Работа над ошибками

Сюэ Чженъюн предупреждал его не зря: жизнь рядом с Чу Ваньнином и впрямь была непроста. Но вряд ли дядюшка имел в виду именно те сложности, с которыми столкнулся его любимый племянник. Вэйюй знал, что это будет тяжело, но и подумать не мог, что трудности достигнут таких масштабов. В конце-то концов, он же столько времени проводил в обществе своего учителя, будучи школьником — беспечным и несдержанным пацаном. Так почему же тогда было легче себя контролировать? Возможно, потому что бывать в гостях, пусть даже и так нахально часто, не то же самое, что жить вместе? Быть может, потому что он не был готов к тому, как много ему будет открываться с каждым днём? Ко всем тем мелочам, из которых на самом деле Чу Ваньнин состоит. К доселе незнакомым изгибам бровей или губ, к едва уловимым оттенкам «равнодушных» интонаций и, казалось бы, привычным, но при этом абсолютно незнакомым взмахам тонких прохладных пальцев. Юноша думал, что будет готов к случайным прикосновениям, которые он так искал мальчишкой, к мимолётным взглядам глаза в глаза, когда они что-то обсуждают или же, наоборот, торопливо здороваются после сложного дня в университете. Считал, что сможет сохранять хотя бы видимость непоколебимости по утрам, когда мужчина только выходит из своей спальни. Естественно, педантично собранный и готовый к новому дню. Но при этом неуловимо мягкий, словно канувший в ушедшую ночь сон всё ещё держал его в своей власти, несмотря на весь наведенный лоск. Но мог ли он на самом деле подготовиться к этому всему? К тщательно скрываемой усталости. К глубоко запрятанной уязвимости, которую невозможно не заметить в редких улыбках, отчего-то полных безнадёжности и тоски. Мо Жаню казалось, что в своё время он достаточно изучил своего учителя. Но вот вопрос: достаточно для чего? И есть ли вообще мера для этого достаточно? Потому что сейчас понимает: не так уж и хорошо его знал. И если тех немногих деталей хватило, чтобы влюбиться, чтобы пронести это чувство через годы, переписав себя… То что же происходит с ним теперь? Возможно ли, полюбить человека с ещё большей силой? Возможно ли, отдав ему когда-то своё сердце, всего себя отдав, понять, что это ещё далеко не всё?.. И вместе с тем, так отчаянно бояться сказать об этом. Настолько бояться потерять вновь, что готов строить из себя почтительного студента, лишь бы иметь возможность хотя бы быть рядом, и не важно в качестве кого. Хотя, кому он врёт? Конечно, важно. Но стоит ли этот мизерный шанс, чтобы благополучно всё просрать? Да и что он скажет? Просто спросит напрямую? Но сердце сжимается отчаянием, стоит лишь представить лицо Чу Ваньнина, если самые худшие опасения Мо Жаня подтвердятся. Что же с ним будет, если это станет реальностью? Невероятно уже то, что учитель, судя по всему, простил его и никогда, ни единым намёком не напомнил о той злополучной выходке, из-за которой их пути так резко и кардинально разошлись. Второй шанс получают немногие, но получить третий удаётся считанным единицам. А у Вэйюя есть основания сомневаться в том, что он настолько удачливый везунчик. Тем более сложно поверить, что его чувства взаимны. Хотя, порой, он и правда видит в золотистых глазах феникса что-то, что могло бы придать ему храбрости, что-то, ради чего он смог бы рискнуть устойчивым положением ученика, возможностью быть иногда рядом ради призрачного шанса на то, чтобы стать по-настоящему близким. Но, как правило, вслед за этим неуловимым нечто Чу Ваньнин опрокидывает на него ведро ледяных фраз, что действует, как увесистая оплеуха, и вся его решимость вмиг улетучивается, вместе со всеми видениями. И хотя роли ученика ему мало, катастрофически мало на самом деле… Всё же, она у него есть. Намного лучше, чем снова стать никем в жизни физика. Это так глупо… Об этом думает Мо Жань, вторую минуту подряд бесстыдно пялясь на задницу профессора. На подтянутую, соблазнительной округлой формы, так призывно торчащую из-под стола. «Почитать и уважать.» В очередной раз напоминает себе парень, впрочем, не особо рассчитывая на успех своей новой, недавно приобретённой мантры. Но это тебе не священная сутра, и работает она соответственно — почти никак. Сколько раз он повторял себе эти слова за прошедшие две недели? Не счесть. — Вы что-то потеряли, профессор? — Понимая, что если продолжит в том же духе, то рискует поменять траекторию и опустится на колени не рядом с мужчиной, а сзади него. И уж тогда… «Свою жизнь», — хочется ответить Чу Ваньнину. Простую, размеренную и даже скучную. Но такую привычную. Такую тусклую, несмотря на все достижения и восторги знающих людей. Такую пустую. Ту самую, в которую неминуемо придётся вернуться. В которую возвращаться не хочется. — Шестерёнку, размером с пять юаней. — Вместо этого бурчит он и беззвучно выдыхает, глядя на то, как Мо Жань лезет к нему под стол. — Она не могла далеко укатиться. — Ничего страшного, профессор, вдвоём мы её точно найдём. — Бодро провозглашает студент, своим большим телом заполоняя практически всё