Шепот будущего

Сокджин застыл, увидев Намджуна, стоящего в тени неподалеку. Он не мог поверить своим глазам. Не мог понять, почему лидер Тени Правды здесь, почему он оказался в центре Совета.  Взгляд Намджуна был стальным, решительным и колючим, руки сжались в кулаки, словно пытаясь подавить поток ярости и вопросов, готовых вот-вот обрушиться на Джина. Он огляделся по сторонам и, увидев, что никого нет, молча кивнул и велел ему переместиться в безопасное место, подальше от глаз и камер Совета. Они шли по узкому, почти заброшенному переулку, скрываясь из виду, но на протяжении всего пути царила гнетущая тишина. Каждый их шаг, каждое движение Намджуна, и каждый тяжелый взгляд Сокджина были наполнены яростью. Когда они наконец остановились, Намджун уставился на Сокджина, его лицо было словно покрыто маской, но глаза излучали холодную, подавляемую злость. — Почему ты нас бросил? — его голос был спокоен, но в каждом слове чувствовалась сила сдерживаемого гнева. — Почему ты предал нас всех? И где Чимин? Сокджин на мгновение опустил глаза, словно не готовый к такому разговору, и тяжело вздохнул, понимая, что объяснений будет недостаточно, чтобы передать ту правду, которую он нес в себе. — Это было необходимо, чтобы избежать подозрений Совета, — его голос был холодным и отстраненным, словно он пытался сохранить самообладание, маскируя беспомощность за вежливым ответом. — Иначе они бы развалили всю сеть изнутри, уничтожили бы нас всех по одному.  Намджун стоял со стиснутыми зубами, тяжело дыша, и смотрел на Сокджина. Эмоции, накопившиеся за несколько недель тревоги и беспомощности, сделали его голос еще более жестким. — Ты должен был предупредить нас. По крайней мере, ты должен был... сказать нам, что ты на нашей стороне. — Он был полон отчаяния и недоумения, но от этого его голос звучал сильнее. — Ты хоть представляешь сколько раз мы ждали от тебя знака? Сокджин медленно поднял голову, его взгляд оставался неподвижным, но в нем читалась боль. — Чимин сейчас в медицинском центре Совета, — коротко ответил он, стараясь говорить как можно спокойнее. В его словах чувствовалась тяжесть, но он видел, что этого недостаточно: гнев Намджуна накатывал как снежный ком, и каждое его слово только подливало масла в огонь. — Я пытаюсь придумать, как его вытащить, но поверь мне, безопасность здесь на высшем уровне. Каждое движение, каждый звук отслеживается системами Совета. Они знают все подробности.  Намджун смотрел на него с выражением полного разочарования и отчаяния, которое он не мог скрыть. Он хотел верить ему, хотел, чтобы все его страхи и сомнения оказались ложными, но каждое слово и движение Сокджина заставляло его сомневаться все больше и больше. Молчание между ними, казалось, сгущалось, становилось все тяжелее и тяжелее, пронизывая все вокруг напряжением. Он ждал объяснений, ответа, который развеял бы его сомнения, дал надежду на то, что Сокджин все еще на их стороне, несмотря на предательство и маскировку. Наконец-то встать на сторону Тени Правды — это было именно то, что скрепило их союз, устранило двусмысленность, раз и навсегда дало бы понять, что Сокджин действительно с ними. Намджун, глядя Сокджину прямо в глаза, наконец заговорил: — Ты можешь присоединиться к нам навсегда. Забудь об этой ложной власти. Доверься нам так же, как мы доверились тебе однажды. Сокджин выслушал его предложение с напряженным вниманием. Идея отделиться от Совета была ему не чужда, но его положение давало ему уникальную возможность наблюдать и работать вместе с Чимином, видеть, как разворачиваются события изнутри. Переход на Тень Правды означал потерю доступа ко всем внутренним механизмам, возможность хоть как-то защитить Чимина в центре Совета, где следили за каждым его шагом и где любая ошибка могла привести к необратимым последствиям. Он понимал, что немедленный переход на сторону Тени может разрушить все к чему он стремился. — Я не могу, Намджун. — его голос был ровным, но глаза выдавали внутреннюю борьбу. — Пока что я должен присматривать за Чимином, быть рядом с ним, даже если это означает подчинение Совету. Я должен быть рядом, чтобы помочь ему всем, чем смогу. Мое положение... это единственная ниточка, которая позволяет мне делать что угодно.  