Черное и еще чернее

— Выглядишь чертовски привлекательно, Таврин.       Ей требуется пара секунд привыкнуть. Таврин, Таврин, Таврин — кроме Энвера так ее не зовет никто. По статусу, регалиям, расе в конце концов, но собственное имя дроу не слышала уже слишком давно. Да и собственное ли? Огрызок прошлой жизни с таким же бессмысленным, обрубленным именем. И оттого оно звучит инородно, будто ей и вовсе не принадлежит. Один лишь Горташ считает своей прямой обязанностью каждый раз вызывать ступор напоминанием о том, что помимо жизни в культе у Таврин есть еще и она сама. — То есть как куртизанка или надушенная содержанка? — Хмыкает дроу, беря герцога под руку. — Я тоже рада тебя видеть.       Вероятно, Энвер действительно единственный, про кого слово «рада» может быть искренне применимо. Напарник, товарищ, приятель в конце концов. Точно не друг и не любовник, но определенно кто-то, с кем проводить время не скучно или омерзительно. Энвера Горташа даже не особо сильно хочется вскрыть прямо на жертвенном алтаре, и это говорит о многом. — Как особь чрезвычайных внешних данных. — Особа. — Что? — «Особь» — это отдельный живущий организм, — поправляет дроу. — А ты имел в виду «особу».       Новоявленный герцог нескромно считает себя хитрецом и мастером слова, но тут кривить душой не будет: осечки случаются. Можно быть тысячу раз самым умным во всем Фаэруне, но прошлое нищего без образования и высоких речей вытравливать приходится практически розгами. Энвер думал, что избавился от клейма простолюдина хотя бы на словах, но то тут, то там вырывается очередное просторечие, не принятое в высоком свете, а то и… омонимы. Да, точно, Таврин называет это омонимом.       Но с закладываемым смыслом Горташ точно не ошибся. Красота Таврин уникальная: хищная, опасная, выражающаяся не в симметрии лица или полноте губ, а в остром взгляде, грубых, режущих без ножа фразах, выверенных оскорблениях и извращенном мышлении. Внешность — спорная, слишком специфическая, но со своей позиции Горташ бы назвал ее недурственной. Слишком на любителя, но все-таки что-то в ней есть.       Сначала, конечно, он считал Таврин дефектной. Право дело, выглядит как пародия на темных эльфов, на родном наречии практически не разговаривает, предпочитая всеобщий, да еще и вместо паучьей королевы поклоняется кровавому богу! Диссонанс на диссонансе. Но все-таки пришлось налаживать с ней связи и выстраивать контакт. Не сразу, черепашьими шагами и взаимовыгодными сделками — и вот они идут на прием рука об руку, совершенно не смущаясь и не испытывая друг к другу омерзения. Иные посмотрят и подумают: «очевидно, трахаются», но будут слишком далеки от правды.       Справедливости ради, они попробовали. Лишь единожды, и недовольны остались оба. Горташу не хватило драйва и страсти, Таврин — эмоций и отдачи. За сим решив, что оба просто не подходят друг другу в сексуальном плане, пара негодяев решила остаться приятелями. И это более чем устроило обоих.       И, видя, как год за годом на лице Энвера появляется все больше морщин, а некогда подтянутое и привлекательное тело постепенно обрастает слоями возраста, дроу думает: хорошо, что не сошлись еще тогда. Иначе сейчас было бы тошно.       Неказистая парочка из дефектной дроу и сына сапожника в статусе герцога не спеша проходит в тени городских ворот, направляясь к конкретному поместью. Огромный замок шпилями башен поднимается в небо настолько высоко, что задери голову — и все равно не увидишь, где он заканчивается. Дроу в омерзении морщит нос. — Мрачная задумчивость тебе не к лицу, моя дорогая подруга, — Энвер Горташ открывает заросшую плющом неприметную калитку, ведущую на территорию замка. — Ненавижу это место. — Не слишком ли сильная эмоция? — Придираешься к фигурам речи, — дроу ведет плечом, проскальзывая внутрь. — Лучше следи за своей, как явимся.       Горташ пропускает колкость мимо ушей. Он слишком давно ее знает, чтобы утверждать: дроу не умеет общаться иначе. А Энверу подыграть несложно.       Их путь, как и всех приглашенных, ведет не через главный вход, а путанными скрытыми путями. Пройти близ городской стены, что отделяет Верхний город от Нижнего, обойти по кругу, найти чертову калитку, пересечь поросший сорняком и высокой травой сад, пройти через боковой вход — и вот ты практически на месте.       В малолетнем возрасте Таврин смотрела на возвышающиеся шпили имения и задавалась вопросом: чей это дворец? Кто там живет? А чем нужно заниматься, чтобы заработать на целый замок? Повзрослев и влившись во взрослую жизнь, Таврин узнала ответы на все эти вопросы, и даже слегка разочаровалась. Не особых регалий дворянин или владыка города, а простой вампир с гнусавым голосом, что присвоил имение себе за таким же кровососом. Наверняка предыдущий владелец был не менее мерзким и надменным с пустого места.       Наибольшее же разочарование ожидало дроу внутри. Детское воображение рисовало просторные светлые залы, блестящие от полировки полы и уют гостевых спален. По факту — мрачные коридоры, скрипящие гнилые полы, нелепо прикрытые потертыми коврами, потускневшие от времени золотые вензели и выцветшие шторы. Впрочем, оно и неудивительно: состояние имения полностью соответствует образу хозяина. Такое же неживое, угрюмое и сквозящее ледяной отрешенностью и остатками былой роскоши.       Пару раз под ногами семенили крысы. Баалистка ненавидит крыс. Их можно стерпеть в канализациях и в самых бедных и грязных частях города, но не в имении, что претендует на величие или достаток владельца. Дроу не терпит вонючих грызунов даже в своей обители, полной трупов, где они, казалось бы, обязаны водиться, а тут — и подавно.       