Шестьдесят три ступени

      …лодка раздвигает носом упругие листья, и полураскрывшиеся цветы кивают, будто здороваясь. Солнце едва поднялось, и над заливом дрожит небо цвета лотосов, укутанное в туманную вуаль…       — Вы там лавки грабили, что ли? — крикнул ему Чэн-Чэн откуда-то с далёких мостков.       Вэй Ин ошарашенно привскочил и сел, озираясь. Какие лавки?.. какие лодки? И какие лотосы… ну, где-то есть, наверное. А тут только мягкое сено, яркое солнечное пятно из приоткрытой двери — сколько же я проспал? — и голоса снаружи. И никакого Лань Чжаня. Зато выспался. И какой тебе Лань Чжань, если солнце уже высоко. Кажется, первый раз за два года сплю в одиночестве.       А белый пояс за ночь высох досуха. Отличный получился талисман Сокрытия — знаки не смылись, а ведь когда Чэн-Чэн сбросил эту повязку с рук, она весь бой пролежала в луже под дождём.       Он отряхнул чужую куртку, подвязался талисманом (не пугать же ещё раз ту милую девушку!) и вышел из конюшни, на ходу выпутывая соломинки из волос.       Оказывается, юное поколение как раз вернулось с Охоты и вместо добычи притащило с собой целую телегу всякого добра. Неужто и впрямь ограбили пару лавок? Цзян Чэн ворчит на Цзинь Лина: ругаются, значит, помирились. Глава Цзян, похоже, всерьёз засобирался домой; как бы его попросить, чтоб сохранил мою страшную тайну?..       Попросить получилось даже лучше, чем Вэй Ин ожидал. Ведь когда на прощании смеются, это же значит, что всё хорошо. Эх, полететь бы с ним, и в эти лотосы, и с Лань Чжанем… ну, когда-нибудь. Теперь-то точно когда-нибудь.       А младшие совсем валятся с ног, хоть и принялись героически разгружать свою повозку. Нет уж, хватит подвигов!       Лань-гэгэ кивает: «забирай их отсюда». Ну, они особо и не отбиваются.       К Лань Чжаню вернулся почти бегом. Раз уж пояс работает — хоть немного побыть вместе! Интересно, что мой супруг сделает, если его вдруг схватить и взять на руки?       А вот что: сперва застыл как каменный, а потом обнял за плечо и прошептал на ухо:       — Если на нас кто-то смотрит, то тебя не видно, а я повис в воздухе.       Как же отпускать его не хотелось… ну хоть зарылся носом в висок, теперь-то это получилось легко: мы снова одного роста.       — Давай вещи разгрузить помогу — видишь же, какой я сильный!       Тихое «хм» Лань Чжаня на этот раз означало «нет»; Вэй Ин понимал и сам: какая-нибудь безделушка или посудина, плывущая по воздуху в кухню, запросто может кого-нибудь напугать до полусмерти. А вот тихий вздох отчётливо означал «соскучился».       — Я тоже, — ответил Вэй Ин вслух, — я приду ночью. — И чтобы не перестать улыбаться, затараторил, роясь в вещах и вытаскивая какие-то одёжки: — А вот это как раз кстати! куртку же надо будет вернуть… смотри, какой роскошный чжицзюй подарили не пожалели! Мне пойдёт? О, и цзунцзы есть, целое решето! даже ещё тёплые!       Он знал, уходя, что Лань Чжань смотрит ему вслед. Если бы не запуганные хозяева!..       Первый рисовый шарик уплёл ещё на ходу, два других оставил в беседке на берегу, чтобы съесть после купанья. У здешнего озера были песчаные берега, и лотосов поэтому не водилось; что ж, сойдут и камыши — главное, что вода чистая и небо ясное, и ветер пахнет горячей сосновой смолой и мхом. Вэй Ин отплыл подальше, потом перевернулся на спину, потом нырнул. Плавалось хорошо, но слишком шумно и с брызгами — руки размахивались сильнее, чем он им приказывал. Между камышей сверкали стайки молоди, потом явилась рыба покрупнее, он попытался загнать её к берегу, она легко ускользнула. Этой охоте тоже придётся учиться заново! и волосы мешали, слишком длинные, отвык.       Наплавался и нанырялся всласть, как давно мечтал; потом у берега, стоя по колено в воде, ещё и хорошенько протёр всё тело мелким мягким песком. Потом долго разглядывал отражение: теперь я вот такой. Раздетое тело Чан Сиена оказалось непривычно взрослым и явственно принадлежало бродячему заклинателю — сильные умелые мышцы, загрубелая кожа, широкие плечи. Шрамы изучал словно карту: на боку — следы чьих-то зубов и когтей, на левом плече наискось — зазубрина после удара вэньского меча, раны от магического оружия бесследно не заживают; а под горлом слева клюнула стрела — чуть бы выше, и я бы здесь не стоял. Чан Сиен залечивал раны в спешке и явно не заботился убирать шрамы до конца — неужели ему было совсем некому нравиться?.. Спину немножко стягивало где-то на левой лопатке — наверное, там тоже. На моём самом первом теле следов было не меньше; ладно, авось Лань Чжань не будет очень уж строг; а ещё можно тайком разыскать где-нибудь в орденских хранилищах вэньское клеймо — тогда станет совсем похоже!       Снаружи меня всё устраивает: демона я с себя смыл окончательно, и слава небесам ни чешуи, ни когтей не осталось. Теперь бы навести порядок внутри. Но сначала — поесть.       