рефлекси́

ему исполнилось двадцать один в тысяча восемьсот девяносто шестом году. самая короткая война была самым скучным зрелищем на полчаса и восемь минут за всю его недолгую жизнь, а еще через несколько месяцев он пальцами затушил маленькие огоньки на свечах, вставленный в потерявший свой лоск поздравительный кекс. себастьян не улыбался. он стоял рядом, сам немного растерянный и не знающий, почему так прицепился к человеческой традиции. сиэль тоже не знал. его тело не менялось, разум почти тоже. из зеркала на него смотрело, не скрывая кривого любопытства, красноглазое чудовище. – смотри, себастьян, вот, что у меня внутри, – скажет он много лет спустя, когда они будут сидеть на мягких сидениях кинотеатра, а монстр-элизабет-сью станет кружиться кровавым фонтаном во все стороны на натянутом экране, под тревожную музыку картинки. – у вас нет комплекса относительно современных стандартов красоты, – себастьян сделает вид, что не поймет его, что он имеет в виду. их локти будут соприкасаться на неудобном узком перешейке подлокотника. скучный фильм не вызовет восторга, хотя они сотни раз слышали “мерзко” и “гадость”. фильм не вызовет ничего, кроме легкого отвращения на чавкающие звуки и торчащие усики сливочных креветок меж желтых зубов. – у меня есть комплексы относительно вечности, – сиэль продолжит мысль. его глаза сверкнут красным. себастьян потянется к нему, чтобы поцеловать, но он отвернется, притворившись, что не заметил этой тяги. – я становлюсь таким же жидким и отвратительным, себастьян. как ты это терпишь? – никак, – себастьян сдастся, по крайней мере на сегодня. откинется назад, обведет полупустой зал. после ковида в кинозалах всегда немноголюдно. – сколько я существую, я всегда живу с этим внутри. у меня нет ни начала, ни конца. вы еще молоды и не смирились с этим, нрав у вас и без того буйный и крутой. я не удивлен, что вам сложно даже спустя сто лет. – а когда становится легче? – спросит сиэль, бросая в рот попкорн. картинка на экране сменится, и теперь пульсирующая живая грязь проползет недолгий путь к аллее славы, закольцовывая фильм. – у всех по-разному. сейчас мир быстрый и насыщенный. намного насыщеннее, чем был в прошлом. – он пожмет плечами. начнутся титры. себастьян встанет первым. сидение ударит его по коленкам. – так что, и у вас это должно произойти быстрее. еще столетие, может два. вам станет легче. – вот бы ты научился еще нормально лгать в обход контракта, – сиэль подаст ему руку, поднимется следом. сидение механически захлопнется, зажевав устроенную на спинке куртку. осень выдастся сырой, а в том году он полюбит объемные вещи, скрывающие его внешность мальчишки. – вы были человеком. вы знаете, что такое собственная смерть. – демоны тоже смертны, но мне ты умереть не даешь, хотя я для тебя стараюсь. – огрызнется сиэль, протискиваясь вправо первым, стараясь не споткнуться в узкой дороге. но все-таки он оступится, и тогда себастьян поймает его за локоть. – для меня? разве это так? много-много лет спустя у сиэля не будет ответа на этот вопрос. красноглазое чудище жило внутри него, передвигалось по его венам и пронизывало с ног до головы. оно преследовало его не только в отражении наяву, но и во снах, являясь продолжением его непослушного нечеловеческого тела. оно не менялось в человеческом облике, наказание за превышенный лимит детской гордыни. но становилось такой же знакомой-незнакомой тьмой, когда он себя отпускал. несмотря на то, что каждый день был лишен смысла, они занимали себя вплоть до минут. их первое расставание длиною в два года случилось в тридцать восьмом году. незадолго до него сиэль дал добро на возвращение в европу. они с себастьяном уже знали, что будет война, и хотели быть поближе к эпицентру, чтобы запастись как можно большим количеством душ. их пути разошлись на венецианском перешейке от моста вздохов. они просто куда-то шли, разглядывая фасады невысоких домой, как сиэль остановился посередине моста и обернулся с широкой-широкой улыбкой, которую он уже очень давно не показывал себастьяну. – дальше я пойду один, – сказал сиэль, почесывая щеку как-то смущенно и неловко. себастьян остановился перед ним на расстоянии вытянутой руки, смотрел сверху вниз, словно ждал этого. – хорошо, я нагоню вас позже, – ответил себастьян, не сводя с него спокойного, немного