Необратимость

Чонгук бесшумно зашел в просторное помещение, пахнущее одновременно пылью и чистотой. Обвел взглядом простирающиеся до самого потолка полки, на которых было выложено аккуратными стопками белье. Здесь когда-то в детстве он прятался от многочисленных нянек или от своих друзей и помнил, что укромных мест среди рядов с полками и сундуков было полно. Не думал, что придется играть в прятки во взрослом возрасте. Криво усмехнулся и пошел искать своего омегу, который, как сообщили, занимался хозяйственным учетом. Огонь факелов бросал неровный свет на узкие коридорчики между рядов, и мысли текли тоже неровно. Истощился месяц с их прибытия в столицу, очень насыщенный месяц, надо заметить. Государственных дел хватало, чтобы заниматься ими с раннего утра до позднего вечера, а вот светлых часов как раз и не хватало. Чонгук падал без сил в постель, вдыхал яблочный аромат, и силы от желанного запаха возвращались. Притягивал к себе податливого Тэхена, нацеловывал нежное лицо, теплую шею, выпуклую грудь с крошечными сосками, наглаживал его ствол до твердости и входил в горячую влажную пещерку. Тэхен глухо постанывал, держался за его плечи, обнимал ногами. И пока этого было достаточно, чтобы Чонгук прикусывал язык и не спрашивал: «Чего тебе не хватает для счастья, Тэ?» Честно говоря, страшновато было спрашивать. Известный своей смелостью, бравший неприступные крепости, сплотивший в считанные дни огромную армию глава государства страшился на поле любви. Казалось, Тэхен безжалостным ответом может убить веру в себя. И Чонгук выжидал, решив взять эту прелестную упрямую крепость терпением. Боясь задать вопрос о важном, Чонгук заводил разговоры на другие темы, косвенно касающиеся важного, в надежде, что Тэхен раскроется сам и поделится тем, что его мучает. Тэхен отвечал тоже косвенно и уклончиво, сообщал, что без устали учится сложному хозяйственному содержанию дворцовых замков, придворному церемониалу, искусству ведения беседы согласно ранговой иерархии и множеству других наук, о существовании которых раньше Чонгук и не подозревал. Для него хозяйство велось легко и просто, практически само по себе. А выяснилось, что управление хозяйством было не менее трудоемким и замысловатым, чем управление государством. Те же учет голов и продовольствия, человеческие дрязги и интриги, снабженческие задачи и тонкое лавирование между интересами разных сторон. Слова Тэхена капали гладко и равнодушно, глаза смотрели пусто и бездумно. Красивая кукла, которую обычно ставят на алтарь, празднуя омежий праздник, и без которой Чонгук уже обходиться не мог. Чонгук слушал его и обмирал, чувствуя, что надежда на лучшее тает с каждым днем. Все, что ему досталось, это внешняя оболочка, а драгоценное нутро по-прежнему принадлежало богам. Отступаться Чонгук не привык, душа привязывалась к Тэхену все крепче, но тоска нарастала. Утешал себя, что по крайней мере Тэхен усердно занимается вверенными ему обязанностями, а значит, готов привыкать и вживаться в новую роль. Сегодня Тэхен вживался особенно усердно. Прогнал экономов и засел в хранилище белья и одежды, даже обед пропустил. Чонгук не подал вида, что его задело отсутствие мужа, но после обеда пошел его искать. Экономы и слуги оскорбленно толпились у дверей хранилища, посетовав, что его величество выгнал их с ругательствами. Чонгук нахмурился. Папа никогда не был груб с обслугой, считал, что вежливость отличает воспитанного омегу, и что обиженный слуга запросто может сговориться с врагами и подсыпать яду. Тэхен при внешней покорности и тихом обхождении оказался невежей. Чонгук обошел пять рядов, когда наконец нашел искомое и остолбенел от неожиданности. Его муж приткнулся в ярко освещенном факелами углу перед пугающей размерами пухлой книгой и, кажется, молился… сундуку или книге, которая на нем лежала. Это тайное моление резануло. Ведь есть храм при дворце, молись в нем сколько хочешь. Видимо, Тэхен жаждал уединения, чтобы без лишних ушей вымаливать у богов монашьей доли. Кулаки сжались, захотелось