Шестьдесят три ступени

      Когда Вэй-саньжэнь наконец замечает Цзинь Лина на этой деревенской улице, он делает шаг назад — за спину Ханьгуан-цзюню.       Можешь не прятаться, злится Цзинь Лин почти вслух, её здесь нет, Фея стережёт поместье.       Ему осточертело стоять в этом промозглом тумане, вести деловой разговор и ловить бегающие страхи. «Да, двенадцать мечей для младших учеников и четыре пары меч-люсинчуй для старших… — в сущности, он сейчас выбалтывает сведения о численном составе своего Ордена! — …и десять облегчённых тренировочных лезвий для взрослых; думаю, по полтора цуня каждый». Хотя и говорит с человеком, которому доверяет.       Фань Пао, старшина кузнечной слободы, ведёт разговор неторопливо и степенно: «Всё сделаем, молодой господин, вы же нас знаете. Летающие — это не к нам, а обычные сделаем в лучшем виде». Будто и не разговаривали об этом вчера уже дважды. Потому что Цзинь Лину нужно стоять посреди грязной слободской улицы, мёрзнуть в тумане и ждать; и негоже, чтобы молодой господин стоял в одиночестве. Потому что Фань Пао один во всей слободе знает, что молодой господин на самом деле молодой глава.       Приехал не за оружием, злится на себя Цзинь Лин, приехал за своим подвигом. Молодому главе давно пора совершить подвиг!       Торчать на прокопчённой улице, всматриваясь в туман до боли в глазах, — это и есть тот подвиг, который он заслужил.       Он ушел из комнаты на рассвете, когда Сычжуй наконец заснул; сменил продрогшего Цзинъи — всё равно не усидел бы в доме. Рассвет никак не хотел становиться настоящим утром. Цзинь Лин уже знает наизусть каждую мокрую выбоину в этих колеях, знает наперёд каждое слово «делового разговора» и прекрасно знает, что Ханьгуан-цзюнь и Вэй-саньжэнь просто не могут появиться так скоро — слишком недавно улетела птица с призывом. Твоё нетерпение не добавит ветра им в крылья.       Когда он всё-таки видит их в туманном мареве — со всех ног бросается навстречу. Всерьёз-то он стоит где стоял, вежливо выслушивая очередное заверение «для такого почтенного заказчика мы и без задатка согласны», а навстречу им, разбрызгивая лужи, бежит его сердце.       Старшина Фань умолкает и смотрит сперва на чужаков, потом на Цзинь Лина: не схватится ли тот за оружие. Свои, отвечает Цзинь Лин, совсем как Фее.       — Почтенные господа наконец-то прибыли, — произносит он вслух.       Ханьгуан-цзюнь как всегда блистателен и невозмутим, даром что в сером плаще поверх белоснежных одеяний, а Вэй-саньжэнь появляется у него из-за спины с прилипшей улыбкой дурачка Мо на губах. Опять эта парочка играет в книжника и слугу, шипит Цзинь Лин, да пусть играют во что хотят, главное — что пришли.       Фань Пао кланяется ему и, хоть и не так низко, прибывшим почтенным господам.       — Мой дом — ваш дом, — напоминает он Цзинь Лину, — а про заказ вечером договорим.       Вэй-саньжэнь смотрит старшине вслед.       — Только не говори мне, что это трактирщик.       Цзинь Лин никому вслед не смотрит.       — Видели стражу на дороге?       Вэй-саньжэнь пренебрежительно машет рукой.       — Тоже мне стража! трое живых и один дохлый!       — На тропинках в лесах повеселее, — сквозь зубы обещает Цзинь Лин. — Похоже, он поднял всех тварей, что за сто лет накопились.       — Неужели стаи собак-оборотней? — притворно ужасается Вэй-саньжэнь и снова пытается спрятаться.       Ханьгуан-цзюнь не смеётся. Берёт за плечо и смотрит в лицо… почти не наклоняясь, почти на равных… и так близко, как никогда раньше.       — Что произошло?       Побыть бы ещё немного заносчивым учеником, а не молодым главой. Не-взрослым.       — Все живы, — выговаривает он, — но брат Сычжуй немного перестарался при слежке. — И улыбается тёплой руке: — А как ваш поиск?       — Успешно, — отвечает Вэй-саньжэнь, — но поговорим об этом там, где нас не унюхают.       А Ханьгуан-цзюнь молча сжимает плечо ещё сильнее — и разжимает ладонь. И стало можно ответить: «…мы поставили обычные защиты, но если будет мало…» И можно повернуться и пойти рядом с ними, указывая путь. И туман над грязной дорогой поднялся и поплыл, а задержавшиеся клочья обернулись цветущими деревьями — даже среди кузнечной копоти цвели сливы.       — Будет мало, — обещает Вэй-саньжэнь, — настало время важных тайн!       — Бессмертный присоединится к нам позже? — осторожно подбирает слова Цзинь Лин. При них нет никакого лука: должно быть, тот заклинатель сразу отправился в город, и очень плохо, если так… не лезь в дела бессмертного, одёргивает он себя.       — Сперва установим Полог Сокрытия, — отвечает Ханьгуан-цзюнь, и Цзинь Лин снова злится: бессмертный придёт только на мягкие подушки? и снова себя одёргивает.       Он выучил эту улицу до последней кочки за время своего ночного патрулирования и ожидания. Слобода понемногу просыпается: во дворах заскрипели водяные колёса, застучали «дровяные» топоры. Поплыл, сливаясь с туманом, кухонный дымок, совсем не похожий на дым от кузнечных работ; Вэй-саньжэнь, принюхавшись, проворчал, что даже по расписанию Гусу Лань давным-давно завтракать пора.       — На постоялом дворе нет посторонних, хозяин обещал, что и не будет. Можно ставить любые защиты.       Вэй-саньжэнь оглядывается куда-то в ту сторону, куда ушёл Фань Пао.       — Тот здоровяк — он всё-таки трактирщик?       — Староста кузнечной слободы, — сухо отвечает Цзинь Лин. — Он давний поставщик Ордена, я ему доверяю. — И уже проходя в ворота, договаривает: — Этот постоялый двор держит его семья.       