Рэйбл

Ночью в Синджаре по-особенному тихо. Когда привыкаешь к постоянному шуму, стрёкоту автоматных очередей и канонаде работающей артиллерии, напоминающей раскаты грома вдали, то каждое мгновенье затишья — как долгожданная передышка в неумолкающем шуме войны. Но война — это не только грохот бронетехники, гул реактивных истребителей и дрожащие от взрывов стёкла. Это ещё и бои, невидимые для большинства. Можно не сомневаться: пока мирные жители спят в своих постелях, надеясь увидеть рассвет, где-то во мраке крадутся настоящие хищники, идущие по следу своей цели, которую им надлежит устранить. Полдюжины таких хищников Брайан как раз и замечает, сидя у окна дома, выбранного рыцарями в качестве временного убежища на ночь. Он видит, как фигуры шести неизвестных спецов — скорее всего, «тюленей» — плавно, но стремительно движутся вдоль фасада двухэтажного жилого здания, держа наготове оружие. Идущий впереди боец (по всей видимости, командир) жестом приказывает подчинённым остановиться. Затаив дыхание, Брайан неотрывно наблюдает за ними. Все шестеро бойцов опускают на глаза приборы ночного видения и неуловимой тенью проскальзывают в холл здания, исчезая в темноте. Сомнений не остаётся: один из иракцев, живущий в этом доме, если не целая семья вовсе, вот-вот превратится в хладный труп. В окнах второго этажа мелькают едва заметные силуэты. Следом раздаются глухие стуки. Будучи таким же спецом с опытом проведения ночных операций, Брайан без труда догадывается: это звуки выстрелов из оружия с надетыми приборами для бесшумной стрельбы. Кого-то только что грохнули. Продолжая сидеть у окна, Брайан пытается высмотреть фигуры шестерых спецов, но те либо вышли через другую дверь, либо решили задержаться, чтобы поискать какую-то ценную для разведки информацию. В любом случае на одного боевика в Синджаре стало меньше. Хорошо это или плохо — пусть судят другие. Однако сегодня погибли не только боевики. Сегодня погибло много хороших ребят — американских солдат, сложивших головы в борьбе с международным терроризмом; с этой заразой, отравляющей мир и порождающей ничего, кроме смерти. Брайан тихонько хмыкает и хлопает себя по карманам разгрузки, выискивая желанные сигареты. Хрен там: он до сих пор не обзавёлся новой пачкой, а ту, что ему одолжил Джош… Всё-таки сигареты имеют свойство пропадать, как и прочие вещи. Чёрт, хорошо, если эти спецы ёбнули одну из тех мразей, устроивших перестрелку на площади, где погибло столько парней. Может, это был координатор той атаки, а, может, рядовой боевик, рожу которого удалось опознать быстрее остальных. Хотя вряд ли на убийство какого-нибудь условного Ахмета, впервые взявшего в руки автомат Калашникова, Командование стало бы посылать целый отряд элитных спецов. Да, в точечном устранении целей им нет равных, однако и сама цель должна быть достойной. Плевать: минус один боевик — это всё равно неплохо, пусть уже завтра на его место придут другие. Круговорот ебучего джихада. Или долбоебизма — одно другому не мешает. — Ты уже ел? — раздаётся голос Джоша, который подходит к своему командиру, придерживая рукой винтовку, свисающую на ремне в районе живота. Брайан, не отрываясь от окна, озвучивает сдавленно-тихое: «Нет» и всё же кидает на Джоша беглый взгляд. Тот скребёт затылок и вынимает из кармана разгрузочного жилета свёрнутый в плотную трубочку индивидуальный рацион питания в неизменной светло-коричневой упаковке с тремя большими чёрными буквами «MRE». О подразделениях американского спецназа ходит много разных слухов, в том числе и тех, что их бойцов кормят как-то по-особенному, отчего они и демонстрируют первоклассный результат, на голову превосходя аналогичные подразделения из других стран. Это полнейшая чушь. Все их навыки и заслуги — это, в первую очередь, результат постоянных тяжёлых тренировок. А рацион… Их сухие пайки ничем не отличаются от пайков простой пехоты: всё те же сублимированные и спресованные продукты, высококалорийные снеки, куча быстрых углеводов и просто пытка для всей пищеварительной системы. Когда Брайан только поступал на службу, на выбор каждого военнослужащего Армии США было около двадцати разных видов пайков. Сейчас их стало немного больше — кажется, двадцать четыре. Проблема в том, что половина предлагаемых Министерством обороны блюд попросту не съедобна. Взять ту же спаржу, например, — да половина народу в армии терпеть не может спаржу ещё со школьной скамьи! А брюссельская капуста? Каким нужно быть долбоёбом, чтобы запихать ЭТО в ИРП солдата?! Заметив, как Джош, переминаясь с ноги на ногу, теребит свой пакет с пайком, Брайан вздыхает. Похоже, как раз ебучая капуста или не менее ебучая спаржа ему и попалась. И когда, блядь, Джош научится читать состав пайков перед тем, как в охапку сгребать их в день привоза на Рэйбл? — Мне тут этот вонючий гуляш попался, — наконец, поясняет Джош, вынуждая Брайана в удивлении вскинуть брови. Да говяжий гуляш — это же настоящая пища богов! После макарон с сыром, конечно. — У тебя, я слышал, свинина с бобами. Может, махнёмся? Вынув из кармана разгрузки уже свой паёк, Брайан быстро прочитывает состав на обороте упаковки. Половину содержимого своего рациона он уже съел: нужно было хоть чем-то набить пустой желудок — тем же шоколадным батончиком (правда, от шоколада там одно лишь название) и жареным арахисом. Теперь в его пайке лежат лишь герметичная упаковка с горячим блюдом в виде свинины с бобами в остром соусе, а также пачка безвкусных крекеров не первой свежести и несколько пакетиков быстрорастворимого кофе. Для человека, не привыкшего к жёсткой полевой кухне в условиях боевых действий, всё это покажется убойной дозой химии и просто дерьмом, вкус которого недалеко ушёл от вкуса картона. Со временем к этому привыкаешь, как привыкаешь и к постоянной жаре, вездесущему зною, запорам, бессоннице и запаху разлагающихся на солнце трупов. Даже ночью этот запах преследует повсюду: кажется, что он пропитал собой каждую улицу, каждую стену или каждый кирпич этой самой стены. Постепенно он въедается и в кожу; болтается на кончике языка, напоминая о себе во время приёмов пищи. Брайан морщится. У войны много разных запахов, но этот невозможно с чем-то спутать. Ещё раз взглянув на упаковку своего рациона, Брайан проводит большим пальцем по напечатанному тексту с составом, после чего кидает паёк Джошу. Тот усмехается, без труда поймав, и в ответ кидает свой. После напоминает, что у Спеца в пайке попалось картофельное пюре с жареной куриной грудкой, которые тоже можно попробовать обменять. Брайан обещает подумать. — Он же на вкус как долбаный клей, — с намёком на несчастный гуляш подчёркивает Джош. — У меня после него всегда ебучая изжога. — Поняв, что его командир не собирается спорить, тихонько хмыкает: — Ладно, забей. Я расставил ребят, как ты и просил. Первыми дежурят Спец и Шанхай. Потом я и Шарп. Ближе к рассвету уже ты с Кроликом и Сантой. Тебе норм? Или попросить кого-то поменяться? — Курево есть? — вместо ответа спрашивает Брайан и вновь взглядом утыкается в сторону улицы, где ветер гоняет обрывки газет и пустые картонные упаковки из-под всякой мелочи. Раздаётся шуршание липучек-застёжек и рычание молний замков — Джош рваными движениями пытается разыскать пачку сигарет. Спустя пару минут безрезультатного поиска разочарованно вздыхает. — Прости, бро, закончилось. Хотя, погоди… — хмурится. — Кажется, свою последнюю пачку я отдал тебе, — лёгкий укор в голосе. — Уже успел выкурить? — Нет, проебал где-то на Рэйбле, — признаётся Брайан. Да, он не в состоянии уследить за собственными вещами, ну и похер. Это всего лишь пачка сигарет, а не связка осколочных гранат. — Ты не связывался с госпиталем? Что они говорят? — Хотя, пожалуй, он уже знает ответ. Учитывая произошедшее — самую настоящую бойню, которую спровоцировали долбаные боевики, — вряд ли персоналу госпиталя сейчас есть дело до кого-то, кто не ранен. Уезжая с площади, «Хамви» увезли с собой десятки военнослужащих, пострадавших в ходе перестрелки. Кого-то просто зацепило осколками, а кому-то требовалось срочное переливание крови. Кто-то ощутил лишь лёгкое касание смерти, а кто-то уже висел на краю пропасти. Хочется верить, что персоналу госпиталя удастся спасти их всех, но на фоне гибели Мелвина прямо на операционном столе уже нет былой уверенности в этом. Не все доживут до прибытия в госпиталь и не все переживут манипуляции опытных военных хирургов. Брайан ощущает подступившую тревогу. Фанатик ведь был среди тех, кого в срочном порядке пришлось эвакуировать из города прямо под шквальным огнём. На фоне других раненых, погруженных в машины, он, можно сказать, ещё легко отделался, хотя Шарп не исключил вероятности, что и такое пустяковое ранение может стоить ему жизни. Поэтому даже короткого сообщения от персонала госпиталя, что Фанатик в порядке и ему ничего не угрожает, будет достаточно, чтобы у Брайана отлегло. Хотя бы на время. — Я говорил с одним капралом, который дежурит в госпитале, — отвечает Джош, привлекая внимание Брайана. — Он сказал, что у них там лютый пиздец и что заниматься кем-то конкретным они не станут. Ты сам всё видел, — произносит, намекая на количество раненых бойцов, в спешке вывезенных из города. — Не помню, чтобы когда-то у нас было столько же раненых… Ублюдки хорошо подготовились. Вряд ли они знали про наш маршрут, зато наверняка знали, где мы примерно будем. Круто, да? Ничего крутого в этом нет. Даже