Конец прекрасной эпохи

XIX

«СВОИ ЧУЖИЕ»

Все хотят, чтобы что-нибудь произошло,

и все хотят как бы чего-нибудь не случилось.

Б. Окуджава

– Кто там? – Да какая разница, – Пчёлкин покрывает короткими поцелуями шею и расстёгивает пуговки у ворота Венериной блузки. – В такую рань свои не ходят… – Вдруг что-то важное? – перехватывает его руку она. Венера упирается ладонями ему в грудь и смотрит встревоженно, широко распахнув для убедительности глаза. Чувство вины и стыда снова ковыряет острым когтем незаживающую ранку. Витя Пчёлкин долго и непримиримо гипнотизирует её синими глазами. Все те несколько минут, что они сидят на раскладном диване в его комнате – он нависает над ней, а она кренится назад, но между лицами дистанция сохраняется не больше сантиметра – и играют в гляделки, кто-то настырный жмёт, не отпуская, несчастную кнопку дверного звонка. Атмосфера становится тревожней. Венера умоляюще вскидывает брови. Витя Пчёлкин последний раз идёт в атаку, прежде чем окончательно сдаться: – Ве-ень… Ну Венька, ну войди в моё положение… – шепчет он и покрывает отрывистыми поцелуями плечо, щёку и висок, – …пришла ко мне такая красивая… Прямо с утра… Я же не железный… Он уже тянется к её губам, но Венера отворачивается, и смазанный поцелуй приходится в уголок её плотно сомкнутого рта. Витя Пчёлкин резко выдыхает сквозь зубы. – Вечно ты так… Она слышит в его голосе искреннюю злость. Злится Витя Пчёлкин теперь часто. Чаще, чем раньше; и злоба эта становится всё более неукротимой стихией, и Венера боится, что та не ровён час обернётся против неё. Замотавшись в одеяло, он плетётся открывать дверь, но по дороге лупит кулаком по висящей боксёрской груше, похожей на чёрный кожаный мешок, кое-где помятый и порваный. Груша сокрушённо раскачивается, как маятник, а у Венеры в ушах отдаётся глухой стук от небрежно нанесённого, но, должно быть, почти смертельного удара. – Я так не могу, – слабо оправдывается она ему вслед, застёгивает пуговицу на вороте и бурчит себе под нос: – Там же кто-то есть… Из прихожей слышится только тяжкий и полный осуждения вздох Вити Пчёлкина. Венера беспокойно одёргивает манжету рукава, приглаживает волосы и пялится в окно. На излёте лета восемьдесят девятого в Москве душно и маятно. Небо теряет свою лазурную лёгкость; сентябрь подёргивается туманной пеленой дурных предчувствий. Венеру давно уже ничего по-настоящему не радует, а только тревожит: когда Космос с гордостью сообщает, что приобрёл подержанный “Линкольн” и больше не будет брать Венерин жигулёнок, она не спит целую ночь и глядит в тёмный потолок своей комнаты, не смыкая глаз; когда Витя Пчёлкин везёт её пусть не в Ялту, но в Гагру на целых две недели жарким солнечным июлем, она возвращается загорелая, но на губах застывает вкус солёной тревоги. В Гагре Витя Пчёлкин сорит деньгами не как советский порядочный гражданин, беспрекословно уважающий закон, а как проходимец, которому деньги эти достаются отнюдь не честным трудом, а потому – легко, и поводов для радости тут никаких. Венера не рада даже за Валеру Филатова, который получает, наконец, заветного мастера спорта, потому что у братца и его закадычного друга от этой новости так нехорошо загораются глаза, а разговоры с тех пор сводятся лишь к тому, как бы присоединить Валеру Филатова к своему “движению”, что Венера постоянно ноющим сердцем чует: Валера Филатов когда-нибудь сдастся. Надежда на Сашку Белова, с возвращением которого