Шестьдесят три ступени

      На пробуждение обычно требовалось шесть вдохов: осознать себя, своё тело, ближний мир, дальний мир, привести всё это в гармонию, открыть глаза. Крик ястреба разбудил его на вдохе номер четыре.       Лань Чжань знает, что о гармонии сейчас нечего и мечтать.       Это была самая безумная ночь за всё время их странствий. Они накинулись друг на друга будто после долгой разлуки — или перед ней; та самая жадность и новые страхи, всё сплелось в один клубок, и Вэй Ин заснул посреди слов «они ждут…», не договорив и даже не достонав. Лань Чжань заставил себя уснуть только под утро. Так благодарят за самое опасное в жизни.       Ястреб после первого зова молчал: сидел на ветке над шалашом и чистился. Лань Чжань почти наяву увидел, как падают вниз длинные перья, три рыжих и одно белое. Бедная птица — умерла, но об этом не знает.       Он не хочет вставать в час Кролика. Он отдал бы вторую золотую монетку, чтобы сонные, ласковые, мирные времена продлились ещё. Вэй Ин спит, и этот Лань Чжань очень не хочет его будить.       Вэй Ин спал, обхватив его руками и ногами. Как во время той первой памятной ссоры, когда они вместе упали со стены в Гусу… только тогда у Вэй Ина не хватило ни времени, ни фантазии вот так связать их рукава.       Этот Лань Чжань постарается развязать хитрый узел со всей возможной осторожностью. Тот Лань Чжань той пасмурной гусуланьской ночью сердито высвободился и ушёл не оглядываясь.       Пока разожгут костёр и приготовят завтрак, Вэй Ин может ещё поспать.       Ястреб сидел на ветке дерева шен. Все перья были на месте. На правой лапе болтался свиток размером с детский мизинец; привязан заботливо, конопляной нережущей нитью, хотя мёртвому уже всё равно.       — Отдашь мне? — одними губами спросил Лань Чжань.       Птица отвернулась, переступила по ветке, устраиваясь поудобнее.       — Разрешит снять только тому, кто её послал, — подтвердил издали Чан Сиен, — я тоже пробовал. Вэй Усянь умеет отдавать приказы.       Этот Лань Чжань должен был бы извиниться перед бессмертным за свой неподобающий вид; он оглянулся и увидел обычного высокого человека, сидящего у огня… как сидел бы Цзян Ваньинь, или Оуян Бошен, или любой из заклинателей на охоте.       На Войне Солнца Ханьгуан-цзюнь был старшим и отвечал за многих и многое, а сейчас чувствует себя последним неразумным учеником.       — Ястреб не видел демона, — продолжал Чан Сиен, — значит, демон не видел ястреба. Но есть письмо, это хороший знак.       Лань Чжань сложил ладони и отдал положенный «поклон высшему».       — Значит, надо спешить. — И договорил, не удержавшись: — Ведь наша задача стала ещё сложнее.       Он готов сам себе назначить наказание. Он не привык просить советов.       — Каков он? — не целясь, спросил Чан Сиен и пояснил: — Тот человек из диюя. Ты знал его раньше?       Лань Чжань сел напротив него. Костёр был настоящим, редкостный костёр, зажжённый бессмертным.       Ночью хотелось хоть немного согреть. Того, кто спал рядом, и того, кто стоял на коленях на ледяном камне чёрной башни.       Не только перелить сил — успокоить, утешить, подбодрить…       …невозможное «приласкать»?       Однажды, много лет назад, этот Лань Чжань дал клятву: никогда больше не лгать самому себе. Поэтому он не станет убеждать себя, что ничего не чувствует, и будет называть свои чувства их настоящими именами. Да, приласкать. Потому что эта душа нуждается в ласке больше, чем в воде и пище.       Он мог бы лечить так — девушку. Или ребёнка — как лечил Вэнь Юаня, когда нашёл. Он плохо помнит те дни, потому что сам был болен после наказания, но это он помнит: переливая ци, нужно касаться так же нежно, как ладонь ложится на горячий лоб…       …а Вэй Ин обычно смеялся или даже сердился: сам справлюсь! и только иногда…       Лань Чжань очень редко лечил людей. Его работа была другой. Призраки развеивались и часто благодарили, уходя.       Этой душе нельзя дать развеяться.       — Я только слышал о нём, — ответил он, — а теперь вижу, что услышанное не может быть правдой.       — Смерть меняет людей.       — Не всех.       Он смотрит. Воздух дрожит над костром. Ученик смотрит как учили, он видит, что человек по ту сторону огня соткан из такого же нагретого марева. Этот бессмертный человек — каков? каким был его прежний облик?       Каким станет Вэй Ин, если всё получится…       — Мо Сюаньюй стоит такого риска?       