если противник не знал про их маршрут в Синджаре, для всех них это по-прежнему крупнейший провал за последние месяцы. Таких потерь не было уже очень давно — кажется, ничего подобного с личным составом Рэйбла не происходило в принципе. Такие засады были не редкостью ещё во времена первой иракской кампании: тогда американские подразделения очень часто страдали от утечек информации, которая просачивалась к иракским войскам и повстанцам, а также от проблем со связью, из-за чего отряды пехотинцев, воюющие всего в квартале друг от друга, попросту не могли скоординироваться между собой. Полевые командиры плохо знали город и тактику воюющего против них врага. Солдаты же имели недостаточную подготовку, особенно для боя в городских условиях. Ну а командованию, которое отсиживалось в тентах где-то на окраине, просто нужен был результат, даже если этим результатом была одна-несчастная улица в Багдаде, где полегло с десяток американских военнослужащих. Сейчас же всё по-другому. Больше нет бессмысленных «мясных» штурмов иракских городов, затяжных уличных боёв или спонтанных перестрелок. Теперь в распоряжении полевых командиров целые спутниковые системы, а солдаты научились адаптироваться к текущей боевой обстановке и вести эффективный бой в городской среде. И даже всё это не спасло их от сегодняшних ошибок и жертв. Брайан не знает точно, но, кажется, те подразделения, что участвовали в сегодняшнем в спасении офицеров ЦРУ, потеряли двенадцать бойцов. Большая часть потерь приходится на седьмую стрелковую роту КМП «Гольф», ведь они первыми бросились на выручку застрявшим в Синджаре црушникам и рейнджерам. Сами рейнджеры также понесли потери: проклятый снайпер смертельно ранил двух бойцов, которые истекли кровью ещё до погрузки в «Хамви». Третий рейнджер погиб уже во время рукопашной схватки на площади — по словам сослуживцев, ему не хватило всего пары секунд, чтобы продержаться до прибытия подмоги. Джош прав: таких потерь у них не было уже очень давно. Всего на мгновенье Брайан переносится обратно в Фаллуджу, где он впервые участвовал в реальном бою и узнал, каково это — когда по тебе кто-то стреляет, а рядом звучат болезненные крики раненых сослуживцев. Тогда их подразделение потеряло почти половину бойцов: все они стали жертвами собственной неопытности и плохой коммуникации между командирами отделений и групп. И вот, проходит десять лет, и Вооружённые силы США вновь теряют своих солдат, хотя кажется, что такие потери уже невозможны в принципе. Сплошнейший долбоебизм. — Ты, кстати, так и не рассказал, что там за херня произошла на крыше, — вдруг вспоминает Джош. Похоже, не успокоится, пока ему не расскажут. — Я видел, что Фанатику нихуёво досталось. Что произошло? Что произошло… Полный пиздец — вот что. Сначала безуспешные попытки выследить силуэт проклятого снайпера, на счету которого теперь два рейнджера Командования специальных операций США. Потом здоровенный амбал с не менее здоровенным мачете. Затем пара его дружков с автоматами… И если бы не Шарп, подоспевший всего за секунду до неизбежного, то все тринадцать лет службы для Брайана закончились бы на той долбаной крыше. Он морщится от этих мыслей и отмахивается, давая Джошу понять, что всё ещё не готов это обсуждать. Брайан допустил целый ряд ошибок, которые непозволительны для того, кто мечтает однажды всё-таки стать настоящим снайпером. Он не убедился в абсолютной безопасности занимаемой позиции. Не взял с собой ещё одного человека для прикрытия, хотя и понимал, что усилий только лишь Фанатика будет недостаточно, если к ним нагрянут незваные гости. И он был недостаточно бдителен для того, кто находится в эпицентре уличного боя. Будь это экзаменационное задание для получения аттестации, то его ждала бы жирная оценка «неудовлетворительно». Хочет ли Брайан всё это обсуждать? Определённо… нет. — Окей, я тебя понял, — не без тени обиды в голосе произносит Джош. — Но я думал, что мы, типа, должны доверять друг другу. Ладно, забей. В голове что-то щёлкает. Блядь, да сколько можно вообще? Сколько ещё они будут таить друг на друга обиду? Столько лет службы бок о бок… Джош ведь всегда оказывался рядом — в какое бы дерьмо не вляпался Брайан, его заместитель тут же подставлял крепкое плечо, не позволяя расклеиться окончательно. Они настоящие боевые братья, ведь война связала их также как крепко, как утроба матери связывает близнецов. Винить в чём-то Джоша нельзя: тот всего лишь хочет быть уверен, что его командир по-прежнему отдаёт правильные приказы, не поехал крышей и по-прежнему годится для этой должности. Джош всего-навсего переживает за тех, с кем служит, и это нормально, особенно когда над головой постоянно свистят пули. А что Брайан? Он просто привык справляться со всем один и не делиться своими проблемами с кем-то ещё, даже если этот «кто-то» — близкий соратник и боевой товарищ, не раз прикрывавший спину. Он хмурится, понимая, что чем дольше они находятся в состоянии этакой холодной войны, тем ближе к тому, что в один прекрасный момент их пути просто-напросто разойдутся. Скорее всего, Джош переведётся в другой отряд рыцарей, — кажется, «Янки» — где у него сложились неплохие отношения с командиром. Брайан уже потерял своего лучшего медика и двух задир-пулемётчиков, без которых «Эхо» заметно просел по огневой мощи. Потерять ещё и командирскую опору в лице Джоша он просто не может. Пора с этим кончать. Засунув в задницу всю свою гордость и чувство обиды после их стычек за последние дни, Брайан вскакивает с места, привлекая внимание уже собравшегося уходить зама. — Джош, — начинает Брайан, воззрившись на него. Ему отвечают вопросительно-выжидающим взглядом. — Прости за… За всё. — Брайан сглатывает, собираясь с силами, чтобы озвучить. — После гибели Мелвина, я… слегка «поплыл». Я боялся, что меня отстранят от должности, а вас раскидают по другим отрядам. В последнее время из меня хуёвый командир. Прости за это. Не ожидав услышать подобное, Джош удивлённо таращится на него как на заговорившее животное. Ему требуется время, чтобы не только переварить сказанное Брайаном, но и попросту найти, что ответить. Приходится терпеливо ждать, пока Джош, пожёвывая толстую нижнюю губу и проведя пятерней по бритому затылку, наконец не озвучит: — Всё норм, бро. Если ты думаешь, что я или кто-то из ребят на тебя злится, то забей — это не так. Я видел по-настоящему хуёвых командиров, и, поверь, ты не такой. Хочется вставить ехидно-мрачное: «Знаю, я намного хуже», но Брайан сдерживается, чтобы не перебивать своего зама да и просто… не нарушить момент, когда они, наконец, могут во всём разобраться. Ну или попытаться сделать это. — Просто давай в следующий раз выяснять отношения не на ебучем ринге, а, типа, в столовой за обедом? — по-свойски усмехается Джош. — Серьёзно, бро: мы ведь элитное подразделение, а не какая-то пехота. Мы, типа, профессионалы. Не хочу, чтобы вся эта хуета как-то мешала нашей работе. Ну чо, мир? — Джош протягивает ему руку в тактической перчатке чёрного цвета. Недолго думая, Брайан, подойдя ближе, обменивается с ним рукопожатием, озвучив короткое, но искреннее: «Мир». Скрипит искусственная кожа перчаток. Губы Джоша трогает довольная ухмылка. — Я рад, что ты не стал и дальше говниться, — признаётся он, на что Брайан, ещё секунду назад готовый простить своему заму абсолютно всё, тут же хмурится. — Да я шучу, расслабь очко. Просто круто, что ты не оказался полным мудаком. С губ Брайана слетает раздражённо-недовольное: «Ой, да иди ты на хер, короче», на что зам коротко смеётся и мягко толкает его в плечо. Черножопый придурок… Джош только собирается удалиться вместе с обменяным пайком, как, чертыхнувшись, плюхается прямо на пол и, подтянув левую ногу, расшнуровывает ботинок и стаскивает его вместе с дырявым мокрым носком. От ударившей в ноздри вони Брайан морщится, но ничего не говорит, продолжая наблюдать за пока ещё непонятными манипуляциями своего подчинённого. — Твою мать… — негодует Джош, и с губ Брайана слетает вопросительное: «В чём дело?». Зам тянет с ответом какое-то время, потирая босую стопу, после чего произносит: — Мозоль натёр. Опять. После той перестрелки возле руин с левым ботинком что-то не так… — Дай взгляну, — Брайан вытягивает руку и, подхватив ботинок, осматривает его с видом знатока. Не то, чтобы он эксперт по армейской обуви спецназовского образца, но должность командира обязывает разбираться с любыми проблемами внутри отряда, даже если это какая-то бытовая мелочь по типу натирающей обуви. Спустя пару минут придирчивого осмотра, заключает: — У тебя сбоку материал прогнулся — наверное, задел обо что-то. Брайан засовывает руку внутрь, чтобы нащупать все шероховатости в обуви. Пальцы постепенно намокают, соприкоснувшись с ароматизированной стелькой, и натыкаются на прогибы в ботинке, которые наверняка и натирают стопу. — Запасную обувь не брал? — Видя, как Джош качает головой, вздыхает. — Красавчик. Будешь ходить с мозолями, пока не вернёмся на Рэйбл. Поспрашивай у парней: кажется, у вас с Сантой одинаковый размер обуви. Однако Джош лишь отмахивается, говоря, что потерпит. Брайан его оптимизма не разделяет. Может, им и приказано оставаться здесь до завтрашнего дня, ожидая прибытия военного дознания, однако нет никакой гарантии, что этот приказ не растянется ещё на неделю. На Рэйбл они рискуют вернуться ещё очень нескоро, и за это время вполне можно стереть ноги в кровь. Тогда Брайан