Конец прекрасной эпохи

X

«ШПИОН, ВЫЙДИ ВОН!»

— Но настоящая проблема Уилла, — сказал сэр Колин, — в том, что он не видит зла. Для него это теоретически безликая мировая сила, которую нужно уничтожить. Он совершенно слеп к нему, когда оно находится близко.

Дж. К. Роулинг

***

      Звонок Венеры застаёт отца в Новосибирске. Сама она уже в Москве, а Космос — в Склифе, куда его благополучно переправили усилиями всех сопричастных. Отец отпрашивается домой на несколько дней, выслушивает не очень складный рассказ о том, как это всё случилось, горько вздыхает и спрашивает:       — Что с институтом?       Венера пожимает плечами. Академический отпуск на текущий семестр Космосу оформили без особых проволочек; но Венера боится, что одним семестром (или даже двумя, как подсказывает ей чутьё) дело не ограничится, и если здоровье восстановить удастся, то вот восстановиться на курсе, если перерыв в учёбе затянется, будет задачей со звёздочкой — ей так сказали в ректорате и даже не стали выслушивать весь список отцовских титулов.       — Да уж… — трёт дужку очков папа и разочарованно мотает головой. — Может, удастся потом пристроить его к себе…Правда, какой из него физик, сама знаешь…       Он пару раз наведывается к Космосу, убедившись, что тот в своём уме, при всех конечностях и в почти уже твёрдой памяти, и в скорости уезжает обратно в Новосибирск — к тому космосу, который его волнует больше сына. Мачеха, ни разу не проведавшая пасынка в больнице, едет с ним, и Венера снова остаётся в квартире одна.       Зато почти постоянно рядом трётся Витя Пчёлкин, бодрый и полный энергии; Венере порой кажется, что он вполне готов благословить Космоса за то, что тот угодил в опасную для жизни передрягу и теперь у Вити Пчёлкина есть резонный повод торчать у Венеры дома, у Венеры в машине, у Венеры в голове, наконец.       Его присутствие всегда, везде и сразу перестаёт Венере претить. Она к нему привыкает. Привыкает, что у Вити Пчёлкина в любой ситуации припасена жестяная шайбочка с монпансье, а картинки на крышке шайбочки периодически меняются (ни разу ещё не повторялись: он, должно быть, специально подыскивал разнообразные коробочки).       Венера их рассматривает, ощупывает пальцами тиснёный гнущийся металл и вертит в руках, когда Витя Пчёлкин предусмотрительно суёт ей эту гремучую коробку в ожидании конца осмотра Космоса у очередного врача. Знает, что Венера нервничает. Витя Пчёлкин сам монпансье не любит, он любит смолить, как паровоз; но разноцветные конфетки в кармане носит для Венеры, потому что она-то их обожает. Иногда у Вити Пчёлкина кончаются сигареты, а вот леденцы есть всегда, их запасы ещё ни разу не иссякли. И Венера к этому привыкает.       Она воспринимает трущегося рядом Витю Пчёлкина как нечто само собой разумеющееся и уже необходимое. Ещё она испытывает облегчение от того, что он умеет договариваться с людьми. Не так, как Венера: Венера знает нужных людей и умеет их просить об услугах, но когда дело доходит до общения с простым медицинским персоналом, например, она не знает и пары нужных слов.       Венера неожиданно для себя выясняет, что не всё можно решить звонками папиным друзьям. Они, папины друзья, могут помочь с палатой в Склифе, могут помочь договориться, чтобы Космоса не отчисляли из института. Но оказывается, что папины друзья не всемогущи, и вот что касается склифовских медсестёр — так тут никакие папины друзья не могут заставить надменных женщин в белых колпачках делать Космосу уколы без долго не сходящих потом синяков. Да и нелепо и не принято просить важных папиных друзей о помощи в таких мелочах.       А Вите Пчёлкину ничего не стоит эту проблему решить. Вот так перебросится он парой необременительных фраз с суровой девицей на сестринском посту, абсолютно глухой к Венере и её беде, и та невероятным образом преображается, тут же становится другим человеком — почему-то удивительно к брату благосклонным.       Не ленится спрашивать, не душно ему или не холодно ли, заботливо приносит вторую подушку, даже сердечно жалеет, когда нужно, а как только врачи дают разрешение — возит Венериного брата на коляске в больничный сквер дышать свежим воздухом по утрам и в обед, читает последние передовицы и развлекает беседой, пока для вечерней прогулки не приедет в Склиф Венера. Пыль у брата в палате протирается дважды — а иногда и трижды — в день, грязное постельное сменяется на следующий же день после того, как было постелено; даже больничную стряпню Космосу приносят самому первому, чтобы ничего не успело остыть, и аж в двойном размере.       — Ну курорт! — шутит Космос, ухмыляется и живо орудует ложкой, пока Венера смотрит ему в тарелку и думает, что дополнительная порция этих харчей лично её бы не воодушевила, а скорее даже наоборот — лишила б всякого аппетита.       Использовал ли Витя Пчёлкин ещё какие-нибудь средства увещевания медперсонала, кроме личного обаяния, Венера не знает и не спрашивает: ей нравится разделять с кем-то ответственность и совсем не переживать о вещах, лежащих вне её юрисдикции, коль скоро всё идёт так гладко и не требует вмешательств.       