Шестьдесят три ступени

      Цзинь Лин никогда не думал, что будет так рад обычной луне. В Даньгу не светилось ни единого огонька — ни фонариков на улице, ни свечей за ставнями. Даже в спящем городе не бывает так темно, но в перепуганном насмерть именно так и бывает. А над пустыми улицами висел шелестящий шёпот, похожий на звук тростника под ветром: голоса тех, кто спрятался в домах.       Впервые в жизни Цзинь Лину всё равно, смотрит ли на него кто-нибудь.       Первую дичь они встретили, ещё не дойдя до города, и справились с ней почти легко: крылатая стая сорвалась с какой-то туши на обочине дороги и попыталась собраться в атакующий ком, — хлопающие тряпки крыльев, оскаленные морды, раздирающий уши беззвучный визг, — но не успела: белая волна гуциня окутала стаю, не давая рассыпаться, и три меча, взвившиеся в свободный полёт, прошли клубящийся ком насквозь и снова вернулись, убивая на лету; Цзинь Лин послал и стрелы им на подмогу. Сдохшие твари падали с мерзким шлепком, будто комья болотной слизи. Меч вернулся довольный: соскучился по работе.       У городской заставы шёл бой, и они ускорили шаг. «Найди!» — приказал Цзинь Лин стреле, потому что человек и тварь отсюда казались единым рычащим и мечущимся существом. Стрела нашла: бой распался на человека с окровавленной алебардой и росомаху размером с хорошего медведя, с зелёной чешуёй на спине вместо щита, — зверь не упал сразу и даже повернулся к новому противнику, а у человека под ногами лежало неподвижное тело и отступать было некуда. Вторая стрела вошла твари между глаз — просвистев в полёте над самой головой Цзинъи, который бросился к раненому. На уцелевшем был кожаный нагрудник, обычный доспех городских стражников, и доспех этот был насквозь разорван ударом когтей. «Укройтесь, — коротко посоветовал Цзинь Лин, — это не ваша битва». Отвага заслуживала хорошего совета.       За воротами они переглянулись. Дальше начинался лабиринт улиц, проулков и дворов.       — Идём поверху, — приказал Цзинь Лин. — И помните: если тварь не по силам — не стыдимся отступать к ближайшему из своих.       Ноги сами находят путь по гребням заборов и крыш.       Быстрей: тёмная волна, текущая от поместья Сон, накрыла почти весь город. А город затаился, замер, кажется, что горожане даже кричат и плачут — шёпотом. Фея первой находит цель: стая змей с крысиными мордами. Мерзость! Фея скачет, как мышкующая лиса, каждый её прыжок — одной тварью меньше.       Можно не смотреть.       Полдюжины лютых мертвецов с грохотом выламывают ворота дома на самой окраине. Цзинь Лин снимает их выстрелами по одному. Почти не целясь.       …и понимает, что чувствует стрела, сорвавшаяся с тетивы: выбрать цель, настигнуть, уничтожить! для этого он был рождён! для этого его готовили! таким он хотел стать!       Яркое пятно света справа: на крыльце бедного домика — человек с факелом, в другой руке — топор, не боевой, обычный, на короткой рукояти, каким колют дрова; перед ним тёмное шевелящееся нечто. Если прищуриться, напрягая глаза — дерево: корни извиваются, ветви тянутся к человеку. На плитах двора светлое пятно, кто-то лежит неподвижно в окровавленной рубахе.       Дождись, брат! молча кричит ему Цзинь Лин. Я сейчас! три шага!       Кто-то оказывается быстрей.       Стальные змеи перечёркивают тварь. Влажный хруст, ветви сыплются на землю. Тёмная фигура загораживает защитника дома. Призрачный Генерал!.. уж он-то справится! Рядом сверкают в темноте белые одежды Гусу — Цзинъи склоняется над лежащим, тот шевелится, значит жив, значит успели!       Можно не смотреть…       …смотреть на стаю волков на ближайшей улице. Стрела — на тетиву: мало! Тварей больше десятка, а колчан за спиной почти пуст. «Прикажи стрелам возвращаться», — словно Чан Сиен стоит у Цзинь Лина за спиной и шепчет на ухо.       Да!       Уничтожить!       Стрела уходит в полёт и одна накрывает всю стаю Печатью: волки оседают на дорогу неподвижными меховыми кучами.       Можно не смотреть.       «Спасибо!» — искренне говорит Цзинь Лин, а стрела уже тычется в ладонь, просится обратно на тетиву.       И под ногами давно уже не черепица крыш, а лезвие меча.       Сколько же тварей призвал и поднял этот демон! а сколько сами сползлись, на страх, на Мерзость, на кровь?..       Молодому главе давно пора совершить подвиг? Вот он, твой подвиг! Давай совершай!       Ближе к реке — белая волна Удержания: гуцинь Сычжуя в бою звучит грозно. Хорошо, что так, за Сычжуя было страшно: он не успел восстановиться до ритуала, да и в бою был ранен. Огромный чёрный кабан с клыками, сверкающими сталью, упирается в Белую волну, как в стену, ревёт, крутя башкой. Блеск меча, вепрь валится, превращаясь в тощую костлявую свинью. С А-Юанем всё хорошо.       Можно не смотреть.       А куда запропастился Страж моего Ордена в этом городке? По бумагам, что мне совали под нос в башне Кои, наблюдатель в этом городке был, и куда же девался — погиб? Если так, половина Ордена уже должна быть здесь! а если жив, то чем занят, почему не вызвал помощь?       В этом бою рядом с Цзинь Лином его лучшие товарищи, те, кому он может доверять, — и никого из Ланьлин Цзинь. Его друзья — из Гусу! это не их бой, они не должны быть здесь! Где же гуи носят тех, кто должен?       Многоногая тварь — паук размером с телёнка — догоняет женскую фигурку на очередной пустой и тёмной улице. Беглянка спотыкается, падает… Цзинь Лин успевает перепрыгнуть с лезвия на крышу и послать меч: стрела в колчане — последняя. Дождись, сестра! Лезвие с хрустом пронзает голову паука, тварь рассыпается серым пеплом. Успел! …только теперь он видит, что на руках у женщины — ребёнок.       Что ж вас на улицу-то понесло в такую ночь!       …а теперь он знает, что чувствует стрела на излёте, когда силы кончаются, а цель ещё не достигнута…       Каждый из отряда — как часть его собственного тела, потому Цзинь Лин успевает вовремя обернуться: на главной улице — огромный, в рост с крышами, монстр. Тварь похожа на безголового человека, но не кажется слепой — движется стремительно и точно. Вокруг него, словно мотылёк у фонаря, мелькают белые одежды. Цзинъи? Золотые струны свиваются вокруг твари — а я и не знал, что А-И знает технику смертельных струн! и уж точно никогда не видел…       Последняя печать: струны вспыхивают ярким золотым светом, сжимают безголовое тело, режут его, чудище орёт утробным басом, разевает пасть, зияющую на брюхе, вцепляется зубами в струны, грызёт. Цзинъи шатается на мече, но удерживает заклятье. Цзин Лин бросается к нему, по пути всаживая стрелу туда, где у человека было бы сердце.       Полёта всего — один неторопливый выдох, но за это время струны и стрела делают своё дело: монстр разлетается грязными ошмётками по улице, а Цзинъи всё-таки падает с меча и теперь сидит на земле, прижимая ладонь к горлу. Я в бою давно не слышу его голос.       — Не сражаешься больше, — приказывает Цзинь Лин, опускаясь рядом и помогая встать. — Только лечишь тех, кто не обойдётся. На меч встать можешь?       Цзинъи неуверенно кивает.       Задиристый и своенравный гусуланец не спорит.       Плохо!       Ещё и ещё демонские отродья: в ход идёт всё, что знает и умеет Цзинь Лин — заклинания, печати, меч. Последняя стрела уже несколько раз возвращалась в ладонь после очередного выстрела. Потерпи ещё, говорит он ей, словно она живая.       Над дальней окраиной кружит тень с тремя круглыми светящимися глазами. Огромная. Ветер от крыльев пригибает бамбук и деревья на улице.       Сычжуй кладёт пальцы на струны, под ногтями — запёкшаяся кровь.       — Я сам, — останавливает его Цзинь Лин.       Верная стрела ложится на тетиву, и всё как всегда, такое долгое «всегда» этой бесконечной ночи, но когда он отпускает тетиву, что-то звонко хрустит.       Стрела виляет, но быстро выправляется, настигнув тварь. Цзинь Лин опускает глаза — по нижнему ушку Циньвэя змеится трещина… и соскочившая тетива безвольно висит. «Прости!» — с искренним раскаянием просит он Чан Сиена. «Это ты нас прости», — отвечает бессмертный, и вернувшаяся стрела осторожно ложится в ладонь.       Даньгу они прошли насквозь, как меч яблоко. Воздух за ними заметно светлел, теней на улицах убавлялось, но… здесь хватит ещё на десяток больших Охот! Хоть зови все Великие Ордены — никто не пожалуется, что дичи мало.       Мы выбили самых голодных и жадных, тех, кто не сообразил затаиться, но большая часть демонской свиты притихла, выжидая. Усталость наваливалась как дух-обжора: давила на плечи, путала мысли. Кажется, прежде Цзинь Лин никогда не выкладывался так сильно, даже в городе И, даже на горе Дафань! даже злиться сил нет.       Цзинъи — совсем бледный, меч его летит всё медленней и ниже. Сычжуй вроде держится, но левый рукав опять промок от выступившей крови. Призрачный Генерал единственный, кто не выглядит усталым: даже Фея прихрамывает на бегу.       На сегодня — хватит.       Как только вернусь в башню Кои, позабочусь, чтобы те, гуй их дери, кто отвечает за этот город, вычистили здесь всё, до последней твари!       За воротами города тихо. Край небосклона над восточными горами за рекой стал совсем светлым, но не голубым, а каким-то лимонно-жёлтым. Все, не сговариваясь, валятся в придорожную траву сразу за городской заставой. От деревьев на обочине ползут бледные утренние тени. Оказывается, эта бесконечная ночь всё-таки кончилась, а он и не заметил!       Цюнлинь единственный остался на ногах: привычно отстёгивает тяжёлые боевые цепи от браслетов. Сычжуй осторожно разминает запястья, укутывает гуцинь шёлком от утренней росы, Цзинъи — медленно собирает себя для медитации; Фея чистится, обкусывая шерсть…       — Всё, — блаженно выдыхает Цзинь Лин, вытягивая ноги и не думая ни о каких благопристойных позах. — Закончили.       — Не совсем, — возражает Чан Сиен.       Вот же… бессмертный! Сам-то не устаёт, а до других дела нет?       — Что ещё? — не слишком вежливо, то есть вовсе не вежливо, говорит Цзинь Лин.       — Молодому главе пора совершить подвиг.       Бессмертного не видно, но Цзинь Лин прекрасно чувствует его ехидную улыбочку.       — А это что было?— кивок в сторону городских ворот. Какие уж подвиги, дойти бы до усадьбы, не заснув по дороге!       — Это было, — соглашается бессмертный, — но не считается: никто из горожан ничего толком не видел. И про тварь в реке вы забыли!       Цзинь Лин с тоской понимает, что Чан Сиен прав.       К диюйским демонам под хвосты все Великие Подвиги, но хищного змея в реке оставлять никак нельзя!       — Мы справимся? — вот такие, измотанные, потратившие почти все силы.       — Без своего хозяина тварь слаба.       — Тогда зачем весь этот балаган? Прикончим потом, когда отдохнём, между делом.       — Между делом тоже нельзя, — голосом учителя, в сотый раз втолковывающего простые истины ленивому неучу. — Хочешь вернуться в Орден заигравшимся прогульщиком или истинным главой?       — При чём тут?!.. — От усталости Цзинь Лин соображает не быстро, но потом до него всё-таки доходит. — Ты думаешь?       — Не сомневайся.       За цянькунем с орденским облачением Цзинь Лина в кузнечную слободу отправился Вэнь Цюнлинь.       — Я быстро, — сказал Призрачный Генерал, исчезая во вспышке Талисмана Перемещения. Вот уж кто не устал, впору завидовать! Лютому мертвецу?.. докатился, глава Цзинь!       Хотелось крикнуть вслед «Не спеши!», но Цзинь Лин промолчал. Надо заканчивать эту Охоту, пока остались хоть какие-то силы. Он погрузился в себя, пытаясь более-менее равномерно распределить оставшиеся потоки ци. Отчасти это удалось: к возвращению Цюнлиня он смог встать не шатаясь, и уже не так сильно хотелось упасть и уснуть прямо там, где стоишь.       Наряжаться и прихорашиваться не было ни желания, ни сил. Цзинь Лин накинул парадный расшитый золотом чаошэн прямо поверх походной одежды. Чан Сиен промолчал: наверное, согласился, что этого хватит. Цзинь Лин думал, что пойдёт один, но его друзья тоже встали, пристроились в шаге позади, и Вэнь Цюнлинь, и конечно — Фея!       Все дороги, входящие в Даньгу, превращались в улицы и сходились к пристани, словно лучи, это он заметил ещё с меча, во время Охоты. По одному из лучей они и шли сейчас: к реке, к чудовищу, обитающему в ней, — навстречу солнцу, встающему за горами.       