врезать по стене, чтобы сбросить хлынувший в тело жар. Но Чонгук справился с гневом и подошел ближе, чтобы спросить религиозного невежу, почему тот спрятался ото всех. И когда губы открылись, чтобы задать жесткий вопрос, Чонгук услышал тоскливый всхлип и возблагодарил богов, что не успел начать разговор с резкой ноты. Тэхен содрогался, затыкая рот плоской подушкой, которую омеги обычно клали на колени под хозяйственные книги. Однако всхлипы становились громче и отчаяннее. — Что случилось, Тэ? — Чонгук осторожно опустился на пол рядом. Было как-то неловко стоять, когда его омега рыдает на коленях. Тэхен встревоженно выпрямился, быстро-быстро вытер лицо рукавом и гнусаво ответил: — Ничего, Чонгук. Просто утомился. — Может, ты слишком много на себя берешь? — Чонгук убрал выбившуюся из прически прядь за ухо. Тэхен вспыхнул, будто Чонгук обвинил его в смертных грехах, порывисто втиснул предательскую прядь в прическу, переколол заколку и опустил смиренный взгляд вниз. — Возможно, дорогой муж. Извините, я забылся. Провел много времени в хранилище. Наверное, пора обедать? — Обед уже прошел, — Чонгук, чувствуя, что Тэхен навешивает очередной невидимый замок на дверь между ними, притянул его к себе за плечи и ласково попросил: — Пожалуйста, откройся мне, скажи, что тебя мучает. — Прошел?.. — в глазах Тэхена разлилось отчаяние. — Я… мне… простите… — Я не обижен твоим отсутствием, — соврал Чонгук, погладив горячую бархатистую щеку. — Почему ты плакал, радость моя? Тэхен крепился: покусывал по-детски кривящиеся губы, изламывал ровные брови, и все же не выдержал и заговорил. Плотину прорвало. Чонгук затаил дыхание. — Они… они все надо мной смеются! Считают меня неотесанным деревенщиной. Я сам слышал, когда они болтали, думая, что меня рядом нет. Не раз слышал! Называют меня упрямым горным козлом! На этом определении Чонгук поперхнулся. Кажется, это было его определение или же Хосока… Кто-то подслушал и понес неприятность в массы. Стало неуютно и противно. Сам же вручил оружие против мужа. — С первого же дня… когда привели мыться… они смотрели с омерзением на мое обнаженное тело со следами после… — Тэхен покраснел и прикрылся рукавом. — и хихикали. Я чувствовал себя таким грязным и омерзительным! Они все знают, что я должен был стать монахом, и осуждают за то, что не стал. Говорят столько гадостей, что мне тяжело дышать! За что? Я никогда не выбирал жизненный путь, за меня выбирали. Никогда не роптал, что мне суждено стать монахом, не роптал, что выбрали в королевские мужья. Хотя мне было страшно, очень страшно! Я пытался учиться, но я действительно глупый неумеха. Ничего не понимаю, не разбираюсь в записях и закупке. Когда спрашивают с усмешкой, сколько мешков риса надо закупить, я не знаю! Не знаю! — Тише, радость моя, ты и не должен был знать. Тебе должны были все объяснить, — Чонгук отвел локоть от лица, вытер соленую влагу со щек и поцеловал губы. Облегчение, что плачет Тэхен не из-за него, что не ропщет против всученной ему роли, вызывало неуместную сейчас улыбку. Если Тэхен заметит, что он улыбается, то возникшее между ними доверие вмиг испарится. — Это моя вина, что я поручил тебя советникам и не узнавал, как идет процесс обучения. Кто именно тебя обсуждает, Тэ? — Все, — тихо прошептал Тэхен, поднимая на него обреченные глаза. — Советники, придворные омеги, слуги. Все до единого. И смеются за моей спиной. Я не могу так больше, Чонгук. Вы выбрали не того омегу. Отпустите меня в монастырь и женитесь заново на другом. — Не говори об этом, — Чонгук гневно встряхнул его за плечи и тут же опомнился, зашептав мягко. — Я выбрал именно того омегу, радость моя, но совершил ошибку, окружив тебя не теми людьми. Помогают ли тебе твои родичи? — Нет, — признался Тэхен. — Они, как поняли, что меня презирают, сразу же примкнули к остальным. Выслуживаются и лебезят перед теми, а меня не замечают. — Что ж, — у Чонгука зачесались руки в желании взять плеть и отходить всех наглецов. Сроду не поднимал руки на омег, но впервые захотелось. — я