Необратимость

Чонгук весело посмеивался, придерживая у лица Тэхена веер, пока тот, давясь, быстро доедал четвертый пигоди со свининой и кимчи. Аппетит Тэхена умилял и радовал. В эту беременность Тэхен чувствовал себя очень хорошо, его тошнило только по утрам, а не весь день. Ел за троих, стал особенно охочим до любви, и не казался несчастным. Жаловался лишь, что вскоре станет жирным и некрасивым, но Чонгука предсказанием не пугал. Некрасивым Тэхен не мог стать, даже если бы набрал в два раза больше веса. — Все, спасибо, наелся, — Тэхен вытер масляные губы и пальцы полотном, забрал у Чонгука веер. — Ох, теперь хочу чай с тофу. — Чай с тофу? — Чонгук подумал, что ослышался. — Шутишь? — Не шучу, — обиделся Тэхен, покраснев до корней волос. — Ячменный чай с жареным тофу. Тофу внутри, а не отдельно. — Ээ, — только и смог что сказать Чонгук, махнув рукой слуге. Вкусы беременного Тэхена изумляли, мягко скажем. Тот то вымазывался в золе, самозабвенно ее поглощая, то посасывал кусок древесины. Вышколенный слуга внимательно выслушал заказ, не моргнув и не удивившись. Сидевший по левую руку Хосок не отличался похожей сдержанностью и, когда принесли запрошенное, перегнулся, чтобы увидеть, как опять прикрывшийся веером Тэхен с наслаждением пьет чай и жует кусочки тофу. — О, боги, — Хосок недоверчиво покачал головой. — Я слышал, конечно, что беременные омеги могут есть несусветное, но впервые увидел это собственными глазами. Тофу в чае… Меня замутило. — Может, ты тоже беременный? — подкольнул Чонгук, и Хосок поперхнулся. — Очень смешно, хен! Протяженный сложный и церемонный танец, восхваляющий сочетающуюся пару, подходил к концу. Стоявшие в середине зала Минхо с новоиспеченным мужем перестали изображать статуи, поклонились сначала королевской семье, потом родителям и родственникам. А Чонгук подумал, посмотрев с любовью на тонкий профиль Тэхена, жадно смотревшего на представление, что, наверное, у них сложилось бы все лучше и проще, если бы он не торопился. Может быть, Тэхену тоже хотелось великолепного празднования своего самого важного в жизни дня, чтобы посверкать в разных нарядах, стоять в середине зала среди выплясывающих в его честь танцоров. И отмахнулся от нелепой мысли: да ну, как же. В те дни Тэхен не то что бы порадовался празднованию, он бы шатался в ужасе от всеобщего внимания. Все вышло именно так, как должно было. И сейчас Чонгук ощущал себя в зените: он был счастливо женат на красивейшем омеге в Чосоне, правил немалым и сильным государством, и предстоящая жизнь казалась прекрасной. Нащупал пальцы Тэхена и улыбнулся, почувствовав ответное сжатие. — Теперь хочу спать, — скорбным шепотом заявил Тэхен, мужественно пытаясь держать глаза открытыми. — Если засну, веером не прикроешься. Мне стыдно, Гуки. — Я отнесу тебя в покои, — улыбнулся Чонгук. — Беременным все простительно, радость моя. Минхо на меня не обидится. Мы с тобой прилично просидели на его свадьбе. Короли могут ограничиться и коротким благословением, ты же знаешь. Я решил почтить его свадьбу длительным присутствием из уважения к его военным заслугам, но думаю, что почтил достаточно. — Он хороший, — одобрительно ответил Тэхен. — Но его муж может обидеться. Я постараюсь не заснуть. Посмотри на Имджона и Чимин-хена, Гуки. Чонгук перевел взгляд на соседний стол пониже уровнем и хмыкнул. Чимин тоже потрескивал веером, но пряча не еду, а разговор с Имджоном. Имджон же горячо нашептывал что-то и казался настолько безнадежно влюбленным, что Чонгук даже к нему смягчился. Доставучий, вредноватый Имджон в последние месяцы вел себя тише воды, ниже травы, хотя порой и Тэхен оставался после общения с ним печальным. Но все братья иногда ссорятся, Чонгук с Хосоком тоже, бывает, сталкиваются лбами так, что искры летят. — Он лучший, — с воодушевлением сообщил Тэхен и пояснил. — Я не о брате, а о Чимин-хене. Знаю, что ты не любишь, когда я сравниваю себя с ним не в свою пользу, поэтому скажу иначе. Он вносит мир во дворец, сводит совершенно противоположных людей, гасит ссоры. И все с таким