По своей воле Таврин к Зарру никогда не придет, но сегодня особенный повод. Практически исключительный. Письмо с приглашением о встрече «сильнейших мира сего» авторства лорда проигнорировать можно, но нежелательно. И дело не в самом кровососе, а в приглашенных гостях и темах, что будут подниматься. Оттого нужно взять себя в руки и заставить вновь перешагнуть порог блевотного, состарившегося в плохом смысле замка.       Практически каждая встреча замаскирована под званый вечер. Просто чтобы у владык города не возникало вопросов, а слухи среди местной знати не ползли. Кто-то, впрочем, воспринимает подобные мероприятия слишком буквально, предпочитая красоваться, любоваться да сверкать деньгами. За примером далеко ходить не надо: новоявленный герцог, что шествует рядом слегка шаркающей походкой, стабильно выряжается в золото каждый прием.       Таврин думает, что плебейское детство слишком сильно формирует привычки, и стоит намекнуть Горташу меньше выставлять свои средства напоказ и уделить больше внимания иным воплощениям статусности. Например, научиться держать вилку и нож в правильном положении. Или плотно заняться своей речью.       Чета из баалистки и бейнита является в приемную залу одной из последних. Из присутствующих — исключительно знакомые лица и ни одного нового. Обстановка — как всегда разочаровывающая. Все те же выцветшие шторы, тусклый свет да тихий клавикорд, явно не предназначенный для такой большой приемной.       Для Таврин званые вечера разделяются на важные и бесполезные. И этот уже имеет все шансы стать бесполезным.       На нескромный взгляд дроу, во Вратах не происходит ничего, достойного общего сбора и пристального внимания. И тем не менее, раз за разом кучка мерзавцев, что так любят называть себя сильнейшими мира сего, собираются в условленном новой встречей вместе, и всячески налаживают контакты. Обмениваются любезностями, натягивают фальшивые улыбки, строят заговоры, что-то планируют. Словом: занимаются типичными кулуарными делами.       «Держи друзей близко, а врагов — еще ближе» идеально описывает экстерьер каждой встречи. У каждого прибывшего свои скелеты в шкафу, зловещие тайны и гнилые помыслы, и оттого держаться вместе они обязаны. Не буквально сообщая о своих планах, но выстраивая границы и держа свои замыслы в рамках принятой социальной нормы.       Баалистке с аристократией местного разлива, главами гильдий и остальной швалью обсуждать нечего, и это мнение взаимно: все и так понимают, что обращаться к дроу стоит только по существу. Убить, устранить, похитить, решить нужный вопрос любым кровавым способом. Иногда тихим, иногда — показательно жестоким. Но все-таки Таврин бы покривила душой, если бы не признала: иметь прямое отношение к самой злачной прослойке общества ей доставляет извращенное удовольствие.       Когда-нибудь, когда жажда крови станет сильнее социальных контактов, она с удовольствием принесет в жертву всех участников таинства, но пока что это будет невыгодно.       На повестке дня одно и то же: дележ. Ресурсов, людей, земель — все как обычно. Главы гильдий пилят нажитое и разграничивают места охоты, аристократия — делится сплетнями и опасениями, косясь на баалистку. Верный знак того, что в какой-то момент ее помощи обязательно попросят. Разумеется, не бесплатно. Некоторые сетуют на ужесточение законов. Сейчас, например, особо жирный аристократ и такая же тучная леди обсуждают пути обхода закона о работорговле. Кто-то заводит диалог о политической нестабильности: великие герцоги не справляются, суды не работают как нужно, бюрократическая волокита душит все сильнее, а посильная помощь в решении вопросов стоит все острее. Обычно это значит, что через какое-то время участники диалога непременно перейдут к удобному для себя планированию.       Энверу Горташу такие мероприятия нравятся еще и тем, что на его персону делают чрезвычайно высокие ставки. Относительно молод, харизматичен, умен, да еще и в милости у самой герцогини Стелмины. Плебейское прошлое лишь набивает очков в копилку образа, и сильнейшие мира сего разумно прикидывают, каким образом протолкнуть кандидатуру герцога слегка повыше в пищевой цепочке, неизбежно загоняя его ближе к владыкам города. А там глядишь — и налоги будут ниже, и послаблений станет больше, и разгуляться будет где.       Чем вообще они думают, проталкивая вверх по социальной лестнице главного адепта бога тирании? Ведь абсолютно все на приеме в курсе, кто и чем занимается. Энвер усмехается в бокал с вином, и жест не проходит без внимания баалистки. — Они даже не представляют, какую могилу себе копают, — как и всегда, ловит его настроение и мысли. Читает одним из многочисленных заклинаний? Вряд ли. Скорее слишком хорошо его знает. — Мы же не будем им мешать? — Хитрый взгляд черных глаз скользит по лицу дроу. — Конечно, не будем.       Избранники темных богов чокаются бокалами. Никогда нельзя списывать со счетов чужие планы и скелеты в шкафу. Их самый главный секрет останется под замком до самого конца. И выражается он не в количестве убитых или в горах заработанного золота, а в нечте грандиозном. Когда они изучат до конца всю подноготную цереморфоза, процесс пойдет семимильными шагами.       Вампирский патриарх появляется в приемной тихо, практически не отвлекая никого своим присутствием. Слушает, вникает в диалоги, аккуратно выцепляет нужных лиц для беседы, и никак не выдает ни цели сбора, ни собственных мотивов. Если не выискивать его бледное лицо среди остальных, то вампира можно вообще не заметить. Таврин хмыкает в мыслях: в последнее время в ее жизни стало слишком много вампиров. Причем убить обоих так просто не получится.       