советует заму обработать мозоли и залепить их специальным пластырем, имеющимся в индивидуальной аптечке каждого бойца. Со стороны лестничного пролёта раздаётся хруст стекла и бетонных крошек — к ним подходит капрал Шарп, придерживающий левой рукой лямку рюкзака с групповой аптечкой. Услышав же обрывки разговора, предлагает Джошу осмотреть его ногу и оказать помощь. Тот вновь упирается. — Не, я сам, бро. Но спасибо, — говорит Джош и вытаскивает из своего рюкзака запасную пару сухих носков. Неважно, сколько по времени займёт очередная боевая операция, однако для сухих носков место найдётся всегда. — Лучше глянь, что он там нахуевертил со своей лапкой, — кивает в сторону Брайана, который тут же ловит на себе заинтересованный взгляд Шарпа и прячет перебинтованное запястье. Ну да, болит. Но когда это полученные в бою раны не болели? То пот в них попадёт, то грязь, то ещё какая-нибудь херня… Главное, не допустить серьёзной инфекции и вовремя менять повязки. Для всего остального нет времени. Получится — заглянет в госпиталь Рэйбла. Если нет, то само заживёт, пополнив и без того нескромную коллекцию шрамов на теле Брайана. Он морщится и недовольно косится на Шарпа, который обещает Джошу осмотреть рану их командира. Сам Джош уходит, оставив Брайана наедине с тем, с кем ему оставаться ну никак не хочется. — Мне тоже пора, — озвучивает Брайан, поднимаясь и подхватывая свою винтовку. Шарп преграждает ему путь. — До твоего дежурства ещё шесть часов — мне хватит, чтобы тебя подлатать, — после этих слов он свешивает со спины рюкзак и вытаскивает из небольшого отделения групповой аптечки комок перчаток синего цвета. От скрипа натягиваемой на ладони резины Брайан вновь морщится. — Как медицинский специалист боевого подразделения, я имею полное право требовать от тебя соблюдения определённых рекомендаций. Сядь на место, лейтенант. «Как командир этого боевого подразделения, я имею полное право послать тебя на хуй», — тут же проносится в голове Брайана, который едва не озвучивает. Лишь в последнюю секунду он себя осекает, понимая, что после всех своих подвигов за сегодняшний день, Шарп, как минимум, не заслуживает быть посланным на три буквы. Всё, чего он заслуживает, так это искренней благодарности. Он спас своему командиру жизнь, а также жизни десятка других ребят, которых зацепило во время перестрелки на площади. И если плата за это — всего лишь просьба спокойно посидеть во время перевязки… Что ж, так и быть. Не став препираться и портить то, что сам так старательно пытается наладить, Брайан, вздохнув, снимает с плеч винтовку и, усевшись на бетонный грязный пол, кладёт её возле ног. Шарп устраивается рядом, разложив групповую аптечку. Когда же заканчивает необходимые для перевязки приготовления, то деликатно касается перебинтованной руки своего командира и осторожно разматывает повязки. — Жалобы есть? — дежурно осведомляется Шарп, методично разбинтовывая запястье Брайана. — Если только на паршивую жизнь, — хмыкает Брайан и морщится, когда капралу приходится приложить чуть больше усилий, чтобы практически отодрать прилипшую к ране марлю. — Блядь… Всё плохо, да? — Он пробует рассмотреть увечье на собственной руке, но перед глазами то и дело мелькают ладони Шарпа в синей резине перчаток. Капрал не торопится с ответом. Закончив разматывать небрежно наложенную повязку, он придирчиво осматривает рану, после чего вооружается диагностическим фонариком и вновь принимается за осмотр. Брайан, затаив дыхание, терпеливо дожидается вердикта. Всё это напоминает ему поход в кабинет дантиста, когда врач методично разглядывает каждый зуб, мучая пациента в ожидании ответа на вопрос: нужно ли лечение? Нужно ли терпеть тысячи оборотов сверла бормашины или достаточно просто хорошо почистить зубы? Так и здесь: придётся ли терпеть все те манипуляции, к которым решит прибегнуть Шарп, или хватит просто новой повязки? А что если запястье уже давно поразил сепсис и всё, что остаётся, так это ампутировать руку? Вздрогнув от этой мысли, Брайан принюхивается. Нет, пожалуй, заражением — то есть заплесневелым сыром — там не пахнет, да и сам порез, в целом, выглядит не так страшно. Во всяком случае ему доводилось наблюдать зрелище и похуже: когда из раны торчали целые куски костей или даже просматривались внутренности. Во время первой иракской кампании это было так буднично — наблюдать, как из живота сослуживца вываливались ленты кишок, а сам бедолага, всё ещё пребывая в сознании, тщетно пытался засунуть их обратно в надежде, что это поможет. Брайан ощущает, как к горлу подступает ком тошноты. Всё же к такому невозможно привыкнуть. — Я не наблюдаю признаков заражения, но до конца недели придётся принимать антибиотики, — заключает Шарп и, вынув из нагрудного кармана боевой куртки миниатюрный блокнот, делает в нём быструю пометку. — И да: перед тем, как наложить повязку, рану, обычно, обрабатывают, — так, словно объясняя ребёнку правила поведения за столом, произносит капрал. Брайан закусывает нижнюю губу. Вообще-то рану он обработал, но, видимо, в спешке высыпал содержимое пакета с антисептиком куда угодно, но только не на свежий порез. — Я наложу временные швы. — Отстранившись, Шарп вынимает из рюкзака небольшую мягкую коробочку, откуда вытаскивает иглодержатель, а также саму иглу с шёлковой нитью. — Процедура не из приятных, — предупреждает, на что Брайан хмыкает: — В жизни вообще не бывает приятных вещей. — Он снимает с себя разгрузочный жилет вместе с плейт-кэрриером, чтобы экипировка не мешала капралу накладывать швы. Затем послушно дожидается введения местного анестетика — кажется, тримекаин, который в последнее время встречается у медиков всё чаще. — А как же секс? — внезапно и просто, словно рассуждая о погоде, парирует Шарп, вынуждая охуеть. Брайан застывает и даже давится слюной, ожидав какой угодно ответки, кроме такой. — Что? — Шарп быстро замечает его смятение, подняв совершенно безразличный взгляд. — Я боевой медик, а не монах. Может и так, но после стольких попыток затянуть Шарпа в разговоры на тему: «Опиши отверстие своей мечты, которое ты с удовольствием бы трахнул», сложилось стойкое впечатление, что тот либо пидорас, либо затворник. Кажется, последнее даже называется как-то по-научному… Брайан задумывается, отчего на лбу собирается гармошка морщин. Ах да, асексуал. Или нет… Похер: менее странно слова Шарпа от этого не звучат. С чего ему вообще рассуждать о сексе? С того, что у него никогда не было секса? Или он торчит в Ираке настолько долго, что уже и позабыл каково это — трахать того, кто нравится? Впрочем, он не один такой. Вряд ли на Рэйбле найдётся кто-то, кто не хотел бы охуенно потрахаться — так, словно последний раз в жизни. На любой военной базе всегда в дефиците три вещи: сигареты, туалетная бумага и секс. Здесь каждый выживает как может, хотя Брайан не припомнит, чтобы у него свербило настолько, чтобы он начал испытывать влечение к иракским женщинам или к сослуживцам. Если подумать, даже не знаешь, что из этого хуже: присунуть свой хуй в какую-то сомнительную дырку или позволить чужому хую присунуть уже в свою. Он настолько задумывается, что даже не обращает внимания на манипуляции капрала с его рукой. Лишь когда Шарп вонзает хирургическую иглу с нитью в плоть, Брайан вздрагивает, ощущая неприятное жжение, и морщится. Анестетик уже должен был подействовать. — К чему были твои слова насчёт секса? — сдавленно, сквозь дискомфорт осведомляется Брайан. Нет, он всё же обязан спросить. Подобное ожидаешь услышать от кого угодно, но только не от бывшего тихони-неудачника, который лишь чудом выжил в жестоких условиях военного училища. — Явно не к предложению провести эту ночь вместе, — всё тем же, неизменно-бесцветным тоном озвучивает Шарп и при помощи тонкой иглы оставляет тёмную дорожку из свежих швов на запястье своего командира. О том, чтобы активно что-то делать этой рукой, можно забыть, как минимум, на пару дней, если не больше. — Осталось немного… Да плевать! Даже если Шарп решит всё вспороть и заново зашивать — похер. А вот, на что Брайану не похер, так это на его очередные спонтанные фразочки. Провести ночь? Вместе?! Да что за пиздец в головах у людей? Сначала ебучий сынишка вице-президента не скрывает своей нежно-пидорской натуры. Теперь вот Шарп бросает внезапные недвусмысленные намёки. Хочется схватить его за ремни разгрузки, как следует приложить об стену и прямо в лицо спросить: «Ты совсем охуел или как?!». Брайан ограничивается лишь последним: — Ты ебанулся?.. — изумление в голосе. — Ты вообще хоть иногда думаешь прежде, чем что-нибудь ляпнуть? — Значит, теперь это табуированная тема, я понял. Учту на будущее, — заключает Шарп, не став прямо отвечать на претензии своего командира. Табуированная тема — разговоры о сексе? Блядь, да это единственная тема, которую охотно обсуждают все рыцари без исключения. Это единственное, что способно отвлечь их от происходящего вокруг пиздеца, от постоянных расприй и недопониманий. И нет, они вовсе не озабоченные извращенцы, готовые трахать всё, что движется, а что не движется — заставить двигаться и всё равно трахнуть. Тот же Мелвин часто приставал к кому-то из них с желанием переспать. Правда, не всегда было ясно, всерьёз он это или нет. И если подумать, то в словах Шарпа нет ничего такого. Он ведь тоже человек, пусть и далеко не тот, с кем Брайан предпочёл бы выпить вечером в баре. Наверное, просто сказываются выходки