Шестьдесят три ступени

      В сторону Шаньдуна путь опять лежал в облачном тумане, точнее, над туманом. Здешнее марево стояло в ущельях, и пришлось бы нырять, чтобы искать сквозь него озёра. Лань Чжаню не нравится нырять, если только уж за чем-то очень важным. Меч Вэй Ина скользил по белой пелене как по волнам Билин, и сам Вэй Ин был как там и тогда — нёсся вперёд и радовался интересной схватке. А когда всё-таки окунались в туман, отряхивался и смеялся: не привыкать! И главное, весь был здесь, рядом, а не где-то в неизвестных размышлениях.       По такому Вэй Ину Лань Чжань успел соскучиться за полгода.       А пещера, след и демон прятались в будущем, где-то там, в горах.       Лань Чжань не хочет идти туда. Его совсем не радует предстоящая Охота. Его все Охоты не радуют. Он порадуется потом — когда дело будет сделано и если охота кончится хорошо.       Он хочет, чтобы всё оставалось мирным ещё хоть ненадолго. Таким, как было до той проклятой ночи полгода назад. Он хочет, чтобы Вэй Ин был с ним, а не смотрел куда-то внутрь неизвестных мыслей. И ещё хочет: никогда не слышать и не думать и не помнить о пепле на тропах мёртвых.       Заклинатель не хочет думать о смерти и о призраках. А уважающий себя заклинатель должен всегда собирать знания по крупицам, что бы ни происходило вокруг.       Телом Вэй Ин не такой, как был на озере Билин. Но научил же волосы плыть по ветру как по воде. Научил губы смеяться, будто всё хорошо.       Научил слабое тело летать. Даже меч снова слушается и тоже охвачен азартом погони.       И оба они — хозяин и меч — летят слишком быстро. Ну что, за пояс его хватать?! Лань Чжань не будет хватать Вэй Ина за пояс.       Лань Чжань спустился к самым деревьям, — они цвели как должны цвести, им никакая промозглая сырость не помеха, — оторвал на лету самую пышную ветку и взмыл вверх, пересекая Вэй Ину путь.       Они едва не столкнулись. Вэй Ин остановился так, что волосы волной бросило вперёд. Хорошо бы сейчас засмеяться. Лань Чжань не умеет смеяться, когда смотрит и любуется.       — Твоя очередь дарить цветы! — и Вэй Ин с полной веткой цветов уворачивается и летит дальше. — Спасибо, Лань-гэгэ! — с отброшенным ветром.       Береги силы! это уже не вслух. Не известно, что ждёт впереди. Не известно, что дотянется из прошлого. Деревья иной раз выныривали из тумана так близко, что чуть не сбрасывали их с мечей.       Первые горы Шаньдуна ничем не отличались от последних гор Хэнаня: невысокие, скалистые, осыпающиеся. Озеро имелось в каждой третьей долине. Сколько в Шаньдуне озёр?       Лань Чжань никогда здесь не был и совсем не знает эти места. А вот бродячий заклинатель, похоже, знал — знал горы по имени. Демон нёс лук незавёрнутым. Может быть, смеялся, пока шёл. Демон, захвативший человеческое тело, всегда бывает счастлив, говорят. Лань Чжань никогда подобного не видел — только читал у мудрых.       Он не хочет видеть. Совсем не хочет. И пепельную равнину тоже видеть не хочет. Уважающий себя заклинатель обязательно расспросил бы подробнее. У Вэй Ина был мёртвый голос. Лань Чжань не стал спрашивать дальше. И впредь не станет. Уважающий себя заклинатель не любит Вэй Ина, легко ему рассуждать.       Лань Чжань когда-нибудь увидит ту равнину сам — когда пойдёт туда вместе с Вэй Ином, тогда и увидит.       Туманы прижимались к скалам и прятались в горную тень. Солнце заглядывало в ущелья, и оттуда навстречу поднимался отогревшийся запах цветущей сливы. Про ветку Вэй Ин всё понял правильно и летел в медленной «княжеской» стойке, чтобы ветер не оборвал с цветов все лепестки. Где-то очень далеко впереди громоздились то ли облака, то ли настоящая горная цепь. Не надо думать о том, что впереди.       