А очень бы хотелось.       Вскрыть прогнившее тело Зарра, изучить каждый орган, каждую мелочь, вычленить даже самые незначительные нюансы, чтобы, закончив свой талмуд по изучению этого типа нежити, со спокойной душой и радостью в сердце убить патриарха. И… дроу коротко мотает головой: опять замечталась.       Некоторые вещи делать нельзя по факту, даже если очень хочется, и оттого лучше вообще о них не думать. Ведь сама мысль о гипотетической возможности провоцирует на исполнение. А это не пойдет на пользу никому.       Слуги Зарра так же аккуратно слоняются меж гостями. Обслуживают, подливают в бокалы вина, фальшиво хохочут над пьяными шутками. В целом — выполняют прихоть хозяина развлекать гостей. Таврин не удивится, если проституция также входит в список обязанностей, ибо некоторые из слуг выглядят уж слишком вызывающе. — Интересно… — Тянет герцог, почесывая щетину.       Дроу вопросительно изгибает бровь. — Вон та тифлинг, — Горташ наклоняется над ухом баалистки и кивает головой в нужном направлении. — Смотри на ее хребет.       Очевидно, прислуга. Тифлинги среди местной шайки-лейки не водятся, а в ряды аристократии исчадий Аверно просто так не пустят. Некоторых обитателей имения Зарра дроу уже видела, кого-то нет. Огромное поместье всегда на редкость пустынно, а те немногие, кто денно и нощно хлопочут внутри, всегда отворачиваются и безмолвствуют. Эту снующую меж гостей и почти вульгарно виляющую бедрами леди Таврин видит впервые. Грудь и спина открыты на максимум, разрезы по бедрам ведут почти до талии. «Точно шлюха» — пролетает в голове, и это не оценочное суждение, а констатация факта.       Цепкий взгляд ледяных серых глаз скользит по силуэту тифлинга. Вот она фальшиво хохочет с главой наркодилеров. Вот игриво проводит кончиком хвоста по его бедру. А вот она поворачивается спиной, и… дроу заинтересованно наклоняет голову, стараясь не выдать лишнего. — Инфернальный? — А то ж. И написаны там отнюдь не детские стишки или крылатые цитаты.       Детство у Энвера Горташа явно не задалось. Сначала — младенчество и первые, дошкольные годы жизни в полной нищете. Потом — с десяток лет в услужении у дьявола. Поверить в то, что собственные родители согласились отдать юного Энвера дьяволу взамен на мешок золотых, звучало немыслимо и казалось простой шуткой. Но время шло, душевные раны зарастали коркой, лица предавших стариков забывались, и вот уже старая, пришедшая из детства фамилия Флимм сменилась на иную, более статную и начинающую новую страницу жизни.       Впрочем, помимо все еще сквозящей плебейскими высказываниями речи, с герцогом осталась и другая привычка: оценивать личность по обуви. Сидит ли по размеру, стерты ли подошвы, вычищены ли носки и насколько обувь дополняет образ.       Взять, например, баалистку: ее обувь всегда проста, удобна и туго зашнурована. Была бы она немного неаккуратнее — и можно было бы вычислить, где же все-таки находится вход в обитель Бога Убийств. Пыльные ботинки — значит, где-то на выселках, в песке и грязи — значит, вход находится близ речного берега, промокшие — значит, это канализация. Но дроу, как исключительно педантичная особа, такого себе не позволяет.       А самого хозяина званого вечера Энвер не любит по одной простой причине: патриарх омерзительно сильно любит закупать ботинки в том же обувном, что и сам Горташ. А его обувка должна быть самой вычурной и запоминающейся. Непорядок.       Горташ всей душой ненавидит родителей — за детство, за привычки, за предательство, — но за одно «спасибо» сказать все-таки может. Без их вмешательства он бы никогда не погрузился в адскую жизнь, не выучил инфернальный на сносном уровне и не вскрыл бы сокровищницу Мефистофеля.       И оттого в символах на хребте тифлинга он видит не причудливые стройные закорючки, а настоящий текст. Частично скрытый из-за платья, немного размытый ввиду уже не такого четкого человеческого зрения, но все-таки текст. — Нам есть о чем переживать? — Таврин нарушает задумчивое молчание. — Не думаю, — Горташ опустошает бокал. — Судя по обрывкам, это обращение к архидьяволу. Но с чего бы кому-то была нужна ее душа?       И то верно. Вампирское отродье угадывается почти сразу. Не нужно ее трогать, чтобы увидеть и характерные отметины, и клыки, настолько длинные, что выделяются даже меж острого ряда зубов тифлинга, и то, как она едва заметно подрагивает от холода. Неудивительно, платье-то открытое. Наличию отпрысков у патриарха Таврин не удивлена, но, что странно: ни одного из оных баалистка не видела ни разу. А гуляет по приемной их тут аж пятеро.       Пятеро из скольки?..       Прежде, чем Таврин успевает сформировать цельную мысль у себя в голове, из рядов гостей выплывает силуэт главного виновника торжества. Вампирский патриарх и владелец имения черной тучей направляется прямо в направлении парочки, смотря прямо на них. Зарр опирается на трость, но не нужно обольщаться: она здесь просто для виду и статусности. Если бы хотел, выпрямился бы во весь неприлично высокий для эльфа рост и проплыл бы сразу.       Дроу позволяет себе слегка изогнуть бровь. И какого дьявола ему нужно на этот раз? — Герцог Горташ, леди Избранная, — Касадор Зарр пропевает дежурное обращение по регалиям. — Рассчитываю, что вы оценили сегодняшний прием.       