаза бегают по сторонам, как у загнанного в ловушку хорька. Фею бы на него спустить.       — Между прочим, — картинно спохватывается Цзинь Лин. Ещё чуть-чуть, и поддержка клана Юй будет безусловна. — Дорогой прадедушка, как случилось, что к посланным тобой адептам присоединился заклинатель из Молин Су?       — Совет решил, что в составе отрядов должны быть представители разных кланов, — веско проговаривает Юй Шихао, на ходу пытаясь понять, куда клонит правнук.       — Очень предусмотрительно, — хвалит Цзинь Лин, — просто очень! А кто приказал этому адепту Су набросить на меня заклятье подчинения?       Юй Шихао из багрового становится серым. В самый центр мишени, похоже.       — Он бы не посмел! Я не приказывал!       — Значит, кто-то другой приказал… и не говори, дорогой прадедушка, что Юй Эньхань ещё не прислал тебе подробный отчёт.       Дед молча кивает. Не позавидуешь, сочувственно качает головой Цзинь Лин: все-то тебя подставляют, бедного!       — Кстати, — закрепляя успех, приказывает он. — Достопочтенный Ма-дайфу — мой личный гость. Надеюсь, что его разместят со всеми удобствами в гостевых покоях, а завтра предоставят повозку и охрану, чтобы он мог благополучно возвратиться в Даньгу. Городу сейчас как никогда нужен целитель.       — Я распоряжусь, — обречённо заверяет Юй Шихао.       Добро пожаловать в Ланьлин Цзинь, Чан-шэньсянь!       Потом было экстренное сборище старейшин, на котором эти самые старейшины шипели, как корзина рассерженных гадюк, и парочка очень занятных разговоров с главами некоторых вассальных и союзных кланов. Удалось кое-как добиться своего: основной доклад отложен, а отчёт для Совета Орденов он будет составлять самостоятельно и сам подберёт для себя сопровождение. Впрочем, Цзинь Лин понимал, что выбирать особо не из кого, и решил, что возьмёт тех, кого сможет прижать сильней остальных. Потом ему принесли целую стопу писем, карточек и счетов, накопившихся в резиденции за время его отсутствия. Потом состоялся парадный обед по случаю возвращения молодого главы в родные стены. Дальше смог наконец-то зайти ненадолго к себе; но потом прибежала Фея, и пришлось вычёсывать из неё всё, что она насобирала по пути сюда от Линъюхэ.       Между этими «приятными» хлопотами Цзинь Лин вспоминает, что собирался посмотреть, как, когда и за что из Ордена выставили его свежевоскрешённого дядюшку.       Слава хранителю орденского архива Доу Вэньяну! хоть где-то в Башне Кои был порядок и долго искать не пришлось. Больше времени понадобилось, чтобы вспомнить, когда же это злополучное событие произошло — семь или всё-таки восемь лет назад.       Семь. Не так уж и давно: свиток с записями был не в самых недрах архива, куда без сопровождающих лучше не соваться, всё равно сам ничего не отыщешь…       Сразу шесть жалоб — четыре от учеников и две от младших адептов. Ого! С размахом действовал дядюшка Сюань! Весь в деда, то есть в отца! Лучше бы этот самый дед тоже по мальчикам был — меньше долговременных последствий! Два имени Цзинь Лину незнакомы, а остальные четыре… принятый адепт Ча Юнши, к примеру, был очень даже хорошо знаком — здоровенный бычара, и умом от быка недалеко ушёл. Кстати, сейчас господин Ча особым целомудрием не отличается, готов осчастливить кого угодно, невзирая на возраст и пол, чем громогласно хвастался на охотничьих привалах и общих трапезах. Любопытно! Семья Ча — купеческая, за время правления Мэн Яо разбогатела на поставках в резиденцию дров и угля… О других жалобщиках из списка Цзинь Лин помнит и того меньше: лицо и должность; но один из них — Ву Ливэй — добился успехов в боевых искусствах и сейчас занимает должность помощника учителя, а значит, его можно легко отыскать и, не привлекая особого внимания, расспросить…       А под официальной бумагой об изгнании Мо Сюаньюя из ордена и семьи было приписано торопливой рукой: «Я, Доу Вэньян, подавал жалобу о невиновности ученика Мо и смягчении наказания, но моё ходатайство не было принято во внимание».       