равнодушного взгляда. сиэль по-детски зажевал губу, неуверенный, что его поняли правильно. – ты не понял. я пойду совсем один. тебе не нужно идти за мной. это приказ. себастьян все прекрасно понял, подумалось сиэлю. чужое лицо не вздрогнуло, не исказилось и ни капельки не изменилось. мимо прошло несколько человек. туристы, подумал сиэль. забавно складывалась судьба. нагнеталась тьма над миром, но люди продолжали окунаться в поиск наследия прошлого, что ничего, в самом-то деле, не значило. – хорошо, – себастьян не менял свои реплики вне зависимости от окружения. “я вас понял”, “да, милорд”, “хорошо”. короткая рулетка, совершенно беспроигрышная, из раза в раз повторяющаяся и ничем уже не удивляющая. – вы всегда можете позвать меня, и я появлюсь. – я не собираюсь тебя звать, – сиэль не хотел напоминать ему, что он его ненавидит. не хотел говорить снова уже все сказанное и вынутое из дьявольской души. ему казалось, что он делает себастьяну до странности больно, хотя это вообще не должно было его волновать. его человеком-то не волновал себастьян, демоном проявлять сострадание не стоило и начинать. – я ухожу. навсегда. мир, конечно, небольшой, но, думаю, разминемся. ты свободен, ты в курсе? я тебя освобождаю. это приказ. проваливай как можно дальше и никогда, слышишь?, никогда не возвращайся. печать в глазу немного обожгло. сиэль едва сдержал болезненное шипение, будто кто-то плеснул туда несколько капель кипятка. себастьян помолчал, его ноги не сдвинулись с места. он снял перчатку с левой рук и показал темный узор непроизносимого имени бога внутри пентаграммы. – ваши слова недостаточно сильны, чтобы перекрыть парадокс, – его губы тронула загадочная ухмылка. сиэль не знал, что она означала, но спросить побоялся: ответ ему не понравился бы. ни за что не понравился бы, потому что тогда он еще не подозревал, насколько он близок к правде, к сути их невольного соглашения. – я оставлю вас, но если вы подвергнете себя опасности или я вам понадоблюсь, я всегда вернусь. – мне плевать, – сиэль покачнулся в полукруге своего неспешного движения. это было лето, он носил рубашку на выпуск и старался не внюхиваться в невезучие венецианские воды. – видеть тебя не желаю, себастьян. в этом, думаю, достаточно силы. – просто скажите моё имя, – себастьян хотел коснуться его, сиэль почувствовал, как близки оказались оголенные пальцы у его волос, но тот не переступил невидимой черты. – и я найду вас в любом уголке планеты. – лучше не ищи, – сиэль уверенно зашагал вперед, оставляя часть себя, часть своей жизни, юности и человечности вместе с демоном за спиной. – не ищи меня и продолжай ненавидеть до самого скончания времен. – это лучшее, что я могу для вас сделать? – на прощание спросил себастьян, его голос показался таким бесконечно далеким. сиэль не любил ни глупые вопросы, ни отвечать на них. он уходил, пытаясь ощутить ту самую свободу, ради которой он сорвался в америку, но где ее там так и не нашел. находил себастьяна, что не прятался и шел плечом к плечу. всегда слева, всегда уверенно, всегда подстраиваясь под его маленький шаг своими длинными ногами. его губы разомкнулись в глухом “да”, но он не смог заставить себя заставить сказать это. в то время сиэль не знал, чего на самом деле хотел. однажды, чувствуя себя не собой, сиэль стоял в саду алоиса транси и бил тростью по розам, а потом выдирал их руками, просто потому, что он подумал о себастьяне. его тогда обняли, прижали головой к груди и успокаивающе гладили. женщина, ханна, шептала ему ласковые слова, которые он не разбирал. его руки кровоточили от маленьких царапин, оставшихся от шипов. он думал о себастьяне, который, тогда казалось, предал его. если бы он был чуть умнее, то спросил бы себя, почему контракт не был расторгнут из-за возникшего противоречия. спрашивая себя об этом сейчас, сиэль находил непредсказуемый ответ: потому что контракт держался только на упрямом желании себастьяна получить ту душу, которую он заслужил. в тысяча девятьсот сороковом году в апреле в норвегии они встретились снова. там на их глазах разворачивалась высадка десанта. сиэль мирно сидел на лавочке под звуки перестрелок и кормил черствым хлебом уток в озере. те, голодные ранней весной, даже не улетали от жутких звуков и иногда раздающихся криков пехотинцев. он болтал ногами, стукаясь