Цзунцзы остались вкусными, хоть и остыли. Чжицзюй, который он утащил с телеги, оказался из дорогого чёрного шёлка и с вышитыми серебряными черепахами — чересчур нарядный, но зато чистый и явно новый, прямо с прилавка. Пояс Сокрытия Вэй Ин пока отложил в сторонку: никто же и так не видит! а сидеть нараспашку в тёплом озёрном ветре слишком хорошо, чтобы отгораживаться какой-то тканью. Серая куртка порядком заляпалась после боя, надо будет извиниться перед хозяином… а Чэньцин привычно цеплялась за её рукав, как пригревшаяся змейка, — она умела и держаться когда нужно, и выскальзывать когда требуется. Что ж, здесь, на тихом берегу, где никто их не слышит и не будет смеяться, можно было рискнуть и сыграть для начала что-нибудь простенькое. Он поднял тёплую флейту к губам, проверил положения рук. Пальцы, конечно, как-то слушались, но до привычной точности касания им было ещё далеко; надеюсь, Чэнь-цзэ на меня не обидится и стерпит моё очередное ученичество — ведь и на Луаньцзан у меня поначалу все кости были сломаны…       Она отзывалась охотно и, похоже, всё понимала, даже подыгрывала немного — выдавала чистую ноту при неполном касании. Он начал с незамысловатых песенок, которые помнил ещё с детства: они звучали над пристанью, над теми самыми лотосами, когда рыбаки возвращались с вечерней ловли. Последний раз он играл так в Илине, для маленького А-Юаня и на общих застольях, когда туда выбирался. Тело новое, а воспоминания старые, усмехнулся он на выдохе сквозь сюйсинь, даже после смерти не исчезают… «и не исчезнут», отозвалось что-то внутри.       Обрывки тьмы, оставшиеся после Чан Сиена, тоже слушали; самое время было с ними поговорить.       Вэй Ин сам удивился, что вдруг заново начали слушаться пальцы, а Чэньцин зазвучала так, как умела она одна. Новая мелодия вытекла из немудрящей песенки про девушку, ждавшую любимого на берегу, но в неё всё больше вплетались фразы заклинания гонмин. Мы теперь вместе, так уж сложилось, и я приветствую вас. Нам не из-за чего враждовать. Мы похожи: у меня тоже есть о ком печалиться. Если прежний хозяин кому-то задолжал — я постараюсь вернуть эти долги!..       …и вынырнул наружу, словно из-под воды. Солнце заметно переместилось и теперь грело ему лицо, а по кустам вдоль берега кто-то пробирался, очень стараясь не шуметь, — но ни один зверь, даже вепрь, обычно так не ломится.       Прятаться за перила или спешно надевать пояс Вэй Ин не собирался — он же не демон и ни в чём не виноват, чтобы бегать! Кто-то из любопытных горожан? тогда уж скорее из рыбаков, что промышляют на озере, — наслушался рассказов и решил подобраться поближе к страшному поместью. Или самое невероятное: наконец-то явились адепты Цзинь и старательно ведут разведку! В камышах мелькнуло ало-зелёное пятно: точно не Цзини. Кто может шляться по зарослям в нарядном блестящем шёлке? только тот, на ком одежда ворованная.       Выбравшийся из кустов незнакомец подтвердил его догадку: бросился к беседке и с разбегу плюхнулся на колени перед крыльцом.       — Хозяин! Вы здесь! А в городе говорят, что заклинатели вас прогнали!       Вэй Ин постарался натянуть на себя шкуру Хэйцао покрепче.       — И вы, конечно, услышали и струсили?       Он посматривал на лазутчика с брезгливой жалостью. Совсем молодой, тщедушный, с бегающими глазками, такому в самый раз прибиться к сильному — неважно к кому.       Лазутчик замотал головой:       — Я не поверил! Я сразу всем говорил, что вы самый сильный и с вами никакие колдуны не справятся!       Наверное, именно так Хэйцао им всем и улыбался.       — Я вижу, что ты самый верный и смелый. Пока все сомневались, ты пришёл.       Лазутчик потянулся потрогать, спохватился и быстро поцеловал уголок подола чёрного ханьфу.       — А как же заклинатели, хозяин?       Вэй Ин негромко рассмеялся самым демоническим смехом:       — Тебе рассказать всё?       — Нет-нет, это дело хозяина, недостойный не смеет! Ха, праздник у них там! ну мы им покажем праздник!       — Покажем, — согласился Вэй Ин. Жалость испарилась, как вода на горячих углях. Этот слизняк и его дружки сидели с Хэйцао за одним столом и смотрели на его развлечения. — Идём.       Звать на подмогу никого из своих Вэй Ин не собирался. Мы с Чэньцин легко справимся вдвоём, так будет забавнее!       Пока шли до города, лазутчик заглядывал в лицо и говорил не переставая: «А этот торгаш Хуэй до чего обнаглел — на двор ко мне явился свой ковёр обратно требовать! А брат Сюн совсем трусом оказался, говорит, что бежать нам всем надо, пока не побили! А стражники обратно в управу возвращаются, как будто свободные, как будто им разрешили!» Вэй Ин слушал вполуха со снисходительной улыбкой. Хэйцао сейчас тоже наслаждался бы предвкушеним мести, только не тем людям.       Под ошарашенными взглядами горожан в воротах захотелось запахнуться плотнее, но Вэй Ин наоборот широко размахнул полы: ведь Хэйцао ходил по улицам с голой грудью. Что ж, Старейшина Илина тоже знал это сладкое предвкушение грядущего возмездия. Будь в Чунъяне немножко потеплее ночью — он бы и там шёл нараспашку! И волосы чтоб без всяких лент разбросаны по плечам; а шагать нужно так, будто под тобой качается лодка.       — Соберёшь всех наших, — бросил он лазутчику на ходу. Тот снова угодливо заглянул в глаза:       — На рынке?       — Нет, в моей любимой винной лавке. Начнём оттуда.       — Я мигом! — заверил лазутчик и опрометью кинулся бежать вверх по улице.       Вэй Ин нашёл знакомый переулок без труда. Здесь всё так же одуряюще пахли глицинии. Отзвук голоса Хэйцао словно бы ещё гулял между высокими глухими стенами: «Сяо-ди, почему ты не приветствуешь старших?»       Раз уж он признал меня демоном — я побуду демоном, пообещал Вэй Ин и толкнул неприметную дверь.       Внутри всё было в точности так, как он помнил: шелестящий бамбук, прохлада и полумрак, кланяющийся хозяин, нарумяненная служанка. «Дражайший, твоё хвалёное цзиньгуи в прошлый раз пахло речной гнилью! Подай мне лаохэйцили из горного тёрна». Чашки и кувшинчик к заказанному вину тоже полагались другие: из чёрной яшмы с красными прожилками — для Старейшины в самый раз!       