Намджун нахмурился, еще больше разочаровавшись, но в его глазах читалось понимание. Он видел, что Сокджин разрывается между долгом и дружбой, между верностью и необходимостью скрывать свои истинные намерения. Их взгляды на мгновение встретились, и Намджун понял, что этот отказ — не слабость, а самопожертвование, готовность пойти на риск, чтобы иметь шанс помочь Чимину, пусть и небольшой. Однако, несмотря на разочарование, Намджун не сдался. Он медленно выдохнул, слегка расслабив напряженные плечи, и сдержанным тоном предложил: — Тогда хотя бы иногда сообщай нам о его состоянии. Сокджин внимательно слушал, обдумывая слова Намджуна. Он мог принять этот компромисс, но понимал, что должен быть как можно более осторожным, чтобы не привлекать внимания Совета. Он медленно кивнул в знак согласия, но затем предложил свои условия. В этот момент его голос звучал почти шепотом, но каждое слово было твердым, как клятва, которую он не нарушит:  — Есть только одно условие: Чонгук не должен знать. Намджун нахмурился, удивленный такой просьбой, но возражать не стал. Он понимал всю сложность ситуации — Чонгук испытывал глубокие чувства к Чимину, и если он узнает, что где он находится — это может стать тем фактором, который все разрушит. Любое поспешное, безрассудное или импульсивное поведение с его стороны поставит под угрозу не только их операцию, но и жизнь Чимина. Сокджин отвел взгляд в сторону, скрывая от Намджуна волнение, невольно промелькнувшее в его глазах. Намджун без слов понял это молчаливое предупреждение, этот призыв не ставить под угрозу усилия Сокджина по спасению Чимина, даже если было трудно сохранить такой секрет от Чонгука. Они оба понимали, что игра, которую они затеяли, требует осторожности, и один неверный шаг может стоить Чимину жизни.

***

Когда Чимин очнулся, время, казалось, снова растаяло, сменившись смутными фрагментами, оставшимися в его памяти после приема препаратов. Комната, в которой он находился, напоминала герметичную, оглушительную клетку, а стены, выкрашенные в стерильный, безликий цвет, казалось, поглощали его дыхание, его присутствие и волю. И с каждым днем, с каждой инъекцией эта клетка становилась все теснее и теснее, обволакивая его сознание, не позволяя мыслям проясниться.  Он провел рукой по лицу, чувствуя, как дрожат пальцы, едва справляясь с охватившей его паникой. Страх нарастал внутри него, липкий и холодный, отравляя все ясные мысли. Было почти невыносимо осознавать, до какой степени реальные образы, яркие воспоминания начинают исчезать, превращаясь в обрывки, ускользающие в непроницаемом водовороте. Образы друзей, каждый разговор, каждое прикосновение — все, что связывало его с Тенью Правды и Чонгуком, утекало сквозь пальцы, как песок. Каждый раз, просыпаясь после очередной дозы, он с ужасом замечал: воспоминания не просто исчезли, они были далекими и расплывчатыми, как во сне. Он пытался мысленно выхватить отдельные образы, зацепиться за лица — Чонгука, и его спокойный и порой суровый взгляд, ободряющую улыбку Намджуна, понимающий взгляд Юнги, поддержку Хосока и Тэхена, — но вместо этого погружался в пустоту. Страх медленно, но неотвратимо проникал в его сознание. Как только он начал вспоминать Чонгука, перед ним возник лишь смутный силуэт. Что, если он уже забыл его? Эта мысли все время пронзала его, оставляя после себя чувство отчаяния и ужаса. Чимин понимал, что в какой-то момент реальность, в которой он живет, может стать бесформенной, размытой. Пройдет немало времени, прежде чем он станет одним из тех, кто живет по правилам своего отца. Потеряв все, что делало его тем, кем он был. И все те усилия, которых он пытался добиться вместе с Тенью Правды.  