свободное пространство в и без того тесном промежутке невысоких ножек. И Чу Ваньнин с глухой тоской сознаёт, что именно это и имел в виду: вот так же легко и практически до отказа юноша и его ежедневную серость заполнил. Вряд ли прикладывая к этому какие-то особые усилия. Если школьником Мо Жань из кожи вон лез, чтобы к нему подобраться, и это было видно невооружённым глазом, хотя и не было понятно ради какой цели… То теперь же парню не стоило вообще никаких проблем, чтобы перевернуть его и без того хрупкий, стремительно раскачивающийся мир. Опять же, зачем? — В крайнем случае, я могу вам ещё таких купить, если и правда потерялась. — Продолжает жизнерадостно трещать студент, не замечая, как глаза феникса практически неотрывно следят за малейшим его действием. С того вечера, как Чу Ваньнин выставил себя идиотом, предложив сделать массаж, он ещё ни разу не был так близок к Вэйюю. Нет, конечно, случались эпизоды, когда они могли мимолётно коснуться друг друга вскользь. Но происходило это так редко и стремительно, что мужчина невольно радовался: слишком быстро, чтобы парень заметил, как его сердце при этом рвётся из груди, пробивая клетку рёбер. Сейчас же доли секунд сплавлялись в полноценные единицы, а те — в десятки и дальше, по нарастающей… И разбираться уже надо не только с одуревшим сердцем, но и со своей собственной головой, которая соображать отказывается, стоит запаху Мо Жаня коснуться ноздрей, чтобы пробраться внутрь, отравить и захватить его. Чтобы в кончиках пальцев вспыхнуло фантомное воспоминание о том, как смело они льнули к рельефной спине. И даже если пальцы эти обрубить, он теперь никак не сможет вытравить из своей памяти это ощущение горячей кожи, упругости твёрдых мышц. Ощущение тела Мо Жаня. И разве он может запретить себе представить, хотя бы на несколько постыдных секунд, как бы это тело ощущалось при других обстоятельствах? — Не говори ерунды! Её вытачивали на заказ. — И сейчас, по большому счету, не так уж и важно, на кого он злится — если злость — это единственное, что сможет удержать его от безрассудства, то пусть. Хотя, немного протрезвевшим и прояснившимся разумом он точно понимает, на кого же именно направленно это чувство. И это явно не его ученик. В конце концов, чем перед ним провинился Мо Жань? Тем, что изменился? Тем, что стал обходителен и вежлив? Тем, что молод и красив? Что энергичен и горяч? Разве можно обвинять парня в том, что это он, Чу Ваньнин, никак не может смириться со своим положением? Что это глупое неуёмное сердце, беснующееся в груди, рвущееся в тёплые широкие ладони, не понимает, что не нужно оно там? К своим тридцати двум он думал, что привык к одиночеству и заводить отношения для него уже слишком поздно. Кто он такой? Слабовольная развалина, боящаяся чего-то пожелать или попросить. Привыкший страхи и неуверенность в себе прятать за уродливыми гордыней и высокомерием. Всё, что у него есть — это его статус, его достижения. И если уж он не мог больше оставаться в глазах Мо Жаня хорошим и честным человеком, — только не после того, как позволил себе наслаждаться его ласками — то хотя бы быть ему достойным преподавателем, уже неплохо. Он мог бы довольствоваться этим. Ему должно бы этого хватить. Этого точно должно быть более чем достаточно. Так чего ещё ему желать? Разве имеет он право на то, чтобы погубить то немногое, что у него есть? Даже если бы он смог побороть свой страх и нашёл достаточно храбрости для признания, что это даст? Увидеть отвращение в глазах дорогого человека — это ли не станет ещё большей пыткой? Вэйюй пощадил его, оставив в прошлом то происшествие, даже попросив прощения за свой проступок и не упоминая о нём больше. Но разве мог допустить бесстыжий подросток, что глупая забава, которой он, судя по всему, не придавал большого значения, такой болью отзовётся в его учителе? И кто же в этом виноват, кроме самого Ваньнина, и кто в итоге должен просить прощения? К тому же, парень явно был не свободен. Совсем еще юные Мо Жань и Ши Минцзин переживали самые лучшие годы своей жизни — время полное надежд и стремлений. На что тут можно надеяться тому, чья пора цветения давно миновала? Он ни за что не станет рисковать. Его время для опрометчивых поступков давно прошло и надо учиться радоваться тому, что ему уже дано. Он знал, что, безусловно, Мо Жань — самая большая любовь в его жизни, самая безрассудная прихоть его души. Но вместе с тем прекрасно понимал, что если эта истина откроется, то не принесёт ничего кроме новых душевных ран и сокрушительного провала. — И почему я сразу об этом не подумал? Стали бы вы лезть под стол, из-за какой-то… Нашёл! — В порыве радостного возбуждения юноша победно вскинулся, демонстрируя свою ценную находку, зажатую в руке. Но вместе с этим низкая столешница тут же приложила его по макушке. — Ай! От неожиданной боли студент резко дёрнулся и пригнулся. Достаточно резко, чтобы погрузившийся в размышления Чу Ваньнин не успел отреагировать, оказавшись практически нос к носу к своему ученику. Они и