Так бывает, когда стрела свистит мимо лица.       — Не знаю. Но Вэй Ин — стоит.       Чан Сиен кивнул, словно получил ответ, которого ждал, и занялся делом, привычным для бродячего заклинателя: принялся переворачивать корни сяньпу, запекавшиеся в углях.       Самое страшное в диюе — не наказания и не огромные демоны. Самое страшное — лицо той тени. Лицо Вэй Ина, но Лань Чжань надеется, что у Вэй Ина никогда не будет таких глаз.       А ещё этот Лань Чжань надеется, что сможет вспоминать не дрожа.       — Чан-шэньсянь, ты действительно согласен?       Бессмертный пожал плечами.       — Моё тело мне больше не нужно. Я не хочу возвращаться… и не уверен, что смог бы вернуться. Не настолько та бедная оболочка была сильна, чтобы выдержать бессмертную шень.       И договорил, цепко глядя в лицо:       — А ты?       Лань Чжань протянул ладони к углям.       …должно быть, таким был Вэй Ин на Луаньцзан, когда его бросили туда умирать. Мучился от боли в покалеченных ногах, терпел жажду и голод, ждал помощи и отчаивался дождаться.       — Мне показалось ночью, что это Вэй Усянь в плену на той башне. Хотя, всё совсем наоборот.       — Ты догадлив, — сказал Чан Сиен, будто был учителем и одобрял слова ученика. — Часть по осталась с телом на земле, иначе та душа давно бы развеялась. Будь этот ваш Мо посильнее, смог бы вернуться призраком и снова занять своё тело, и что тогда было бы с призванной душой? У тёмных ритуалов всегда есть ловушки.       — Но ведь ему разрешали… — начал Лань Чжань.       — Похоже, правил нет и в диюе, — усмехнулся Чан Сиен, и оба надолго умолкли.       Этот Лань Чжань прочитал много книг за минувшие одинокие двенадцать лет. Этот Лань Чжань не всегда верил им.       Загробный мир мало чем отличается от подлунного. Демоны всюду демоны.       — Спасибо за помощь, Чан-шэньсянь.       Позади дружно зашуршали бамбук и сухой камыш. Можно даже не оглядываться, Лань Чжань точно знает, каков сейчас Вэй Ин: растрёпанные волосы падают на глаза, которые ещё толком не открылись, а рубашка бесстыдно распахнута… ладно если вообще надета.       — Проклятые гусуланские правила! Лань-гэгэ, почему ты всегда встаёшь в такую рань?! О, наша птица вернулась! Мог бы меня и разбудить!       Он всё-таки оглядывается и видит ровно то, что ожидалось. Одной рукой Вэй Ин тёр глаза, другой — ловил убегающую ленту; но хорошо, что не забыл поклониться куда-то в сторону костра.       Птица подождала, пока он завязал волосы, и села на поднятую руку.       — Они тут целый доклад написали! — проворчал Вэй Ин, ловко снимая нитку; он умеет не только завязывать узлы. — И тебе, бедняжке, пришлось тащить такую тяжесть!       Ястреб ответил хриплым клёкотом и вернулся на свою ветку. Вэй Ин размотал узкую полоску пергамента, прочитал её одним скользящим взглядом и протянул на открытой ладони Лань Чжаню.       — Даньгу, — сказал он. — Надо умыться, а то не проснусь. — И, пробежав три шага через полосу песка, рухнул в озеро, подняв тучи сверкающих брызг.       Послание было коротким, но обстоятельным. «Демон в городе Даньгу, уже несколько дней. Магистрат и стража запуганы и подчинились. Дороги перекрыты, дальше пяти ли от города никого не выпускают. Наш лагерь: северное предместье, кузнечная слобода, постоялый двор «Железная монета». — И самым последним столбцом беспокойное: — Ждём указаний».       — Хорошая мысль, — сказал Чан Сиен, забирая письмо у Лань Чжаня с ладони… совсем не призрачными, твёрдыми пальцами. — О каких шрамах Старейшина говорил тебе ночью?       Лань Чжань чувствует, как краснеют уши. Этот недостойный ученик смотрит на бессмертного непозволительным образом: оценивая в нём мужчину. Чан Сиен худой и жилистый, как тетива, твёрдый и гибкий, как тело лука, у него нос с лёгкой горбинкой, как часто бывает у северян, а ресницы длинные, как кошачьи когти, но пушистые и совсем не хищные.       Лань Чжань кланяется в ответ и идёт к озеру — умываться. О чём только думает недостойный ученик…       Не впервые этому недостойному идти против правил и закона.       Он опустился на колени на кромке берега, наклонился, зачёрпывая ледяную воду полными ладонями, — помогает от дурных мыслей, а вот поможет ли от горящих ушей… но не успел даже поднести к лицу: Вэй Ин, вернувшийся с плёса к берегу, ударил по мелководью ладонью и окатил Лань Чжаня не брызгами, а настоящей волной.       