Фань-молодой встретил их на пороге: низко поклонился, пообещал принести чай («Лучше суп», проворчал Вэй-саньжэнь), доложил, что принёс травы, которые просил молодой господин. «Вот этот — настоящий», удовлетворённо сказал Вэй-саньжэнь. Тревога висела над этими шутками, как грозовое облако.       Ханьгуан-цзюнь пересчитывает взглядом талисманы на стенах и окнах и молча кивает. Это-то мы сделали правильно, со злостью говорит себе Цзинь Лин.       Лань Сычжуй вскидывается им навстречу, но у него хватает сил только сесть, а не вскочить. Лань Цзинъи запоздало удерживает его за плечи, будто обнимает.       — Похож на плохо ожившего цзянши! — ставит диагноз Вэй-саньжэнь. — Что ты с собой сотворил?! а казался таким разумным!       Сычжуй и в самом деле выглядит жутковато. Ночью, пока был жар, у него хотя бы блестели глаза, а сейчас он бледный до зелени и под ресницами — серая пыль. Даже объятия Цзинъи ему не помогают: тот и так перелил всё что мог.       — Приветствую, — говорит он ломким шёпотом и пытается сложить руки как подобает, но не попадает пальцами в пальцы.       Ханьгуан-цзюнь диагнозов не ставит: молча кладёт ладонь Сычжую на лоб, отводя волосы, стирает испарину, задерживает пальцы на виске. Цзинь Лин отсюда чувствует знакомое покалывание — эхо перетекающей ци. Щёки Сычжуя слегка розовеют. Следом краснеет Лань Цзинъи: ещё бы, обниматься под самым носом у старших. Цзинь Лин злорадствует, хотя сам дорого бы дал, чтобы сидеть там третьим и обнимать обоих.       Ещё дороже он дал бы, чтобы его так погладили по голове. И не ради лишней ци, её-то у самого хватает.       — Тебе там травы принесли, — говорит он хмуро и всё-таки заменяет Цзинъи рядом с Сычжуем. — А ты ложись. Распрыгался! — И как головой в воду: — Я сам всё расскажу.       Лань Сычжуй послушно укладывается. Ханьгуан-цзюнь садится рядом и на сей раз берёт его за руку. Вэй-саньжэнь плюхается в изножие постели и, как всегда, вытягивает ноги и подбирает руки. Лань Цзинъи у жаровни возится с чайником и чашкой. Весь штаб Охоты сузился до размеров сычжуевой кровати.       Эти двое переглядываются молча и вскидывают руки в «замахе веера» — совершенно одинаково, словно специально тренировались. Талисманы срываются с двух ладоней согласованной огненной стайкой, разлетаются по выверенным лучам к стенам и окнам, и навстречу вспыхивают слабенькие вчерашние. Сычжуй улыбается, как ребенок на представлении уличных акробатов. А Цзинь Лин даже забывает разозлиться на дешёвые фокусы, потому что Сычжуй улыбается впервые со вчерашнего дня.       А вот слова, которыми завершаются одинаковые жесты, произносятся разные.       — «Сокрытие», — говорит Ханьгуан-цзюнь.       — «Тень», — говорит Вэй-саньжэнь.       Потом Вэй-саньжэнь складывает ладони. Цзинь Лин никогда не видел у него такой поклон.       — Чан-шэньсянь, — говорит он, и Ханьгуан-цзюнь тоже склоняет голову, — защита надёжна. Присоединяйся.       Цзинь Лин никогда не видел бессмертных. Ему казалось, что они должны появляться шумно и ярко, а не как обычные призраки, проступающие в воздухе, словно прошли через невидимую дверь. Чан-шэньсянь вообще не похож на бессмертного, и не потому, что наполовину прозрачный, а потому, что одет в то самое, уже знакомое зеленое с коричневым одеяние, которое на самом деле лежит на дне их дорожных сумок: в чём умер, в том и ходит.       Цзинь Лин не кланяется, потому что Сычжуй опять дрожит. Бессмертный улыбается в ответ:       — Не бойся, я не демон. — И добавляет, обращаясь к Цзинъи: — А ты не отвлекайся.       — Недостойный Лань Сычжуй… недостойный Лань Цзинъи… Цзинь Жулань… — и дальше хором: — приветствует почтенного мастера.       Мастер этот мог бы явиться и в другом облике! злится Цзинь Лин. Сычжуй и без того натерпелся, зачем пугать его заново. Недостойных беречь незачем?       — Ладно, к делу! — перебивает Вэй-саньжэнь. — Начинай. — У него командный тон получается лучше, даже в исполнении пухлых губок красавчика Мо.       Что ж, они честно пытались быть вежливыми.       — Отчёт первый, — говорит Цзинь Лин, будто на самом деле пишет доклад. — От Хиньянчжен двигались по компасу, на восьмом часу полёта увидели след, Фея след подтвердила. Дальше шли пешком до полуночи, утром вышли в час Тигра. На исходе часа Собаки обнаружили первую заставу: четыре человеческих особи и высокоуровневый мертвец. — И обрадовались как щенки, договаривает про себя. — На людей наслали Длинный Сон, к мертвецу применили Расспрос. Его показания: Хозяину понравился город, Хозяин останется надолго, стража и власти теперь служат Хозяину, все должны оставаться в городе и служить Хозяину.       Вэй-саньжэнь подаётся вперёд. На смазливом личике Мо Сюаньюя вот-вот зажгутся красным глаза Старейшины Илина.       — Что он рассказал о хозяине?       — Хозяин очень сильный, — размеренно произносит Цзинь Лин лицо в лицо. — Хозяин заберёт все города один за другим. Хозяин станет владыкой Поднебесной. Хозяин позволит жить только тем, кто служит ему хорошо. — Он переводит дыхание и договаривает уже не по-письменному: — Руки чесались упокоить всех пятерых! но мы просто заставили его забыть и ушли, пока те не проснулись.       — Досюда всё правильно, — фыркает учитель Вэй, — а вот это тогда что? — И едва не тычет рукой в Сычжуя. — Куда вы полезли, услышав, что хозяин очень сильный?!       