научу их уважать своего мужа. Каждого, кто войдет в твое окружение, я буду теперь проверять собственноручно, а за неуважение и издевательство жестко наказывать. — Они меня еще больше невзлюбят, — пробормотал Тэхен и шмыгнул носом. — Все, что я умею, здесь не ценится. А то, что ценится, я никак не могу выучить. И сейчас вы хотите их наказать за мою бесполезность. Проще было бы отпустить меня в монастырь и найти мужа, подходящего вам. — Чтобы я больше этой глупости не слышал, — процедил Чонгук. — Ты именно тот, кто мне нужен. А мелочи типа ведения хозяйства или знания церемониала меня не волнуют. Найдем людей, которые будут за тебя вести учет белья или мешков риса, и тех, кто будет советовать по церемониалу. Ты жаждешь уйти в монастырь только потому, что над тобой издеваются, или потому, что я тебе противен? — Вы мне не противны, — Тэхен застенчиво прижал к лицу ладони, и его покрасневшие глаза сверкали при факельном свете через пальцы. — Вы единственный, кто ко мне относится по-доброму. От меня даже родной брат отшатнулся, а вы нет. Чонгук попытался убрать пальцы, но смущенный Тэхен вывернулся. Радость, что он Тэхену не внушает отвращение, побуждала его расцеловать. Омрачило лишь упоминание Имджона. Может, зря он отогнал его от Тэхена? — Я рад, что ты не считаешь меня врагом, Тэ. Почему ты решил, что родной брат отшатнулся от тебя? — Чонгук присел поудобнее и затянул Тэхена к себе на колени. Его ждали важные дела, но терять возможность полноценно поговорить было бы глупым. — Он мне сказал пару недель назад, что боги нас обязательно покарают за несоблюдение священного долга, — подавленный Тэхен опустил руки, а Чонгук моментально вскипел. Куда смотрит Хосок, если его подопечный умудряется подобраться с жуткими речами к Тэхену?! — Не обращай внимания на его слова. Он запуган старейшинами вашего клана, но еще слишком юн, чтобы понимать, как боги распоряжаются нашими судьбами. За тебя монастырь получил мешок серебра в твой вес и трех послушников, которые сами изъявили желание стать монахами, в отличие от тебя. Не думаю, что боги гневятся, получив настолько большой дар, — Чонгук прикоснулся губами к ушной улитке, вдохнул нежный аромат и замлел. — Боги мудры, радость моя, и воздают всем по заслугам. Если ты ведешь себя правильно, то за что им тебя наказывать? Что касается Имджона, то не могу сказать, что он ведет себя правильно, запугивая тебя. Он потерял на тебя право в тот день, когда мы связали судьбы, поэтому должен был обратиться ко мне с этими словами. — Не обижайте его, пожалуйста, — Тэхен испуганно повернулся, едва не воткнув Чонгуку в глаз острый наконечник заколки. — Просто он очень боится за меня и за себя. Сказал мне, что готов сам побриться в монахи, чтобы божья кара нас не настигла. Предложение Имджона послышалось Чонгуку весьма привлекательным, хотя согласиться на него Чонгук не мог. Каково будет Тэхену жить, если он будет знать, что его фамильная ветвь прервалась, а любимый родной брат вместо него принес необратимую жертву? — Не обижу Имджона, но поговорю с ним по душам. Если он так не уверен в том, что три человеческих жизни за твою достаточны богам, то ваш клан вполне может расщедриться на кровных родственников. Он считает, что важно ваше родство, верно? — Верно, — доверчиво прошептал Тэхен, — и еще… — Тэхен осекся и замолчал, снова уткнувшись взглядом в пол. — Что еще? — Чонгук повернул его лицо к себе. — Говори, не бойся. — Что остальные родственники не подойдут для оплаты священного долга, — ответил после заминки Тэхен, и Чонгук почуял, что ему сказали не то, что изначально планировали. Но давить не стал. Его радость ему открылась, это было уже прекрасным. — Разберемся с богами. Я вызову главного священнослужителя, настоятеля Чосоновского храма, и уточню, что требуется богам, чтобы они не гневались на клан Кимов. Договорились, Тэ? — Договорились, — Тэхен неуверенно улыбнулся. И эта улыбка на покрасневшем распухшем от слез лице вернула Чонгуку надежду на то, что у них все будет хорошо. Легкий вес нежного