Едва успел заслониться локтем… жестом из времён ледяного источника. Если бы тогда — не изображать обиженного, а плеснуть водой в ответ! и всерьёз согласиться на дружбу, предложенную всерьёз, а не в насмешку! С трудом смог отвести руку от горящего лица. Телу Мо Сюаньюя сейчас около двадцати лет, Вэй Ин ведёт себя как мальчишка, ещё не закончивший обучение, — каким он станет в новом облике? Если станет, если у них получится…       …этот Лань Чжань не должен даже думать о неудаче.       Вэй Ин выбрался из воды и сел на песок рядом с ним. Отряхнул волосы, потом рубашку. И волосы, и одежда высыхали под его руками: он придумал наконец своё заклинание «маоцин».       — Там, в источнике, я очень хотел погладить тебя по спине, — сказал он, — чтобы синяки поменьше болели. — Лань Чжань вздрогнул: неужели он думал так громко? — Ха! кто-нибудь из вас знает этот город Даньгу?       — Проходил через него года два назад, — отозвался от костра Чан Сиен. — Небольшой городок на небольшой реке, огороды, лавки, лодки, всё как обычно. — И, выкатывая из костра допёкшийся корень, спустил очередную стрелу с тетивы: — Ханьгуан-цзюнь, понравилось ли тебе то, что ты увидел?       Под руками Вэй Ина на Лань Чжане тоже высыхали рубашка и волосы. Зажмурился, открыл глаза снова. Марево у костра искрилось, будто смеялось.       — Хм, — ответил Лань Чжань этому мареву вместо почтительного «вы очень красивы, лаоши-саньжэнь». Вот теперь точно стоило бы утопиться…       Вместо этого они ещё раз отряхнулись и пошли к костру.       — Я что-то пропустил? — поинтересовался Вэй Ин, с удовольствием вгрызаясь в сладкий корень.       Этот Лань Чжань смотрит на бессмертного. Этот Лань Чжань понимает, каким станет Вэй Ин.       Но уши опять горят.       — Пока ничего, — отмахнулся Чан Сиен. — Ястреб согласится быть нашим проводником?       Они дружно оглянулись. Птица под деревом доедала подарок: сушёную рыбку.       — Думаю, согласится, — сказал Вэй Ин. — По прямой туда полдня пути, но мы летаем медленнее, чем мёртвый ястреб. И в слободу надо прийти пешком, как обычные путники.       — Тогда вот ещё что, — сказал Чан Сиен и встал. — Чем ближе к городу, тем осторожнее мы должны быть. В следующий раз будем разговаривать уже под надёжной защитой.       Они одинаково поклонились, принимая. Демон ни в коем случае не должен почувствовать ни бессмертного, ни лук; да и нам самим осторожность не помешает, почти вслух подумал Вэй Ин.       Лань Чжань кивает, соглашаясь. Если бы раньше — так его слышать!       — Чан-шэньсянь, — поклонился он уже луку, — ты доверишь мне честь нести тебя?       Тетива прозвучала в ответ низкой нотой.       Всех сборов было — одеться и взять оружие; и тщательно, аккуратно, со всем почтением завернуть лук вместе с гуцинем в чистое белое полотно, самое чистое белое полотно на этой стоянке.       Лань Чжань боится этого полёта. Ястреб вёл их кратчайшим путём, но то был Путь Птицы: вверх под самые облака, вместе с восходящими потоками, — а потом круто вниз, как хищник на жертву. Лань Чжань не спорил, так было меньше шансов, что их заметят, и так они могли увидеть город заранее и приземлиться в должном удалении, чтобы дальше идти пешком; но резкий и высокий взлёт был непрост даже для него, что уж говорить о Вэй Ине в нынешнем слабом теле… о его теле Лань Чжань тоже боится думать. Суйбянь плохо слушается чужого золотого ядра, а тело Мо почти не умеет летать на мече — этот блаженный дурачок ничему полезному не учился…       …и ничего не умеющий дурачок смог провести ритуал, который Ханьгуан-цзюню был не под силу. И смог продержаться в холоде диюя и даже наведываться в подлунный мир иногда.       Этот Лань Чжань боится думать об этой душе. О таком отчаянии страшно помнить сейчас, когда горы остались далеко внизу, а рядом несётся как одержимый Вэй Ин и на лице Мо Сюаньюя — горящие глаза и радостная улыбка Старейшины Илина. Этот Лань Чжань больше всего боится опять отпустить его одного и не успеть помочь. Такой ошибки он больше не повторит… постарается не повторить.       Ещё он боится думать о предстоящей Охоте и хотел бы лететь так вечно — не опускаясь.       Лань Чжаню не стыдно за свои страхи.       Страхи страхами, но Вэй Ина больше не запрёшь в безопасной библиотеке переписывать старые рукописи. Его книга ещё не написана. И пожалуйста, пусть в ней будет сказано, шутил ли он про синяки на спине или говорил всерьёз!..       