так были достаточно близко, но теперь… — Аккуратнее! — Пытаясь собрать воедино быстро рассыпающиеся остатки злости, как можно грубее произносит учёный. Но получается с трудом, и он не уверен, что парень этого не заметил. — Профессор? — Мягко прерывает затянувшееся молчание юноша. Слишком мягко. И от этого внутри всё сладко сжимается и тает. Замерев, Чу Ваньнин пытается сдержать бурный поток, в который грозит превратиться, ни единым намёком не выдать своего состояния… — Я… Я хотел вам сказать кое-что… — Потому что взгляд Мо Жаня, который находится на расстоянии меньше вытянутой руки похож на взгляд человека, который очень долго что-то искал и, наконец, нашёл. И это пугает. Мужчина не знает, почему чувствует такой страх, но именно он придаёт ему сил. — Ну так говори, чего ты там мямлишь? — Его голос холоден и полон решимости, но в глубине по-прежнему всё дрожит, а сердце истошно заходится аритмией, тахикардией, стенокардией. Сумасшествием. — Вы… Иногда вы бываете слишком рассеяны, профессор. — С виноватой улыбкой отвечает студент, отводя глаза в сторону и протягивая преподавателю найденную шестерёнку. — Если эта вещь такая ценная, почему же вы позволили ей ускользнуть от вас? Чу Ваньнин и сам хотел бы знать ответ на этот двусмысленный вопрос. Хотя, вполне возможно, что двусмысленным он показался только ему. В любом случае, его ученик по-прежнему куда более проницателен, чем сам осознаëт. Что-то в нём совсем не изменилось. Быть может, именно это так сбивает с толку? Потому что все манеры его эти, мягкость и смущение, которые теперь так часто можно было разглядеть, возможно, что-то означали бы, оставайся он всё тем же вероломным школьником. И тогда эта предательская надежда, которую учёный так старательно гнал от себя, но которая всё равно нашла лазейку, чтобы забраться к нему в душу и основательно укорениться там, может, и была бы глупа, но хотя бы обоснована. Однако сейчас… Он так жалок, так смешон со своим самообманом. Ведь фактически учёный получил то, чего так желал: теперь Мо Жаня даже катастрофически много в его жизни. Но в то же время этого отчаянно мало. Знать, что он здесь, рядом, и при этом так далеко, словно между ними пролегает расстояние в миллионы парсеков*. — Ты слишком много на себя берёшь. — Вы… Вы, как всегда, абсолютно правы, профессор. — Едва заметно вздыхает его ученик. ****** — Мне казалось, что у тебя билет на другое место. Из-за предпраздничной суеты, охватившей страну в целом и каждый отдельно взятый объект в частности, создавалось впечатление, что в салон самолёта набилось раза в два больше народу, чем положено. Но по мере того, как пассажиры занимали места, согласно купленным билетам, иллюзия рассеивалась, и становилось ясно, что людей ровно столько, сколько посадочных мест. Правда, как оказалось, не все были распределены в соответствии с номерами, прописанными в документах. — Да, но эта добродушная госпожа сжалилась над бедным студентом и согласилась поменяться местами. — Переведя взгляд с преподавателя, Мо Жань одаривает сговорчивую старушку самой милой из своих улыбок, и та в ответ трескуче хихикает, подавая юноше руку. — Ты, юный проказник, наверняка самому чёрту зубы заговорить сможешь. — Добродушно грозит пальцем женщина, сморщиваясь в ответной беззубой улыбке. — Исключительно ради вашего блага, ведь над крылом почти не укачивает. — Студент подхватывает её за протянутую руку и отводит на своё, теперь уже бывшее место. Убедившись, что старушка благополучно разместилась, он возвращается в носовую часть, где уже расположился Чу Ваньнин. — Ну и зачем это было? — Хмуро интересуется профессор, недовольно глядя на внушительную фигуру студента, который завис в размышлении над тем, как пролезть к иллюминатору, не потревожив при этом физика. — Люблю смотреть вниз при взлёте и посадке. — Всегда знал, что ты ненормальный. — Раньше я бы принял это за комплимент. — Тихо смеясь, миролюбиво замечает парень. Больше трёх недель прошло с тех пор, как Мо Жань вернулся в общежитие. Больше трёх недель - как закончилась терапия и они вынуждены были вновь вернуться к режиму нескольких встреч в неделю. Точнее сказать, это он вынужден был, Чу Ваньнин же, казалось, лишь вздохнул с облегчением, возвращаясь к привычным холодности и раздражительности в общении с ним. Словно и не было никогда тех дней, разделённых на двоих. Словно всё это было лишь желанным сновидением, растаявшим с первыми лучами рассвета. Наньгун Сы и Ши Мэй сочли непривычную молчаливость вернувшегося в лоно родного общежития соседа следствием пережитых потрясений. Сам же Вэйюй переживал настоящий экзистенциальный кризис от ощущения потери. Так что сейчас даже такая откровенная язвительность в тоне и словах физика никак не могут его оттолкнуть или омрачить радость от того, что ему всё же удалось убедить соседку Чу Ваньнина поменяться местами. Билеты были куплены за полтора месяца, но даже тогда оставалось всего несколько вариантов, и, само собой разумеется, это не могли быть два соседних кресла. Но хоть