Культ имени неудачника

Ах! Злые языки страшнее пистолета. Грибоедов. Горе от ума

Потирая висок, в котором от адской утренней боли осталось только тупое, немного ноющее воспоминание, он все силился понять и вспомнить, в чем причина его душевных мучений и когда все это началось. Ах да, в тот день, когда герои пали в его глазах, а собственное его тело пало с высокого здания на асфальт. Разве это не жестоко? Заставлять его вновь переживать тот день, повторять его у себя в голове и выдавать психотерапевту, к которому приходилось ходить, что бы избежать психдиспансера. Доктор даже не представляет, насколько это мучительно, говорить о тех событиях Он вспоминает, как в первые секунды его парализовало. Казалось, что это все глупая шутка, жизнь не может быть так жестока. Было неловко и даже стыдно признавать, но он думал: «Этого не может быть! это не могло произойти со мной!». Потому что люди склонны считать, что всякая трагедия не может произойти с ними. Думая об этом сейчас, он осознавал, что считал себя героем какой-нибудь сенен манги. Мучеником, которому полагается награда. Всегда верил, что с ним должно случится чудо. Осознавал он и то, что права на такие мысли не имел, просто хотелось верить, что беспричудность, травля сверстников и трудности, с которыми ему приходилось сталкиваться, были достаточным уроком от жизни. Хотелось верить, что больше таковых не будет. Но все мы ошибаемся. Изуку, не особо успешно, старался усидеть в кресле. Он сжался и, опустив взгляд, теребя край свитера, пытался внятно излагать свои мысли сквозь режущий ком в горле, благо, это позволял словарный запас, собранный в процессе чтения многих манг и книг. Он любил читать, любил смотреть фэнтезийные фильмы, может поэтому мышление у него сложилось фэнтезийное? — Тогда я… я почувствовал себя… Преданным. Будто втоптанным в грязь, не физически, что было бы лучше, а морально. Это не честно, да? Сколько бы вторых шансов не получала жизнь, она вновь разочаровывает, а он вновь прощает. Этот мальчик готов улыбаться человеку, держащему нож у его горла, и простить его, когда лезвие пройдётся по плоти, но это ведь быстрая смерть, она гуманная. Для него избрали другой способ. Вбивая в голову гвозди, его страдания растягивали на много часов, дней, месяцев или лет. Гвоздь за гвоздем, разбивая череп, проникают в мозг, раня не достаточно сильно, чтобы убить, но достаточно, чтобы причинить адскую боль, которую, сидя привязанную к стулу своей слабостью, он вынужден был терпеть… Возможно, он хотел этого исхода. Хотел что бы его добили, что бы вбили гвоздь у самого основания мозга, прямо в мечты, надежды и амбиции. И когда это произошло, он почувствовал резкий укол, но в области груди, откуда потекла вязкая, чёрная жижа, стремительно растекавшаяся по всему организму. Она текла вместе с кровью по сосудам, заражая отчаянием каждую клеточку тела. Тогда он чувствовал себя… — Опустевшим, если можно так сказать. Тогда тот герой — он не назвал его имени, — уже скрылся с крыши, и я остался один. Мне казалось, что его слова все ещё звучат, они были… Жестокими. Они въелись в его память, прожигая имя своего хозяина в нейронах мозга. Эти слова были… — Громогласными. После них тишина была более всепоглощающей и глубокой, чем обычно. А потом… Он молчал, тщательно подбирая слова. Кого он хотел этим обмануть, себя ли или психотерапевта? — На самом деле я не помню, что было дальше. На самом деле он помнит каждую мельчайшую деталь, несмотря на травму головы и долгие месяцы. Как сделал шаг и не почувствовал опоры под собой. Как тело разрубало воздух, стремясь вниз. Как он подумал о том, что очень любил смотреть телевизор за ужином с мамой. Он помнил удар спиной об землю, который выбил воздух из лёгких. Помнил, как одежда и волосы пропитываются липкой и тёплой жидкостью. Во рту отвратительный, тошнотворный вкус металла, а голова разрывается на мелкие кусочки, сирены воют и люди толпятся. — Это, наверно, был момент слабости. Не знаю о чем я думал тогда, но я не хотел умирать, мне очень жаль. Он попытался продолжить свой монолог после неловкого молчания, пытался справится с нахлынувшим эмоциями, говорить без надрыва, хотя слезы продолжали скапливались в глазах и катиться по веснушчатым щекам. Это страшно выжить после такого падения. Страшно, но не больно. Не больно чувствовать, как рёбра ломаются, рука выворачивается в неестественное положение, а органы внутри, встряхнувшись, перемешиваются и, по ощущениям, превращаются в кашу. Не больно пытаться вздохнуть, что на асфальте, что на больничной койке. Больно слышать тихий плачь матери. Понимать, как много боли ты причинил любимому человеку; возможно, больше, чем кто-либо и когда-либо мог причинить тебе. — Когда я лежал в больнице, я не мог двигаться и говорить. Я много думал и в итоге пришёл к тому, что и жизнь наконец дала мне второй шанс, и я должен им воспользоваться, попытатся начать жить заново. В первую очередь, я хотел искупить вину перед матерью, вернуть ей улыбку и спокойствие, дать знать, что ей не о чем переживать. Поэтому я все же поступил в Академию, о которой мечтал. Я много работал и у меня получилось попасть на факультет поддержки. Решил, что если не могу быть героем, то буду помогать им. Мне отлично даются разные науки, анализ способностей героев и фантазия у меня хорошая… — растерянное молчание, он поднял взгляд и улыбнулся — Все отлично, правда. У меня все хорошо. Недоуменный взгляд психиатора. Он отложил свои записи и взглянул на Изуку, собирался что-то сказать, но Изуку это не любил. Не любил когда другие люди пытались анализировать его, поэтому заговорил сам. — Иногда я чувствую себя… угнетённым — он помолчал пару секунд, думая подходящее ли это слово — Но причин для таких чувств нет. Я налаживаю свою жизнь, думаю, мне просто нужно время понять, что делать дальше. Доктор продолжал в упор смотреть на мальчика в кресле напротив. Взгляд у него был уставшим, широким и открытым, он будто смотрел в душу и от этого становилось некомфортно. Хотелось прочитать его мысли, узнать, что таят его глаза, о чем он думает, ведь про Изуку он знал достаточно, а вот мальчик про него ничего не знал, это доставляло дискомфорт. — Я пропишу вам лекарства — начал он, а продолжил долгим объяснением диагноза Мидории…