Посмотри на меня

      Матовая крышка гроба из черного дерева закрывается с глухим стуком. Ни слез, ни причитаний — мертвая тишина. Настолько мертвая, как и тело, опускающееся в выкопанную могилу. Стою плечом к плечу между родителями, пряча пустые глаза за стеклами солнцезащитных очков и мечтаю об обратном рейсе в Бирмингем. Вчера днем я узнала от мамы о кончине своей бабушки, с которой не виделась уже много лет. Смотрю как земля горкой вырастает на гробу и не чувствую ничего, кроме холода от разыгравшейся погоды. Мне бы хотелось сказать о том, что я страдаю и мне очень плохо, но язык не поворачивается соврать. Последнее радостное событие, связанное с бабушкой Грейс находится далеко в прошлом: мне было лет пять, не больше, она решила испечь в качестве подарка яблочный пирог на мой день рождения. Все оставшееся время она отсутствовала, занимаясь своим крохотным миром, рамки которого не распространялись дальше порога ее собственного дома. Мама же говорит, поведение бабушки было всегда таким отстраненным и равнодушным, раз в пятилетку сменяясь на милость, если повезет. В общем, я думаю, вы поняли, к чему я тут распинаюсь. Удивляет одно — как мама выросла адекватным человеком, который не лишен сострадания, находясь под покровительством бабушки Грейс? Когда похоронная церемония оканчивается, следуем к выходу из кладбища. Со стороны проезжей части надвигается небольшая толпа репортеров, щелкающих каждый шаг отца. Он хмурится, но останавливаться не собирается, идет вперед к веренице черных автомобилей, позволяя охране сдерживать СМИ. Оказавшись внутри салона, вздыхаю с облегчением. Самая трудная часть пройдена, нет смысла держать показной траур и дальше. Сомневаюсь, что хоть на чьем-то лице он был подлинным, ведь бабушка вела затворнический образ жизни, и люди, пришедшие на похороны, решили поддержать моих родителей, а не скорбеть о человеке, которого ни разу в жизни не видели. Отслеживаю свои мысли и несколько ужасаюсь — неужели я настолько черствая? Вроде бы, родной человек, но внутри струны натянуты плотно, ни одна не колыхнется. Мама снимает очки, пряча их в сумочку и я замечаю припухшие веки глаз, отливающие розовым. Выходит, мои суждения не являются истинными и кто-то в этот холодный пасмурный день пролил слезу в последний путь усопшего. Удивляюсь. Не думала и не замечала особенной привязанности между ними.       Вечер грянул так быстро, не успела я и обернуться. В дверь моей комнаты раздается легкий стук и в проеме появляется темноволосая голова домработницы Мириам.       — Мисс Рэй, ужин будет готов с минуты на минуту, родители вас ожидают, — мягкая вежливая улыбка растягивает ее полные губы, глаза точно два черных уголька впиваются в меня.       — Спасибо, — киваю в ответ ей и нехотя встаю с кресла. Мириам покорно кивает и беззвучно удаляется. Накидываю бежевый пуловер крупной вязки и выхожу из комнаты. В столовой стоит тишина. Мама и папа сидят друг напротив друга, кажутся чересчур маленькими за длинным массивным столом. Над свежей пищей клубится пар, живот сводит в позыве попробовать все немедленно. Повар Эдгар работает на нашу семью с незапамятных времен и я выросла на его блюдах. Он гений, умеющий удивлять даже, казалось бы, избитыми и надоевшими рецептами, добавляя частичку новизны от себя. Чувствуется напряжение, повисшее в воздухе как незримый топор над шеей каждого из присутствующих. Обвожу семью взглядом и, вздохнув, делаю глоток воды из винного бокала, но к еде не притрагиваюсь, жду. Ткань черной дизайнерской рубашки очерчивает крепкие мускулы отца, подчеркивая статную фигуру. Из укладки не выбилось и волосинки, идеальный порядок. Лицо спокойное, даже кажется расслабленным. Мама же будто бы одновременно здесь и где-то далеко, не издает ни звука, молча прожигает взглядом точку в пространстве. Наконец, отец выходит из затяжного молчания, смотрит на наручные часы и откашливается.       — Как дела в университете? — задает вопрос, но смотрит в свою тарелку, усердно располосовывая сочный кусок говяжьего стейка.       — Хорошо, — скупо отвечаю я, не в состоянии развести более интенсивный диалог под гнетом общего напряжения. — Как работа?       — В следующем месяце начинаем строительство жилого комплекса на севере Лондона. Отличный проект, я доволен. Успели перехватить участок прежде, чем туда сунулись Латимеры, — хищная улыбка на мгновение проклевывается на губах отца, но быстро гаснет, как только его взгляд падает на подавленное лицо жены.       — Поздравляю, — улыбаюсь натянуто, но стараюсь скрыть это. Папа кивает, возвращаясь целиком вниманием к еде. Стейк тает во рту, хочется стонать от удовольствия. Гарнир из свежих овощей хрустит и будоражит соком, пробуждая вкусовые рецепторы. Кажется, я и правда отвыкла от действительно вкусной пищи за пару месяцев. На секунду прикрываю глаза, смакуя. В универе не такая уж и плохая еда, как может показаться после моих слов, она вкусна и полезна, но, к огромному сожалению, не настолько, как из под рук Эдгара. Эх, вот можно было бы забрать его с собой и начинать каждый день с гастрономического блаженства — сразу жизнь заиграет яркими красками.       — Извините, — хрипло говорит мама, тихо брякнув вилкой о край фарфоровой тарелки. — Кусок в горло не лезет. Стул дребезжит, проезжаясь деревянными ножками по плитке. Мама встает и ретируется на второй этаж, забирая с собой давящее напряжение, режущее мне кожу. Замираю, обводя глазами столовую, останавливаюсь взглядом на отце. Он прикрыл глаза, массируя пальцами переносицу.       — Старая карга даже с того света высасывает все соки... — скороговоркой шепчет он, но, опомнившись, кривится. — Мама переживает не лучшее время. Мне бы хотелось, чтобы ты почаще приезжала, поддерживая ее, — уже громче говорит отец. Вилка с наколотым кусочком стейка останавливается в нескольких сантиметрах от моих губ. Переосмысливаю сказанное и стараюсь принять новую реальность: мое восприятие смерти бабушки идет тотально вразрез с восприятием других. Неужели, все действительно настолько плохо?       — Но, папа, у меня учеба и чирлидинг.. — начинаю лепетать я, пребывая в некотором замешательстве. — Я не могу разорваться на две части. К тому же, я представить не могла, что это так сильно повлияет на маму. Говоря, чувствую гадкий привкус во рту, теряю аппетит и откладываю вилку. В голове бегут картинки с моей командой, друзьями и Феликсом, подчеркнуто выделенные красными восклицательными знаками. Кажется, мой эгоизм превзошел сам себя.       — Для нас с тобой это очевидно, — кивает отец. — Но Грейс по прежнему ее мать и потерять ее, значит потерять последние надежды на восстановление отношений. Ты выросла в других условиях и тебе не понять. Все, что ты можешь сейчас сделать — поддержать мать. Пожалуйста, придумай что-то со своим расписанием и постарайся не бросать семью в этот тяжелый период. Замолкаю, пропиливая тарелку взглядом. Внутри идет бой между чувством ответственности перед семьей и собственными желаниями. Что, если меня выставят из команды чирлидинга? Что, если потеряв столько дней собственных выходных, я упущу что-то важное? Но тут же представляю расстроенное и опустошенное лицо мамы, ее буквальное отсутствие в реальной жизни, закрытой за самокопанием и переживанием об утрате родителя. Господи, я ужасная дочь, думающая только о себе! Становится очень стыдно перед всем миром в одно мгновение. Чувствую, как жар проник к щекам и покорно опускаю голову. Все же, я не могу так поступить со своей семьей.       Бирмингем встречает меня мрачным холодом, периодически поливая ледяными каплями дождя. Хмурюсь, наблюдая за струящимися ручейками на тонированном стекле такси. Здание универа выглядит еще угрюмее, чем обычно. Натягиваю капюшон и сломя голову лечу в сторону общежития, чертыхаясь на сумку, что то и дело поддавала меня в бедро острым углом. Однако, несмотря на общую удушающую картину, стоит мне переступить порог общежития, на душе становится легче. Словно, там, снаружи, остались все преследующие меня нерешенные проблемы и вопросы, ответы на которые я не могу найти. Настроение улучшается еще больше, когда я падаю в распахнутые объятия Рене. В комнате витает аромат цветочного чая, заваренного вот-вот перед моим прибытием. Заваливаюсь на кровать, грея попеременно озябшие руки горячей кружкой. Достаю из шкатулки браслет и верчу его между пальцев, касаясь поцарапанного звена. Наконец, расслабление полностью достигает моего тела, укрывая мягким одеялом грез. На утро узнаю о том, что девчонки-сокомандницы собрались навестить Ванессу в больнице, посему дневная тренировка переносится на вечернее время. Целый день нахожусь в мысленном блуждании о том, как лучше и продуктивнее разделить свое время, а так же как именно преподнести эту информацию Клариссе и не получить нагоняй. Пропустить пару дней тренировок по семейным обстоятельствам — норма, но пропускать их стабильно каждую неделю неопределенное количество времени? Волнительно и тревожно. Особенно, учитывая, что через несколько месяцев грядет выездная игра. Быть может, получится что-то лучшее, если я пообещаю заниматься дома? Агрессивно вздыхаю и закрываю глаза. Голос преподавателя фоном бормочет новый материал, который, скорее всего, будет на итоговом тесте, но я настолько погружена в свои думы, что не могу сконцентрироваться ни на чем более. Отлично, не хватало еще тест завалить! Нервно неосознанно дергаю рукой, задевая учебник, что с грохотом валится на пол. Вздрагиваю, выплывая из под завесы собственных мыслей. Преподаватель затихает на секунды, но поняв, что ничего серьезного не произошло, продолжает свой рассказ. Сконфуженно закусываю губу и подаюсь вперед за учебником, желая провалиться в бездну от взоров однокурсников в мою сторону, наполненных мимолетными вопросами. Но не успеваю первая дотянуться до злосчастной книжки, как более юркая рука с закатанным рукавом черной толстовки первая достигает цели. Тонкие пальцы обхватывают переплет и поднимают учебник. Веду зрительную дорожку вверх, натыкаясь на обманчиво нежный профиль лица Феликса, развалившегося на стуле. Он смотрит недолго на книгу, затем слегка отводит руку назад ближе ко мне, предлагая забрать. Шепчу благодарность и ухватываюсь за край учебника, но он не отдает, удерживает. Мешкаю, приоткрыв губы, стараюсь понять чего он хочет, тупо пялясь на его руку, покрытую бугрящимися венами. Снова смотрю на лицо Феликса и встречаюсь с ним взглядом. Разряд тока не заставляет себя ждать, прошибая меня до самых пят. Смотрит мгновение, вязко преобразующееся для меня в вечность, будто наслаждается моим замешательством. Наконец, отдает, кривя уголок губ в незаметной улыбке, но я вижу ее, замечаю. Кладу учебник на стол и медленно выдыхаю воздух, крепясь и не давая себе расплыться на месте, как глупая первоклашка. Так, о чем я там переживала пару минут назад?