Конец прекрасной эпохи

VII

«‎Изнанка»

Завтра дальняя дорога

Выпадает королю.

У него деньжонок много,

А я денежки люблю.

Ю.С. Энтин

      Хрящ сидит на обитой дермантином скамье. Над ним — металлический гриф штанги на двух крепких стойках. На двух концах грифа — даже с виду тяжеленные чугунные блины, штуки по три с каждой стороны. Венера не знает, сколько они весят, но пятью минутами ранее Клоп поднимал их так, будто каждая — не больше ста грамм; Венера наблюдала за этим и думала, что ровно с той же лёгкостью он переломит ей хребет одной рукой. Или одним пальцем. Даже не запыхается.       — А вы как, тоже студентка и комсомолка? — радушно спрашивает Хрящ и тепло улыбается: — Что красавица, и так вижу.       Как себя вести, Венера не очень-то и понимает. Чутьё подсказывает, что злить этих людей не нужно. Поэтому она и сама давит вежливую улыбку, пытаясь поддержать любезную беседу:       — Вроде того, — говорит она и опускает взгляд, как будто не уверена, что отвечает правильно. — А вы?       — А мы… Мы, как это сказать… Мы, получается, основные шестерёнки в механизме перемен, понимаете, о чём говорю? — он с какой-то особой гордостью похлопывает ладонью по грифу штанги.       Венера понимает не очень, но на всякий случай кивает.       — А какие… дела вас связывают с моим братом? — вкрадчиво спрашивает она, хотя вот это она как раз уже довольно хорошо понимает.       — С братом? — вскидывает он дугообразные брови без острых углов и делает вид, что не сразу расслышал вопрос. — Брат ваш на меня работает, понимаете ли. Не поймите неправильно, претензий у меня к нему почти нет, мы, если хотите, всем довольны. Но в этот раз, вот видите, он нас немного подвёл. Но это ничего, — Хрящ ей подмигивает, — я думаю, мы ситуацию быстро поправим.       — Сколько вам нужно денег?       Он плотоядно скалится.       — А сколько у вас есть?       Венеру пронимает до костей. С такими людьми она говорить не умеет. Вот Пчёла, наверное, в этом поднаторел, а она всю жизнь имела дело с людьми из другого теста. Хрящ немного напоминает ей Мишу, тоже резкого и решительного, но прячущего до поры до времени свой крутой нрав за обманчивой любезностью. Но Миша никогда её не пугал, а Хрящ — пугает. Сильно.       Может, и Миша был таким? Венера просто не замечала?       Она думает, что нужно было, наверное, всё-таки звонить папе; и ей уже всё равно, что там отец устроит Космосу и решится ли отходить ремнём взрослого сына, потому как Венера теперь и сама бы за себя не ручалась и не побрезговала бы парой внушительных зуботычин.       — Послушайте, ведь с ним могло что-нибудь случиться, — заламывает пальцы она в тщетной попытке заступиться за брата.       — Или может.       — Что?       — Или с ним может что-нибудь случиться. Или не с ним.       Он красноречиво смотрит на Венеру. Венера не дышит. То есть она пытается — но воздух почему-то не проталкивается через горло. Застревает, как кость в горле.       Что это за люди и откуда они вообще появились в Союзе, почему они сидят здесь, как тараканы, в каком-то подвале учреждения для спортивного досуга пионеров, и никто их отсюда не гонит — хотя ведь и слепому ясно, что ничем хорошим они не занимаются?       Куда смотрит милиция? Под носом бдительных стражей порядка творится совершеннейшее беззаконие — но никто и ничего не порывается с этим делать! В Венере пылает праведный и алый огонь ярости.       — Да вы так не переживайте… — На Хряща, который будто бы пытается её приободрить, она не глядит, а глядит на слоняющегося безмолвной тенью из стороны в сторону Клопа за его спиной. — Ребята быстро его разыщут. Пчёла-то, наверное, землю носом будет рыть, а? Я бы рыл… за такую-то красавицу… Да, Клоп?       Клоп издаёт звук, похожий не то на кряканье, не то на фырканье, не то на раздражённое пыхтение. Но Хрящ предпочитает думать, что это он так соглашается. Должно быть, они умеют понимать друг друга без слов.       — Интересная вы парочка. Вы с братом, — вдруг вытягивается плашмя на скамейке для упражнений со штангой Хрящ. — Такие чистенькие, интеллигентные, любо-дорого… Вас в только в кино и показывать. Но чего-то вас сюда тянет… К нам, на изнанку жизни. Пчёла его сначала привёл. Потом, вот, вас. А скажи, — без обиняков отбрасывает лишние условности он и переходит на “ты”, — ты с ним чё, правда..? Ну, понимаешь? С нашим Пчёлой?       