придурка Даниэля. Боже, а если у него развилась травма, и теперь любое упоминание секса другим мужчиной — всё равно что спонтанное прикосновение к жертве изнасилования? Нет, просто дело в Шарпе. Озвучь это кто-нибудь другой, и Брайан отреагировал бы куда спокойнее и, возможно, даже подыграл. — Нет, эта тема не под запретом, — всё же говорит он. — Просто неожиданно слышать это от тебя, когда ты весь такой серьёзный и, типа, не желаешь обсуждать свою личную жизнь. Но раз ты поднял эту тему… — Брайан оглядывает фигуру капрала задумчивым взглядом. — Когда ты в последний раз трахался, капрал? Даже в царящем вокруг полумраке невозможно не заметить, как краснеют щёки медика. Несмотря на смущение, тот не позволяет себя задавить и почти сразу же отвечает: — В ночь перед своим отлётом на Рэйбл, — звучит сухое. — Это был прощальный подарок. Губы трогает лёгкая ухмылка. Самый охуенный секс — это тот, после которого уже нет уверенности, наступит ли завтра вообще. У Брайана такое было всего один раз: он переспал с какой-то шлюхой за полчаса до своего отъезда на сборочный пункт. Затем последовал долгий перелёт в Ирак, во время которого не покидала тревожная и навязчивая мысль — это их последний день. Но всё обошлось. Они благополучно приземлились, обжили наспех сооружённые палатки на одном из передовых форпостов вблизи Фаллуджи, а потом бросились в бой. — Классно, — хмыкает Брайан. Поймав вопросительный взгляд Шарпа, пожимает плечами. — Нет, я серьёзно. Выебать кого-то перед смертью — это прям по кайфу. Замерев, Шарп пронзает его пристальным взглядом и резко затягивает свежую повязку на запястье Брайана. Тот громко и смачно ругается, упомянув чью-то мать, и недовольно косится на капрала. Он это специально, что ли? А как же хвалёная анестезия? Хочется спросить, какого хера, но вместо этого на языке вертится набор фраз, которые нужно было озвучить намного раньше. Просто днём столько всего произошло… Здоровой рукой Брайан потирает переносицу, собираясь с мыслями, и едва ли не кожей ощущает напряжение в повисшем молчании. Удивительно, как после обсуждения, казалось бы, нейтральной темы они вновь возвращаются в исходную точку — точку взаимного недоверия. Можно не сомневаться: лишь из чувства долга Шарп и зависает тут с ним, на первом этаже некогда жилого здания, развороченного перестрелкой и когда-то покинутого своими хозяевами. Если присмотреться, то на полу среди всякого мусора всё ещё можно отыскать следы прошлых жильцов. Например, выцветивший фотоснимок, на котором запечатлена семья из четырёх человек: мать, отец и два сына-подростка. Все четверо улыбаются в камеру, стоя на фоне какого-то фонтана. Сам снимок валяется среди десятка пустых автоматных гильз, высохших пятен крови и бетонных крошек. Память о мирной жизни, которая когда-то кипела в Синджаре, окончательно превратилась в перевёрнутую страницу. Все последующие исписаны лишь одним жутким словом — война. — Не помню, говорил или нет, — начинает Брайан, прекрасно зная, что Шарп его слышит, хоть и делает вид, что занят перевязкой. — Но если бы не ты, Шарп… — Брайан видит, как тот поднимает на него безразличный взгляд, точно человек, который привык к постоянным упрёкам в свой адрес. — Спасибо, что помог нам там, на крыше. — Рассеянный кивок куда-то в сторону. — Не знаю, как получилось, что мы проморгали двух мудаков — наверное, они затаились где-то в доме. Мы слишком торопились снять этого уёбка-снайпера и даже толком ничего не осмотрели. Наш прокол. — Боевики нередко прячутся в жилых домах, — делится Шарп и, шурша упаковкой, откладывает в сторону пустую пачку бинтов. — Мне часто доводилось такое наблюдать. Поначалу хочется удивиться, мол, откуда он вообще может знать про такие тонкости местных особенностей ведения партизанской войны, но, стоит только вспомнить содержимое папки с досье на него, как всё встаёт на места. Капрал Шарп — не просто боевой медик. Он чёртов ветеран первой иракской кампании. Тогда он уже бывал здесь в качестве лысого птенца, выпущенного из учебки. Будучи рядовым пехотинцем, он обыскивал дома иракцев и находил десятки тайников с оружием и взрывчаткой. Теперь он здесь: откомандирован на Рэйбл в связи с вакантной должностью боевого медика отряда специального назначения. Брайан начинает понимать, что с Шарпом придётся если не считаться, то хотя бы прислушиваться к тому, что он говорит. Как ветеран войны в Ираке, тот совершенно точно не станет выкидывать глупости. В голове тут же вспыхивают воспоминания о драке в казарме и о том, как Шарп самонадеянно пытался вытащить бездыханное тело члена экипажа сбитого вертолёта, находясь в окружении десятка боевиков. Пожалуй, с глупостями Брайан всё же погорячился. Он внимательным взглядом скользит по Шарпу и понимает, что тот чертовски спокоен. Профессиональное ли это, либо издержки боевой закалки, когда равнодушие и цинизм — чуть ли не единственные вещи, помогающие не поехать крышей, однако Шарп выглядит даже спокойнее самого Брайана. Какая-то отстранённость во всём: в движениях, в голосе, в осанке. Словно бы Шарп делает им всем одолжение, находясь здесь. А, может, он просто привык видеть смерть и трупы погибших сослуживцев. На языке вертится закономерный вопрос, но Брайан раз за разом себя одёргивает, чтобы спросить. Это не его дело. Он ведь читал досье на Шарпа. Тот действительно потерял многих товарищей и, пожалуй, лишь чудом не тронулся головой. Во всяком случае комиссия по оценке его психического состояния всегда выносила одинаковый вердикт — абсолютно годен к дальнейшему прохождению службы. Вот только что-то Брайану всё равно не даёт покоя... Капралу здесь не место, и дело даже не в том, что его специализация не соответствует занимаемой должности. Дело в том, что сам Шарп, похоже, понятия не имеет, какого хрена здесь забыл. У каждого военнослужащего всегда есть веский повод, чтобы добровольно согласиться на командировку в зону боевых действий. И если у новичков, не знающих, что такое война и стоны истекающего кровью сослуживца, вся мотивация упирается в пресловутый героизм и долг перед страной, то у бывалых вояк всё гораздо проще. Они знают цену человеческой жизни. Знают, каково это — терять тех, кто тебе дорог, а потому ни за что не станут добровольно подставляться под пули, не имея какого-то железобетонного аргумента, зачем им это нужно. Так какой же аргумент есть у Шарпа? Дружба с Хантером? Желание что-то и кому-то доказать? Денежное довольствие на худой конец? — Ты никому не говорил почему ты здесь? — всё же решает спросить Брайан. Ответ на этот вопрос и раскроет мотив Шарпа. — Многие идут в армию от скуки или от бессмысленности жизни. Но боевые действия… Только сказочный долбоёб согласится отправиться сюда без причины. Она у тебя есть, Шарп? — А у тебя? — передёргивает капрал, вынуждая Брайана хмыкнуть. Парень не так прост и явно не привык откровенничать даже перед своим командиром. Значит, придётся ему подыграть. Брайан скребёт гладко выбритый подбородок, покрытый налётом грязи и пыли. Затем тянется к стоящей неподалёку бутылке с водой и, сделав пару глотков, выливает остатки на шею и затылок. Капли забираются под воротник куртки и спускаются по позвоночнику, приятно охлаждая. В голове всплывают слова одного из инструкторов — матёрого бывшего «тюленя», прошедшего Афганистан и пережившего как плен, так и всех своих боевых товарищей. Когда Брайан услышал их впервые, то посчитал чертовски пафосной цитатой из какого-то околовоенного романа. Теперь же понимает, что эти слова лучше всего описывают причину, по которой рыцари и застряли здесь — в тысячах миль от дома. — В нашем мире есть зло, которому многие боятся заглянуть в глаза, — произносит Брайан. — А мы не боимся — работа у нас такая, и никому больше не хватит смелости её сделать. Молчание. Хрупкое. Затяжное. Услышанное не проходит мимо ушей капрала, потому как тот не торопится с ответом, задумавшись. Брайан терпеливо ждёт — так же, как его когда-то ждал инструктор, вогнав в ступор этой фразой. Никто в мире больше не станет этого делать — рисковать жизнью, чтобы другие могли спать спокойно. Чтобы люди, которых ты, возможно, никогда и не встретишь, смогли проснуться утром, позавтракать как ни в чём не бывало и обнять своих родных, даже не подозревая, что этой ночью группа американского спецназа предотвратила готовящийся теракт, грозивший убить сотни ни в чём неповинных людей. И ведь не все и не всегда возвращаются домой живыми. Но важно не это. Важно, чтобы другие могли жить; чтобы страна спала спокойно, и чтобы это пресловутое зло знало: за ним обязательно придут. Может, не сегодня и даже не завтра, но придут, потому что никто из них не боится. — Я здесь по той же причине, что и ты. Кто-то должен делать эту работу — спасать чужие жизни. — Тебе всё равно не спасти всех и каждого, — качает головой Брайан. Эта мысль вертится у него в голове ещё с того самого момента, когда Шарп самонадеянно пытался спасти члена экипажа сбитой вертушки. Он ловит на себе упрямый взгляд капрала, в котором так хорошо читается возражение: «Но я хотя бы попытаюсь», пусть тот ничего не говорит. Да и Брайану это не нужно. Он уже понял, что Шарп, хоть и успел измениться с момента их последней встречи, однако этот идиотский внутренний стержень с алмазным напылением из самоуверенности по-прежнему при нём. Шарп действительно изменился: в нём стало больше твёрдости и решимости. Он уже не похож на запуганного