всё пойдёт на лад, тускнеет с каждым днём. Теперь бы и его не утянули Космос с Витей Пчёлкиным в свои нехорошие дела; хоть бы тут проявили благоразумие. Груша качается из стороны в сторону и гипнотизирует Венеру. Из транса её выводят донёсшийся сквозь стену приглушённый голос, к которому Венера настороженно прислушивается. – Это Саша? – спрашивает она, выпучив глаза, когда Витя Пчёлкин возвращается к ней с недовольным лицом и бросает своё одеяло прямо на пол. Венера машинально подбирает его и принимается аккуратно застилать постель, пока Витя Пчёлкин роется в шкафу с вещами. Бряцает пряжка ремня. – Ты куда? Он зайдёт? Когда вернулся? Я не знала! – Ага, вернулся. Не-а, не зайдёт. Сиди тут, Вень! Это не твоего ума… Витя Пчёлкин благоразумно замолкает, когда Венера, с яростью отбросив угол сбившегося пододеяльника, стреляет в него остервенелым взглядом. – Не лезь, короче. Нам надо кое-какой вопрос порешать… Мужской разговор, понимаешь? Она обескураженно садится на заправленный диван и складывает руки на коленях. Витя Пчёлкин сонно потягивается и разминает локтевые суставы. – Он вчера вернулся, да? Космос вечером пришёл злой и в рваном пиджаке. Ни слова даже не сказал. Мне кто-нибудь объяснит, что происходит? Витя Пчёлкин ныряет в синюю растянутую майку уже возле входной двери и небрежно отвечает: – Кос ему вчера про Ленку рассказал. Ну, про… Ты знаешь. Они и поцапались. Погоди, а, сейчас, мы быстро перетрём, и я вернусь. Венера кидает взгляд на запястье. – Вить, нам надо на почту… Я для того за тобой с утра и зашла, чтобы… – И я тебе сказал, что мы никуда не пойдём, – Витя Пчёлкин загораживает собой дверной проём в подтверждение этих слов, точно и впрямь никуда Венеру из родительской квартиры выпускать не собирается. – Веньк, ну смотри, как удачно всё… Батя с матушкой на даче. Дома, вон, никого, хата в нашем полном распоряжении... У меня сегодня никаких дел… Ну когда такое будет ещё? Или ты хочешь, это самое… Кино, мороженое… Так давай, прогуляемся… В парк сходим… В кафе… У меня ведь условное кончилось. Всё, можно больше не париться… Он уже мурлычет ей на ухо, и Венера, ощущая его тёплое и щекочущее дыхание на коже, закусывает губу от приятного трепета в груди. В парк и правда хочется больше, чем в пыльное почтовое отделение, а сладкий сливочный пломбир прельщает куда сильней, чем тяжёлая сумка с чьей-то там корреспонденцией. – Как это никаких дел, Вить? – всё-таки старается сохранять рассудок Венера. – Ты сегодня должен быть на службе. Я же за тебя поручилась. Немного ведь осталось, Вить. Ты должен исправиться и… – Как с агитплакатом разговариваю, ей-богу, – устало вздыхает Витя Пчёлкин, прижавшись к Венере лбом. – Ладно. Жди тут. С Саней побазарю, и мы с тобой тогда поговорим. Но Венере претит тот его распорядительский тон, и она упрямо вздёргивает подбородок. – Не буду я тут сидеть. Я тоже числюсь в штате, у меня смена. И подводить я никого не хочу. Мы либо с тобой сейчас едем на службу, а потом, так уж и быть, и в парк, и в кино. Или я еду одна, а ты как хочешь, но сюда я не вернусь. Вить, я хочу, чтобы ты тоже серьёзно относился к своим обязательствам… Витя Пчёлкин её пламенную речь перебивает со скучающим видом: – Ты просто поводы ищешь, Вень. Каждый раз. Вот и всё. Он подёргивает ручку двери, то приоткрывая, то вновь захлопывая створку, и покачивается в такт. А ещё – не спускает с Венеры синих глаз, будто хочет в чём-то обвинить. – Какие ещё