рейс один — уже это грело сердце. А уж уболтать того, кто окажется рядом с преподавателем, для него не должно было составить труда. Собственно, так и вышло. — Раньше это бы им и было. — Поджимает губы профессор, делая вид, что не замечает щекотливости ситуации, в которой оказался его ученик. Что ж, раз так, Мо Жаню ничего больше не остаётся. Он протискивается между передним сидением и острыми коленками и, выбирая между тем и тем, предпочитает задеть последние. Однако, мужчина никак не реагирует на эту почти невинную провокацию, продолжая плотно сжимать губы и перебегая глазами по всему салону, куда только может дотянуться. Юноша садится в удобное кресло и собирается продолжить их лёгкую словесную перепалку, как из динамиков доносится мелодичный голос стюардессы, мягко, но настойчиво просящий пассажиров занять свои места. Гул двигателя, который быстро стал привычным, меняет свою тональность, и следующее объявление стюардессы ещё раз призывает всех занять свои места, отключить мобильные телефоны и средства связи, а также в обязательном порядке пристегнуть ремни безопасности и ознакомиться с инструкцией по использованию кислородных масок. Всё это, а так же информацию о подлокотниках, столиках, положении спинок, шторках, Мо Жань, уже не раз ознакомленный с озвученным, слушает вполуха, параллельно наблюдая за тем, как стремительно бледнеет и без того почти белое лицо учителя. Стоит почувствовать начало движения шасси, как изящный, высокий лоб покрывает испарина, прямые брови хмурятся ещё больше, а руки начинают мелко дрожать. — Профессор? — Не выдерживает Вэйюй. Он знает, что многие не любят летать на самолётах. Но волнение, охватившее физика выбивает из колеи: для Чу Ваньнина потерять лицо — смерти подобно. Неужели всё настолько плохо? Он что, боится летать? Между тем, закрылки проверены, гул двигателя ещё несколько раз меняет диапазон, переходя в настоящий рёв. В незашторенные иллюминаторы видно, как самолёт съезжает с очередной рулёжной дорожки на взлётно-посадочную полосу, а всё тот же приятный и размеренный женский голос предупреждает о том, чтобы во время взлёта все оставались на своих местах. Однако, Мо Жань не может отвести взгляд от мужчины, сидящего рядом с ним, и по вцепившимся в сидение пальцам, по взмокшим вискам и крепко смеженным векам понимает, что тот не просто боится. Он в настоящем ужасе. Сердце юноши дрожит и болезненно сжимается от этой картины. Поэтому практически не думая, он опускает свою ладонь на кисть Чу Ваньнина, осторожно сжимая её. — Всё не так уж и плохо, — наклоняясь к уху замершего физика, достаточно громко говорит он, перекрывая шум, — при взлёте процент выживаемости довольно высок. Вам нечего бояться. — Я не… — Встрепенувшись, начинает физик, пытаясь выдернуть руку из захвата своего студента. Бесполезно. Тот держит крепко, хоть и старается не причинить боли. — Я знаю, не боитесь. — Мо очаровательно улыбается, заглядывая в широко распахнутые глаза, где дальними сполохами уже озаряется надвигающаяся буря. Отлично, именно её-то он и ждёт. — И это правильно, ведь ни для кого не секрет, что самолёт — самый безопасный вид транспорта. — Что ты делаешь?! — Держу вас за руку. — Это! Что ты себе позволяешь? И, наконец-то, Чу Ваньнин взбешён: холодная ярость захлёстывает его… Подбородок упрямо вздëрнут, тонкие ноздри трепещут, брови — обоюдоострые, готовые к бою мечи, сходятся к переносице. Невозможно не залюбоваться этим зрелищем. И Мо Жань не отказывает себе в этом удовольствии: любуется, смотрит прямо, открыто. Его учителю надо было родиться в каком-нибудь древнем воинском клане — в доспехе и при оружии, окутанному дымкой гнева ему бы точно не было равных на поле боя. — Всё ещё держать вас за руку, профессор. — Юноша зачарован, и так хочется обмануться этим спектаклем самому. Так хочется сказать. — Вам разве не?.. Вам не?. — Мне что?! — От переполняющей злости мужчина сам подтягивает студента к себе, пользуясь хваткой на своих пальцах, практически упираясь лоб в лоб, буквально шипя. — Отпусти уже меня, наконец! — А что, если я не хочу? — Ощущая едва заметное прикосновение дыхания Чу Ваньнина на своих губах, парень на грани того, чтобы лишиться остатков самообладания. Чтобы прямо сейчас в эту манящую пропасть — с головой, без остатка, без возможности выбраться и отмотать назад. Без возможности что-либо исправить. Но сейчас на каждый из этих пунктов. Так тотально. Так основательно. Плевать. — Мо Вэйюй! Ты переходишь все границы! — Господа, у вас всё в порядке? — Да. — Нет! — Физик пытается его оттолкнуть, и парень уверен, что если бы это не возбранялось правилами поведения в общественных местах, хорошенько бы приложил своего ученика за столь хамскую выходку. Мило улыбающаяся стюардесса изумлённо приподняла брови. Тряска закончилась, звук работающих моторов стал ровным и приглушённым, и децибелы в салоне поубавились. Лайнер оторвался от земли, стремительно набирая высоту, а с соседних мест на них с интересом поглядывали любопытные пассажиры. Видимо, увлекшись, они