Конец прекрасной эпохи

VIII

«‎Мелководье»

Прибежали в избу дети Второпях зовут отца: «Тятя! тятя! наши сети Притащили мертвеца».

А.С. Пушкин

Отбойное течение или тягун — наиболее опасное из всех видов

прибрежных течений, направленное от берега к морю.

Образуется в ходе отлива, когда вода

начинает отходить обратно в море.

Наиболее опасны для людей

отбойные течения мелководных

морей с пологим, низинным берегом.

      Витя Пчёлкин догадывается обо всём раньше Хряща и уж тем более раньше Клопа.       Ему первому становится известно, куда Космос вёз “товар”, сущность которого Венере так и оставалась неясна, и потому он спешит уведомить в этом Хряща по телефону. Пчёла, передаёт только что повесивший трубку Клоп, поедет туда и всё разузнает.       — И это… — после недолгой паузы добавляет Клоп, кинув на Венеру косой взгляд. — Просит девку отпустить.       Хрящ хмыкает, а Венера привстаёт со своего диванчика:       — Не пойду я никуда. Если… если его ищут ваши люди, то вы же первыми узнаете, где он? Я буду здесь. Буду ждать.       Хрящ хмыкает и разводит руками.       — Чаю хочешь? — кивком спрашивает он. — Индийского.       Венера бы не отказалась от липового, Олиного чая, но размешивает в щербатой чашке серовато-белые кусочки рафинада, щедро выставленные на столик перед ней.       Хрящ хрустит квадратными галетами, которыми с Венерой тоже поделились. Галеты твёрдые, приходится размачивать их в чае и глотать по чуть-чуть.       Прежде чем раздаётся новый звонок, времени проходит много. Или всего час. Или два, или три, или сутки — Венера уже теряет всякий счёт времени. Из-за занавески выходит Клоп и говорит:       — Нашёл в какой-то областной больничке, лежит там с черепно-мозговой. Без сознания. Пчёла говорит, ваще не аллё. Ни документов, ни товара.       — А тачка? Он на нашей тачке был?       Клоп пожимает плечами и молчит.       Хрящ трёт подушечкой большого пальца веко. Смотрит на вскочившую с места Венеру. Усмехается:       — Я ж сказал, землю рыть будет, — и тоже поднимается на ноги. — Ребятам отбой дай, пусть сюда возвращаются. Адрес больнички узнал? — Клоп кивает, а Хрящ указывает пальцем на Венеру: — Доставь до места. И побыстрей. Мою возьми.       Клоп ловит ключи, которые бросает ему Хрящ, а потом оборачивается к Венере:       — А ты бывай, комсомолка… Надеюсь, не увидимся. Хотя, может, судьба ещё сведёт. Я буду рад. Удачи.       Он встаёт со скамьи тренажёра, но вдруг пощёлкивает в воздухе пальцами и снова смотрит на Венеру, хмуря лоб.       — А зовут-то тебя как, комсомолка? — и когда Венера представляется, ещё пару раз проговаривает одними губами её имя, будто пробует на вкус, смотрит куда-то в потолок, кивает с одобрением и даёт напоследок непрошенный совет: — Бросай ты Пчёлу, не надо тебе с ним. Не твоё место.       Хрящ скрывается в одном из узких подвальных коридоров, которые похожи на кишки и ответвляются от душного тренажёрного зала, а Венера суёт в карман пару галет на дорогу.       Пожелание удачи от Хряща она, как эти припасённые галеты, держит при себе весь путь до больницы. За окном старенькой “Волги” цвета морской волны темно, но понять, вечер на улице, ночь или и вовсе утро — сложно: они едут по междугородней трассе, вокруг только голые стволы деревьев и редкие автомобили, которые Клоп всегда обгоняет. Он молчит и исполняет данный главарём приказ: побыстрей доставить Венеру к брату.       Когда въезжают, наконец, в один из подмосковных городов, чья жизнь кипит и вертится вокруг предприятия всесоюзного значения, Венера видит на улицах людей и так понимает, что, кажется, всё-таки вечер, а не раннее утро и не ночь: кто бредёт по февральской мерзлоте с детьми под руку, кто — с торбами, из которых торчат продукты. Суета вокруг, к которой Венера чувствует себя сопричастной, чуть притупляет страх.       В хирургическом отделении, дорогу до которого подсказывают прохожие, их встречает Витя Пчёлкин.       — Операцию сделали, я с хирургом говорил, — сразу вводит Венеру в курс дела он. — В себя приходил, но пока его кантовать нельзя, на препаратах держат.       — Его надо везти в Москву, — Венера обводит глазами стены больничного коридора и прикидывает, чей номер первым делом нужно набирать, чтобы брата без лишних проволочек положили в Склиф или на худой конец в ЦИТО.       — Нельзя. Я спрашивал, — усаживается он на подоконник окна, возле которого стоит с накинутым на плечи белым халатом Венера. — Сказали, нужно хотя бы пару дней покоя. Без транспортировок.       — К нему можно?       К Космосу Венеру пускают. Он лежит на койке, бледный, бледнее застиранного больничного одеяла. Глаза закрыты, а голова перемотана бинтами, на лице синяки. Венера вообще с трудом опознаёт в спящем человеке брата.       В себя он при ней не приходит. Венера с трудом вылавливает заведующего отделением в потоке непрерывно снующих по коридорам больницы медиков (ей на него указали медсёстры), но тот ничего нового не говорит, зато обещается побеседовать с Венерой лично в своём кабинете позднее, как только она, увязавшись за спешащим неизвестно куда убелённым сединами врачом, называет ему свою фамилию, перечисляет регалии отца и вспоминает имена парочки папиных друзей из круга светил советской медицины. Это здесь производит впечатление.       — У тебя деньги есть? — спрашивает её Витя Пчёлкин, когда Венера снова подходит к палате брата и оседает на неудобную скамью напротив белой двери. Она непонимающе глядит на него, и тогда он уточняет, почесав затылок: — Я это… с медсёстрами почти договорился, чтоб нас пустили в пустую палату. У них тут есть одна, они сами в ней ночуют, но если мы…       — Зачем?       — Там переспать, — смотрит на неё Витя Пчёлкин так, будто это у Венеры, а не у Космоса, голова перебинтована так, чтоб мозг не вытек ненароком на подушку. Венера округляет глаза, тогда Витя Пчёлкин доходчиво разъясняет: — Ну не на лавке же спать будем. Тем более, отсюда нас скоро погонят. Гостиница тут одна, девчонки сказали, без командировочного не заселяют, не договоришься. Где ночевать-то?       Венера хмурится.       — Я-то Хрящу всё отдал. С-собака, две недели ишачил, и всё впустую… — садится рядом с ней и чертыхается себе под нос Витя Пчёлкин. — Так как? Есть что?       Венера вздыхает и лезет в сумку, где лежит кошелёк. Там рублей десять — не пропадёшь, но и не разгуляешься. В спешке, выпрыгивая за Витей Пчёлкиным из квартиры на поиски брата, о деньгах она совсем не думала. Жалобно урчит живот. Две галеты давно съедены, нужно было брать больше.       Венера впадает в задумчивость. Оставлять брата здесь одного в таком состоянии совсем не вариант. Ехать домой за деньгами? Нужно было не слезать с заведующего, пообещавшего Венере конфиденциальный разговор: вдруг подвернулся бы какой вариант размещения, припомни Венера ещё одно-два громких имени. Она смотрит Вите Пчёлкину через плечо: там перешёптываются две молоденькие медсестрички в белых колпачках и кидают украдкой взгляды в их с Венерой сторону.       — Ну, можно в тачке на крайний случай… — Витя Пчёлкин нетактично заглядывает в полупустое нутро Венериного кошелька. — Или смотаемся домой. Только обратно не успеем: тут посещение только до семи, после — уже не пустят.       Венера закусывает нижнюю губу, снова смотрит на медсестричек и вздыхает:       — Подожди, — говорит она и шагает к сестринскому посту.       Пустую двухместную палату им отпирает дородная брюнетка с почти чёрными глазами в обрамлении слипающихся от туши ресниц. Этими глазами она кокетливо стреляет то на Витю Пчёлкина, то на носки Венериных кожаных полусапожек на изящном каблучке, которые выменяла на данное московским гостям разрешение переночевать в палате. У Венеры на ногах медсестрины тапочки.       — Как он здесь оказался? — спрашивает Венера, когда глупо хихикающая медсестра, наконец, оставляет их наедине.       На жёсткую неудобную койку с тонким матрасом она ложится с удовольствием и гудящей от бессонной ночи головой.       — Нашли на трассе.       — Господи… — только и выдыхает она. Весь ужас произошедшего доходит до неё только сейчас. — Он же мог…       Она не договаривает. На улице конец февраля, холод и мороз. Венера клянёт себя за то, что так долго не поднимала тревогу, не звонила отцу, не поднимала на уши всех возможных знакомых, которые могли бы помочь с поисками брата.       — С ним человечек был, — говорит Витя Пчёлкин тихо и смотрит в белёный больничный потолок. — Мне сказали. Он его и подбил товар сюда отвезти. В Москве-то много кто барыжит, а здесь некому и нечем. Народ втридорога купит, если привезти. Они и поехали вместе. Только делся куда-то этот напарничек, Вень, и тачка вместе с ним, и товар…       — Что вообще за товар, ты можешь мне объяснить? — резко садится Венера на кровати. — Куда его везли? Зачем?       Витя Пчёлкин внимательно на неё смотрит.       — Да разный. Ну... бухло, конечно, в основном, — поднимается он и суёт руки в карманы штанов, принимаясь нервно ходить по палате из стороны в сторону. Эта его суетливость напоминает Венере прежнего Витю Пчёлкина, которого она знала со школы: вертлявого и неугомонного, а не хмурого и серьёзного.       — Он теперь должен денег? — с тревогой задаёт Венера вопрос. — Они с ним что-то сделают, если он не отдаст?       Витя Пчёлкин сел на хлипкий деревянный стул.       — Я с Клопом перетёр. Коса трогать не будут, он не при делах. Хоть и сам, дурак несчастный, виноват, что повёлся. Но товарища его надо найти.       — Зачем? — обомлев, спрашивает Венера.       Витя Пчёлкин на неё тяжело смотрит.       — А ты думаешь, такое людям прощают?       — Нужно заявлять в милицию. Они найдут. И…       — И спросят, что это за дела связывают сына профессора астрофизики с мутным типом на угнанной тачке, полной контрабанды, — складывает Витя Пчёлкин руки на коленях. — А ты им всё честно расскажешь, так?       Венера сглатывает ком и молчит. Соображает она сегодня плохо, но всё равно хорошо понимает, что неприятности с законом непременно отразятся на будущем брата, и никакие папины регалии тут могут не помочь. Она ссутуливает от уныния плечи.       — Как же его тогда искать? — севшим голосом говорит она. — Без милиции. Может, ну его?..       Витя Пчёлкин поднимается с места.       — Пойду… — наконец, прерывает гнетущее молчание он. — Покурю, там, всё такое…       Венера замирает возле окна, потому что на жёсткой койке сидится как на иголках. Уложить всё это в голове она не может, поэтому от бессилия плачет — наконец, перестаёт сдерживаться.       Сквозь слёзы видит Витю Пчёлкина внизу, у крылечка хирургии: он дымит. Тускло светится, подпрыгивая вверх-вниз, во тьме оранжевый огонёк его сигареты. Из здания вываливается тучная женщина в белом халате, машет руками и гонит курящего Витю Пчёлкина прочь от больницы, тогда он быстрым пружинистым шагом удаляется в неизвестном направлении, растворяясь в ночи. Венера рада, что он денется куда-то хотя бы на время: без свидетелей легче рыдать в голос и громко всхлипывать. Она только надеется успеть прореветься до того, как Витя Пчёлкин вернётся.       Нужно было отправить его в Москву, домой. Зачем он ей тут? Зачем он вообще остался? Космос брат не ему, а Венере.       Она смотрит на стены палаты, крашенные отвратительной жёлто-коричневой краской; на две панцирные койки с тонкими и жёсткими матрасами, которые стоят друг напротив друга и совсем не радуют; на тумбочку, с которой черноглазая медсестричка вороватым жестом смела какие-то крошки, когда зашла внутрь и пустила за собой Венеру. На Венеру медработнице было плевать, она так думала, а вот перед Витей Пчёлкиным за крошки было неудобно.       