тела на коленях пробудил желание. Чонгук предвкушающе заскользил рукой по стройным бедрам, скрытым широким подолом ханбока, досадуя, что они далеко от спальни. — А на сплетников не обращай внимания. Все они тебе завидуют, потому что желали твоей участи своим детям или племянникам. Со мной еженедельно заводили речи о том или ином омеге до твоего появления. Каждому хотелось видеть своего родича королевским мужем, чтобы заполучить влияние и богатство, — Чонгук добрался до тонкой щиколотки в нитяном носке и сжал ее. — Они хотели выдать за вас своих детей, потому что дети находили вас красивым, а не из-за богатства и влияния, — неожиданно возразил Тэхен и от собственной наглости обомлел и рванулся с колен Чонгука. Чонгук счастливо рассмеялся, хватая беглеца. Силясь спрятать заполыхавшее лицо, Тэхен отбивался как мог: извивался, сучил ногами, пыхтел. И каждым движением заводил радостного Чонгука все сильнее. Эта схватка была самой жаркой в жизни Чонгука и закончилась на полу. Подол Тэхенова ханбока задрался до бедер, колено Чонгука вклинилось между ними, раздвигая шире. И Тэхен, прозревая, к чему все идет, изумленно сказал: — Айщ… здесь? — Где угодно, радость моя, — прохрипел Чонгук, развязывая свои штаны и радуясь, что во дворце Тэхен обходится только ханбоком. — Ты мой законный муж, я могу брать тебя, где захочу. А сейчас я очень хочу, потому что ты меня осчастливил. — Услышат! — Тэхен панически задергался. — Не надо! Его тело не было с ним согласно, убедился Чонгук, запустив руку в его исподнее и дотронувшись до входа. Вход повлажнел и заблагоухал сладким яблоком, призывая своего альфу. Чонгук приласкал мужа там, наслаждаясь сдержанными стонами, и, разорвав исподнее, вошел сильным толчком. Тэхен вскрикнул, зажал себе рот ладонью и зажмурился. А Чонгук прикусил теплую шею, обновляя метку, и задвигался в любимом теле быстро и резко. Сил не было сдерживаться, и без того сдерживался невыносимо долго. Распуская узел, Чонгук зализал окровавленную шею и благодарно поцеловал содрогавшегося в разрядке Тэхена. Вспотевший, порозовевший с выбившимися от возни волосами тот смотрелся откровенным соблазном. Вышли из хранилища спустя час. Безмолвный Тэхен, смотря в пол, чинно семенил около Чонгука, а Чонгук держал его руку и безудержно улыбался. Игра в прятки ему очень понравилась, и он не сомневался, что она повторится. Тэхену он нравился, пусть тот не сказал об этом прямо. А со сплетничающей шушерой Чонгук разберется сегодня же. Дворец охватила паника, когда Чонгук приступил к разбирательству. Рыдали Чхве Дан и Ким Сун, умоляя Чонгука смилостивиться и простить их предрассудки. Вокруг ползали на коленях их приближенные и родичи Тэхена. Вопили на конюшнях слуги, которым для острастки была прописана порка. Чонгук был неумолим. Никто не смеет оскорблять его яблочко. Сидевший возле него Хосок разделял его мнение и добавлял остроты, шипя, что розги королевская семья может отсыпать и придворным омегам. Статус неотесанной деревенщины переменился к вечеру. Всем было внушено ценить и уважать Тэхена-ванби, и наглядно продемонстрировано, что может быть в случае ослушания. И к вечеру же судьба отблагодарила Чонгука за верный поступок. Тэхену от пронзительных воплей стало плохо: его вывернуло поздним обедом и он сомлел. А вызванный лекарь осмотрел его и подтвердил догадку Чонгука: его величество, королевский муж, понес наследника. — Поздравляю, хен, и еще раз прости за Имджона. Поганец умеет сквозь стены проскальзывать. Но я усилю наблюдение за ним, обещаю: он будет общаться с братом только в присутствии доверенных лиц, — Хосок похлопал Чонгука по плечу и уточнил с тревогой: — Тебе тоже не хорошо, хен? Ты бледный как смерть. — Я перепугался за Тэ. Думал, что его отравили, — выдавил наконец Чонгук, вытирая пот со лба. — И все еще не могу поверить, что у меня будет сын. — Радоваться надо, — заметил Хосок. — И не зря же ты так усердно над ним в течку трудился, вот тебе и плоды, — ловко увернулся от удара и захохотал. — Радоваться надо, слышишь?