не заметили, что в какой-то момент своей перебранкой привлекли столько лишнего внимания. Подняв голову, Мо Жань против воли отмечает быстрый взгляд борт проводницы на их всё ещё сцепленные руки, и уголки её рта неодобрительно дëргаются, а улыбка с каждой секундой теряет былую искренность. Ему не хотелось бы выпускать из рук эту прохладную, слегка влажную от пережитого ладонь, но тогда его поступок и впрямь сложно будет объяснить. Разжав пальцы, он отворачивается к иллюминатору, только вместо того, чтобы привычно наблюдать за метаморфозами, что происходят с пейзажем под брюхом самолёта, крепко зажмуривается. Он был так близок! Блядь, только что он прошёлся по самому краю! — Кхм, простите. — Доносится спокойный голос преподавателя, и юноша мысленно хмыкает. Его всегда поражала эта способность моментально брать себя в руки. — Вышло недоразумение. Всё хорошо. — Точно? — Да, всё в порядке. — Отлично, тогда приятного полёта. — Спасибо. И в очередной раз между ними виснет тишина. В последнее время это происходит всё чаще. Это расстраивает, сбивает с толку даже больше, чем резкие перепады настроения учителя и его язвительные замечания. Потому что тишина эта совсем не похожа на ту, что частенько стелилась раньше: комфортную, уютную, понятную… Эта же будто искрит недосказанностью и отчаянием. Но не исключено, что он просто себя накручивает. — В страхе нет ничего экстраординарного или постыдного. Все чего-то боятся, профессор. — Мо Жань уже открыл глаза и теперь смотрит на то, как город внизу становится всё меньше, как по игрушечным трассам, пересекающим пёстрый, лоскутный ковёр, ползут игрушечные машины. — Вы — что упадëте и разобьётесь. Я — что вообще не смогу взлететь. Но когда есть кто-то, с кем можно разделить свой страх, пережить его намного проще. — Юноша отрывает взгляд от линии горизонта, едва заметно изгибающейся плавной дугой, и смотрит в глаза феникса, что всё ещё мечут громы и молнии. Конечно, Чу Ваньнин взбешён его поступком. Парень ни за что не хотел злить преподавателя, просто приободрить. Он и за руку-то взял его почти неосознанно, только чтобы поддержать. Но почти сразу понял, что его поддержку отвергнут, отмахнутся, как от чего-то неприемлемого. Поэтому перевести внимание на гнев показалось ему хорошей идеей. Но очевидно, что в очередной раз Вэйюй сделал очередную глупость. В прекрасных раскосых глазах — острый лëд и разряды ярости. А так хотелось вновь увидеть расплавленный мёд и тепло. Неужели, он больше никогда их там не увидит? Неужели, они добрались до логического финала их отношений? Ещё несколько месяцев, и их дороги снова разойдутся. Он, конечно, может поступить в аспирантуру, в магистратуру — куда угодно поступит… Но скорее всего, Чу Ваньнин не останется его преподавателем. И, уж конечно, с кураторством тоже будет покончено. Тогда, какой вообще во всём этом смысл? И губы его двигает не иначе как отчаяние. Оно же толкает слова из глотки. — Я понимаю, что не заслуживаю вашего доверия, но в этот раз и правда… Просто хотел помочь. — Я не нуждаюсь в твоей!.. — Вспыхнув, начинает снова физик, но затем осекается. Несколько мгновений внимательно всматривается в лицо студента и отворачивается в другую сторону. — Спасибо. — Всё же доносится до слуха Мо Жаня неуверенный шёпот. И если бы только его дорогой учитель знал, сколько власти имеет это слово над его учеником. ****** — Инди или ска? — Что, прости? Мо Жань плюхнулся на стул, опуская поднос с едой напротив Чу Ваньнина. В школьной столовой, как всегда в это время, было шумно и людно, но все места за столом молодого учëного неизменно оставались пустыми. Даже если в помещении яблоку негде было упасть, никто, кроме директора Сюэ, никогда не составлял ему компанию. До этого самого момента. — Пытаюсь выяснить ваши музыкальные предпочтения, — от улыбки на щеках ученика проступили очаровательные ямочки. — А разве по мне видно, что я таким увлекаюсь? — По вам… — Мо Жань окинул его медленным изучающим взглядом. Улыбка постепенно сошла с его лица, а в глазах мелькнуло что-то такое, отчего кончики ушей Чу Ванина вспыхнули. Он уткнулся в свою тарелку, цепляя палочками тофу. Ему было неловко и в то же время, почему-то, стыдно. Этот мальчишка ничуть не изменился, даже несмотря на то, что стена отчуждения в их взаимоотношениях дала трещину, он всё так же продолжает его изводить. Мо Жань молча запихнул в рот кусок свинины в кисло-сладком соусе и принялся задумчиво его пережевывать. Молчание за их столиком тянулось достаточно долго. Каждый думал о своём, но, наконец, Чу Ваньнин отложил палочки в сторону, сцепил сложенные перед собой руки в замок и со всей мягкостью, на которую был способен, произнёс: — Цзинцзюй. — В ответ Мо Жань вопросительно вскинул брови. — Опера и классика. Если у меня появляется желание послушать музыку, я иду в оперу или на классический концерт. — Обязательно надо идти? — Мо Жань вернулся к своему привычному состоянию, и Чу Ваньнин смог немного расслабиться. — Почему бы не послушать в наушниках? Звук