Лань Чжань всего один раз в жизни поднимался так высоко. Слишком высоко, но сегодня их проводник — мёртвый ястреб, и ведёт их так, как летел бы сам. На этой высоте холодно, а плывущие внизу земли кажутся ожившей картой, нарисованной искусным рисовальщиком: нитки дорог, нитки рек, голубые осколки озёр и камни-горы, то зелёные, поросшие мхом лесов, то серые, скалящиеся скальными клыками. Здешний ветер странно напоминал пепельные равнины — такой же ледяной и его так же не хватало для дыхания.       Лань Чжань держится как можно ближе к Вэй Ину, ни на миг не теряя его из виду, чтобы успеть подхватить, если Суйбянь начнёт терять высоту или…       Если. Или.       Этот Лань Чжань совсем никуда не годится! Он не смеет, не должен сметь думать о неудачах! И ветер высоты хлещет его по лицу ледяными ладонями, словно наказывая за неподобающие мысли.       А внизу по жёлтым штрихам дорог идут люди, похожие на муравьёв, ползут крохотные повозки, запряжённые крохотными волами… Наверное, оттуда Лань Чжань и Вэй Ин кажутся просто точками в небе. Это очень правильно и хорошо. Большинство птиц летали ниже. Было странно и непривычно смотреть на пролетающих под ногами гусей и уток: их было видно над гладью озёр. Лишь около полудня редкий в этих краях кречет-мэйлин догнал их, хрипло крикнул что-то грозное — должно быть, давал понять, что это его охотничьи угодья, — какое-то время летел совсем рядом, а потом сложил широкие крылья и рухнул вниз. Лань Чжань проследил за ним взглядом. Далеко внизу серая стремительная стрела столкнулась с белым крестиком — с цаплей. Показалось, что птицы падают вместе, но через пол-удара сердца кречет развернул крылья и уже медленно, тяжело поволок добычу куда-то к утёсам.       Рассказывают, что промахнувшийся по добыче сокол погибает — разбивается насмерть. Лань Чжань не знает, правда ли это, но рад, что здешний кречет не промахнулся, что его охота завершилась удачно. Их с Вэй Ином охота сейчас в самом разгаре, но если они промахнутся, смерть — не самое худшее, что с ними может произойти.       Вэй Ин уже не улыбается на верхней точке взлёта, он непривычно серьёзен и сосредоточен: щурится, хмурясь, то ли от ветра, то ли в ответ на свои мысли, — но выдерживает и высоту и скорость вслед за ястребом. Лань Чжань почти уверен, что замечает багровый отблеск силы под ресницами… прежде встревожился бы, но после минувшей ночи — радуется.       Горы Шаньдун постепенно отступали назад, становились ниже, кончились скальные осыпи и клыки безлесных вершин. Путь лежал между Драконом и Черепахой, и солнце всё больше и больше уходило за спину, Лань Чжань только радовался, что оно теперь не слепит глаза.       Город они увидели за двадцать ли.       После очередного отрога, курчавящегося лесом, рядом с блестящей струной очередной реки показалась груда глиняных черепков, словно разбитое блюдо. Тот самый Даньгу?       И на спуске Вэй Ин был рядом, вытянутой руки хватило бы, чтобы дотянуться.       Они обрушились — конечно, не так стремительно, как тот кречет, но тоже быстро, — на прогал старой, зарастающей вырубки. Вэй Ин соскочил с меча, не дожидаясь, пока Суйбянь совсем опустится и остановится… и оступился, будто земля качнулась под ногой.       — Пустяки! — махнул он рукой и широко улыбнулся на безмолвный вопрос. — Сейчас выберемся на дорогу и пойдём! глядишь, по пути и ещё узнаем что-нибудь.       Лань Чжань молча кивнул. Ястреб пролетел низко над ними, оба помахали ему рукой, оба пожелали ему счастливой охоты в новой жизни. Коричневое перо закружилось по ветру, упало где-то в кустах. Всё, что осталось.       К дороге пришлось пробираться по изрядно заросшей тропе сквозь молодой подрост и вездесущую ежевику. Вся эта поросль норовила вцепиться в одежду когтистыми лапами, словно пыталась остановить. Этот Лань Чжань и сам с удовольствием бы остановился и отправился куда угодно в другую сторону. Хорошо, что тропа скоро сжалилась и вывела их на тракт. Всё-таки счастье делает человека слабым: как легко было Ханьгуан-цзюню выходить в любой бой, когда собственная жизнь была низачем не нужна, когда было всё равно — уничтожить или быть уничтоженным; но теперь всё иначе: страх потерять лежал на плечах тяжким камнем, мешал дышать полной грудью. Прошлая ночь была особенной. Впервые за полгода между ним и Вэй Ином не было ничего и никого, никаких недосказанных слов, тайн и замыслов. Этот Лань Чжань не знает, как обойтись без страхов.       