Конец прекрасной эпохи

«ЖИВАЯ ВОДА»

Никого не будет в доме,

Кроме сумерек. Один

Зимний день в сквозном проёме

Незадёрнутых гардин.

И опять зачертит иней,

И опять завертит мной

Прошлогоднее унынье

И дела зимы иной,

И опять кольнут доныне

Неотпущенной виной,

И окно по крестовине

Сдавит голод дровяной.

Но нежданно по портьере

Пробежит вторженья дрожь.

Тишину шагами меря,

Ты, как будущность, войдёшь.

Ты появишься из двери

В чём-то белом, без причуд,

В чём-то впрямь из тех материй,

Из которых хлопья шьют.

Б.Пастернак

 

***

Путёвка в ялтинский санаторий, хоть Венера уже и не значится в подчинении у Борис Борисыча, а всё-таки остаётся действительна: это он похлопотал. Поначалу, когда Венера ему открыто заявила, что вынуждена сменить место службы — невообразимая вещь для работников высоких кабинетов, — ей казалось, что Борис Борисыча это обидело. Он видимым образом расстроился, стал уговаривать её не делать глупостей, а Венера сохраняла непреклонность и из раза в раз объясняла, что так нужно. Он с тяжёлым сердцем, но всё-таки отпустил Венеру на все четыре, однако пообещал, что всегда будет рад принять её обратно. Насчёт путёвок тоже обнадёжил заранее. Ближе к дате он даже лично звонит убедиться, что Венера уже собрала чемодан. Тут же клятвенно заверяет: если по приезде возникнут проблемы, он всё решит, Венере нужно только дать ему об этом знать. Венера, уже опустив на рычаг трубку, думает, что в случае неурядиц он будет ждать от неё срочную телеграмму, и на всякий случай бумажку с адресом, на который нужно будет слать весточки из Ялты, прячет в кошелёк для верности. Однако на месте оказывается, что ни бумажка, ни адрес ей совершенно ни к чему: тем же вечером Венера встречает Борис Борисыча в столовой санатория. На ужин подают жареную до жётской коричневой корочки ставриду с рисом на гранир и нехитрый летний салат. Прозрачно-жёлтый компот в стакане — из алычи, которая на югах растёт едва ли не сама по себе. Спелые плоды валяются почти что под ногами, и прожившую всю жизнь в средней полосе Венеру это каждый раз изумляет. Она вяло ковыряет рыбью костлявую плоть вилкой, смотрит не себе в тарелку, а как за плавно колышущейся от бриза занавеской вереница стриженных кипарисов бежит к синему морю, а синее море — к синему небу, с которым сливается в единое синее целое на горизонте. И ни о чём не думает — впервые за долгое время. Космос остался в Москве и почти уже поправился; Хрящ больше не появлялся — брат сказал спустя неделю после той встречи в подворотне, что бояться больше нечего и никто не будет Венеру донимать; Сашка пишет, что дела у него хорошо и уже обещают дать младшего сержанта. Валера Филатов на очередных сборах, а Витя Пчёлкин… Витя Пчёлкин ни жив, ни мёртв. Он как Светкин Петька: канул в неизвестность. Пропал. Надежда, может, и есть, только вот Светку эта надежда погнала вон из дома далеко-далеко. Венера теперь хорошо понимает, зачем она уехала: и правда легче раз и навсегда для себя решить, что — всё. Погиб. И ничего вокруг чтоб не напоминало. Со стороны раздаётся деликатное покашливание, Венера отрывается от созерцания южных красот и грозящих свернуть не в ту сторону мыслей, а спустя миг удивлённо округляет глаза: — Борис Борисович?! — восклицает она и не знает, радоваться ей или совсем даже наоборот. — Вы… здесь?.. Удивляться, впрочем, нечему: санаторий ведомственный, и Борис Борисович, надо полагать, бывает здесь регулярно. — Да, кхм… — по-армейски закладывает он один кулак на поясницу, а вторым прикрывает рот. Взглядом бегает по просторному залу, где осуществляется заявленная в путёвке ежедневная трёхразовая кормёжка отдыхающих. — Тоже вот… Путёвка. — А что, санаторий бывает открыт только в эти даты? — беззлобно подтрунивает Венера: ей ничего не стоит догадаться, что Борис Борисыч всё подстроил нарочно. И звонил перед поездкой не из простой отзывчивости: проверял. Он опускает глаза. — Тут с датами всегда напряжённо, Венечка. — Я думала, вам за заслуги перед Отечеством позволено хотя бы выбрать удобное время для отпуска, — не перестаёт смущать его Венера. — Кхм… Я присяду? — её иронию он воспринимает за желание продолжить диалог. Венера благосклонно кивает, и Борис Борисыч садится на свободный стул за её столиком и складывает руки на плотной фактурной скатерти грязно-бежевого цвета. — Мне ведь, в общем, без разницы, когда отдыхать, Венечка. Ни жены, ни детей. Подстраиваться ни под кого не надо. Пусть даты выбирают те, у кого семья, кому больше нужно. А я потом беру путёвку, которая остаётся. — Благородно, — дает Венера свою оценку. Борис Борисыч чуть не раздувается от гордости, польщённый комплиментом, на который сам и напросился. Он свободно расправляет могучие плечи, а Венера, неискушённая в таких вопросах, но далеко не наивная, глядя на его довольное лицо, не решается продолжить экзекуцию. Она прекрасно понимает: середина лета — сезон самый востребованный, на это указывают даже хоть вот полные под завязку три зала столовой в главном корпусе. И путёвка на те же даты, что и у Венеры, остаться ненужной “семейным” сотрудникам просто не могла.   — Как доехала? — берёт инициативу по оживлению беседы в свои руки Борис Борисович. — Без происшествий, — пожимает она плечом. Они молчат, Венера снова ковыряет вилкой рыбу и, не зная, как прогнать повисшую неловкость, спрашивает: — Как тут погодка? — Жарко, — скучно отвечает Борис Борисович. Венере непривычно видеть его в свободной рубашке с коротким рукавом, накинутой на белую майку. Правда, сидит он всё равно так, будто китель лишает его всякой свободы движений. И ведёт себя тоже так, как будто не на гражданке. — А вчера вот ливень такой шёл… Я уж думал, всё затопит. Тут, знаешь, какие ливни… Страшно. А в Москве что? — Не знаю. Уезжала — было тепло, — Венерина же улыбка наоборот — прохладная. Борис Борисович это считывает со всей ясностью. Он коротко кивает, грустнеет у Венеры прямо на глазах, но офицерская честь не позволяет ему потерять лицо: Борис Борисович встаёт и мужественно извиняется за беспокойство, говорит, что мешать не хотел и думал лишь развлечь сидящую в одиночестве Венеру своей компанией. Но она может не переживать о том, что он станет портить ей отдых своей навязчивостью — не станет, потому что всё понимает. — Борис Борисович, — поднимает на него утешающий взгляд Венера, когда он уже решительно настроен испариться, едва не лопнув от стыда. Она отодвигает от себя тарелку. — Можно здесь где-нибудь ещё поесть?.. Честно говоря, я совершенно не люблю рыбу. К тому же, устала с дороги, поэтому не обижайтесь, если я буду немного… вялой. Пару мгновений он стоит, обомлев, потому что смысл Венериных слов доходит до него не сразу. Но когда доходит, искра надежды заставляет лицо Борис Борисыча радостно просиять. — А что ты предпочитаешь? В городе есть приличное место, там подают вполне сносный антрекот, если ты любишь мясо, Венечка. Птицу тоже готовят неплохо… — начинает он перечислять, загибая пальцы, и подставляет Венере голый под коротким рукавом рубашки локоть, когда она поднимается. С затаённым чаянием тут же предлагает: — Тебя проводить? Она, осторожно пальцами прикоснувшись к его коже, сдержанно кивает. — И… Можно просто Боря, — мягко просит он. — Обстановка как-то совсем не располагает к официозу… Венера вдыхает нагретый за день воздух, сладковато пахнуший сухой травой и медоносными цветениями, и с ним соглашается: обстановка и правда не располагает. Язык сначала спотыкается на этом странном и непривычно-колючем “Боря”, но потом оно начинает ему идти: они медленно бредут пешком по мощёной камнем набережной, и он снова травит ей байки из своей юности — санаторий, мол, этот строил сам ещё пацаном, когда приезжал со строй-отрядом. Жили они тогда не в белоснежном и красивом главном корпусе, его-то они как раз и строили; нет, ночевать приходилось в “деревяшках” неподалёку (он машет рукой на сохранившиеся бараки, в которых на территории санатория живут не такие высокие чины, как Борис Борисович). Ещё с энтузиазмом делится, как всё равно было здорово купаться в море ни свет ни заря, работать днём под палящим солнцем, полдничать арбузами и ловить рапанов, а потом их жарить.  Он даже в порыве особого вдохновения обещает собственноручно наловить рапанов и для Венеры их самым правильным способом нажарить, потому что думает, что она ему не верит; а Венера, пряча в ладонях смущённые усмешки, говорит, что не любит не только рыбу, но и морепродукты тоже не особенно уважает. — Ну, тогда… — Борис Борисыч (Венера мысленно себя поправляет: Боря) обгоняет её и пятится спиной вперёд, раскинув руки в разные стороны. — Тогда поймаю барана… тут, знаешь, тут водятся… Самый правильный и вкусный шашлык, он из молодого барашка, — он подносит к губам щепоть и причмокивает. — Ты такого не ела в жизни, Венечка. — И где ж вы этого барашка найдёте? — недоверчиво покачивает она головой. — У местных украду, — он вздёргивает гладко выбритый подбородок. — Они тут держат. Лучшего найду и… — Борис Борисыч! — осуждающе шлёпает его Венера по голому предплечью. О том, что Борис Борисыч тоже оказался в ялтинском санатории, Венера Космосу следующим утром не телеграфирует: просто передаёт служащей почтамта, своей теперь коллеге, что «доехала хорошо, з-п-т, море тёплое, т-ч-к, не разнеси квартиру. Т-ч-к». Поздно вспоминает, что Космосу квартиру разносить не с кем: Сашка в армии, Валера Филатов на сборах, а Витя Пчёлкин… Впрочем, неважно. Можно ли таить обиду на мертвеца? На Мишу Венера иногда обижалась за то, что он её оставил, но сама понимала: это не всерьёз и от бессилия. Потом такие мысли вовсе пропали, а остались лишь светлые воспоминания и сквозная дырочка в сердце — небольшая, но из-за неё в душе всегда теперь зябко и сквозняк. Но злость на покойника Витю Пчёлкина уже сколько времени не хочет Венеру покидать. Наверное, потому она и продолжает общение с Борис Борисычем. С Борей. Вновь