же лучше, полное погружение и всё такое. — Не люблю записи, предпочитаю живое выступление. — Учитель, вы такой!.. — Скучный? — Странный. Не удивлюсь, если вы на каком-нибудь гуцине тренькать умеете. Чу Ваньнин промолчал. Длинные музыкальные пальцы дотрагиваются до струн, посылая волны звуков по всему помещению, умело сплетая их в пространную, но такую красивую мелодию. Мо Жаню же кажется, что пальцы эти касаются прямо его оголëнной души, даруя томительную, сладкую боль, которую всё сложнее терпеть. Кто бы мог подумать, что Чу Ваньнин и правда умеет играть на гуцине! Хотя нет, этого себе представить не мог, наверное, только Вэйюй, потому что остальные домочадцы, похоже, ничуть не удивлены. А даже более того: Сюэ Чженьюн половину вечера заговорщицки подмигивал и бросал пространные намёки своему дорогому Юйхэну о сюрпризе, который всех ждёт после праздничного ужина. Вот только в этом году Ван Чуцин с Мо Жанем на пару почти весь день колдовали на кухне, чтобы в Чуньцзе* стол если и не переломился от обилия угощений, то уж точно пустил трещину другую. Так что, ужин основательно затягивался, к растущему возбуждению старшего Сюэ и пропорционально убывающему настроению Чу Ваньнина, очевидно, догадавшегося о том, что ждёт его впереди. Но даже если ему и не хотелось играть, физик не стал отказывать другу в просьбе. Длинный, чёрный, как смоль, цинь с искуснейшей перламутровой инкрустацией в виде цветущей ветки яблони лежал на низком столике перед мужчиной. И сам он — живое воплощение мягкости и строгости, благородства и спокойствия. Но в то же время, не отрывая взгляда от своего учителя, Мо Жань с трудом может усидеть на месте: окутанный прозрачными покровами чистоты и благородства Чу Ваньнин выглядит невероятно, просто преступно соблазнительно. И вот это — уже точно предел. Его личная конечная. Точка невозврата. Индивидуальный финиш. Потому что вот он, тот человек, что сводит его с ума, здесь, на расстоянии вытянутой руки. Но до него даже не позволено дотронуться. Потому что чувствует, как изнутри ломается, рассыпается мелким крошевом. Но по-прежнему сидит вместе со всеми, будто у него всё хорошо. Вэйюй просто не может больше тут находиться, в присутствии самых близких людей, с такими мыслями в голове. Это слишком… Это просто слишком для него в эту самую минуту. Как только последний звук гуциня смолкает, Мо Жань вскакивает на ноги. — Жань-эр, что-то случилось? Ты побледнел… — Простите, мне не хорошо. — Это самая правдивая формулировка из всех возможных. Ему и правда не по себе. — Я поднимусь в комнату. — Тебе нужна помощь? — Госпожа Ван обеспокоено поднимается следом. — Нет, я… Я прилягу ненадолго, и мне точно станет лучше… Наверное, переел. Не беспокойтесь, тётя. — Он старается не смотреть в сторону Чу Ваньнина, пока пересекает гостиную. Старается не думать о нём, когда взбегает по лестнице. В комнате он ничком падает на кровать, зарываясь лицом в подушку, заглушая звериный рык, который рвётся из глотки. Он обещал, что ни в коем случае не позволит себе ничего лишнего. Это его преподаватель — и точка. Но как себя заставить? Что за приказ надо отдать себе, чтобы он безоговорочно и наверняка подействовал? Кто знает, сколько он так провалялся? Погруженный в свои мысли, юноша совсем не следит за временем. Но деликатный, негромкий стук в дверь слышит очень чётко и даже с точностью до ста процентов может сказать, кто за ней стоит. Чу Ваньнин не хотел идти. На самом деле, он много чего не хотел. Начать хотя бы с того, что вообще всю эту поездку считал не нужной. Да, он редко мог отказать Сюэ Чженъюну и никогда — Ван Чуцин. Но можно было хотя бы попытаться отстоять своë желание. Которое, как оказалось, было очень даже обоснованным, ведь трудности начались уже в самолёте. Мо Жань выбрал весьма экстравагантный способ отвлечь его от своих страхов, хотя надо признать, что весьма и весьма действенный. Но вот проблема: он ведь такой учёный, столько знаний в его голове, так почему же до сих пор не может понять, что именно послужило этой цели? Гнев, что он готов был плеснуть прямо в лицо Мо Жаня, или его руки, стиснутые в крепкой, но такой осторожной хватке? И есть ли хоть какая-то между ними разница, когда оба этих фактора так или иначе связаны с одним единственным человеком? Он не хотел лететь, не хотел ехать, не хотел возвращаться в ТУ квартиру, не хотел находиться в одном доме с этим человеком. Не хотел. Потому что, чем больше находился рядом с ним, тем сложнее было себя сдерживать. С каждым разом, с каждой минутой все труднее выскребать остатки воли, которой, как казалось, раньше были неистощимые запасы. Как оказалось, ошибся. Она почти закончилась. Почти вся вышла. Потрачена… — Войдите. — Но ему нужно еще немного. Совсем чуть-чуть, чтобы сегодняшний вечер пережить. Чтобы исполнить мягкую, но настойчивую просьбу Чуцин позаботиться о дорогом племяннике, сказанную с той самой интонацией, которой Чу Ваньнин не мог сопротивляться, даже когда все его запасы воли были еще при нём. И мужчина даже не