Она даже выдыхает вместе с облаком пара в мартовскую стыль какое-то непривычное чувство лёгкости, пока Витя Пчёлкин толкает Космоса в кресле-каталке вперёд по тщательно расчищенной дорожке. Венера бредёт рядом и прячет мёрзнущие ладони в карманах пальто с песцовыми манжетами на рукавах: перчатки забыла в машине. На этот раз прогулочный маршрут лежит через Аптекарский огород: больничный сквер Космосу — да и Венере — успел порядком надоесть.       — Завтра Фил вернётся. Тоже заскочит, — говорит Витя Пчёлкин, останавливается возле берега пруда, а потом чешет затылок и косится на Венеру. — Слушай, ты это, может, пойдёшь у врача спросишь, когда Коса домой можно будет забрать?       Венера с лёгкой досадой закатывает глаза:       — Не раньше, чем через несколько недель, — наизусть отвечает она. — Уже столько раз спрашивали, и ответ всегда один.       — Это нам полторы недели назад сказали. А за неделю до этого — то же самое. Только недели скоро станут месяцами, — спорит Витя Пчёлкин. — Иди спроси ещё разок. Только как следует, Вень! Я тебе говорю: у них все нормы рассчитаны на доходяг и пенсионеров, а Космос вон какой здоровый, им всем фору даст.       Витя Пчёлкин переглядывается с Венериным братцем, и тот его, разумеется, поддерживает:       — Да, Вень… — аккуратно кивает он травмированной головой. — Врач вроде хотел с тобой поговорить. Сходи, пока он на месте. Там чё-то важное.       Венера оглядывается назад: путь уже пройден приличный и топать обратно ей совсем не хочется.       — А сразу почему не сказал? — недоверчиво переспрашивает она братца.       Космос ловит быстрый взгляд Вити Пчёлкина.       — Так он же это… — тихонько стучит кулаком по макушке товарища тот. — Контуженный. Имя своё с трудом помнит. Да?       Космос корчит придурковатую рожу, дёргает глазом и скашивает к переносице зрачки — устраивает показательный номер, чтобы аргумент Вити Пчёлкина звучал как можно убедительней. На Венеру это всё плохо действует.       На поиски врача она, конечно, всё равно идёт, хотя не особенно верит Космосу. А настойчивое желание Вити Пчёлкина сплавить её куда подальше уж и вовсе вызывает серьёзные подозрения: пока Венера доберётся до больничного крыла, пока отыщет нужный кабинет, пока выяснит, что там от неё хотели, Космос с Витей Пчёлкиным будут предоставлены сами себе аж минут пятнадцать чистого времени — и это по самым скромным подсчётам. Однако проявить легкомыслие тоже нельзя: вдруг Космос не врёт и докторам есть, что сообщить?       Но Венера оказывается права: лечащий врач, с которым она по удачной случайности сталкивается на проходной, рад Венеру видеть, но не помнит, чтоб вызывал к себе. И вообще — так он говорит — выздоровление братца движется быстрее, чем предсказывали самые смелые прогнозы.       Поэтому-то Венера возвращается к месту, где оставила братца с товарищем, другой дорогой — в обход. Крадучись подбирается к ним со спины и, не давая знать о своём возвращении, замирает среди голых древесных стволов в десятке метров от лавки, на спинке которой Витя Пчёлкин, как нахохлившийся голубь, сидит со спрятанными под курткой руками и разговаривает с Космосом:       — Я, когда там ещё были, поспрашивал, что это за пассажир такой, знает его кто, нет. Но глухо. Один, думаю, работает. Зато здесь в Москве нашёл типа, у которого друга также осенью обчистили. Только он не выжил, — Витя Пчёлкин поворачивает голову к Космосу; тот тоже глядит на него исподлобья. Они молчат с минуту, а затем Витя Пчёлкин подводит итог: — Хрящ считает, его навёл кто-то.       — Ты ж сказал, что этот тип один работает.       — Группировки за ним нет, иначе бы я быстро концы нашёл. А кто-нибудь, кто в доле и помогает с поиском дурачков при бабках — почему нет? Наверняка имеется…       — Думаешь, из своих кто?       Венера видит, как над головой Вити Пчёлкина поднимается сизый дым от сигареты.       — Тот, кто знал, что у тебя при себе столько барахла будет, — подумав, соглашается он с Космосом. — Ты бабу эту, у которой жил, давно вообще знаешь?       Пауза затягивается, а вопрос повисает в воздухе и, в отличие от табачного дымка, не растворяется и только густеет. Венера боится дышать, чтобы не выдать себя.       Космос тяжело вздыхает, крепко задумавшись, и запоздало говорит:       — Пару месяцев, наверное. Не больше. Иногда пересекаемся с ней, но там ничё серьёзного. А чё она?       Витя Пчёлкин спрыгивает со скамейки, и Венера рывком прячется за ближайшим стволом, с опаской выглянув из-за него краешком глаза. Витя Пчёлкин теперь стоит, но по-прежнему спиной к Венере, курит частыми затяжками, бросает окурок под ноги, топчет его подошвой и слишком уж медлит с ответом.       — Хрящ сказал привезти её к нам. Ещё раз поспрашивать. — Венере приходится до предела напрягать слух, чтобы разобрать его слова.       Она припоминает, как Хрящ интересовался, хорошо ли спрашивали девицу, к которой ушёл из дома Космос, и по-настоящему столбенеет от страха. Дальнейшие слова Вити Пчёлкина ситуацию не улучшают:       — Ты-то как насчёт этого? — интересуется он у хранящего молчание Космоса. — Не против? А то вдруг у вас там любовь или чё… Просто Хрящ, он… Ну, ты его знаешь. Он не посмотрит, что баба. Живого места не оставит.       — Да не, какая любовь, — всплескивает Космос ладонью. Венеру до костей пронимает безразличие, которое сквозит в голосе родного брата. — Если это она навела… Короче, пусть Хрящ её обработает, я не против. Может, она выведет на этого гада, который меня… — он демонстративно массирует затылок и всё-таки цокает языком с явной досадой: — Мордашку только жалко, конечно. Девка-то симпатичная.       Витя Пчёлкин хмыкает: Венера видит, как вздрагивают от этого его плечи. Он по-прежнему смотрит в даль над замёрзшей водой.       — А Веньку не жалко тебе? — спрашивает он холодно.       Венере противно, что её имя фигурирует в этом диалоге. Уж тем более — в качестве оправдания делам совсем уж дурным.       Космос сначала молчит. Венера начинает пятиться назад, стараясь не шуметь и ступать по протоптанным тропинкам, чтобы снег не хрустел под ногами. Но напоследок всё равно слышит:       — Я потому и не против. Ты мне скажи потом, что и как.       Венера уходит молча, не попрощавшись ни с Витей Пчёлкиным, ни с Космосом. Венере страшно. Теперь она боится не за брата, она боится его самого и безразличия, с которым он обсуждал с Витей Пчёлкиным… А что, собственно, обсуждал? Незаконные методы допросов — так нужно было полагать. Венера дурой не была и прекрасно понимала, что где одна статья уголовного кодекса, там же поблизости и другая: сначала спекуляции контрабандой, потом — членовредительство.       И что же будет дальше, господи боже?       Венера сидит на обитом искусственной кожей водительском сиденье жигулёнка, держит руки на холодном руле, бездумно вперившись глазами в мутное по краям лобовое стекло. Пытается сообразить, что делать. Мысли тревожно мечутся в голове, но Венера, собрав всё своё хладнокровие в кулак, по очерёдности пинцетом выуживает из жужжащего роя по одной — разумной, вменяемой и здравой мысли. Вертит перед внутренним взором, взвешивает за и против.       Сбоку раздаётся стук и заставляет её отвлечься от составления плана действий.       — Эй, — машет в окно Витя Пчёлкин с красными от мороза щеками и носом. — Ты чего?       Голос звучит глухо. Витя Пчёлкин дёргает ручку двери — запереть её Венера не подумала — и впрыгивает в салон.       — Ты чего? — обеспокоенно повторяет он. — Врач чё-то сказал?       Венера мотает подбородком. Взгляд у неё всё-такой же расфокусированный, недоумевающий.       — Чего тогда? Случилось что-то?       — Всё нормально, — трясёт Венера головой. Хватает с приборной панели перчатки и машет у него перед глазами. — Вот, забыла, а руки мёрзнут.       — А тут чего сидишь?       — Греюсь, — отбивает подачу Венера.       Витя Пчёлкин недоверчиво вскидывает бровь.       — Тут холодней, чем снаружи, — справедливо замечает он.       Венера согласно кивает и поворачивает ключ зажигания. Печка постепенно прогревает салон, запах табака и больницы становится ярче.       — Я Коса в палату уже отвёз, — хмурит лоб Витя Пчёлкин, глядя на Венеру всё с той же тревогой. — Прощаться с ним не будешь?       — Да ладно, — старается Венера придать своему виду беспечности и массирует одеревеневшие от ледяного руля пальцы: Венера даже не заметила, как из-за холода стало ломить кости. — Всё равно завтра опять приеду. Не так-то уж он по мне и скучает…       В конце фразы с губ всё равно срывается огорчённый вздох.       — Да ты чего, Вень, — спешит ободрить её Витя Пчёлкин, приняв прискорбность её вида слишком близко к сердцу. — Обиделась, что мы тебя прогнали? Просто обсудить надо было кое-что, ну… наши, мужские, дела, понимаешь?       Венера смотрит, как он улыбается ей, по-мальчишески и нежно; как розовеют щёки после улицы; как негустая редкая щетина на фоне этого румянца делает его лицо ещё более ребяческим и юным. И Венера вспоминает, что за ужасы обсуждались всё этим же лицом буднично и небрежно полчаса назад.       Две картинки срастить в воображении не получается. Одна из них, хоть и развернулась у Венеры перед собственными глазами, случилась не взаправду. Привиделась. Почудилась.       У людей не бывает одновременно и злых, и добрых лиц. Лица должны отражать людскую натуру сразу — однозначно и откровенно. Венера не понимает, чему верить.       — Ты домой? — спрашивает Витя Пчёлкин, пока Венера его в замешательстве рассматривает.       — Да, наверное, — едва выдавливает из себя она и, снова растерев руки и почти вплотную прижав пальцы к решётке печки, жалуется: — Сейчас, только согреюсь, а то руль еле держу…       Они трогаются с места минут через пять, на протяжении которых слышно только тарахтение мотора, тихое бурчание радиолы, включенной от скуки Витей Пчёлкиным, и Венерины неосторожно оброненные цоканья языком.       — Так что врач-то? — напоминает Витя Пчёлкин.       — А? — выныривает она из тревожных дум. — Врач? Сказал, всё лучше, чем предполагалось. И правда, может, поскорей его домой заберём.       