обаянием!.. Его невозможно не любить, Гуки. Я мечтаю о нашем родстве. — Имджон предложил ему брак? — напряженно спросил Чонгук, надеясь на отрицательный ответ. Пожалуй, наступила пора откровенно переговорить с Чимином и понять, как быть дальше с пусанскими гордецами. И, может быть, даже признаться в краткой связи. Сейчас Тэхен не производил впечатление измученного, способного сорваться в истерику омеги, и вполне был в состоянии перенести новость достойно. А вот Имджон… Чонгук вздохнул. — Пока нет. Он очень боится отказа, — Тэхен хихикнул в веер. — Я бы на его месте тоже боялся. К Чимин-хену уже трое посватались и все ушли ни с чем. И эти трое были солидные мужи, показавшие себя на войне и в правлении удельями. А Имджон ничем еще похвастаться не может, кроме близости к королевской семье. Жаждет проявить себя в военных действиях. — Близость к королевской семье уже предмет для гордости, — заметил Чонгук. — А вот войну кликать не надо. Она пахнет смертью, кровью и горем. Никому она не нужна. В мирной жизни тоже можно себя проявить, например, вести себя с достоинством, укреплять государственные границы. Имджон был бы гораздо полезнее в Пусане, радость моя, где как раз проходят юго-восточные границы. — Он же не может уехать без Чимин-хена, — Тэхен опустил веер, округлив сердитые глаза на непонимающего мужа. — Он же будет страдать! Раньше не мог уехать… — Тэхен осекся и замолчал. — Из-за тебя, потому что глупо боялся твоей смерти, — продолжил за него Чонгук. — Видишь, ему еще взрослеть и взрослеть. Какая может быть женитьба? Тем более на омеге старше себя, прошедшем через брак, имеющем сына. Пусть разница в летах небольшая, но в зрелости она огромная. Чимин в умственном возрасте старше твоего брата на вечность. — Может быть, — на удивление, Тэхен спорить не стал, задумчиво затуманил глаза, наблюдая за Имджоном и Чимином. — Наверное, в силу своей незрелости Имджон отстаивает до пены у рта некоторые вещи. — Какие, например? — заинтересовался Чонгук и отвлекся на шум. Молодых окружили плотным кольцом, колотя в барабаны и малые гонги, размахивая огненными масленками. Начался ритуал изгнания злых духов, серьезное испытание для ушей. Если Тэхен что-то и ответил, что услышать его не было ни малейшей возможности в громких треске, бое и звоне. Внезапно трескотню и звон разорвал сердитый крик. Кричал Минхо, расталкивая столпившихся, а его плачущий муж сминал подгоревший подол ханбока. Родственники обеих сторон всполошились и запричитали. А Тэхен испуганно ахнул, присовокупив: — Плохая примета. Бедный Ину-хен. На приметы Чонгуку было плевать, а вот на побледневшего и расстроившегося мужа — нет. Поэтому взял его за локоть, поднимая с места, и повел вниз с почетного пьедестала. Инстинкт защитить своих омегу и потомство толкал двигаться быстрее, поэтому Чонгук ограничился кратким увещевающим: — Присутствие королевской семьи на свадьбе обеспечивает счастливую жизнь, дорогие молодожены. Не обращайте внимания на отжившие обычаи. Желаем вам счастья и процветания, — и шепнул Хосоку. — Останься за нас. Хосок, тоже вознамерившийся покинуть празднество, скучающе надулся, но кивнул. Хороший послушный брат, не то что некоторые. Чонгук взглянул на подобравшегося к Тэхену Имджона и подтянул к себе Тэхена ближе. Защитный инстинкт угомонился только в покоях дворца. Оставаться в отмеченном плохой приметой усадьбе Минхо Чонгук не решился. Мало ли что он сказал встревожившейся толпе, отрицая суеверную тревогу. Во всем, что касалось Тэхена, Чонгук мог составить конкуренцию самому суеверному старику. Поэтому чем дальше чудесное яблочко находится от эпицентра взбесившихся духов, тем лучше. Чонгук с удовольствием раздел Тэхена, прикладываясь губами к обнажавшимся участкам кожи. Тэхен в беременность запах гуще и сочнее спелым яблоком, кружа голову в поцелуях. Соски поярчели и покрупнели, буквально требуя их лизнуть. И Чонгук нализался до того, что опрокинул мужа на постель и вошел в тесный жар, планируя совершенно другое: раздеть и уложить спать. Тэхен тихо постанывал, закатывал