заметил, как в руках у него оказалась кружка с дымящимся отваром, а сам он — перед знакомой дверью. Только вот входить туда совсем не хочется. Физик ощущает себя, как перед клеткой с тигром. Ну или что-то вроде того. В любом случае, внутри его ожидает хищник. И он не уверен, что у этого зверя лицо Мо Жаня. Парень лежит на кровати, глядя в потолок, и никак не реагирует на появление преподавателя на своей территории. — Тебе уже лучше? — Как можно отстранëннее интересуется профессор. — А? Да… Да, можно и так сказать. — Студент, будто только что сообразив, кто перед ним, принял сидячее положение. — Неужели, моя игра так плоха, что ты сразу же сбежал? — Как вы могли такое подумать? Вы играете потрясающе. — Кружку он берёт, но пить из неë не торопится. Как и смотреть на мужчину. Да и вообще, юноша кажется каким-то отстранённым, совершенно на себя не похожим. Может, действительно плохо себя чувствует? — Пей. Твоя тётя сказала, что выпить нужно, пока горячее. — Спасибо за заботу, профессор, но мне и правда лучше. Думаю, это было лишнее. — Он встаёт с кровати только, чтобы поставить кружку на стол, и тут же возвращается обратно. И всё. Молчит, всё так же глядя в сторону. По-прежнему не желая даже повернуться лицом к Чу Ваньнину. Что ж… — В таком случае… Я рад, что тебе лучше. Что мне передать твоему дяде? Ты спустишься к фейерверкам? — Наверное, нет. — Его обычно насыщенный, через край бьющий энергией голос звучит совсем безучастно, но Чу Ваньнин убеждает себя, что это не его дело. — Хорошо. Тогда счастливого тебе Нового года. До встречи в университете. — Да. И вам. Физик пересекает небольшую комнату, сжимает ручку двери, уже почти потянув ее на себя. Но не тянет. Глубоко вдыхает, кляня себя последними словами, прежде чем спросить: — Мо Жань, тебя что-то беспокоит? — Учёный не может оставаться безучастным, глядя на такого Вэйюя. Тусклого, поникшего — как-будто весь тот свет, что всегда так ярко пылает в нём внезапно куда-то исчез. Словно сосуд, в котором день за днём горел огонь, вдруг раскололся, и неудержимое пламя вытекло из него, оставив лишь пустоту. Пустоту, от которой так горько щемит сердце и которую так хочется вновь наполнить, старательно заклеив все мельчайшие трещины. Он не понимает, не знает, что нужно для того, чтобы Вэйюй вновь стал таким же, как всегда, но ему так хочется сделать хоть что-то. Подойти, опустить руку на чернеющую макушку, зарыться пальцами в растрёпанные волосы, погладить ласково и утешающе, говорить всякую глупую, но иногда настолько чертовски необходимую ерунду. Но, конечно же, ничего из этого он не делает, лишь остаётся на своём месте, глядя на парня. Какое-то время тот продолжает молча сидеть, никак не реагируя на вопрос. Однако затем всё же разворачивается, впиваясь в него взглядом решительным, но каким-то разбитым. Отчаянным. Будто принял трудное решение и теперь собирается идти до конца, пока не добьётся своего. Или же. Пока всё не потеряет. — Вы умеете плавать, профессор? — Его ученик смотрит внимательно, даже испытующе, и в его глазах мужчина видит что-то кроме решимости. Словно теперь весь испарившийся огонь устремился туда и заставляет их пылать адскими преисподними. От чего преподаватель невольно замирает, пойманный в ловушку этого жара, теперь просто не в силах пошевелиться. — При чëм здесь?.. — Умеете? — Да. — Тогда вы, наверняка, знаете, каково это — тонуть. — Чу Ваньнин растерян, не совсем понимая, к чему тот клонит, но по-прежнему остаётся на месте. Зато парень, наоборот, поднимается с кровати и делает шаг к нему, сокращая и без того небольшое расстояние. — Знаете это чувство, когда не ощущаешь дна под собой? — Ещё шаг. — Когда все силы тратишь, чтобы остаться на поверхности, но всё равно уходишь под воду? — И ещё… — Когда тебя тянет вниз, и ты ничего не можешь с этим поделать, как бы не пытался?.. — Пока, наконец, не оказывается так близко, почти вплотную. Но всё ещё достаточно далеко, чтобы дать возможность отстраниться. Чтобы не дать нырнуть в этот омут, про который говорит. Ещё достаточно, чтобы не поддаться непроницаемому мраку, застилающему взгляд. Чтобы… — Вам знакомо это чувство, профессор? — Низко и тихо, с каким-то надломом, который Ваньнин не может понять. Который понимать не хочет. — Мо Жань… — Но вот только… Уже достаточно близко для того, чтобы попасться. Чтобы сила притяжения Вэйюя не позволила уйти с его орбиты. Достаточно близко, чтобы почувствовать, как с каждым произнесенным словом, с каждой новой фразой, юноша будто срывает с него маски одну за другой. Достаточно для того, чтобы поддавшись, самому потянуться навстречу. — Тогда скажите… Потому что для спасения мне необходимо знать… — Ещё один крохотный шаг, чтобы весь мир свернулся до этой небольшой комнаты, а затем, ещё больше — только до самого молодого человека перед ним. — Неужели, я тону один? — Я… — Он, конечно же, пытается. Вздëргивает подбородок, чтобы привычно прикрыться надменностью и холодностью. Сводит брови над переносицей, стараясь нахмуриться. Только