носками ботинок от брусчатку парка. себастьян молча сел к нему, материализовавшись из воздуха неподалеку. никто бы и не обратил на них внимания. никакой шальной пули они не боялись. вытряхнули бы из волос как крупный кусок перхоти и продолжали бы сидеть дальше. – как прошли ваши два года? – осведомился себастьян, сцепляя руки в замок на коленях. сиэль жестом предложил взять ему черствую булку, но он отказался. сиэль пожал плечами. – ты не зудел над ухом, – ответил он, смачивая мякиш слюной. – не пытался напоить меня чаем. не ныл, что хочешь обратно в англию. это было довольно странно. – вам понравилось? сиэль не был уверен, что ему понравилось. если бы он признался, что скучал по нему, то никогда бы не смог смотреться в зеркало и верить своим же чувствам. себастьян не торопил его с ответом. в принципе, он вообще никогда его не торопил. – ты все еще меня ненавидишь? – сиэль повернул к нему голову, чтобы взглянуть на него. пытаясь получить ответ на этот волнующий его вопрос, он жаждал ловить выражение лица себастьяна, даже если он все так же не мог ему солгать. себастьян взглянул на него в ответ. где-то прогремел взрыв, утки взлетели из озерца и с громким кряканьем попытались укрыться от напугавшего их шума. сиэлю на секунду показалось, что себастьян его вот-вот поцелует. через восемьдесят один год он определился с тем, что ему вовсе не показалось, как и многие-многие другие вещи. – ненависть? я вас не… – себастьян что-то хотел сказать. что-то важное. но промолчал, осекся, и перевел взгляд на серое небо. летели самолеты, высоко-высоко. в бомбах не было нужды, но как-будто они грозились их сбросить. снова засвистела трель автоматов. точно ли все было именно так? сиэль едва ли помнил. – нет, я вас не ненавижу. более того, милорд, я хочу продолжать быть рядом с вами. – почему ты не смог без меня тогда? – спросит сиэль в две тысячи двадцать первом году после разгара карантина. они будут все в том же детройте, под их окнами регулярные представления с короткой кнопкой на телефоне вызова сексуальных полицейских с дубинками и без пончиков. себастьян пожмет плечами и улыбнется в ответ. – потому что я вас люблю. а сиэль, раздумывая над всей своей жизнью, как и в первый раз, когда он признается ему перед сном несколько месяцев назад, ничего не ответит; отвернется, закусит губу и свернет тему, спросив о чем-то другом. себастьян не заговорит об этом еще долго, может полгода, может год. но сиэль станет ловить его на маленьких жестах и скрытых ужимках. любовь – тот нож, что он не смог взять в свои руки, потому что в их взаимоотношениях с себастьяном, он взаимно острый и ранящий. было бы намного проще, не люби его сиэль вообще. тогда не приходилось бы игнорировать собачью преданность и не притворяться глухонемым. зато потерялся-потеряется он вполне по-настоящему, потому что любовь себастьяна – незаслуженная награда непонятно за что. он мог бы сказать в том самом будущем: “я тебя не люблю”, и возможно тогда эта тема была бы навечно закрыта, и он продолжил бы свои непрекращающиеся попытки добиться их расставания. вместо “я тебя не люблю” он говорил время от времени “я тебя ненавижу”, понимал, что лжет и что ему самому больно от этой лжи. “я не хочу тебя видеть”, “я тебя проклинаю”, “лучше бы я никогда тебя не встречал” – во всех трех временах настоящего, прошлого и будущего говорит сиэль. себастьян эти слова принимает покорнейше, с какой-то константной улыбкой. на фильме “субстанция” он попытается его поцеловать, как пытался до этого много раз. сиэль отвернется, и себастьян сдастся до следующего своего шанса и возможности, даже если она не будет соответствовать сюжету и месту. себастьян окажется ужасным романтиком и жадным до прикосновений, даже самых незначительных. уходя из кинозала, сиэль едва коснется его ладони, потому что захочет, черт возьми, позволить себе хоть какое-то минутное помешательство. он редко себе его позволит, совсем редко. чаще без тактильности, когда себастьян не видит его измученности. а тут прикоснется, оцарапает ногтем внешнюю сторону ладони, где выгравирована печать. себастьян ощутимо вздрогнет, и он одернет руку. в тот день он будет жалеть, что под музыкальную нить громких динамиков и хлюпанье запечатанного в слизи лица, ползущего по кафелю аллеи славы, так и не поцелует себастьяна в ответ.