Черное и еще чернее

      Очередная ночь выходит на редкость мерзкой. Только закончившийся проливной дождь, пустота на улицах и, кажется, полностью вымерший город. Кто вообще захочет выходить на свежий воздух под угрозой попасть под ливень или промочить единственную пару изношенных ботинок?       Только тот, чьей стихией является ночь.       Вампирское отродье тихо шагает между темных улочек Нижнего города. Свободно, вальяжно даже, будто не страшась и не испытывая никаких неудобств. Маршрут выверен, темные участки видны издалека, и остается лишь огибать лужи и прятаться от лунного света, что вот-вот грозится выйти из стремительно уходящих туч.       Ночью спокойно. Свежо. Тихо. Практически свободно, как если бы тот, кто мерно шагает по темному переулку вообще знал истинное значение этого слова. И можно лишь прикрыть глаза и вдохнуть носом влажный воздух, что еще не успел перемешаться с вонью помоев города. У него все-таки есть еще немного времени до того, как придет черед охоты. Впрочем, как будто здесь ловить нечего.       Что такое «свобода» Астарион уже не помнит. Говорят, это возможность делать что хочешь и когда хочешь. Так, как заблагорассудится, невзирая на чужое мнение и огибая рамки приличия и неприличия. Разумеется, приходится подчиняться общественным нормам, но… все, что не запрещено, то разрешено, верно? Как жаль, что в его списке запрещенного так много пунктов, что едва ли из них можно вычленить что-то, что забыли внести.       Первые отблески луны падают прямо перед ногами, и умудренное опытом вампирское отродье предусмотрительно ныряет под плотный навес ближайшей постройки. Капля едва закончившегося дождя стекает с навеса и падает в лужу у ног. Вода идет кругами, и лунный свет отблескивает от отражения. Лучше уж дождь, чем чистое небо. Иногда случаются те ночи, когда поволока туч так плотна, что свет почти не пробивается, и можно гулять по городу без труда и неудобств. В промозглый ливень хотя бы можно взять зонт и не знать бед. Но бывают и такие, как сейчас. И если присмотреться, то можно углядеть не только сам шар ночного светила, но и размытые, едва заметные пятна на поверхности.       Присмотреться всего на мгновение, чтобы увести взгляд и зашипеть от боли. Не убьет, конечно, но все тело будет щипать и пронизывать мелкими иголками, а глаза нальются кровью. Это можно вытерпеть, но тогда от нарочито идеального бледного лица останется лишь одно название, и на время его образ будет похож на больного чесоткой, лишаем или чумой. Тогда даже нищий не поведется.       Астарион издевательски ведет бровью, окидывая навес. Занятно, что островком безопасности служит именно Киот Штормового берега. В чем его смысл? Кто туда ходит и о чем просит? О последнем, впрочем, догадаться несложно: денег, здравия и долголетия отпрыскам. Реже — благословения, совсем нечасто — что-то конкретное. У простого люда запросы столь же пространственны и размыты, как и божественное вмешательство. Астарион позволяет себе кривую усмешку: то есть никакое. Сколько раз, проходя мимо, он оборачивался вслед и просил хоть о какой-то благости? А слышал ли кто-то его молитвы, когда одинокое вампирское отродье нарушало полуночную тишину вечно открытого киота своими шагами?       Точно нет. Плевать боги хотели на тех, кому нужна помощь. А на искаженного проклятием нежити вампира — тем более. Но все-таки мысли неизменно крутятся вокруг неочевидной, скользящей на периферии сознания, просьбы. И даже сейчас, стоя в тени под навесом киота, Астарион думает лишь об этом, в тысячный раз впиваясь взором в резные колонны главного входа. Будто бы боги могут его услышать даже тут.       «Господи, если ты есть, сука, помоги».       И у мысли этой нет обращения к конкретному божеству. Просто отчего-то кажется, что любой, даже самый темный бог и его благодать лучше, чем состояние, в котором отродье находится уже два столетия своей жизни.       Застрявший под навесом эльф удрученно смотрит под ноги. Что ж, видимо сегодня вновь придется ходить под землей. Астарион морщит нос, скользит цепким взглядом по сторонам, и, убедившись, что ни одна душа в округе не приметит, наклоняется и подцепляет канализационный люк. А как боги реагируют на то, что прямо у стены их общей обители одно неприметное вампирское отродье открывает крышку канализации ради охоты?..       Достаточно лишь приоткрыть наполовину — бледный белокурый эльф слишком худощав и может пролезть, кажется, куда угодно при должной сноровке. Но парадное одеяние — если эти беспощадно сожранные временем вещи можно так назвать — портить не хочется. Недолго думая, эльф цепляется за отвесную лестницу и бесшумно задвигает крышку люка обратно.