поводы? – напряжённо уточняет она. Губы становятся деревянные, едва шевелятся. Витя Пчёлкин одним пальцем поддевает её подбородок и выискивает что-то в Венерином лице. – Чтоб со мной не трахаться, – говорит он спокойно, и Венера на секунду лишается дара речи. К щекам приливает волна жара, а с языка срывается лишь бестолковый лепет: – Что ты… зачем так… это не… – Да, Вень, “тра-хать-ся”. Есть такое слово. Обозначает нормальный процесс между… Он берёт её за запястье, а Венера, полная смешанных чувств, от которых на зубах едва ль не скрипит горький осадок, как от зачерствевшего печенья, тут же выдёргивает руку из его пальцев. Ей ужасно хочется сейчас провалиться сквозь землю и не видеть никого, а в первую очередь не видеть несносного Витю Пчёлкина, с которым Венера и сама не знает, зачем связалась. А он с тяжёлым вздохом прижимает ко лбу ладонь, будто Венера его – в очередной раз – ужасно разочаровала, и неразборчиво шепчет на выдохе: – Опять двадцать пять… – лицо у него делается какое-то измученное. – Слушай, я делаю что-то не так? Неприятно? Плохо? Ну скажи ты словами, чё мы каждый раз играем в шарады, Вень… Сколько можно-то? Я заколебался уже тебя разгадывать, Вень. Вот тут это всё уже… Он шлёпает себя ладонью по горлу, а у Венеры внутри всё сжимается и становится так больно, что замирает дыхание. Она не понимает, как быть для Вити Пчёлкина такой, какой должна быть, какой он видел её все те годы, что пытался добиться. И вот – добился, получил. И сразу понял, что в ней всё не так. Венера закусывает до крови губу и пулей выскакивает из квартиры родителей Вити Пчёлкина. По подъезду разлетается громкий стук её бедного сердца и каблучков, пока она стремглав несётся вниз вдоль лестничных пролётов. – Венька? – окликает её Сашкин голос возле щербатого подъездного крыльца. – Саша… – за счастливой улыбкой прячутся смятение и стыд. – Сашка! Вернулся! Сашкины голубые глаза лучатся радостью. Он распахивает руки для объятий, но Венера суматошно трясёт головой: – Саш, понимаешь, мне надо… У меня там… Она пятится назад и большим пальцем тычет себе куда-то за спину. Там её безропотно ожидает красный от стыда жигулёнок, в котором Венера мечтает от всех спрятаться. – Долг зовёт… Ты знаешь, что… Ты заходи к нам вечером, Саш, ладно? Я ужасно соскучилась… Просто ужасно опаздываю… Сашка кивает в такт удаляющимся шагам. – Обязательно, Вень! Батя ваш в городе? Мне бы с ним насчёт поступления поговорить… – покорно козыряет он. – Тебя Пчёла ужалил, что ли? Ты чего так бежишь? Витя Пчёлкин вылетает из подъезда тот же час, едва Сашка упоминает всуе его имя, и поправляет на лету взлохмаченные вихры. – Вень! Вень, ну подожди ты пять минут! Давай поговорим нормально! Я не то сказать хотел, Вень… Но Венера, не оглядываясь, мчится прочь и запрыгивает в спасительный жигулёнок, давит на газ и под укоризненный рёв мотора мчится прочь. Одним лишь чудом и божьим провидением они с жигулёнком не впечатывается в угол дома Вити Пчёлкина, когда вылетают на проезжую часть. Сонным ранним утром машин на дороге нет, и Венера выдавливает из жигулёнка всё, на что тот способен. Стрелка на спидометре даёт сильный крен вправо. Венера, с трудом утихомирив пульс, то и дело поглядывает в зеркальце заднего вида, будто и впрямь опасается, что Витя Пчёлкин погонится за нею по шоссе. Побежит прямо так – в криво натянутой майке и джинсах – и скажет, что полностью в ней разочаровался. Весь следующий день Венера сама