ходит с ним по ресторанам: не таким шикарным, конечно, как московский “Националь”, но тоже хорошим, с вкусной кухней и живой музыкой, которую Венера любит. Она гуляет с ним по набережной вечерами, когда густая южная ночь стремительной лавиной катится с горных вершин в низину, где располагается город. Витя Пчёлкин решил, что ему Хрящ со своей сворой дороже всех на свете? Ну и пожалуйста. Витя Пчёлкин просил Венеру не ходить больше с Борис Борисычем в рестораны? Ну а Венера решила иначе. Венера в них ходит. Потому что кто такой, в конце концов, Витя Пчёлкин, чтобы брать с Венеры зароки и обещания? Кто он такой, чтобы она принимала в расчёт его мнение? Неужто он представляет из себя нечто настолько невообразимо важное, что вокруг его персоны надо строить свою жизнь? Махинатор и спекулянт этот Витя Пчёлкин, настоящий уголовник и будущий рецидивист. Вот что он за персона. И Венере противно знать такого человека. А этим его ухаживаниям, выходит, тоже грош цена. И не стоило очаровываться неловкими признаниями. Венера напридумывала себе какую-то ерунду, потому что Витя Пчёлкин оказался рядом в самый сложный момент её жизни, и всерьёз поверила, несчастная идиотка, что он там был ради неё. А он был там — в больнице в Подмосковье, в Склифе, у неё в квартире — везде он был только из-за Космоса и ради Космоса. Вот в чём заключалась обидная правда, осознать которую Венере пришлось сильно позже. Как там выразился Хрящ? Они же братья. Вот и думают в первую очередь друг о друге. А Венера сама по себе, она в это мужское закрытое сообщество не вхожа, а значит, куда менее ценная человеческая единица. Такую и за борт вышвырнуть при необходимости можно запросто.  А раз так, с чего бы ей пренебрегать собственными желаниями? Она хочет ходить в рестораны, хочет сидеть напротив Бори, хочет глупо хихикать, захмелев от массандровского портвейна, который оставляет во рту вкус чернослива. Хочет чувствовать себя легко и по-летнему беззаботно, словно парит в облаках. И даже хочет целоваться, когда он робко склоняется к ней и прижимается своими губами в этой тёмной-тёмной южной ночи, в которой стрекочат и подстрекают цикады. Она, дурочка, столько всего сделала, чтобы вытащить Витю Пчёлкина из ямы — из той ямы, что он сам продолжал планомерно выкапывать вопреки всем её предупреждениям. И ладно б речь шла о единокровном брате, о Космосе, кроме которого у Венеры (помимо отца, присутствовавшего дома реже редкого) никого и не было.  Так нет — она так расстаралась ради Вити, да чёрт бы его уже побрал, Пчёлкина! Пусть хоть сгниёт за решёткой, раз неволя ему милее, Венера и единой слезинки не проронит; пусть провалится сквозь землю, пусть представляет себе, как она стоит и целуется с Борей под песни цикад! Нужно обязательно телеграфировать об этом Космосу, он-то уж расскажет Вите Пчёлкину во всех подробностях… Венера целует влажные губы со вкусом чернослива и вспоминает, как злился Витя Пчёлкин тем осенним вечером у подъезда её дома, когда увидел вместе с Борис Борисычем. Точно нужно телеграфировать, завтра же, чтобы он снова злился, да ещё сильнее, чем тогда. Космос в ответной телеграмме, которая не заставляет себя долго ждать, передаёт, что она “сдурела т-ч-к” и больше ничего не говорит. Но Венериному злорадству это не мешает: фантазии о том, какое у Вити Пчёлкина сделается после этих новостей лицо, в её воображении весьма живописны и красочны. Поэтому в Москву она возвращается счастливой и готовой начать новую главу жизни. Возвращается, правда, без Бори: его путёвка кончилась раньше, а дома не требовали отлагательств служебные дела, но пара дней одиночества в жаркой Ялте тоже пошли Венере на пользу. Без чужой компании было легче разобраться в себе и принять судьбоносные решения. Брата дома она не находит, зато имеется короткая записка: “У Царёвых. Взял жигуль”. Второго комплекта ключей в ящике отцовского стола опять нет, но на этот раз Венера на Космоса даже не злится: позолоченная южным загаром, заметно подобревшая от пьянящего воздуха с ароматом можжевельника и роз, она выглядывает из окна квартиры и довольно жмурится. Шофёр, которого снарядил встретить Венеру на вокзале Боря, только-только успел спуститься вниз и шагает по крыльцу. Венера кричит ему во всю мощь лёгких: — Подождите! На Светкин адрес “Волга” мчит по московским проспектам с ветерком, а Венера любуется на пейзажи родной столицы, по которым успела изрядно соскучиться. Развивающиеся от сквозняка волосы пахнут солью — по морю Венера тоже теперь скучает. И почему нельзя взять от жизни всего и сразу?.. Почему надо вечно выбирать? В ярком импортном пластиковом пакете, который лежит рядом с Венерой на сидении, шуршит сбор крымских трав, впитавших полуденный зной, и бутылка массандровского портвейна, под который, когда бабушка заснёт, Венера будет полушёпотом рассказывать в Олиной спальне о Боре и том, что между ними случилось, когда они распивали такой же портвейн в Ялте. А на