Путь к свободе

— Простите, ваше Высочество. Я подвел вас. Даже раненый, Сонхун пытается встать с больничной койки. Сону останавливает его, положив руку на плечо и вынуждая лечь обратно. — Это не так. Ты боролся изо всех сил, я это видел. Я горжусь тобой. — Здесь нечем гордиться. Я проиграл, — Пак отворачивается, стыдясь посмотреть императору в глаза. — Не спорь со своим господином, — Сону присаживается на край кушетки, переплетая пальцы и аккуратно поглаживая грубоватую ладонь гладиатора. — Ты все равно мой лучший воин. — Спасибо… Сону, — Пак сглатывает, поднимая взгляд и смотря с восхищением и преданностью. — Можно мне иногда называть вас по имени? — Тебе все можно. В ту ночь император становится не единственным гостем Сонхуна Прекрасного. Чонсон все отлично слышит и видит, потому что его кушетка находится поблизости. Из-за боли в ноге он спит некрепко, и его будит звук шагов. Лица Пак разглядеть не успевает, но по одежде видно — зашедший является знатным римлянином. Сначала их тихая беседа не выделяется ничем необычным, и Чонсон практически успевает задремать, но в какой-то миг собеседники начинают ссориться. Это слышно по изменившейся интонации и рассерженному голосу Сонхуна: — Если ты пришел, чтобы попытаться настроить меня против него, знай, у тебя ничего не получится. — Ты меня не слышишь, Сонхун! Ради чего это все? Ради него? Ты подвергаешь жизнь риску, а мог бы быть со своей семьей! — Мы это уже обсуждали, Джеюн! — огрызается Пак. — С последнего разговора мое мнение не поменялось. — А когда ты ему надоешь? Когда он наиграется — что тогда? — Оставь меня в покое, Джеюн. — Не оставлю! Потому что я — тот, кто действительно переживает за тебя! Тот, кому не все равно, кто хочет для тебя лучшего… — А мне плевать. Те, кого ты зовешь моей семьей давно мне не родные. Я едва могу вспомнить, как выглядит жена, а лицо дочери вообще стерлось из памяти. Он — моя настоящая семья, тот, о ком я думаю, когда засыпаю и просыпаюсь. Только его благополучие меня заботит. — Ты пугаешь меня, Сонхун, — голос мужчины срывается, кажется, он держится из последних сил, чтобы не заплакать и не закричать, — Ты сошел с ума? Как ты можешь говорить такие вещи?! — Спокойно. Это правда, и тебе бы пора ее принять. Я люблю только его. — Ты болен, Сонхун. Это не любовь, это болезнь, и мы поможем тебе излечи… — Пошел прочь. — тихо, но так четко и пронзительно, что даже Чонсон замирает. Такое чувство, что слова Сонхуна пронизаны холодом. — Что? — Уходи, Джеюн, — повторяет громче и вздохнув, добавляет. — Я больше не хочу тебя видеть. И передай Юлии, чтобы больше не писала мне свои глупые письма. Я не стану их читать. Постояв еще несколько мгновений, гость срывается на быстрый шаг и вихрем проносится мимо Чонсона, одарив на мгновение его ошеломленным взглядом. Чонсону кажется, что в тех глазах он видит испуг, непонимание и глубочайшее разочарование, перемешанное с безумием. Возможно, Сонхун и Джеюн были близки, а теперь тот больше не желает знать своего друга. Но это всего лишь предположение — возможно, что меж двумя римлянами сокрыто гораздо большее.