Когда они наконец выбрались на торный путь, солнце уже касалось отлогих вершин на западе, подкрашивая рыжим дорожную пыль и зелень. По дороге пошли быстрей, но Лань Чжаню казалось, что Вэй Ин прихрамывает — то на правую, то на левую ногу, — хоть и идёт легким скользящим шагом. Впереди пылила какая-то повозка, не прошло и половины часа, как они поравнялись с ней. Всегда завидовал, когда видел, как Вэй Ин сходился с людьми: пара слов — и уже болтает с возчиком, словно знает его с самого рождения. Болтает о том, что до Даньгу-то ещё ого-го сколько! и дойдётся только после заката, когда приличным людям следует быть под крышей и готовиться ко сну, а лучше бы остановиться на постоялом дворе дядюшки Ан Бао, а завтра с утречка и по холодку двигать дальше, и не одним, а вместе с торговцами, которые в тот же Даньгу идут. Опасна ли дорога? Да вроде нет, но пару дней назад кто-то кажись пропал, или не пропал, а просто загулял в городе и запоздал вернуться, но вместе-то всем — гораздо надёжней. Вэй Ин оглянулся на Лань Чжаня, вопросительно подняв бровь. Лань Чжань кивнул. Ему тоже не хотелось ночью входить в город, где хозяйничает демон. И ещё лучше было войти вместе с местными торговцами, пряча ветер в ветре…       Этому Лань Чжаню вовсе не хочется идти в этот проклятый город! каким ещё как не проклятым может быть город, в котором обосновался демон, способный отбирать человеческие тела. Он немного сбавил шаг, чтобы не обгонять медленно катящуюся повозку, нагруженную дровами, мешками и свёртками, и почти не вслушивался в гнусавый тягучий говор возчика — до поры.       — …гуси, утки и парочка фазанов — только утречком подстрелил, а уж дядюшка Ан приготовит так, что палочки оближешь! Молодой господин, да что ж вы всё спотыкаетесь-то? ноги сбили?       — Ага! — охотно подтвердил Вэй Ин… прошагавший в этих сапогах несчётные ли по несчётным дорогам.       — Так садитесь на телегу, — радушно предложил возчик, — моему волу вы всё равно что муха.       — Ну да, хвостом перешибёшь, — согласился Вэй Ин уже с повозки.       Уловка была бы удачной, будь это и вправду уловка. Захромал, чтоб подвезли… если бы так! Башню Вансянтай не зря называют башней Шестидесяти Трёх Ножей, вчера Лань Чжань видел сам. Разговор и телега катились мерно и весело. Лицо вчерашней тени стояло перед глазами.       Какие капли текут по неразорванной верёвке?       — Лань-гэгэ! — Странно: Вэй Ин снова спрыгнул с телеги. — Ты что? Что с тобой?       Странно: этот Лань Чжань стоит на дороге и никуда не идёт.       — Почтенный, а если мы сядем вдвоем? ну, как две мухи? Лань Чжань, не бойся, не запачкаешься! Залезай!       Лань Чжань уже давно не боится запачкаться. Но гораздо лучше не сидеть в повозке, а идти рядом с ней, держась за борт — за руку Вэй Ина держась.       Держать и не отпускать никогда? да разве его удержишь.       Постоялый двор оказался скорее захудалой корчмой — пыльный загон для скота, несколько столов под навесом, под тем же навесом кухонные котлы и очаг; и позади кухни домик в три окна, с гордой вывеской «Ночлег для господ». От совсем уж деревенских заведений он отличался только тем, что перед крыльцом гордо стоял столб с объявлениями.       — «Нужна работник поле обищаю харашо кармить», — по слогам прочитал Вэй Ин, спрыгнул с телеги и обернулся к возчику: — Ты, кажется, говорил про фазана, почтеннейший?       — Деньги у нас есть, — успокоил возчика Лань Чжань.       Пока с фазаном возились на кухне, им показали комнату. Узкая кровать с соломенным матрасом явно предназначалась «для господ», слуга мог поспать и на полу; и уж совсем господской была роскошная штора на единственном окошке — тяжелого алого шёлка, с трёхцветной вышивкой и всего парой дырочек и пятен, — явно знававшая лучшие дни. «Похожа на покрывало невесты, Лань Чжань! Интересно, с кого они её сняли?» Хозяйка (или служанка) пообещала нагреть воды, бадья имелась: скромно стояла в углу.       — Вот печёнкой чую, что они зажарят его неправильно! — вздохнул Вэй Ин и решительно направился к двери. — Фазан это же княжеская птица! — донеслось уже с улицы.       Этому Лань Чжаню больше всего хотелось сесть, а ещё лучше — лечь и закрыть голову руками. Именно поэтому он остался стоять.       Вэй Ин старательно не хромал. Вэй Ин старательно шутил. Вэй Ин, наконец, просто сбежал.       