***

      Обстановка под землей, как и всегда, омерзительная: грязно, скользко, холодно, а вонь в отдельных местах стоит невыносимая. Но только так Астарион может добраться от одной точки города до другой, не рискуя своей шкурой. Логика проста: сначала выходишь на охоту близ самых больших скоплений народа в Нижнем городе. Парки, полуночные торговые ряды, таверны — в ясные дни кого-то да удается подцепить. В отдельные районы города соваться нельзя — хозяин не объясняет почему, но за неповиновение карает, пожалуй, слишком жестоко. В прошлый раз Далирии не помогли даже ее врачебные навыки. Повторять ее опыт Астариону не хочется.       Иногда пускают в Верхний город. Там, конечно, хочется задержаться на подольше: обилие роскоши, свободы и запахов будоражит разум. Но случаются такие вылазки слишком редко. Богачей не так много, где каждый на счету, а новое лицо замечают издалека. Очередь Астариона соваться в Верхний была два месяца назад. Но подождать еще парочку — и, может, заслужит свою ночь. Несколько часов, что протекут в одно мгновение — но и того достаточно.       Но все чаще и чаще приходится ходить долгими путями до соседних деревень и выселок близ города. Туда, куда стекаются все приезжие, и где твоего лика никто не признает, не вспомнит, и от твоих деяний никому не будет дела. Приезжие — потные, вонючие, мерзкие, но иного варианта нет. Дело обстоит за малым. Заплатить пару медяков на комнату, отработать как учили столетиями, поманить — и можно быть свободным на какое-то количество дней. Астарион затрудняется сказать, что хуже: участвовать в очередной вылазке или коротать время в отсыревшем от холода замке хозяина в ожидании своей очереди.       Нет, определенно самое мерзкое — это шарахаться по вонючим канализациям от места к месту. И оттого вампирское отродье предпочитает не прикасаться ни к чему и не дышать лишний раз. Последнее, впрочем, не особо и требуется, но привычки сильнее здравого рассудка. Ведь если он не будет дышать, то лишь признает, что от живости не осталось и следа. Да и жертвы вылазок обязательно заприметят того, кому дыхание не требуется. А это чревато последствиями и наказанием за неудачу.       Астарион резко сбивает шаг и, в моменте наплевав на омерзение, приникает к каменной стене, зажимая нос ладонью. Зажмуриться, отвлечься, не дышать и не думать. Ведь абсолютно все существо, изголодавшееся и не пившее слишком долго, чует кровь. До отвращения и зуда в клыках яркую на запах и находящуюся слишком близко. То ли где-то в радиусе ста метров кого-то режут, то ли разделывают дичь, то ли…       Мертвецы в канализации не редкость, ведь не одни вампиры заприметили эти мрачные сырые стены как убежище для всех возможных злодеяний. Убийцы, культисты, нищие, гильдии, простые барыги — иной раз жизни под землей кипит чуть ли не больше, чем наверху.       Чуткий нюх перечит разуму и вычленяет конкретный запах. Эта кровь странная. Не терпкая или сладкая, что чуется и за милю. Словно… протухшая? Обычные трупы так не воняют. Да и на вкус они, вероятно, не менее мерзкие. Даже изголодавшееся отродье такое трогать не будет — как минимум побрезгует. Как максимум, потом будет блевать весь вечер. Вдовесок провоняет мертвечиной — как если бы родного трупного запаха тела мало — и потом еще получит от хозяина. И все-таки… нет, посмотреть он обязан. Быть может, если это труп, то убийцы ушли слишком далеко, и у него будет шанс их выследить? Тогда вообще не придется идти до городских выселок и обратно.       А если их несколько? Что ж, отрабатывали и не такое.       Ноги сами несут в направлении запаха. Свернув из-за угла, вампир выходит на развилку и замирает в непонимании.       Кажется, что над телом измывались целую вечность. Кровь перемешивается с скользким камнем канализации, размывается подтеками и стекает прямо в сток. Взгляд рубиновых глаз скользит от крови вверх до тела, и Астарион зажимает рот ладонью, чтобы не заблевать всю округу. Труп неестественно вывернут чуть ли не наизнанку, кожа частично срезана, а внутренности торчат слишком явно. Вот вываливаются кишки, а тут через кости грудины проглядывается ныне мертвое сердце. Звериная грубость, будто… к горлу подступает ком, и Астарион неверяще таращится. — Петрас?..       Это невозможно. Не может быть. Исключено. Абсолютно точно это бред его больной, обезумевшей от голода головы!       Петраса не видели уже с месяц в поместье хозяина. Думали, что сгинул или ненароком подставился под солнечный свет да сгорел — ведь не нашли никаких следов беглого отродья. Но развернувшаяся картина вселяет четкое осознание, что его явно пытали и держали взаперти. Там, где хозяин не доберется. Так, чтобы даже сильнейший зов не смог заставить вернуться обратно. Те, кому под силу одолеть слишком разумную и сильную нежить. Никто не может так просто и зверски убить чертово вампирское отродье!       Мозг хаотично перебирает все варианты. Кто может убить вампира, пусть это и отродье? Выученный охотник на нежить? Головорез? Особо ретивый жрец? Умелый маг? Явно знающий, как обездвижить, лишить возможности реагировать на зов хозяина, и четко ставивший целью убить самым жестоким способом.       А что Астарион скажет хозяину по прибытии? Что нашел Петраса? Что его распотрошили как дичь? Что он совершенно не знает, что произошло и кто может быть виновником? Ведь даже такой слабый по меркам вампиров представитель нежити кратно сильнее любого смертного создания. Быстрее, ловчее, и…       Резкое движение, шорох, тихое биение сердца — вампир моментально теряет в мыслях и напрягается. Астарион разворачивается и цепким, хищным и мечущимся взглядом скользит по пространству канализационного прохода. Нет, определенно не крыса — ее бы он услышал и за милю. Да и звук перебирания мерзких лап у них характерный. Летучая мышь? Хозяин?. Отродье вскидывает голову. Тоже нет. Тогда что за…       Удар проходится по макушке резко и неожиданно. Бледный эльф шипит от боли и звезд в глазах, падая на колени. — Стойте! — Голос резко перескакивает на фальцет и отскакивает от стен канализации. — Это не я, клянусь!       Второй удар. Третий. Жесткие, выверенные, абсолютно не щадящие. Висок, макушка, шея. Все, что видит вампирское отродье перед отключкой — гора кишок Петраса, темный плащ нападавшего и бесшумные шаги. Последний раз болезненно выдохнув, Астарион отключается, падая лицом на пропитанную слизью и помоями каменную кладку канализации.

