Конец прекрасной эпохи

«РЕВОЛЮЦИОННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ»

Им лет не много и не мало.

Но их судьба предрешена.

Они ещё не генералы

И не проиграна война.

У них в запасе миг короткий

Для бурной славы и побед.

Сентиментальные красотки

Им восхищённо смотрят вслед.

З. Ященко

***

Начавшийся ещё в середине мая вывод ограниченного контингента из Афганистана всё тянется — медленно, неторопливо, словно верблюжий караван. Всё, что столько времени угнетало, Венера выдыхает тоже медленно и крохотными порциями, но каждый раз душа становится легче и парит над землёй всё выше и выше. Правда, от мысли, что Миша не дотянул совсем немного, горчит. Зато ни за Сашку, ни за Космоса больше переживать не надо. И Витя Пчёлкин с Валерой Филатовым тоже теперь в целости и сохранности. Венера подсчитывает: душа становится легче ровно на четыре огромных валуна. Витя Пчёлкин, правда, обещаниям партии не очень верит и с сомнением прицокивает языком на бубнящий в углу телевизор. — Сегодня выводят, завтра — снова вводят, — напряжённо опускает он подбородок, следя за сменяющими друг друга кадрами хроники на экране. Венера закатывает глаза, доливая в его поллитровую чашку кипятка. Поднимается пар. Крупицы индийского чая суматошно мечутся в едва окрасившейся воде. Витя Пчёлкин праздно восседает на венском стуле, закинув ногу на ногу, и засыпает крошками от курабье клетчатую скатерть, за что периодически ловит на себе Венерины недоброжелательные взгляды. — Космос, — обращается она к брату, истомлённому летним бездельем. На поправку он идёт стахановскими темпами; цвет лица у него здоровый и розовый, а глаза блестят жаждой жизни. Венера полагает, что эту энергию пора обращать в верное русло: — Надо съездить в университет. Поговорить насчёт восстановления. Как раз новый семестр… Теперь свои блестящие жизнью глаза закатывает Космос. Делает он это точно в той же манере, что и сестра; Витя Пчёлкин их сходство радостно подмечает и, вслух озвучив свои выводы об их несомненной родстве, удостаивается Венериного испепеляющего взгляда. — Что? — наконец, садится за стол и она, налив всем чаю. — Веньк, — машет он головой и вздыхает. — Ну кому он нужен, этот университет? — Тебе, балбес, и нужен, — прихлёбывает Венера крепкой неразбавленной заварки. — Ты кем в жизни-то будешь? — Кем захочу, тем и буду. Вон, — блаженно щурится брат. — Почтальоном. Как Пчёла. Пчёла-почтальон дует на свою чашку и счастливо салютует товарищу рукой. — А это, значит, не глупость? — передёргивает Венера. — Это не глупость, Венька, — цокает Космос уголком губ. — Это жизнь. Венера с громким стуком ставит чашку на стол. Ничего зазорного в профессии почтальона она не видит (разве что сомневается, что брату понравится каждый день вставать с петухами); но всё-таки надеется, что Космос Юрьевич Холмогоров способен на нечто большее. — Отцу об этом сам скажешь, — поджимает она губы, потому что все остальные аргументы уже давно были пущены ею в ход, и каждую подачу Космос небрежно отбивал, словно ракеткой для бадминтона, в который Венера брату всегда проигрывала. Надеяться оставалось только на отцовский авторитет. — И скажу, — лениво двигает он плечом, и Венерин план идёт прахом. Она не рассчитывала, что в конечном итоге Космос захочет потягаться в силе не только с ней, но и с отцом. — Он тебя к себе в физтех собирался пристроить, если в МГУ не восстановишься, — безнадёжно пугает его она. “Физтех” с детства был для них, детей профессора астрофизики, навроде штрафного батальона. До мозга костей гуманитарии, Венера с Космосом страшились перспективы оказаться среди подобных отцу прожжённых технарей и погрязнуть