Улица перед ними была тихой и пустой, как и должно быть в ранний предрассветный час. А шелест, что он слышал с самого начала Охоты, становился громче: теперь не только шёпот — звук множества осторожных шагов, словно все горожане до одного вышли из домов за их спинами.       Цзинь Лин не оглядывался.       Спасибо занудным наставникам, он и сейчас держал спину прямо, расправив плечи. Думалось не о спине, не о стратегии будущего боя и не о сотнях глаз, смотрящих ему в спину, а о женщине с ребёнком, убегающей от паука; о стражнике, который сражался до последнего над телом раненого; о сердитом старом рыбаке с острогой; о Цзинъи, державшемся за горло, — от этого что-то тянуло в груди, цепляясь когтями за сердце.       Речная заводь перед пристанью блестела, словно начищенное серебряное блюдо. Гадина вылезла, когда мы подошли совсем близко, вспомнил он рассказ Вэй-саньжэня.       Отлично! Он не задумываясь шагнул с досок взвоза на лезвие отцовского меча. Не подведи! Шихуа взмыл над пристанью и водами реки, и первый рассветный луч, прорвавшийся сквозь горы, ударил в глаза, ослепляя.       Змей вынырнул из воды, шипя словно тысяча разъярённых гадюк. Повеяло смрадом разлагающегося мяса, огромная пасть распахнулась, обнажились длиннющие, в рост человека зубы. Цзинь Лин не успел решить, настолько ли велик змей, как говорил старый рыбак, — привычно выхватил лук из-за спины, как много-много раз этой ночью. Стрела уже лежала на ладони… и тут на него словно плеснули ледяной водой: тетива спущена и натянуть её не на что!       — Стреляй! — приказал бессмертный.       За сегодняшнюю Охоту ни Циньвэй, ни Чан Сиен ни разу не подвели.       Цзинь Лин вскинул лук. Невидимая тетива легла в ладонь так, словно никогда не рвалась, натянуть лук было легко, крылья его выгнулись крутой дугой! Стрела ушла с хищным свистом, от лука полыхнуло жаром и светом, белый журавль взмахнул крыльями, стрела вонзилась между змеиных глаз. Тварь беззвучно рассыпалась на множество бесформенных кусков гнилого мяса. Воды реки плеснули, принимая падаль в себя, и в этих брызгах на мгновение вспыхнула радуга.       Толпа на берегу в один голос ахнула. Отцовский меч дрожал под ногами, отдавая последнее, и сам Цзинь Лин чувствовал, что держать равновесие труднее и труднее. Меч всё-таки донёс его до пристани и, когда Цзинь Лин спрыгнул с него, бессильно звякнул о дощатый настил.       — Молодой глава! — полушёпот сотен людей пронёсся над пристанью, словно выдохнул один великан, а потом уже взлетело разрозненное восторженное: — Молодой глава победил! Слава! Чудовище мертво!       Похоже, на берегу собрался весь город — склон и взвоз были не видны за головами горожан.       Остальное смешалось в единый пёстрый клубок. Цзинь Лину больше всего хотелось упасть и уснуть, можно прямо здесь, на мокрых досках пристани! даже есть хотелось не так сильно, как спать! к нему тянули руки, касались краёв одежды, благодарили, клялись в верности, даже что-то несли и вручали. Он пытался отказаться от даров, но ему огорчённо возразили, что это — не плата, а благодарность!       Отдарись! — тихо шепнул Чан Сиен. — Подари им…       Солнечный луч, упавший поперёк ладони, сгустился, обрёл вес и очертания стрелы. Толпа, притихшая было, опять восхищённо охнула.       — Жители Даньгу! — Люди послушно умолкли, а Цзинь Лин сам удивился, как звонко раскатился его голос; наверное, за это тоже стоит благодарить бессмертного. — Сожалею, что вам пришлось ждать помощи так долго.       Сдержанный вздох пронёсся над пристанью.       — Ваши гонцы не дошли. — На берегу кто-то горестно всхлипнул. — Я оставляю вам Рассветную стрелу: когда она будет спущена с тетивы, я услышу и поспешу вам на помощь.       Толпа восторженно зашумела, ближние к Цзинь Лину ряды расступились, выдвигая вперёд измождённого старика, которого поддерживали под руки мужчины помоложе. Цзинь Лин с трудом узнал в нём главу здешней управы — ещё год назад этот человек был хоть и не молодым, но крепким и энергичным мужчиной. Распроклятый демон!       — Благодарю вас, могущественный глава Ланьлин Цзинь! — Старик попытался упасть в ноги, но Цзинь Лин успел удержать его. — Ваша милость безгранична!       — Я сожалею о страданиях, что пришлось перенести горожанам и вам, — заверил Цзинь Лин и не вслух добавил: те, кто проспал этого демона, тоже сильно об этом пожалеют!       Старик принял стрелу дрожащими руками, поднял её над головой, чтобы увидели все, потом прижал к груди. Призрачный Генерал шагнул к старику откуда-то из-за спины Цзинь Лина, подошёл и положил ладонь ему на грудь — и несколько мгновений стоял неподвижно. Глава управы смотрел испуганно, как птица, попавшая в силки, но руки его трястись перестали, а на лицо вернулись краски.       — Я забрал Тьму, — тихо сказал Вэнь Цюнлинь. — Теперь он выздоровеет.       А остальные? им помочь сможешь? спросил Цзинь Лин глазами. Призрачный Генерал кивнул.       — Если кто-то из вас или вашей семьи ранен проклятыми тварями, — и опять голос легко перекрыл гул толпы, спасибо, Чан-шэньсянь! — Подойдите к брату Цюнлиню, — чуть не оговорился, чуть не сказал «к Вэнь Нину». — Он снимет проклятье, и выздоровление пойдёт быстрей.       Призрачного Генерала тут же скрыл людской водоворот.       Дальше было как в бою, только не в бою. Толпа перестала быть единым многоликим существом, распалась на лица — незнакомые, полузнакомые и, удивительно, хорошо знакомые! Старый рыбак дядюшка Хи с острогой наперевес: «Я бы подсобил вам, молодой глава, не сомневайтесь!» Десяток крепких мужчин с молотами и ещё какими-то железяками в сильных руках, среди них — фигура Фаня-младшего, который с кувалдой на плече выглядит так же естественно, как с подносом, и рядом — тот невысокий кузнец, у которого Цзинь Лин брал стрелы: «Мы как шум услыхали, так сразу… мы с вами, глава Цзинь! В любую битву!»       