Он только открыл рот, но его уже хочется заткнуть. Или издевательски засмеяться. Из всего списка самых мерзких голосов дроу бы отдала Касадору первое место. Да и разговаривать адекватными, корректными формулировками он не умеет. Последствия затворнического образа жизни и чрезвычайно длинного срока нежизни сказываются: изъясняется патриарх криво, напополам с архаизмами, и звучит это до одури комично, если не по-дурацки.       И почему ее сплошь и рядом окружают те, кому нужна помощь преподавателя по речевым оборотам? — Недурственно, — сухо заключает баалистка. — Благодарю за участливость и радушие, — сглаживает обстановку герцог.       Зарр коротко кивает, заканчивая с прелюдией. — Леди Избранная, извольте пройти к приватному диалогу. — Как видите, я занята, — дроу лениво крутит бокалом вина и кивает на Горташа. — Нужно потолковать за дело неотложной важности, — недовольство сверкает в хищных узких глазах. Касадор держит лицо, но скрипучий голос выдает его настрой с потрохами.       Вместо ответа Таврин лишь жмет плечами в извиняющемся перед Горташем жесте и отставляет бокал с вином. Герцог коротко усмехается, салютует и отчаливает от парочки из вампира и баалистки, оставляя обоих в одиночестве. Впрочем, Зарру этого мало. Проследив за всей приемной сверкающим взглядом, вампирский патриарх резко разворачивается и приглашает баалистку проследовать за ним.       Пройти по краю приемной, завернуть налево — и добро пожаловать в барский рабочий кабинет. Можно только догадываться, по какой причине кабинет расположен именно в приемной, а не в любой другой точке замка. Там, где тише, спокойнее и шум из залы не будет бить по ушам даже за дверью. Черт пойми этих вампиров.       Таврин по-хозяйски усаживается в гостевое кресло, игнорируя плешивость обивки и приглашая владельца имения к диалогу. Быстрее начнут — быстрее закончат. — Я вся внимание.       В присутствии Касадора Зарра иные бы затряслись от ужаса или агонии. Все-таки выглядит он жутко, отвратительно и статно одновременно. И можно не учуять характерного для нежити аромата, но вот ощущением опасности от него веет сразу. А своему внутреннему чутью стоит доверять.       Баалистке же его бояться бессмысленно. Знает прекрасно — один спелл солнечного света — и великий вампирский патриарх рассыпется в пепел. На уровне силы тягаться с любимым исчадием Баала тот тоже не может, и оттого вынужден раз за разом устраивать переговоры.       Им обоим нужно одно и то же: убивать. Ему — ради пропитания, ей — ради подношений. Но если Зарру необходимо до дюжины в месяц, то баалистке требуется кратно больше. Оттого они вынуждены сотрудничать, обозначать потолок жертв и делить территории. Разумеется, они такие не одни: в городе еще несколько вампирских ковенов, и каждый из них что-то хочет есть. Таврин эти нюансы не волнуют: по праву сильнейшего ей отходит самый большой и нажористый кусок Врат и близлежащих окрестностей. Остальным — несколько жалких клочков, неудобных и едва ли пригодных к охоте. Как вампирские ковены поделят эти земли между собой, баалистке плевать с самой высокой башни имения Зарра.       Но одно все они знают наверняка: стоит хоть одному вампиру или подсосу-отродью пересечь установленную границу — и от них не останется и следа.       Зарр молчит какое-то время, склонившись над рабочим столом близ дроу. И, собравшись с мыслями, заводит заунывным скрипучим тоном: — Как вы, возможно, ведаете, существам нашего вида принято обрастать потомством, — фигурально выражаясь, разумеется. — От количества и качества отродий во многом зависит благополучие их ковена.       Абсолютно бессмысленная информация для баалистки. Таврин слегка кривит рот, побуждая переходить к делу. — За последний месяц я не досчитываюсь уже двух отроков, созданных своей любящей дланью.       Кусочки пазла резво встают на места. Но нужно узнать чуть больше, чтобы удостовериться в догадках. На лице баалистки не дрожит ни один мускул. — Соболезную, — безэмоционально кидает Таврин. — И зачем мне это знать? — Я не верю в совпадения и скудоумие своих отроков. У меня есть дума, что кому-то сподручно выслеживать моих сыновей, — неудовлетворительно поясняет Зарр.       Ах, вот зачем весь этот прием. Навести справки, попросить помощи и прощупать, копает ли кто-то под самого Касадора? Что ж, он не представляет, насколько он одновременно близок и далек от правды. — Это не отвечает на мой вопрос. Почему мне должны быть интересны ваши проблемы? — Потому, леди Избранная, что возможная перестановка сил вам не понравится. Со мной вы можете прийти к соглашению, а вот с другими ковенами… — Патриарх подытоживающе машет ладонью. — Скорее всего нет.       Даже если он и подозревает в чем-то саму баалистку, то явно этого не показывает. Очевидно, ему по какой-то причине очень дороги эти отродья, что бы с ними не произошло. И саму дроу он сейчас весьма завуалированно просит либо раскрыть свои планы и чем-то пригрозить, либо хочет затребовать помощи. Вероятнее всего второе, ведь кто лучше баалиста может знать про таинственные исчезновения, убийства и устранения? Только шариты, но и с Виконией Зарр сегодня общался. Таврин закидывает удочку: — Сомневаюсь, что ваши перипетии отразятся на общем перевесе сил, — дроу подпирает щеку кулаком, закидывая ногу на ногу. — Но так уж и быть: наведу справки. Как выглядели сыновья? Кроме того, что оба вампиры. — Отродья, — недовольно поправляет Касадор. — Первый Петрас. Шатен, волосы до плеч. Среднего росту и крепкого телосложению. При жизни был человеком.       