Венера в который раз теряется и не знает, что в такой ситуации надо отвечать. Что она с Пчёлой — “правда”?.. Или сказать как есть — что это он наплёл с три короба, не спросив у Венеры разрещения?       А вдруг ей самой в таком вот незавидном положении выгоднее быть “правда с ним”? Вдруг статус сестры должника — кратно хуже, чем статус сестры должника и подруги “их” — кем бы они ни были — Пчёлы?       Венера ведь не знает нравов тутошних аборигенов. Не знает, как у них всё устроено. Она, чёрт побери, даже не знает, что они с ней собираются сделать!..       Затянувшееся молчание, которое Венера проводит в мысленных и душевных терзаниях, Хрящ принимает, видимо, за её смущение, тем самым избавляя от необходимости принимать решение:       — Ну, даёт! — гогочет он и, кажется, гордится “своим” Пчёлой. — Кадр, он, конечно. Кого хочешь окрутит, у него там чё, мёдом, что ли, намазано, а? Не скажешь? — Венера теперь по-настоящему смущается. — Так чего ж вам спокойно не живётся?       — Кому?       — Братцу твоему. Тебе вот. Ты мне скажи… — садится он и упирается ладонями в колени так, что протёртые локти олимпийки торчат в разные стороны. — У вас разве в жизни не всё схвачено?       Венера неуверенно двигает плечом.       — Комсомолец же у нас не где-нибудь, а аж в МГУ, — поднимает Хрящ указательный палец и снова оборачивается на Клопа. — В МГУ же, правильно говорю?       Клоп молча кивает.       — Во-от… Фирмачам экскурсии водит. Я б так жил, девушка… — мечтательно щурится Хрящ, — жил бы и не тужил. В “Берёзке” отоварился, за границу в командировку съездил. Малина. Но ему больше надо, братцу твоему. Денег хочет, говорит. Вот, пришёл за ними ко мне…       Венера едва держится, чтобы по щекам снова не покатились тёплые слёзы; от соли в них уже жжёт лицо и губы. Она и сама сколько уже времени задаётся вопросом, зачем Космосу это всё. Ответа, как ни бьётся, не находит.       Разве не достаточно того, что у них и так есть? А есть у них куда больше, чем у среднестатистического гражданина: больше чем у Хряща, например, или больше, чем у Вити Пчёлкина — он, сын ударников социалистического труда и ветерана войны, всегда имевший на Новый год спецзаказ с красной икрой, всё равно никогда не упускал шанса подначить Космоса за отцовский блат, благодаря которому ни в каких очередях за сырокопчёной колбасой или финскими сапогами стоять ни Венере, ни Космосу, ни папе, ни даже мачехе не приходилось.       Должно быть, они с братом всё-таки очень разные. Венере было достаточно, что можно не стоять в очередях.       — С Пчёлой-то всё ясно. Какие у него перспективы, если не к нам? На заводе батрачить? Нет, он не из таких. Вообще не идейный. Он-то далеко пойдёт, ты мои слова попомни. А брат твой? — Хрящ, пустившийся в размышления, замолкает и жуёт губы. Мысль у него в голове поворачивается тяжело и неуклюже; он тоже Космоса, как и Венера, не понимает. — У таких, как твой брат, при любой власти всё хорошо. Хоть при царе, хоть при вожде, а хоть при чертях собачьих — ему и в адском котле козырное место перепадёт. Но он туда же… Не на своём месте он. А не на своём месте долго не живут, комсомолка, — приходит он к неутешительному выводу, от которого Венере делается одновременно и жарко, и холодно, и очень страшно, и вместе с тем — захлёстывает ярость.       Хрящ вздыхает и попустительски взмахивает рукой, снова растянувшись на скамейке.       — Это Ви… — Венера себя поправляет: — Это Пчёла к вам его сюда привёл?       Хрящ шмыгает носом и пристально на неё смотрит.       — Скажите! — повышает Венера голос.       — Он бы нас и сам нашёл. Мы не прячемся, — лёжа хватается Хрящ за гриф, к нему тут же подскакивает Клоп и, страхуя, поначалу придерживает штангу, а потом всё-таки отпускает.       Хрящ тоньше Клопа раза в три, но поднимает шесть чугунных блинов с той же удалой лёгкостью, что и Клоп, ткань олимпийки которого едва не лопается от налитых силой бугристых мышц. Хрящ жилистый и сильный, а профиль у него римский — с орлиным носом.       Венера следит за его носом и думает, что это страшные люди и тут бы даже Сашкина рассудительность не помогла.

