Необратимость

— Ты весь светишься, хен. Солнце тебе завидует, — хохотнул Хосок, распахивая полы плаща, чтобы показаться во всей красе церемониального ханбока. Победители возвращались в столицу, можно было и покрасоваться. — Двору его укутанным в плащ покажешь? Не было нужды пояснять, о ком идет речь. Чонгук, обернувшись назад на повозку, с нежностью улыбнулся. Тэхен после пяти сумасшедших дней течки наотрез отказался выйти из шатра даже в плаще. Ему было безумно стыдно. — Все нас слышали, Чонгук. Я не могу, не могу! — уже полностью одетый слугами и своими родичами Тэхен отпихивал Чонгука и метался по шатру, убегая от его рук. — Мне стыдно! Чонгук, посмеиваясь, ловил его, целовал опухшие губы и терпеливо увещевал. Да, безусловно было бы лучше провести течку в надежных стенах усадьбы или дворца, где их страстные крики слышны были бы лишь немногим посвященным, но боги распорядились иначе. Тэхен ведь готовился стать монахом, понимал богов получше Чонгука, что теперь роптать на них? И чувствуя, что заходит на зыбкую почву, переводил разговор на другую тему. Не стоило поминать первоначальную судьбу Тэхена, от которой тот отказался поневоле и которую возможно еще оплакивал. Тэхен внимательно слушал, прижимал ладони к горящим щекам и мотал головой. «Упрямый», — думал Чонгук, теперь не вкладывая в это слово негативный оттенок. Пришлось с головой закутать Тэхена в плащ и вынести из шатра к повозке. Вышло даже лучше, чем Чонгук изначально планировал. Мало ли, вдруг бы Тэхен уперся перед столицей, не желая пересаживаться в повозку. С того дня Тэхен из повозки самостоятельно не выходил. Его снабжали едой и водой, выносили ночное судно. А к ночам его на руках переносил в шатер Чонгук, чтобы любить его без устали до самого утра. Больше Чонгук не сдерживался: брал Тэхена со всей накопившейся страстью, выбивал из него крики и стоны, распускал узел. И по утрам, наскоро смыв ночные соки и позавтракав, собственноручно одевал его, наслаждаясь прикосновениями к нежной, искусанной коже, и переносил драгоценную поклажу в повозку. Хосок сверкал довольной улыбкой. Имджон сверкал мрачными глазами. Недовольство Имджона Чонгук понять никак не мог. Его старший брат жив, здоров, занимает высочайшее в государстве положение и любим королем. Конечно, опасность дворцовых интриг никто не отметал, но меры предосторожности — тоже. Тэхен с большей вероятностью мог сверзиться с горы в пропасть, чем быть отравленным во дворце, где ему предстояло быть окруженным огромным количеством доверенных людей. Глупый Имджон никак не мог перестроиться под изменения судьбы. Зато его старший брат постепенно перестраивался. Чонгук это видел своими глазами и чувствовал душой. Тэхен отдавался несмело, то и дело прикрывал горящее лицо локтем и глушил стоны, но не противился и не притворялся спящим. Они двигались в верном направлении. — В плаще и покажу, если понадобится. Не хочу его смущать, — спокойно ответил Чонгук. — Традиция демонстрировать лицо омеги появилась относительно недавно. Нашего папу заводили во дворец в семи покрывалах. Его зятя заведут в одном. — Ему все равно придется показаться всем рано или поздно, — Хосок посерьезнел. — И лучше рано, чем поздно. Сам понимаешь, что монашьей застенчивости твоему мужу не простят. Начнут покусывать. — Зубы всем повыдергиваю, чтобы неповадно было кусать Тэ, — отрезал Чонгук. — А к нему приставлю советников, которые помогут ему побыстрее пообвыкнуться. Его ушлые лисички тоже должны помочь. Оба омеги Ли на редкость хитроглазы и понимают, что его прочное положение обеспечивает их прочное положение. — Кого приставишь? — с любопытством спросил Хосок. — Погоди, дай мне угадать. Чхве Дана, Кима Суна и Пака Чимина? — на последнем имени Хосок дрогнул голосом. — Только первых двух, — Чонгук смятенно кашлянул. О Чимине он совсем позабыл. Если