не своя и проклинает себя за опрометчивое решение заехать за Витей Пчёлкиным ранним утром. Но вместе с тем ей никак не избавиться от мысли, что сегодня ли утром или через неделю и вечером, а эта перебранка всё равно бы случилась и всё равно бы вбила между ними с Витей Пчёлкиным очередной клин. Пребывая в полнейшем смятении, она заезжает днём в Консерваторию и обедает с Олей, а та, видя её встревоженность, обещает ей варенье и пироги, если Венера как-нибудь навестит их с бабушкой за городом. Венера думает, что за городом ей сейчас будет хорошо, и на душе становится хоть немного светлее. Вечером, однако, Сашка не заходит. Вместо него появляется Космос в компании Вити Пчёлкина. Оба они хмурые и непривычно сосредоточены; и если про Витю Пчёлкина и причины его напряжённости Венере всё ясно, то вот братец, второй день как воды в рот набравший, ощутимо её настораживает. Встретив их двоих в коридоре прихожей, она робко спрашивает, где Сашка – в столовой уже всё накрыто к ужину. – Он хотел поговорить насчёт института, посоветоваться… Я узнала, по военной льготе его могут принять на особых условиях. Надо только выбрать и… Космос, ни слова не произнося, решительно оттесняет сестру плечом в сторону и направляется в свою комнату. Венера с Витей Пчёлкиным остаются наедине, и ей от неловкости хочется слиться с обоями. Она сконфуженно отворачивается и кричит Космосу в спину: – Только папа улетел с утра в срочную командировку! Вернётся завтра, но я специально пригласила… – Вень, про институты давай потом. Не до них, – вмешивается Витя Пчёлкин. – Как это не до них? – тут же взвивается Венера, точно хочет заполнить неловкость между ними пустой болтовнёй о важности образования. – Сашка сам с утра меня попросил помочь, сказал, зайдёт, чтобы попросить у папы совета. А он лишь пренебрежительно отмахивается от Венеры рукой, на запястье которой вспыхивает тонкое золото браслета, и сам кричит вглубь квартиры: – Ты долго копаться будешь? На минуты счёт, Кос! Нахер тебе пушка, если ты её под кроватью хранишь? По постельным клопам стреляешь, что ль? Сердце у Венеры от этих слов начинает колотиться совсем как безумное. Она тенью шмыгает в комнату за братом и успевает лишь заметить, как тот прячет что-то за поясом брюк. Растопырив руки, она замирает в дверном проёме и решает стоять здесь насмерть. – Космос, я никуда тебя не пущу… – Веня, – в голосе брата интонация проскальзывает опасная. – Уйди, Христом богом прошу. Она мимолётом оглядывается на подпрыгивающего от нетерпения Витю Пчёлкина в коридоре. – Что у тебя там? – тянется к кромке свитера братца, и руки нащупывают твёрдый металл. – Зачем вам пистолет, Космос? Брат смачно ругается и впервые в жизни со всей своей недюжей силой отталкивает сестру в сторону. Венера и рада бы, как замышляла, стоять у него на пути до самого конца, но куда ей тягаться с ним в физической силе – она лишь смиренно летит к стене и чудом только не прикладывается виском к деревянному косяку. Но зато нечаянно задевает рукой хрустальную вазу и жмурится от звона разбивающегося стекла. Космос, по-звериному сгорбившись в холке и печатая широкий шаг, злобно кидает ей напоследок: – Не до тебя сейчас. Вечером не жди, – и хлопает дверью. Витя Пчёлкин выметается вслед за ним, ни словом больше не обмолвившись с Венерой, и она чувствует себя той самой грушей, избитой и потрёпанной, что висит в комнате на квартире у его родителей и уныло раскачивается из стороны в