до конца жизни под тарабарщиной формул, расчётов и переменных. Попадание в физтех им светило только в случае серьёзной оплошности: отца отнюдь не радовала необходимость поднимать все свои академические и университетские связи, чтобы пропихнуть плохо помнящих таблицу умножения чад в обитель точных наук. Но теперь на Космоса не действует и эта угроза: он прыскает в унисон с Витей Пчёлкиным. — Не-а, какой физтех… — манерно раскачивает головой Космос. — Врачи же физкультуру запрещают! — Да ну тебя!.. — восклицает она и уже замахивается для подзатыльника, но успевает опомниться: братцевой дурной головушке и без Венериных затрещин хорошенько в этом году досталось. — А ты? — встревает вдруг в доверительно-родственную беседу Витя Пчёлкин. Он в их квартире уже, кажется, основательно пообжился и тоже чувствует себя теперь причастным к кругу семьи. — А что я? — роется Венера в хрустальной конфетнице. Витя Пчёлкин запускает свою руку в ворох шуршащих обёрток и одним движением достаёт “Коровку”, которую и ищет Венера. Протягивает ей и испытывающе смотрит: — Ну, ты-то сама кем будешь? — вращает он шеей, разминая мышцы. — Вот отбегаешь на почте, пока я срок мотаю. А дальше? Венера опускает глаза и бездумно разглаживает фантик “Коровки”, рассасывая сливочный ирис во рту. Тот плавится и растекается по языку от глотка горячего чая. — Не знаю, — теряется она. — Институт закончу и распределят… — она виновато поднимает глаза и тут же вновь прячет: — …К Борис Борисычу, наверное. Куда ещё? Венера чувствует кожей, как атмосфера за столом накаляется. Имя Бориса Борисовича теперь упоминать всуе сродни смертному греху; Венере и самой неловко, потому что про ялтинский поцелуй Вите Пчёлкину она так и не рассказала. Космос украдкой косит на неё взгляд, потому что он-то про поцелуй знает и про неведение Вити Пчёлкина — тоже; и осведомлённость одновременно двумя этими фактами вызывает у Венериного брата душевный разлад. Космос Холмогоров не привык врать лучшему другу, но и сестру подставлять ему тоже не хочется, хотя он и заявил ей как-то однажды, мол, не будь она ему родной сестрой, то он уж обозвал бы её как-нибудь очень нелестно и нелицеприятно. А как именно бы обозвал, Венере выпадает услышать собственными ушами одним уже летним и не предвещавшим беды днём. Не то чтобы она не имела до того догадок и мучилась в неведении, какого такого эпитета заслуживает, но братцево шипяще-раскатистое “ш-ш” производит на неё впечатление и без того красочная характеристика становится ещё экспрессивней. — Вы о девушке лучшего друга говорите, между прочим! — кидает Космосу и Вите Пчёлкину справедливый упрёк она. — Да какая она ему теперь… — возражает братец и смотрит с возмущением. — Потаскуха она, и всё. Нет, ты подумай: сидит, главное, с четырьмя чертями, хохочет, винище сосёт! Не только винище, небось, да… А мы подошли — глазки сразу забегали… Знает ведь, что с ней после такого нормальному пацану западло… — Ну, сидит. Ну и что с того? — защищает Венера Ленку Елисееву, о которой идёт речь, и исподлобья буравит брата взглядом. — Мало ли, с кем можно сидеть. Может, это её друзья. Или вот… Брат её там... Витя Пчёлкин устало давит усмешку и мнёт лоб ладонью. Он, в отличие от Космоса, не многословен, а хмур, задумчив и просто невесел. Напряжённо о чём-то размышляет, сидя на бортике беседки, под крышей которой вся четвёрка регулярно собирается ещё с детства. Венера раньше здесь бывала редко, но с тех пор, как Вите Пчёлкину удалось нахрапом добиться от неё взаимности, стала появляться чаще. Беседка деревянная и старенькая, находится поодаль от многоэтажных домов и укромно притаилась в сени буйной растительности, поэтому, как