Вэй Ин ещё не допил и вторую чарку, как начала понемногу собираться демонова банда: входили, кланялись, переминались с ноги на ногу у самой двери. Последним прошмыгнул взмыленный лазутчик.       — Все здесь? — осведомился Вэй Ин, со стуком ставя чашку на стол.       — Сюн Фэя и Дун Пина я не нашёл, наверняка они сбежали! а Янь Шунь не открыл мне ворота и идти отказался, — возмущённо отрапортовал лазутчик.       Вэй Ин посмотрел по очереди на каждого из этой дюжины. Любой из них мог тащить из дома за волосы перепуганную девчонку.       — Значит, нашлось всё-таки среди вас трое умных, — подвёл он итог и вытряхнул из рукава Чэньцин.       Расставшись с Цзинь Жуланем на крыльце городской управы, Лань Чжань свернул на рыночную площадь, а оттуда — на главную торговую улицу. Первые сумерки, омут цветущего миндаля, сладкие волны глициний. Город был полон голосов, монотонный гул состоял из тысячи всплесков — будто мелодия Удержания. Этот Лань Чжань давно не испытывал волну на себе; хорошо хоть, что здесь пусть и звучали запоздалый страх и острое горе, но совсем не слышалось ненависти.       Этот Лань Чжань не любит толпу. Толпа всегда похожа на стаю волков-яогуаев: скалится, скулит и порыкивает, того гляди шарахнется неизвестно куда и потеет от жадности. У толпы нет сердца и глаз — только лапы с когтями, готовые схватить и смять. Даже у толпы адептов и старейшин, а уж простолюдины…       Просто обычные люди, жёстко поправил он себя. Навсегда усвоил урок горы Дафань — как холодно, свысока, еле-еле кивнул там человеку в дешёвой одежде, что зачем-то вдруг полез в дела заклинателей…       Я научусь, Вэй Ин.       Лань Чжань шёл по знакомой улице вниз от площади — точно так они шли в тот раз, только тогда улица была почти пуста, а лавки через одну закрыты. Сейчас же, несмотря на вечернее время, все двери были распахнуты, а мостовая запружена людьми, и люди не торопились куда-то дойти — перетекали от одной группки к другой, разговаривали, иногда даже смеялись. На каждом крыльце стояли светильники, с каждой крыши свисали гроздьями разноцветные фонари, словно в месяце гуюй внезапно наступил праздник нового года. Сходства добавлял и фруктовщик под знакомым навесом: он взгромоздил на свой лоток огромную корзину с мандаринами и раздавал их в каждую протянутую ладонь. К Лань Чжаню он было шагнул навстречу, но опустил глаза и вернулся за свой прилавок. Зря винится, что не помог: его же самого чуть не потоптали…       …и ещё этот Лань Чжань отвечает «Да, мы помирились» тому неведомому прохожему, что говорил в тот раз слова утешения.       Не дойдя трёх шагов до фруктовщика, он остановился посреди мостовой и обернулся назад к площади. Вот здесь и стоял, когда смотрел вслед Вэй Ину и вдруг перестал смотреть.       Лютая дрожь коснулась сердца. Верил ли, что снова станет зрячим? что не останется навек беспомощным и ненужным?       Этот Лань Чжань однажды поклялся больше никогда себе не лгать.       Было и не забудется: леденящий страх и полное беспросветное отчаяние, словно вокруг была темнота диюя.       И единственное, во что всё равно верил: что снова услышит, как приближаются знакомые быстрые шаги.       Он снова открыл глаза. Прошлое разжало кулак.       Значит, вот эта лавка напротив и есть та самая, откуда подошёл его спасти тот старик с молодым голосом. Вот и скамья возле крыльца, на которую Лань Чжаня усадили подождать и выпить чаю; а на крыльце сгрудились люди, словно в лавке происходит что-то интересное.       Перед заклинателем в белых одеждах почтительно расступаются, давая пройти.       Внутри лавки ещё чувствовался правильный запах — шёлка и тех сухих листьев, которыми перекладывают ткани, — но сами штуки разноцветных материй были сдвинуты в дальний угол прилавка и сложены там высоченной грудой, а на освободившемся пространстве, как на праздничном столе, красовались в беспорядке блюда с нехитрой снедью, пузатые кувшинчики, чашки, чарки, — семья лавочника и соседи тоже праздновали победу.       Старый Ли бросился к Лань Чжаню, словно собирался его обнять, но спохватился и торопливо раскланялся.       — Молодой господин, вы вернулись!.. и вы снова один?! Как же вы сюда дошли?       — Я здоров. — Лань Чжань тоже складывает руки в подобающем поклоне: лавочник, конечно, всего лишь торговец, но не всякий простой торговец кинется вытаскивать чужака из-под копыт мчащейся лошади демонского приспешника.       — Неужели вы снова стали видеть? — ахнул в один голос со старым Ли его молодой помощник-внук.       — Я освобождён от заклятья, так же как и ваш город. — Что ещё он мог бы им объяснить! — Я пришёл поблагодарить вас за участие и помощь, почтенный Ли. Моё имя Лань Ванцзи, я заклинатель из Ордена Гусу Лань и я ваш должник.       На него дружно замахали ладонями.       — Да что вы такое говорите! — произнёс за всех лавочник. — Вы ведь один из тех воинов в белом, что помогали молодому главе перебить нечисть? Тогда это мы у вас в долгу!       — А ещё он стражника лечил! — вынырнул кто-то у старика из-под локтя. — Ну, этого, который на певичке женат! Да вернулся, вернулся, вот же родным счастье!       