сторону. Только боксёрские груши не плачут, а вот у Венеры на глазах выступают непрошеные слёзы. Ей обидно, что Витя Пчёлкин не придаёт возмутительному поведению Космоса никакого значения и, видимо, считает, что тот во всём прав. Так Венеру и находит Борис Борисович, которому даже не приходится открывать дверь – её в стремительном течении событий никто не запирал. – Венечка, – с порога начинает беспокоиться он. – Что происходит? Мимо меня только что Космос пронёсся. Как ураган, право слово, чуть с ног не сбил… Венера спешно отворачивается, чтобы тот не заметил её глаза на мокром месте, и растирает пальцами ушибленное плечо: наверное, будет синяк. Под подошвой домашнего тапочка хрустят осколки хрусталя. Хрусталь был маминым. – Венечка, ты что… – Ничего, Борис Борисович, – вопреки всем усилиям воли она то и дело всхлипывает: – Просто задела… Споткнулась, упала… и… Вы разувайтесь, раз пришли, только Саша… Александра, наверное, сегодня не будет. Космос как раз зашёл передать, что там стряслось что-то очень важное. Вот… Так что если у вас тоже есть какие-то дела, я не буду вас задерживать. – Венечка… Она слышит, как приближаются его шаги, и рявкает не своим голосом: – Куда же вы идёте, надо ведь убрать! Она резко поворачивается к Борис Борисычу лицом, указывает на осколки и жестом заставляет его остановиться. Венере делается всё равно, что тот увидит её покрасневшей от слёз. Борис Борисович проглатывает слова, которые собирался произнести, мнётся с ноги на ногу и, кажется, не знает, куда себя деть. – У меня никаких дел… Я полностью свободен, Венечка… – тихо лопочет он, тоже сравнявшись цветом с погонами на своём парадном кителе. – Тогда проходите в столовую. Там уже накрыто. Видимо, мы больше никого не ждём, – она ожесточённо пялится на закрытую дверь и думает лишь о том, что устроит братцу, когда тот вернётся домой. Надо будет рассказать обо всём отцу. Вообще обо всём – о пистолете, о спекулянстве, о доме Царёвых, в котором Космос устраивает тайные попойки… В сердцах Венера даже размышляет, можно ли ещё отправить брата на армейскую службу, и задумчиво косится на своего единственного гостя. – Борис Борисович… – тянет она приглушённо. – А вы на этой своей новой должности можете ещё устроить… ну, как отцу обещали, помните… Чтобы Космоса отправили служить в какое-нибудь спокойное место? Понимаете, где ничего не будет угрожать… – Служить? – переспрашивает он с долей сомнений. – Ты имеешь в виду… Борис Борисович касается рукой своих погон, а Венера коротко кивает, не выпуская из виду его удивлённого лица. Он покашливает и снимает фуражку, с тяжёлым вздохом оглянувшись на входную дверь. – Могу, конечно. Только Юра мне сказал, что ты категорически против. Я не хочу, Венечка, вмешиваться в дела вашей семьи, но со своей стороны могу сказать, что Космос решительно отбивается от рук. Я даже и не знаю, не поздно ли ещё… – Хватит, – невежливо перебивает Венера его и указывает подбородком на двери столовой. – Я просто… Не берите в голову. Проходите. Не то всё остынет. Борис Борисович секунду стоит в молчании, а затем тихо усмехается, не размыкая губ. – Значит, поужинаем вместе, Венечка? Не буду скрывать, что даже рад такому повороту событий, – в его безмятежных, как ялтинское море, глазах разливается удовольствие. – Я бы… Тоже не хотела быть сейчас в одиночестве, – отвечает она, сбавив тон голоса. Он по-армейски кивает и послушно шагает к столу, пока Венера прибирает в