Пока что все сходится. Да вот про еще одну отличительную особенность патриарх предпочитает умолчать. Дроу выжидающе молчит. — Второй Астарион. Эльф, кучерявые светлые волосы и чрезвычайно длинный язык. Рост средний, телосложение поджарое. Щапливый. По правде говоря, он мой баженый сын, и эта потеря мне горестнее первой. Оба блудных отрока в последние ночи выбирались на ловитву, и ни один из оных ныне не отзывается на отеческий зов.       То есть все-таки отродье. И более того, его отродье. Выходит, баалистка сорвала куш? Картинка запертого в камере для пленников вампира обрастает еще большим количеством слоев, и как будто уже не терпится явиться обратно и расспросить незадачливого подопытного обо всем, что нельзя задать Зарру лично.       Говорят, что молния не бьет в одно место дважды, но тут дроу бы поспорила. — Негусто, — Таврин возвращается к роли. — Но посмотрю, что можно сделать. Десять тысяч золотых за поиски. А дальше посмотрим, что из этого выйдет.       Зарр недовольно буравит монохромно-серый силуэт взглядом. Да, дорого. Да, неприятно. Но что он хочет? Такова цена, и он ее заплатит. Ведь патриарх в таком отчаянии, что прямым текстом просит помощи, практически выкладывая карты на стол. — Уповаю на вашу мастеровитость, — сдается Касадор, в последний раз сверкнув хищным узким взором. — И еще кое-что.       Приподнятая бровь и суженные зрачки глаз: злится и еле терпит ее присутствие. Взаимно, вампирский лорд, взаимно. — Те блуждающие среди гостей, — баалистка машет ладонью на дверь в направлении приемной. — Тоже ваши? — Ох, миледи, чьи же еще? — Благоговейная ухмылка сверкает на лице Зарра. — Больше ничья отеческая рука не создала бы подобного совершенства. — И как они в обслуживании? — Ответная ухмылка. — Их роль на приеме считывается наверняка. — Ах, вы об этом, — Касадор иронично изгибает бровь. — Разумеется, они обучены всему, что должен уметь пригожий слуга. — Отлично. Хочу развлечься и узнать, в чем отличие отродья от простого смертного, когда дело касается постели. Конкретнее — интересует тифлинг.

***

      Разочарованию Таврин, кажется, нет предела: даже от гостевой спальни веет стариной. Не той, что приятна глазу и душе, а простой и пожранной временем. Пол под ногами скрипит, постельное белье выцвело, и складывается ощущение, что сам Зарр невероятно скуп. Обычно скрягам свойственно экономить на предметах роскоши и собственных слугах, но он, видимо, жаден даже до собственного имения и своего туалета. Как минимум, приемный дублет Касадора Таврин видела уже дважды. Как максимум, на кровать не хочется садиться чуть глубже — того и гляди каркас треснет под весом тела.       Впрочем, отродье это не смущает. Любезно одолженная Зарром тифлинг чувствует себя здесь как рыба в воде: окидывает сидящую на краешке постели дроу взглядом горящих красным глаз, обворожительно улыбается и скользит руками по телу. Словом: отыгрывает роль. Она прекрасно знает, зачем ее сюда позвали, и баалистке видится, что от ее отзыва о работе отродья зависит слишком многое в этой мизерной, полудохлой жизни. — Как мне вас называть, госпожа? — Девушка тем временем подплывает чуть ближе. Мимолетное движение хвостом задевает скулу, скользит по ключице и задевает руку. — Так и зови. Твое имя?       Интересно, насколько управляем хвост тифлинга? Нужно поймать живого и посмотреть лимиты гибкости и ломкости этого отростка. — Аурелия, госпожа, — она неловко усмехается, отводя взгляд. Медленно проходит к окну, виляя бедрами, и открывает плотные шторы. Наличие света для темной эльфийки не играет роли, но ей, видимо, так будет комфортнее видеть хоть что-то.       Из окна не пробивается прямой лунный свет, и отродье может чувствовать себя спокойно. Так же плавно развернувшись, Аурелия подходит обратно и аккуратно нагибается к сидящей каменным изваянием баалистке. — Я слышала много историй о вашем народе, миледи, — ее голос тихим шелестом звучит в ухе. Ладони с аккуратными острыми когтями тифлинга проходятся по плечам. — И о любовных практиках темных эльфов. Скажите, госпожа, — отродье чуть наседает сверху, опираясь одним коленом о край кровати. Точно намекает схватиться за бедро и потянуть ее за собой на покрывало. — Вы хотите уделить время привычным практикам, или?..       «Прости, но ты всего лишь куртизанка», — проносится в голове. — «Как жаль, что подобной чувственности ни тебе, ни мне не суждено достичь с кем-то стоящим».       Стоящим внимания, уважения и сил. Заботы и эмоций. Ведь чувствовать, вожделеть и обожать не запрещено никому, даже чертовой баалистке. Но роль нужно отыгрывать, и дроу, считав намек, все-таки обхватывает ладонью бедро тифлинга. И для вампира ее тело слишком горячее. Словно у обычного живого создания. Присущая хвостатым и рогатым повышенная температура сказывается?.. — М-м-м, дай-ка подумать, — Таврин закусывает губу, откидывая голову и смотря прямо в глаза Аурелии. — Люблю прелюдии. И немного поболтать. — Какого рода прелюдии? — Ладонь отродья перемещается на лицо баалистки. Обводит контур скулы, останавливается на подбородке. Аурелия наклоняется чуть ближе. — Такие?       Поцелуй выходит нежным и аккуратным. Ни один из острых зубов отродья не задевает, не царапает и не прикусывает язык или губу. Знает, что нельзя и что дорогих гостей хозяина трогать не положено. И сколь бы ни был нежным и практически чувственным поцелуй, это ощущается не более, чем техничным.       