Радостный гул вокруг снова распался на несколько отдельных разговоров. «А ещё заклинатели подарки ей принесли. Говорят, тоже помогала чем-то». «А самый главный их целитель — тот, что в чёрном! Половину города вылечил, а ведь молодой совсем!» «Слыхали, наш молодой глава Ордена всех слободских кузнецов озолотил и столько оружия у них назаказывал!» «Чего странного: против нечисти вон сколько всего нужно». «И стрелы-то какие-то особенные — светятся, говорят!» Всё перекрыло чьё-то счастливое: «Ух рыбки свеженькой теперь поедим!» Будь здесь Вэй Ин, непременно согласился бы с ним и вообще вертелся бы в этой толпе как свой…       Старик Ли учтиво подвёл Лань Чжаня к столу, то есть к прилавку.       — Уж не откажите, молодой господин, и винцо кое-какое имеется, из старых запасов!       — У вас был замечательный чай, — напоминает Лань Чжань, нимало не покривив душой.       Кто-то из родни помладше поспешил в задние комнаты и вернулся с дымящейся чашкой. Хрустящее печенье тоже оказалось вкусным. Хозяин налил себе чарку, но вежливо подождал, пока откушает гость. Никогда прежде не случалось этому Лань Чжаню вот так по-вэйиновски ужинать с чужими людьми без Вэй Ина. Лань Чжаню нравится. Может быть, Лань Чжань и правда научится.       — И за что же нам такая напасть случилась? — наконец задал старик Ли свой вопрос. — Вроде жили честно, никого не обижали, откуда же вдруг столько нечисти повылезло?       — Пол-луны назад в Даньгу пришёл демон в обличии человека. — Он видит будто наяву то, чего видеть не мог: распахнутое синее ханьфу, прищуренные глаза, снисходительная улыбка. — Часть нечисти сотворил он, часть сползлась к нему сама по тёмному следу.       Все разговоры стихли, пока он говорил, и теперь весёлый праздничный шум доносился только с улицы.       — Вашей вины в случившемся нет, — договаривает Лань Чжань и снова подносит к губам чашку с душистым чаем. Надеюсь, они смогут забыть и я тоже смогу.       Вокруг заговорили снова, ахали и негодовали. «Тот человек! я же вам говорил, а вы всё — разбойник, разбойник!» «Да болтали что-то эти босяки, так кто им поверит-то?» «А я своими глазами видел, как тот сосед вспыхнул и пылью осыпался!» Старый Ли прислушивался и качал головой.       — Я ведь тоже не верил, — тихо сказал он Лань Чжаню, словно они в лавке были вдвоём. — Как поверить, когда на моей жизни такого не бывало?       — Такое зло приходит редко, — соглашается Лань Чжань, отпив очередной глоток. Ему почему-то легко с этим стариком: легче, чем с давним знакомцем. Можно даже почти не следить за словами. — Нам жаль, что мы так долго шли по следу и запоздали к вам на помощь.       — Молодой глава тоже говорил на пристани, что виноват, — вздохнул старый Ли, — да что ж ему виниться, он же настоящий герой! Да и вы все герои, кто с ним был. Надеюсь, никто у вас не ранен?       — К слову, — говорит Лань Чжань и окончательно отставляет чашку. Вновь как заново перед глазами: распухшие, покрасневшие руки барышни Сон, которые она старательно прятала в рукавах. — Один из моих товарищей пострадал, и его одежда пришла в негодность. Пока мы доберёмся домой… — И в подтверждение своих слов он выложил на прилавок солидно звякнувший мешочек с монетами.       Соседи дружно притихли от знакомого звука.       — Вся моя лавка к услугам таких покупателей! — заулыбался старик и широко развёл руками, словно пытаясь охватить весь свой товар на полках. — Это честь для меня и моей семьи! Что молодым господам потребуется? верхний шёлк, нижний шёлк, дорожная нанка или тонкое полотно для чжунъи?       Ответить Лань Чжань не успел: шум на улице внезапно изменился как меняется звучание музыки — от высоких чистых нот радости к мутным рваным тонам тревоги и страха. Пальцы сами легли на рукоять Бичэня; не спеши, приказал он себе и мечу, слишком много людей вокруг. Тёмная волна шла, приближаясь и нарастая, и наконец по крыльцу простучали быстрые шаги.       Лань Чжань окинул взглядом ворвавшегося в лавку горожанина. Этот человек не был испуган — он был совершенно растерян.       — Демон вернулся!.. — выпалил он, озираясь.       От него шарахнулись, как от вестника чумы. Лань Чжань может выдохнуть и разжать пальцы.       — Тот самый?!       — Какой же ещё! Молодой, высокий, красивый и как всегда нараспашку!       — Да с чего ты взял? Ты точно знаешь?       — Сам его видел! Идёт себе по городу не спеша и улыбается, будто всё — его!       В полной тишине горожане уставились на Лань Чжаня. Уважающий себя заклинатель не изменится в лице под негодующими взглядами. Уважающему себя заклинателю подобает сдерживать смех.       — А ханьфу на нём, между прочим, из вашей лавки! — продолжал вестник, ткнув пальцем в одного из почтенных соседей. — То, чёрное с черепахами, помнишь? Его весь город видел, оно у тебя напоказ висело!       — Так я его сам подарил!.. — всплеснул руками сосед, но его голос тут же заглушили новые вопросы:       — Что демон-то? куда пошёл? что сделал?       — А вот тут-то самое интересное, — сообщил рассказчик, подняв палец. — Он как только пришёл, так сразу всю свою шайку и собрал: ту шантрапу, кто к нему на службу добровольно нанялся! Ну, они прибежали радостные, мол, хозяин вернулся, сейчас опять грабить и драться пойдём!       — И пошли? — осторожно спросил кто-то.       — Да никуда они не пошли, — торжествующе поведал рассказчик. — Позвать-то он их позвал, да только не затем, зачем всегда. Как все собрались, он возьми и начни играть на флейте, а громилы эти, вместо чтоб идти кого-то бить, лупить друг друга начали! Да так отлупили, аж в кровь! а он сидит улыбается! И потом говорит: «Это вам чтобы крепче помнили» и ка-ак ткнёт каждому в лоб.       