Венера теперь знает, здесь удобно целоваться. — Ладно базар разводить, — наконец, веско произносит Витя Пчёлкин. — Надо думать, чё делать. Саня ей письма строчит, а она ему не отвечает. Уже у меня спрашивал, может, случилось чё? — А чё тут думать? — резко взмахивает руками Венерин брат. — Так и надо ему написать: по рукам баба пошла. Ну оторви да выкинь. Мало что ль коз на свете… — Космос! — Венеру эти формулировки уже доводят до белого каления. Витя Пчёлкин спрыгивает с борта, усаживается на скамейку, кладёт руку Венере на плечо и по-хозяйски притискивает к себе, а Космос на это смотрит и как-то тяжело вздыхает, обменявшись с Венерой красноречивыми взглядами. С Ленкой Елисеевой, Сашкиной девчонкой, она сама знакома плохо, даже лицо её у Венеры в мыслях всплывает каким-то едва различимым белым пятном. Они виделись-то от силы раза два, перекинулись, может, десятком слов и ничего друг о друге ровным счётом не знали. Но Венере отчего-то — может, из-за банальной женской солидарности, а, может, из-за собственных грешков — за Ленку очень обидно и не хочется всю эту грязь слушать. Ну, увидели её Космос и Витя Пчёлкин в каком-то кабаке в компании неизвестных мужчин — так что же, клеймо теперь на лбу ей выжечь? — А у них с Сашкой серьёзно? — спрашивает она подавленно. — Да теперь-то уже какой… — пренебрежительно качает головой Космос. — Жениться хотел, — отвечает вместо него Витя Пчёлкин. Венерина шея как влитая сидит в сгибе его локтя. — Да? — озадаченно смотрит она на него. Витя Пчёлкин шумно втягивает воздух раздувшимися ноздрями и чешет подбородок. — В армию когда уходил, сказал: дождётся его — женится, — удручённо подтверждает он и не смотрит на Венеру. — А она не дождалась. — Бывает… — философски тянет Валера Филатов. Он к разговору как будто даже не прислушивается: скачет вокруг стен беседки, делает махи ногами и имитирует удары по невидимому сопернику. Его вообще меньше остальных заботит грехопадение Ленки Елисеевой и настроен он даже по-спортивному философски, поэтому Венера чувствует с Валерой Филатовым какое-то душевное единение. — Вот вы, бабы, конечно… — осуждающе мотает головой Космос, но спешит тут же исправиться: — Ну, я не про тебя, Вень!.. — А я считаю, не ваше это, пацаны, дело, — выносит вердикт Валера. — Ну, Кос, ты сам представь: у Сани и так там не лафа, а тут вы ещё его новостями обрадуете… — Ну и чё ты предлагаешь? — искоса глядит на товарища братец. — Просто молчать, как суки последние? — Чё молчать, — Витя Пчёлкин становится на сторону Валеры. — Скажем. Когда вернётся. Я тоже считаю, что такие вещи надо в лицо говорить. — А он ещё целый год будет, как идиот несчастный, письма ей слать? — негодует Космос. — Саня тоже не дурак, — лениво вытаскивает Витя Пчёлкин сигарету из полупустой пачки и зажимает в зубах. — Сам перестанет писать, если ответов не дождётся. — Не лезьте в это, — вдруг вмешивается Венера, которой уже невмоготу от того, как горит всё тело аж до кончиков волос. — Их дело, сами и разберутся. Если всё так, как ты говоришь… — она угрюмо затихает на секунду, а потом выразительно глядит на брата: — Пускай сама ему и расскажет. Так правильней. — Вот именно, — поддакивает Витя Пчёлкин и щурится от солнца и дыма. — Я считаю, если баба стала ш… — он косится на Венеру и по-джентельменски сглатывает ругательство. — Короче, если она не совсем конченая, сама пусть признаётся. А Саня потом решит, чё с ней делать. — Ну ты тоже! Чё делать, чё делать?! — продолжает кипеть брат и ухает от переизбытка чувств по деревянной перекладине беседки. Венера кажется, что та, опасно пошатнувшись, грозится рухнуть на них с Витей Пчёлкиным, а потому