***

Чонвон в жизни не видел такого скопления людей, как сегодня. Колизей забит до предела: каждый, богатый и бедный, старый и молодой мечтает посмотреть на финальный бой. Здесь пруд пруди тех, кто решил поживиться и заработать — по всем углам раздаются призывы поставить деньги на одного или второго претендента. Большинсто на стороне Титуса, но Чонсон говорит, что рано списывать Феликса со счетов. Ян не знает, как он сможет одолеть соперника, весящего в три раза больше, но Паку он привык доверять. Им удается посмотреть на бой из привычных подвальных помещений — привилегии гладиаторов. Бойцы толпятся и толкаются, отдавливая друг другу ноги, чтобы хоть краем глаза увидеть захватывающий поединок. Чтобы хотя бы в качестве зрителя, но приобщиться к истории. Чонвон понимает, что после поражения Чонсона окончательно потерял интерес к чемпионату. Ему практически нет разницы, кто победит, и он смотрит больше из любопытства и скуки. Однозначно, у каждого из финалистов есть, чему поучиться. Это опытные бойцы, мастера своего дела, и Ян в очередной раз убеждается, что до их уровня ему далеко. Немудрено — он не так долго тренируется. Но безусловно сила и мощь Титуса, а также ловкость и скорость Феликса не могут не восхищать. Толпа тоже восторженно реагирует на каждый выпад противников. Они настолько разные, как будто специально подбирали две противоположности. Но оба выносливые и блистательно владеющие оружием. Бой длится долго, и когда любой другой бы уже выбился из сил, эти двое все еще сражаются так, будто только что вышли на арену. Феликс блистательно уходит от ударов и будто играет с Титусом, от ярости которого сотрясается весь стадион. Он умудрятся ранить Титуса — отсекает несколько пальцев левой руки, и исполин кричит во все горло, окропляя песок багряной кровью. Это делает его лишь злее, и уже через несколько секунд Феликс с огромным трудом отражает серию сокрушительных ударов. Его тело трясется от напряжения, но он не сдается, умудряясь увернуться от новой атаки и отступая на несколько шагов назад, чтобы вновь попытать счастья. И у него это выходит — Титус мешкает, чуть растеряв сноровку, и неожиданно для него самого и для всех зрителей меч Феликса пронзает его живот. Орудие входит с легкостью, как нож в масло. Титус еще несколько секунд удерживается на ногах, пытаясь осознать произошедшее, а после падает наземь. Толпа разражается сумасшедшими криками. Феликс побеждает. После все смешивается — Чонвон едва может вычленить из памяти моменты, как народ скандирует имя победителя, как с трибун спускается император и вручает Феликсу заветный рудис. Гладиатор судя по всему сам не верит своему счастью и тому, что теперь он наконец свободен. Он падает на колени, запрокинув лицо к небу и плачет. Чонвон отворачивается, не в силах смотреть на чужое счастье. Он рад, что хоть кто-то наконец заполучил заветную свободу, но мечтает о том, чтобы самому оказаться на этом месте или чтобы там был Чонсон. Пак того заслуживает. Хоть и говорит, что рад за Феликса — тот победил достойно и справедливо. Весь вечер и всю ночь идет празднество. Отовсюду слышна музыка, народ гуляет на улицах, а знать — в императорском дворце. Соседи Чонвона по комнате где-то достают вино и заставляют и его отведать. Он быстро хмелеет и отрубается, видя сны, в которых они с Чонсоном тоже оказываются на свободе. Проснувшись, едва ли не плачет от осознания того, что это ему всего лишь приснилось.

***

Вино льется рекой, звуки музыки отражаются от мраморных стен, а огромный зал полон танцующих и веселящихся людей. Все чествуют победителя, который теперь наравне со знатью сидит за столом и принимает поздравления. Феликс излишне скоромен для чемпиона, но может это и неплохо. Сону тоже успевает поздравить гладиатора, а также осушить несколько бокалов вина и перекинуться парой безобидных фраз с ассирийским царем. Сын императора сегодня пребывает в благодушном настроении. От количества выпитого немного кружит голову, и внезапно хочется проветриться. Сону выходит на балкон, где о чем-то шушукается пара служек, и он жестом велит им исчезнуть. Прислоняется к перилам, вскидывая голову к небу и смотря на звезды. Созвездие Ориона четко вырисовывается на иссиня-черном фоне, и Сону улыбается про себя — не зря когда-то учитель заставлял запоминать и зарисовывать звездные карты. — Здесь очень красивое небо, — доносится голос, и Сону оглядывается, видя перед собой Рики. — Но у меня дома — еще красивее. У вас другие звезды. — Интересно было бы посмотреть, — легкомысленно бросает его высочество, опираясь на перила спиной и оборачиваясь к гостю. — Вы — желанный гость у меня на родине. Я буду рад вашему прибытию, только дайте знать. — Боюсь, у вас слишком засушливо и жарко. Да и чем я обязан такой честью? — Любое государство будет радо принять у себя наследника римской империи с дружественным визитом. А я буду рад, если вы составите мне компанию и отправитель вместе со мной в Ассирию, чтобы своими глазами