Но, несмотря на страх, что-то внутри него продолжало гореть, позволяя ему продолжать борьбу. Чимин цеплялся за эти образы, что смутно мелькали в его голове. И за воспоминания, которые он хранил в своем сердце. Он помнил, как смотрел в глаза Чонгука, как чувствовал ту невидимую связь, которая удерживала его в этом темном мире. Только ради этого он находил в себе силы продолжать борьбу, даже если каждый новый день приносил новые раны и грядущую амнезию. Тихое отчаяние с оттенком страха медленно переходило в решимость. Чимин понял, что должен выбраться отсюда. Ради Чонгука, ради друзей, ради себя. Но время, как и все вокруг, было против него — каждый час, каждый миг уводил его все дальше от них. Чимин сел на холодный пол, сжавшись и почувствовав, как дрожит все его тело. Он пытался сдержаться, но что-то внутри него сломалось, и слезы, которые он так долго сдерживал, неудержимо потекли, превратившись в душераздирающие, болезненные рыдания.  Он не знает, сколько времени прошло — несколько минут или часов, а может неделя, месяц или год, — но каждое мгновение невыносимо, словно он застрял в бесконечном круговороте боли и отчаяния. Все, что он делал, все, чего хотел добиться, рассыпалось в прах. Он разочаровался в себе, погряз в осознании того, что подвел всех, кто на него полагался, подвел Чонгука. Эти мысли причиняли ему невыносимую боль. Он должен был поступить правильно, осуществить свой план и освободить их от власти Совета. Но он не мог, не мог смириться с этим. Все, что он так отчаянно защищал, рушилось на глазах. Снова и снова перед глазами Чимина мелькали картины прошлого: моменты их встречи с Чонгуком, четкие взгляды всех тех, кто доверял и верил, что он сможет это сделать. И вот теперь... он оказался в этой комнате, в ловушке бесконечного кошмара, один, бессильный, тонущий в препаратах, которые уничтожали все его попытки найти в себе силы и надежду. Он попытался представить, как сейчас живут его друзья. Прокручивал в памяти изображения Чонгука, представлял его лицо, пытался воссоздать каждую деталь, но начинал понимать, что воспоминания становятся все более размытыми. Словно время стирает их, словно их поглощает та же глубокая тишина, что окружала его. Что, если он исчезнет из их жизни навсегда? Пройдет неделя или две, и все начнут забывать его. Но кем он был для них? Сохранится ли у них память о нем, если он потеряет себя? Будут ли они помнить его? Чонгук… Пак знал, что к нему тянет больше всего. Ему часто хотелось быть рядом с ним — редкое чувство, которое согревало его в холодной реальности его жизни. Теперь он даже не знал, помнит ли его Чонгук или… Все это было лишь его мечты? Эти мысли съедали его изнутри. И всякий раз, когда пытался представить, что Чон ищет его и ждет, не мог побороть тревогу. Что, если это всего лишь жалкие остатки желания, которое никогда не реализуются? Чимин сидел, почти не двигаясь. Погрузившись в тягучие, вязкие потоки собственных мыслей, которые тянули его все глубже и глубже, словно тяжелые цепи. Его разум колебался между отчаянием и воспоминаниями. Между надеждой на то, что кто-то из друзей спасет его из этой тьмы, и болезненным осознанием того, что он может остаться совсем один. Он не знал, сколько времени пробыл в этом оцепенении, потерял счет времени, не чувствовал смены дней и ночей, а мысли все настойчивее твердили об одном: он все испортил. Он подвел всех. Чонгука, Тень Правды. Всех тех, кто доверял ему и рассчитывали на него.  