***

      Первое ощущение — покалывание. Это привычно, когда ходишь под лунным светом, где позже кожа трескается до кровавых рытвин. Следом обязательно должно последовать жжение и немыслимая вонь пали и тухлятины, ведь как еще должен пахнуть вампир, горящий на любом свету, что не язык огня, мажущий по стенам? Но это ощущение… странное, непривычное. Немного кусачее и отдающее онемением в запястьях и кончиках пальцев, но не более того. Словно кто-то с небольшим, легким нажатием монотонно тычет в ладонь зубочисткой или совсем слабым разрядом бьет молнией по руке. Астарион хмурится, не открывая глаз и тянется к ладони скинуть столь непривычное ощущение.       Но тело не слушается. Мысленная вспышка хаоса вырывает из неги ощущений, и вампир резко открывает глаза. Перед взором все плывет, оранжевые пятна бликуют в глазах, и сфокусироваться не представляется возможным. — Надо же, у этого желтые.       Незнакомый голос звучит издалека, будто где-то сзади. Или спереди. Или в его голове. Повсюду и нигде. Еще одно движение — тело слушается, но ладонь не двигается с места. Следом ищет ощущение. Целый ворох: щекочущий разряд по позвоночнику, холод металла и внезапно подкатывающая к горлу тошнота, а к телу — слабость. На периферии сознания звучит чей-то омерзительный восторженный визг, перед глазами вновь бликует, копошится, сверкает, загораживает, но четкий силуэт все так же не предстает перед глазами. — Что…       Еле слышную слабую речь бесцеремонно прерывают. В сознание вторгается тепло. Мозг определяет: это чья-то ладонь. Или палец. Но его губ абсолютно точно касаются, пресекая все попытки на корню. Ладонь приятно пахнет жизнью и кровью. Терпкой, бурлящей в одном прикосновении и такой соблазнительной. Не чета ни крысам, ни нищукам, от кого за версту веет заражением, ни истлевшим в канализации трупам. Открой рот, обнажив клыки, впейся резким движением — и голод будет хотя бы временно утолен. — Ну что за подарок, — снова заводят где-то в сознании. Или наяву? — Поразительно живучий. Тащи контейнер, — а вот это уже звучит строже и команднее. — Хочу попробовать.       Тепло прикосновения на губах исчезает. Еще момент — или целая вечность — и по телу вновь проходит разряд. Приятное покалывание и щекотка исчезают, растворяются в вспышке боли, и Астарион может лишь жалобно взвыть от агонии, вновь проваливаясь в глубины сознания.