Ханьгуан-цзюнь выпускает запястье Сычжуя и ловит в захват негодующую руку Вэй-саньженя, а поймав — прижимает к одеялу. Этакий семейный вариант заклятия молчания.       В повисшую тишину и в освободившееся место удачно втискивается Лань Цзинъи с чашкой горячего настоя; вот уж кто знает, что делает, завидует Цзинь Лин.       — Отчёт два, — говорит он. — После Расспроса стало ясно, что идти в город нельзя: слишком много там глаз и ушей. Я вспомнил о старшине Фань и его кузнечной слободе, она удачно расположена вне города, но поблизости от него.       — Ты бывал здесь раньше? — Теперь вопросы задаёт Ханьгуан-цзюнь.       — Да — когда впервые объезжал земли Ордена; а после я два раза встречался со старшиной Фань. Его люди болтать не будут.       — Они нам очень обрадовались, — тихо подтвердил Сычжуй. — Рассказали что знали сами, а потом привели ещё людей из города.       Допивай своё лекарство, хочет сказать Цзинь Лин, но Цзинъи делает лучше: подносит чашку ближе к губам. Губы у Сычжуя сухие и обмётанные, словно ему всю ночь не давали пить, а не сидели над ним с чашкой. И молчи, я тебя умоляю, молчи, я сам всё расскажу.       Бессмертный сидит в стороне, как будто всё это его не касается.       — Отчёт два, — повторяет Цзинь Лин, возвращаясь к докладу. — Чужак появился в городе в первые дни месяца чуньфэн. Всем показался похож на воина-юся или разбойника. Вёл себя дерзко и нагло: одолел голыми руками троих купеческих цзоу-бяо. Дальше его кормили и поили бесплатно.       Это всё пока умещается в представления о том, что может учудить крепкий, хорошо обученный бою человек. Цзин Лин не сомневается, что и сам без труда справится с тремя вооружёнными деревенщинами, вот только убивать, пожалуй, не стал бы.       Его больше не прерывают. Лань Цзинъи садится сзади, плечом к плечу, Лань Сычжуй кладёт горячую ладонь на запястье. Ты не один, мы с тобой; и отвечать за всё будем вместе! надеется Цзинь Лин. И помолчите оба.       — За несколько дней вокруг чужака собралась банда из местных босяков. Начались грабежи, драки переросли в убийства. Горожане жаловались в магистрат, но стражники вмешиваться отказались. В магистрате остался только писарь, глава управы сказался больным, прочие неизвестно где. Горожане опасаются выходить из домов, открывать торговлю. Девицы и женщины прячутся.       Цзинь Лин помнит, что тогда, слушая эти россказни, почувствовал что-то вроде досады — их демон вёл себя как обычный разбойник, ну может, посмелей и поудачливей прочих. Прямо хоть иди к нему втроём и вяжи спокойно! Было так весело лететь по горячему следу, чувствовать, что вот-вот — и добыча будет в досягаемости, предвкушать бой и собственную победу. «Как же я стану знаменит, не хуже чем дядя Ваньинь или этот хвалёный Лань Ванцзи!»       Как же ему теперь стыдно за свои тогдашние мысли!       А тогда показалось обидным, что великолепная Охота и грядущий Великий Подвиг, который без сомнения их прославит, начинает превращаться в очередную занудную историю, где не сразу поймёшь, то ли это наглый ворюга, то ли и правда нечисть.       «И ничего странного, непонятного или страшного в городе не происходит? — поинтересовался он тогда. — Может, кто пропал, умер или память потерял?» Его собеседники переглянулись и замялись. «Память вроде никто не терял, — нерешительно сказал Фань Пао. — Помереть? ну, кое-кто таки помер, так это ж понятно и вовсе не странно — наваляли в драке, как тут не помереть-то?.. А пропали — многие, как говорят…» «Многие — это сколько?» — перебил Цзинь Лин, нет, всё вроде бы достаточно серьёзно, радостно думал он тогда. Фань Пао задумался, долго шевелил губами, словно считал. «Больше двух десятков будет, — сказал он наконец. — Это про которых я слышал». «И ничего о них не известно — куда делись, что с ними?» — попытался уточнить Лань Цзинъи. «Так они ж пропали, — терпеливо объяснил ему старшина Фань. — Как про них узнаешь? Был человек — и нету, а уж жив он или помер…»       «А некоторые и вовсе разума лишились!» — встрял в разговор Фань-младший, и старший осуждающе покосился на него. «Это как?» — не замедлил ухватиться за его слова обстоятельный Сычжуй. «Ну как! болтают глупости всякие, говорят, что видели каких-то чудищ: чешуйчатых медведей, зубастых филинов ростом с корову… Понятно же, что такого не бывает! Буянят ещё…» — Фань-молодой покосился в сторону улицы, откуда уже некоторое время доносились невнятные крики и шум. «Дядюшка Хи скандалит, — вздохнул Фань Пао и пояснил для гостей: — старый рыбак. Уже приходил давеча, хочет острогу огромную заказать. Никто не берётся: несуразная вещь. Он её и поднять-то толком не сможет. Говорит, в реке змей ужасный завёлся, разбивает лодки, не даёт на промысел выйти, так вот этого-то змея он такой острогой убивать собрался…» «Я ж говорю, ума лишился», — под нос пробормотал Фань-младший. «Значит, змеища огромная в реке, — задумчиво протянул Цзинь Лин, — а позовите-ка его сюда, достопочтенный Фань».       