Витя Пчёлкин один раз звонко бьёт в ладоши.       — Я ж сказал: Кос ещё всем покажет!       Довольный собой, он сползает по спинке сиденья вниз, но Венера одним свирепым взглядом пресекает едва не свершившееся злодеяние: Витя Пчёлкин, забывшись и уже успев задрать одну ногу, передумывает укладывать свои грязные ботинки на приборную панель “Жигулей”.       — Ты тут с Космосом так и ездил, да? — догадывается она, припоминая, как приходилось оттирать тряпками каждый сантиметр салона после братцевых поездок.       Витя Пчёлкин снисходительно хмыкает, совсем не чувствует за собой вины и выжидательно сверлит Венеру глазами:       — Ну что, — он облизывается и всё-таки усаживается на сиденье прямо. — Когда в “Националь”?       — Какой ещё “Националь”?       — Ты говорила, когда всё устаканится…       — Так ничего и не устаканилось, — снова отворачивается Венера лицом к лобовому стеклу.       — Ну как же, — не соглашается он. — Ты чудище наше видела? По-моему, он единственный, кто на больничных харчах умудряется жиреть. Рожа уже во! — Витя Пчёлкин рёбрами ладоней очерчивает в воздухе прямоугольник с диагональю сантиметров пятьдесят, примеряет его к своим щекам и наглядно демонстрирует результат Венере. — А чего, я бы тоже так отдохнуть не отказался. Лежишь себе, жрёшь да гуляешь, с медсестричками общаешься, я там пару симпатичных видел… Лафа полная.       Венера закатывает глаза.       — Короче, — Витя Пчёлкин серьёзнеет и категорично бьёт кулаком по дверце бардачка, а Венеру такое обращение с её имуществом возмущает. — Сегодня. Пошли. Отметим хорошие новости, а то ты уже совсем от нервов бледная стала, как смерть с косой. Больные, знаешь, должны смотреть на счастливые лица, объевшиеся рябчиков и ананасов, чтобы из чувства классовой борьбы побыстрее поправляться. Это я тебе серьёзно говорю. Так что не спорь. К тому же, у меня с утра во рту ни крошки.       Венера, по большому счёту смирившись и не находя в себе желания дать ему отпор, всё-таки обводит Витю Пчёлкина скептичным взглядом, а потом без всякой надежды на успех выдвигает свой последний и единственный аргумент.       — Тебя не пустят. Ты на себя посмотри: в этом разве что из жалости погреться в вестибюле дадут. И то… если швейцар сегодня в хорошем настроении, — её взгляд перепрыгивает с дутого пуховика ярко-синего цвета, который у Вити Пчёлкина неизменно широко распахнут, на джинсы, в которых никакой “Националь” и подавно не светит. — Там обедают приличные люди.       — Твои приличные люди ни черта не понимают в хороших вещах, — огрызается Витя Пчёлкин и смахивает невидимые пылинки с джинсовых коленок. Такой чепухе, однако, его дух не сломить: — К вам заедем, я у Косматого пиджачок какой-нибудь позаимствую.       В “Националь” их пускают: Витя Пчёлкин не скупится и суёт швейцару несколько хрустящих купюр, а тот их номинал и общую сумму узнаёт, кажется, на ощупь, смягчает неприступное выражение лица и благосклонно пропускает их в светлый зал ресторана.       Витя Пчёлкин важно поправляет полы пиджака Венериного братца, из которого тот вырос пару лет назад, а Витя Пчёлкин, не такой широкоплечий и рослый, поместился почти в самый раз.       — Что тут у нас… — глядит в список блюд он, разместившись с Венерой за столиком возле окна, и взмахивает рукой в такт словам: — Крабы… Хочу! И от икры не откажусь… Осетрина… по-царски. Несите, раз по-царски!       — Нет, — через губу отвечает официант со смешными короткими усиками над губой.       — Чего это нет? — негодует Витя Пчёлкин, а официант покровительственно складывает руки за спиной и задирает подбородок:       — Осетрины по-царски нет. Подаём только по вечерам. И особым гостям… — добавляет он, выразительно дёрнув бровью. — Из осетра есть шашлык.       Витя Пчёлкин, поглощённый изучением меню, жеманства официанта к Венериной радости не замечает.       — Тогда несите шашлык. Ты чего, Вень? Выбирай. Не стесняйся.       — Я всегда беру де-воляй, — откладывает Венера в сторону свой экземпляр картонной книжицы в сдержанном бело-голубом оформлении. — И бутылочку “Боржоми”, пожалуйста.       — Чего-чего?       — Де-воляй. Котлеты такие, — с лёгкой улыбкой объясняет Венера. — Из курицы. Тут вкусные, очень нежные.       — Ты чего, Вень, котлеты и в столовке дают, — хмурится Витя Пчёлкин и искренне недоумевает, почему Венера не закажет у напыщенного официанта в безупречно-белой рубашке ни крабов, ни осетрины, ни, на худой конец, нарезки из сервелата.       — Ты это… — он прочищает горло, оглянувшись на уплывающего в направлении кухни официанта, придвигается ближе к Венере и накрывает её пальцы своей тёплой ладонью. — У меня деньги есть, ты не переживай. Сколько угодно чего бери, это не проблема…       Венера смотрит на него задумчивым взглядом. Пиджак Космоса у него на плечах всё-таки чуть топорщится, а волосы, как Витя Пчёлкин ни изворачивался перед зеркалом в ванной, успели уже непослушно взлохматиться по дороге до ресторана.       — Я просто не люблю ни икру, ни осетра, Вить, — убедительно отвечает она, но кисти из-под его руки не убирает. — Люблю курицу. И пюре. Скажи…       Она опускает глаза на их сцепленные руки. Витя Пчёлкин то ли сознательно, то ли машинально поглаживает фаланги Венериных пальцев и ласково чертит на тыльной стороне ладони круги: со стороны они, должно быть, похожи на пару влюблённых.       — Космос, он… — она закусывает губу, а Витя Пчёлкин ловит каждое Венерино слово и даже наклоняется ещё ближе, чтобы ничего не упустить. — У него… ну, как… на личном фронте? Он с кем-то гуляет?       Венера почти неуловимо, под лёгким-лёгким углом, опускает голову вбок — изображает робкий, но очень сдержанный интерес. Выглядеть старается наивной и смущённой из-за деликатности темы; такой, какой Витя Пчёлкин с братцем себе Венеру и представляют.       — Так ты у него спроси, — Витя Пчёлкин сразу на провокацию не поддаётся.       — Он же мне ничего не расскажет, — мелодичным голосом возражает она и смотрит на него круглыми доверчивыми глазами. Женское чутьё, подсказавшее Венере обезоружить соперника взмахом чёрных от туши ресниц, не обманывает: Витя Пчёлкин заметно сбит с толку её хитрыми уловками. — Я там, у… ваших друзей слышала, что он жил у какой-то девушки, когда ушёл из дома. А я даже не знала, что у него кто-то есть. Это серьёзно? Ты её знаешь? Кто она?       Витя Пчёлкин сникает и мрачнеет. Говорить про это ему совсем не хочется, и Венера прекрасно понимает, почему.       — Да не бери в голову, просто какая-то… — он прерывается на полуслове.       Должно быть, если б не подплывший официант, Витя Пчёлкин себя бы не сдержал и одарил бы неизвестную девицу красочной характеристикой. Но интерес к беседе у него теряется сразу же, как только перед ним водружаются фарфоровые тарелки с деликатесами всех мастей. Свободного пространства едва хватает, чтобы уместить всё, что Витя Пчёлкин назаказывал, а затем попросил докучи вынести сразу и без проволочек. Глаза у него горят живым огнём, а официант глядит на посетителя с нескрываемым пренебрежением: понимает, что Витя Пчёлкин всё это видит впервые, а в понимании официанта “Националя” хуже греха у человека за душой быть не может.       — Ваш де-воляй, Венера Юрьевна, — перед Венерой же его голова склоняется почтительно, потому что он когда-то уже обслуживал их вместе с Борис Борисовичем.       Лицо Вити Пчёлкина после этого меркнет и лоснится от удовольствия уже не так ослепительно и лучезарно, как жирный ломоть сёмги: видимо, мысль о Борис Борисыче посещает и его.       — Попробуй, очень вкусно, — обворожительно улыбается Венера кусочкам шашлыка из осетрины, нанизанным на шампур. — А ты точно уверен в своих силах?       Витя Пчёлкин приосанивается и на Венеру смотрит снисходительно, всем видом показывая, что эти сомнения в его способностях ему крайне оскорбительны. Без малого минут сорок за тем он блистает перед ошеломлённым залом “Националя” всеми гранями своего таланта по уничтожению деликатесов: пробует и сервелат, и чёрную икру, и крабов, и осетрину, и севрюгу, и белугу, и гребешков, и бананы, и ананасы, и даже отпивает поданного ближе к концу кофе, от крепости которого морщится; но Венерин зоркий глаз уже на ярко-красных крабовых клешнях замечает, что пыл у Вити Пчёлкин идёт на убыль. После первого укуса яблочного штруделя он пытается отдышаться, а Венера сдавленно хихикает.       — Не переживай, палата в Склифе всё равно за нами зарезервирована, — комментирует она измождённый чревоугодием вид Вити Пчёлкина. — Так что жуй-жуй. Космоса домой отпустят — тебя вместо него и положим. Интересно, заворот кишок в Склифе умеют лечить?.. Ещё кофе?       Он кривится так, будто проглотил целиком лимон, и едва не отплёвывается, глядя на иезуитски пододвинутую Венерой поближе фарфоровую чашечку.       Когда глубокие вздохи перестают даваться Вите Пчёлкину с трудом, Венера решает вернуться к разговору:       — Так что у Космоса за девушка? Расскажи. Она хорошая?       — Да кто её знает, — со скучающим видом пыхтит Витя Пчёлкин. На смену изнеможению на его лице приходит сытая умиротворённость. — Нормальная, наверно.       — Они давно вместе? — Венера же, которой досталась вся порция кофе, бодра и энергична. Продолжает сыпать вопросами.       — Не знаю. Он сказал, недолго.       — У них серьёзно?       Витя Пчёлкин равнодушно ковыряет зубочисткой во рту.       — Может, он переживает, что папа не одобрит? — сама с собой ведёт диалог Венера. Витя Пчёлкин опускает брови — это должно по всей видимости значить. что Венера в корне не права.       — Но раз он ушёл к ней жить, то, наверное, у них серьёзно, а значит… — продолжает она.       Он криво и неоднозначно дёргает ртом, но идти на поводу у Венеры и обсуждать запретную тему личной жизни друга не собирается, а вместо этого подзывает официанта и просит холодной водки.       Венера сетует про себя на эту идиотскую черту, присущую мальчишкам — умалчивать о самом важном даже под страхом смерти. Она думает ещё усердней, копаясь в роящихся мыслях и идеях, а затем с напускной озабоченностью прижимает к губам указательный палец и тут же меняется в лице:       — Витя! — Венерин возглас всё-таки заставляет его заинтересоваться. — Витя, скажи мне честно! Когда они собираются пожениться?       