почту, должно быть, уже доставили посылку с дозревающими абрикосами, алычой и инжиром: их Венера отправила перед отъездом на свой московский адрес, чтобы потом тоже поделится с Олей. “Волга” останавливается возле забора Светкиного дома, и Венера выпархивает из салона, счастливая и улыбающаяся, зовёт во всё горло Космоса — видит. что он здесь: у дома стоит её вишнёвый жигулёнок, его Венера рада видеть целым и невредимым не меньше, чем брата — живым и здоровым. — Ничего себе у тебя кортеж, — выходит на улицу он. — А у нас тут, как это сказать… У нас сюрприз. — Я сейчас зайду к сосе… — щебечет Венера и замирает на полуслове, потому что за Космосом на деревянное крыльцо выходит Витя Пчёлкин. Появляется привкус чернослива на языке. Но теперь он горький и вяжущий. — Ну, вот, собственно, и сюрприз, — Космос не знает, нужно ли ему улыбаться, а Венера не знает, что делать. — Мы тут освобождение, так сказать, решили отметить. Пчёла откинулся, как видишь… — Венера Юрьевна, вас подождать? — спрашивает позади шофёр “Волги”, которого Венера так бессовестно запрягла исполнять собственные прихоти. — Да не, командир, — вприпрыжку спускается по ступенькам Витя Пчёлкин, зажав папиросу в зубах, и уверенно шагает к машине Борис Борисыча. В этой ситуации он один, кажется, совсем не растерян. — Езжай. У нас, видишь, и свой транспорт имеется. Он похлопывает по заднему бамперу жигулёнка и смотрит Венере прямо в глаза. Смотрит и взглядом спрашивает, по какой это такой веской причине она приехала сюда на “Волге”, будто бы вообще имеет право требовать от неё каких-то ответов. У Венеры нервно подрагивает рот. Космос быстро считывает все нюансы контекста, бежит к ним и, сграбастав сестру в крепкие родственные объятия, басит: — Ну ты и поджарилась, Венька, а! — его лицо оказывается возле Венериного уха, а губы тихо, чтобы не услышал Витя Пчёлкин, шепчут: — Я ему ничё не говорил. И ты не вздумай, ясно? Итак его еле вытащили. Не дай бог ещё что-нибудь натворит из-за твоих шашней… Венера ошалело улыбается и кивает китайским болванчиком на все комплименты насчёт её посвежевшего вида, в которых снова громко рассыпается брат. — Езжайте-езжайте, мы вас не задерживаем! — между делом подгоняет шофёра он и повелительно машет ему рукой, а сам тащит Венеру ко входу в дом. Она понимает, почему сабантуй устроили не в московской квартире, как обычно, а здесь: из глубины комнат до ушей Венеры доносится женский смех. Имея в виду дату предполагаемого возвращения сестры, Космос предусмотрительно увёз Витю Пчёлкина вкушать прелести свободы и вседозволенности загород. Венера понимает, что её визита тут точно никто не ждал. Как же! Даже после освобождения из-за решётки первым делом — товарищи, потом — женщины, за женщинами, наверное, можно и родителей обрадовать; а Венера уж как-нибудь обойдётся без душещипательных встреч, ей о счастливом событии сообщили бы как-нибудь между делом. Её знакомят с весёлыми до неприличия девицами, которые при Венерином появлении всё же тускнеют и недовольно косятся на Космоса. А Венера тем временем их придирчиво исподтишка рассматривает: девиц две, лица у обеих страшно размалёваны и похожи на клоунские маски, одеты они вызывающе и с пышными начёсами на головах. Венера не такая уж круглая дурочка, чтобы не понимать, зачем они здесь нужны — да ещё в таком ровном количестве.  От вульгарных ужимок и совершенно недвусмысленных намёков девиц, которыми те завлекают то брата, то Витю Пчёлкина, Венере делается противно. Для приличия — хотя приличия чужды участникам этого праздника жизни, что на Венеру нагоняет ещё больше отвращения — она недолго всем улыбается, вежливо кивает, рассказывает про погоду в Ялте и извиняется, потрясывая перед собравшимися своим пакетом (девицы и на него глядят с завистью в пьянеющих глазах). В пакете шуршит травяной сбор и плещется портвейн: — Мне к подруге надо. Я обещала заехать, она ждёт. Переночую тоже… — Венера на секунду неловко замолкает, глядит на початые чекушки с недорогой водкой, на нехитрую закуску — консервы и хлеб, и, едва сумев скрыть брезгливость, продолжает: — У неё переночую. В общем, всё, не стану вам мешать! Венера шагает знакомой тропой к Оле. Хорошего настроения и след простыл: волосы больше не пахнут солью, а кожа не хранит тепло южного солнца; она не рада ни Космосу, ни Оле, и уж тем более не рада ни Вите Пчёлкину, ни его размалёванным хохочущим девицам, против сальностей которых он и не думал при Венере возражать. — Венера! — радуется Оля, завидев ту ещё на подступах. — Веньк! — глухо упирается Венере в спину. Оля перестаёт улыбаться, её лицо принимает вид искренней заинтересованности, а сама она тактично не спешит бежать подруге навстречу. Венера же оборачиваться не хочет. Тогда Витя Пчёлкин, оставивший, очевидно, девиц хохотать в компании одного Космоса, ускоряет шаг и останавливает её, схватив за плечи. — Чего тебе? — вопрошает Венера с ледяной суровостью. Витя Пчёлкин вздыхает и обводит её