Вэй Ин!! негодующе думает этот Лань Чжань, не зная, смеяться или сердиться. Обещал же не появляться и никого не пугать!       Неугомонный, выбирайся поскорее из города, а этот Лань Чжань как уважающий себя заклинатель постарается им всем хоть что-то объяснить.       — И зачем он, это, в лоб-то тыкал? — задали очередной вопрос рассказчику.       — Так колдовство же! — объяснил тот. — Куда ткнул, там рог и вырос, прям посреди лба у каждого! Теперь и захочешь не спрячешься!       Лавка дружно захихикала в рукава, старый и младший Ли расхохотались открыто. Смех вытек на крыльцо и расползся вверх и вниз по улице. Ползать умеет не только страх.       — Вот я и говорю, — отсмеявшись, рассуждал рассказчик, — если это и демон, то какой-то не такой, не наш! С чего бы ему своих-то наказывать?       — А ты откуда всё это знаешь? — спохватился один из слушателей. — Сам, что ли, подглядывал?       — Да что ж мне, жизнь надоела? — обиделся рассказчик. — Я почтенного Сэн Дацзяна встретил, он там в проулке возле своей винной лавки чуть не плясал от радости! а эти побитые по домам разбредались да лбы рукавами прикрывали. Кто не верит — сходите сами на любого посмотрите! а демон сгинул, как и не было его.       Вся лавка в тридцать глаз снова уставилась на Лань Чжаня. Уважающий себя заклинатель не будет высокомерно поджимать губы. Горожане имеют полное право ничего не понимать в делах заклинателей… если заклинатели хорошо делают свою работу.       — Это тело было захвачено демоном насильно. Мы изгнали демона и вернули тело законному владельцу. — Словно отвечает зазубренный урок в школьном классе. Жаль, что нельзя сказать им правду и объяснить, кто был в битве самым главным героем! но не хотел бы этот Лань Чжань видеть их лица, если им объявить, что в бывшем теле демона теперь обитает Старейшина Илина. — Теперь этот человек снова почтенный заклинатель и наш товарищ и уйдёт из города вместе с нами.       — А как же он так исчез-то, если он не демон, а заклинатель? — неуверенно спросил кто-то из толпы.       На него тут же зашикали. «Ты что, колдунов не знаешь? они и не такое могут!» «Да небось просто ушёл побыстрее, никто и не заметил». Мы для них — колдуны; пусть, если им проще так думать.       Надеюсь, ты благополучно вернулся домой, Вэй Ин! а я назвал чужую усадьбу домом — привык за два года, что где сегодня ночуем, там и дом.       — Ну и хорошо, что этих наказал, — решили в толпе. — Надо было вообще поубивать насмерть! Все видели, что они творили…       — Всё правильно он сделал, — веско вмешался старый Ли. — Бандиты это наши, здешние, и натерпелись от них — мы. Значит, нам их и судить. Зря, что ли, судья в городе есть?       — Вот это верно, — согласился вестник и заторопился: — Побегу на пристань рыбакам расскажу, а то ведь ещё не знают! Доброго вам всем вечера, соседи!       За ним стали понемногу расходиться и остальные. Старый Ли радушно предлагал каждому чарочку на дорогу и заботливо напоминал: «А по ночам-то лучше не ходите попусту, поостерегитесь». Последнего из гостей он вежливо придержал за локоть:       — Друг Чжао, ханьфу с черепахами само собой, а ведь наверняка у тебя в лавке найдётся что-нибудь готовое для раненого молодого господина.       — Да говорю же, подарил я тот чжицзюй, — проворчал портной, возвращаясь вместе с торговцем к прилавку. — Сам его на тележку положил, для молодого главы и прочих героев. Значит, тот почтенный заклинатель имел полное право тот наряд надеть, это уж как молодой глава решил. Так какая одежда вам нужна, благородный господин?       — Моему другу предстоит долгая и тяжёлая дорога и в дороге ему должно быть тепло. — И опять будто въявь: Мо Сюаньюй дрожит в ознобе, прижимаясь к его коленям… обнять бы, чтобы согреть. — Поэтому нужны плотные нижние одежды и нанковая куртка или безрукавка.       — Может быть, плащ? — предложил портной, мигом превратившись из празднующего горожанина в важного мастера, обсуждающего заказ.       — Плащ, — соглашается Лань Чжань. Вэй Ин любит шутки ради кутаться в мой дачан, может быть, и Мо Сюаньюю понравится. — А в конце пути молодому господину предстоит встреча с важными учителями, поэтому нужно ещё одно ханьфу, в котором он будет смотреться достойно.       — Дуаньхэ у меня есть с десяток готовых, — поспешил заверить портной, — и хлопковые, и шёлковые найдутся! Что до торжественной одежды и плаща, то пусть благородный господин выберет ткани у почтенного Ли; а уж мы скроим и сошьём к завтрашнему полудню.       Своё обычное «хм» Лань Чжань едва не произносит вслух.       — Не сомневайтесь, молодой господин, — заступился за соседа старый Ли. — У почтенного Чжао три дочки-швеи одна лучше другой, и зятья помочь могут, из подмастерьев вышли. Управятся, не сомневайтесь.       — Спешить нет нужды, — возразил Лань Чжань, — мы останемся в усадьбе Сон ещё на несколько дней.       Лавочники с опаской переглянулись. Лань Чжань вздыхает — немного напоказ. Пусть додумаются сами до простой мысли: «Именно потому, что это место проклятое, заклинатели и должны там задержаться».       — Значит, тот молодой герой всё-таки серьёзно ранен, — поймал совсем другую мысль старый Ли. — Это не тот, что вас тогда бро… то есть оставил, а потом за вами пришёл?       Лгать Лань Чжань не умел.       — В тот раз он оставил меня одного, потому что должен был проследить за демоном, и вернулся как только смог. Он не знал, что меня тоже задело заклятие. Что до его ран: они не опасны, но он потерял много крови. — Не объяснять же мирным горожанам, что в тот день в этом теле был один человек, а сейчас другой. Уважающий себя заклинатель не должен снисходить до объяснений. Этот Лань Чжань желает провалиться поглубже этому уважающему.       Портной Чжао сочувственно закивал.       — Уповаю, что он быстро поправится, ведь рядом могучие целители! Так какие ткани угодно выбрать господину?       Лань Чжань не знает, какие цвета предпочитал Мо Сюаньюй и в какие цвета наряжался в счастливом прошлом; но носить цвета Старейшины — черный и серый с красным — ему уже не подобает и лишь усугубит путаницу.       Он представил себе эту вернувшуюся душу в зале совета Гусу Лань, под изучающими недоброжелательными взглядами заклинателей в одеждах всех цветов, и принял решение:       — Верхний шёлк — голубой с багряной оторочкой, нижний — светло-серый.       Следующую половину часа они по локоть зарывались в материи, раскинутые на прилавке; хозяин добавил ещё свечей, стало светло почти как в богатом зале. Голубой нашёлся сразу: точный цвет весеннего неба утром. Красный выбирали дольше — багрянец почему-то всегда сопровождался золотой вышивкой; но наконец попался нерасшитый отрез цвета красной сливы, как назвал его портной. Дольше всего подбирали серый и остановились на тонком шёлке с косой нитью тоже цвета неба, но в пасмурный снежный день.       — Молодой господин понимает в тканях, — похвалил его старый Ли, — должно быть, молодой господин хороший художник. А на плащ, я полагаю, подойдёт вот это?       Лань Чжань кивнул, откладывая в сторону штуку тёмно-синего «густого» шёлка. За всю свою жизнь этот недостойный если что-то и рисовал, то всяких чудищ в отчётах об Охотах.       Штука шёлка на краю прилавка легла как-то криво, словно под ней что-то мешало. Оттуда высунулся уголок или лоскут глубокого чёрного цвета — такого чёрного, что и сравнить было не с чем.       Старый Ли проследил за взглядом покупателя и вытащил из-под стопки небольшой свёрток. Запах сухих листьев стал сильнее.       Ткань была сложена изнанкой вверх и с изнанки была не чёрной, а тускло-бурой, как запёкшаяся кровь.       — Уж и не упомню, с каких пор я его храню, — вздохнул старый Ли. — На такой шёлк в нашем захолустье покупателя не сыщешь…       — Покажите, — сам не зная зачем, велит Лань Чжань.       Лавочник раскинул отрез по прилавку.       Угольно-чёрная ткань заиграла на отливах чёрно-серыми ветками, на которых искрами вспыхивали мелкие алые цветы — на отливе и они казались почти чёрными, но всё же не гасли. Лань Чжань осторожно провёл по шёлку ладонью; своя кожа вдруг кажется ему слишком грубой. Ткань скользила, ластилась к руке и немного покалывала.       Портной рядом с ним восхищённо зацокал языком:       — Княжеская материя, ай-яа!       — А ведь точно: тот ваш друг в чёрно-красном и был, — спохватился старый Ли. — В дорогу такое ни к чему, а вот с почтенными учителями встречаться…       — Этот кусок я возьму тоже, — сказал Лань Чжань.       Портной и лавочник быстро подобрали к чёрно-красному верхнему нижний шёлк нужного оттенка для чжидуо — того самого тёмно-серого, которым отливал на сгибе этот чёрный; а Лань Чжань так и стоит, осторожно касаясь пальцами алых искр на чёрной ткани — они словно разгораются ярче под его рукой.       Нужно будет попросить портного сделать это ханьфу немного длиннее, чем голубое. Не вдаваться же в объяснения, что два наряда нужны для двух разных людей.       Почему этот глупый Лань Чжань прежде не делал подарков?..       В мастерской почтенного Чжао он задерживается ненадолго: выбрать из десятка дуаньхэ два подходящих не составило большого труда. Портной записал мерки роста, потом вместе со старым Ли поахал над чудесным мешочком цянькунь, в который помещается всё что угодно; а потом они оба дружно проводили благородного господина к соседу-сапожнику.       И всё-таки, когда Лань Чжань выходит из последней лавки, закат уже давно миновал и на небе проступили звёзды.       На улицах ночь так и не наступила — из-за праздничных огней и горожан, не спешивших ко сну; но за воротами его встретили темнота, тишина и ночной туман. Дорога была безлюдна: жители вняли предупреждениям. Что ж, этому заклинателю не привыкать ходить ночными путями; а вот ходить без спутника он отвык.       Цзинь Жулань, Лань Сычжуй и Лань Цзинъи хорошо поработали: ни одна тварь не смела выползти на дорогу, хотя местами он ощущал тёмное присутствие где-то поодаль. Луна в эту ночь была яркая, словно умытая недавним дождём. Вэй Ин, тебя не было рядом всего полдня, а кажется, снова двенадцать лет прошло; и мне за тебя опять страшно.       Бывают мысли, о которые спотыкаешься, как о камень на тихой и ровной тропе. Бывают мысли, которые пытаешься прогнать, но они снова и снова вкрадчиво царапаются в сердце тонкими коготками.       Этот Лань Чжань прежде был нужен как защита и опора; теперь же, получив новое сильное тело, Вэй Ин больше в защитнике не нуждается и вполне может действовать в одиночку, как привык, — ну вот как сегодня. В прежней своей жизни Старейшина Илина тоже рассчитывал только на себя и не очень задумывался о последствиях.       Лань Чжань стоит посреди дороги и улыбается темноте. Может быть, в те дальние школьные дни он и влюбился именно в свободу, воплощённую в дерзком непредсказуемом юноше с алой лентой в волосах, — в ту свободу, которой у самого Лань Ванцзи никогда не было.       