И снова. Ни-че-го. Ни эмоций, ни связи, ни какой-либо томительности. Сколько бы Аурелия ни старалась. — Интересные шрамы, — тихо шепчет Таврин, нащупывая рубцы. Надавливает на один из знаков, и тифлинг ведет лопаткой. — Заприметила инфернальный еще с приемной. Откуда они у тебя? — Инфернальный?.. — Секундное замешательство, но она быстро берет себя в руки. — Ох, миледи! — Аурелия коротко хохочет и лишь приникает ближе. — Всего лишь напоминание о корнях и родине. — Покажешь полностью?       Вместо ответа Аурелия отстраняется и, изящно выгнувшись в спине, расстегивает застежку платья. Невесомая ткань летит на пол, оголяя тело тифлинга полностью. Прямо так, нагишом и без нижнего белья. Таврин приглядывается к рубцам и задумчиво прикусывает губу. — Красиво, не правда ли?       Спорно. С одной стороны, изувеченное тело баалистке кажется чем-то прекрасным. С другой — эти рубцы явно оставлены не простого садизма ради. Слишком аккуратные, четкие и стройные. Дотошно выведенные и идущие кругом по всей поверхности спины.       Оправдание «родиной» звучит вполне логично. На чьей-либо еще спине подобные знаки выглядят инородно, а вот на тифлинге — вполне органично. И смущаться ей нечего, и ходить с открытой спиной позволительно. Ведь кто вообще во Вратах знает инфернальный? Явно не местная шайка-лейка, для кого подобные рубцы — просто изюминка или акт издевательства над отродьем. Значение высеченного текста может прочесть только связанный с преисподней, редкий тифлинг и…       И Энвер Горташ, про чью связь с Аверно знает только сама Таврин. И оттого на вопрос о шрамах Аурелия отвечает естественно, как о само собой разумеющемся. Немного тушуется — или действительно не знает — от вопроса про инфернальный, но явно не скрывает. И учитывая ее таланты, дроу не удивится, если данный вопрос тифлинг получает регулярно. — Тебе они идут, — заключает баалистка, надавливая на рубец. В ответ тифлинг выучено хохочет и откидывает в сторону платье. Исходя из опытов, шрамы и иные вмешательства в тело вампира заживают через какое-то время. Следовательно, нужно применить особый вид магии или оружия, чтобы рубцы сохранились и впечатались в само естество нежити. — Должно быть, это было больно.       И вновь секундное замешательство. По телу Аурелии проходит легкая дрожь, и та разворачивается обратно. — Любите рассуждать о боли, госпожа? — Люблю смотреть, как корчатся от агонии. Впрочем, с тобой этого сегодня не произойдет, — Таврин поднимается с кровати и переступает через откинутое тифлингом платье. — Госпожа? Я сделала что-то не так?.. — Нет, — трясет головой дроу в усмешке. Ладонь ложится на дверную ручку. — Я же упоминала, что люблю поговорить. А ты сполна удовлетворила мое любопытство.

***

      Тысяча двести пятьдесят первый, тысяча двести пятьдесят второй, тысяча двести пятьде… Проклятье!       Астарион громко ругается и ворочается под одеялом. Если она хотела заставить его страдать от ожидания и медленного схождения с ума, то ей это удалось. Да тут и думать-то не надо: его мозгам уже поставили крест!       Чертова личинка иллитида в голове. Сидит внутри, копошится, сводит с ума и с секунды на секунду начнет свой процесс. Бледный эльф не знаток тонкостей, но одно предугадывает наверняка: скоро от его нежизни не останется вообще ничего. Прорастут щупальца, лопнет кожа, а на месте бледных изящных ладоней вырастут мерзкие фиолетовые лапы.       Первой реакцией после срыва покровов была истерика. Истошная, отбивающая фальцетом от стен камеры и срывающаяся на хрип. На кой хер? Почему именно он? И почему ожидание неизбежного настолько долгое и мерзкое? Чем он заслужил такой конец?!       А что вообще хуже: попасть обратно к хозяину, что сдерет шкуру за столь долгое отсутствие, или обернуться мозгоедом?..       Образ серой незнакомки из святой кормилицы мигом стал ненавистным и столь далеким. Изучала, подсадила личинку, еще и относилась как к подопытной крысе! Вот же сука. И лицо ее не выражает никаких эмоций и сожаления о содеянном. Лишь холодное отрешенное изучение. И никаких ответов на вопросы.       Астариона все еще держат в холодной камере, не третируют, на редкость хорошо кормят и обеспечивают минимальным досугом, но на контакт все так же не идут. И это надоедает. Выводит из себя. Бесит. Просто добей уже или обрати в мозгоеда, только не оставляй в чертовом неведении!       И как только бледный эльф удрученно бьется затылком о каменную кладку стены, до ушей наконец-то доносится приглушенный звук. Сколько дней ее не было? Один? Два? Десять? Непонятно. Но вот шаг, второй, третий — и серость дроу вновь озаряет помещение своим присутствием. Астарион впивается недоверчивым взглядом и поджимает губы. — Значит так, — чеканным шагом надзирательница подходит к камере и выставляет обе руки. В каждой из них по кувшину с кровью. — Сейчас ты ведешь себя спокойно и делаешь то, что я скажу. Отвечаешь на мои вопросы. Взамен, — она вновь трясет кувшином. — Я накормлю тебя от пуза и отвечу на несколько твоих вопросов. Без глупостей. — Ах, вот значит как, — ядовито цедит бледный эльф. — Сначала запираешь, наблюдаешь как за подопытной крысой, а теперь бесед хочешь? Не пошла бы ты… — Я. Сказала. Без. Глупостей, — стальным тоном прерывает дроу. Щелчок — отворяется дверь камеры. С того раза она стала запирать и отворять замки исключительно магией. Надзирательница проходит внутрь и становится на расстоянии. Достаточном, чтобы можно было смотреть в глаза и видеть лицо собеседника, но таком, чтобы до нее невозможно было дотянуться. — Раздевайся.       Астарион непонимающе моргает. То есть?.. Нет, ему, конечно не привыкать, но… — Вот так сразу? — Истерически крякает вампир. — В ледяной камере на сыром полу? Может, хотя бы переместимся в более подходящее место?.. — Боги, — закатывает глаза дроу и тяжело вздыхает. — Снимай рубашку. — Холодно. — Я согрею. Раздевайся до торса.       