вдуматься, тот подходил на роль советника наилучшим образом: дальняя родня Чонов, воспитанный во дворце, с пеленок впитавший дворцовые хитроумные интриги, умный, глубокий, опытный в силу первого брака и до мозга костей утонченный омега. Однако было одно «но». Это «но» стало непреодолимой преградой. Чимина Чонгук знал с детства. Не играл с ним, конечно же, потому что был старше на три года и являлся альфой. Но разделял с ним гораздо больше, чем на сегодня разделял с Тэхеном: понимание дворцовой жизни, долг перед короной и дружеские чувства. Именно дружеские чувства помешали Чонгуку склониться к кандидатуре Чимина, когда ему предлагали возможные союзы. Что думал об их потенциальном союзе сам Чимин, Чонгук не знал, но догадывался. Чимину он определенно нравился: тот вспыхивал нежным румянцем при его появлении, трогательно трепетал ресницами и заикался. И, в принципе, Чимин ему тоже был симпатичен: бесспорно красивый и милый. Однако этого было безбожно мало, чтобы хотеть провести с ним всю жизнь. Неравный брак родителей маячил неприятным напоминанием, что придется балансировать и заставлять себя любить неподходящего человека, которого тебе подобрали по звездам, рангу и характеру. В результате Чимина выдали за другого. Омега не альфа, ему нельзя засиживаться в ожидании идеального супруга. Могут и вовсе не сосватать. В день его свадьбы Чонгук испытывал сочувствие, хотя невозмутимый и прекрасный в лиловом ханбоке Чимин предпосылок не создавал и казался довольным будущим союзом. Его муж был вдов, бездетен, богат и… старше его на целых двадцать лет, но обладал спокойным и взвешенным нравом. Идеально для живого и веселого Чимина, говорили звездочеты. Во всем нужен баланс. Двухлетний брак подарил Чимину сына Юнги и вдовство. Его муж скончался скоропостижно от сердечного приступа: слишком радовался рождению долгожданного наследника и выпил чрезмерно много соджу. Соджу его прикончило спустя сутки после того, как мир услышал младенческий крик. Чимин принял смерть мужа с элегантным достоинством. Не появлялся при дворе целых шесть месяцев и до сих пор носил блеклые коричневые или серые ханбоки, намекая всем, что перед ними — скромный вдовец. Когда они сблизились, Чонгук помнил смутно. Кажется, во время праздника Чхусока, когда все государство поминало предков и отмечало очередной урожай. Чимин выглядел в тот день прелестным в своем жемчужно-сером ханбоке и с таким восхищением смотрел на него, что Чонгук не удержался. Будь он девственником, Чонгук никогда бы не осмелился его опозорить, но Чимин почерпнул опыт в коротком браке и являлся вдовцом… Вдовцам разрешалось многое в их чопорном государстве, потому что считалось, что познавший альфу омега может сойти с ума в плотской горячке. Позволить милому Чимину сойти с ума Чонгук не мог, так что с удовольствием отвел его в свои покои и познавал его до утра. С тех пор уединялись то в его покоях, то в Чиминовых регулярно. Читали стихи, пили молодое вино, лежа в смятых простынях, и охотно ласкали друг друга. С Чимином было легко и просто, не сравнить с натужной сложностью общения с Тэхеном. Иначе и быть не могло: все-таки Чимина Чонгук знал почти всю жизнь. Зато любовь никак не приходила. Не было душевного трепета при взгляде на красивое лицо. Глаз неумолимо цеплялся за тяжеловатую челюсть, за чрезмерно пухлые губы. Не радовалось сердце мысли, что придется смотреть на них до конца дней своих. Но умом Чонгук понимал, что Чимин — идеальная для него партия. Не нужно было читать прогнозы звездочетов, чтобы это понимать. Чонгук был хладнокровен, взвешен и мудр. Ему в супруги нужна была противоположность: живая, легкая на подъем, смешливая. Баланс в королевском браке приносил баланс всему государству. Так что шепотки и слухи о том, что Чимин вскоре станет мужем наследника, Чонгук не оспаривал