Вскоре они все услышали, что в местной гавани уже дней десять как бесчинствует невиданное чудище. Дядюшка Хи, похожий на старое засохшее дерево — тощий, с корявыми узловатыми руками, — и впрямь вёл себя неподобающе. «Это что значит: "не подымешь"? его дело сковать мне что нужно, а я уж дальше сам разберусь, как подымать!» — кричал он без всякой вежливости чуть не в лицо Фань Пао. «Неужто нет в рыбацкой слободе кого помоложе и покрепче вас, почтенный Хи?» — вежливо поинтересовался дотошный Сычжуй. «Есть! — отрезал старик. — Как не быть! Есть и помоложе и покрепче, есть! Вот только у них детишек мал-мала-меньше полные дворы — тоже есть. Ну, как сожрёт их змеища, кто тех детей подымать будет?» И добавил уже тише: «А коли меня сожрёт — плакать некому. Может, хоть подавится и сдохнет, тварь хищная…» По тёмной морщинистой щеке ползла слеза. Цзинь Лин неожиданно ощутил острое сожаление и вину: это же его Орден клялся защищать этот город, и рыбацкую слободу, и дядюшку Хи…       «Ладно, — неожиданно сказал старшина Фань, не одного Цзинь Лина пробрало, — скую я тебе твою острогу, вот выполню только заказ молодых господ…» Старый рыбак недоверчиво покосился на кузнечного старшину: «И когда ж это будет-то? Небось, год пройдёт, прежде чем соберёшься!» Но Цзинь Лин отвлёк старика, попросив рассказать о змее: дескать, о такой диковине и слышать не доводилось. Змей, по словам дядюшки Хи, был несуразно огромен, длиной в целый ли или даже ещё длинней, а как его измерить-то, в воде ж целиком-то и не видно, а толщиной в рост высокого человека: «Вот если вы, молодой господин, встанете, так как раз и будет!», и клыки — в полроста, а чешую простой рыбацкой острогой и не поцарапаешь! Звучало всё это как обычная страшная сказка для детей: нелепо, недостоверно, почти смешно; но после охоты на имо-чанчу смеяться как-то не хотелось, хотелось задуматься.       Потом старый рыбак, ворча, что ждать-то, видно, долгонько придётся, ушёл, а Фань-молодой сказал: «Вам и вправду такие истории интересно? Я тоже знаю!» «Рассказывай, но только если сам видел», — согласился Цзинь Лин. «Не сомневайтесь, молодой господин! Жил в нашем городе стражник по имени Жонг, был он сильный, смелый и рассудительный парень, купил себе маленький домик, копил на выкуп невесты, у родителей-то он не старший был». Цзинъи скептически хмыкнул: дескать, это-то тут при чём! «Нет, вы уж дослушайте, благородные господа, ежели по-другому рассказывать — непонятно выйдет. Так вот, взял этот Жонг и влюбился в девицу из весёлого дома, да так сильно, что собранный выкуп целиком за неё отдал и ещё у товарищей занял, чтобы хватило. Женился на ней, не просто в наложницы взял. Родители разгневались, друзья — потешались. Только Жонгу до того дела не было, и смеялись мы, выходит, зря: жил он со своей Бию душа в душу, как со стражи освободится — тотчас домой. А ровно через год родила она ему сынка, а потом ещё одного, и ещё, и сейчас тяжёлая. И дома у них всегда покой и порядок, и детки здоровые и весёлые, и Жонг на свою Бию до сих пор не надышится. Даже матушка его после рождения третьего смилостивилась, приняла жену сына и прошлым её больше не попрекает. Как началась эта заварушка с чужаком, Жонг меня попросил, если с ним что случится — присмотреть за Бию, мало ли что, сказал, времена уж больно неспокойные… А дней семь назад был я на базаре, закупиться пряностями, тем-сем… смотрю — Бию по базару ходит, странно это: так-то она из дома почти никуда, и сама бледная, глаза заплаканные. Пока пробирался к ней через толпу, услышал, что она про Жонга расспрашивает — не видел ли его кто, а то дома он уже несколько дней не появляется и весточки о себе никакой не передавал. А тут как раз отряд стражи идёт, и Жонг — среди них. Бию его тоже увидела, кричит ему, зовёт по имени, протолкалась, за рукав схватила. А он — не то что не ответил, головы не повернул, рукав выдернул и дальше идёт, даже лицо не поменялось, словно у куклы деревянной… Бию так посреди базара на землю и рухнула, рыдает в голос, толпа вокруг, а стражники идут себе как шли, ни один не обернулся посмотреть». «Ну вот, — вздохнул Сычжуй, — а говорите, что память никто не терял». Цзинь Лин вспыхнул: сам он слушал скучая и особо не вдумываясь. «Думаете, это оно самое и есть? — недоверчиво пробормотал Фань Пао. — Мало ли что меж мужем с женой случится может…» «А остальные стражи, раз не обернулись, не только памяти, но и воли лишились», — подвёл черту Сычжуй. Фани переглянулись. «Я-то думал, что это небывальщина, но коли вы полагаете, что это серьёзно, то таких историй в городе полно».       Цзинь Лин с друзьями полдня просидели во дворе трактира, выслушивая рассказы горожан. Старуха с безумными глазами поведала, что пару ночей назад, услышав шум, выглянула на улицу: из дома её соседей какие-то люди за волосы волокли их старшую дочь, сосед, не очень старый ещё, вышел на них с топором и рассыпался прахом — даже одежды не осталось — только топор в кучке пыли. Охотник Ян сообщил, что сам своими глазами видел на лесной тропе к востоку от города нечто размером с медведя, покрытое колючей зелёной чешуёй, преградившее ему путь; он высадил в тварь полколчана стрел («я промахнуться не мог, не подумайте, господа»), а чудищу — хоть бы что, как в воду! Сразу двое лавочников рассказали, перебивая друг друга, что из города сбежал единственный лекарь, аккурат после того, как к нему приполз слуга из проклятого поместья и на пороге умер. «Какого-такого поместья?» — «Проклятого! Где тот чужак поселился!» — «Как тот человек там поселился, ни хозяев, ни слуг никто после не видел, уж больше десяти дней!» — «Не человек он вовсе, а оборотень или ещё что похуже!» Что похуже — это точно, думал про себя Цзинь Лин, и внутри всё сильней звучал незнакомый голос: справимся ли? Даже вместе с Ханьгуан-цзюнем и Вэй-саньжэнем — справимся? «Что же вы не позвали никого на помощь, соседей, Орден?» — не выдержал Цзинъи. Оказалось, что гонцов пытались послать, но двое из них вернулись — не выпустила стража, — а остальные нет, но и на помощь никто не пришёл. «Я, когда вас увидел, господа, — сказал Фань Пао, — подумал, что кто-то всё же смог добраться. Выходит, нет?» Цзинь Лин отрицательно покачал головой. «Мы пришли сюда по следу».       