На негнущихся ногах бледный эльф поднимается с соломы. Нехотя откидывает спасительное одеяло и ежится от холода. Ладно, может быть, если она удовлетворит свое любопытство, то его наконец выпустят? Или добьют. Или обратят. Ну хоть что-то сделают? И медленно стягивает рубашку через голову. Одна рука все еще заточена в прочные кандалы, и металл обжигает кожу холодом, тянет вниз, скрипит и усложняет процесс. Потертая временем, десятки раз заштопанная рубаха уныло повисает на цепи кандалов, и Астарион сквозь дикий холод выпрямляется, оголяя торс.       И пытается углядеть в серых глазах напротив хоть что-то походящее на желание или вожделение.       Касание на плече — и по телу проходит разряд тепла. Не жгущего или палящего, а такого приятного и согревающего. Уютного и практически погружающего в блаженство. И виной всему дроу напротив, что каким-то неведомым бледному эльфу заклинанием согревает его мертвое тело. И впервые хочется, чтобы не убирали руку еще очень долго.       Дроу обходит вампира по кругу, и Астарион замечает, что она на полголовы ниже. Странно: раньше ему казалось, будто надзирательница непомерно высокая. А сейчас… буквально одно движение — и он сломает ей шею. Но делать этого не будет, потому что слишком тепло. — Почему ты не сказал, что тебя создал Касадор Зарр? — Голос звучит со спины. Астарион дергается от злополучного имени. — Ты не спрашивала, — едко отвечает бледный эльф. — Откуда знаешь? — По шрамам. Они у всех, или только несколько из вас отличились?       Вдох-выдох. Не думать и не вспоминать о том, как это было больно и мерзко. Просто ответить на вопрос. — У всех. — Как это было?       Спину простреливает вспышкой фантомной боли. Телу все еще тепло, но спина горит от воспоминаний так, будто его вновь режут наживую. Черточка за черточкой, строка за строкой — и так по кругу, пока не отключится от боли и не сорвет горло от хрипа и агонии. — Больно. — Я подозреваю. Тело вампира не так просто изувечить настолько, чтобы шрамы остались даже после регенерации. Что это было? — Клинок, — фыркает отродье. — Наживую и без прелюдий, если тебе интересно.       Молчание. Долгое и оценивающее. Дроу усиленно о чем-то думает и, кивнув своим мыслям, проходит обратно и встает перед бледным эльфом. Вглядывается в лицо Астариона, слегка изгибает бровь, но спасительную ладонь с теплом от плеча не уводит. — Какие обязанности ты выполняешь? — Привожу ему самые прекрасные и невинные души этого вшивого города, — Астарион морщит нос. — Взамен на дохлую гнилую крысу с барского стола. — Говорил, что предпочитаешь животных, а сам любишь эльфов, — хмыкает дроу. — Лгун. Зарр говорил, что ты его любимчик. Никогда не кормил как полагается? — Правило хозяина номер один: не испить крови мыслящих существ, — бледный эльф хищно обнажает клыки и облизывает губы. Разговоры о крови и самой возможности вновь напиться амброзии будоражат разум не хуже разливающегося по телу тепла. — Откуда ты его знаешь? — Мы знакомы, — бесцветно поясняет дроу. — Мерзкий тип. — Не то слово, — вскидывается вампир. — С отвратным голосом и идиотским списком правил. — И шутовской манерой речи. — Ах, эти архаизмы! — Вонь нежити и состояние собственного имения его тоже не волнуют. — Этот скрипящий пол давно стоит заменить. И к слову, — Астарион позволяет себе шутливую ремарку. — Запах хорошо маскируется бергамотом и розмарином. — Зарр в курсе этой уловки? — Коротко хохочет дроу, наклоняясь за кувшином. Тепло пропадает на несколько мгновений, но появляется вновь. Девушка передает сосуд с кровью вампиру в руки. — Ха! Разумеется, — жадный глоток. Второй. Третий. Бледный эльф неловко обтирает губы, отвлекаясь от трапезы. — Но куда истинным вампирам до трюков неразумных отроков?       И более не размениваясь на любезности, Астарион вновь присасывается к божественной крови. Нужно отдать темной эльфийке должное: каждая новая трапеза сопровождается совершенно иным вкусом. Где-то угадывается эльф, а в какой-то момент это будет полурослик. Однажды даже перепал драконорожденный, а от серы в крови тифлинга можно поперхнуться с непривычки. Выходит, именно это ощущает хозяин каждый раз, как ему притаскивают новую жертву?.. — К слову, — дроу нарушает тишину, когда первый сосуд с кровью опустошается. — От тебя не так сильно воняет, как от других. Сутки-двое после смерти, не более. — Какие интимные подробности о моей кончине, — беззлобно язвит вампир, присаживаясь и притягивая второй кувшин. Настроение улучшается по мере насыщения, и плеваться ядом уже не хочется. Разве что самую малость. Теплая ладонь с плеча перемещается на шею, но Астариона это не сильно волнует. Она обещала накормить его от пуза? Пусть исполняет. — Многих так же держала? — Вампиры для меня в новинку. Ограничилась двумя, и, — ироничный смешок. — Попадание четко в отродий Зарра.       Бледный эльф сплевывает кровью на пол от осознания. Прокашливается, резко вскидывает голову и неверяще таращится. — Так это ты убила Петраса?! — И в вопросе напополам сквозит неверие и чистейший яд. — Он убил себя сам, — едва настоявшаяся атмосфера хоть какого-то контакта рушится на глазах. Тон речи дроу покрывается коркой льда, а ладонь немедленно сходит с шеи, вновь погружая в холод. — Зарр не учил своих отродий не шастать по чужим территориям?       