Демон вряд ли стал бы тратить много времени, чтобы спрятать лук. У демона есть дела повеселее.       Оказывается, Вэй Ин тоже заглядывал в каждое ущелье, рискуя свалиться с меча. Лань Чжань не скажет ему «остановимся, ты устал».       — Мы уже в Шаньдуне. — И за пояс хватать тоже не станет. И за ленту, хотя вот она, лента: струится по ветру, ложится на плечо. — Осмотримся и попробуем уточнить направление.       Бывают ли туманы на пепельной равнине?       Очередное озеро в очередном ущелье вполне подходило по описанию: высокий скалистый берег, где может найтись пещера, а может и не найтись.       — Мостки, — сказал Вэй Ин, — где-то недалеко деревня. Демон выбрал бы место поглуше и подальше от жилья.       Песчаный берег выглядел тёплым и мирным. Для отдыха или даже ночлега он вполне подходил.       — Демон не пойдёт далеко в горы. Он избавится от лука как можно быстрее.       Лань Чжань помнит: над краем деревни Хиньянчжен они стояли на мечах обнявшись. Вэй Ин тоже помнит, вспомнил, протянул руку назад, проверяя; нет никого, только ветер. Лань Чжань сказал ему когда-то: «слушай мое сердце». Сейчас его сердце лучше не слышать. А значит, нельзя обнять.       И смотреть старательно мимо лица.       — Тогда остановимся, — легко согласился Вэй Ин. — Я могу спросить здешних мёртвых. Если демон побывал поблизости, они все точно его почуяли.       На полосе прибрежного песка он спрыгнул с меча и взялся за флейту. Недавний утопленник, высунув голову из воды, поведал, что в окрестностях давно уже не случалось ничего, кроме купающихся детей. Вэй Ин пожелал ему прожить следующую жизнь на тихой рыбной реке и убрал флейту за пояс.       Погоня кололась в нём огненными иголочками. Даже сквозь кожу их было видно.       — Летим дальше? А помнишь, как рука указывала нам путь? До темноты ещё три часа, но мы можем лететь и ночью!       Лань Чжань покачал головой.       — Обычно ты отдыхаешь около часа.       «Да я не устал!» — Вэй Ин тоже говорит не вслух; и что ответишь, если на самом деле от усталости подкашиваются колени. Лань Чжань не хочет лететь ночью. Ему не нравится, что вокруг слишком много темноты. Ему совсем не нравится, как легко, не задумываясь, Вэй Ин поднимает мёртвых. Ему очень нравится, что Вэй Ин упокаивает их снова.       — Лань-гэгэ, почему ты всегда так хорошо всё обо мне знаешь? Просто отдохнём или заночуем? Разведём костёр? Я могу принести воды! А к чаю у нас есть кувшинковый сахар, я в деревне утащил!       Лань Чжань молча разворачивал гуцинь и к слову «утащил» как раз положил его на колени.       Озеро было тихим и казалось тёплым, потому что солнце блестело на гладкой воде. И ещё были солнечные зайчики на листьях бамбука по берегам. От головы утопленника не осталось даже кругов.       Вэй Ин посмотрел на гуцинь, потом на воду и только потом на Лань Чжаня.       — Ты хочешь играть — для него?       Лань Чжань знает, что для этого мёртвого играть уже не надо. Лань Чжань слышал, сколько силы вложил Вэй Ин в прощальное пожелание. Лань Чжань знает, что с этим мёртвым всё будет как надо и как правильно. Лань Чжань не понимает, почему этого не понимает Вэй Ин.       — Не для него, — ответил он вслух.       