испуганно прижимается к его тёплому боку. — С такими разговор короткий… Или ты думаешь, он её простит? Не, такое — нельзя, — продолжает распекать Ленку Елисееву Космос. — Нельзя… — эхом тянет Витя Пчёлкин и затягивается. — Только тебя никто не спрашивает, Космосила, — снова резонно вклинивается Валера Филатов и колотит ногами воздух. Космос молчит, Витя Пчёлкин бездумно щёлкает колёсиком зажигалки, а Венера слушает, как колотится в ушах её сердце и благодарно улыбается Валере Филатову. — Ладно, — наконец, соглашается со всеми брат. — Чёрт с вами со всеми… Только если Саня морду нам бить пойдёт, я ему тебя, Пчёла, подсуну, понял? — А чё не Фила? — гогочет Витя Пчёлкин. — А Филу иди что-нибудь набей, да… — тянет Космос обескураженно. — Фила сам вам набьёт, — делает выпад вперёд Валера Филатов и скрещивает выпрямленные ладони у груди на манер японских каратистов. — Годы жизни на надгробии. Ясно? — Ты чего вся красная? — спрашивает вдруг Витя Пчёлкин у Венеры, чуть отстранив от своего плеча. — Как жигуль твой прям. Один-в-один. Венера покашливает и картинно машет на лицо ладонями. Она вскакивает, потому что сидится уже как иголках, и подхватывает со скамьи свою сумку: — Жарко, — односложно объясняет она. — Я вообще-то с почты. И хотела сказать, что ты всё ещё на моих поруках. Ты почему сегодня опоздал? Космос и Валера Филатов в унисон улюлюкают и жаждут видеть, как на орехи теперь достаётся не Ленке, а Вите Пчёлкину. Витя Пчёлкин в свою очередь предчувствует неприятный разговор и с досадой морщится. — Чё, Пчёла, на нары снова захотелось, а? По баланде заскучал? — Слышь! — подрывается с места Витя Пчёлкин и принимается гоняться за Космосом вокруг беседки, благополучно Венерин вопрос проигнорировав. — Вить! — повторяет она. — Я не шучу, Вить. Ты понимаешь, что тебя за выговоры правда могут обратно… — Так ты ж этого не допустишь, — подмигивает он ей и, облокотившись на бортик беседки, подаётся корпусом к Венере. — Если ты продолжишь так наплевательски ко всему относиться, то начотделения просто пожалуется в инспекцию, — уворачивается она от губ, которые тянутся к её лицу. — И плакало твоё условное, Вить. Знаешь, чего мне стоило… — Знаю, — бурчит он и не щадит для Космоса, исподтишка сорвавшего с головы Вити Пчёлкина кепку, крепких выражений. — Вить! — пытается она вновь привлечь его внимание. — Вень, — вторит он ей с издёвкой. — Всё нормально будет. Она мирится с этой его мальчишеской беззаботностью, из-за которой Венере порой очень хочется взять у Валеры Филатова парочку уроков махания ногами и наглядно потом Вите Пчёлкину свои навыки продемонстрировать, чтобы тот воспринимал её серьёзней. Иногда Венере с ним весело, конечно, иногда это ребячество Венеру умиляет, наполняет лёгкостью и смехом; но Витя Пчёлкин, безудержная природная стихия, не умеет остановиться, когда ситуация уже не располагает смеяться. Она звякает ключами от “Жигулей”, на которых приехала сюда в поисках всей честной компании компании, говорит, что у неё дела, и уходит домой вопреки настойчивым попыткам Вити Пчёлкина задержать её в беседке, где так удобно целоваться вдалеке от чужих глаз. Рассерженной Венере совсем не хочется целоваться. Отношения у них с Витей Пчёлкиным странные. Всё какие-то угловатые, с какими-то незримыми препятствиями, которые приходится наслепо обходить. — Вить, — зовёт она его несмело. Август, жаркий и липкий, уже подёрнут золотистой дымкой осени. Они на Светкиной даче. Внизу, возле крыльца дома, алеет в солнечных лучах крыша жигулёнка — Венера глядит на неё, сидя на подоконнике спальни второго этажа, и дожёвывает яблоко. Воздух пахнет кисло и вместе с тем от прелого сена