и был готов к браку. Вполне вероятно, что они поженились бы, не случись восстания, смерти отца, стремительного вступления на престол и войны. И Чонгук бы со временем привык к тяжеловесной челюсти и пухлым губам, потому что преимуществ у Чимина было предостаточно. Все пошло не по назначенному порядку. Государство корчилось в агонии свирепой гражданской войны, на него ожесточенно скалились соседние государства, алкая откусить кусок побольше. Требовалось смять восставших феодалов жесткой рукой, покарать преступников, упрочить пошатнувшуюся фамилию. Было не до брака и любви, в общем. А она пришла, когда ее совсем не ждали. В лице прекраснейшего человека на свете, который был ко встрече с ней не готов. Ломка судеб неизбежна, если ты принадлежишь королевской семье, твердил когда-то папа. Наверное, в миг, когда взгляд Чонгука упал на Тэхена, с оглушительным треском сломалась судьба Чимина. Необратимость, принесшая Чонгуку жаркую радость, принесла Чимину разочарование. От этого сейчас было немного стыдно. Совсем немного, потому что Чонгук был безгранично счастлив. И обязанным Чимину Чонгук себя не чувствовал. Он никогда не обещал того, что не может выполнить: ни Чимину, ни кому-то другому, поэтому всегда выполнял взятые на себя обязательства. Отец послужил хорошим уроком, чтобы не идти по его стопам. Отец обещал направо-налево все, что не собирался претворять в жизнь, порой раздавая один и тот же удел двум феодалам. Немудрено, что те копили против него гнев. Гнойник должен был лопнуть когда-то, жаль, что лопнул в неудобное время: Поднебесная грозилась снова напасть. — Чимин останется при дворе, — задумчиво продолжил Чонгук. — Он умный и незлобивый. Понимает, как устроен мир. Но все же, пока я не удостоверюсь, что он не держит обиды, к Тэхену он вхож не будет. — Резонно, — согласился Хосок, расслабляя плечи. — Порой поведение омег не предугадаешь. Ведут себя покорными овечками, а иногда взбрыкивают строптивыми жеребцами. Ты ж не обещал ему ничего, Чонгук-я? — Нет, конечно, — поспешно ответил Чонгук, старательно припоминая, не скользило ли обещаний даже в намеках. Не должно было. Чонгук был осторожным в постели, не терял голову и в течном периоде, потому что до Тэхена вообще не знал, что это такое: терять голову. — Я тепло отношусь к Чимину, однако он не трогал моего сердца. — Зато другой трогает и сердце, и кое-что пониже, — скабрезно осклабился Хосок, зная, что счастливый Чонгук на него не окрысится. — Ты явно думал не головой, хен, когда так скоропалительно женился. — Думаешь, что двор примет Тэхена плохо? — Чонгук понимал Хосока очень хорошо, даже когда тот изъяснялся не прямо. Косвенных намеков хватало, чтобы уловить смысл. — Двор косен и дремуч, — неохотно заговорил Хосок, хмурясь. — Конечно же, всполошатся звездочеты, которых не приняли в расчет в таком важном решении. Начнут шипеть гадости, а за ними эти гадости подхватят остальные, которые надеялись на другое стечение обстоятельств. Например, Паки. Клан Паков нищ, многочисленен и хищен, вся родня Чимина возлагала огромные надежды на ваш союз. — Я предусмотрел возможное недовольство звездочетов, — Чонгук оглянулся на скрипящую позади них повозку, черпая в ней силы. — Отправил письмо Киму Суну, чтобы взял их в оборот. Они просчитают расстановку звезд, как нужно мне. Над ними завис невидимый меч, мотивируя их поступить правильно. — Мудро, — Хосок изумленно отвесил челюсть. — Не ожидал, Чонгук. Ты со встречи с Тэхенем сам не свой, я уж думал, что мой умный и дальновидный брат растворился в любви. — Любовь нужно защищать, хубэ, — спокойно улыбнулся Чонгук. — Считай, что это мой долг перед Тэхеном. Я забрал у него одну долю, всучил ему другую, поэтому буду оберегать его до последнего вздоха. У Тэхена немалое число достоинств для двора: несметное богатство, красота, княжеский