лицо оценивающим взглядом. — Что-то ты мне не рада, — делает очевидный вывод он. — Удивительная наблюдательность, — елейно улыбается она и пытается скинуть его руки с плеч. — Ну Вень! — раздосадованно машет головой Витя Пчёлкин. На голове у него кепка, новая. — Ну, что не так? Вот он я, никто меня в итоге не посадил… — Согласна. Очень жаль, — спешит дать она свой комментарий по этому поводу. — Милиция могла бы работать тщательней. — Вень. — Вить. — Вень. — Вить. Снова пауза. Краем глаза Венера отмечает, что Оля не уходит со своего крыльца и внимательно наблюдает за ними. — Слушай, я погорячился тогда, наговорил ерунды… Ты чего, обижаешься до сих пор, Вень? Ну, было и было, давай забудем, Вень. Давай по новой. — Что ты, Витя. Обижаться мне на тебя совершенно не за что. Это ведь всё равно, что вон… На дуб обидеться. Или на берёзу, что она тут выросла. Её спилить надо, а не обижаться, — фыркает Венера с демонстративным пренебрежением, а потом фальшиво улыбается во все зубы: — Иди к гостям, Вить. Они обидятся. К тому же, ну, сколько тебе на воле гулять, пока снова не посадят? Наслаждайся каждой минутой, чего ты тут со мной время-то тратишь? — Венька, перестань, — морщится Витя Пчёлкин от её едких слов. — Ну, хочешь, я их выгоню? Венера моргает раз, другой. И третий тоже. Думает про себя, как ж можно быть таким идиотом — да ещё и не понимать про себя этого! — Серьёзно. Я выгоню, — повторяет он, будто думает, что тогда всё тут же наладится. — Космос тебе по шее за это надаёт, — утомлённо отвечает Венера. Витя Пчёлкин усмехается и виновато чешет затылок под козырьком сдвинутой назад кепки, а Венере хочется вдруг спросить, где это он её достал — голубую, с иностранными надписями. Но она стискивает зубы и молчит. — Это точно, надаёт… — протягивает он с досадой и печально вздыхает. — Я их не звал. Это он, Вень. Правда. — Да мне-то какая разница, Вить? — запальчиво восклицает Венера и только потом думает, что надо бы научиться получше изображать равнодушие: этот её тонкий голосок и раздражённые интонации совсем не вписываются в образ. — А я думаю, разница и ещё какая, — глядит он исподлобья, но прямо и откровенно. Венера смотрит себе через плечо: на крылечке рядом теперь появилась и стоит, скрючившись, Олина бабушка. И почему Витю Пчёлкина так тянет на публичные выступления? Венера вспоминает влажные губы Борис Борисыча, которые касаются её осторожно, будто боятся обидеть или спугнуть. Вспоминает губы Вити Пчёлкина, только сухие и более напористые. Они оба целуются совсем не так, как Венере нравится. Теперь она совсем не так боево настроена, как в тот вечер в Ялте: глядя Вите Пчёлкину в глаза, Венере не хочется ни думать, ни уж тем более говорить о том, с кем она провела этот отпуск в ведомственном санатории и кто водил её по ресторанам. Венере хочется, чтобы хохотание девиц в Светкином доме наделило её праведной уверенностью в том, что она поступала правильно, что она лишь хотела начать новую главу, что теперь никто не смеет её в содеянном винить. Но почему-то даже девицы и их хохот Венеру не спасают. Может, потому, что доверие Вити Пчёлкина она обманывает уже не впервые? Венера думает, что это всё ни к чему хорошему её не приведёт. Думает, что когда Витя Пчёлкин берёт её за руку, ласково гладит пальцы и улыбается, ей нужно послать его подальше и больше не позволять к себе прикасаться; но Венера никуда не уходит, сама держится за него, чувствует тепло и понимает, что соскучилась. — Ну, ты пойми, так надо было, — тихо говорит он, разглядывая мослатую и коричневую Венерину кисть. — Как? — Так, — уходит от прямого ответа Витя Пчёлкин, что Венеру тоже сильно настораживает. — Чтоб всё потом нормально сложилось, надо было потерпеть. — Тебя совсем отпустили? Витя Пчёлкин радостно скалит пасть: — Одна там барышня обещала, что будет осуществлять за мной товарищеский надзор. — Барышня, значит? — переспрашивает Венера, с любопытством прищурившись. — Угу, — снова строит из себя полного недоумка Витя Пчёлкин. — Я-то хотел от неё в тюрьме спрятаться, да вот, видишь, не вышло: таких зараз, как она, ещё поискать… Меня потому и выпустили, что от неё даже следаки отделаться не смогли. Его пальцы всё ещё чертят круги на её запястье, а Венера и не пытается это прекратить. — Мне просто очень нужно её найти, — пронзительно заглядывает он ей в глаза и с нежностью опускает вторую руку на их сцепленные ладони. — Да? — выдавливает заворожённая Венера. — Да, — вторит ей Витя Пчёлкин. — Она мне кое-что должна. Кое-что очень важное. У ворот Светкиного дома возникает одна из разбитных девиц. Только она больше не хохочет, а хмурит тонкие перещипанные бровки. — Ви-ить… — капризно тянет она. Её успевает нагнать Космос и волочет обратно в дом, но девица упирается: она полна решимости привлечь к себе внимание Вити Пчёлкина. Тот оборачивается, а Венера с замиранием сердца ждёт, что он скажет. Правда прогонит, как только что пообещал? Но он ничего толком не