Витя Пчёлкин, набравший водки в рот, не спешит её проглотить: он озадаченно перекатывает спиртное от одной щеки к другой.       — Чего? — наконец, сдаётся он.       Венера сводит брови к переносице.       — Если они живут вместе, если он боится про неё рассказывать, то значит… Значит, они собираются жениться, так ведь?! Чтобы ни папа, ни я не смогли его отговорить… Точно! Я всё поняла, — Венера встаёт с ошарашенным видом из-за стола.       — Ты с ума, что ль, сошла? — успевает схватить её за руку Витя Пчёлкин, чтобы усадить на место. — Куда ты?       — Поеду к Космосу. Обсужу с ним всё это.       — Венька, не пей больше эту бурду, — отвешивает Витя Пчёлкин звонкий щелбан чашечке из-под кофе. — Она на тебя плохо влияет. Какая ещё женитьба?       Венера широко распахивает глаза.       — А что я не так говорю? — обиженно спрашивает она. — Ты наверняка сейчас просто его защищаешь. Не хочешь, чтобы я всё разузнала. Он и тебя тоже попросил не рассказывать? А может… — Венера заслоняет ладонью рот, сдавленно охнув. — Может, его и по голове ударил какой-нибудь её бывший ухажёр…       — Вень, что это за чушь? Нафига Космосу вообще жениться на какой-то ш… — он себя обрывает на очередной рвущейся непристойности и раздражённо отбрасывает на стол смятую салфетку. — Не собираются они жениться, что ты себе напридумывала? Ну, пожил он у неё недельку, дальше-то чего? Надо же было где-то ночевать, сама посуди. А у неё хата свободная.       — Если бы у меня кто-то “пожил недельку”, то я, знаешь ли…       — Так ты другое дело, Вень, — хочет донести до неё простую истину Витя Пчёлкин. — А она…       — Кто?       Витя Пчёлкин тяжко вздыхает, оглядывается вокруг и закуривает. Понимает, что Венере удалось его провести и вовлечь в обсуждение вульгарных сплетен.       — Не знаю. Тоже официантка какая-то вроде. Не вникал.       — Официантка… — утыкается в кулак подбородком Венера. — Совсем нехорошо…       — Чего это? — фыркает он. — Не пара сыну профессора астрофизики?              Венера с таинственным видом подаётся вперёд:       — Ты знаешь, как папа познакомился со своей… С нашей нынешней мачехой?       Он брезгливо кривится:       — Как-то, прости, не интересовался.       Венера хмыкает: конечно, Витя Пчёлкин ведь выше такой ерунды.       — Она тоже бегала с подносом, Витя, — вполголоса, точно не хочет, чтобы услышал чванливый официант, посвящает она его во все неприглядные подробности. — Так и окрутила отца. Сам знаешь, нам с Космосом теперь от неё жизни нет. А он… вдруг он пошёл в папу, Вить? Ведь от осинки не родятся апельсинки. Боже мой, я второй такой в нашем доме просто не вынесу…       Венера страдальчески морщит лоб и смыкает веки, запрокинув голову к красивому потолку с хрустальными люстрами. На непродолжительное время за их столиком повисает пауза, и когда Венера добивается нужного уровня драматизма, то плавно опускает подбородок, чтобы вцепиться глазами в потерянное лицо Вити Пчёлкина.       — Ты знаешь, где она живёт?       Сначала он молчит и соображает, как в этой ситуации действовать верно, а как — совсем не стоит, но потом с неуверенно кивает. Венера хватает свою сумочку.       — Покажи мне, — она уже готова снова встать и отправиться на поиски неизвестной пассии братца.       — Вень, на кой чёрт, а? — хватает её Витя Пчёлкин за запястье.       Она руки не отдёргивает.       — Поговорить с ней хочу.       — О чём?       — О том, чтобы она от моего брата отстала.       — Да не нужен ей твой брат, — со всей возможной убедительностью повторяет он. — Я же сказал: у них несерьёзно. Он же взрослый мужик, ему нужно иногда… — Витя Пчёлкин с досадой отшвыривает пустую пачку сигарет. — Вень, не заставляй меня краснеть, а?       — А если у них несерьёзно, почему ты боишься мне её показать?       — С чего ты взяла, что я боюсь? Просто не вижу смысла.       Венера медлит лишь одну короткую секунду и выдвигает новое предложение:       — Если у них ничего серьёзного, я её увижу и сама это пойму, — Венера смягчается лицом и берёт руку Вити Пчёлкина в свою: — Пожалуйста, Вить. Я ведь чуть с ума не сошла, когда он пропал…       — Ну, допустим, я тебя отвезу. А если её дома нет?       — Нет — так нет. В дверь позвоним и уйдём, — мирно разводит Венера руками.       — Венька… — предупреждает её Витя Пчёлкин вполголоса. — Если ты Косу расскажешь, что я тебе… Пацаны так не поступают, понимаешь меня?       — Он не узнает, — обещает она и кладёт ладонь на высокую горловину своей водолазки. — Клянусь.       Витя Пчёлкин просит счёт, не глядя кидает стопку купюр и неохотно плетётся за Венерой к её вишнёвому жигулёнку.       По пути он озвучивает длинный перечень упрёков в сторону “занозы в одном месте “ (то есть Венеры), Космоса, “кретина недоделанного”, и себя — “дурака несчастного”. Разобрать его бормотание целиком сложно, потому что идёт он намеренно с большим отставанием. Но в основном всё сводится к тому, что себя Витя Пчёлкин жалеет, а Холмогоровых — всех, и сразу, и до седьмого колена — откровенно порицает, потому как от них в его жизни одни только чёрные мучения и ни единого светлого проблеска. И вообще: сам-то он совсем не против и даже был бы очень рад, если б они провалились сквозь землю раз и навсегда.       — Зараза ты, Вень, — под тихий гул мотора говорит он в машине.       — Чего это? — беззлобно интересуется она.       — Того, — нахохливается он на промёрзшем сидении. — Зараза венерическая.       Квартира девицы, к которой от Венеры умотал брат, находилась в сравнительно новой блочной девятиэтажке, построенной не так, судя по приличному виду стен, давно.       — А подъезд? Номер квартиры?       — Ты серьёзно? — снова спрашивает Витя Пчёлкин с пассажирского сиденья, когда Венера решительно глушит мотор. — Нет, ты правда к ней туда пойдёшь?       Венера строго на него глядит.       — Я должна удостоверится, — говорит она с нажимом, а в голосе лязгает стальная непреклонность.       — Да не помню я, — вздыхает он с раздражением. — Так увижу — покажу, а номер… Не, номера не назову. Этаж только пятый, и всё. Или четвёртый… — он хмурит лоб. — Чёрт знает. Дверь такая красная, её узнáю.       Венера решает не затягивать и, выйдя из машины, направляется к дому, в который ткнул пальцем Витя Пчёлкин, когда они свернули с шоссе во дворы.       — Ну, поднимешься ты туда и что? — слабо пытается он отговорить её, топая следом. — Может, дома никого. А если она откроет, увидишь, что это девка как девка. Две ноги, два глаза. Как у всех. И скажет она тебе то же самое, что я сказал. Охота тебе вот таскаться…              — А кроме ног и глаз у неё больше ничего не имеется? — передёргивает Венера и обескураженно изучает кодовый замок с пластиковыми кнопками на подъездной двери.       — Та-ак… Ты код знаешь?       Он молчит и, стоя внизу у невысокого подъездного крылечка, гипнотизирует взглядом Венерину фигурку в пальто с песцовой опушкой.       — Ну Вить… — упрашивает она, перепрыгивая с ноги на ногу. — Ну, мы же всё равно уже приехали.       Витя Пчёлкин напряжённо раздумывает о своём.       — Ладно, чёрт с тобой. Но ты тогда… — Он поднимается к ней по ещё новеньким ступеням с не успевшими стесаться углами. — Ты тогда меня поцелуешь.       Венера на мгновение замирает, опешив. Во дворе дома зимним вечером тихо и безлюдно, окрестности под чёрным небом отливают глубоким фиолетовым оттенком, а в окнах горит жёлтый свет. Зима не спешит сдавать свои права наступившей по календарю весне.       — И на свидание согласишься, — спешит добавить Витя Пчёлкин, воспользовавшись Венериной заминкой.       — Так нечестно! — из её рта вырывается облачко пара, которое несложно разглядеть под горящей на козырьке подъезда лампочкой.       Витя Пчёлкин пожимает плечами и, ничтоже сумняшеся, пружинисто скачет вниз по ступенькам крыльца.       — Ладно! — вдогонку оповещает о перемене решения Венера.       Он этому доволен, а собой — невозможно горд. Венера думает, что их отношения всё больше приобретают товарно-сделочный характер прежде всего с его лёгкой руки, что ему нисколько не претит, а её — очень настораживает. Витя Пчёлкин тем временем быстро тыкает в кнопки замка, дверь отворяется и пускает их внутрь.       — То есть код ты запомнил, а этаж и номер квартиры — нет? — запоздало корит его Венера, почуяв обман.       Витя Пчёлкин, уже карабкаясь по следующему пролёту, вдруг останавливается, кладёт руку на неровные от взбугрившейся краски перила и удивлённо смотрит на Венеру.       — А! — хлопает себя по лбу он и широко улыбается. — Ты, наверное, ещё не знаешь. Я ж это… Почтальон.       — Чего? — Венера неподдельно изумляется, а Витя Пчёлкин спокойно чешет дальше.       — Ага. У нас есть общий код, — его цоканье языком гулко разносится по лестничной клетке.       — Что, правда? — пытается угнаться за ним Венера. — Правда на почте работаешь?       — Так точно! — не оборачиваясь, гаркает он, рискуя переполошить жильцов подъезда. — Надо же где-то честно трудиться. Ты сама ведь говорила.       — И давно?       — Да уже с лета. Знаешь, мне там даже нравится. Работёнка не пыльная, рабочий день кончается днём, а потом делай себе, что хочешь. Платят, правда… — на секунду останавливается он, неодобрительно покачивает головой и идёт дальше, сбавив темп. — Но это ничё, Вень. Это же для души. А деньги я и так как-нибудь заработаю...       — Пчёлкин, — зовёт Венера и сама улыбается, поразившись нечаянно открывшемуся обстоятельству. Витя Пчёлкин — почтальон! — Ты не Пчёлкин. Ты — Печкин!       Он прекращает подниматься не на четвёртом и не на пятом — на шестом.       — Шутки у тебя, как и представления о мире, из прошлого века, Веньк, — наклоняет он подбородок вбок и указательным пальцем тычет в бордовую дверь одной из квартир. — Вот.       Венера жмёт на кнопку звонка, слушает трель за стеной и ждёт каких-нибудь ещё звуков. Звуки раздаются — шаги, шорохи, глухое настороженное “кто?”.       — Свои, — доброжелательно отвечает Венера.       Только сейчас замечает, что Витя Пчёлкин намеренно отходит в сторону и прилипает к стенке посередине лестничного пролёта, чтобы из-за открытой двери или в глазок его было не видно.        — Я сестра… Сестра Космоса. Холмогорова… Он просил заехать к вам и передать…       Видимо, в одиночку Венера пугающего впечатления не производит: спустя пару секунд поворачивается замок. Двери, однако, не позволяет широко распахнуться металлическая цепочка. Видимо, здесь живут люди осторожные.       — Чего надо? — подтверждая Венерину догадку, неприветливо смотрит на неё через узкую щель молодая круглолицая девица. — Если опять его ищете, то тут он не появлялся. А если и появится — я прогоню, так что всё равно можете больше не приходить.       — Я знаю, знаю… Просто… — Венера мешкает: как-то не продумала заранее, что нужно сказать. — Вы с ним… он жил у вас… я хотела спросить… Как вас зовут?       — Маша, — без особого желания представляется девица. К новым знакомствам, судя по суровому выражению лица, она не расположена.       — Маша… А фамилия? — всё равно продолжает допрос Венера.       — Слушайте, дамочка, идите себе отсюда, сказала же: мне ваш Космос…       Тут Витя Пчёлкин выныривает из подъездного полумрака, и девица, представившаяся Машей, встревоженно подаётся на шорох и быстро его замечает. В больших зелёных глазах Венера безошибочно определяет мелькнувший дикий страх, а сама Маша тем временем спешит захлопнуть дверь. Но Витя Пчёлкин успевает всунуть между створкой и косяком ботинок.       — Куда-а, — угрожающе тянет он. — К тебе просто поговорить пришли. Чё ты так невежливо-то?       — Знаю я ваши разговоры, — сдавленно цедит Маша.       Венера вспоминает, что люди Хряща к Маше уже приходили, когда начались поиски Космоса. Выходит, и Витю Пчёлкина она знает? Только был ли он здесь один — или вместе с “пионерами”, которых отправил Хрящ? Венера и сама косится на него с опаской.       — Не подумайте ничего, — пытается она смягчить варварство Вити Пчёлкина, — я просто переживаю за брата, поэтому и пришла с вами познакомиться… Он ведь жил у вас, и вы, наверное, близки?.. Простите ради бога, что мы так…       Венера красноречиво смотрит на нос ботинка Вити Пчёлкина, мешающего Маше прервать неприятную беседу. Она всем видом пытается продемонстрировать, что и самой Венере такие вещи не по душе.       Маша злобно зыркает на Витю Пчёлкина и всё-таки выдавливает из себя:       — Горошина. Маша Горошина. Познакомились? Всё? — дёргает она дверь на себя, но та, конечно, не поддаётся.       Витя Пчёлкин одним взмахом подбородка и без слов спрашивает у Венеры: всё или нет? Но она снова медлит.       — Вы… Вы любите моего брата? — с волнением спрашивает она.       Девица поджимает губы, но с ответом не спешит, то и дело с опаской поглядывая на Витю Пчёлкина. Должно быть, из-за его грозного вида ей кажется, что он отчего-то кровно заинтересован в положительном ответе на поставленный вопрос.        — Может, и, люблю, — говорит она, но Венера слышит в голосе изрядную долю сомнений. — Не знаю. Чего вы пристали? Он вас, что ли, подослал?       — А в больницу к нему почему не приходили?       Глаза Вити Пчёлкина вторят Венериным интонациям и тоже вопросительно сверкают.       — Да я и знать не знала, что он в больнице... Послушайте, он заходил не так уж и часто. Я думала, он просто… Ему как обычно не до меня. А у меня, знаете, и без него жизнь кипит, так что переживать некогда.       Маша Горошина вновь тянет на себя дверь в надежде, что хоть на этот раз Венера от неё отвяжется.       — Понятно, — унимается Венера и моргает Вите Пчёлкину.       Ногу он тотчас же убирает, но Венера вдогонку на всякий случай говорит Маше Горошиной, где теперь найти Космоса, если та вдруг воспылает желанием увидеться. Маша Горошина отвечает, что у неё сегодня вечерняя смена и вообще — полно работы, так что, может, и зайдёт, но как-нибудь потом; по её тону ясно, что заходить не станет совсем.       — Ну что? — уже на улице спрашивает Витя Пчёлкин. — Успокоилась? Венера шагает, путаясь в мыслях и сомнениях, прислушивается к похрустыванию снега под подошвами сапог и безотчётно мнёт пальцами шелковистую ткань карманов пальто.       — Не знаю.       — Я же говорю, ни она ему не нужна, ни он ей. И вообще: девка как девка. Две ноги, две руки. Ничё особенного. На мой вкус, так даже не очень симпатичная… — Витя Пчёлкин догоняет Венеру, когда она выходит с протоптанной в снегу дорожки на бордюр, возле которого припаркован жигулёнок. — С тобой точно не сравнится. Её и любить-то не за что.       Он вдруг опускает ей на плечи руку, а Венера слабо улыбается, но одёрнуть Витю Пчёлкина за сомнительное высказывание не спешит.       Вместо этого она внимательно вглядывается в табличку с номером дома и названием улицы, назубок заучивает; а потом в очередной раз про себя повторяет, в какой по счёту квартире живёт Маша Горошина.       Вся эта информация Венере пригодится       ❣️ Читатель! НЕ ЗАБУДЬ НАЖАТЬ КНОПКУ "Жду продолжения"! НОВАЯ ГЛАВА выйдет ❣️СРАЗУ ЖЕ❣️ как только наберётся 60 ждущих (в тот же день)!

⚠️ Если вы не хотите ждать, то на Бусти и в Телеграме УЖЕ выложены ВСЕ ГЛАВЫ по 15-ю включительно!