Так запутывают след.       Всё оказалось ещё хуже, чем Лань Чжань предполагал.       Связь не разорвана и даже не ослаблена.       Что будет с душой, то будет и с телом.       Он глубоко вдохнул и, сосредоточившись, замедлил потоки в меридианах. На полноценную медитацию не было времени. Ночью, попозже ночью, пообещал себе Лань Чжань. Холодного источника поблизости тоже не было.       В дверь постучали. Вошла хозяйка с двумя вёдрами. Поставила их у бадьи, пообещала «подождите, принесу горячую» и вышла.       Едва за ней закрылась дверь, Лань Чжань аккуратно вылил на себя оба ведра одно за другим.       Холодный водопад вполне заменил холодный источник. Особенно в сапогах.       Когда вода прожурчала сквозь щели в полу куда-то наружу, мысли у него в сердце уже успокоились, перестали метаться как крысы и выстроились стройными рядами, как войско перед боем.       Вэй Ин опять рассказал не всё. Вэй Ин скрыл главное: неразорванную связь. Если так и есть, то по будет страдать вместе с шэнь, а потом развеется следом. Значит, времени нет и выбора нет.       Поэтому Вэй Ин и промолчал.       Этот Лань Чжань стоял на мокром полу в мокрой одежде и улыбался своему решению как самому счастливому решению на свете.       Вэй Ин хотел, чтобы он решал свободно. Чтобы поддержал не из страха и не по обязанности, а по своей доброй воле.       Этот Лань Чжань не хотел идти на эту Охоту? Этот Лань Чжань на неё не то что пойдёт — побежит.       Он согласен спасать Мо Сюаньюя. Он осмелится заключать любые сделки с любыми диюйскими стражами. Он готов использовать любую силу за любую цену. Изгонять демонов. Проводить тёмные ритуалы. Переселять души. Сражаться. Лишь бы не потерять Вэй Ина.       Он шагнул к двери, но дверь как раз открылась. Женщина внесла два ведра, над которыми клубился пар. Посмотрела на мокрого молодого господина, поставила вёдра в сторонке, забрала пустые и сказала «принесу ещё».       Лань Чжань виновато посмотрел в угол, где были прислонены к стене лук и гуцинь. «Давайте договоримся, что вы этого не видели». Возражений не последовало.       Он поклонился как подобает и произнёс заклинание маоцин, чтобы просушить одежду.       Вэй Ин вернулся вместе с хозяйкой и на пороге отобрал у неё вёдра.       — Лань-гэгэ, ты не поверишь! этот дядюшка Ан и вправду умеет готовить фазанов! даже кувшин над вертелом есть! Уже дожаривается, давай быстро вымоемся и пойдём! Залезем вместе?       — Я уже очистился, — сказал Лань Чжань. — Я готов.       Ужинали за общим столом под навесом. Лань Чжань признался, что успел соскучиться по обычной городской еде: рис с овощами удался на славу, а Вэй Ин ещё положил ему сверху в миску хороший кусок фазаньей грудки — «Кушайте-кушайте, молодой господин, набирайтесь сил!» Теперь, когда ели не из общего котелка, Вэй Ин посыпал свою порцию перцем особенно щедро, за что Лань Чжань был ему искренне благодарен. На другом конце их стола ужинала нешумная компания, в которой по въевшейся копоти на руках можно было сразу признать угольщиков. Вэй Ин тут же завязал с ними разговор, едва услышав, что они обсуждают дорогу до кузнечной слободы; заказал выпивку на всех и напросился в попутчики — «а то мы здесь никогда не были и мест этих не знаем, а идти с хорошими людьми веселей же, правда?» Было похоже, что их с Вэй Ином как всегда принимали за странствующего книжника со слугой, даром что на краю стола лежали их мечи; вниманием заклинателей город Даньгу явно был не избалован. «Господин, как истинный даос, вечно в поисках знаний!» — прошептал Вэй Ин ему на ухо, подливая чай вместо вина.       Этот Лань Чжань опасается, что знаний-то ему может не хватить.       Угольщики отправились ночевать к своим телегам. Дядюшка Ан улёгся у непогашенного очага — в надежде на запоздалых путников. Первые звёзды понемногу заселяли темнеющее небо. «Благородным господам тоже пора на ночлег», — сказал Вэй Ин, хрустя последним обжаренным крылышком. Палочки он действительно облизал, дядюшке Ану напоказ. «Утром будут баоцзы с говядиной», — пообещал дядюшка Ан уже им вслед.       Лань Чжань задержал шаг, когда вышли из-под навеса. Ночь была тёплая, не подслушивала и не подглядывала, не то что неизвестный домик. Даже ветер совсем затих, и значит, слова не отлетят дальше чем на три шага.       — Что-то не так, гэгэ?       — Расскажи мне о нём.       