Хорошо, что он давно научился составлять отчёты для старших!       — …Город закрыт: выйти нельзя не только по дорогам, но и по реке и лесным тропам. Если верить рассказам жителей, стража лишена памяти и воли или обращена в живых мертвецов. — Цзинь Лину очень хорошо помнится город И, женщина, в доме которой они скрывались тогда. — Многие горожане были свидетелями появления странных тварей и одна старуха — превращения человека в пыль. Также известно, что пришелец угнездился в загородном поместье. Эту усадьбу несколько лет назад купил богатый купец по имени Сон и жил там с женой и дочерью. После появления чужака этого купца в городе никто не видел. Двух служанок и садовника нашли мёртвыми, один слуга дополз до лекаря и умер. Сам лекарь сразу затем исчез.       — Надо идти в это поместье! — решительно сказал Цзинъи. — Тогда и поймём, что тут творится на самом деле, а что людям с испугу примерещилось.       — Самим идти опасно, — возразил Сычжуй, — демон может нас учуять. Только попадёмся и не узнаем ничего.       — Из городских никто не согласится, — вздохнул Цзинь Лин; он, конечно, думал, что лучше бы пошёл сам, но и правоту Сычжуя признавал. — Трусят. — И добавил с сомнением: — Я мог бы послать Фею…       — Она не лучше нас прячется и за простую собачку не сойдёт! И в дом пробраться ей трудней, — настаивал Цзинъи. — Я пойду!       — Нет, я! — Цзинь Лин почувствовал, что самое интересное и героическое может достаться, как всегда, кому-то другому.       — Я, — неожиданно тихо сказал Сычжуй. — Я знаю технику «бумажного человечка». В поместье отправится моя душа.       — Это опасно!       — Моя ци сильнее! Ты покажешь мне печати, и я… — начал было Цзинь Лин.       — Именно потому, что опасно, нам надо быть осторожными, — так же тихо продолжал Сычжуй,— и именно потому, что я не самый сильный, должен идти я. А-И, если со мной что случится, кто ещё сможет подлечить меня? И кто кроме тебя, Жулань-гэ, сможет прикрыть нас обоих и вытащить из беды, что бы ни произошло? Ты же не откажешься страховать меня, Цзинь Лин?       Ни Цзинь Лин, ни Лань Цзинъи не нашлись что возразить.       — Мы решили, что должны сами осмотреть поместье. — Цзинь Лин переводит дыхание и думает, что ему тоже не помешала бы чашка отвара: от долгого отчёта во рту пересохло. — Лань Сычжуй предложил воспользоваться техникой переноса души в бумажную фигурку. Мы согласились.       Бессмертный вскидывает голову; с пробуждением! сердито думает Цзинь Лин. Вэй-саньжэнь и Ханьгуан-цзюнь переглядываются, как ученики на уроке. Цзинь Лин ждёт, что сейчас Вэй-саньжэнь скажет что-нибудь, отругает за самоуверенность или высмеет их, но тот не говорит ни слова, только щурится, словно собирается стрелять и прицеливается. Ханьгуан-цзюнь предсказуемо молчит и от него веет холодом, но пальцы его осторожно и бережно трогают запястье Вэй-саньжэня. Цзинь Лин отводит взгляд. Не стоит смотреть на это, особенно сейчас, когда его доклад подходит к самому трудному.       Поместье было совсем недалеко от городских стен, но стояло наособицу, отгороженное от слобод и прочего жилья с запада каменистым холмом, поросшим соснами, с востока и севера — небольшим озером и рекой. Они пришли туда вечером, на закате. Добротные стены и ворота, выкрашенные в багрово-алый закатным солнцем, казались зловещими, словно залитыми кровью. Над поместьем стояла тишина, через стены не доносилось ни звука. Демон, судя по всему, был в городе. Они нашли укромную поляну среди сосен на каменной осыпи.       Вскоре Цзинь Лин и Цзинъи провожали взглядом бумажного человечка, который, трепеща крыльями-рукавами, словно большая ночная бабочка, вспорхнул между сосен.       Вечер был хорош для такой разведки — ясный, безветренный и тихий. Они устроились ждать, Цзинъи перебирал какие-то мешочки с травами, а Цзинь Лин лёг на ещё тёплый, нагретый солнцем камень рядом с Сычжуем. Было досадно, что в разведку идти довелось не ему, ну ничего, теперь-то он непременно вытрясет из братца Юаня и печати, и слова этого заклинания, а в следующий раз…       Уже совсем стемнело, потянуло ночным холодком, на востоке бледное зарево обещало восход луны, когда на дороге послышался шум. Цзинь Лин вспрыгнул на ветку ближайшей сосны: из города шла толпа человек в двадцать. При неверном свете факелов не было возможности ни точно сосчитать, ни понять, кто они такие, и слов в этих криках и хохоте тоже было не разобрать. Они прошли в ворота как к себе домой, исчезли за тёмными створками, словно растворились в сумраке. С его сосны внутреннее устройство усадьбы не просматривалось, было видно только, что кроны деревьев в первом дворе снизу подсветились ржавым отблеском огня.       — Не слишком ли Ань-Ань там задержался? — Цзинъи щурился в сторону поместья, будто сквозь мрак и стены пытался рассмотреть, что там происходит.       Цзинь Лин прислушался к тонкой ниточке связи.       — Вроде нет. — Нить была натянута, не дрожала и не ослабевала. — А-Юань внимательный и осторожный, он сможет понять, когда надо вернуться.       