сладковато. — А, — отзывается Витя Пчёлкин, поправляя капюшон мешковатой белой кофты. Он куда-то собирается, но на Венерины вопросы о цели поездки, ради которой надо взять жигулёнок, отвечает очень расплывчато. — Чем вы с Космосом занимаетесь? Витя Пчёлкин невозмутимо приглаживает вихры, рыжеватые, как облитая закатывающимся солнечным светом желтеющая листва берёз. — Да разным, — небрежно отвечает он, а затем наваливается со спины на Венеру. — Ну хватит, всё! — старается сохранить настрой она, но всё равно тихо хихикает от поцелуев, во время которых лёгкая щетина щекочет шею. — Вить! Всё! Я же серьёзно спрашиваю! — А я серьёзно отвечаю, — не прекращает Витя Пчёлкин своих возмутительных попыток сбить Венеру с толку. Он запускает свои пронырливые руки под её хлопковую маечку, она эти руки ловит и мешает им двигаться туда, куда они и двигаются со всем присущим Вите Пчёлкину нахальством. — Поцелуй на удачу, — он впивается в её губы своими, плотно сжимает Венеру в объятиях и не даёт выбраться. — Вить! Ну, Вить! Куда ты всё-таки едешь на моей машине, а? — В Москву, — выдыхает он, и она чувствует его влажный тёплый язык у себя во рту. На вкус — мёд и табак, и яблоко, потому что Венера едва успевает проглотить кусок его сочной мякоти. — А удача… тебе зачем?.. — в перерывах от поцелуев пытается произнести и отдышаться она. — В Москве всем нужна удача, — отрывается от Венеры он, чтобы тут же вновь приникнуть губами к щеке, шее, ключицам, голым позолоченным плечам — ему, кажется, по большому счёту всё равно, куда придётся очередное беспорядочное касание нетерпеливых губ. Витя Пчёлкин разворачивает Венеру к себе лицом, сажает на подоконник и уже не просто шарит пальцами под тканью готовой сдаться маечки, а бесстыдно пытается её задрать. — Ну хватит! Венера хлопает его по рукам и сурово смотрит, решительно отстраняя от себя. Витя Пчёлкин прикрывает веки, медленно вдыхает, а потом и сам проникновенно глядит на неё потемневшими глазами. Венера под этим взглядом тушуется, тотчас же спрыгивает с подоконника и сама шмыгает к креслу, на котором осталась синяя олимпийка. Она накидывает её на плечи, чтобы прикрыться. Витя Пчёлкин сам приваливается к нагретому Венерой и солнцем подлокотнику, достаёт из кармана брюк ножик, и вертит его в пальцах. — Что опять не так? — мрачно спрашивает он. — Я думал, мы сюда приехали… ну, чтоб… — Чтоб? — вскидывает брови она. Витя Пчёлкин блуждает по светлой спаленке глазами. — Слушай… — не решается он смотреть на Венеру прямо. — Ты когда меня динамила, я понимал. Миха был, а потом он… Ну, короче, ясно всё было, что ты так не можешь. Но мы с тобой уже… — он чешет затылок рукоятью ножа. — Два месяца уже почти, Вень. А ты… — Что — я? — ковыряет она ногтем чуть облупившийся лак на подлокотнике кресла, куда, притянув к себе колени, забирается с ногами. — Да ничё, но… — передёргивает Витя Пчёлкин плечами. — Я думал, ты меня сюда не просто так звала. — Не просто так. У соседки день рождения, — простодушно смотрит на Витю Пчёлкина Венера. — Меня пригласили. Ну, и тебя предложили позвать. — М-м… — задумчиво тянет Витя Пчёлкин. — Ну, к соседке — так к соседке… А ночуем мы где? — Здесь, — непонимающе морщит Венера лоб. Витя Пчёлкин хищно улыбается: — Прям вот здесь? — медленно крадётся он к ней, словно бы хочет атаковать добычу, и кивает на постель в углу комнаты. — Я здесь. А ты внизу. — Вень. — Вить. — Обещаю не приставать. Венера впивается в его лицо глазами и пристально изучает каждую чёрточку смягчённого летним солнцем лица. Обещаниям Вити Пчёлкина она верить не склонна, но всё равно чувствует, что это не он её, а она его подводит. Странные у них отношения. Угловатые. — Уже