прихожей, и на осколки маминого хрусталя нет-нет, да всё-таки капают её горячие слёзы. Ужинают они почти в гробовом молчании, нетронутое мясо в тарелке у Венеры остывает. Она, вся словно на иголках, вилкой ковыряет жёлтое картофельное пюре и дёргается от любого шороха. Всё кажется, что в столовую сейчас ворвутся ребята – целые, невредимые и ещё не ставшие похожими на диких зверят. – Нет, Венечка, я не привык навязывать свою компанию, – откладывает столовые приборы в сторону Борис Борисыч. – Прости. Не хочу больше тебе мешать. – Не стоит, не надо, – порывисто накрывает Венера его ладонь своей, как только Борис Борисович отодвигает стул, чтобы встать. – Не уходите, пожалуйста. Я одна… Уголки губ у него от этого ползут вверх, а Венера отрешённо и испуганно смотрит в темноту за окном. – Я одна не выдержу. Мне очень страшно, Борис Борисович… – на этих словах он сжимает её пальцы своими, и Венера выдыхает: – Боря. Он тут же поднимается и, обойдя овальный обеденный стол, присаживается рядом с ней на корточки. – Венечка, что случилось? Что Космос снова натворил? Скажи, мне можно… – вполголоса говорит он, а сам покрывает лёгкими поцелуями тыльную сторону её ладони. – Я не дам никому тебя обидеть, слышишь, Венечка? Сделаю всё, что ты попросишь. Хочешь, мы завтра же отправим Космоса в часть, где его обязательно заставят взяться за ум. Он вернётся другим человеком, можешь мне поверить. Потом я лично возьму над ним шефство. Мы сделаем из него порядочного гражданина. Только скажи, Венечка, ты мне только скажи… Влажные и скользкие губы уже почти не отлипают от её рук, и разбирать его слова становится всё сложней. – У Космоса с собой пистолет, Борис Борисович, – шепчет Венера, хотя и понимает, что не с тем человеком она взялась тут откровенничать. Но сил таить в себе весь тот ужас, который сдавливает грудную клетку и не даёт дышать, у Венеры уже нет. А в нём не меняется ничего и меняется одновременно всё. Борис Борисыч обращается в мраморное изваяние. – Пистолет? Ты его видела? – Нет, я… Не видела, но точно знаю, что он есть. – Разве он не потерял его тогда, во время нападения в Подмосковье? Венера напряжённо щурит глаза, вскинув к Борису Борисовичу озадаченный взгляд. Стало быть, ему известно и о том пистолете, с которым Космос пропал прошлой зимой? Она силится вспомнить, рассказывала ли ему тогда об оружии, но Борис Борисович отвлекает её новыми распросами: – Значит, пистолет, – делает заключение он. – Я видел, что с Космосом был тот, второй… как же его… Виктор. Верно? Венера кивает. – Они сказали тебе, куда направляются? Сидела бы Венера сейчас здесь, если бы сказали… Она стискивает зубы. – Вы ведь говорили мне, что Космос… – она в смятении убирает волосы с лица. – Что он связался с какими-то людьми… Но что вы его не тронете… Борис Борисович? Она пристально наблюдает, как Борис Борисович встаёт и, привычно заложив за спину руки, идёт к окну и вглядывается в раскинувшуюся у подножия сталинской высотки Москву. – Вот что, – говорит он, наконец. – Ты не переживай. Ничего ведь пока не случилось. Зато как только Космос вернётся, мы тут же велим ему собирать вещи. Юра прилетает завтра? Ну вот. Его мнение по этому вопросу мне известно. Спорить он не станет. А я сейчас же позвоню нужным людям: обещаю, уже к концу недели Космос будет в самом образцовом гарнизоне. – Вы считаете, это единственный способ ему помочь? – слабым голосом спрашивает Венера. Венера придерживает