юнца, который только-только заселился в казарме учебки и долгое время не мог запомнить расположение помещений для теоретических занятий. Тот юнец повзрослел, едва его берцы ступили на омытую кровью землю Ирака. Перед Брайаном теперь сидит совсем другой человек. Взгляд скользит по слегка расслабленной, но в то же время собранной осанке боевого медика. Затем перемещается на его лицо. Синяки под глазами, первые намёки на щетину, белёсые полоски шрамов в районе подбородка. Шарп точно также покрыт налётом войны, как и многие из них. От него веет шармом человека, успевшим не только хлебнуть всякого дерьма, но и с успехом выбраться из него. Теперь ясно, почему Хантер выбрал именно его в качестве своей замены. Сложно представить, что эту должность будет занимать кто-то, кто не покусан тяготами службы. При мысли о Хантере Брайан решает поставить точку в ещё одном вопросе, не дающем ему покоя: — Откуда ты знаешь капрала Хантера? Учились вместе? — Да, — звучит машинальное. — И вместе воевали в Ираке. Мы были приписаны к одному из тактических соединений. Саймон произвёл впечатление на одного парня из «Дельты» и он решил сменить специализацию. Так и есть: до того, как стать рыцарем, Саймон Хантер какое-то время числился в рядах знаменитой «Дельты». Ему это здорово помогло — у него уже была нужная рыцарям специализация, а входные нормативы «Дельты» лишь немногим разнились со вступительными испытаниями восемьдесят девятого отряда. Так что, решив стать спецом да ещё и боевым медиком, Хантер выбрал более чем верное направление. Интересно, почему Шарп не последовал его примеру. Возможно, в какой-то момент понял, что это просто не его — вариться во всей этой спецназовской теме. Возможно, были ещё причины. Хотя сложно представить военнослужащего, который не горит желанием вступить в ряды спецназа. Каждый новобранец, поступающий на службу, только об этом и грезит — как станет частью легендарных «беретов» или не менее легендарных «тюленей». Меж тем Шарп продолжает: — Ещё я был на его свадьбе и помогал ему после рождения Альмы. От услышанного Брайан изумляется. Он, конечно, в курсе, что у Хантера есть жена и дочь — об этом знают все рыцари. Но никто из отряда не удостоился такой чести — присутствовать на его свадьбе или помогать с воспитанием дочери. Брайан видел Альму всего один раз: тогда он забирал её из школы, пока Хантер устранял последствия прорыва водопровода в собственном доме. Другие рыцари всегда охотно приглашают сослуживцев на семейные праздники и ужины, чтобы поддерживать особую, братскую связь внутри отряда. Но Хантер сам по себе такой: всегда строго разграничивает личную жизнь и службу. Вот только задевает не это. Задевает то, что какой-то Шарп связан с ним ближе, чем те, с кем Хантер служит бок о бок, спит в одной комнате и проливает кровь. Выходит, Шарп знает его лучше, чем даже сам Брайан. Досадно. — И… часто ты бывал у них в гостях? — как можно равнодушнее интересуется Брайан, ощущая пока ещё лёгкий приступ ревности. Или это зависть… Он не знает, что задевает больше: что Хантер никогда не приглашал его к себе на ужин или что какой-то капрал Шарп получал такое приглашение. — Достаточно, чтобы поддерживать отношения, — спокойно отзывается Шарп и впивается в Брайана внимательным взглядом, словно пытаясь понять, что же таится за этими вопросами. Простая человеческая ревность. — Что-то не так? Брайан решает оставить этот разговор до лучших времён. Ему нужно осознать и смириться с мыслью, что он знает Хантера не так хорошо, как оказалось. Тем временем Шарп заканчивает с перевязкой и придирчиво осматривает результат своей работы. Бинты аккуратно и надёжно опоясывают запястье, не оставляя сомнений, что к ним приложил руку настоящий профессионал. Брайан озадаченно скребёт подбородок: даже после десятка часов, проведённых на курсах по тактической медицине, ему по-прежнему далеко до уровня настоящих боевых медиков. — Я закончил, — наконец, сообщает Шарп, отстраняясь от Брайана, и складывает свой инвентарь вместе с остатками перевязочного материала обратно в рюкзак групповой аптечки. — Обычно, я не накладываю швы в боевой обстановке. — Поймав вопросительный взгляд, поясняет: — Для этого нужны стерильные условия. Поэтому… Антибиотики, — сжимая в руке пузырёк, Шарп трясёт им, привлекая внимание. Гремит пластик. — Принимать только под моим наблюдением. Одна таблетка в сутки. Откупорив пузырёк, даёт Брайану продолговатую пилюлю размером с ноготь взрослого человека. Глотать такое будет проблематично. — И хотя это бесполезно, я всё же попрошу временно ограничить физические нагрузки, — произносит Шарп и кивает на перебинтованное запястье своего командира. — Особенно, этой рукой. Что-нибудь ещё? Разглядывая таблетку, словно пытаясь понять её состав, Брайан поднимает на капрала чуть рассеянный взгляд. Чёрт, кажется, он прослушал половину из того, что тот говорил. Что-то было про надзор и какие-то нагрузки… Может, нагрузки под надзором Шарпа? Нет, это вряд ли, да и звучит ужасно. Тогда, может, просто надзор Шарпа? О, боже, да любое сочетание двух этих слов звучит настолько двусмысленно, что к горлу подступает тугой ком, который Брайан спешно проглатывает. Спонтанные разговоры о сексе даром не прошли. Он пытается его поблагодарить и что-то мычит, вынуждая Шарпа вскинуть брови и неопределённо пожать плечами. В конечном счёте Брайан лишь отмахивается и берёт в рот пилюлю, мгновенно ощутив мерзкую горечь во рту. Здоровая рука машинально тянется к спасительной бутылке с водой. После нескольких затяжных глотков проклятая таблетка, до этого встрявшая в горле как рыбья кость, наконец-то проваливается дальше, оставляя на языке всё тот же мерзкий привкус. — Как самочувствие, в целом? — дежурно осведомляется Шарп. Всё также морщась, Брайан вопросительно таращится на него, не понимая, к чему был этот вопрос. — Перед самой эвакуацией на Рэйбл у троих морпехов случился тепловой удар. Голова не кружится? — Ему в ответ неуверенно качают головой. — Не забывай регулярно пить воду и мочиться. — Чего, блядь? — недоумевает Брайан. Если с водой вопросов не возникает, — тут действительно приходится высасывать одну бутылку за другой — то вот последний совет звучит пиздец как несуразно. Шарп устало вздыхает, словно успев привыкнуть к постоянному скептицизму в ответ на любые свои рекомендации, и поднимает на командира внимательный взгляд. — Просто делай то, что тебе советует медицинский специалист. Поверь: меньше всего ты захочешь слечь от теплового удара, особенно вдали от базы. Держи, — протягивает целую бутылку воды, надо полагать, из собственных запасов. — Пей маленькими глотками каждый час или при первом же появлении сухости во рту. Брайан только собирается возразить, желая вернуть протянутую пластиковую тару, как к ним заходит обеспокоенный Спец и сдавленно приветствует их обоих. — Тебе стоит взглянуть, — Спец кивает куда-то в сторону, намекая, что Брайану стоит проследовать за ним. Приходится реагировать. Шарп также спохватывается и, поднявшись, закидывает рюкзак обратно на спину. Втроём они доходят до импровизированного наблюдательного поста на втором этаже, где сейчас, вооружившись винтовкой и биноклем с тепловизором, дежурит Шанхай. Сам пост не представляет из себя ничего особенного: это просто площадка у окна с самым лучшим обзором на улицу, забаррикадированная ненужной мебелью. Ещё здесь есть место для ведения прицельного огня с импровизированным упором для стрельбы в виде двух сложенных друг на друга грязных подушек. Шанхай поднимается со старого деревянного стула, приветствуя старшего по званию в лице Брайана, и передаёт ему бинокль. — Что у вас? — спрашивает Брайан и всматривается в оптику. — На два часа, — помогает сориентироваться Шанхай и пальцем указывает в сторону жилого дома на соседней улице. — Четыре буги. По боевому порядку, кажется, морпехи или спецы. Уловив, наконец, при помощи бинокля силуэты четырёх неизвестных, Брайан, регулируя кратность оптики, пробует разглядеть их лица или хотя бы опознавательные знаки на форме. Однако техника — даже такая продвинутая и надёжная — решает послать его на хер, напоследок подарив помехи в работе тепловизора. — Сука… Рэйтеонское дерьмо, — тут же реагирует Брайан. — Походу, теплак накрылся. Ебанаты уже не могут нормальную снарягу сделать. — Слегка постучав по биноклю и добившись от встроенного тепловизора хоть какой-то работы, он вновь пробует рассмотреть фигуры незнакомцев, двое из которых ныряют внутрь дома. Ещё двое остаются снаружи, страхуя своих товарищей. Отстранив от глаз бинокль, Брайан хмурится. Спецы не стали бы выкидывать нечто подобное: вдвоём нырять в целый жилой дом, да ещё и ночью. Нет, это определённо не спецназ. Возможно, морпехи, но в Синджаре их быть не должно — всех либо успешно эвакуировали на Рэйбл, либо отправили в буферную зону, созданную на въезде в город. Что-то здесь не так… — Не думаю, что это спецы, — заключает Брайан и возвращает бинокль Шанхаю. — Значит, морпехи? — отзывается Спец и потирает затёкшую за время дежурства шею. — Возможно. Но их не должно быть в городе, — Брайан снимает с плеча винтовку и быстро проверяет магазин. Дослав патрон в патронник, ставит на предохранитель. — Нужно выяснить, кто это. Связаться с ними пытались? Но и без ответа ясно, что это какая-то херня, в которой необходимо разобраться. Будь это спецы, то, даже несмотря на введённый режим радиомолчания, они бы обязательно