убедиться в том, как величественна и прекрасна моя держава. — Заманчивое предложение, но боюсь, я не готов ответить так сразу, — умело уходит от отказа Сону. — Мне надо больше времени, чтобы подумать. Все же я не последний человек в империи, и у меня есть свои обязанности, коими я не посмею пренебрегать. — Безусловно, — Нишимура делает шаг ближе, и между ними остается не так много пространства. — Но я бы хотел, чтобы вы выслушали мое предложение. Поезжайте со мной в Ассирию, и я сделаю вас своим царем. Мы будем править вместе и станем властителями мира. Если Рим и Ассирия объединятся, смертные не увидят на своем веку и впредь более величественного государства. Нам станет под силу любой враг, все богатства мира станут нашими. И не будет такого, чего бы мы не смогли заполучить. Сону крепко задувается, прежде чем ответить. Алкоголь туманил мысли но даже так он понимал, что Рики бредит. Объединение Рима и Ассирии — как такое вообще пришло ему в голову? Услышь это его отец, рассмеялся бы в голос. Никто из правителей не готов делиться властью, а Сону не дурак, чтобы позволить вскружить себе голову сладкими речами и щедрыми обещаниями. — Боюсь, это невозможно, — он качает головой, желая отступить назад, но натыкается спиной на перила. — История не видела прецедента, в ходе которого объединялись бы два столь величественных государства. Да и править вдвоем… Всегда есть лишь один император. — Мы станем первыми. Обещаю, я возвышу вас так, что вы окажетесь наравне с богами. Вы станете ровней самому Бэль-элю, Самас и Сип будут воспевать вашу красоту, я осыплю вас золотом и жемчугами. — Я и так не бедствую. Не думаю, что мне будет уютно вдали от родины. И нет никаких «мы». — Не делайте поспешных решений. Подумайте, узнайте меня поближе. Лишь только увидев вас, я понял, что вы станете моим царем, моим величайшим сокровищем. Вы пленили меня своей красотой, как никто и никогда прежде, и я приложу все усилия, чтобы вы поехали со мной. — Я нужен своей империи, Рики. А Вы нужны вашей. И все должно оставаться так, как было прежде. — Вы боитесь изменений, это свойственно людям. Но лишь новизна может привести к прогрессу. Если оставаться на месте, не двигаться, пальму первенства захватит кто-то другой: тот, кто умнее, сильнее, тот, кто стремится к развитию. — Я не вижу смысла продолжать этот разговор, — Сону уже порядком устал и у него начала болеть голова. — Мы не придем к соглашению, как бы ни пытались. Наши жизненные позиции весьма отличны, и это еще одна причина, по которой мы не смогли бы быть союзниками. — Я не хочу быть просто союзниками. Вы должны стать моим, — Рики делает еще шаг, сокращая расстояние до недопустимого, и кладет Сону ладонь на талию, цепляясь крепко. Его дыхание опаляет лицо, губы приближаются, но Сону в последний миг отворачивается, и поцелуй приходится на его щеку. — Довольно. Отпустите меня. — Прекратите сопротивляться. С другими может и получиться набивать себе цену, но не со мной. Вам лучше согласиться и поехать со мной в Ассирию. — Набивать себе цену? — Сону хмыкает в неверии. — Я сын императора, а не девица на выданье! Вы забыли, с кем разговариваете, господин. — Нет, это вы не понимаете, с кем имеете дело. Вы станете моим, и лучше бы вам согласиться добровольно. — Вы выжили из ума, — в конце концов ему удается содрать с себя чужие жадные руки и чуть увеличить расстояние, — Ведите себя так со своими подчиненными, а не со мной. — Вы — первый, кому я предложил стать равным, кого я по доброй воле захотел возвысить. Глупо отказываться от такой возможности — ее может больше не представиться. — Значит, будут другие. Я — будущее своей страны и могу сам вершить свою судьбу. Не смейте угрожать мне и помыкать, — в ту минуту Сону понял, насколько царь Ассирии на самом деле опасный человек. И то, что сулимое им совместное правление — не более, чем пустые обещания. — И все же я настаиваю на том, чтобы вы еще раз обдумали мое предложение. Меня не зря называют благословленным богами, а тому, в чьих руках власть и на чьей стороне Боги, никто не ровня. Сону тяжело вздыхает, качнув головой. Кажется, с ассирийцем бесполезно вести беседу, он попросту не принимает отказа. — Мое решение не изменится. — Тогда я пойду на Рим войной. — Вы спятили. Рисковать своим народом ради одного человека? Это неразумно! Как вы можете зваться мудрым правителем, если идете на такое? — Перед отправлением сюда жрица предсказала, что в чужих землях я встречу свою судьбу. Поэтому лучше соглашайтесь. — Нет. Я категорически против, — Сону в спешке пытается придумать альтернативное решение проблемы, — Предлагаю бой. Мой воин против вашего. Если победит мой — вы вернетесь домой и забудете обо мне. — Но если мой — вы отправитесь со мной. — Идет, — Сону с неохотой пожимает протянутую крепкую ладонь. Разумеется, ни в какую Ассирию он не поедет. Поэтому надо приложить усилия, чтобы его воин во что бы то ни стало победил в схватке. А иначе придется идти на крайние меры.