ушибленную руку за локоть и сутулится. Как же она мертвецки устала нести на своих плечах ответственность за всё на свете!.. По лицу пробегает гримаса от саднящей боли: она и не подозревала, что в Космосе столько силы. Борис Борисович поворачивается и замирает мрачной каменной статуей напротив окна. Он большой и сильный, и плечи у него шире и крепче, и Венере кажется, что сейчас он точно знает лучше неё. – Всё остальное не подействовало. Его не напугало даже то, что он едва не лишился жизни, – отвечает спокойно тот. – Даст бог, сейчас всё обойдётся, Венечка. Она кивает, безоговорочно принимая его правоту. Но решает не говорить, что теперь душа у неё болит не только за брата. Отчего-то Венера смутно ощущает: для Борис Борисыча даже пистолет не станет таким весомым свидетельством против Вити Пчёлкина, как Венерины нежные к тому чувства. Пистолет-то, в конце концов, за пазухой у Космоса, так что братцев закадычный товарищ может быть не причём; зато вот Венерино сердце, которое с таким трудом Витя Пчёлкин отвоевал и на которое посягал Борис Борисыч, никому другому в карман не подсунешь. – Вы ведь его защитите? – с тревогой спрашивает она и сминает от волнения хлопковую салфетку. – Если что-то… Это же оружие. Всё может быть очень серьёзно. Вы обещаете помочь моему брату? Борис Борисович становится ещё прямее, хотя, кажется, это уже невозможно. Звёздочки на погонах ловят отблески хрустальной люстры. – Венечка, – сухо произносит он. – Я хочу, чтобы ты понимала… Я помогу. Приложу все силы. Но… Ты должна понимать, что стоит на кону. Это моя офицерская честь. Её не разменивают попусту, Венечка. Венера часто моргает: в глаза ей будто насыпали песка. Или нет, не песка – той мелкой крошки хрусталя, которую она только что обливала своими горючими слезами. – Вы то же самое говорили тогда, с Витей… С Виктором, – мрачно улыбается она. – Вы… Ты ведь тогда отказался ему помогать. Борис Борисович делает несколько шагов от окна и в отрешённости постукивает по дереву стола костяшками. Три глухих и тихих удара звучат в тишине комнаты особенно безнадёжно. – Кто он тебе, этот Виктор? Венера отпивает вина: в горле становится сухо. – Друг. Космоса. Мы с детства друг друга знаем. И снова удар. Тихий, глухой. Недоверчивый. – Вот именно, Венечка. Космос – брат. Ради семьи я бы тоже пошёл на всё. – У вас ведь нет семьи, – впроброс замечает Венера. Борис Борисович нарочито пропускает не деликатную ремарку мимо ушей. – А этот… Я же видал таких немало. Отъявленный уголовник. Теперь и осуждённый. Ради тебя… – Борис Борисович кладёт свою ладонь на её пальцы, нервно теребящие ткань салфетки. – Ради тебя я готов на многое. Но не ради тех, по ком давно плачет тюрьма. – Но если Космос тоже сделает что-нибудь… Она не договаривает, встретившись с его полным холодной решимости взглядом. – Ложись спать, Венечка, – велит вместо ответа он, но в голосе не слышно ни одной человеческой эмоции. Уже в дверях столовой он как бы походя спрашивает: – Кстати, ты… – короткая, но многозначительная пауза оглушает Венеру. – Ещё не решила насчёт кольца? Венера, оцепеневшая и безумно уставшая что-то решать, выворачивает шею назад, чтобы посмотреть на Бориса Борисовича в гробовом молчании. – Прости, – неловко улыбается он. – Не подумал. Неудачный момент для этих разговоров. Ложись, Венечка. Выпей чаю и ложись. Я останусь тут, позвоню кое-кому… Может, что-нибудь и выясню.

❗ПРОДА ВЫЙДЕТ КАК ТОЛЬКО НАБЕРУТСЯ ВСЕ ЖДУНЫ❗