Учитель Доу? который никогда ни во что не вмешивается?       На поле сунлян уже немноголюдно, учеников он видит издали. Младшие отрабатывают защитные стойки, вооружены тренировочными мечами — у кого-то стальные, у кого-то деревянные (вот и повод завести разговор). За ними внимательно наблюдает худощавый адепт в боевом ланшане, временами поправляет и делает замечания; тот самый.       — Ву-лаоши, — обращается к нему Цзинь Лин. — Позволите отвлечь вас?       Молодой учитель оглядывается и почтительно кланяется:       — Недостойный Ву Ливэй приветствует главу! — Жестом подзывает одного из учеников, приказывает ему занять своё место, но сам краем глаза всё-таки поглядывает на занимающихся.       Разговорить адепта Ву оказалось проще простого. Он обрадовался, что Цзинь Лин заказал тренировочные мечи в Даньгу, сказал, что давно подавал прошение об этом, но оно сгинуло в недрах канцелярии, как многие другие. Кажется, с ним можно иметь дело: искренне заботится об учениках и похож на хорошего учителя. Интересно, каким образом он оказался впутан в историю Мо Сюаньюя и что скажет об этом старом деле сейчас.       — Ох уж эта канцелярия, — согласно вздыхает Цзинь Лин. — Я как раз недавно откопал там один старый документ… вашу жалобу на господина Мо.       Ву Ливэй опускает лицо и поднимает снова.       — Хорошо, что вы об этом заговорили, молодой глава. Мне следовало самому рассказать, но я не решался, да и дело давнее. Тогда я проигрался в кости и мне пообещали простить долг, если я напишу жалобу. Не предполагал, что будут такие последствия и Сюаньюя изгонят… думал, просто розыгрыш, шутка, накажут его как-нибудь и всё…       Ну да, весёленький розыгрыш: как-нибудь накажут — выпорют, например! Для такого слабака как Сюаньюй это, в лучшем случае, несколько дней болезни.       — А после того, как его изгнали?       — Я посоветовался с учителем Пань. — Ву Ливэй виновато качает головой. — Тот ответил мне, что Сюаньюю в деревне будет лучше, он же рохля и слабак. Меч в руках держит как деревенщина, слезами заливается, когда учитель бранит его, с тренировок сбегает… — Похоже, сам Ливэй не раз говорил себе всё это, но до сих пор так и не поверил.— Ну какой из него боец или заклинатель! И всё-таки грех, что я оговорил его тогда.       — Долг-то простили?       Ву Ливэй кивает.       — И кто же такой милостивый у нас?       — Господин Сюэ… был.       — Спасибо, что рассказали мне правду, — перебивает Цзинь Лин на ненавистной фамилии. Что ж, подозрения подтверждаются, даже глубоко копать не пришлось.       — А когда Сюань-сюн умер… этот ритуал же — чистое самоубийство! Мне вовсе скверно стало, словно я своими руками его с обрыва толкнул. Я даже ритуальные деньги жёг. Как думаете, простил он меня?       Цзинь Лин пожимает плечами:       — Об этом надо спрашивать его самого.       Отвечать на недоумённый взгляд Ливэя он не собирается: коротко прощается и уходит с поля. Дел ещё было невпроворот; всю бумажную охапку он забирает с собой и запирается у себя, предупредив, что молодой глава «удалился в личные покои для отдыха и медитации». Дорого бы дал сейчас, чтобы вместо орденских дел истребить десяток-другой тварей, просто чтобы спустить злость. Зато можно коснуться Циньвэя: устроил лук на самой высокой стойке из красного дерева, но и она кажется недостаточно хороша. Непременно закажу новую, и с ящиком для стрел. Журавлиные головки ждали своего часа в дорожном цянькуне, завёрнутые в синий шёлк. Завтра у нас будет время.       