почти пять, — переводит Венера тему и демонстрирует циферблат часиков на запястье. — Нас к шести ждут. Ты надолго? — Вернусь к семи, — разочарованно бросает он, а Венера с примесью осуждения поджимает губы: — Правда? — Максимум — к восьми, — нависает он над ней, упираясь в деревянные подлокотники. Его губы вновь оказываются в непозволительной близости. — Вить… — ласково зовёт она, не позволяя ему вновь поцеловать, но и не отдаляясь. — Скажи, что вы делаете? Днями вас обоих дома не видно. — Как это не видно, — деланно изумляется Витя Пчёлкин. — Вот он я… Он мельком ловит своё отражение в зеркале на дверце платяного шкафа и самодовольно улыбается: — Очень даже видный, — отточенным движением поправляет растрёпанные вихры на голове. — Космос правда не собирается в институт возвращаться. Он так мне говорит, — она знает, что с жалобой обращается сейчас не по адресу: уж Витя Пчёлкин точно этих тревог с нею не разделяет. — Папа если узнает, он… Витя Пчёлкин снисходительно хмыкает и смеётся. — Ничего… Вы с вашим папашей тоже когда-нибудь всё поймёте… Поймёте, куда ветер дует. — А куда он дует, Вить? — спрашивает Венера растерянно. Витя Пчёлкин широким движением напяливает кепку на голову и довольно щерится: — Это ветер перемен, Веньк, — говорит он и вытягивается по струнке, как капитан судна на своём мостике. — Он всегда дует в спину. Окно за его спиной открыто, в комнату вторгается порыв пахнущего сеном и яблоками воздуха, задирает белый сетчатый тюль, приносит Венере беспокойство и сдувает Витю Пчёлкина по лестнице вниз на первый этаж. — Веньк! Иди сюда! — доносится оттуда его голос. Она спускается по узкой деревянной лестнице, кутаясь в пахнущую костром олимпийку, и, не задумываясь, говорит: — Ключи в сумке должны быть… Ты точно успеешь к вечеру? Она замолкает, потому что Витя Пчёлкин стоит и с озабоченным видом вертит перед собой белый почтовый конверт. — Это чё? — спрашивает он, хмурясь. Венера порывается в его сторону и выдёргивает у него из пальцев хрустящую бумагу. — Письмо. Не видишь? — суёт она конверт себе за пояс и прячет под полой олимпийки. — Вижу, что письмо, — отзывается Витя Пчёлкин и добавляет с хитрым прищуром: — Конверт служебный… — Ты ключи достал? — делает непринуждённый вид Венера, стараясь не жевать от нервов губы. — Только это не от Сани, — провести Витю Пчёлкина не удаётся. — Не от Сани же? Адрес другой. Венера устремляет на него прямой и твёрдый взор. Конверт этот, присланный по служебной почте, от Борис Борисыча, и Витя Пчёлкин не так глуп, чтобы этого не понять. Потому он и смотрит на Венеру с осуждением, а она клянёт себя на чём свет стоит за то, что забыла оставить письмо дома. — Борисыч, да? Ну и чё он тебе там пишет? — Откуда я знаю, — фыркает Венера. — Ты же видел, что я не вскрывала. — Так, может, это не первое письмецо-то? Давно переписку ведёте? Какие у него новости? Ты поделись. Не чужие ж люди, — ожесточённо чеканит Витя Пчёлкин и выжидательно склоняет вбок голову, не переставая буравить Венеру внимательным взглядом. — Он в Прибалтике. В командировке. Давно, с лета ещё. Там неспокойно, сам знаешь. Пишет в основном отцу. Ну, и у нас с Космосом спрашивает, как дела. В конце концов, мы хорошие… — она вовремя не говорит “друзья”, потому что знает: Витя Пчёлкин от этого разъярится. — Знакомые. Он же… Знаешь, он за всю эту историю так переживал, когда Космос… Витя Пчёлкин прерывает Венеру мрачным угуканьем. — Переживал, как же, — с нескрываемым скепсисом мычит он. — Если не помнишь, я по его милости, считай, и загремел. Венера расправляет плечи и складывает руки на груди. — Вить, — устало повторяет она. — Ну не вали с больной головы