вот подбородок приподнят слишком уж уязвимо. Вот только брови сходятся скорее жалостливо. И в тихом голосе его — сплошная безысходность. И он чувствует, что не только маски с него сорваны, что он сам весь, целиком обнажëн до самого сердца. Что Мо Жань видит его насквозь. Все его желания, все затаённые мысли… — Неужели только меня так сильно тянет? — Тихо и с присвистом, до лавины мурашек вниз по позвоночнику. До индевелых узоров по всем легким, что ни вдохнуть, ни выдохнуть, потому что он чувствует… Чувствует, что раскрыт. И именно в тот момент. В ту секунду, когда Ваньнин отчетливо осознаёт, как безнадёжно запутался в ярких сполохах напротив, что окончательно проваливается… Преграды рушатся. И ему бы быть погребённым под ними. Быть бы ему раздавленным осознанием, что весь он как на ладони. Что теперь у Мо Жаня есть оружие против него, что он полностью в его власти. Что, в общем-то, должно быть унизительно для него. Что по большому счету должно бы испугать — ведь он теперь так беззащитен перед ним… Но вместо этого, цепляясь за взгляд своего ученика, как за то единственное, что всё ещё держит его на поверхности, он видит в нём не только опаляющие отчаянием сумрачные огни Диюя. Из глубины на него глядит что-то хищное, жаждущее, голодное. Что-то, что самым желанным образом резонирует с самим Чу Ваньнином. И тут время замирает и растягивается между ними звенящей струной — тронь и порвëтся, болью проходясь по неосторожным пальцам. И с очередным тягуче-вязким мгновением, воздух между ними нагревается до предела, с каждым вдохом скользя в горло песками раскалённых пустынь. Пока, наконец, терпеть становится невыносимо. — Я больше не могу так… — Рвётся шёпот абсолютно бесконтрольный, беспомощный, нуждающийся… И он понимает, что действительно не сможет. Пускай совесть сожрёт его здесь и сейчас на этом самом месте. Пускай последующее унижение будет достойной расплатой за содеянное. Пускай его зажарят демоны в аду, куда он непременно упадет, как только земля под ним провалится, пускай небеса рухнут на голову и поглотят его прогнившую душу… Пускай! Всё пускай! Но его совесть молчит, когда он ловит губы Мо Жаня своими, прижимаясь с отчаянной мольбой о прощении и снисхождении. Его стыд никак не проявляет себя, когда молодой мужчина напротив, рывком прижимает сильнее, обхватывая его лицо, своими большими и горячими ладонями. А земля и небо всё так же остаются на своих местах. Разве что чуть-чуть перекашиваются. Разве что совсем немного сама планета сходит с орбиты, и его трясёт от этой отдачи. Разве что весь его привычный мир настолько кренится, что разламывается до самого основания. И он сам будто бы рушится. Разбивается ужасом от того, каким восхитительным, каким упоительным образом всё нутро скручивает… От того, как в погоне за необходимостью охотно навстречу подаётся. Один из них вовсе не умел целоваться, другой же, несмотря на все свое потрясающее искусство, не мог поверить в происходящее, пытаясь сполна насытиться другим мужчиной в этот краткий миг. Но разве это было возможно? Они оба так стремились к тому, что происходило сейчас, оба изнывали от жажды друг по другу. В этот отчаянный поцелуй были вложены долгие годы тоски и неозвученных желаний. Шумно дыша, наполняя комнату тихими влажными звуками и едва различимыми стонами, вряд ли кто-то из них смог бы сам, по доброй воле остановиться. Отчаянно цепляясь друг за друга, сминая одежду трясущимися пальцами. Всё глубже погружаясь в безумие. Такое сладкое. Такое манящее. Такое правильное. Плавясь и исчезая друг в друге… Утопая. Погребённые под волной сумасшествия. Или же, наоборот, спасённые от него. Превращаясь в один единственный первобытный инстинкт, в базовую потребность — ещë. Ещё! Ещё… И не понятно уже, кто к кому теснее прижимается, не ясно, чьи руки первыми оказываются на чьей талии, чтобы притянуть ближе, чтобы слиться, стать одним целым. Мо Жань чувствует, как тонкие пальцы вплетаются в его волосы, требовательно сжимая, и не может сдержать хриплый рык, рвущийся из горла. Из самого нутра. А может, зародившийся ещё глубже. И шум, донесшийся из-за двери, кажется им чем-то ненастоящим, чем-то, пришедшим из другого мира, поэтому проходит несколько секунд, прежде чем им удаётся осознать его значение. Стук. Настойчивый и резкий. — Учитель? Учитель, у вас там всё в порядке? Вас уже давно нет, а скоро фейерверки начнутся… И вот оно — возвращение в реальность. Туда, где Сюэ Мэн продолжает что-то объяснять, стоя за дверью, всего в паре метров от них. Туда, где они в доме Сюэ Чженъюна, в комнате Мо Жаня, на празднике Чуньцзе. Туда, где в широко распахнутых глазах феникса нарастает паника, но вопреки ей, красными и припухшими от поцелуев губами, совершенно ровным голосом Чу Ваньнин говорит о том, что у них всё хорошо и что он сейчас спустится. Туда, где Вэйюй всё ещё удерживает своего учителя за талию, но уже чувствует пустоту в руках. Туда, где остаётся один. Час спустя. ВЫ Нам надо поговорить УЧИТЕЛЬ Надо. ВЫ Я приеду вечером УЧИТЕЛЬ Да.