Послание, которое он ещё днём передал через младших служащих архива, было помечено знаком «шу»: «Недостойный глава Ордена, вернувшись из странствий, испытывая настоятельную нужду в знаниях и нравоучениях мудрого учителя Доу, просит его снизойти и посетить своего нерадивого ученика для наставлений и беседы», — это означало, что Цзинь Лин просит почтенного архивариуса и старого учителя каллиграфии о встрече. А полученный ответ: «Недостойный Доу Вэньян с радостью предоставил бы молодому главе все свои немногие знания без малейшего промедления, но никак не может оставить неотложные повседневные дела и бесталанных служащих без надзора, а потому сможет разделить беседу с молодым главой не раньше, чем на закате», — значил в лучшем стиле высокопарной орденской белиберды, что старый каллиграф и Хранитель Мудрости не собирается бежать по первому зову какого-то мальчишки, пусть он теперь и считается главой Ордена. Цзинь Лин только скрипнул зубами, но настаивать на срочной встрече не стал — ему тоже было чем заняться до заката.       Старик ни капли не изменился за тот год, что Цзинь Лин его не видел: был похож на прошлогодний выгоревший на солнце ковыль — худой, хрупкий, весь в белом пуху: волосы, холёная бородка с яшмовыми кольцами, нависающие брови и даже ресницы были белей белого. Тонкие суставчатые пальцы играют расписным веером, Цзинь Лин ёжится — ему не раз доставалось этим самым веером за невнимательность и кляксы.       — Мои служащие сказали, что вы желаете меня видеть, глава, — церемонно кланяется старик и небрежным кивком отпускает младшего писца, который привёл его и бережно поддерживал под руку. — Я в вашем распоряжении.       Со стороны кажется, что старик и впрямь может рассыпаться от неловкого движения и разлететься белыми перьями, но Цзинь Лин прекрасно знает, что это вовсе не так. Доу-даоши железной рукой управляет орденскими архивами и библиотекой, к тому же он один из немногих старших адептов, не примкнувших ни к одной из клик: лавирует в мутном течении склок и заговоров, то оказывая мелкие услуги разным кланам, то отказывая им, — и не выделяет никого. Как заклинатель он не мог похвастаться большими силами, но способность сохранить независимость говорила о цепкости ума и о твёрдости духа… и об изворотливости заодно.       — Доу-даоши, несказанно рад, что вы смогли найти время для беседы, несмотря на все хлопоты, которые я причинил вам, — улыбается Цзинь Лин, вежливо кланяясь. — Я нуждаюсь в ваших знаниях и советах и надеюсь на вашу помощь.       Старик польщённо кивает. Правильный тон, хвалит себя Цзинь Лин.       — Я попрошу почтенного Доу рассказать об одном из его прежних учеников.       — Я утолю ваше любопытство, если вспомню того ученика. — Старик пригладил бородку, задержав пальцы на кольце: Цзинь Лин знает, что это признак сильного волнения, может быть, даже испуга. Что удивительного? никто не любит неожиданные разговоры с длинными предисловиями. — За долгие годы их было так много… О ком вы хотите узнать, глава?       — Мо Сюаньюй, — называет Цзинь Лин, чувствуя себя так, словно спускает стрелу с тетивы.       — Сын Цзинь Гуаншаня и девы Мо… — Белые ресницы опускаются, вовсе скрыв глаза. — Конечно, я его помню. Бедный мальчик! Он был прилежен в моём предмете и имел к нему явные способности. Этот юноша много времени проводил в орденской библиотеке, я доверял ему переписывать некоторые книги и наводить порядок в общих разделах. (Так вот почему почерк Сюаньюя показался знакомым! наверняка мне попадались какие-то свитки его руки.) Одно время я думал, что, может быть, он сможет заменить меня… если бы не та злосчастная история, после которой его изгнали.       Бесполезен, кольнуло снова. Так о нём все говорили. Да если отбирать по полезности — сколько останется адептов в моём Ордене?       — Расскажите мне о нём, почтенный учитель, — просит Цзинь Лин и запоздало исправляется: — Если, конечно, хотите.       — Вы забрали то дело из архива… — Веер захлопнулся со щелчком. — Зачем поднимать старую грязную историю? ведь этот юноша уже несколько лет мёртв и близкой родни у него не осталось, даже его тело теперь принадлежит другому.       — Тогда я был мал и знаю об этом прискорбном происшествии лишь с чужих слов, — с тщательным сожалением произносит Цзинь Лин. — Пусть эта старая история давно закончилась, но знание истины для меня, главы Ордена, важнее всего. Я обратился к вам, потому что вы единственный, кто тогда был на его стороне. Просто расскажите мне о нём.       — Застенчивый и робкий мальчик, воспитанный хорошо, но в деревенских традициях. Ну знаете, эта провинциальная фамильярность: обниматься при встрече, целовать руки… — Старик слегка морщится и щёлкает пальцами. — Никак не мог отучить его от этих дурных манер. Знаю, что другие учителя были не слишком довольны им, но в моём предмете он был усерден и способен, хотя не всегда внимателен — мог отвлечься, засмотревшись в окно… По сравнению с другими учащимися он был сдержан и благовоспитан, во всяком случае никогда не позволял себе с непристойными воплями носиться по библиотеке и всеми силами избегал драк, хотя последнее, возможно, потому, что физически был слаб и не мог дать отпор.       И будь всё хорошо, ему непременно нашли бы применение где-нибудь в тихом архиве. Будь он другой крови… нет. Будь проклятый Мэн Яо другой крови!       — Вы тогда утверждали, что Мо Сюаньюй не пытался соблазнять Мэн Яо; вы и теперь так считаете?       — Да, — старик утвердительно кивает и стучит сложенным веером по подлокотнику. — Я старый человек и за прожитые годы немного научился разбираться в людях. — Полуоткрытый веер теперь трепещет у губ, словно пряча усмешку, которой нет. — Мо Сюаньюй, как и многие молодые адепты, иногда рисовал на ненужных бумагах: деревья, цветы, немного — девушек и никогда — юношей. Он заучивал стихи о прекрасных девах, но страшно стеснялся и краснел, стоило кому-нибудь из учениц или женщин-адептов заговорить с ним. — Веер резко захлопывается. — А перед той самой ночью, когда его «застали» в спальне Цзинь Гуанъяо, он весь день переписывал счета казначея Ордена, которые были нужны господину Яо, и отправился на своё «свидание» в несвежем ланшане и с пятном туши на щеке. Я с трудом могу представить, что влюблённый юноша или коварный соблазнитель возьмёт с собой на свидание принадлежности для письма, но не удосужится хоть мельком заглянуть в зеркало и смыть тушь с лица…       Последний камушек лёг на место. Тем вечером, во дворе усадьбы Сон, этот только что вернувшийся из диюя дядюшка явился перед ним хоть и в чужих одеяниях, но застёгнутых как подобает. И даже какое-то подобие причёски себе ухитрился соорудить — ведь шёл разговаривать с молодым главой.       — Как вы полагаете, — прерывает Цзинь Лин затянувшееся молчание, — мог ли Мо Сюаньюй угрожать другим ученикам, что пожалуется отцу, если они не ответят на его… хм-м… притязания?       Учитель Доу морщится как от больного зуба.       — Этот ребёнок главу по несколько месяцев не видел! после того как его привезли в Орден, отец не интересовался им. Какое там грозить, — пренебрежительный взмах веером, — он стеснялся представляться как сын Гуаншаня, и это я порой напоминал ученикам, если они слишком донимали Сюаньюя, что он всё-таки сын главы клана и им следует быть почтительней.       Как свора ланьлинской молоди может отравить жизнь, Цзинь Лин знает не понаслышке. Спасибо юньмэнским тренировкам и дядюшке Цзяну, иначе ему самому пришлось бы туго. Впрочем, в одиночку драться с несколькими противниками даже с уроками дядюшки Цзяна бывало непросто.       — Я полагаю, что Сюаньюя тогда оговорили. — Доу-даоши таинственно понизил голос. Цзинь Лин удивлённо поднимает бровь, показывая интерес, хотя и сам думает так же и всё больше утверждается в этом. — Два года тому назад, вскоре после вашего возвращения с горы Дафань, когда разнёсся слух, что Сюаньюй пожертвовал своё тело Старейшине Илина, Цзинь Сяофу пришёл ко мне с кувшином вина и предложил выпить в память о Сюаньюе, а когда захмелел, говорил, что смерть этого юноши — его вина. Я тогда не понял, при чём тут он, но потом узнал, что он один из тех, кто написал жалобы… Впрочем, — старик устало откинулся в кресле, — какая теперь разница! По условиям того ритуала душа заклинателя жертвуется земле и должна развеяться. Окончательная смерть, без надежды на перерождение… Бедный мальчик, он, очевидно, в самом деле лишился разума, раз решился на такое.       