на здоровую. В чужую квартиру ты сам полез, тебя туда не Борис Борисович посылал. — Угу, — снова потряхивает головой Витя Пчёлкин, а потом тянется к Венериному поясу, где она прячет злосчастное письмо. — Так, может, вместе почитаем? Она сердито хлопает его по пальцам. — Только что обещал, между прочим, руки не распускать! — Это я по отношению к тебе обещал, а не к Борисычу и его запискам, — руки он всё-таки послушно засовывает в карманы и отчаянно что-то высматривает в Венерином лице. — Если бы ты почаще заглядывал на своё рабочее место, — она вздёргивает подбородок, — то знал бы о тайне личной переписки. Витя Пчёлкин весело и задрав голову хохочет. — У нас в стране, Венька, никакой тайны переписки не бывает, — заявляет он со знанием дела. — Это я тебе не как почтальон, а как уголовник говорю. — Езжай уже, — утомлённо вздыхает Венера. — Может, заедешь в “Прагу” за “Птичьим молоком”? Именинница любит, а у меня как-то из головы вылетело… — Ага, — хмыкает Витя Пчёлкин с досадой. — Зато письмо прихватить не забыла. Ночью в постели читать будешь, да? Понятно, зачем ты меня гонишь… — Вить… Венера умоляюще на него глядит, наивно распахнув ресницы, и знает: Витя Пчёлкин такому её взгляду никогда не в силах сопротивляться. Потому на его хмуром до того лице нет-нет да и расцветает улыбка — сначала лёгкая, а потом широкая — от уха до уха. Он сгребает её в объятья и шепчет в макушку: — Ладно, — а потом оставляет беглый поцелуй на Венериных губах. Конверт Венера прячет под подушку в спальне, где собирается ночевать. Не потому, что Витя Пчёлкин прав в своих догадках насчёт Венериных планов перед сном прочесть вести из первых рук о происходящем в Прибалтике, а просто чтобы письмо больше не попадалось ему на глаза. Возвращается он не к семи и даже не к восьми, а к половине десятого, дёрганый и нервный, совсем не в праздничном настроении. — Ч-чёрт… — хлопает себя по лбу он. — За тортом-то заехать забыл… Венера замечает стёртые в кровь костяшки пальцев, которые он тут же, поймав её мимолётный взгляд, привычным движением прячет в карманах кофты. — Ничего, молодой человек, ничего, нам Олюшка сама “Наполеон” испекла… Вы попробуйте — пальчики оближете! — успокаивает его Олина бабушка, а Оля, у которой щёки вспыхивают алым цветом, старательно отрезает ровный квадратик пропитанного заварным кремом слоёного теста. Витю Пчёлкина бросаются обслуживать все присутствующие в доме женщины: Венера уносит тарелку из-под шашлыка, а Олина бабушка немедля ставит перед ним чашку с горячим чаем, чтобы не пришлось всухомятку оценивать Олины кулинарные способности. — А вы, молодой человек, учитесь, как Венерочка? — складывает Олина бабушка морщинистые руки на столе и опускает ухо к плечу. — А как же… Все мы чему-то где-то учимся… — философски тянет Витя Пчёлкин и подмигивает Венере. — И то верно, — серьёзно соглашается Олина бабушка. — Олечке вот скоро консерваторию заканчивать. По классу скрипки. — Так это ты тут целыми днями пиликаешь, да? — без задней мысли ухмыляется Витя Пчёлкин, со звериным аппетитом накинувшись на “Наполеон”. Оля от этого бесцеремонного вопроса тушуется и чуть не роняет чайную ложку на пол; Венера нравоучительно тычет Витю Пчёлкина в бок локтем. — То есть… я хотел сказать… — он потряс невидимым смычком в воздухе. — Ты играешь, да? Очень красиво. Я только в классике не разбираюсь. “Модерн толкинг”... слышали? Вот другое дело… Но ты… ты красиво играешь, да… Витя Пчёлкин спешно глотает обжигающего чаю, и Венере очевидно, что он тут же об этом жалеет: Олина бабушка не церемонится и всегда разливает гостям в чашки крутой кипяток. Но уж кто-кто, а Витя Пчёлкин такое испытание на прочность