Внезапный шум вывел его из темноты. Громкий щелчок замка и тихий лязг открываемой двери вывели его из оцепенения. Его глаза, затуманенные усталостью и медикаментами, сфокусировались на человеке, вошедшем в комнату. Его отец, стоял в дверях, с выражением лица, не предвещавшим ничего хорошего. Его лицо было напряженным, жестоким, словно вся его энергия была направлена на то, чтобы подавить любое сопротивление Чимина. Но у Чимина больше не было сил. Казалось, его сила воли иссякла, превратив его в пустую, бессильную оболочку. Он поднял глаза на отца, но слова застряли у него в горле. Сказать было нечего — слишком много боли и разочарования. Он даже не знал, сможет ли заставить себя хоть как-то ответить этому человеку, который видел в нем лишь инструмент, орудие для осуществления своих планов. Отец посмотрел на него без тени сострадания и спокойно изложил ему суть дела: — Завтра ты начнешь военную подготовку. Слова прозвучали сурово, словно приговор, вынесенный Чимину. Не успел он их осознать, как отец уже продолжил: — Она будет каждый день. Пока ты не будешь готов сражаться. Голос отца был спокоен, но в его тоне чувствовалась сталь. Не было ни мягкости, ни капли намека на то, что Чимин может возразить или отказаться. Отец не оставил ему выбора, не дал возможности выразить свои мысли, сопротивление или чувства. В этом не было необходимости; он считал, что Чимин должен подчиняться, не задумываясь и не задавая вопросов, и следовать его воле, словно совершенный, покорный механизм. Чимин чувствовал себя в ловушке не только физически, но и морально. Его отец контролировал его тело, его будущее, а теперь пытался подчинить себе его разум. А последние слова прозвучали как удар, вбивающий гвоздь в его сознание: — И за малейшую попытку сбежать… ты будешь строго наказан. Эти слова были как завершающий штрих, который разрушит всякое подобие свободы. Не раздумывая ни секунды, отец развернулся и закрыл за собой дверь. Остались лишь холодные следы его присутствия и безразличие, охватившее Пака, словно он был не живым существом, а всего лишь частью великого плана. Оставшись один, Чимин погрузился в тяжесть слов и безжалостность приговора, понимая, что в этом месте его существование больше не принадлежит ему. Как только за отцом закрылась дверь, пространство вокруг Чимина словно уменьшилось, давя на него со всех сторон. Каждое слово, сказанное отцом, эхом отдавалось в его сознании, и боль от этого становилась все глубже, переплетаясь с обидой и отчаянием. Это нахлынуло на него, как неуправляемая лавина, и его разум больше не мог справляться с интенсивностью эмоций. Пак зажмурил глаза, словно пытаясь спрятаться от своих мыслей, боли и от суровой реальности, в которую его бросили. Но тишина и пустота вокруг только усугубляли его отчаяние, накладывая на него оковы, заставляя сердце плотно сжиматься, ненавидя эту клетку. Ненавидя тех, кто держал его здесь. Ненавидя себя, такого беспомощного и сломленного. В одно мгновение все эмоции, которые так долго подавлялись, вырвались наружу в безумном порыве. Он вскочил с места, оглушенный собственным криком, и первым его побуждением было пойти и ударить что-нибудь.  Что угодно, лишь бы эта дикая, оглушающая и жгучая боль нашла выход.  Чимин схватил стоявший в углу стул и с силой швырнул его в стену. Дерево с грохотом ударилось о бетонный пол, оставив глубокие царапины, а одна ножка треснула и повисла на опоре. Дыхание было прерывистым, каждый вдох вызывал острую боль в груди. Весь мир словно сжался в комнате, в четырех холодных стенах, которые давили на него, отнимая последний клочок свободы. Он поднял со стола металлический поднос и швырнул его в стену, где тот оставил глубокую вмятину, как и все те шрамы, которые отец оставлял на нем каждый раз, когда превращал сына в свое оружие. Чимин метался по комнате, словно в клетке, выплескивая свой гнев на все, что попадалось под руку. Каждый звон стекла или стук лишь немного облегчал его боль, но это было лишь временное. С каждой разбитой вещью еще одна часть его тела словно разваливалась на части, и ему становилось все труднее сдерживать всепоглощающую пустоту. Он сорвал простыни с кровати и бросил их на пол, не зная, что еще сделать, как выразить боль, которая растекалась по его венам словно яд. Комната была опустошена, каждый предмет, казалось, отражал его внутренний хаос, но от этого не становилось легче. Все, что он любил и о чем мечтал, — рушилось, оставляя его наедине с беспомощностью и страхом.  