говорит, а только машет рукой Космосу, чтобы тот поскорее устранил нежелательную помеху в их с Венерой доверительной беседе. Ей до конца не ясно, чего именно не хочет Витя Пчёлкин: чтоб при виде согласной на всё девицы Венера, только начав оттаивать, снова нашла повод для обиды; или чтоб обиделась согласная на всё девица, увидев Витю Пчёлкина в компании другой — плакал тогда томный и приятный вечер, на который он по-прежнему двулично рассчитывает, хоть и держит за руку не девицу, а Венеру. Венера разочарованно качает головой и хмыкает, вырывает свою ладонь из его пальцев и шагает прежней дорогой — туда, где Оля со своей бабушкой замерли в ожидании развязки напряжённой сцены. Витя Пчёлкин снова зовёт её по имени и даже не один раз, но Венера прежнюю ошибку совершать не намерена и не поддаётся глупому желанию позволить себя остановить. — Проваливай, — хлопает она Олиной калиткой перед его носом. Калитка Венере по грудь, поэтому она может испепеляющим взглядом пресечь попытки Вити Пчёлкина проникнуть за ограду забора. — Иди. Не видишь, тебя там заждались уже. Витя Пчёлкин сжимает доску штакетника до белых костяшек и молча буравит Венеру глазами. Но она в гляделки больше играть не хочет и, гордо вскинув голову, шагает к дому. — Кто это? — шепчет Оля одними губами, подхватывая Венеру под локоть и провожая внутрь. — Никто, — припечатывает Венера. Ей очень хочется, чтобы Витя Пчёлкин был никем. — Ну прямо сериал, — вполголоса комментирует Олина бабушка, встречая их на веранде. — Как в телевизоре! Да, Олюшка? Оля ничего не говорит и, онемев от накала эмоций, прижимает руку к груди. Венера, сама того не предполагая, попадает в ловушку: шофёр Борис Борисыча уехал, а Венерин жигулёнок так и остаётся припаркованным у Светкиного дома. Ей бы пойти и на правах полноценной хозяйки его забрать, но появляться там снова у неё нет ни малейшего желания. С Олиной веранды за густыми ветками видно только огни в окнах, зато громкий мужской гогот и тоненькое женское щебетание доносится непрерывно. Венера напрягает слух и с переменным успехом пытается распознать голосок той девицы, что погналась вслед за Витей Пчёлкиным, и чувствует, как тлеют и дымятся края огромной чёрной дыры внутри, где-то под рёбрами. — Может, участковому? — выводит Олю из себя гомон пьяных голосов. — Да ну, — хмурится Венера, которая не хочет, чтобы противная девица замолкала. — Ещё не хватало милицию отвлекать из-за этих идиотов. — Надоели они жутко, — жалуется Оля. — Как нагрянут — спать ночью просто невозможно. — И часто тут такое? — Ну, бывает время от времени… Брата твоего я видела. И ещё один с ним, крепкий такой… А вот этого, который сегодня приехал, что-то не узнаю. Венера думает, что надо будет изъять второй комплект ключей из ящика отцовского стола. Хотя тут же сама с собой и спорит, доказывая неэффективность подобной меры: разве сможет это пресечь разнузданные вакханалии хоть ненадолго? Как будто Витя Пчёлкин больше не найдёт, где похохотать в своё удовольствие с противными девицами! Нет, на его счёт Венера наивных иллюзий больше не питает. Дыра в груди становится шире. — А этот в кепке… — вдруг вкрадчиво спрашивает Оля и заговорщически шевелит бровями. — Вы с ним… да? Ты поэтому была такая довольная? — Когда это я была довольная? — недоумевает Венера с ядом в голосе. — И то верно. Не была, — смотрит Оля вдаль и пригубливает чай из южных трав, ещё пахнущих морем и жарой. — Но ты определённо изменилась. Знаешь, что я думаю, Венер? — Ну просвети, — вздыхает она и смотрит на Олю со скепсисом. — Что ты там такого важного думаешь? — Думаю, что ты влюбилась, — выдаёт та с нахальной улыбочкой на миловидном личике, по которому пляшут тени, что отбрасывает, покачиваясь, большой абажур с бахромой. — Ты иногда как ляпнешь, Оль. Хоть стой, хоть падай, — отвергает Венера идиотское предположение и сама делает большой глоток травяного отвара, чтобы смочить пересохшее вдруг горло. В сбор, должно быть, положили какой-то бодрящей травки: пульс вдруг ощутимо учащается и стучит в висках. — По-у-ши, — глядя на отводящую в сторону глаза Венеру, заключает Оля. — В этого вот с кепкой и влюбилась. А он — в тебя. Ох, знаешь, Венер, вот бы и мне ка-ак влюбиться — и чтоб вот как у вас: он за тобой, а ты от него… А потом… потом… Оля неистово заходится в описании красочной романтической сцены (которое состоит преимущественно из местоимений, междометий и мечтательных вздохов), и сцена эта получается ну до такой степени сентиментальной, что достойна разве что страниц самой вульгарной беллетристики, а не суровой прозы жизни. Венера вставляет свои язвительные, но, впрочем, довольно беззубые комментарии, и они лишь убеждают Олю в дерзкой мысли: истинная причина Венериного раздражения заключается в её собственных любовных терзаниях. — Олечка, идите сюда, уже начинается! — зовёт их из дома бабушкин голос, и они обе идут на её призыв: по телевизору показывают очередную серию “Рабыни Изауры”. И