AGAPE

— Далеко собрался? — Хёнджин появился за спиной Чана совершенно бесшумно. Альфа сглотнул и медленно повернулся, натыкаясь на осуждающий взгляд омеги, поймавшего его с поличным. — Домой, — честно ответил он, поправляя футболку, которую с таким трудом надевал больше пяти минут. — Я ненавижу больницы. Мне тут точно не полегчает, — все равно пытается оправдаться. Он уже проходил через этот разговор чуть ранее с папой, а потом с Джисоном. Настало время финального босса. — Дома ты сразу же начнешь работать! — возмущается Джинни, уперев руки в бока. Его злит безответственность этого человека к своему здоровью. Но повышать голос заставляет даже не злость, а испуг за своего дурака. — Ты пришел в себя меньше суток назад! — И уже отлично себя чувствую, — упрямится Чан, резко хватает с койки толстовку и морщится от прострелившей ребра боли. — Ага. Так отлично, что тебя всего перекосило… — Джинни, в этом я тебе не уступлю, — они сталкиваются взглядами. Оба упрямые, убежденные в собственной правоте. Хёнджин это и сам уже понял, что заранее проиграл, хоть и старался упираться до последнего в глупой надежде. Если Чан чего-то хотел, его невозможно было переубедить, и всё же, глядя на опущенные плечи, закрытый повязкой глаз и царапины по всему телу, у него возникало естественное желание привязать Чана к койке и залечить так, чтобы больше неповадно калечиться было. Двое суток, что альфа провалялся в отключке, слишком сильно повлияли на Джинни и его душевное состояние. — Я буду пить те же лекарства и менять повязки дома. Продолжу лечиться и, если вдруг почувствую хоть малейшее недомогание, тут же вызову доктора. Договорились? — предлагает Чан компромисс, на который в данный момент готов пойти, если Джинни будет легче. — Торжественно клянусь, что буду сидеть дома. Хёнджин вздыхает и молча начинает собирать его вещи по палате, всем своим видом показывая, насколько он недоволен решением альфы, но в то же время уступает ему. Виен рассказал, но скорее проболтался, о взаимоотношениях Чана и больниц, и сказал, что он наверняка захочет сбежать, как только сможет стоять на ногах дольше пяти минут. С одной стороны, у Хёнджина есть чёртово чувство вины, ведь это из-за его отъезда Чан когда-то довёл себя до истощения, и поэтому не может продолжать настаивать. С другой… С другой, он просто боялся, что альфе станет хуже и рядом не будет специалистов, способных достать его с того света. Его собственные познания в медицине заканчивались где-то на способности обработать царапину и приклеить пластырь. Пользы от него точно будет немного. В такси они едут молча. Джинни поглаживает голову Чана, которую тот уложил ему на плечо, и смотрит на покрытый снегом город, мелькающий за окном, думая о том, как сильно изменилась его жизнь за последние месяцы. Раньше время казалось ему вязким, растянутым, словно пружина, которую теперь резко отпустили, ускоряя события. Каждый месяц легко равнялся году по насыщенности событиями, и от такой концентрации впору было сойти с ума. Но Хёнджин честно себе признается, что готов был мириться с этим, если это означало быть рядом с Чаном. А теперь вдруг его голову заполнили сомнения. Не в своих чувствах. Нет, в них он как раз не сомневался ни секунды. Но эти два дня, после того как услышал разговор Минхо и Чонина у кофейного аппарата о том, что Джинни отвлекает Чана и является его самой большой слабостью, омега не мог не думать о том, что, возможно, им было бы лучше не встречаться вновь, не продолжать с того, на чем остановились. Стоило пройти мимо, когда Чан предложил прокатиться, не надо было давать ему номер, не надо было отвечать на сообщение, не надо было соглашаться на встречу. Нужно было улететь обратно в Китай с Ханылем, выйти за него замуж и… Нет. Все равно нет. По правде, Хёнджин ни о чем не жалеет, кроме упертости и благородства Чана. Повторись все вновь, Хёнджин точно так же сел бы в машину, дал свой номер, ответил на сообщение, согласился на встречу и отдался на заднем сиденье автомобиля. Хёнджин бы повторял это снова и снова. Разве их чувства могут быть ошибкой? Разве могут они быть чем-то, о чем стоит сожалеть? Нет. — Может, закажем еду? — предлагает Чан, заходя в квартиру, и падает на диван с тихим кряхтением, чувствуя себя столетним стариком. Действие обезболивающего понемногу проходило, и боль подступала, медленно постукивая в висках. Он ловит проходящего мимо омегу за руку и тянет на себя, пока тот не оказывается у него на коленях. — Хватит дуться, Джинни, ну. Я правда ненавижу больницы всей душой. И ты же слышал доктора — со мной всё в порядке. — Я испугался, — сдается Хёнджин, обнимает его за шею и утыкается в щеку носом. — Я знаю. Мне жаль, что так вышло… — Чан обнимает его в ответ, прижимает к себе так крепко, как только может, и, повернув голову, целует. Хёнджин отвечает аккуратно, боясь навредить любым резким движением. Бан Чан хотел бы сказать про случайность, про статистику и кирпич, упавший на голову, но вряд ли Джинни оценит в таком состоянии его попытки успокоить заезженными фразами про внезапную смертность человека. — Давай поужинаем, я выпью горсть прописанных доктором таблеток, и мы посмотрим что-нибудь? — Хорошо… — шмыгает носом Хёнджин и лишь сильнее вцепляется в него, не в силах отпустить. Ему нужно ощутить в руках горячее тело, почувствовать запах кедра и биение сердца под ладонью. Ему нужно убедиться, что всё в порядке и их история продолжается и заканчиваться не собирается. Не так.