И с тех же времён осталось грустное опасение, что такой скучный и заурядный человек, каким себя знал этот Лань Ванцзи, не может всерьёз заинтересовать яркого и особенного Вэй Усяня.       Не смей, одёрнул он себя.       Мы победили, никто не погиб, Вэй Ин с тобой. Ты должен быть счастлив! и сам себе ответил: я счастлив. Но тёмная мысль не ушла вовсе, молча свернулась клубком поблизости от золотого ядра. Пришлось ещё раз улыбнуться куда-то в ночь. Даже если мы и расстанемся, со мной будет то, чего никто отнять не сможет — память.       Этот Лань Чжань жил двенадцать лет на драгоценных крохах прошлого; а теперь ему останется такое богатство: два счастливых года. Хватит надолго.       Примерно на середине пути к ночному шелесту и шорохам примешалась музыка, сперва чуть слышно, так, что не сразу поймёшь, мерещится она или звучит на самом деле. Ближе к поместью Сон мелодия становилась всё отчётливее и громче. Гуцинь и флейта? нет, гуцинь и голос.       Младшие всё делают правильно: «Покой» — именно то, что нужно усадьбе; и хорошо, что они подумали об этом и достаточно восстановили силы после боя. Цзинъи: поговорить с ним, и ещё — о нём, с братом и дядей. Мальчик идёт по опасному и тяжёлому пути, нужно предостеречь его и найти хороших учителей. Других, не тех, что просмотрели его дар целителя.       Музыка стихла незадолго до того, как Лань Чжань подошёл к воротам. Тёплая тихая ночь накрыла поместье, лунный свет выбелил дорогу и надвратные крыши. Тьма казалась уже не такой густой. Я и сам буду играть здешним душам, решает он, толкнув тяжёлую створку. Над воротами больше не было позорной таблички с именем демона — буковая дощечка в светлой рамке была отмыта и снова сообщала миру, что здесь живёт семья Сон.       Тёмный двор и тёмный зал уже вновь опустели, но во флигеле, где разместили Мо Сюаньюя, горел свет и оттуда доносился строгий голос Лань Цзинъи. Лань Чжань прислушался. «Господин Мо, вы так неосмотрительны! — Молодой адепт явно копировал кого-то из наставников, понижая звонкий мальчишеский голос до строгих старческих интонаций. — Вы хоть понимаете, что ради вас рисковали жизнью знаменитые заклинатели? Ханьгуан-цзюнь, глава Цзян, Вэй-саньжэнь и молодой глава Цзинь! и даже настоящий бессмертный принял участие в вашем спасении!» Лань Чжань пошёл к крыльцу, заставляя себя не спешить: уважающий себя заклинатель не станет с наскока вмешиваться в беседу целителя и пострадавшего.       Выговор тем временем продолжался:       — Зачем вам понадобилось вставать да ещё идти во двор, да ещё в сумерках, когда ложится роса? Глава Цзинь никуда не денется, могли бы ему свою любовную записочку и завтра передать!       — Это вовсе не… — наконец запротестовал Мо Сюаньюй, и Лань Чжань в очередной раз отмечает, как непохож его голос на голос Вэй Ина. — Это очень важное письмо, я должен был…       — Должен?! — возмущённо повторил Цзинъи.       Лань Чжань открыл дверь. От такого лекаря больного пора было спасать.       — …раненый должен спокойно лежать и стараться побыстрее выздороветь! а не бегать на изрезанных ногах! — Цзинъи поклонился вошедшему, не прерывая свою речь. В комнате пахнет свежезаваренными травами и мазью с пряным каменным маслом. — Вот и Ханьгуан-цзюнь вам сейчас то же самое скажет! И главное: почему вы не используете свои духовные силы для исцеления ран?       Мо Сюаньюй уставился на Цзинъи испуганно распахнутыми глазами и, видимо, был так изумлён, что даже забыл поклониться вошедшему, — полусидел на постели, опираясь локтем на высокий валик, и был снова похож на беспомощного призрака.       — Господин Лань, — почти прошептал он. — Если бы недостойный мог… но у меня же нет…       Лань Чжань вспоминает, как Вэй Ин заново учился летать на мече и как потом сквозь слёзы выговорил «спасибо, брат Сюань… оно меня слушается!» И позже, когда уже выплакал всё куда-то Лань Чжаню в ключицу: «а ведь я уже и забыл, каково это — пользоваться золотым ядром».       Цзинъи привскочил на циновке.       — Как это нет? Вы что, не знаете?..       Лань Чжань сделал два оставшихся шага и встал между Цзинъи и кроватью. Кричать на Мо Сюаньюя — это почти как кричать на Вэй Ина.       — Не будем спешить, — советует он; Цзинъи осёкся и коротко поклонился учителю. — Я сам всё объясню господину Мо. И передай Сычжую, что завтра утром я хочу послушать ваш рассказ о ночной Охоте на улицах Даньгу. Можешь идти.       Он постарался не смотреть Цзинъи вслед. Я бы сказал, что с таким нравом ему высоко не подняться, — если бы я не знал Вэй Ина.       Потом он сложил губы в старательную полуулыбку и повернулся к Мо Сюаньюю. Со знакомого лица смотрели незнакомые глаза. На горе Дафань это тело тоже было слабым, но у Вэй Ина и тогда не было такого затравленного взгляда.       В диюе Мо Сюаньюй нам не солгал — мёртвому ему жилось проще.       — Я прошу простить моего ученика, — говорит Лань Чжань и кланяется, как подобает кланяться при извинениях. — Он хороший целитель, но неопытен и слишком горяч.       Мо Сюаньюй стиснул край одеяла в кулаках, будто хотел закутаться с головой, спохватился и сел прямо, как на важном уроке.       — Недостойный виноват, что не соблюдал указания целителя, — проговорил он и в поклоне едва не коснулся одеяла лбом. — Недостойный не заслуживает потраченных усилий.       