***

Сону задумчиво вышагивал туда-сюда по площадке, где выстроились в ряд гладиаторы. Он приказал созвать лишь десяток лучших, тех, кто мог достойно сразиться за него, не упав в грязь лицом. Ему не нужны были слабаки, он рассчитывал лишь на победу. — Сегодня Его Высочество созвал всех вас с целью выбрать того, кто представит его в бою и сразится за его честь. Царь Ассирии посягнул на свободу и независимость нашего господина, а потому он и его подчиненные должны быть повержены любой ценой. Нам нужен самый сильный и самый смелый воин, кто не страшится сразиться с Ассирийцами и принесет славу Риму и нашему повелителю! Некоторые гладиаторы переглянулись между собой, другие же стояли недвижимо. Был и тот, чей взгляд был уставлен в пол — на него Сону сразу обратил внимание. — Спасибо, Деметриус, — сын императора вышел вперед, смотря прямо на представших перед ним гладиаторов. — Как вам уже сказали, царь Ассирии бросил мне и всему Риму вызов, пожелав сделать нас частью своего государства. Чтобы избежать столкновения, я предложил бой — лучший против лучшего с каждой стороны. Вы здесь не просто так — вы уже не раз доказали, как сильны и славны в бою. Но я хочу, чтобы вы обдумали — готовы ли вы взять на себя такой риск и ответственность? Потому что мне нужна только победа. Выбор за вами. Избранника ждет щедрое вознаграждение, но подумайте и о сопернике — он непредсказуем и невероятно опасен. Римлянин вновь оглядел каждого бойца: ему было любопытно, сколько желающих найдется. Он пообещал награду, но еще не решил, как именно отблагодарит победителя. — Желающих прошу сделать шаг вперед. Навстречу ему шагнуло четверо. Один из них — тот, с кого Сону не сводил глаз с самого начала. Сонхун наконец поднял на него взгляд, в котором читалась решимость. А в душе императора боролись противоречивые чувства — с одной стороны он будет счастлив, если Сонхун сразится за него, с другой — станет волноваться о его безопасности. — Спасибо. Все остальные могут быть свободны. Теперь ему предстоял выбор — кого из четверых сильных воинов сделать своим представителем? Сонхун, без сомнения, силен, но он еще не до конца оправился от ран, как и Чонсон. Флавий также может проявить себя в бою, а Люциус хитр и не гнушается в случае чего играть по-грязному. Каждый из желающих силен и достаточно опытен, чтобы стать избранным. Но Сону эгоистично хочет, чтобы за него сразился один конкретный гладиатор. — Скажите пару слов, почему я должен выбрать именно вас. Начиная с Люциуса мужчины друг за другом подбирали красивые слова, но император их почти не слушал. Лишь когда дело дошло до Сонхуна, он замер, буквально навострив уши и впитывая каждое слово. — Я подвел ваше доверие, Ваше Высочество, ведь я обещал победить, но нарушил слово. Если вы еще всего раз поверите в меня, я докажу, что достоин. Прошу, дайте мне шанс защитить вашу честь и честь государства, ведь я не только гладиатор, но и римлянин. Я буду биться достойно и не позволю никому посягнуть на вас и на границы нашей Империи. Черед говорить перешел к Чонсону, но Сону все еще неотрывно смотрел на Пака, будто переглядываясь, они продолжали внутренний молчаливый диалог. Сону понял, что этот бой Сонхуну необходим — гладиатор был подавлен из-за поражения и до сих пор корил себя и обвинял в слабости. Ему во что бы то ни стало надо было реабилитироваться, и Сону собирался предоставить ему такой шанс. — Спасибо каждому, я сделал свой выбор. Завтра против египетского воина сразится Сонхун Прекрасный. Можете быть свободны. — он махнул рукой, отпуская воинов и прислугу, и кивком повелевая Паку остаться. — Спасибо, мой повелитель. Я рад и горд, а еще безмерно