Лань Чжань знает, что делать. Ему не нравится то, что нужно сделать. Уважающий себя заклинатель просто сыграл бы «призыв». Гуцинь отзывается на беззвучное касание — Ванцзи Лань Чжаня не торопит. «Призыв» приказывает явиться. «Отклик» просит отозваться. Лань Чжань написал его для Вэй Ина. Создал, надеясь услышать хотя бы эхо, смутный отдалённый ответ.       Вэй Ин сидит рядом с ним, а Лань Чжань будет играть «отклик» для чужого.       — Он ответит, и мы услышим, куда идти.       Главное, что Вэй Ин рядом с ним. Всё остальное не важно.       Вэй Ин наклонился вперёд, — словно хотел дотронуться до локтя, словно хотел что-то сказать, — снова выпрямился на коленях, виновато улыбнулся и сказал совсем не то, что хотел:       — Да! жаль, что нет компаса, настроенного на бессмертных!       Ещё один камешек лёг в корзину.       Лань Чжань не хочет спрашивать. Лань Чжань очень хочет спросить. Лань Чжань не спросит. Что он ещё может? только играть.       Надеюсь, ты всё-таки отзовёшься, Вэй Ин.       Озеро совсем примолкло, прислушиваясь, даже бамбук перестал шелестеть.       Чан Сиен отозвался на середине второй цезу — будто солнечный луч лёг на струны, хотя солнце было с другой стороны, — дотянулся, уловимый и осязаемый, сквозь кроны деревьев и поверх скал, откуда-то со стороны лунного восхода.       Гуцинь ответил солнечной ин-чжун, которой не было в заклинании, — Ванцзи тоже почувствовал бессмертного.       — Он ждёт! — Вэй Ин вскочил. — Далеко туда? Заночуем по дороге!       Струны под пальцами Лань Чжаня похолодели. Если закончить беззвучно, никто не заметит. Лань Чжань закончит.       Едва касаясь струн, он доиграл «Отклик».       Дальше началась уже настоящая земля Шаньдун: холмы и рисовые поля, бамбуковые рощи и цепочки мелких озёр — там, как в блюдцах, отражалось солнце. Туман остался в предгорьях. Солнце летело вместе с ними, у правого плеча. Но они поднимались всё выше — вместе с отрогами, на плоскогорье, — а солнце опускалось всё ниже, собираясь за один из отрогов нырнуть. А пока не ушло — распадалось на крошево коротких лучей, заполняло воздух золотыми искрами, и эти искры пахли горячей смолой…       …впервые Лань Чжань не хотел, чтобы оно уходило.       Хорошо: солнце справа от Вэй Ина, а Лань Чжань слева, и вдвоём мы, может быть, сможем его уберечь. Хорошо, когда он окутан закатным золотом, а не тьмой. Хорошо, что мы все трое летим в одной погоне. Может быть, и нет никакой тени между нами.       А ветер понемногу становился холодным — ночным.       Филины вот-вот сменят журавлей. Нить, ведущая к цели, становится всё отчётливее, но не боится и не зовёт. Осталось недалеко, но день кончается ещё быстрее. Кто знает, какие ловушки демон оставил у пещеры. Это можно и вслух.       Лань Чжань не трус и не устал от ночных охот. Но они оба больше доверяют дню, чем ночи.       — Что ж, поищем ночлег, — словно эхом сказал Вэй Ин.       Можно было ответить привычным «хм».       Поляна мало чем отличалась от других полян, на которых они ночевали, — разве что имела уклон, поскольку располагалась на косогоре. По уклону вниз бежал разговорчивый ручеёк, а над уклоном высились скалы и защищали от ветра. Чем-то это место напоминало предгорья Юньшэна, но иглы у здешних сосен были длиннее и отливали синим; а вот звёзды поднялись привычные: яркие, до блеска умытые туманом. Булькал котелок на костре, ниже по ручью расчихался горностай, и опять казалось, что всё хорошо, как было раньше. Вэй Ин натаскал к костру валежника и даже не очень ворчал, что искололся и измазался в смоле, — чтобы его утешить, Лань Чжань бросил в котелок ещё одну сушеную рыбку. Получилось: Вэй Ин засмеялся.       «Гэгэ, ты сейчас настоящий бродячий заклинатель! тут ты мне больше нравишься, чем в Гусу!» Лань Чжань давно уже живёт не по правилам Гусу, а по правилам Вэй Ина… насколько может. Лань Чжань так и не научился сыпать в еду столько перца. Зато теперь он не боится сознаться, что любит сладкое…       …Вэй Ин уронил из рукава на мох кусочек кувшинкового сахара.       Поднял его — и две веточки и шишку вместе с ним. Бросил в костёр.       Вэй Ин никогда не играл с едой. Вэй Ин ничего не делал случайно. Даже если он между делом водил палочкой по песку — всё равно получались слова или печати.       Лань Чжань не знает, кому предназначается дар.       Лань Чжань не спросит. Лань Чжань смотрит на Вэй Ина и видит, что тот не услышит вопрос.       Лань Чжань ждал двенадцать лет. Полгода — это не срок.       — Помнишь, как мы варили такую похлёбку во время войны? Мы тогда называли её «у кого что нашлось»!       — Лань Чжань помнит.       Солнце осталось только на сосновых стволах. Чжиньсин летела над выщербленной скалой, таща за собой закат. Было хорошо сидеть плечом к плечу и по очереди зачёрпывать похлёбку из котелка — как в счастливые времена.       Лань Чжань замечает, что ест один.       Вэй Ин положил руку с ложкой на колено и смотрел сквозь угли костра, словно там сидит кто-то ещё.       Лань Чжань знает, что там никого нет. Он почувствовал бы любую тень, любого гостя. Лань Чжань знает, что будь там нечисть — Вэй Ин уже схватился бы за меч.       Лань Чжань может только позвать. Попытаться вернуть.       — Устал?       Вэй Ин, словно очнувшись, махнул рукой и рассмеялся.       — Прости! Просто всё время думаю над этой невероятной историей. Тут тебе и чанчу, и бессмертный, и демон! нечасто такое бывает.       Имя этому лезвию — «ложь». От его удара прерывается дыхание.       Лань Чжань знает, что лжи между ними сначала не было, а потом стало. Вэй Ин всегда говорил, что ложь — оружие слабых.       Лань Чжань ничего не скажет в ответ.       Всё, что он мог сделать — это кивнуть и переставить котелок ближе к углям, чтобы подняться с колен. Уважающий себя заклинатель не ляжет спать, не очистив свой разум вечерней медитацией.       Лань Чжань сядет там, куда не падает свет от костра и от звёзд.       Он опустился в предписанную позу, проверил, правильно ли выпрямлена спина и хорошо ли сомкнуты пальцы, — но и не подумал нырнуть в безмятежный надмирный поток, закрывшись от здешнего. Когда-то, в минуту очень похожего отчаяния, он рукой сломал дерево. Сейчас и это было нельзя. Будто за ними кто-то наблюдает и надо делать вид, что всё хорошо. Вэй Ин сказал бы: «Дерево-то в чём виновато?»       Вэй Ин по ту сторону костра лёг прямо на тёплый мох и оперся на локоть.       — Лань Чжань, — тихо позвал он. В глазах плясали красные отсветы углей. — Лань Чжань, в Гусу, когда мы вечерами удирали на дальние поляны и жарили рыбу, мне очень хотелось, чтобы ты был с нами.       Это лезвие называется — «правда». От его удара умирают все слова.       Лань Чжань не может говорить, потому что слова умерли. Пусть скажет Ванцзи.       Ванцзи — верный друг и опытный воин — пробудился, мягко опустился на траву у колен, замер в готовности. Первое касание струны — почти беззвучное. Струна чжи — холодная и ясная, как звёздный свет в ночном небе, но звучит коротко и глухо. Фань-инь соседних шан и у срывается и падает на деку как камень. Пальцы правой руки скользят вдоль струн, звук плывёт, ещё не касаясь, только подходя ближе. Как давно никто не играл «Сопереживание», всем хватало слов, и Лань Чжань не осмелится сыграть его полностью, — а хотел бы, очень бы хотел, — он пропускает аккорды-хэсян, как в быстрой речи пропускал бы слова, и Ванцзи тоже не смеет отозваться на эти немые не-касания. В оборванном шёпоте снова не встретились окаменевшая шан и текущая, низкая гун. Лань Чжань очень хотел бы пройти весь их путь заново, вместе, посмотреть на всё прошлое его глазами.       «Сопереживание» — до самой крошечной, самой дальней мысли. Что с тобой было на горе Луаньцзан? Почему ты остался со мной в пещере черепахи и гнал меня из пещеры Фумо? Как ты смог полюбить меня, если всегда надо мной смеялся?       Мы не говорим об этом. И струны не говорят.       Фраза из «вансянь» перекрывает «сопереживание». Что ты помнишь из прошлого? сожалеешь ли, что забыл? Эта мелодия тоже звучит обрывками, хрипло и холодно. Было ли тебе в самом деле тепло рядом со мной в воде Холодного источника, или ты как всегда шутил?       Все три цезу сходятся в один беззвучный аккорд. «Мой». Слово, которое труднее всего выговорить.       Лань Чжань не скажет. Лань Чжань хочет каждую мысль Вэй Ина — не забрать себе, только знать.       Лань Чжань ненавидит жадность. Но он боится, что может не успеть. Вэй Ин живёт так опасно, что этот Лань Чжань может опять опоздать. А если этот Вэй Ин из отчаянного станет осторожным — это будет уже не Вэй Ин.       Лань Чжань не будет использовать «сопереживание». Он даже не сыграет его до конца.       Струны под правой рукой ещё дрожали от последнего зажатого ань, когда тонкой змейкой, девятой несуществующей струной, в них пробрался голос флейты — и эта струна сыграла финальную фразу «сопереживания» со всей предписанной точностью.       Вэй Ин стоял по ту сторону углей и держал Чэньцин у губ, словно целуя.       — Почему мы не додумались раньше?       — «Сопереживание» никогда не проводилось с живыми людьми. — И, едва касаясь, доиграл окончание шэньлюихао, повторив сыгранное флейтой. Фраза силы, самая важная фраза заклинания.       — «Раньше и на мечах не умели летать», — сказал Вэй Ин.       Угли почти прогорели — вспыхивали редко и ненадолго. В этих сполохах лицо Вэй Ина то появлялось, то исчезало в наступающей ночи.       Лань Чжань не видит, но слышит: первое дыхание Чэньцин — как робкий вопрос… а потом окрепший голос позвал, раздвигая ночь.       Лань Чжань знает эту мелодию — и не знает. Зато он знает шероховатый чао-чуй, похожий на деревянный настил мостика, и короткие ударные да-инь, как звук шагов или стук сердца — того, что стучит в ответ. Лань Чжань учил Вэй Ина слушать сердце. Вэй Ин не только слышит.       Вэй Ин играет невозможное. Там путь в тумане навстречу — без защиты, без оружия, без приказов и власти. Без сожалений!       Струны гуциня задрожали на грани звука, отвечая флейте. Лань Чжань накрыл их ладонью, звук передался руке. Я иду. Я жду. Доверься.       Говори со мной. Я пойму.       Если бы тогда — в Чунъяне, на площади, залитой кровью. Если бы — в тихом мирном городке у подножия Илин. Всё могло бы быть по-другому. Фразы «вансянь» и фразы «Отклика», вплетённые и недоигранные, возвращали жизнь убитым словам.       Я помогу тебе сказать.       Лань Чжань почувствовал на губах его дыхание — оказывается, Вэй Ин успел подойти так близко и опуститься на колени.       — Я же сказал, что мне ещё многому надо тебя научить.       Лань Чжань не знает, как можно улыбаться и целовать одновременно. То есть — раньше не знал.       — Я хочу, — сказал Вэй Ин и поцеловал его снова. — Хочу «Сопереживание». Хочу знать, что было с тобой в те двенадцать лет и почему ты не взял у меня локву в Цайи. Хочу спрашивать и отвечать. Хочу всё. Я жадный.       Лань Чжань думает, что небо опрокинулось и земля перевернулась. Лань Чжань верит, что теперь всё правильно.       — Если бы наши наставники слышали эту музыку, мы бы не отделались дисциплинарным кнутом.       Вэй Ин хохочет в ответ:       — Тогда мы убежим в Дун-Ин и пришлём им записи оттуда! — Он вскакивает на ноги и протягивает руку Лань Чжаню. — Лань-гэгэ, я тебе расскажу всё, о чём думаю, как только додумаю. Обещаю!       Лань Чжаню совершенно не нужна рука Вэй Ина, чтобы встать. Лань Чжань берётся за неё двумя руками и встаёт. Разве протянутая рука не означает «иди ко мне»? «Часто жесты рук понятней, чем слова».       — Надо всё-таки соблюдать хоть какие-то правила, — ответил он и принялся бережно закутывать гуцинь, как живое существо перед сном.       Лань Чжань хочет соблюдать совсем другие правила. Правила Вэй Ина.       Устроив гуцинь у ближайшего ствола, он выпрямился…       …он всегда думал, что двигается быстро, но Вэй Ин был быстрей.       Лань Чжань согласен. Лань Чжаню нравится, что на нём повисли, обхватив руками и ногами. Лань Чжань хочет это сказать.       — Я завидовал. Ты всегда кого-нибудь обнимал.       Второе удовольствие: смотреть, как у Вэй Ина приоткрываются губы в изумлённой улыбке. Очень трудно не поцеловать. Лань Чжань сможет.       — Ты же сам просил говорить.       — А если бы я тебя в библиотеке взял вдруг и обнял? — Вэй Ин смотрит недоверчиво. — Ты б меня просто убил!       — Попытался бы, — честно отвечает Лань Чжань, — но был бы счастлив.       Вэй Ин со стоном уронил голову ему на плечо — и свободной рукой развязал узел ленты.       — Моя, — сказал он Лань Чжаню на ухо. — Но тогда я правда не знал. Прости.       Ещё одно из воскресших слов.       Лань Чжань помнит. Лань Чжань давно простил.       Теперь Вэй Ин стоял перед ним, сжимая ленту в кулаке.       — Сколько времени потеряли! — выдохнул он и решительно стащил с Лань Чжаня верхнее ханьфу. — Больше не потеряем. Ни капельки!       Лань Чжань тоже хотел бы знать, что было с ним в эти двенадцать лет. Лань Чжань тоже не хочет терять.       Он потянулся развязать пояс Вэй Ина — руки помнили этот алый цвет, помнили ритуал, так было всегда: он раздевал Вэй Ина, — что-то же останется незыблемым в перевернутом мире?       Вэй Ин перехватил его запястья. Не останется.       — Это тоже моё. Стой и не шевелись.       Чтобы расстегнуть белоснежный, вышитый голубым шёлком ланьский пояс, нужно обхватить Лань Чжаня руками… обнять. Теперь Вэй Ин прижался лбом к ключице.       — Я не могу отнести тебя на руках в постель. Но раздеть-то могу!       Лань Чжань слышит это не слухом — кожей, клеймом и сердцем. Ночь пропитана звуками.       Лань Чжань согласен не шевелиться. Лань Чжаню нравится раздевать Вэй Ина. Но Лань Чжань делал это уже много раз, а его самого вот так раздевают впервые: скользя руками и тканью по коже, провожая каждый воротник до самых сапог. Через все эти белые полотнища приходится переступать. Вэй Ин из груды одежд вытаскивает наверх чжидуо-диэр , самое жёсткое, но зато затканное охранными рунами чистоты — иначе всю груду придётся завтра утром стирать в этом же ручье вместо Охоты.       — Не холодно? тогда ложись.       И начинает раздеваться сам — развязывает пояс, осторожно достаёт из него флакончик с маслом и торжественно ставит рядом с Лань Чжанем. От прочей одежды избавляется уже не церемонясь.       