Венера понимает, откуда у Оли в голове все эти фантазии. В двенадцатом часу ночи Венера, так и не уехавшаяя восвояси на электричке, выходит на веранду и замечает, что веселье в соседнем доме прекратилось, а окрестности напрочь погрузились во тьму и даже среди веток над Олиным домом не проглядывают огоньки соседских окон. — Рано они сегодня, — бормочет Олина бабушка и кутается в вязаную шаль, возвращаясь из сада. — Обычно по полночи гудят. Олюшка тебе там наверху уже постелила… Олина бабушка суёт ей горсть только что собранной малины, пахнущей сладко-сладко и так по-летнему, а потом целует усевшуюся на плетёном кресле Венеру в макушку. Венера с благодарностью за всё — и за малину, и за кров, и за тепло — кивает и обещает скоро подняться, чтобы тоже лечь спать. Она жмурится и ощущает себя у Оли как дома. Спрятавшись где-то в раскидистых кустах, поёт соловей. Поёт заливисто и красиво, да так громко, что у Венеры чуть в ушах не трещит. Но ей не до птичьих песен: не по себе от того, что из Светкиного дома не доносится ни единого звука. Что они там делают? Ведь вряд ли ж спят — время почти детское. Она пересыпает малину из рук в свою пустую чашку, запечатлевшую ненадолго аромат душистых трав, и почти крадучись идёт туда, к дому, где всё подозрительно и тревожно затихает. Ночь Венеру почти ослепляет, но она, жмурясь и привыкая ко тьме, видит, что жигулёнка на месте нет. Уехали?.. Почему? Из-за того, что заявилась Венера и испортила всем настрой? Она замечает, что в одном из окон всё-таки виднеется тусклый свет. Венера подходит ближе, крепко сдавливая ручку чашки с малиной — тонкий фаянс уже обещает от такой хватки смиренно треснуть. Душу гложет неясное разочарование: и правда, кажется, все уехали, а лампу наверху — там, кажется, Светкина спальня — просто забыли выключить. Венера раздумывает: стоит ли вернуться за своим комплектом ключей и погасить свет, чтобы не жечь напрасно электричество? Да и не лишним будет проверить, остался ли дом изнутри целым… Но Венера боится, что если она зайдёт, то увидит что-нибудь, от чего станет очень больно. Что какой-нибудь след яркой помады на ободке стакана даст ей понять: во время оголтелого веселья никто о ней, Венере, даже не вспоминал. А чего о ней вспоминать? Кто она такая?.. — Чего крадёшься? — раздаётся вдруг рядом как гром среди ясного неба, и Венера чуть не подпрыгивает от неожиданности. — Я не крадусь, — отвечает она стойко. — А по-моему, крадёшься, — не верит ей Витя Пчёлкин. Чиркает спичка, и возле его лица загорается крохотный огонёк подпаленной сигареты. — Чего хотела? — Проверить, что с домом. И вообще, я… — Венера теряется в поспешных попытках придумать отговорку: — Я малину собираю. Вот. Просто не шумлю на всю округу и людям не мешаю, как некоторые. Она демонстрирует Вите Пчёлкину свою чуть не треснувшую чашку, по дну которой сиротливо болтаются две размякших от сока ягоды: как съела остальные, сама и не заметила. — Негусто, — заглядывает внутрь он. — Я у нас с кустов в саду всё съела, — находится Венера. — А у Светки малины много. Вот я и пришла. — Ага, и ты думаешь, я тебя вот так пущу? Я малины, может, сам хочу. — А ты не на свою малину рот не разевай, — возмущается Венера, но чувствует себя до ужаса нелепо: ну какая ещё малина? Какое ей до Светкиной малины дело? — И ты что, даже не угостишь по дружбе? — Был бы другом — угостила бы. А так… — А так я кто? — А так ты — дурак, — не упускает возможности уколоть Витю Пчёлкина она. — Согласен, — вдруг отвечает он повержено, и Венера даже на секунду приходит в полнейшее недоумение. Но злорадствовать она, конечно, не торопится, потому что Витя Пчёлкин добавляет: — Только и ты тоже — круглая дура. Венера захлёбывается возмущением, и две несчастные ягоды, которые с любовью собирала Олина бабушка, летят в Витю Пчёлкина, а он и увернуться-то не успевает из-за темноты и неожиданности. — Да чего ты сразу, — вытирает он со щеки капли малинового сока, приняв безоговорочное поражение. — Это Космос сказал, а не я. — Тогда и он своё получит, — выплёвывает Венера сквозь зубы. Витя Пчёлкин облокачивается на забор и становится к Венере ближе. Дым от его сигареты лижет ей лицо. Венера болезненно щурится: в глазаж режет. — И это тебе меня передали на поруки? — осуждающе качает подбородком Витя Пчёлкин. — С такими-то надзирателями, не брезгующими рукоприкладством, я быстро вернусь за решётку. Это как пить дать. — Не знаю, под чьи поруки и в чьи руки там тебя передали, а лично я свои — умываю, — проговаривает она чётко и поджимает губы. — А как же долг настоящей комсомолки, Венера Юрьевна? Витя Пчёлкин виснет на досках забора, цепляясь за них пальцами и отклоняясь назад под углом градусов в сорок пять. Венера искренне хочет, чтобы доски эти сейчас не выдержали, переломились пополам и Витя Пчёлкин приземлился на землю, да желательно побольнее. Витя Пчёлкин, как ни в чём не бывало, продолжает: — Как же вся эта чепуха про “наставить на путь