благодарен вам за то, что верите в меня. — Я в тебе никогда не сомневался, мой воин, — Сону делает шаг навстречу, но в последний момент останавливает себя от того, чтобы прикоснуться к идеальному лицу — все же они у всех на виду. — Знаю, что ты не подведешь. — Я хочу обезглавить его воина и показать, что никто не смеет посягать на вас. Пускай забудет ваше имя и дорогу сюда и никогда не возвращается. — Уверен, он не посмеет вести себя столь нагло после того, как проиграет. Все в твоих руках, мой милый Сонхун. От твоей победы зависит моя судьба. Сону знал, на что надавить, и понимал, как его слова повлияют на Сонхуна. Тот хмуро кивнул, поклявшись снова в верности и пообещав принести Сону победу. А сын императора знал, что более преданного ему гладиатора Рим еще не видывал и возможно никогда не увидит.

***

Все повторялось по новой — вновь Сону сидел, вцепившись от волнения в кресло, а рядом восседал довольный Рики, даже не пряча наглую ухмылку. Но на этот раз безопасность Сонхуна не была обговорена заранее, и не было никакой гарантии, что гладиатор выйдет из этого боя живым. Но Сону верил в Пака. Понимал — его воин костьми ляжет, но принесет победу, ведь речь шла о безопасности Сону. Сын императора благосклонно дал отмашку, и слуга вынес на арену оружие — меч Сонхуна и изогнутый клинок его соперника, что был по ассирийским традициям практически без доспехов. Он был чуть ниже Сонхуна, загорелый, худой и жилистый, но эта хрупкость была обманчива. Всем было известно, что воины Ассирии славятся силой, выносливостью и ловкостью, и очевидно было, что Рики ради такого случая выбрал самого лучшего своего бойца. — Да начнется сражение! — возвестил ведущий, и воины приняли боевую стойку. Пак не стал ждать и первым ринулся в атаку, но и его соперник не медлил, ловко уклоняясь от ударов. Усложняло задачу Сонхуна и то, что никто не знал, чего ждать от соперника — слишком мало было известно об ассирийской армии и о том, как сражались жители этой засушливой жаркой страны. Их стиль без сомнения отличался от европейского, и на их стороне была непредсказуемость, но Сонхуна было не так-то просто сбить с толку. Он вышел на арену лишь за победой и для того, чтобы взять реванш. И пусть он не получил рудис, этот бой был для него не менее важным, чем полуфинал, ведь самое главное для него — не обрести свободу, но заслужить одобрение и любовь своего императора. Сону боялся моргнуть: такими быстрыми и точными были движения сражающихся. Сонхун порхал по арене, будто ловкая хищная птица, вкладывая все силы в удары. Наконец, один из них достиг цели, оставляя на голом торсе соперника багряный след. — Да! — тихо воскликнул Сону, но его голос потонул в сотнях других. Большинство поддерживало Сонхуна и кидало в сторону чужеземца оскорбления, которые тот вряд ли понимал. Пак, подстегиваемый с трибун, стал нападать еще активнее и ожесточеннее, не оставляя сопернику шанса на контратаку. Ассириец будто не ожидал такой прыти, только и мог что защищаться с помощью щита и отступать к противоположному краю арены. В конце концов, Сонхун выбил щит из рук соперника, и тот нанес отчаянный удар, пытаясь поразить живот гладиатора. Его кинжал не достиг цели, оставляя лишь глубокую царапину на плече, а вот Пак своего добился: его меч пронзил тело противника, оставляя рваную рану и вырывая изо рта отчаянный крик. Вытащив орудие из ослабшего тела, Пак вновь занес меч, отсекая голову одним резким ударом. Та покатилась прочь от тела, окропляя песок кровью под сумасшедшие крики толпы. Сону, довольный этим зрелищем, поднялся со своего места чтобы поаплодировать и насладиться победой своего лучшего воина. Краем