Впору было как в детстве запрыгать от радости.       Цзинь Лин вытаскивает из рукава письмо, которое уже выучил наизусть, и, не разворачивая, протягивает старику.       — Учитель Доу, вы можете мне сказать, кто написал это?       Тонкие холёные пальцы аккуратно берут листок, открывают с привычной бережностью. Белоснежные брови лезут на лоб, а руки начинают трястись после первого же столбца. Под конец старик и вовсе прикрывает глаза и прижимает свободную руку к киноварной точке над переносицей.       — Кто вам дал это письмо?!       — Мо Сюаньюй. Или человек, который выглядит точно так же, как он.       — Мо Сюаньюй мёртв! вернее, отдал своё тело Старейшине Илина больше двух лет назад! — Доу Вэньян снова подносит письмо к самому лицу и, кажется, действительно обнюхивает, потом скребёт тушь пальцем и бормочет под нос: — Тушь свежая, не больше недели назад писано… не лучшего качества тушь… как на купеческих счетах, м-да… и бумага дешёвая… нет, никак не больше десятка дней назад… не может быть! — Он вскидывает недоумевающие глаза. — Глава, как же это?       Последние сомнения ещё тихонько пищат.       — Может, это Старейшина Илина написал? смог подделать почерк?       — Нет! — Старик потрясает в воздухе письмом. — В библиотеке и архивах Ордена хранятся свитки и письма, написанные Старейшиной до того, как его убили на горе Луаньцзан, и после возвращения в Поднебесную из чертогов диюя! Он пишет совершенно иначе! Вэй Усянь, безусловно, могущественный заклинатель, но у него всегда был и остался отвратительный почерк! Совершенно отвратительный! — Сухой кулак стучит по подлокотнику. (Ух, досталось бы Вэй-саньжэню за дурной почерк, будь он тут! мысленно хихикает Цзинь Лин; картинка, как грозный Старейшина уворачивается от карающего веера Доу-даоши, стоит перед глазами будто наяву.) — Его каракули едва возможно разобрать! И ещё: первый учитель Сюаньюя, который занимался с ним ещё в поместье Мо, приучил его к устаревшему провинциальному написанию иероглифа «юй». Конечно, я старался исправить это, но когда Сюаньюй спешил или волновался, он писал его именно так — как два гребешка… — И снова осторожно касается бумаги, словно человеческой руки. — Я уверен, что это писал он, хотя не понимаю, как такое возможно!       — Старейшина Илина Вэй Усянь вернул тело господину Мо, — устало сообщает правду Цзинь Лин. Я бы тоже не поверил, если бы не видел всё своими глазами.       Учитель Доу привскочил на коленях.       — Вернул?! А сам?!       — Нашёл другое тело. — Вот так взял и нашёл, как всё просто!       — Безумие! — Старик садится с колен на пол и всерьёз обмахивается веером. — Хотя… это же Старейшина…       — Почтенный учитель, — произносит Цзинь Лин, осторожно закрепляя достигнутое, — вскоре будет созван Совет кланов из-за беспорядков в Даньгу, и человек, написавший это письмо, тоже будет там. Прошу вас поехать со мной. Вы хорошо знали Мо Сюаньюя и наверняка сможете понять, действительно ли это он.       — Да, глава. Я сделаю это. — И вскидывает голову, очень молодым движением. — Я тогда не смог защитить своего ученика, как должно учителю, но если он в самом деле чудесным образом вернулся, сделаю всё возможное.       А Цзинь Лину почему-то кажется, что в юности Доу-даоши был похож на Лань Цзинъи.       