И вот теперь, среди обломков и хаоса, он рухнул на колени посреди комнаты. Его охватило отчаяние, которое не покидало его, даже если он пытался избавиться от него, разбивая окружающие предметы. Тишина, медленно навалившаяся на него, была как тяжелый груз, а стены, неумолимо возвышавшиеся над ним, казались еще ближе, превращая все вокруг в тюрьму, из которой невозможно выбраться. Неконтролируемый вихрь эмоций вновь захлестнул Чимина, и он словно потерял последние остатки разума, оказавшись в хаосе боли и отчаяния. Каждый угол комнаты, каждый сохранившийся предмет служили молчаливым напоминанием о его бессилии, о ловушке, в которую он попал.  Одержимый, он снова и снова срывал что-то со стены, рвал ткань и колотил по твердой поверхности. Разрушение было единственным способом, с помощью которого он мог почувствовать освобождение в этом тихом аду. Его тело двигалось инстинктивно, и он, казалось, больше не чувствовал себя. Его руки схватили одну из оставшихся деревянных полок и швырнули ее на пол, разбив на несколько частей и осколки разлетелись на пол. В этот момент взгляд Чимина упал на острый, осколок разбитого стекла, сверкнувший в тусклом свете лампы. Не задумываясь, он схватил осколок и сжал его, тут же чувствуя острую боль, пронзившую его ладонь. Теплая кровь тут же потекла по его пальцам, окрасив стекло в красный цвет. Он застыл, глядя на рану, но ничуть не испугался и не почувствовал необходимости остановиться. Он как будто не чувствовал боли — только томительное оцепенение давило на грудь, сжимало сердце и разрывало душу. Внезапно, сам того не осознавая, он повалился на пол и упал прямо на холодную плитку, усыпанную битым стеклом. Его ноги были изрезаны мелкими ранами от разбросанных по комнате осколков стекла. Алые капли крови начали растекаться по полу, оставляя тонкие следы, исчезающие в тусклом свете, как призрачный отпечаток его безмолвной агонии. Чимин прижался к холодному полу, из его глаз хлынули слезы, обжигая лицо и оставляя соленые следы на щеках. Он скорчился на полу и всхлипывал, как потерявшийся ребенок, которому некуда спрятаться от своей боли. Ему казалось, что с каждым вдохом холодный воздух сдавливает его изнутри, словно цепи, не давая сделать ни шагу к свободе. Отчаяние стало слишком сильным и, казалось, пропитало каждую клеточку его тела, словно едкий яд, медленно убивающий его изнутри. Теплая кровь, вытекающая из раны на ноге, смешиваясь с его слезами, казалось, подтверждала его внутреннее состояние: он истекал своей болью, измучен и сломлен до глубины души. Пока он лежал, его мысли возвращались к тем моментам, когда он все еще был со своими друзьями. И знал, что кто-то заботится и думает о нем. Кто-то может прийти и вытащить его из темноты. Перед глазами мелькали образы: тихий смех, яркие взгляды, моменты, когда мир казался ярче, — но каждый такой момент вызывал лишь новую волну тоски. Все это стало настолько недосягаемым, что он даже начал сомневаться, было ли это на самом деле или только сон. Он закрыл глаза, пытаясь спрятаться от реальности, но его мысли охватило жгучее желание вновь и вновь возвращаться к мыслям о тех, кто был ему дорог. Он словно слышал их голоса и видел их лица. И на краткий миг заново ощущал свою боль, утрату и одиночество.