подали ответный сигнал. Будь же это морпехи, просящие о помощи, то в ответ бы последовал уже сигнал бедствия. При любом раскладе контакт неизбежен. При любом, кроме двух: либо у этих инкогнито вышла из строя рация, либо они намеренно игнорируют попытки с ними связаться, не желая, чтобы об их присутствии стало известно, и это навевает на определённые мысли. Господи-блядь, пусть это будет просто сломанная рация… Оба подчинённых кивают, как бы говоря, что да, они пытались безуспешно связаться, чем только подкрепляют одну из версий — четвёрка незнакомцев сознательно не желает идти на контакт. Брайан вздыхает. Ему не очень-то хочется выходить на улицу посреди глубокой ночи, даже имея при себе ПНВ, однако выбора не остаётся. Либо они докапываются до правды, либо рискуют заночевать по соседству с потенциальным противником. — Я на улицу: пойду выясню, что это за типы, — сообщает он и выискивает среди груды личных вещей свой защитный шлем с уже закреплённым ПНВ. Затем проверяет батарею, служащую также в качестве противовеса на затылке, и сигнальный инфракрасный стробоскоп системы распознавания «свой-чужой». — Нужен второй номер для подстраховки. — Я пойду, — вдруг вызывается Шарп, удивив как Брайана, так и остальных рыцарей. Шанхай и Спец озадаченно переглядываются, не ожидав такой прыти от медика отряда, в то время как сам Брайан тихонько хмыкает. — Извини, док, но риск словить пулю не совместим с должностью единственного медика отряда. К тому же, на твоём шлеме даже нет кронштейна для ночника. — В качестве подтверждения своим словам перехватывает из рук Шарпа шлем, на котором действительно нет нужного крепления, чему Брайан удивился ещё днём. — Так что мой ответ нет. — Я неплохо вижу в темноте, — возражает Шарп, вызвав у Шанхая и Спеца скептичную усмешку. Брайан ловит на себе их заговорщические взгляды и сдержанно вздыхает, застегнув на подбородке ремешок шлема. — Да мне похуй, — произносит он. — Я никому не позволю шароёбиться в темноте без ночника. Ты остаёшься здесь. Шанхай, пойдёшь вторым номером. С губ мастер-сержанта слетает уверенное: «Понял, джон», после чего он проверяет боезапас своей винтовки и работоспособность ПНВ. Шанхай — отменный боец и надёжный напарник, которому ещё больше удаётся раскрыться во время таких недолгих пробежек, где важны не столько меткая стрельба, сколько внимательность и умение быстро принимать верные решения. — Выдвигаемся, прикройте, — командует Брайан и, сжимая в руках винтовку, выныривает из дома. Озвучив короткое: «Призрак, я прямо за тобой», Шанхай следует за ним. Вдвоём они оказываются на окутанной мраком улице. Из-за опущенного на глаза ПНВ всё вокруг приобретает зеленоватые оттенки. В некоторых окнах домов виднеются яркие пятна — это горят лампы и ночники. Крыши построек обливает тусклый лунный свет, окрашивая их в смазанный голубовато-серебристый оттенок. Кричащие днём птицы смолкли, а вдалеке слышится жалобный вой бродячих собак, ищущих чем бы поживиться ночью. Ещё можно различить одиночные выстрелы из оружия и даже крики, намекающие на очередную заварушку в квартале по соседству. Под ногами шуршит песок, хрустят осколки стёкол и звенят пустые гильзы. Вся улица усыпана мрачной мозаикой следов этой войны. Местами заметны пятна запёкшейся на жаре крови и даже куски человеческих тел, то ли отброшенных взрывом, то ли принесённых бродячими животными. И всё же ночью не видно и половины того, что видно днём; не видно всего ужаса, который оставляет после себя каждая перестрелка. А за день воздух успевает настолько сильно пропитаться запахами пороха и гари, что их остатки по-прежнему ощущаются даже ночью, когда становится заметно прохладнее. Всё это — словно эхо проклятой войны. — Как твоя родня, кстати? — решает спросить Брайан, памятуя, что одно время Шанхай порывался вернуться в родные маньчжурские края, чтобы навестить больную лейкемией сестру. Но из-за бюрократических сложностей, спровоцированных, в первую очередь, холодной враждой между США и КНР, задумка с поездкой так и не воплотилась в жизнь. — Как сестра? — Ей недолго осталось, — сухо отвечает Шанхай. Кажется, хмурится, но это сложно понять из-за опущенного на его глаза ПНВ. — Врачи дали ей полгода. Это паршиво. Настолько, что с губ Брайана слетает сочувствующее: «Мне жаль, старина». Шанхай ничего не отвечает и лишь поправляет один из ремней разгрузки, как бы намекая, что не горит желанием развивать эту тему. Какое-то время они идут молча, слушая, как под ногами хрустят осколки стёкол и бетонные крошки, после чего голос подаёт уже Шанхай: — То, что произошло сегодня днём, — начинает он, привлекая внимание Брайана. — Ты ведь не оставишь это? — Услышав встречный вопрос: «О чём ты?», поясняет, вздохнув: — Согласись: типы из ЦРУ творят полнейшую хуйню. Будь это кто-то из наших, он бы тут же присел на хер военного дознания. По-твоему, это нормально? Конечно же, нет, это не нормально. Это та самая херня, от которой армия и флот страдают, примерно, одинаково — неприкосновенность высших чинов и прочих шишек, чья работа хоть как-то связана с пресловутой и очень удобной в неудобных ситуациях фразой «национальная безопасность». ЦРУ действуют в интересах национальной безопасности, в интересах страны и её граждан, а, значит, все их действия правильны и не подлежат обсуждению. Схватить их за яйца может лишь рыба покрупнее, так что Брайану даже со своими связями приходится с этим мириться. Несправедливо? Безусловно. И всё же хочется верить, что такая штука как карма однажды хорошенько выебет всех, кто убеждён в своей безнаказанности. Он шмыгает носом, давая подчинённому понять, что здесь не о чем говорить. Хочется озвучить многое, да только ничего от этого не изменится. — Подай рапорт, — всё же настаивает Шанхай, отчего Брайан закусывает губу, вновь испытывая колющее чувство долга и страха за свою карьеру одновременно. — Мы будем полными говнюками, если позволим замять это. Родители меня всегда учили: если не можешь защитить слабого, то позови сильного, чтобы он защитил вас обоих. — И тогда ЦРУ нас всех размажет по стенке, — хмыкает Брайан. Нет, он не готов так рисковать и подставляться. Возможно, ему удастся это обсудить наедине с полковником Ламбертом. Возможно, с кем-то ещё. Но бить прямо в лоб, кидаться обвинениями и угрожать военным дознанием — вариант для истинно сумасшедшего. — Буги на двенадцать часов, — сообщает он, вскинув оружие. Когда они оказываются на расстоянии десятка ярдов от неизвестных военнослужащих, Брайан велит Шанхаю быть начеку, в то время как сам крепче сжимает свою винтовку и, подняв вверх свободную руку, машет ею, привлекая внимание незнакомцев. Те озадаченно переглядываются и также хватаются за оружие. — Стоять! — выкрикивает один из них, пока второй занимает более выгодную для стрельбы позицию и укрывается за кучей строительного мусора. — Назовите себя! — Свои! — бросает в ответ Брайан. — Восемьдесят девятый отряд специального назначения, — добавляет он, продолжая сближаться с двумя неизвестными. Включив сигнал распознавания «свой-чужой» на маячке, Брайан даёт обоим незнакомцам время, чтобы идентифицировать его по коротким световым вспышкам, различимым лишь в инфракрасном спектре. — Спецназ, что ли? — звучит чуть удивлённое, и оба военнослужащих медленно опускают оружие и задирают монокуляры своих ПНВ. Брайан вздыхает: это не противник, что уже радует. — Какого хрена вы здесь делаете? Оказавшись возле них, он отпускает винтовку, свесив её в районе живота, и также поднимает свой ПНВ. Перед ним стоят двое морпехов, по экипировке и внешнему виду которых становится ясно, что они прямиком с военной базы: на них ни пылинки, ни других следов возможной перестрелки. Либо эти морпехи выполняют какое-то особое поручение своего командира, что вряд ли, либо решили уйти в самоволку, что скорее всего. Но для того, чтобы порезвиться с иракскими женщинами, эти ребята выбрали не самое удачное время и место. В городе введён комендантский час, а в домах по-прежнему укрывается противник, который не упустит возможности продырявить очередной отряд идиотов, гордо кличащих себя элитой Вооружённых Сил. Скорее, элитой долбоёбов. Брайан хмурится. По-хорошему, он должен сообщить командованию, что несколько морпехов ушли в самоволку, а самих морпехов задержать до прибытия военной полиции. Но, во-первых, у него нет никакого желания нянчиться с этими дебилами и выделять для них отдельных часовых. Во-вторых, это даже как-то по-мудацки — намеренно обламывать другим людям кайф. Брайан и сам не прочь потрахаться, пусть и никогда не пробовал заниматься этим с местными женщинами — для него это как-то дико. Он оглядывается на Шанхая, интересуясь его мнением, но тот лишь неопределённо водит плечом, как бы говоря, что не горит желанием вмешиваться, хотя и спрашивает морпехов, нужна ли им какая-то помощь. Морпехи твёрдо заверяют, что у них полный порядок и предлагают обоим рыцарям идти своей дорогой. Брайан вскидывает бровь. Это уже совсем подозрительно. Они не в том положении, чтобы почти прямым текстом посылать тех, кто вполне может их задержать. — На будущее: если решите уйти в самоволку, убедитесь, что в вашем секторе никого нет, — произносит Брайан. — Наши часовые спалили вас сразу, как только вы оказались на этой улице. Он оглядывает их обоих и на всякий случай запоминает их внешность. Один морпех — высокий, широкоплечий и довольно мощный. Таких, обычно, принято называть «быками», которые ничего из себя не представляют; это тупая гора мышц, которая побеждает своего оппонента исключительно за счёт массы и внушительных габаритов. В спецназе, особенно в подразделениях по типу «тюленей», таким ходячим стероидам не место, ведь мышцы не плавают. Второй морпех заметно ниже первого, а ещё он афроамериканец с шевроном младшего капрала на плече. Не исключено, что командует этой шайкой лунатиков кто-то в сержантском звании. — У вас здесь где-то лагерь, что ли? — хмыкает младший капрал морской пехоты. Брайан ничего не отвечает. — Да ладно тебе, чувак: мы же на одной стороне! — Долбоёб, ты думаешь, я стану раскрывать позицию своего отряда? Заканчивайте страдать хуйнёй и возвращайтесь на базу, пока вас не хватились. — Он смиряет обоих морпехов тяжёлым взглядом и только предлагает Шанхаю возвращаться, как из окон на втором этаже раздаются истошные женские крики и просьбы о помощи на арабском. Брайан замирает. Именно в этот дом ранее зашли ещё двое морпехов. — Что за херня? — Эй, остынь, парни просто развлекаются, — осаждает его «бык», едва Брайан делает шаг в сторону крыльца. — Этой девке хорошо заплатили. Да, пара долларовых купюр в этих краях действительно способны на многое. Для кого-то они могут стать счастливым билетом на свободу, а кому-то — спасти жизнь, хотя Брайан никогда этого не понимал. Насколько же нужно опуститься в жизни, чтобы дойти до такого? Он хмурится и вновь переглядывается с Шанхаем, на лице которого точно также читаются сомнение и нежелание мириться с такой мерзкой, жестокой реальностью. Этой девушке, решившей подзаработать немного иностранной «зелени», наверняка нет и двадцати. И что скажут её родители, если узнают? Да и потом, не все американские военнослужащие, развлекающиеся по ночам, привыкли использовать презервативы… Когда же из окон вновь доносятся жуткие крики, в голову закрадывается очередное подозрение. Что-то не похоже, чтобы в этих криках сквозила хотя бы толика удовольствия. — И сколько же вы ей заплатили за то, чтобы её изнасиловал отряд американских морпехов? — почти что рычит Брайан. С каждым таким криком, доносящимся со второго этажа дома, сомнений становится всё больше, как и желания размазать этих ублюдков из КМП по стенке. Жители соседних квартир наверняка всё слышат и понимают, но ни за что не станут рисковать жизнями, переча американским солдатам. — Расслабься: никого там не насилуют. У этой девки просто низкий болевой порог, — пожав плечами, отзывается «бык». — Это ты ещё не слышал, как девки в Багдаде орут, — усмешка. Но едва раздаётся очередная порция криков, как Брайан срывается с места и бегом поднимается по узкой лестнице на второй этаж. За спиной звучат недовольные возгласы: «Какого хрена?!», пыхтение и мат. Он слышит тяжёлый топот. Слышит, как морпехи и Шанхай пытаются его нагнать. Безошибочно определив квартиру, из окон которой доносились просьбы о помощи, Брайан вламывается внутрь и замирает от представшей перед глазами картины. Двое морпехов стоят посреди гостиной в окружении перевёрнутой мебели, развороченной утвари и осколков разбитой посуды. Между ними на полу сидит молодая иракская девушка, обнимающая себя за плечи и вздрагивающая от постороннего шума. По её лицу текут дорожки слёз, а порванная в некоторых местах одежда недвусмысленно намекает на то, ЧТО именно пытались с ней сделать, если не сделали уже. В углу комнаты со связанными руками сидит, надо полагать, отец девушки, проклинающий незваных гостей. Не исключено, что его дочь только что обесчестили. — Где у вас тут спрятан тайник с оружием, а?! Отвечай, папаша, — бросает белобрысый морпех, стоящий справа от иракской девушки. — Или нам продолжить? — небрежно пихает коленом девушку в спину, вынудив её завалиться вперёд. Эти двое ублюдков, пользуясь беспомощностью обоих иракцев, ведут себя не просто вызывающе. Они ведут себя совершенно по-хозяйски, словно бы это их квартира. Словно бы живущие здесь иракцы для них не более, чем досадная помеха, с которой приходится мириться. — Вы совсем охуели?! — рычит Брайан и, подойдя к одному из морпехов со спины, резкой подсечкой отправляет того на пол. Второй реагирует моментально, набросившись со словами: «Ты чё творишь?!». Завязывается потасовка. Получив несколько подлых ударов в живот, Брайан хватает оппонента за лямки разгрузки и с силой впечатывает в стену. Остальные морпехи тут же спохватываются, пытаясь оттащить командира рыцарей. В драку вмешивается и Шанхай, которому прилетает по лицу. Сам же Брайан чувствует, как его бьют по рёбрам. Чувствует, как чьи-то руки сдавливают шею и цепляются за щёки, оттягивая. Он ощущает свежие капли крови, выступившие в уголках губ. С разных сторон звучат мат вперемешку с шипением и треск рвущейся ткани вместе со скрипом скользящих по полу ботинок. В конечном счёте весь этот клубок из морской пехоты и армейского спецназа расходится по разные стороны. Неясно, кто именно прекратил драку, зато ясно, что никто не хочет её продолжать. Брайан смахивает кровь под губой и сплёвывает ком из слюны и всё той же крови на пол. Шанхай бегло справляется о его самочувствии, на что он лишь отмахивается и впивается неприязненным взглядом в фигуры всех четырёх морпехов. — Слушайте вы, из спецназа, — подаёт голос белобрысый морпех. Брайан быстро прочитывает вышитую на его форме в районе груди фамилию — Джонсон. — Из-за сынишки этого ублюдка, — кивок на связанного хозяина квартиры, — погибло трое наших. Думаете, это справедливо? Справедливо, что наши парни вернутся к своим семьям в гробах?! Сука, этот уёбок вырастил террориста!.. — Мы не трогаем мирных, — озвучивает хмурое Шанхай. — Они нас ненавидят, умник! — вновь рычит Джонсон. — Они при первой же возможности выстрелят нам в спину! Сложно не согласиться — местные ведь действительно их ненавидят. Дай им волю, дай им в руки оружие, и они обернут его против американских солдат. Оккупанты. Убийцы. Захватчики. Вот, кто они для них. Все эти громкие слова о помощи местному населению, о благой и высшей цели американского военного контингента не имеют ничего общего с реальной картиной. Всё же чёртов Даниэль прав: никто их сюда не звал и никто не просил их о помощи. Новобранцы, прибывающие в Ирак, об этом даже не подозревают. Те же, кто находится здесь не первый год, прекрасно понимают, что причина всему — чёрная жижа, больше известная как нефть. Да, они борются с глобальным терроризмом. Уничтожают ублюдков, готовящих теракты по всему миру. Но какой ценой? Ценой разбомблённых городов и разбитых сердец мирных жителей. Однако каждый убитый американский солдат не вызывает ничего, кроме ярого желания удвоить усилия; сравнять, наконец, эту проклятую страну с землёй. Ну а жижей пускай довольствуются все эти шишки из Овального кабинета. Если надо, пусть вводят её себе хоть внутривенно. Главное, чтобы не мешали профи делать свою работу. — У вас нет никакого права их трогать, если только нет доказательств, что они помогают противнику, — холодно напоминает Брайан и вновь вытирает кровь под губой. Пожалуй, он всё же погорячился, с порога набросившись на одного из этих мудаков. Если они начнут грызть друг друга, то никогда не победят. Морпех по фамилии Джонсон криво усмехается, оглядев сослуживцев, после чего ненадолго скрывается в соседней комнате, из которой выходит с комком тёмной и грязной ткани. Развернув, демонстрирует Брайану. Это флаг ИГИЛ. Ебучая чёрная тряпка с надписью: «Нет Бога, кроме Аллаха» сверху и печатью Мухаммеда снизу. Та самая заветная тряпка, ради которой молодые парни и девушки готовы пожертвовать жизнью, причём как своей, так и чужой. Тот самый символ «идеального» исламского мира, несущий с собой смерть и войну везде, где только развевается. При виде этого флага у каждого уважающего себя военнослужащего, поклявшегося низвести эту радикальную погань до атомов, начинает закипать кровь, и Брайан не исключение. Он стискивает зубы, едва не скалясь, и понимает, что эта его попытка защитить возможных пособников террористов — смачный плевок в лицо всем братьям по оружию и даже самому себе. В голове тут же всплывает сцена на площади: то, как один из дуболомов ЦРУ хладнокровно выстрелил в ногу иракского мальчишки, которого якобы подозревали в связи с террористами. В ушах до сих пор стоит тревожный и гудящий звон от его криков, возгласов ревущей матери и мольб избитого отца. Ещё он помнит слова Джоша. Помнит недовольные взгляды других рыцарей и их призывы подать рапорт о насилии в отношении мирных жителей. Неужели они действительно готовы пустить пулю в лоб любому иракцу за одно только подозрение? А если у него под одеждой спрятана взрывчатка? А если он причастен к недавним нападениям на патрули американских солдат? А если… Блядь, да их всех уже можно упечь в тюрьму просто за то, что они всё это допустили и продолжают допускать. С их молчаливого согласия происходит то, что журналисты и политики, комментируя действия ИГИЛ, называют геноцидом и зверством. Они борются с тем, на что потом сами закрывают глаза. — Мирные жители, говорите? — Джонсон швыряет флаг на пол и, вытерев об него ноги, сплёвывает. — Парни из Шестого отряда нам подсобили: вычислили, где живёт семья этого ублюдка. А теперь мы выяснили, что они всей семьёй поддерживают уебанов из ИГИЛ и даже прячут в своём доме тайники с их оружием. Да, папаша?! — Делает шаг в сторону связанного мужчины. — Уймись, блядь, — осекает его Брайан и даже утыкается