глаза он увидел, что улыбка пропала с лица Рики: тот брезгливо окинул поле боя взглядом и поспешил покинуть трибуны, не желая быть свидетелем чужого триумфа. А жаль — Сону заранее подготовил для своего победителя пальмовую ветвь и неспешно спустился вниз, прямиком на арену под дикий шум толпы. Это выходило за все привычные рамки — где это видано, чтобы сам сын императора награждал гладиатора, да не за победу в играх, а просто за один выигранный бой?! Но Сону было плевать: он здесь правитель, и ему решать, как себя вести и кого поощрять. В конце концов, именно за его честь и свободу сражался Сонхун. — О тебе будут слагать легенды и песни, — промолвил он, протягивая ветвь согнувшемуся в поклоне гладиатору, — В истории тебя запомнят как сильнейшего, того, кто постоял за честь императора и оправдал все ожидания. С этого момента я нарекаю тебя Сонхун Отважный. — Сонхун Отважный! — скандировала толпа, кидая монеты на арену. Голоса и топот заглушали все, так что никто не услышал диалога, разделенного императором и гладиатором: — Приходи сегодня в мои покои. Сам выберешь себе вознаграждение. Правитель кинул на воина хитрый раскосый взгляд и в сопровождении охранников поспешил покинуть арену. Он не боялся предложить Сонхуну выбор, потому что знал: свободы Пак не попросит. Ему намного больше нравилось находиться подле своего господина.

***

— Еще! Сильнее! — Сону требовательно шлепает Сонхуна по бедру, чтобы тот не прекращал толчков. Ощущать его в себе было подобно божественному благословлению, и император стал понимать, что ему постоянно не хватает чувства близости. Это пугало и заводило одновременно, но теперь правитель был уверен — гладиатор от него никуда не денется. Его жизнь и его сердце целиком и полностью в руках Сону. Отдаваться Сонхуну казалось чем-то правильным. Его руки и губы на теле ощущались, как лучший подарок на закате дня. Просыпаться с ним уже вошло в привычку, но не наскучило. Сону по обыкновению достигает пика первым, а Пак, убедившись, что его господин на вершине блаженства, следует за ним. Прижимаемый сильными руками, Сону опускается прямиком на Сонхуна, и пот меж их телами кажется не чем-то противным, а естественным. — Сильно болит? — зачем-то спрашивает его высочество, огибая пальцем длинный шрам на руке, полученный в сегодняшнем бою. Пак морщится, но делает вид, что все в порядке, и император с укором смотрит на него, повелевая: — Утром сходи к лекарю и обработай. Это не просьба. — Я был в лазарете сразу после боя. Ничего серьезного. Сону еще раз оценивает рану — края кажутся воспаленными, но в целом и правда обычная царапина. Сонхун, утомленный длинным днем и сражением, засыпает первым. Сону нравится легонько перебирать его локоны: это успокаивает, как и мерное дыхание, и тепло тела рядом с собой. Таким темпом он отвыкнет засыпать в одиночестве. В последнее время Пак все чаще и чаще заставляет его задумываться о всяком. Сону уже почти решился — он снимет с Сонхуна статус гладиатора и сделает своим стражем. Беспрецедентный поступок, подобного которому еще не видывал Рим. Но Сону — будущий император, и ему по праву вносить изменения в их устарелые устои. Да и Пак — римлянин по рождению, а не безродный раб с нищенских земель, захваченных их войском. И пускай Сонхун никогда не станет ему равным, он хотя бы немного приблизится к его Высочеству, заполучив статус свободного человека и должность. А уж из стражи Сону его не отпустит. Он расскажет Сонхуну о своем решении завтра. Уверен, Пак оценит этот щедрый поступок и вновь поклянется преданно служить. Теперь Сону в этом нисколько не сомневается. Никто и ничто никогда не отнимет у него Сонхуна.