Лань Чжань смотрит. Весенняя ночь кажется летней. Тело Вэй Ина словно освещено пламенем, хотя костёр давно погас. Лань Чжань никогда так долго не смотрел. А когда Вэй Ин встаёт на колени рядом с ним, ему становится ещё теплей и ещё лучше видно.       Он боится увидеть, что Вэй Ин улыбается. Но Вэй Ин божественно серьёзен.       — Моё, — шёпотом говорит Вэй Ин и собирает в горсть рассыпавшиеся волосы: ни заколки, ни ленты, нагая волна. Подержав на ладонях, кладёт их на шёлк, бережно, как живое существо. — Когда-нибудь совсем обнаглею и осмелюсь послужить тебе с гребнем.       Лань Чжань не против. Лань Чжань решительно против причёсываться сейчас. Даже летней ночью не бывает так жарко.       Вэй Ин нажимает ему на плечи, заставляя снова лечь.       — Не убегай.       Лань Чжань сердится. Он и не думал убегать. Он никогда не убегал от Вэй Ина… он столько раз от него убегал.       Вэй Ин целует его в лоб. Лань Чжань закрывает глаза. Язык касается ресниц — щекотно и горячо. Губы прижимаются к векам, по очереди и снова сначала. Лань Чжань больше ничего не видит. Он не знает, что ещё сделает Вэй Ин. Он никогда не знает, что сделает Вэй Ин. Этот Лань Чжань знает, что это правильно.       Он ждёт поцелуя в губы — горячая кровь бьётся там почти до боли, — или в мочку уха, она предательски горит, как всегда, хотя ему не стыдно, совершенно не стыдно!.. мало ли чего ждёт этот Лань Чжань: Вэй Ин целует в колено, у Вэй Ина свои правила… та самая нога, пострадавшая в плену у Вэней.       — Всё-таки мёрзнешь?       Ему не холодно. Ему жарко вспоминать. Волосы Вэй Ина лежат у него на груди и тоже ласкают — пахнут озером; а сам Вэй Ин лежит грудью у него на бёдрах… и на члене.       Лань Чжань уговаривает себя, что следующий поцелуй будет в шею, но очень надеется, что ошибается. Кто сказал, что сердце бьётся в груди? оно давно уже там, внизу, рядом с Вэй Ином.       Вэй Ин совсем не такой жестокий, как о нём думают.       — Моё, — говорит он и целует именно так, как надеялся Лань Чжань.       Язык горячий и влажный, а губы горячие и сухие, почти царапают, и есть ещё руки, твёрдые, тоже горячие, — ладони обхватывают, обнимают, гладят и берегут, язык накрывает и нежит, губы смыкаются и тянут. Лань Чжаню ласкают член, и Лань Чжань понимает, что все решения раскололись и рассыпались и сил больше нет ждать.       Этот Лань Чжань сжимает кулаки, стискивая белый шёлк. Этот Лань Чжань хочет всё и не хочет мешать.       Уважающий себя заклинатель никогда не оказался бы посреди леса расстеленным на клановом белом шёлке в бесстыдной позе с непристойно неубранными волосами и скорее умер бы, чем позволил себе вот так изнемогать от желания под ласками любовника.       Лань Чжаню очень жаль уважающего себя заклинателя.       Вэй Ин сел ня пятки и облизал сухие губы, словно отдал всю влагу. Можно, оказывается, гладить взглядом так же, как ладонями. Всё-таки погладил и ладонями — от ключиц до колен, через всё тело, останавливаясь на долгой дороге.       — Жадный, — сказал он и взялся за флакончик.       Под спиной уже был не шёлк, а раскалённые угли. Настоящие угли он выдержал бы.       Лань Чжань поднялся на локтях.       Он смог бы смотреть, даже если бы ослеп.       Смотреть, как Вэй Ин выпрямляется на коленях, выгибает спину и заводит за спину руку с блестящей от масла ладонью, как выгибается сильнее и начинает гладить себя. Чувствовать, как скользкие пальцы погружаются в горячий вход — словно Лань Чжань делает это сам, как всегда делал. Дышать вместе с Вэй Ином, которому не хватает воздуха… тоже как всегда.       