Тело Сычжуя, покинутое душой, лежало на мху у рыжего соснового ствола и выглядело так, словно он спит: лицо расслаблено и безмятежно, нет привычной складочки между бровей, губы — полуоткрыты. Так захотелось поцеловать их! тем более, что сейчас-то А-Юань точно не нахмурится и не скажет, что не время для глупостей! Цзинь Лин уже наклонился над ним, когда со стороны поместья донёсся пронзительный вопль: непонятно — живое или мёртвое существо могло кричать так. Цзинь Лин вздрогнул. Вот уж точно не время!       Лицо Сычжуя было всё так же безмятежно, со стороны усадьбы продолжался невнятный шум.       — Что это? — нервно хмурясь, спросил Цзинъи.       Цзинь Лин пожал плечами: кого ты спрашиваешь? В усадьбе слышался взрыв смеха, грубый хохот. Цзинь Лин сел на мох рядом с телом: «Братец А-Юань, не пора ли тебе возвращаться?» — и осторожно положил ладонь на руку Сычжуя. Рука была тёплой и расслабленной. «Всё с ним хорошо, — сказал Цзинь Лин себе, — и будет хорошо дальше, кто бы там ни вопил».       Цзинъи пересел ближе к ним, сел по другую сторону Сычжуя, словно пытался защитить его от того непонятного, что происходит. На какое-то время установилась тишина, нарушаемая только шёпотом ветра в сосновых ветвях и отдалёнными голосами из поместья. Вроде бы всё затихло, но Цзинь Лин больше не чувствовал спокойствия. Он так и не отпустил руку друга и поэтому заметил, что пальцы Сычжуя становятся холодней, а потом меж бровей появилась знакомая острая складочка; от былой безмятежности не осталось и следа — теперь братец Юань выглядел так, словно у него что-то болит. Цзинь Лин прислушался к связи: нить слегка ослабла, — бросил взгляд на Цзинъи, тот тоже выглядел встревоженным.       — Я позову его. — Он прошептал над нитью заклинание тетивы и осторожно потянул: «Сычжуй, брат, хватит, возвращайся».       Из поместья донёсся пронзительный вой, какие-то нечленораздельные вопли, исполненные боли, и перекрывающий даже эти жуткие звуки смех. Пальцы Сычжуя остывали, что-то тянуло из него жизненную силу и саму жизнь — он всхлипнул и задышал тяжело, лицо побледнело и разом осунулось, под глазами легли синие тени.       — Давай же! — Цзинъи тоже выглядел обеспокоенным. — Тащи его скорей!       Цзинь Лин кивнул. Нить ослабевала и дёргалась, будто кто-то пытался тянуть за другой конец, Цзинь Лин укреплял её своей ци, не скупясь. «Брат Ань-Ань, возвращайся! Немедленно!»       Со стороны поместья всё слышались тоскливый вой, рык, вопли. «А-Юань, назад, живо!» — Цзинь Лин вложил в этот окрик столько сил, сколько смог. На мгновение вокруг потемнело и в глазах поплыли радужные круги, зато, как только зрение прояснилось, он увидел бумажную фигурку, падающую, словно осенний лист, на грудь Сычжуя…       Сычжуй медленно открыл глаза. Он был всё так же бледен и тяжело дышал.       — Что случилось? Он тебя заметил? — вцепился в него Цзинъи.       Сычжуй отрицательно покачал головой.       — Нет… уйдём отсюда, — он еле шептал и выглядел тяжело раненым или больным.       Сам идти Сычжуй не смог — ноги не держали; после пары попыток встать Цзинь Лин подхватил его на руки и понёс. Через редеющие сосны, по пустынной ночной тропе вокруг города, к слободе, где у них было временное укрытие — додумались всё-таки, поставили щиты перед уходом. Сычжуй то приходил в себя, то снова терял сознание, Цзинъи всю дорогу держал его за плечо и другой рукой творил печати.       — Не знаю, что с ним, — безнадёжно бормотал он, — я переливаю ему ци, но бесполезно, как в дырявый кувшин…       Почти у самой слободы Цзинь Лин увидел на тропе тёмный силуэт и обречённо приготовился опустить Сычжуя на землю и выхватить меч.       — Молодой глава Цзинь, — раздался знакомый бесстрастный голос: Призрачный Генерал! Цзинь Лин и не думал, что когда-нибудь будет так рад видеть его. — Что случилось с Лань Сычжуем?       Выслушав поспешные объяснения Цзинъи, Вэнь Нин кивнул, провёл руками над головой и сердцем Сычжуя, задержал обе ладони над дяньтянем.       — Его коснулась тьма, — сказал он наконец.— Я могу убрать остатки, но залечить повреждения золотого ядра — нет…       — Если объяснишь, что делать, может, я смогу? — тут же подсунулся Цзинъи.       Вэнь Нин кивнул.       — Надо попробовать, только не посреди дороги. У вас есть укрытие?       Полночи Вэнь Цюнлинь с Цзинъи ворожили над Сычжуем, а Цзинь Лин изнемогал от собственной неспособности помочь. Только в конце часа Тигра Сычжуй открыл глаза, и Вэнь Нин отправил Цзинъи на улицу нести дозор и зябнуть в предрассветной сырости. Цзинь Лин остался сидеть рядом с другом, отдавая ему по капле ци, как научил Вэнь Цюнлинь, и так же, по капле, выпаивая другу отвар целебных трав, а ещё по капле — проклиная себя за глупость.       Сам Генерал отправился нести стражу в ту рощицу, где они вечером ждали Сычжуя, и прихватил с собой Фею для связи…       — …Лань Сычжуй пробыл в разведке около двух часов. — Цзинь Лин знает, что виноват: они с Цзинъи рвались в бой и теперь из-за них их друг болен. — Он успел осмотреть поместье, пока демона и его банды не было.       Ханьгуан-цзюнь и Вэй-саньжэнь одновременно смотрят на Сычжуя.       — Смогу начертить план, — кивает он.       Взрослые одобрительно кивают в ответ, а Ханьгуан-цзюнь ещё и почти улыбается, редкое зрелище!       — В поместье — трое живых, не из банды: кто-то из слуг и, возможно, хозяев. После заката демон с приспешниками вернулись в усадьбу. Они расположились в главном доме и первом дворе. Бумажный шпион нашёл укрытие там же в кронах деревьев. — Цзинь Лин чувствует, что пальцы Сычжуя под его ладонью холодеют, и бережно сжимает их, стараясь передать хоть каплю тепла.       