***

Сону просыпается первым, с трудом разлепляя глаза и вновь щуря их — в окно уже нещадно светит солнце. Кажется, они проспали дольше положенного. Он копошится, задевая Пака, но тот спит крепко и никак не реагирует. Сону дает себе еще минуту на то, чтобы собраться с мыслями и встать. Возвращаться к обязанностям совсем не хочется, но у него нет выбора — и так этой ночью и утром дал себе слабину. Мысль о том, что Сонхун теперь станет его стражником, заставляет улыбнуться. Он уже представляет радость и покорность на лице воина, когда тот услышит о его решении. Сонхун точно будет в восторге. — Доброе утро, — аккуратно гладит по щеке, не в силах больше ждать. — Хей, Сонхуна, поднимайся. Уже пора. Я хочу кое-что сказать тебе. Вновь нет реакции. Сону усмехается, тормоша спящего за плечо сильнее, но и это не приносит плодов. Вслед за этим приходит осознание: что-то не так. Дыхание Сонхуна слишком редкое даже для спящего. Его кожа бледнее обычного, и он не просто спит. — Ну же, услышь меня! — повышает голос, начиная паниковать, и уже со всей силы трясет мужчину рядом с собой. Но понимает — ничего не выйдет. Сонхун его не слышит. Он без сознания. — Спокойно, — Сону пытается глубоко дышать, чтобы сохранить здравый рассудок и не поддаться панике, — Спокойно. Надо что-то делать. В глаза бросается вчерашняя рана — порез выглядит еще хуже, чем с вечера, рука покраснела, а края начали подгнивать. Неужели заражение крови? А что если клинок был отравлен? Сону соображает быстро, не позволяя себе больше тянуть. Его обучали не колебаться, а быстро оценивать ситуацию и принимать решения: — Иво! — кричит во весь голос, пугая слугу. — Зови сюда лекаря! Живо! Плевать, что подумают остальные — он император и не обязан объяснять присутствие гладиатора в своей постели. Главное, чтобы Сонхун пришел в себя. Сону еще так много ему не сказал. Лекарь по прибытии начинает хлопотать над пациентом, а Сону быстро сообщает ему свои догадки и уходит. Ему бы хотелось находиться рядом с Сонхуном, но на это совсем нет времени. Дела не ждут, а ему еще необходимо разобраться кое с чем. Весь день он проводит как на иголках. По большом счету ему нет дела на жалобы чиновников о нехватке рабов, даже неинтересно слышать о новых успехах на северо-востоке и покорении неизведанных земель. Он велел сообщать о любых изменениях в состоянии Сонхуна, но помощник лекаря не объявляется, а значит, воин не пришел в себя. Сердце Сону не на месте, и вместо обеда он спешит к постели больного, который так же в беспробудном сне. Лекарь лишь разводит руками: все его отвары и настойки бессильны. Остается уповать лишь на чудо и волю Богов. — Это какой-то неизвестный мне яд, вероятно — заморский. Сону в порыве гнева бьет кулаком по стене, приказывает работать усерднее, и даже угрожает лишить всех головы. Сонхун должен выжить. Он направляется прямиком в чужие покои и о, какая удача, по пути натыкается на Рики. — Это ваших рук дело? — О чем ты? — изгибает бровь ассириец. Он тщательно прячет интерес или старательно делает вид, что не понимает, к чему вопрос. — Отравление Сонхуна — ваших рук дело? — Так твоего милого воина отравили? — удивляется царь, не пряча ухмылки, — Что ж, ты слишком открыто стал его превозносить и видимо, кому-то из твоих почитателей это пришлось не по душе. — Не лгите. Яд был на клинке, верно? Есть ли противоядие? — Сону подступает ближе, хватая мужчину за горловину плаща и продолжает разговор уже сам с собой: Его просто не может не быть! Отвечайте мне! — Ты пока еще не император, чтобы приказывать мне. Ищи другого виновника и задай вопрос ему, потому что мне ответ неизвестен. — Я вам не верю, — Сону морщит лицо в отвращении, не сомневаясь, что Нишимура просто издевается над ним. — Я доложу отцу о случившемся. Быть может, ему вы соизволите ответить. Развернувшись на каблуках он несется в сторону большого зала, где Траян сейчас