***

      — Нашёлся, что ли? — спрашивает Хрящ.       Венера не знает, сколько уже прошло времени: здесь нет ни часов, ни окон, поэтому она даже не может понять, успело ли наступить утро. Она сидит на продавленном диванчике-уголке, который сюда притащили невесть откуда и накрыли пушистым одеялом с тигровым раскрасом. Уйти пробовала: не пустили. Вежливо и даже блогожелательно, но так, чтоб Венера хорошенько уяснила: всякая благожелательность кончится где-то у порога.       Из закутка, отделённого от импровизированного спорт-зала шторой-лапшой с бамбуковыми нитями, которые глухо стучат друг о друга при движении, выглядывает одноглазое лицо Клопа. Почему он Клоп, думает Венера, если он Циклоп — одноглазый безжалостный великан.       — К бабе его ездили, — басит всамделишный Клоп, из плоти и крови, а не мифическое страшилище.       Венера уже даже не в силах удивиться тому, что у Космоса есть “баба”.       — И? — требовательно переспрашивает Хрящ.       Клоп разводит руками.       — Три дня назад.       Хрящ мрачнеет.       — Её хорошо спрашивали?       Клоп согласно молчит, а Венере только и остаётся догадываться, что это значит: “спрашивать хорошо”. Наверное, её будут спрашивать хорошо, если Космос не найдётся.       — А у тебя когда последний раз был?       — Неделю назад, — вяло выдыхает Венера, сонная и измученная.       Хрящ недовольно цокает языком.       — Значит, четыре дня жил у бабы, — чешет он кудрявый затылок с короткими завитками тёмных волос. — Зашёл к нам — и поминай, как звали?       Клоп равнодушно прислоняется к косяку. Бамбуковая занавеска от его движений перестукивается: кап-кап, кап-кап.       Кап-кан. Кап-кан.       Венере тяжело дышать. Хрящ окидывает её цепким взглядом, рассматривает пристально, изучает; зачем-то долго гипнотизирует её полусапожки, которые привёз из командировки папа, а потом как будто сам себе говорит:       — Не столько там бабок было, чтобы он ради них в бега… — он проводит языком по обнажившемуся ряду верхних зубов, а потом скидывает спортивную куртку, под которой остаётся полосатая тельняшка.       Венера видит синевато-чёрный рисунок на его плече: большой, больше похожий на пятно расплывшихся чернил с проплешинами, которые выжгло время. Задерживается на татуировке глазами дольше положенного, и это замечает Хрящ. Он недобро усмехается.       — Знаешь, чё это? Откуда? — с вызовом глядит ей в лицо. — Таких, как твой братец, там нет. И не было. Их не туда, а в МГУ отправляют, чтоб они иностранцам показывали, как хорошо у нас в Москве живётся. Ты, небось, вживую нас никогда тоже не видела?       Венера опускает глаза и цедит сквозь зубы:       — Видела. У меня там… Жених погиб. Летом.       Вспоминать о Мише неприятно, а тем более в месте, которое, так Венере кажется, оскверняет память о нём. Что-то внутри и без того саднит, а ей спицу под рёбра загоняют — по живому, по свежему. Но помимо воли Венера о нём думает: мог бы он сидеть в таком подвале? Венере все военные представлялись похожими на Мишу: честными и сильными, большими и безопасными; с прямым взглядом, с твёрдой рукой. Оказалось, бывают военные, похожие на Хряща — совсем другие.       Ещё бывают такие, как Борис Борисович. Венера внезапно вспоминает о нём и думает, что он мог бы её выручить. Вот только ему не позвонишь.       Пока Венера рассматривает Хряща, он сурово сводит к переносице брови.       — А Пчёла тогда тебе кто, раз жених погиб?       Венера жутко устала за все эти дни, и особенно — за сегодняшнюю ночь. Пропади пропадом и Витя Пчёлкин, и его враньё.       — Да никто. Друг брата. Я пришла сюда за ним, потому что не знала, где брата искать. Думала, он знает, а он… — Венера закрывает ладонями лицо, потому что из глаз всё-таки просачиваются слёзы.       Зря она доверилась Вите Пчёлкину, ничего-то он не знал. Выпендривался перед Венерой, потому что хотел всеми правдами и неправдами привлечь внимание, заслужить взаимность.       Хрящ чешет подбородок большим пальцем, а потом долго и серьёзно смотрит на Венеру, о чём-то, сгорбившись, думая.       — Ладно, — хлопает он, наконец, ладонями по коленям. — У вас-то по-любому дома денег водится больше, чем твой Комсомолец мог бы у меня увести. Даже если с процентами считать...       Венера с тревогой смотрит на него:       — Что это значит?       Хрящ качает головой. Венера впервые за всё время видит на его лице тени сомнений.       — Может, и правда чё случилось. Клоп, — зовёт он, и Клоп снова вырастает рядом как из-под земли. — Вы по больничкам-то искали?       Клоп кивает.       — А по моргам?       Венера на этих словах чуть не выплёвывает из горла царапающий внутренности ком.       — Похожих пока нет.       Хрящ на несколько секунду вновь впадает в задумчивость, а потом прищуривается и испытывающе глядит на Клопа снизу вверх:       — По Москве искали-то?       Клоп обводит глазами потолок и кивает — только на этот раз очень неуверенно.       — А он товар куда вёз?