Груда даров на пристани росла, но не успел Цзинь Лин задуматься, как же тащить всё это богатство, нехорошо оставлять хоть что-то, ведь это значило бы обидеть дарителей, как откуда-то образовалась тележка с маленьким серым осликом в оглоблях. «Это тоже подарок!» — заверили его из толпы и принялись перекладывать: вещи так и летали в руках.       По мере того как они шли к окраине, гора на тележке продолжала расти: там была какая-то снедь, и посуда, и штуки тканей, и кувшинчики, явно с вином, и шкатулки с вовсе неизвестным содержимым, а венчало это всё новенькое резное кресло. Почему оно не падало с тележки и как ослик ухитрялся всё это тащить, Цзинь Лин понять не мог.       Генерал Призраков остался на площади: «Я вернусь в усадьбу, когда закончу», — сказал он Цзинь Лину. Не скоро же это случится! Хорошо, что брат Цюнлинь не может уставать… а я вот — изрядно устал…       Уходя, Цзинь Лин обернулся на него: высокий стройный юноша в чёрном, одетый скорей как слуга, чем как заклинатель; бледный — ну не всем же быть румяными здоровяками! — Цюнлинь почти сливался с толпой, окружившей его. Совсем как обычный человек, не Призрачный Генерал, не лютый мертвец, а заклинатель и лекарь… каким, наверное, стал бы, если бы не…       Спасибо, брат!       Весь обратный путь до усадьбы Цзинь Лин шёл ровным военным шагом, что-то говорил, кратко, но вежливо, и даже временами смеялся — будто кукла на тросточках. Он бы дорого дал, чтобы устроиться на краю тележки, но во-первых, на него бы точно свалилось кресло, во-вторых, ослик и так еле тянул этот груз, и в-третьих, молодой глава должен был до конца вести себя как герой. На улицах ему казалось, что весь город идёт за ними; у восточных ворот шума и голосов стало поменьше, а к усадьбе Сон они пришли в сопровождении уже только отряда кузнецов. «Молодой глава, так вы опять в это проклятое место! — покачал головой Фань. — До "Железной Монеты" отсюда всего-то три ли, лучше бы вам к нам!» «Здесь ещё не всё очищено», — со скорбным мужеством произнёс Цзинь Лин. Спа-а-а-ать.       Ослик бодро прошагал в ворота — видимо, не боялся демонов.       Створки зловеще скрипнули, закрываясь за спиной.       — Ну наконец-то! — поприветствовал молодого героя любящий дядюшка. — Что-то долго ты возился, не иначе одной рукой! А это что? Вы там лавки грабили, что ли?       Цзинь Лин вдохнул. Дядя, ты сам мне всегда говорил: без добытых тварей не возвращайся! так вот, сегодня их было почти две сотни на пятерых.       — Это дары благодарных горожан, — вместо него ответил Сычжуй. — В городе мы уничтожили всю опасную нечисть, но в окрестностях ещё предстоит много работы…       — Остальное уже доделает Орден Цзинь! — всё-таки от души рявкнул Цзинь Лин. — И пусть только попробуют не доделать!       — Я бы тоже хотел знать, почему их тут до сих пор нет, — сквозь зубы согласился Цзян Чэн. Об адептах Ордена Цзинь их мнения совпадали. — В городе было что-нибудь интересное?       — Му-гуай, примерно двухсотлетний, — как школьник на уроке, отчитался Цзинь Лин, — волчьи яогуаи, бинфэн, синьтянь…       — Молодцы, что остались живы, — остановил его список дядя Цзян. Цзинь Лин окончательно выдохнул. — Мне-то достался всего лишь бо, а потом я немного подлечил старика-хозяина… а потом вас ждал, хотя мне давным-давно пора обратно в Пристань!       Вот теперь можно было встать на колени; пусть думают, что он просто устал.       — Дядя, прости. За письмо.       Дядя Цзян знакомо фыркнул там наверху.       — Обещал выпороть — и выпорю! только не сегодня, ты и так с ног валишься. Но не надейся, что я забуду.       Над другим плечом хихикнули. За спиной произнесли ханьгуаньцзюньское «хм». Можно было и встать. Оказалось, пока он просил прощения, подошли все.       — Глава Цзян, не хотите ли забрать что-нибудь из подарков? — Вэй-саньжэнь, договаривая, проступил из воздуха будто стал Вэй-шэньсянь: в демонских шёлковых штанах, в слободской серой куртке и в белоснежном ланьском поясе с заклинанием «Сокрытия-Тени». Теперь Цзинь Лин узнал бы его в любом теле: по насмешкам!       Дядя Цзян отмахнулся:       — На что мне ваше барахло! Здешним хозяевам пригодится, усадьбу-то при демоне почти растащили; а я голову бо забрал, с меня и хватит. И вот что я вам скажу: нужно собирать Совет Орденов. О том, что здесь происходило, должны знать все. — И повернулся к Цзинь Лину: — Ты отошлёшь заявку или я?       Кажется, подвиг молодого главы сработал, ошарашенно отметил Цзинь Лин. Дядя при всех называет меня равным?       — Цзю-фу, ты старший. Собрать Совет должен ты…       — …а принимать — очередь Ордена Гусу Лань, — договорил Вэй-саньжэнь; интересно, чему он радуется? — Известите нас, когда будет назначен день.       — Извещу, — пообещал дядя Цзян, тоже странно улыбаясь; им хорошо смеяться, они-то выспались. — Как ты лук ухитрился сломать, воитель?       — Лук вовсе не сломан, — возразил Чан Сиен, тоже проявляясь ниоткуда, причём без всякого пояса. — Ваш племянник из тех, кто умеет стрелять и с порванной тетивой.       — Как раз на Совете, Чан-шэньсянь, вы сможете выбрать стрелка, — напомнил Ханьгуан-цзюнь; вот тянут его за язык! Цзинь Лин посмотрел на лук в опущенной руке: как же не хочется расставаться… — Многие могущественные заклинатели будут там, и, полагаю, никто не откажется от такой чести.       — Я уже выбрал. — Бессмертный поклонился военным поклоном. — Благодарю за беспокойство.       И ведь оба они улыбались — и Ханьгуан-цзюнь, и Вэй-саньжэнь. Ещё бы им не улыбаться: самые сильные лучники. Интересно, который же из них… нет, не интересно!       — Я не люблю род Гуаншаня, — зачем-то сообщил этот дух, а потом сказал невозможное: — Но этот мальчик мне понравился… нам понравился. Возможно, кровь его матери оказалась сильной. Хочешь стать моим стрелком, Цзинь Жулань? Хорошо подумай, у тебя есть время до Совета.       О чём тут ещё думать?! Он едва не пустился в пляс.       — Циньвэй не будет послушным орудием в твоих руках, — спокойно пояснил бессмертный. — Мы будем с тобой до тех пор, пока наши цели едины.       — Если он будет недостаточно учтив и послушен, Чан-шэньсянь, — конечно же не смог промолчать дядя Цзян, — только скажите, я ему ноги переломаю!       — В этом нет нужды, уважаемый Цзян Ваньинь, — снова поклонился дух, словно на дворцовом приёме. — Никто не может судить о союзе заклинателя и духовного оружия.       — Там посмотрим, — проворчал дядя Цзян, совершенно не умеющий сдаваться. — На Совете поговорим! И да, вот ещё что… — Он посмотрел по очереди на каждого, даже на Лань Сычжуя и Лань Цзинъи, даже на Фею посмотрел. — Предупреждаю: если кто-нибудь проболтается, как я тут разгуливал накрашенный и в ивовом платье — врежу Цзыдянем уже всерьёз, насмерть!       — По-моему, ты должен этим гордиться. — Ну конечно же Вэй-саньжэнь! нашёл время.       Цзыдянь заискрился в ответ.       — Да мне после этого на Совет кланов нельзя показаться будет! — прорычал дядя Цзян. Цзинь Лин не верил своим глазам: впервые видел дядю покрасневшим. — Все будут смеяться и тыкать пальцами!       Вэй-саньжэнь примирительно поднял руки:       — Ладно-ладно! Только ты тогда не рассказывай, что меня эта пакость обозвала младшим демоном. Хорошо?       Этот краснеть не умел и в новом теле тоже не научился.       Кажется, их пора разнимать.       — Про моё письмо тоже лучше не болтать, — нехотя проговорил Цзинь Лин. И не потому, что я молодой глава! — Вдруг кому-нибудь идея понравится.       — О твоём письме мы ещё поговорим! и посмотрим, как ты будешь вести себя в дальнейшем, — всё-таки не удержался дядя и выразительно покосился на молодых Ланей.       Лань Цзинъи не потерял лицо.       — Тогда и о моём участии тоже не рассказывайте, — сказал он, не опуская глаз, — ну, что это я письмо писал под диктовку. Или хотя бы говорите, что молодой глава меня заставил.       Да никто бы не поверил, про себя усмехнулся Цзинь Лин; вслух уже не было сил. Заставишь тебя, как же!       А вот Сычжуй опустил глаза.       — И обо мне не говорите. Я едва не провалил разведку, оказался слабым. Даже барышня Сон смогла остаться мужественной и сильной, а я…       Цзинь Лину только и оставалось покачать головой. Вечером ему скажу, чтоб не терзал себя попусту… когда высплюсь хоть немного…       — У каждого из нас есть постыдные тайны, — бесстрастно подвёл итог Ханьгуан-цзюнь.       Сон слетел как и не был. Все уставились на блистательного Ланя, не веря своим ушам. Вэй-саньжэнь сдержал смешок, явственно означавший «так мы вам и признались!».       — Я не заметил атаку демона и позволил ему ослепить меня без сопротивления, — столь же холодно продолжил Ханьгуан-цзюнь. — Прошу не рассказывать об этом впредь.       Пронёсся разочарованный вздох; громче всех вздохнул дядя Цзян.       — Вот что ещё, — сказал он, уже стоя на лезвии меча и окончательно покраснев. — Поблагодарите от меня ту женщину, которая принесла платье.       — И меня ещё называют развратником, — вздохнул Вэй-саньжэнь, когда опустело небо. — О чём вы все подумали, а? Цзинь Лин, идём, ты же вот-вот совсем свалишься.       — Нужно разгрузить телегу, а потом в магистрат и в слободу, — на взрослом чувстве ответственности пробормотал Цзинь Лин. Ноги были как ватные.       — Без вас разгрузим, — пообещал Вэй-саньжэнь, сгребая его в охапку, — а магистрат со слободой никуда не убегут. Сычжуй, Цзинъи, а ну за мной!       — Куда? — где-то далеко удивился Цзинъи.       Вэй-саньжэнь шумно вздохнул. Новое тело вело себя в точности как старое!       — Я знаю, где в этом доме есть отличное мягкое сено, — пообещал Старейшина Илина.       «Тебе понадобилось умереть, чтобы стать заботливым и внимательным!» проворчал Цзинь Лин уже сквозь сон. Сено и впрямь оказалось мягким.       В кузнечную слободу он всё-таки попал, хоть и ближе к вечеру и в сопровождении Ханьгуан-цзюня… полуодетого и желавшего наконец одеться пристойно. Надев поверх исподнего все положенные орденские белые шелка, старший Лань уселся с молодым Фанем сверять список слободских «даров демону» — что-то вернули, за что-то надлежало расплатиться. Цзинь Лин в трактире с немалым трудом отбился от многочисленных приглашений к столу и выпивке. За короткий сон он успел немного отдохнуть, но понимал, что стоит наесться или выпить, и он тут же свалится спать снова.       Сопровождаемый небольшой толпой, он отыскал знакомую мастерскую. Вчера, когда он покупал здесь стрелы, на дворе было безлюдно и тихо как в могиле, а сегодня здесь бурлила толпа родичей и соседей, и все они уставились на молодого главу как на небожителя, сошедшего с Пэнлая. Кузнец-хозяин вышел к нему навстречу, держа на руках чумазую малышку: совсем не похожий на прочих кузнецов — невысокий, щуплый, с худыми руками.       — Стрелы, — сказал ему Цзинь Лин. — Такие же, как я купил вчера. Все, сколько есть.       Молодой мастер передал ребёнка женщине.       — Это моей стрелой вы убили чудовище в реке?       Цзинь Лин кивнул.       — Готовых нет. Вчера вы забрали всё. — Кузнец поклонился, выпрямился и тряхнул головой. — Но к утру я сделаю столько, сколько вам нужно!       — Поможем! Все поможем! — как пчёлы загудели во дворе.       Впервые в жизни Цзинь Лин, стоя на земле, почувствовал, что его приподнимает, словно на лезвии меча.       Было странно. Было страшно. Даже хотелось убежать. Ты привыкнешь, пообещал он себе без особой уверенности.       Убежать не убежать, но мастера он позвал в дом — подальше от толпы.       — Почтенный, не работаете ли вы по серебру?       Он сам не знал, почему вдруг решил спросить именно этого кузнеца. В Ланьлине и в Башне Кои хватало своих искусников, которые могли сделать что угодно из любого металла, самой тонкой работы и самой сложной конструкции.       Может быть, потому, что ни одна стрела из этой мастерской не подвела в бою.       Кузнец прищурился.       — Случалось. — Понятная осторожность: обычно с серебром работает другая гильдия.       — Речь идёт об оружии, — успокоил его Цзинь Лин и произнёс наконец вслух то, что только обдумывал: — Мне нужны серебряные ушки для лука.       Мастер покачал головой.       — Это бы не сложно, да ведь серебро мягкое, быстро перетрётся под тетивой. — И вдруг спросил, будто имел право спрашивать: — Почему серебряные?       Цзинь Лин зажмурился. Всё было как заново.       — Когда я стрелял в чудовище, я видел на тетиве белого журавля, — сказал он и открыл глаза. — Ушки должны быть серебряные и в форме журавлиных головок.       Кузнец помолчал.       — Понимаю, — сказал он наконец. — Я ведь тоже там был, на пристани, со всеми. Только вот что, благородный господин: серебро для ушек не годится. Красиво будет, но ненадёжно. А вот есть у меня один кусок железа, ещё от прадеда остался… На вид его от серебра не отличить, а прочность — отменная, получше нынешних. Да сами поглядите, сейчас принесу.       Цзинь Лин послушно остался ждать. Во дворе всё ещё шумела толпа, никто не уходил — похоже, вправду собирались помогать.       Небольшой слиток и впрямь оказался особенным: с тёплым матовым отливом, какой бывает у серебра из богатых рудников. «Меч трёхлетней ковки не оставляет на этом железе даже царапины, — гордо поведал кузнец. — Мне бы ваш лук обмерить, благородный господин, а то ведь я его только в ваших руках и видел…» Цзинь Лин, пока мастер всё считал и записывал, привалился плечом к стене — его снова тянуло в сон. Половинки Змеи и целой Лошади не хватило, чтобы восстановить силы… в жизни так не уставал, как от здешнего подвига!       — Сколько? — спросил он, когда вынырнул из дремоты. — Сколько будет стоить железо и работа?       Кузнец весело махнул рукой.       — Для вас, молодой глава, даром сделаю!       — Нет, — возразил он, — за хорошую работу должна быть достойная плата. — Высыпал из кошеля монеты горкой и добавил: — А за стрелами зайду завтра. Отличные у тебя стрелы, мастер!       Фань-младший с готовностью вызвался проводить их к дому госпожи Дун и всю дорогу болтал как сорока. Вокруг слободы словно бы заново началась весна: после ночного дождя вся зелень стала свежей и новой и зацвела в три силы. «Говорят, кой-кто из стражи уже по домам вернулся, вот бы и Жонгу повезло…» Цзинь Лин слушал, кивал, перепрыгивал через лужи и думал, что на время этих двух ли от слободы до города и рядом с Ханьгуан-цзюнем можно опять побыть учеником на Охоте, а не молодым главой. В предместьях и на окраинных улочках вовсю шла уборка, будто перед праздником Цинмин: подметали дворы и улицы, натирали медные оковки ворот, тащили охапки хвороста и корзины со снедью, — муравейник ожил и больше не прятался по домам. Ханьгуан-цзюнь отвечал на поклоны сдержанно и с достоинством, а Цзинь Лина так и подмывало помахать рукой кому-нибудь из этих весёлых людей.       Раньше ему кланялись по обязанности, теперь — от души. Не загордись. И ещё не загордись, что идёшь по городу плечом к плечу со Вторым Нефритом клана Лань, будто и впрямь на равных; он покосился осторожно — Ханьгуан-цзюнь был такой же как всегда, будто они всегда так ходили.       У щелястых ворот дома Бию толклась небольшая толпа соседей и стала большой толпой, когда во двор вошли заклинатели. Господин Дун начал кланяться ещё с крыльца, потом зыркнул на любопытных, Фань-младший понимающе кивнул и отправился разговаривать и рассказывать.       — Благородные господа, приветствуем; молодой глава, какая великая честь! Вы не подумайте, что я вас тогда не признал! вы ж не хотели, чтоб вас узнали, вот я и сделал вид, а так-то сразу признал, конечно! — Наверняка купец, подумал Цзинь Лин, пока под эту речь они входили в дом. — Уж простите за приём! домишко какой ни есть, а весь в вашем распоряжении.       Городской домик мало чем отличался от деревенских, в которых Цзинь Лину приходилось бывать во время Охот, разве что у окна стояла скромная рамка для вышивания. Заплаканная Бию и не меньше неё заплаканная свекровь встретили их у порога и уставились так, будто ждали вестей.       Ханьгуан-цзюнь вытащил из рукава мешочек цянькунь. Бию только вздохнула, когда на свет появилось яркое огненное платье.       — Мы благодарим вас, госпожа Дун. Вы нам очень помогли. Благодаря вашему наряду удалось подойти к демону на расстояние удара. К сожалению, платье несколько пострадало, но мы возместим вам ущерб.       Цзинь Лин как никогда почувствовал себя дядей Цзяном. Ох уж эти правильные Лани со своими вечными церемониями! она что, платье обратно ждёт и из-за платья плачет?!       — Вашего супруга мы не встречали, — брякнул он, перебивая вежливый тон, — но во время боя мы видели стражников, которые были живы и сражались с нечистью. Не теряйте надежды!       И в кои веки ему никто не велел молчать, когда говорят старшие.       Бию начала было что-то отвечать им обоим, но замерла и повернулась к двери. Во дворе поднимался многоголосый гам, словно вдруг явилась очередная тварь… да не тварь, вовсе не тварь!       Они с Ханьгуан-цзюнем, не сговариваясь, шагнули к окошку. Перед воротами стоял, шатаясь, высокий человек в рваной окровавленной одежде; и это точно был не вестник, потому что толстенькая тяжёлая Бию летела к нему через двор не касаясь земли, и серое холстинное платье вилось за ней как два крыла, словно было из лучшего шёлка. Не певичка, а танцовщица, запоздало догадался Цзинь Лин; а муж её молодец, что добрался.       Стражника в дом ввели под руки господин Дун и молодой Фань, а свекровь с трудом отцепила Бию от мужа. Жонг был настоящим стражником — прежде чем свалиться, принялся докладывать:       — Очнулся в лесу… не знаю, как там оказался. Рядом — Ван-шестой и живой мертвяк, вдвоём едва одолели. Пока до города добрались, здесь уже победили, похоже?       — Победили, — подтвердил Ханьгуан-цзюнь и не чинясь подхватил падающего, чтобы дотащить до кровати.       «И лекаря-то как назло нет», — прошелестела рядом свекровь. «Сами справимся», — отозвался Цзинь Лин тоном молодого главы. Женщины засуетились, подогревали воду, доставали травы, а Ханьгуан-цзюнь среди этих хлопот делал всё правильно: положил ладонь раненому на верхний дяньтянь и замер над ним, как ледяная статуя. Прощались они уже над заснувшим стражником.       — Он быстро выздоровеет, — заверил Ханьгуан-цзюнь и снова развязал бездонный мешочек. — Госпожа Дун, примите это как знак нашего уважения. — У него в руках матово переливался дорогой шёлк и серебрилась вышивка на парче.       Бию слабо ахнула.       — По полной штуке, куда же мне столько! и такие ткани, нам невместно…       Ханьгуан-цзюнь положил подарок ей на руки.       — Вам нужно новое праздничное платье; и здесь хватит на платья для дочери.       Женщина схватилась за живот и подняла на них сияющие глаза.       — Теперь в магистрат? — хмуро спросил Цзинь Лин уже во дворе. Стоял столбом, ругал он себя, и мямлил что-то гордое, будто опять ученик!       — Веди, — согласился Ханьгуан-цзюнь и даже улыбнулся, кажется.       Та же самая песня началась и в городской управе: «Молодой глава, не гневайтесь, что сразу вас не узнали!» Пожилой чиновник выглядел уже не таким помятым, как на пристани, но его всё ещё заботливо водили под локотки. Стоило бы воспользоваться лазейкой, которую предложил хитрый старик Дун — «да я и не хотел, чтоб меня узнавали», — но ни на какие игры не было сил.       — Вам было не до того, — милостиво извинил Цзинь Лин, — вы бы и Старейшину Илина не узнали, заявись он к вам в такое время.       Глава управы возмущённо всплеснул руками:       — Да что вы такое говорите, благородный господин! Его-то мы бы узнали непременно, такую-то рожу! у нас даже и портрет вон висит, чтоб уж наверняка.       — Позвольте взглянуть, — вежливо попросил Ханьгуан-цзюнь. Цзинь Лин осторожно посмотрел на него: посторонним не заметить, но уголки губ у ледяного Второго Нефрита слегка дрожат!       Портрет и впрямь оказался хорош — явно рисовался по уличным байкам: оскаленные кривые зубы, выпученные глаза и нос как брюква, явно переломанный в драке. Полюбовавшись, Цзинь Лин открыл было рот, но Ханьгуан-цзюнь его опередил.       — Почтенный, — сказал он, — не отдадите ли вы мне это изображение? Кто знает, может быть, я когда-нибудь встречу его в дороге.       — Конечно же, берите, благородный господин! — Глава управы снял листок со стены и протянул с поклоном. — У нас их много!       — Тогда и мне, — не удержался Цзинь Лин. — Дядюшке покажу, он его давно ищет! — И запоздало спохватился, что он теперь молодой глава и развлекаться такими шутками у него нет времени. — А теперь о деле.       Они уселись на почётные места. Ханьгуан-цзюнь, как и обещал, говорить не торопился, и пришлось продолжать самому: «Город очищен от самых опасных тварей. Всё прочее доделают адепты Ордена Цзинь, когда прибудут сюда. Предупредите людей, чтобы соблюдали осторожность и пока не ходили в одиночку и по ночам».       — Что касается платы… — нерешительно начал чиновник.       — Да вы что! — перебил Цзинь Лин и опять спохватился. — Напротив: я даю вам освобождение от десятины на весь этот год, чтобы вы могли помочь пострадавшим и отстроиться заново. — И, жестом останавливая хлынувший поток благодарностей, напомнил: — Берегите мою стрелу, но надеюсь, она вам никогда не пригодится.       Ханьгуан-цзюнь повторил тот же жест, вот только получилось у него куда изящнее.       — Что же касается человека, с которого начались все ваши беды, то он был одержим демоном и действовал не по собственной воле, — размеренно, как на уроке, произнёс он. Да, удачная формулировка; подробности простолюдинам ни к чему. — Теперь демон изгнан и человек полностью излечился. Оповестите всех, что он почтенный заклинатель (почтенный! едва не фыркнул Цзинь Лин) и не нужно ни преследовать его, ни опасаться. (да уж, его попреследуешь! а вот опасаться его ещё как нужно!)       Они уже прощались, когда на самом пороге Цзинь Лин вспомнил важное.       — И вот что: не наказывайте стражников, они были лишены памяти и воли, — как мог веско сказал он.— Не в силах людей противиться демону. Когда заклятие развеялось, они честно сражались против тварей.       — Всех наградим! — вслед им пообещал чиновник.       Солнце, оказывается, уже висело в лапах у Белого Тигра. Куда девался этот день?!       — Ты хорошо потрудился, — произнёс Ханьгуан-цзюнь ритуальную похвалу. Ты тоже, едва не ляпнул Цзинь Лин в ответ. — Возвращайся в усадьбу и отдыхай. (А вы?) Мне нужно ещё кое-кого здесь поблагодарить, я задержусь.       И Цзинь Лин отправился один — ведь можно быть одному даже в толпе! Город не собирался расходиться по домам, город зажигал на улицах фонари. Молодого главу провожали, зазывали откушать, что-то рассказывали, о чём-то спрашивали; он шёл сквозь всё это и думал, что вряд ли дойдёт засветло. Но когда бы ни дошёл, можно будет спать. Долго. Сколько нужно. Пока сам не проснусь. Да, и поужинать что-нибудь. Но потом — спа-а-ать.       Луна поднимается всё выше над горами, её лучи освещают тёмные дворы и сады поместья Сон, разгоняя тени. Лунный свет так ярок, что виден каждый лист, каждый камень и каждая травинка; тени съёживаются, прячась под ветвями. А у крыльца под деревом, тем самым, где стоял с луком Цзинь Лин, играет на гуцине Лань Сычжуй. Кажется, музыка струится по саду как свет, изгоняет тьму, развеивает зло. А Цзинь Лин, привалившись к стене главного зала, слушает. Надо бы дойти до комнаты и лечь, но музыка важнее. Сражения и дела прошедших дней всё ещё дёргают за какие-то натянутые жилы внутри, а в волне «Покоя» легко и всё кажется нестрашным. Гуцинь Сычжуя не такой, как у Ханьгуан-цзюня: он звучит тише и мягче, и так хорошо сидеть здесь и не сражаться, просто слушать. Верней, было так хорошо, пока не притащился этот… воскрешённый!       Мо Сюаньюй — в нижней рубахе и лёгком бэйцзы, наброшенном на плечи. Лунный свет заливает его, делая нереальным, синими бликами скользит по распущенным волосам, красит кожу в жемчужно-белый, блестит в слезе, катящейся по щеке: не живой человек, а картинка, изображающая печального призрака. Даже Вэй-саньжэнь, пока был в этом теле, не бесил Цзинь Лина так! Хочется крикнуть на него, чтобы ушёл: не для тебя, болезного красавчика, играет Юань-сюн, а для мёртвых! Но Цзинь Лин молчит, даже не потому, что устал и кричать лень, а потому, что Мо Сюаньюй тоже был мёртвым. Долго — почти два года. Самому Цзинь Лину когда-то хватило нескольких минут…       Цзинь Лин и сам не может понять, с чего его злит этот внезапно воскресший родственничек. Потому, что чем-то похож на предателя Мэн Яо? Конечно похож — братья по отцу, как-никак! …дядюшка получается. Ещё один. Везёт мне с дядями: один другого краше. Или потому, что весь такой миленький и хорошенький даже сейчас, когда ему действительно плохо. В последнем можно не сомневаться — сам видел, какая лужа крови натекла с этого тощего тельца во время ритуала: поневоле будешь бледным, если ты, конечно, не великий заклинатель… а уж чего нет — того нет.       