Вэй Ин запрокинул голову, ловя ветер. Улыбнулся луне:       — Не подглядывай!       И растянулся рядом, телом к телу, золотой от лунного света — в любимой позе Лань Чжаня, подставив спину и задницу.       — Жадным быть хорошо, — сказал он и не договорил, потому что Лань Чжань сцеловал с губ последнее слово. Слово было сладкое, круглое, твёрдое. Как кувшинковый сахар.       Этот Лань Чжань хочет этого Вэй Ина. Жадно хочет — вот такого жадного. Такого, который щедро смазал себя и насаживается сразу полностью, едва ощутив прикосновение головки ко входу. И сжимает так, словно хочет никогда не отпускать. И вскидывается навстречу, принимая и торопя. И ухитряется повернуть к Лань Чжаню лицо, так что можно ещё и целоваться.       Никогда не обнимал в полную силу, слишком хрупкое тело, слишком тонкие кости. Никогда не ложился всем весом сверху. Сейчас тоже держит вес на локтях — совсем не трудно, руки следят за безопасностью, как угловые столбы держат весь дом. Если бы раньше, если бы всегда: укрывать Вэй Ина собой от дождя и от злобы, от всех бед и горестей мира! Не слабый, вовсе нет — выгибается, поднимая себя и Лань Чжаня, — ненадолго: снова падает, задыхаясь. Волосы рассыпались, укрывают обоих подобно стеблям тростника на крыше… или рыбацким сетям — путаются, оплетают, не вырваться. Разве кто-то хочет вырываться! Лань Чжань обнимает под грудью, прижимается животом к спине, целует в лопатки, сцеловывая горячий пот. Он знал вкус губ Вэй Ина, вкус его семени, теперь знает и вкус его счастливой испарины. А опираться можно и на одну руку.       Он входит, входит, входит в Вэй Ина, и Вэй Ин прижимается щекой к его руке. Стонет — беззвучно, но кожа всё слышит. Целует выше запястья, немножко втягивая, и рука горит под поцелуем. Локоть подламывается. У этого Лань Чжаня впервые в жизни подламывается локоть. Лань Чжань падает на Вэй Ина и в Вэй Ина — так, что ближе некуда и глубже некуда.       Только этот Вэй Ин умеет стонать и смеяться одновременно. А потом шепчет: «Не бойся», — и умудряется толкнуться и принять ещё глубже.       Лань Чжань всегда брал. Лань Чжань отдаёт — дыхание губами в губы, на выдохе, до конца. И стук сердца — в помощь тому заполошенному, что изо всех сил бьётся под ним. И всё тепло крови, какое только может собрать. Он жадный, он хочет отдать всё.       Вэй Ин закидывает руку за спину, как тогда, когда стоял на мече и проверял, есть ли Лань Чжань позади. На этот раз — есть, и Вэй Ин обнимает его вывернутой рукой, кончая.       Лань Чжань выжат досуха, не оставил себе ни капли.       Одного раза им никогда не хватало. Лань Чжань хочет ещё. Но утро неизбежно, а охота и погоня — не время для жадности.       Лань Чжань ждал двенадцать лет. Он будет ждать сколько нужно.       В весенней ночи Лань Чжаню тепло — как бывает тепло крыше дома, если под ней горит огонь.       Когда твоё заклинание будет готово, как ты его назовёшь?       — У него уже есть имя, — тихо отвечает Вэй Ин его ладони, не целуя, просто гладя губами. — «Гонмин», «поклон-ответ». Но я зову его «Связь».       Они ещё долго лежат, не распутывая рук, тел и волос. Вэй Ин дышит легко и умиротворенно, а потом и вовсе засыпает, прошептав напоследок то самое важное «мой». Белый шёлк под ними стал мятым и совсем похожим на летнее облако.       Луна стоит над поляной в полный рост. Низенькие горные сосны застыли в отдалении почтительной толпой. «Подглядывай, если хочешь», — навсегда разрешает Лань Чжань.