ладонью в грудь морпеха, ощутив под тканью плэйт-керриера твёрдую керамическую пластину. — Если не хочешь, чтобы тебя выебали всем военным дознанием, то успокойся. А это, — беглый взгляд на флаг террористов под ногами, — оставь военной полиции. И если я ещё раз увижу, как вы нападаете на мирных из-за одной только тряпки, то башку прострелю. Вы позорите свой Корпус, долбоёбы. В ответ звучат лишь едкие смешки, недовольство и ругань, однако никто из морпехов так и не решается оспорить эти слова делом. Джонсон демонстративно сплёвывает под ноги Брайану и возвращается к своим сослуживцам. Хочется как следует ему въебать, но вряд ли с этого будет хоть какой-то толк. Единственное, что может исправить таких ебанатов, — пиздюли от собственных командиров, либо от военного дознания. Брайан кивком подзывает к себе Шанхая и просит его помочь с переводом на арабскую речь. — Мне жаль за то, что они сделали с вами и с вашей дочерью, — адресует Брайан хозяину квартиры, на что он тут же впивается в него взглядом, полным ненависти и желания вырвать ему глотку. Что ж, к такому взгляду они уже успели привыкнуть ещё с самых первых дней захода в Ирак. — Мы никогда не трогаем мирных жителей. Но это, — Брайан кивает на валяющийся чёрный флаг, на котором красуются отпечатки военных ботинок, — повод для вашего ареста. Завтра утром к вам придёт военная полиция, но до тех пор вас никто не тронет. Когда Шанхай переводит его последнее слово на ломаный арабский, Брайан, выхватив из чехла нож, подходит к связанному мужчине. Всего на секунду они встречаются взглядами: иракское солнце опаляет рыцарскую сталь. Губы мужчины едва шевелятся в попытке что-то сказать, но он молчит, понимая, что любое его слово сейчас может сыграть с ним злую шутку. Острое лезвие ножа со скрипом пластика разрезает тугие кабельные стяжки. Среди морпехов прокатывается волна негодования. Шанхай решает помочь лежащей на полу девушке подняться, но та дёргается и вздрагивает, не желая, чтобы к ней хоть кто-то прикасался после такой порции унижений. — Мудаки наших парней убивают, а мы потом извиняемся, — вновь негодует Джонсон. — Просто класс. Когда эта девка решит взорвать себя на каком-нибудь базаре, знайте: это всё из-за вас. Однако ответить ему никто не успевает: до этого смиренно сидящий в углу комнаты мужчина резко вскакивает и кидается на Брайана, повалив. Перед глазами мелькает металл. Щеки касается что-то холодное, затем — жжение и боль, от которых он вскрикивает и выругивается. Этот старикан-ублюдок только что полоснул по его лицу ножом! — Внимание, нож! — восклицают морпехи и хватаются за оружие. Первым на выручку бросается Шанхай. Отбросив затею с тем, чтобы помочь ревущей иракской девушке, он пантерой оказывается возле клубка из двух лежащих друг на друге мужчин и, ухватив старика за талию, пробует его оттащить. Брайан чувствует, как у него перехватывает дыхание от боли в груди и в рёбрах. Как всё тот же проклятый нож давит на бронепластину в районе левого лёгкого. Это самая хуёвая смерть, какую только можно придумать — посреди глубокой ночи в развороченной квартире на окраине Синджары… Умереть от рук иракского старика, подло спрятавшего в складках своей одежды нож, чтобы воспользоваться им в самый подходящий для этого момент. Когда же Шанхаю, наконец, удаётся оттянуть старика на себя, тот, напоминая берсерка, хаотично размахивает ножом, успев полоснуть как его, так и Джонсона, решившего зайти сбоку. Остальные морпехи, вскинув оружие, держат мужчину на мушке, но не торопятся стрелять: велик риск зацепить кого-то из своих. Ситуация начинает выходить из-под контроля. В голове что-то щёлкает. Сегодня один из рыцарей едва не расстался с жизнью, оказавшись в подобной ситуации. Сегодня Брайан допустил слишком много ошибок, стоивших ему непомерно дорого. Рука машинально тянется к набедренной кобуре. Скрип нейлоновых ремней. Щелчок предохранителя. Грохот выстрела. Затем ещё один. Ещё и ещё. Лёжа на полу, Брайан всаживает в старика-ублюдка четыре пули. На его спине зияют окровавленные отверстия разорванной ткани и плоти, а он сам, вскинув вверх руку, издаёт предсмертный хрип, после чего заваливается на пол. Из дула пистолета лениво выползает призрачная дымка. Теперь в комнате смердит жжёным порохом. — Готов, — тяжело дыша и прижимая свежий порез в районе шеи, докладывает Шанхай. При виде его раны — совсем близкой к сонной артерии — внутри всё сжимается в тугой и горький ком. Возьми этот ублюдок чуть правее, и в отряде стало бы на одного бойца меньше. При виде трупа дочь застреленного иракца закатывает новую истерику и забивается в угол, обхватив лохматую голову руками. За сегодняшнюю ночь она лишилась чести, отца и будущего. — Хорошо стреляешь, — хмыкает Джонсон и оглядывает своё увечье на запястье. Пара капель крови бесшумно падают на пол. — Так что ты там насчёт мирных жителей говорил? — мрачная усмешка. — Да, они мирные, пока не хватаются за ножи. Однако Брайан не отвечает, да и какой в этом смысл? Произошедшее здесь — это то, к чему уже давно стоит привыкнуть, хотя каждый такой раз всегда как первый. Неожиданно. Мерзко. Несправедливо. И, что самое главное, опустошающе. После такого в голову всегда закрадываются сомнения: а правильно ли они поступают? Может, они здесь и не нужны вовсе? Может, им вообще не следовало сюда приезжать? Может, не стоит пытаться возвести замок из песка, который всё равно смоет океан?.. Он хмурится и подходит к Шанхаю, чтобы его осмотреть, как на пороге квартиры возникают Спец и Шарп, видимо, заподозрившие неладное и прибежавшие на звуки выстрелов. — Заштопайся — с тебя течёт, — адресует Брайан Шанхаю, когда тот не позволяет командиру рыцарей себя осмотреть, заверив, что в полном порядке. — С тебя, кстати, тоже, — вдруг произносит Шарп, намекая на свежий порез на щеке Брайана. Не глубокий, но достаточный, чтобы вызывать дискомфорт и мысленно проклинать грёбаного старика с грёбаным ножом. Подойдя ближе, капрал замирает, взглядом наткнувшись на труп иракского мужчины. Ему требуется всего пара секунд, чтобы найти закономерность между телом, изрешечённым отверстиями пуль, и пистолетом в левой руке Брайана. Вместо вопросов и гневных тирад — натянутое молчание и сожаление в глазах. Да, они убили мирного. Хладнокровно застрелили его на глазах у собственной дочери. Но иначе было нельзя. Понимает ли это Шарп? Должен, иначе ему здесь не место. — Идём, я обработаю, — устало-сухо говорит он, попутно сняв со спины неизменный рюкзак с групповой аптечкой. Спустя мгновенье добавляет: — Кажется, швы разошлись. — Кивает уже на перебинтованное запястье своего командира, которое не так давно ему пришлось зашивать. Брайан морщится и понимает, что их медик прав. Отступив, адреналин провоцирует лёгкую дрожь и слабость во всём теле, а также боль, которой пульсируют как новые, так и старые раны. — Наложишь ещё одни? — хмыкает Брайан и наблюдает, как морпехи вместе с рыцарями начинают расходиться, оставив после себя бардак, лужи крови, труп иракского мужчины и ревущую в углу молодую девушку. Картина, которую никогда не покажут в новостях. Вещи, о которых всегда принято умалчивать. — Постоянно кормить тебя анестетиками, которые могут понадобиться другим, в мои планы не входит, — отвечает Шарп. Что ж, зато честно. — Я тебя перебинтую. За новыми швами обратишься в госпиталь. — Разве это не твоя работа — латать нас при первой же необходимости? — хмыкает Брайан, выходя из квартиры вслед за Шарпом. Уже на лестничном пролёте тот замирает и оборачивается, желая возразить. — Моя работа — сохранять жизни и поддерживать боеспособность отряда, а не тратить перевязочный материал на чужие ошибки. — Значит, теперь ты ставишь условия, кого перевяжут, а кому придётся взять за щёку? — хмыкает Брайан, мягко говоря, охерев от такого настроя их боевого медика. — Неплохо устроился. Шарп же не то краснеет, не то смущается от его слов. Секундой спустя всё же находит, чем крыть этот выпад: — Прости за прямоту, лейтенант, но за щёку пока взял только ты, позволив какому-то старику себя порезать. Будешь и дальше спорить или, может, всё же позволишь мне сделать мою работу? Повисает пауза. Напряжённая. Липкая. Кажется, ещё немного, и воздух вокруг заискрится, пронзая их обоих. Брайан внимательным взглядом впивается в лицо капрала, пытаясь понять, когда он вновь решил начать строить из себя, хрен знает кого. А, может, он и не прекращал вовсе. — Сам заштопаюсь, — бурчит Брайан, на что Шарп пожимает плечами, мол, сам так сам. Пальцы машинально тянутся к аптечке второго эшелона, где должны оставаться бинты, но то ли он успел потратить весь перевязочный материал, то ли забыл пополнить их запас ещё на Рэйбле. Короче, ни бинтов, ни стерильных тряпок, ни даже ебучих пластырей. Класс. И, конечно же, такой проёб не остаётся без внимания Шарпа, который тихонько хмыкает и даже вздыхает, после чего подходит к нему. Выдержав очередную паузу, произносит: — Уверен, что справишься, особенно без бинтов? — В ответ ничего, кроме обиженно-хмурого молчания. — Пошли, я тебя подлатаю. — А как же твои слова насчёт траты перевязочного материала? — бросает иронично-язвительное Брайан. Шарп озвучивает сухое: «Как-нибудь сочтёмся», на что Брайан дёргает бровями. — Интересно, как? Но вместо ответа капрал Шарп лишь загадочно ухмыляется, как бы говоря: «Однажды ты всё поймёшь, лейтенант. Однажды, но не сегодня». Зато сегодня они могут спать спокойно.