Так почему же бледность и слабость Мо Сюаньюя так бесят? Потому что обычные люди, когда больны или ранены, не выглядят такими беспомощно-красивыми? Чёрные тени от длинных ресниц лежат на прозрачно-белой коже, полуприкрытые глаза влажно поблёскивают, бледные губы приоткрыты в страдальческой гримаске, — воплощённая боль и скорбь! Такой же лицемер, как Мэн Яо? получается, бессмертный прав: гуаншанева кровь! Как бы не ступить на ту же дорожку…       А что ещё: приставал к Яо? Когда-то раньше это имело значение, но после того, как выяснилась вся правда о Мэн Яо, после того, как тот держал боевые струны у горла Цзинь Лина, — нет. То, что Мо обрезанный рукав? Последнее время таких рядом с Цзинь Лином немало: хотя бы эти двое — Ханьгуан-цзюнь с Вэй-саньжэнем! Бесят, конечно, но не уважать их и не восхищаться невозможно. Потому что сильные, а Мо Сюаньюй — слабый? Мои Лани оба слабей меня, но их хочется защищать и беречь…       Он косится на ступени гостевого флигеля, где, привалившись к подпорному столбу, сидит его воскресший родственничек. Притащился, пришёл, держась за стены, спотыкаясь на каждом шагу, хотя Цзинъи говорил, что этот раненый сможет встать не раньше чем через пару дней. Но вот — сидит, уцепившись за столб, словно боится свалиться со ступеней, и слушает, как Сычжуй играет «Покой» жертвам Хэйцао, чтобы спали спокойно, чтобы ушли в посмертие без обиды и злобы, чтобы обрели новую жизнь, войдя в круг перерождений.       Новая дрожащая цезу растворяется в тишине. То ли луна поднялась выше, то ли Сычжуева магия подействовала, но двор кажется посветлевшим и умиротворённым, а перед крыльцом Цзин Лину мерещатся две полупрозрачные фигуры, держащиеся за руки — девушка и парень, одетый как цзоу-бяо.       — Глава Ордена Цзинь, — прерывающимся слабым голосом.       Цзинь Лин вскидывает голову: оказывается, пока он таращился на тени во дворе, этот слабак ухитрился встать и дохромать до него. Сейчас Мо Сюаньюй похож на призрака чуть ли не больше, чем те двое.       — Молодой господин Цзинь, я помню, что изгнан из семьи и Ордена. — Даже стоя над ним, сидящим, не смеет смотреть сверху вниз, отводит глаза в сторону, тонкие пальцы комкают рукав рубахи. Жалкое зрелище! — Я не претендую на старшинство в них и на место в них, не прошу ни участия, ни помощи. — Пошатнулся, задыхаясь, вцепился в стену, но всё-таки продолжает: — И если вам понадобится моя поддержка… — Цзинь Лин усмехается, злое «обойдусь без слабосильных» чудом не слетает с языка. Мёртвых поминают только добром. — …я сделаю для вас всё что в моих силах, как брат вашего отца.       Мо Сюаньюй с трудом отлепляется от стены и лезет в рукав. Этот убогий действительно думает, что может стать помехой или заменой мне?! Смех, да и только!       — Понимаю, что моих слов недостаточно, — протягивает лист бумаги, испещрённый иероглифами. — Вот. Это не смогут оспорить. В Ордене есть те, кто знает мой почерк.       Цзинь Лин мельком косится на лист — видно, что у писавшего тряслись руки, но почерк хорош и почему-то кажется знакомым. Кажется, в клановой библиотеке были свитки, записанные этим почерком.       А ведь он прав! внезапно осеняет Цзинь Лина взрослая мысль поверх детских обид. Мо Сюаньюй — признанный сын Цзинь Гуаншаня, правда, изгнанный, но крючкотворам не составит труда доказать, что бедняжку оклеветали, и пожалуйста — новый глава семьи и клана, его будет легко подмять под себя, сделать из него послушную куклу! Мелькает мысль, что вот он шанс освободиться от склок и интриг: подсунуть Совету Ордена этого дурачка, а самому уйти в тень; и тогда никто не будет ворчать, что он таскается везде с адептами Гусу, что ведёт себя неподобающе, что должен непременно, вот прямо сейчас жениться на каких-то неизвестных девицах, зато из хорошего рода… до Цзинь Лина старейшинам больше не будет никакого дела!       Я смогу быть свободен!       …не смогу.       Не только из-за долга перед предками. На нас ведь надеются люди! и другой защиты у них нет. А Орден занят чем угодно: интригами, делёжкой власти и денег, собственным статусом. Нельзя оставлять всё как есть!       Внезапно Цзинь Лин понимает, что всё это время он смотрит на дрожащий перед его глазами исписанный лист, и лист этот дрожит всё сильней, потому что рука Мо Сюаньюя трясётся всё больше. А ещё видны бурые пятна на бинтах под задравшимся рукавом рубахи…       — Спасибо, шуфу, — говорит Цзин Лин, забирая лист из пальцев Мо Сюаньюя и пряча в рукав. — Я запомню.       Мо Сюаньюй вскинул взгляд, и несколько мгновений они смотрят друг на друга в упор. Глаза у Мо от удивления стали круглыми, не ждал, что я выслушаю и поблагодарю? или что назову его дядей? и он сейчас — вылитая испуганная девчонка.       Юная госпожа?!..       Один из наставников как-то сказал Цзинь Лину, что трудней всего простить другим то, что сам ненавидишь в себе.       Мо облегчённо вздохнул, почти беззвучно прошелестел «Спасибо» и осторожненько, по стеночке пошёл обратно в пристройку для гостей.       Цзинь Лин не смотрел ему вслед. Под деревом к Сычжую присоединился Цзинъи, и теперь его голос вместе с аккордами гуциня омывал сад. Словно тёплые волны — от низких бархатных, от которых мурашки бегут по спине, до звенящих как кристалл высоких, — смывают страх, смывают боль, смывают отчаяние. Тени перед крыльцом теперь видны совершенно отчётливо. Девушка, улыбаясь, ступает на лунный луч, упавший им под ноги, и тянет за собой парня; тот поначалу медленно, неуверенно следует за ней, потом догоняет, и они идут вверх по лучу, взявшись за руки…       А ещё Цзинь Лин чувствует, что его тоже несут куда-то, и голос Сычжуя наставительно выговаривает:       — Вовсе незачем спать на крыльце, так и простудиться недолго!