глаза, вжимал в себя плотнее ногами, и, кончив, мгновенно засопел в той же позе, что Чонгук его брал: с бесстыдно раскинутыми ногами, между которых сочилась сперма со смазкой. Чонгук очень хотел продолжать, но следовало поберечь уставшего Тэхена, который утомлялся быстро. Вот поспит, проснется ночью, как обычно, чтобы вызвать зевающего слугу и попросить еды, тогда же Чонгук удовлетворит и собственный голод. Засыпал, вжимаясь в духмяную нежную шею носом и сонно подсчитывая срок. Это вошло в привычку: подсчитывать месяцы, раскладывать их на дни, предполагать, какая погода будет в день рождения первенца. Привычка непонятная, но очень отрадная. Подсчитал, что осталось сто семьдесят три дня, неполных шесть месяцев. Представил себе ликующе солнечную летнюю погоду, может быть со слепым дождиком, как часто бывает на излете лета. И заснул в солнечной зелени. Проснулся в зимнем холодном мраке, посетовав на нерадивых слуг, подкинувших в печь мало дров. Тэхен с Чимином их наказывали снижением выплат и отсутствием подарков, а порой стоило бы и отсыпать плетей. Чонгук раздраженно фыркнул, приподнимаясь и взвешивая: растопить печь самому или позвать слуг? Остановился на первом варианте, потому что Тэхен слишком сладко спал, не хотелось его будить. И уже взявшись за полено, чтобы всунуть в малую версию подпольного ондоля, и замер. Повел носом, еще не осознавая причину тревоги, но сжавшись. Пахло увядшим, распадающимся яблоком и… кровью. Полено выпало из рук, покатилось по полу. А Чонгук долетел в три прыжка до кровати, отбросил одеяло и припал к спящему Тэхену, проникая рукой под подол ночной сорочки. Вздрогнул, нащупав теплую влагу, и безошибочно определил кровь. Смазка была бы тягучей и вязкой, да и откуда ей взяться без течки? Уже не боясь разбудить, ударил в гонг, откатил дверь, напугав ночного слугу и стражей до полусмерти, и заорал: — Лекаря сюда! Тэхен не приходил в сознание, все спал и спал. Веки не дрожали, даже когда его тело ворочали, раздвигали ноги. А Чонгук в ужасе смотрел, как вытекает сгустками из приоткрывшегося входа кровь. Плохая примета, — стучало в голове. Плохая примета, плохая примета. Духи ли, боги ли, люди ли сделали их вновь несчастными. Это поручил разузнать Хосоку и лекарям Чонгук, пока Тэхен продолжал отсутствовать, плавая в плотном сне. Явившийся полураздетым Хосок молча кивал, стыдливо прикрывая покрытую засосами шею. Смущался показывать благополучие в любви раненому в сердце старшему брату. Лекари обнюхивали Тэхена, пробовали зачем-то кровь на язык. Чонгука мутило от этого вида. Чудилось, что стервятники клюют умершего. — Разбудите же его! — прорычал Чонгук, изнывая в тоске, что Тэхен тоже может умереть, как и их неродившееся дитя. — Кровеостанавливающий отвар вот-вот принесут, ваше величество. Его величество спит, потому что потерял много крови. Как только кровь остановится, мы ему дадим возбуждающий отвар, чтобы пробудить, — пролепетал заспанный лекарь. — Ваше величество, я почуял в крови и запахе его величества ноту горечавки. При длительном приеме она… она отторгает плод. Однако при разовом приеме она не оказывает того же эффекта. — Длительном приеме? — повторил тупо Чонгук, чувствуя, как ноги ему отказывают. Его любовь, его радость улыбалась ему, крепко обнимала, твердила, что ценит беременность, и при этом целеноправленно травила плод… Белый как мел Тэхен теперь вызвал не жалость, а ненависть, вспыхнувшую до потемнения в глазах. Упрямый, своенравный омега, не пожалевший самое святое — дитя. — Займитесь им, — рыкнул Чонгук, зашагав к выходу. — И… подготовьте мне другую спальню. С сегодняшнего дня я буду спать отдельно. Уже расположившись в северном крыле, намеренно подальше от южного, где возлежал в своем преступном сне Тэхен, Чонгук прогонял в памяти доклады старой лисы Ли из монастыря. Настоятель сообщил, что Тэхен учился ратному искусству, языкам Страны Восходящего солнца, Поднебесной, простому шитью, врачеванию. Доклады были подробнейшие, описывали все детали, включая и то, что врачевание требовало знание трав.