Воздух здесь спёртый и высушенный беспощадно шпарящими батареями, оконные рамы наглухо заклеены, и свежий воздух едва-едва проникает через маленькую форточку, которую Венера открывает, с ногами забравшись на подоконник — иначе не дотянуться. Быть здесь не хочется, а хочется очутиться дома и чтобы папа сидел в кабинете, а Космос шмыгал после наступления темноты к Венере в комнату и они полночи хихикали над всякой ерундой: над мачехой, над Венериным жигулёнком, над Витей Пчёлкиным…       Венера думает о нём и, ввергнутая в пучину отчаяния, болезненно пахнущего воздухом хирургического отделения, теперь уже рада, что Витя Пчёлкин остался тут с нею на ночь. В одиночестве она бы точно двинулась умом. Он ей тоже своего рода брат — не такой близкий, как Космос, даже не как Сашка, наверное; но всё-таки не чужой, и если Венере не будет снова спаться, с ним можно будет поговорить.       Когда Витя Пчёлкин возвращается обратно, у него в руках две булки белого и бутыль молока. Венера по-прежнему плачет, потому что думать забыла о том, что одиночество у неё временное, но украдкой вытирает лицо грубой тканью одеяла.       — Вот, пожрать хоть что-то… — говорит Витя Пчёлкин и кладёт свою добычу на деревянную тумбочку возле одной из коек. — Ну и городок… Одни рыбные кости на прилавках, нихрена не дрстанешь.       Венера смотрит на нехитрый ужин и понимает, что сама бы и не подумала достать еду; от этой мысли ей делается ещё горше. Куда уж ей за брата в таком состоянии отвечать?       — Господи, — снова повторяет она в попытке выплеснуть на кого-нибудь свою беспомощность. — Какой кошмар… Мне этот… Этот молодой человек, он всё рассказал. Это ведь ты Космоса к нему привёл, да?       Витя Пчёлкин буравит взглядом Венеру, потом потолок, потом опять Венеру, затем тоже садится на противоположную кровать и крепко держится пальцами за её край, как будто боится свалиться. Он напряжён.       — Ну, привёл.       Венера вздыхает.       — Я ведь знала, что без Сашки ты моего брата во что-нибудь точно втянешь… — жалуется Венера от бессилия.       Витя Пчёлкин вдруг заходится хохотом.       — Знаешь, чё я его туда привёл? — спрашивает он, в одну секунду посерьёзнев.       Венера сжимает челюсти и ничего не говорит.       — Я его туда привёл, потому что Кос сначала сам фарцевал, в одиночку. На чужой территории. И тем, кто эту территорию держал, не понравилось, что он ни у кого разрешения не спросил. Если б я его не привёл к своим и они бы за него не впряглись, на своём уровне всё не порешали бы, Кос на больничной койке оказался бы сильно раньше. И это ещё при хорошем раскладе. Так-то вот, Вень. Всю жизнь ты его недооценивала. Я тоже не подарок, не спорю, но брат твой мне фору даст… Пушку-то он сам достал, между прочим. Нравится ему с ней ходить.       Венера молчит. Венера понимает, что потеряла не только себя, но и брата. Ещё Венера понимает, что Витя Пчёлкин — как, впрочем, и её брат — теперь решает очень взрослые проблемы. Такие, какие Венера сама, быть может, не смогла бы решить.       Она хлопает глазами и смотрит на Витю Пчёлкина. Что тут говорить, ей абсолютно неясно. И Витя Пчёлкин молчит. И смотрит. Может ли он сказать что-нибудь ещё? Да кто уже разберёт...       Венера не прекращает плакать, и слёзы бегут по щекам, капают с подбородка, намокает угол одеяла. Витя Пчёлкин её успокаивает и как-то так выходит, что снова Венеру целует: на этот раз ласково и не нагло, и Венере нравится. Она потеряла себя, брата, потеряла уверенность в будущем, ей не на кого опереться, потому что всё, что она строила, стало вдруг шаткой разболтанной конструкцией. А Витя Пчёлкин твёрдый и как будто знает, куда во всём этом нескончаемом и зыбком хаосе надо плыть.       Венере только кажется, что их утянет на дно подводным течением — всех вместе.

❤️НЕ ЗАБЫВАЙТЕ, ПОЖАЛУЙСТА,❤️

НАЖАТЬ "ЖДУ ПРОДОЛЖЕНИЯ"

И НАПИСАТЬ В ОТЗЫВАХ "СПАСИБО"

❤️ТАК НОВАЯ ГЛАВА ПОЯВИТСЯ БЫСТРЕЕ❤️