Той ночью Сычжуй очнулся ещё до того, как Вэнь Цюнлинь и Цзинъи ушли, но долго лежал молча, глядя в потолок остановившимся взглядом. Цзинь Лину не хотелось его беспокоить: казалось, что разговоры о произошедшем могут повредить. Незадолго до рассвета Сычжуй неожиданно сказал:       — Ты не хочешь спросить, что я видел?       Цзинь Лин задумался: и Генерал, и самозванный целитель настаивали, что больному нужен покой, но в конце концов, не напрасно же Ань-Ань рисковал собой!       — Хочу! — сказал он честно. — Очень хочу, Юань-сюн, но боюсь повредить тебе. Если тяжело говорить, расскажешь позже.       — Сейчас, — возразил Сычжуй.       Голос его был похож на шелест — настолько мало в нём осталось силы. Чувствовалось, что вспоминать и говорить Сычжую тяжело, но со знакомым упрямством и дотошностью он рассказывал всё, чему был свидетелем.       — Они пришли не одни — притащили с собой девиц: троих похожих на певичек из весёлого дома, эти шли сами, а ещё две — из обычных горожанок, их тащили под руки, хотя они вроде уже не сопротивлялись. Демон приказал прислуге зажечь лампы и подавать еду.       — Там есть прислуга? — удивился Цзинь Лин.       — Да — женщина. Одна. Зажгла лампы, раздвинула ставни в главном зале, принесла какие-то блюда… Девицы стояли перед главным крыльцом, а эта шайка устроилась за столами в зале, демон конечно — на хозяйском месте, на богатом резном кресле. Они приволокли с собой пару бочонков вина и начали пить, не дожидаясь, пока прислуга подаст еду. Когда все расселись, а кое-кто уже успел опрокинуть по чашке, демон приказал: «Эй, девки, пора бы вам приступать к своим обязанностям!» Горожанки остались стоять, прижавшись друг к другу, двое певичек пошли к столам, а третья, сняв с плеча пипу, запела фривольную песенку. Играла она так себе, да и голос у неё всё время срывался — то ли не слишком умела, то ли от страха. Двух девиц тискали в несколько рук, мне показалось, что некоторые бандиты нарочно торопились напиться, потому что не очень-то им хотелось смотреть на то, что будет потом.       Демону не понравилось, что он остался без девки, а может, надоела песенка, которую она напевала. «Эй, ты, — крикнул он ей, — лучше бы тебе помолчать и занять рот другим делом!» «Я тебе не рыба, чтобы всегда молчать!» — дерзко ответила она. «Ах, так? — усмехнулся демон и щёлкнул пальцами. — Так лучше?» И у девицы на плечах вдруг оказалась рыбья голова — с выпученными глазами, хватающая воздух широко распахнутым ртом… это было отвратительно: человеческое тело с головой карпа! Несчастная рухнула, пипа отлетела прочь. Превращённая девица задыхалась: раздирала одежду и кожу, царапала грудь, шею, и всё это — молча! Одна из горожанок закричала. Я и не подозревал, что живой человек может кричать так громко и долго на одном дыхании… Демон какое-то время слушал её, потом рассмеялся и снова щёлкнул пальцами. Горожанка тоже превратилась в навью — только у неё голова осталась человеческой, а тело стало рыбьим. Она больше не могла кричать и корчилась молча… точь-в точь выдернутая из воды рыбка… Через какое-то время обе они перестали шевелиться, и демон обратил их в пыль — сперва они иссохли, а потом и вовсе рассыпались. Демон приказал служанке прибрать всё это. Она вышла откуда-то из тёмного угла и принялась сметать то, что осталось от бедных девиц. А демон смеялся, в этот момент я видел его лицо… он был весел, счастлив — вот как демоны могут быть счастливы.       Отсмеявшись, он подошёл к последней девице, которая всё ещё стояла посреди двора. Даже издали было видно, как она трясётся. Зато демон был доволен, только что не облизывался. Он схватил её за руку и потащил к хозяйскому столу. Она не упиралась, но продолжала трястись и ноги у неё подгибались. Тут служанка, уже закончившая подметать и куда-то тихо сгинувшая, появилась снова. Она сказала что-то демону, и он кивнул, оттолкнул девицу так, что она упала, а сам уселся на хозяйское место на кресло мэйгуйши.       Во двор вошли трое молодых мужчин, по виду горожане с торговой улицы — не купцы, скорее, охранники. Они остановились на почтительном расстоянии и поприветствовали демона со всей возможной вежливостью, он снисходительно кивнул.       Один из них, наверное старший, сделал шаг вперёд и сказал:       «Могущественный господин, купец Фу с улицы Шёлкового Благоденствия слышал, что его неразумная дочь увязалась за вами. — Речь текла так, словно охранник заранее выучил её, голос звучал спокойно, но кулаки его были стиснуты до белизны. — Купец приносит извинения за беспокойства, доставленные этой неразумной, — стоявшие сзади показали демону немаленький и с виду тяжёлый мешок, — и надеется, что могущественный господин вернёт отцу его глупое дитя».       Девица приподнялась на колени, страх и надежда мешались на её лице. Мне показалось, что она значила для просителя больше, чем просто хозяйская дочь, возможно, и он был ей не безразличен. Хорошо, что у бумажного человечка нет сердца — оно бы наверняка разорвалось.       Демон откинулся на спинку своего кресла, широкие рукава соскользнули, открывая руки… никогда его не забуду: шитый синий халат, заляпанный вином и соусами, и спокойное улыбающееся лицо. «Проверь выкуп», — приказал он одному из своих подручных. Тот послушно спустился с крыльца, тощий парень в слишком длинном богатом ханьфу; ноги его изрядно дрожали. Рядом с молодым охранником он был как щенок рядом с боевым псом. «Золото!» — прокричал он, подобросив мешок на руке, и уронил, не удержав.       