Вэй Ин разжал пальцы, стиснувшие было Чэньцин.       — Ты про Ю-ю? я мало что знаю.       Дорога начиналась где-то в темноте, тянулась мимо них и в следующей темноте терялась снова — пустая.       Разве что вопросы брели по щербатой обочине, один за другим, как гуси.       Откуда Мо Сюаньюй узнал ритуал пожертвования? За какие проступки его выгнали из ордена? правда ли, что он повредился рассудком? Вэй Ин отвечал то сердясь, то смеясь, и наконец ухватил Лань Чжаня за руку, клятвенным пожатием утвердив уверенное «да!» в ответ на сомневающееся «сможет ли он жить, если вернётся?» — «Мы ведь поможем ему, брат Ванцзи!»       — Может быть, спросим его самого?       Вэй Ин вслушался в ночь и покачал головой.       — Он всё ещё спит, не хочется его беспокоить.       Словно диюй располагался где-то за ближайшим углом и оттуда всё было хорошо слышно.       Дорога перестала быть дорогой и стала серой рекой, потому что взошла луна. Можно было идти. Пороги у гостевого дома были высокие, как подобает, но есть нечисть, которую не удержишь порогами.       — Вечерняя медитация, — сказал Лань Чжань. — Присоединишься ко мне?       — Я побуду рядом, — ответил Вэй Ин и пронёсся по комнате, как заблудившийся ветерок. — Нет, ты садись сюда, на кровать, а я поставлю этот светильник вот так, вот здесь зажгу курительную палочку и сам сяду тут и буду на тебя смотреть! Ты такой красивый, Лань-гэгэ, мне всё время хочется смотреть на тебя!       Этот Лань Чжань опять чувствует, как пылают уши. Никто кроме Вэй Ина (ну и подначенных им девушек!) не говорил ему в лицо, что он красив.       Самому Лань Чжаню хочется не только смотреть.       Он приказал себе сесть в подобающую позу — на кровати, ладно уж! Без сапог и верхнего ханьфу было почти по-домашнему. Два вдоха — выровнять дыхание. Масло потрескивало в светильнике. Два вдоха — выровнять ритм сердца. Пахнет горьким шафраном, как на горном склоне. Ещё вдох — ладони ловят звёздный свет, незримый под крышей. Вэй Ин смотрит: сидит на полу перед кроватью, и его взгляд — как тёплая лента. Ещё вдох — отключить телесное зрение. Лань Чжань тоже хочет смотреть, но он будет видеть Вэй Ина и с закрытыми глазами. Взгляд Вэй Ина течёт вместе с ци, очищая и согревая. Словно тёмная вода, затопляющая рисовое поле: смывает лишнее и питает нужное. И свет дяньтяня над ней — ровный, почти солнечный.       В этом золотистом мареве было легко отличить важное от неважного. Он перебирал заклинания, как книги на полках в библиотеке, вспоминая даже те, что убрал в дальний угол памяти, потому что такие Охоты случались не часто… а потом свет стал ярче и горячее, ещё потом превратился в огонь. Пламя растекалось от нижнего дяньтяня тягучей лавой, уже не очищая, а поджигая; и на третьем вдохе Лань Чжань понял, почему.       Как может тьма быть сияющей? Как может вода — пылать?       Огненная инь, выдохнул он и перестал удерживать тело: качнулся вперёд, навстречу жадному быстрому рту. Никогда раньше Вэй Ин не целовал его так… так глубоко.       Этот недостойный выпал из медитации, и на него рухнуло всё: прохладный ночной воздух, дрожащий огонёк светильника, волна шафрана. Горячие губы Вэй Ина. Волосы Вэй Ина, рассыпавшиеся по коленям. Дыхание Вэй Ина, царапающее кожу в паху и над бёдрами. Не предполагал, что из медитации можно выходить подобным способом.       Этому Лань Чжаню нравится этот способ.       Ему нравится двигаться навстречу; он даже раскинул ноги, чтобы было удобнее. Ему нравится, как язык Вэй Ина бережно трогает янский ствол, а губы скользят и затягивают глубже в рот — в обжигающий омут. Ему нравится до боли, что Вэй Ин тоже стонет на выдохе… а потом Вэй Ин поднимает голову и, глядя снизу вверх, улыбается одними глазами. И Лань Чжаня с головой накрывает волна, состоящая из невозможного: ледяного ян и огненной инь…       Роскошная штора колыхалась на окне. Две ладони — Вэй Ина и ночного ветра — бережно вытерли испарину ему со лба.       Этот Лань Чжань жаждет оказать ответную услугу — вот только воскреснет немного.       Вэй Ин уронил голову ему на колено, вытер рот рукавом и засмеялся шёпотом.       — Я честно смотрел сколько мог, — сказал он. — Лань Чжань, я тебя хочу. Как ты предлагал в той хижине. Ты не передумал?       На Лань Чжаня вылили третье ведро холодной воды.       — А ты? — не удержал он вопрос.       Вэй Ин обнял его колени.       — Я и тогда хотел, — сказал он, уткнувшись лицом в мятое ханьфу, — но больше думал о бедняге Мо, он ведь был поблизости. Прости нас с ним обоих. Я пойму, если ты рассердишься.       — Не сержусь, — отвечает Лань Чжань от всей души. — «Кто не даст напиться жаждущему, будет проклят».       Вэй Ин выпрямился на коленях.       — Спасибо, — сказал он. — Но ты всё-таки ответь, а?       — Я никогда не передумаю, — сказал Лань Чжань.       Вэй Ин не смеётся в ответ. Вэй Ин целует его бережно и осторожно, словно тоже впервые. Губы сухие и солёные, Лань Чжань давно знает вкус своего семени. Как быть «младшим братом», он не знает, но зато знает точно, что эта ночь — последняя спокойная ночь перед очень неспокойными и опасными временами.       Вэй Ин раздевается молча. Он тоже знает.       А потом молча ждёт, пока разденется Лань Чжань. И снова обнимает колени и целует нагую кожу. Целует так долго, словно впереди вечность. Фитилёк лампы гаснет, пока губы добираются от колен до живота.       Этот Лань Чжань ни за что не станет его торопить. Дымок от палочки уже не струится, а луч лунного света, проникший сквозь неплотно задёрнутую штору — покрывало невесты! — стынет на тёмном полу, как на воде. Четыре стука сердца — один поцелуй. Хорошо. Можно быть большим сердцем и считать. Руки Вэй Ина везде: на плечах, на груди, гладят, стирают застарелую привычную боль со шрамов от кнута, нежат янский ствол, касаются Лань Чжаня там, где никто другой не касался. Может быть, и правда синяки перестали бы болеть и Вэй Ин оказался бы целебнее источника?.. и уже тогда узнал бы, что можно лечить, лаская. Слушать сердце, да зачем его слушать, если они оба одно большое сердце сейчас. И холодные мурашки бегут наперегонки с огненными ручьями от колен вверх до пылающих ушей и обратно.       Этого Лань Чжаня, окончательно разнеженного и зацелованного, наконец-то опрокидывают на спину, поперёк «кровати для господ», — так осторожно, будто у него хрупкие кости. Вместо валика под головой смятая одежда, а горячие пальцы Вэй Ина занимаются очень важной работой — расправляют ему волосы. Он всегда так делал, с трудом вспоминает Лань Чжань. Всякий раз, каждую ночь и особенно каждый день. Вэй Ин тоже дышит глубоко и часто — словно только что пробежал десяток ли; на плечах, на груди, над губой кожа блестит от испарины, на скулах — видны даже в холодном свете луны — яркие пятна.       Самое главное Лань Чжань видит без глаз — всей кожей, всем телом: твёрдый возбуждённый член Вэй Ина, и это — всерьёз. Мужчина не может лгать в своей страсти, во всяком случае — не так, от откровенности и открытости этого желания пах опять окатывает горячей волной. Лань Чжань хотел столько лет, а Вэй Ин… сперва смеялся, потом согласился — отдал ему своё тело и всё равно смеялся. Он до сих пор не всегда отличает, когда Вэй Ин серьёзен, а когда нет. Сейчас — не сомневается. Какая разница, что будет дальше! На губы падает солёная капелька пота с губ. Вэй Ин не спешит, Лань Чжань не торопит, и оба сейчас умрут от этой медлительности.       А ещё Вэй Ин не ложится — опирается на руку, и это невыносимо.       Лань Чжань разрешает себе застонать потихоньку, хотя хотелось бы — в полный голос. Пальцы Вэй Ина поглаживают, раскрывают, смазывают вход, и это тоже невыносимо: зачем готовить того, кто давным-давно готов?.. он сможет расслабиться, всё что нужно он сможет, не сомневается же Вэй Ин!.. и ещё одно разрешает, долгожданное, выстраданное: потянуть к себе, ближе, в плотный обхват, руками и всем телом, и даже сердцем, что опять колотится непозволительно быстро. Вэй Ин и в таких объятиях ухитряется не спешить, двигается медленно, входя всё глубже с каждым толчком, и никакой боли нет, её и не может быть, когда всё так правильно, вот только ложе шатается, совсем не как господское. Кровать здесь хрупкая, а не моё тело!..       Огненная стрела, думает он вечность спустя. Та самая, что рассыпалась искрами над озером прошлым днём.       Вэй Ин лежит на нём, уткнувшись носом ему в ухо, и от каждого выдоха по счастливому телу Ханьгуан-цзюня бегут совершенно недозволенные огненные мурашки, до колен и обратно.       — Давно надо было бы, — прошептал Вэй Ин ломким шёпотом. — Вот теперь весь твой… веришь?       Лань Чжань смеётся, потому что не смеётся Вэй Ин, а кто-то же должен смеяться.       — Хм, — говорит он сквозь волосы Вэй Ина. — Мне всё равно мало. Доломаем её совсем?