истинный оступившегося гражданина”?.. “Привить ему светлые идеалы социализма”?.. Мне в суде твоё письмецо дали почитать, ты не думай. Я ж даже расчувствовался! А оказывается, вот чего стоят все твои убеждения, да, Веньк? Куста малины они стоят? Недорого, что тут сказать... — Тебя наставишь, — хмыкает она и принимается загибать пальцы: — Алкогольные возлияния… Между прочим, спиртное самое дешёвое, как у настоящих алкоголиков, это уже диагноз... Антисоциальное поведение, шум в неположенное время… Кража чужого имущества, наконец… Витя Пчёлкин округляет глаза: — Какая кража?! — вытягивается струной он и прекращает испытывать доски забора на прочность. — Как — какая? — складывает Венера руки на груди. — Машина моя где, а, уголовник? Я-то знаю, что грабёж тебе вменяли вполне даже справедливо, так что за своим имуществом слежу, а его, как видишь, и след простыл… Витя Пчёлкин опускает брови. — Космос увёз, — объясняет он и бьёт носком ботинка по забору. — Неужто со всей честной компанией? Витя Пчёлкин не отвечает, но смотрит себе под ноги. — И тебя с собой не взял? — Я сам не поехал, если хочешь знать, — вскидывается он и смотрит на Венеру. Она отворачивается и прислоняется спиной на штакетник, устремляя гордый взгляд вдоль просёлочной дороги, ведущей к выезду на автотрассу. — Девочки, наверное, расстроились, — с напускным сочувствием в голосе тянет она. — Да ну их, — фыркает Витя Пчёлкин. — Вень… Она с обидой передёргивает плечами, когда на них опускаются его руки. — Ну меня ж без тебя снова посадят, Вень… — А я сказала, что тебе туда и дорога, — в сердцах вновь встряхивает она уже опустевшей чашкой. — Совсем меня не жалко? — А тебе меня было жалко? — взвивается она, наконец, выпуская обиды в ночную тьму. — Когда я просила тебя всё признать и выйти, наконец, на свободу, а ты сказал, что не станешь стучать на своего Хряща, тебе меня было жалко? — Очень, — произносит он у неё над ухом, и Венера, изо всех сил сдерживая всхлипы, косит глаза на его профиль, но головы не поворачивает. — Очень было жалко. Он обнимает её и утыкается носом Венере в висок. — Врёшь, — со злым недоверием говорит она. — Не-а, — не размыкая губ, отрицает он. — Последним гадом себя чувствовал. Ты столько сделала, даже адвоката притащила. Этого своего хрыча напрягла. Он ко мне тоже заходил, ты знаешь?.. Венера всё-таки поворачивает к нему лицо, и они едва не соприкасаются кончиками носов друг с другом. — Зачем? — Так он всех сдать и уговаривал, — прижимает Витя Пчёлкин теснее к себе Венеру, безошибочно уловив, наверное, что лёд в Венерином сердце оттаивает. — Знаешь, Венька, тот он ещё проходимец… Венера, затаив дыхание, нервно постукивает ногтём по фаянсовому боку чашки. Стоит ли говорить сейчас, что она позволила Борис Борисычу, которого Витя Пчёлкин считает проходимцем, себя поцеловать?.. — Так почему тебя всё-таки выпустили? — спрашивает она вместо этого. Витя Пчёлкин резко втягивает носом запах подмосковного лета, смотрит перед собой, а потом беспечно встряхивает волосами. — Да сообщник мой всех сдал, — объясняет он. — И Хряща, и остальных… Венера пристально всматривается в его ребячливую улыбку, которую освещает огонёк зажатой в зубах сигареты. Она сигарету у него изо рта всё-таки выхватывает, бросает на землю и топчет ногой окурок. Витя Пчёлкин не спорит. — А ты причём? — А я, получается, больше был им и не нужен при таком раскладе, — поводит Витя Пчёлкин её к очевидному заключению. — Вот они и пошли на все эти условия про поруки и всю эту ерунду. Охота им как будто лишний рот за казёный счёт содержать. А так… Мне сказали, ещё и с моей зарплаты будут что-то удерживать. Во устроились, прикинь?.. Получается, не тратить на меня будут, а наоборот — зарабатывать… Так если подумать, то разгул преступности нашему государству очень даже выгоден. Жалко только, в “Националь” нам с тобой теперь ход заказан… — А он почему сдал? — вмешивается Венера в поток его речи с новым вопросов. — Сообщник. Он, значит, мести Хряща не боялся? — Боялся, наверное. Просто, наверное, меньше, чем тюрьмы, — с хмурым видом отвечает Витя Пчёлкин. Она разочарованно вздыхает. — Ну прости, что я у тебя просто бесстрашный… — произносит ей Витя Пчёлкин, прижавшись своим лицом к её щеке. — Безответственный это называется. — Ну уж, — парирует он, — с этим ты точно не по адресу. Я если совершил преступление и готов понести наказание, где ж тут безответственность? Венера в очередной раз горько вздыхает и не спорит, а вместо этого затылком укладывается на его плечо. — Кос, наверное, сегодня уже не вернётся… — многозначительно замечает Витя Пчёлкин, чьи руки уже опускаются Венере на талию. — Зачем ты там, говоришь, пришла? Дом проверять? Так пошли, — шепчет он ей на ухо, — всё покажу. Там и коньяк ещё остался… ❣️ Любимый читатель! НЕ ЗАБУДЬ ПОБЛАГОДАРИТЬ АВТОРА ЗА ЕГО ТРУД💖 ▪️ нажми "Жду продолжения"! ▪️ напиши в отзывах "спасибо"❣️ Обратная связь помогает мне БЫСТРЕЕ писать продолжение ✍🏻