Я обрадовался, что её отпустят, и юноша обрадовался тоже и бросился к девице, чтобы её увести. Брызнула кровь, он пошатнулся и схватился за живот, а девица закричала и отдёрнула от него… не руки — две огромные клешни, как у речного рака, и кровь текла с них, как речная вода. Он точно любил её, потому что всё равно попытался поднять её с колен, схватил за плечи… крик перешёл в вой: у него тоже отросли клешни и почти отрезали ей руки от плеч.       Я не мог на это больше смотреть. Я не мог отвернуться, не мог зажмуриться. Я ничем не мог помочь. Я ничего не мог.       Цзинь Лин остановил его, закрыв ему рот рукой, заставляя молчать, пока хоть немного не уляжется дрожь.       — Ань-Ань, хватит. Достаточно. Я понял.       — Мне будет легче, если я расскажу, — проговорил Сычжуй ему в ладонь. — Прости.       — Они быстро умерли? — только и смог спросить Цзинь Лин.       — Не очень, — сказал Сычжуй. — Они изрезали друг друга на куски. Двое его спутников, опомнившись, бросились к воротам. «Я не разрешал вам уйти», сказал демон. Он сидел, вытянув ноги, и не спеша потягивал вино из яшмового кубка. Подручный демона стоял там же, где уронил мешок с выкупом, и извергал содержимое своего желудка на рассыпанные золотые монеты. «Собери», приказал ему демон и обратился к окаменевшим охранникам: «Такие смелые бойцы, а кинулись наутёк. Доставайте ваши мечи и бейтесь. Кто останется жив, того отпущу».       — Отпустил? — беззвучно спросил Цзинь Лин.       — Не знаю, — сказал Сычжуй. — Ты потянул меня обратно. Я и раньше слышал, что ты звал меня и приказывал вернуться, но не хотел. Хотел увидеть всё, чтобы узнать о нём побольше, может быть, услышать имя… А потом уже не мог. Моя вина.       Этого Цзинь Лин не повторит никому.       — Сычжуй видел четыре смерти, — продолжает он доклад. — Двух девушек демон сделал полурыбами, и они задохнулись, а потом рассыпались в пыль. Две других навьи обрели рачьи клешни и раскромсали друг друга в куски. Предположительно погибли ещё двое: их демон заставил сражаться друг с другом. Пировали с ним девять человек, но это может быть не вся его банда. Его имя никто не произносил. Он много ест и охотно пьёт вино, тело ему полностью повинуется.       — Не полностью, — негромко возражает бессмертный, и все поворачиваются к нему. — Он не увидел вашего разведчика. Он плохо видит свет.       Вэй-саньжэнь произносит «хм», украденное у Ханьгуан-цзюня, а тот хмурится и молча помогает Сычжую лечь.       — Как вы его вытащили? — спрашивает Вэй-саньжэнь. — Сам он точно уже не мог уйти.       Ты-то откуда знаешь? ворчит Цзинь Лин, а вслух говорит:       — Я был страхующим и вытянул его.       Бессмертный смотрит на него, будто хочет что-то спросить, будто имеет право спрашивать; и почему-то под этим колючим взглядом Цзинь Лин успокаивается. Можно перестать быть главным. Старшие пришли.       — Нам пришлось его нести, — продолжает он. — К счастью, Призрачный Генерал почувствовал беду и пришёл на помощь. С его помощью Лань Цзинъи смог убрать последствия тёмного воздействия…       — …не я с его помощью, а он с моей, — перебивает Цзинъи и подносит Сычжую очередную чашку.       — Вэнь Нин здесь?! — тоже перебивает Вэй-саньжэнь.       — Наблюдает за усадьбой, — докладывает Цзинь Лин и всё-таки не может удержаться: — И Фея с ним, тебе на радость.       — Позовите его сюда, — распоряжается Ханьгуан-цзюнь, — а собака пусть останется там.       — Спасибо, — вздыхает Вэй-саньжэнь, наконец-то опять похожий на себя, — и пока он будет идти, может, всё-таки поедим? Там кто-то суп обещал!       Чай тебе обещали, а не суп, опять злится Цзинь Лин — и как же он рад, что можно опять ворчать и злиться. Пусть даже не вслух.       Молодой Фань словно подслушивал под дверью: входит как раз на этих словах с тяжёлым подносом. Поскольку он никакая не нечисть, барьер охотно его пропускает, и он идёт к кровати, почти задевая Чан Сиена. Хорошо быть Фанем, завидует Цзинь Лин, не ведаешь ни о каких магических защитах, не видишь никакого бессмертного!       — Завтрак накрыт в переднем зале, — с поклоном сообщает трактирщик, — а это для раненого молодого господина. Не угодно ли господам помыться с дороги?       Только оказавшись за столом, Цзинь Лин понимает, до чего же голоден. Вэй-саньжэнь ест так, словно тоже голодал со вчерашнего утра; впрочем, он всегда так ест. А вот у Ханьгуан-цзюня в миске — хороший кусок свинины в имбирном соусе, вопиющее нарушение гусуланьских правил, а блистательный Нефрит вкушает как ни в чём не бывало со всем положенным изяществом. Лань Цзинъи тоже косится в чужую тарелку — с изумлением, потому что сам ест положенные по всем правилам рис и овощи… а с Сычжуем остался этот дух, вдруг осознаёт Цзинь Лин и едва не вскакивает.       — Не беспокойся, — с полным ртом отвечает Вэй-саньжэнь, — из Чан Сиена получится отличная сиделка. Он и лекарство подаст, и поесть поможет, и пару таких вопросов задаст, от которых залёживаться не захочешь!       На себе испытал? злится Цзинь Лин. Ему не до шуток.       — Он знает, как уничтожить демона?       Эта парочка опять переглядывается, и Вэй-саньжэнь осторожно отвечает:       — Наши планы несколько изменились.       Цзинь Лин посмотрел на него и медленно положил палочки на стол.