принимает посетителей. Отец будет не в восторге, но Сону не так и часто о чем-то его просит. Император поймет всю важность, Сону сумеет выставить все так, как надо ему. Отравить гладиатора, защищавшего честь Империи — не высшая ли степень наглости и неподчинения? Это даже не скрытая угроза, а прямая насмешка над правящей семьей, плевок в лицо! Нельзя закрывать глаза на такое. Отец недоволен, но после долгих уговоров соглашается поговорить с Рики. Траян всегда был мудрым, и мимо его глаз не прошло то, как обеспокоен сын. Он задает Нишимура прямой вопрос, но тот не признает вины, а Сону только и остается что сходить с ума от злости и бессилия. Ему очевидно, что ассириец лжет, но видимо, только ему. Их неспешная беседа прерывается появлением помощника лекаря. Тот падает ниц перед императором, миллион раз извиняясь за вторжение, и повторяет, что пришел лишь для того, чтобы принести его Высочеству весть: — Сонхун Отважный только что скончался. Мир вокруг Сону рушится, но в то же время не меняется ничего. Его сердце останавливается и бьется с сумасшедшей скоростью. Повисает оглушающая тишина — даже Рики замолкает на секунду, и ставший плотным и густым воздух разрезает несмелый голос Сону: — Этого не может быть. Срываясь с места, он несется в лазарет, чтобы убедиться. Это какая-то ошибка. Сонхун не может быть мертв. Это все сон или чья-то дурацкая шутка, и Сону найдет и накажет виновных. Потому что никому не под силу разлучить его и Сонхуна. Теплые глаза навек охладели, из них пропали золотые крапинки. Взгляд теперь пуст, кожа уже успела остыть, мышцы начинают деревенеть. Сону растирает его ладонь в попытке разогнать кровь, но в итоге лишь оставляет синяки, которые позже превратятся в трупные пятна. Сонхун больше не посмотрит на него с улыбкой, больше не позовет по имени, не прикоснется с нежностью. Больше не поклянется в верности и в покои тоже больше не зайдет. — Нееет! Добрая половина дворца слышит душераздирающий, пронизывающий до мозга костей отчаянный крик. И не каждый поймет, что принадлежит он сыну императора, потому что никто не ожидает этого от сдержанного Сону. А тот не готов смириться с мыслью о том, что Сонхуна больше нет. Будто ведомый Плутоном, Сону мчится обратно, гонимый желанием мести и справедливости. Он не совсем осознает, что творит, когда налетает на Рики, цепляясь за его одежды и крича: — Ты! Ты заплатишь за это! Кажется, его зовет отец, а Нишимура пытается оттолкнуть, но хватка Сону крепка. Он пытается придушить виновного, отправить его следом за Сонхуном и тем самым получить свой реванш. Но ему не позволяет отцовская стража, оттаскивая. — Отпустите меня! Не смейте трогать! Воины его побаиваются, косясь на Траяна, но тот кивает вновь, веля удерживать сына, в которого будто вселилась нечистая сила. Император тихо просит Рики уйти, велит кому-то сходить за лекарем, а сам пытается привести Сону в чувство. Но тот остается глух к просьбам и со стеклянным взглядом смотрит мимо, видя перед собой лишь свою цель — проклятого ассирийца, которого следовало бы убить за такое. — И ты отпустишь его? Позволишь просто так уйти? — с долей безумия в голосе спрашивает чуть опосля, когда лекарь с помощью какого-то вязкого настоя приводит его в чувство. А может просто самому Сону удается подавить гнев и остудить свой пыл. — У тебя нет никаких доказательств его причастности. Это мог сделать кто угодно — многие имели доступ к клинку — другие воины, стража… — Значит, надо допросить всех! — Мы непременно этим займемся. Но тебе стоит реагировать более сдержанно, сын. Это просто воин, хороший, но воин. Будут сотни и тысячи таких, а воинам свойственно умирать. — Он — не просто воин. Таких как он больше не будет, — упрямо повторяет Сону, но отец решает проигнорировать это, лишь хлопая по плечу и веля принять успокаивающую ванну. Он не понимает — успокоить Сону сможет только смерть виновного.