Лань Чжань лучше различает оттенки в музыке, чем в словах, но сейчас у него сомнений не было: Мо Сюаньюй произнёс не просто ритуальную фразу — он в самом деле так думает.       — Это наш долг, — ответил он словами, которые тоже не были пустыми. — Скажи: в Ордене Цзинь тебя не учили использовать духовные силы?       — Недостойный был очень плохим учеником. — Мо Сюаньюй опустил взгляд. — Учителя старались ему объяснить, но у него ничего не получалось. Недостойный глуп и бесполезен.       Лань Чжань садится на колени возле изголовья. Такой разговор следует вести глаза в глаза.       — За всё время учёбы ты не смог применить ни одно заклинание?       — От недостойного никто этого не требовал. — Глаза в глаза всё равно не получалось: Мо Сюаньюй так и смотрел вниз, на край узорчатого одеяла.       — Тогда в чём заключалось твоё обучение? У тебя был свой меч?       — Только тренировочный, — вздохнул Мо. — С таким, как у адептов, недостойному не справиться. Почтенные учителя обучали ничтожного медитации, истории Ордена, немного музыке и каллиграфии.       — Удалось ли тебе создать хоть один настоящий талисман?       — Для борьбы с нечистью — ни одного. — На щеках Мо проступил слабый румянец. — Но я писал знаки для орденского сада, и они помогали.       У меня не получалось убивать, перевёл Лань Чжань на привычный язык, зато мне удавались благословения. И в Башне Кои его называли бездарем?!       — Что ты ощущал, когда писал талисманы плодородия?       Мо Сюаньюй слабо улыбнулся — теперь он смотрит словно бы внутрь себя, не вспоминая, а проживая заново.       — Я думал о травах и корнях. О том, как листья раскрываются навстречу тёплому дождю, а ветки переплетаются с солнечными лучами. Мне казалось, что я слышу их голоса: им нравилось расти и расцветать. Когда я был ребёнком, я носил для моей яблони воду в ладонях; и когда рисовал символы, мне тоже казалось, что я несу что-то важное. — Он умолк и поднял глаза на Лань Чжаня. — Только, пожалуйста, никому не рассказывайте.       Лань Чжань словно заново слышит презрительный голос Цзинь Жуланя на тропинке горы Дафань: «Этот сумасшедший лезет обниматься ко всем, даже к деревьям!»       — Сюаньюй, если бы у тебя не было золотого ядра, твои талисманы бы не работали. — Он придвинулся ближе, постаравшись сделать это медленно, и взял холодную ладонь в свои. — Я объясню, если ты разрешишь.       Мо испуганно моргнул.       — Недостойный с благодарностью примет любое наставление от Ханьгуан-цзюня.       — Прислушайся, — говорит Лань Чжань и слегка прижимает ладонь к ладони. Главное сейчас не напугать его ещё больше. — Я перелью тебе совсем немного, всего одну огненную каплю. — Ци привычно кольнула кожу. — Чувствуешь ли ты тепло?       Мо смотрел на их руки так, словно они должны были засветиться.       — Это очень большая капля, — ошарашенно возразил он. — Она как горячий шарик…       Лань Чжань разжал пальцы. Мо Сюаньюй другой рукой положил свою ладонь на одеяло, будто хрупкую вещь.       — Это тепло так и осталось в запястье?       — Нет… шарик катится вверх по руке. — Мо провожал это движение взглядом, пока мог, а потом прижал руки к груди, в точности на верхний дяньтянь. — Солнечное яблоко!..       Лань Чжань кивает сосредоточенно, как на уроке, и улыбается, как на уроках не подобает. Брат Сюань, я очень плохой учитель, я никогда не учил самых младших.       — Попробуй зачерпнуть это тепло и отнести к ранам на ногах. Так же, как нёс в ладонях воду.       На лбу у Мо выступила испарина, а руки сами собой сложились в ковшик       — А теперь представь, что раны зарастают изнутри. Затягиваются новой кожей, как дерево закрывает корой зарубку от топора.       Теперь ученик совсем зажмурился и даже наморщил лоб. Лань Чжань не может удержаться и не хочет удерживаться: самыми кончиками пальцев стирает испарину с корней его волос и осторожно выпрямляется, потому что это уже не просто глаза в глаза, это гораздо ближе, почти на длину дыхания.       Ноги Мо Сюаньюя под одеялом шевельнулись, словно он одной стопой пытался потрогать другую.       — Согрелись, — прошептал он, — и почти не болят. — И вскинул глаза на Лань Чжаня: — Значит, получилось, да?       Лань Чжань не успевает ответить: его ученик прижал кулаки к глазам и повалился на бок на постель, словно вдруг стал тряпочной куклой.       Учитель отвёл его руки и положил ладонь на мокрый лоб. Получилось вполне лекарское прикосновение.       — Не торопись, — советует этот Лань Чжань ему и себе. Бесполезно: прозвучало даже не мягко — ласково. — Нельзя вычёрпывать слишком много. Это сложный путь, и на нём нужно много учиться. Пока не спеши снимать повязки с ног: травы, что лежат на ранах, тоже услышали тебя и отдадут всё что могут. — И, долив в голос немного строгости, позаимствованной у Цзинъи, договорил: — Вставать тоже не спеши, иначе всё придётся начинать сначала.       Мо попытался приподняться, чтобы отдать поклон:       — Недостойный ученик благодарит Ханьгуан-цзюня… — и вместо поклона снова прижал руки к груди: — Так это и есть золотое ядро?       Лань Чжань молча кивает. Неужели в Ордене Цзинь не нашлось учителя для такого простого урока? не могли или не хотели?       …и вернувшись в здешний тихий мир, едва успевает оглянуться на быстрые шаги.       Оконная ставня с треском поднялась и со стуком рухнула, пропустив в комнату Вэй Усяня — улыбающегося, взлохмаченного и… мокрого до последней нитки. С чёрного чжицзюя, липнувшего к телу, на пол лились не капельки — струйки.