титул и твердый характер. Постепенно двор угомонится. — Насчет твердого характера, — без особого энтузиазма начал Хосок. — Может, конечно, послушнику он необходим, чтобы терпеть лишения и невзгоды, но королевскому мужу, помимо твердости характера и упрямства, нужны еще и послушание, кротость и мягкость. Что-то я не заметил последних качеств ни у твоего избранника, ни у его младшего братца. Оба упрямы как горные козлы. — Тэхен вполне послушен и кроток, — отразил атаку возмущенный Чонгук. — Только однажды позволил себе взбрыкнуть, но и тогда, если подумать, он всего лишь следовал воле Имджона. Тот подал ему знак с горы, и Тэхен, как покорный брат, выполнил то, что от него требовалось. Сейчас, когда указы брат ему давать не может в силу низкого ранга, Тэхен будет слушаться меня. А вот Имджоном займешься ты, я начинаю уставать от его своеволия и раздражения. — Я занимаюсь, — ответил явно неубежденный Хосок. — Будет проще, когда прибудем в столицу. Там я его загружу с утра до ночи, будет мечтать только о сне. — А насчет Тэхена не беспокойся. Он все-таки омега, поэтому гораздо гибче и мягче альф. И уже меняется с каждым днем. Я же вижу, — Чонгук оборвал себя на полуслове, потому что впереди шествия замахали сигнальным флагом, оповещая о появлении в обзоре столичных стен. — Советники осторожно сотрут с Тэхена суеверную муть о долге перед Имджоном, направят его чувство долга в мою сторону. А когда родится ребенок, то Тэхен и думать о брате забудет. Все его помыслы обратятся к малышу. — Думаешь, уже понес? — Хосок радостно скосился назад. — Прошли те времена, когда омеги несли с каждой течки, — Чонгук притворно равнодушно пожал плечами, игнорируя учащенный сердечный темп. — Однако Тэхен вырос в здоровых природных условиях, занимался физическим трудом, а не чах в дворцовых стенах и не травил себя малыми дозами яда на случай отравления. Поэтому я надеюсь, что он понес. — Как бы не сотворил с собой что-нибудь, — озабоченно пробормотал Хосок. — Прости за дурные мысли, хен, но ты сам ведь понимаешь, что будущий монах не готовился к рождению детей. Сердце Чонгука пропустило удар. Дыхание сбилось. Легкое настроение омрачилось предчувствием беды. О таком развитии событий он и не думал, наивно полагая, что любой омега будет счастлив беременности. Тэхен не был любым омегой, его с рождения растили быть одиноким и бездетным. С трудом отмахнувшись от неприятных мыслей, Чонгук покачал головой, но ничего не сказал: горло сдавило. Въезжая в город и величаво помахивая ликующей толпе, Чонгук неустанно думал о сказанном Хосоком. Мысли скакали взбесившимся табуном диких жеребцов, страх толкался в грудную клетку. И только поставив Тэхена на дворцовые ступени, заглянув в его испуганное бледное лицо, Чонгук слегка успокоился. Тот ничего плохого не сделает. Это зыбкое спокойствие не оставляло Чонгука во время церемониальных приветствий и долгого пира, подпитывало его, когда он шел в окружении свиты к своим покоям. И вглядываясь в дверную щель купальни на обнаженного покрытого отметинами поцелуев Тэхена, Чонгук был почти спокоен и умиротворен. Тот вел себя с достоинством: подставлял руки и ноги омывавшим его слугам, грациозно откидывал голову назад, когда промывали густые волосы ароматической субстанцией сезонного ириса, и вежливо отвечал на вопросы. Только когда слуги по его просьбе вышли, Тэхен преобразился. Медленно поднялся из глубокой бочки, встал перед замутившимся от пара зеркалом, протер его, осматривая себя с отвращением, испугавшим Чонгука. И, вдруг схватившись за жесткое полотно, начал остервенело сдирать любовные отметины. Чонгук пошатнулся, вцепившись в массивную дверь. Увиденное хлопнуло пыльным мешком по голове. Послушание Тэхена было показным и ложным, а вот отвращение — искренним и непритворным. Счастье следовало еще долго заслуживать.