Учил. Не поясняя деталей, просто заявляя, где ходить, а где прогулки наказуемы. Чертовски неудобное правило, которым все рабы пренебрегали время от времени. Видимо, на этот раз территория была ее. И Петрас — как, собственно, и сам Астарион — в ту злополучную ночь ступил туда, где его не должно было оказаться.       Тогда почему один мертв с кишками наружу, а сам бледный эльф живее всех живых, не считая проклятия нежити и паразита в голове? К слову о нем… — Ах, так вот, в чем твой интерес, — цедит отродье. — Поймать нарушителя границ и подсадить личинку ради… — Астарион активно машет в воздухе рукой, не в силах сдерживать эмоции. — Превращения в мозгоеда?! — Не совсем. Пей, — надзирательница снова кивает на кувшин, и бледный эльф настороженно повинуется.       Астарион никогда не был особо любящим братом, предпочитая держаться особняком от остальных отродий. Поддержка? Сочувствие? Сожаление? Боже упаси! И все-таки выпотрошенное тело Петраса слишком явно всплывает в сознании, вызывая еле сдерживаемый приступ рвоты. Каждый новый глоток грозится расплескаться по полу камеры.       Дроу заламывает руки за спину и поясняет таким обыденным тоном, будто происходящее ее совершенно не смущает: — Первое отродье было поймано с поличным и доставлено в обитель моего бога в качестве подношения. Не смогла удержаться и не исследовать, как устроен вампирский организм, — тень маньячной кровожадности сверкает в серых глазах, и это выглядит действительно жутко. — Исследований он не пережил, но основные нюансы я поняла. А вот ты, — дроу закусывает нижнюю губу. — Точно так же оказался не в то время не в том месте, за что и был схвачен баалистами. Закончил, впрочем, на моем столе с конкретной целью: использовать полученные знания на практике.       Астарион держится изо всех сил, чтобы действительно не блевануть всей выпитой кровью. — Мне было интересно, возможно ли вылечить вампира от его недуга, но стабильных результатов это не принесло. И тогда мне стало интересно: а в чем отличие иллитида, выращенного из вампира, от обычного? И тут, — очередной маниакальный взгляд и наглая, слишком едкая усмешка. — Опыты дали осечку. Ведь прошло уже две чертовых недели, а паразит в твоей голове даже и не думает обращать отродье в мозгоеда.       Резкое движение — и Астариона вновь хватают за плечо. Знакомое приятное тепло вновь разливается по телу, но хочется скинуть его, скрыться и убежать куда глаза глядят. Она долбанутая, — нет, ебанутая, — и все инстинкты говорят спрятаться и затаиться там, где она не достанет.       Да только куда он улизнет? — А знаешь, чем я тебя согреваю, кровосос? Заклинанием света, — прищуривается дроу. — Да-да, тем самым, от которого вы, вампиры, уже давно должны сгореть до пепла. Но почему-то именно после внедрения личинки ты перестал на него реагировать как нежить, — ладонь резко отстраняется. — А загадка с твоими шрамами интересует меня едва ли меньше остальных нюансов. Интересный вышел опыт, не правда ли?       Не выдержав такого наплыва информации, отродье все-таки полощет выпитым на пол. Рвотные позывы продолжаются, Астарион икает и сплевывает кровью. Невозможно. Отвратительно. Ужасно. Подопытный? С личинкой? Выживший там, где по всем законам мироздания не должен был? И… не реагирующий на свет?! Вновь прокашлявшись, вампир неловко обтирает губы ладонью и хрипит: — Ты поехавшая. — А ты нет? — Дроу зубоскалит в ответ. — Посмотри на себя: не слышишь зова уже больше дюжины дней, а все еще кличешь Зарра хозяином. — О, и как же мне его звать? По имени? По регалиям? По-семейному, может? — Ошибкой прошлого. И больше ты к нему не попадешь, если не будешь творить идиотские вещи.       Ха! Легко сказать той, кто не сотрясается от холода в сырой камере. В кандалах, черт знает где и в компании личности, что так вдохновленно говорит, что буквально ставила на тебе опыты.       С другой стороны, если все еще не убила и не отнесла обратно на опыты, значит вампир для чего-то ей нужен. Как занятный эксперимент? Питомец? Ошибка, приведшая к открытию нового? Как… — Я предлагаю тебе возможность, — дроу прерывает все мысленные тирады. — Я выпускаю тебя из камеры в свободное плавание, где ты делаешь что угодно и как угодно. Взамен ты обязуешься не пропадать надолго и раз в несколько дней являться на обследование.       И без того не выдерживающий поток информации мозг хаотично пытается сопоставить куски пазла воедино. Астарион не чувствует зова хозяина. Следовательно, его уже либо сочли мертвым, либо маньячка не врет, и неведомым образом паразит буквально отрезает связь с его лордом. Что из этого получается? Что он… свободен? Насколько это возможно?       Бледный эльф прикидывает варианты: не ходить по территориям вампиров и не высовывать носа лишний раз звучит… разумно. Если он покажется где-то близ Зарровских владений, то на Астариона моментально выйдут, проследят, доставят обратно и сдерут три шкуры. Или будут убивать медленно и мучительно. В особенности после всего, что он посмел сказать про лорда. И дроу это прекрасно понимает, а защищать от ошибок не станет.       …Или?       А в чем заключаются ее правила и каков личный интерес? Вероятно, маньячке просто интересно, как подопытная крыса будет ощущать себя на воле и через сколько обратится в мозгоеда? Если вообще обратится. И если у нее есть доступ к личинкам, то, вероятно, есть и некий контроль? Тогда вампиру определенно стоит держаться близ баалистки. Хотя бы ради своей целостности.       Свобода — относительна, и больше походит на огромную птичью клетку, но… это же лучше того, что было раньше, верно? Не выдерживая такого скопа информации и мыслительного процесса, бледный эльф устало выдыхает: — Договорились.