способен вынести мужественно и неколебимо. На Олиных губах тем временем расцветает польщённая улыбка — лёгкая и отчасти смущённая. — А вы? — не уходит от темы Олина бабушка. — А я… — шмыгает носом Витя Пчёлкин. — Вы вот учитесь обращаться со скрипкой, а я — с деньгами. — Ах, как интересно! — восхищается Олина бабушка, и Венера подавляет горький вздох от того, как цинично Витя Пчёлкин умеет пользоваться чужой наивностью. Даже ведь глазом не моргает, ухом не ведёт. — Значит, вы в финансовом учитесь? Олюшкина мама вот тоже его заканчивала… — Вроде того, ага, — поддакивает Витя Пчёлкин. — А скажите, раз уж вы специалист… — склонилась над столом Олина бабушка и тревожно округлила глаза: — Что ж будет-то? Вот, разрешают сейчас… И кооперативы, и торговать, и чуть ли не капитализм… Это чем же всё кончится? — Как чем, — склабит зубы Витя Пчёлкин. — Революцией! Олина бабушка хватается за сердце, крестится и одними губами читает молитву. — Вить! — одёргивает его Венера под Олино сдавленное хихиканье. Вите Пчёлкину Олино хихиканье нравится куда больше Венериных упрёков, и он хитро ей подмигивает: — В газетах вот только сегодня писали: в Шымкенте открылся первый коммерческий банк, — авторитетно задирает он указательный палец вверх. — Чем вам не революция? — Помилуйте, — поражается Олина бабушка. — Хорошо ли это? — Хорошо не хорошо… — задумчиво тянет он и старательно дует на чай. — Хорошо тут. У вас. А остальное ерунда… Венька говорит, вы здесь постоянно живёте? Олина бабушка пускается в долгие воспоминания и рассказывает внимающему каждому слову Вите Пчёлкину, как им досталась сначала квартира, а потом эта дача, как здесь росла её любимая Олюшка; Венера слушает это в который раз, поглядывает на его лицо и сама удивляется, что оно бывает таким одухотворённым и почтительным. — Ты не говорила, что он… Финансовый институт… Ничего себе! — шепчет Оля и благоговейно косит к небу глаза, когда Витя Пчёлкин отправляется к калитке покурить. Впечатление на Олину бабушку ему удалось произвести за весь вечер такое приятное, что та даже принесла откуда-то хрустальную пепельницу и разрешила ему курить за столом. Витя Пчёлкин за пепельницу сердечно её поблагодарил, но всё равно встал и отошёл подальше. Это у него антракт — так решила Венера. Витя Пчёлкин просто взял передышку в устроенном бенефисе. Устал придумывать небылицы. — Да врёт он всё, — шипит Венера туда, где виднеется только огонёк тлеющей сигареты. — Нигде он не учится. — А что ж он делает тогда? — Самой бы знать, Оль, — мрачно резюмирует Венера и ёжится. Олин явный интерес к Вите Пчёлкину ей совсем не нравится. Ещё больше не нравится, что Вите Пчёлкину этот интерес льстит: он, замечая Олины тайные взгляды, чуть не раздувается от гордости. — Ты знаешь… — вдруг осторожно берёт Венеру за локоть Оля. — Они тут без тебя ведь приезжают. — Да я знаю, — отмахивается Венера и смотрит вдаль перед собой. — Я брату разрешила ключи брать. Кривит душой, конечно: её никто и не спрашивал. Но с другой стороны — она и правда не запрещала сюда наведываться. — Я имею в виду… — неловко покашливает Оля. — Я слышала по голосам, что с ними девушки. На ночь остаются… Вот. И твой Витя с ними. Венера закусывает губы и переводит к ней посерьёзневший взгляд. — С кем — с ними? — Ну, с девушками, — повторяет Оля. — И что он с ними делает? Та пожимает плечом и, как будто обидевшись, отворачивается. — Я свечку не держу, — выпаливает она раздражённо. Венера чувствует, как в сердце густится что-то чёрное и гадкое. Ревность? Только к кому — она не знает: к этим безымянным девушкам или к Оле, которая украдкой стреляет глазами в возвращающегося к столу Витю Пчёлкина.