Потом наконец-то стало можно идти отдыхать, но после всех сегодняшних дел Цзинь Лина всё ещё потряхивало. Как девчонка! та самая юная госпожа! Никакая купальня, никакая мягкая постель не манили. Идти в трапезную или ужинать у себя было одинаково тошно. Последним прибежищем оставалось давно выбранное тайное логово, куда ещё в детстве убегал от всех обид: верхняя площадка главной башни. Узёхонькая лестница была пыльной, как обычно, — значит, его убежище ещё не нашли, а то прислали бы слуг на уборку.       С высоты орденские сады и постройки Ланьлина всегда были особенно прекрасны, особенно когда не долетали ничьи голоса. Сейчас солнце уже касается горизонта и внизу сгустились сиреневые сумерки, которые так любят поэты и охотники; а вверху небосвод переливается розовым и лиловым. Высоко под разноцветными облаками кружат ласточки, обещая на завтра погожий день. И сколько среди них нанятых Вэй-саньжэнем?.. И что хорошего в том, что даже здесь у него теперь есть зрители! а почему-то хорошее. Жаль, что не взял сюда лук, но всему своё время…       …странный не то свист, не то стук позади.       Он стремительно оборачивается от своих тихих мыслей к очередной занозе.       За его спиной стоит полупрозрачный бессмертный и держит в кулаке стрелу с каким-то бесформенным комком на ней.       …а вокруг по-прежнему мирные сумерки.       — Твоя, — говорит Чан-шэньсянь и протягивает ему добычу. На древко нанизана мёртвая ласточка.       …зачем?!       — Моя?..       — Стрела, а не птица. Должна была стать твоей. А на ней — слуга Старейшины, которая пыталась тебя защитить.       Стать моей? то есть — вонзиться в меня?.. Перед глазами потемнело, потом залилось багровым ярче заката. Здесь осмелели уже настолько?!       Он торопливо оглядывается в поисках стрелка и краснеет, когда понимает, что это глупая затея.       — Не ищи, — соглашается бессмертный и поднимает стрелу ему к самым глазам. — Смотри.       Завеса расплылась. По стреле в самом деле перетекали синеватые вспышки — будто отражение несуществующей грозы.       Цзинь Лин протягивает ладонь. Кожу колет лёгким ожогом. Почему я сам не умею такое?..       — Вижу, ты понял, — безмятежно улыбается Чан Сиен. — Это печать поиска, стрела летела на твою ци, лучник наверняка не в прямой видимости. — И с обычной своей усмешкой добавляет: — Благодари себя за сегодняшний разговор. Они не обнаглели, они начинают отчаиваться.       Цзинь Лин стискивает зубы. Отчаиваются? Вертит стрелу в руках, касается мёртвой птицы: перья тусклые, глаза ввалились, ни капли крови нет ни на острие, ни на древке.       Никто бы из людей… и сам себя обрывает воплем: нет. Только не так!..       Спасибо, Вэй-саньжэнь! осторожно, словно птице ещё может быть больно, он снимает её со стрелы. Ласточка начинает копошиться в его руке, садится, повернув к нему слепую голову.       — Передай своему господину мою благодарность и что я… — и тут же исправляется: — что мы пока справляемся, — а потом подбрасывает птицу в воздух. Она по-живому расправляет крылья и уносится, сразу же затерявшись среди сотен других, кружащих над городом. Мне бы так.       — Значит, сегодня я ошибся, — говорит Цзинь Лин вечернему воздуху. Глаза неприятно жжёт. Как же не хочется опять становиться юнцом из молодого героя!       — Есть умение, а есть время, — возражает Чан-шэньсянь у него за плечом. — Мало знать «как», нужно знать «когда». Ты поспешил.       Цзинь Лин вертит в пальцах стрелу. Чего не сделаешь в охотничьем азарте…       — Я могу вернуть её стрелку?       — Можешь, и тебе даже не придётся тратить на это силы, — усмехается бессмертный, — но хоть здесь-то не торопись. Оставь её себе и веди себя как всегда, будто веришь, что по тебе промахнулись намеренно. Я узнаю лучника по его ци, а ты сможешь держать за глотку и его самого, и его хозяев.       — Хорошо, — покладисто соглашается Цзинь Лин. Хорошо иметь бессмертного в советчиках! и сдерживает на языке готовое сорваться «что же ты там, в приёмной, не остерёг меня и не удержал?» Хорошо, когда учитель позволяет ученику ошибаться.       Что ж, завтрашние дни тоже будут полны веселья, Чан-шэньсянь.