✽✽✽

Ночью Чан просыпается от вибрации под подушкой. Убедившись, что омега продолжает спать, он берет оба телефона и тихо, крадучись, уходит в гостиную, морщась от головной боли. Он проверяет свой повседневный смартфон, но там только уведомление от какого-то приложения, поэтому Бан Чан откладывает его в сторону и снимает блокировку с телефона, который был предназначен только для экстренных случаев, и только четыре человека знали его — Чанбин, Джисон, Минхо и Минги. Если сообщение пришло на него, значит, это было что-то серьезное или секретное. Или и то, и другое. Хёнджин застаёт его утром перед окном гостиной. Чан стоит к нему спиной, скрестив руки на груди, и смотрит на просыпающийся город, настолько поглощённый раздумьями, что даже не слышит приближения омеги, пока тот не обнимает его со спины. — Ты вообще спал? — сонливость в голосе не скрывает нотки обеспокоенности. — Конечно, — Чан натягивает на лицо очень убедительную улыбку, поворачивается в тонких руках и притягивает к себе лохматого Хёнджина, слишком милого после сна, чтобы его не тискать. Рубашка шелковой пижамы съезжает, обнажая хрупкое плечо, и альфе приходится напомнить себе, что он не животное и набрасываться на своего парня не собирается. По крайней мере, пока они не поговорят. — Давай уедем? Хёнджин с минуту молчит, думая, что ему показалось. Чан предлагает ему уехать? Это сон? Или он проснулся в параллельной реальности, потому что его по какой-то причине перестала существовать? — Что? — Давай уедем? — терпеливо повторяет Чан, слегка отстранившись, и смотрит здоровым глазом на Джинни. — Ты серьезно? — робкая улыбка вздергивает уголки губ Джинни, а в потухшем взгляде снова загораются искорки. — Серьезно, — кивает Бан Чан, приглаживая волосы своего омеги. — Папа, Сынмин и Чонин улетают завтра вечером. Минги и Джиён тоже. Я подумал, что ты мог бы полететь с ними, а я бы прилетел через недельку… — Нет! — тут же мрачнеет Хёнджин и пытается вырваться из рук этого жалкого лгуна, каким его сейчас видит. — За идиота меня держишь? Отпусти! Меня отправишь, а сам не прилетишь! Да отпусти же! — Успокойся и выслушай меня, Хёнджин! — Чан непроизвольно тоже повышает голос. В висках снова пульсирует, мешая здраво мыслить. Он удерживает дергающегося омегу и прикусывает губу, чтобы одна боль отвлекла от другой. — Мне нельзя сейчас летать, понимаешь? Как только доктор разрешит, я сразу же прилечу следом. Обещаю, — Чан думает, что его язык обязательно отсохнет. Отец говорил никогда не давать обещаний, если не уверен, что сможешь их сдержать. А альфа сейчас по-честному ни в чем не уверен, кроме своего настойчивого желания защитить Хёнджина и свою семью. — Пожалуйста, Джинни! Мне будет спокойнее, если ты будешь с папой и мелкими. — Зато мне будет неспокойно, пока ты будешь здесь! — огрызается омега уже без прежнего пыла, обмякнув в объятьях Чана. — Почему я не могу подождать с тобой? Полетели бы вместе! Почему пытаешься меня отослать? — Да господи… Я не пытаюсь тебя отослать! Я пытаюсь защитить тебя и спасти свою последнюю нервную клетку. Еще раз говорю — мне будет спокойнее, если я буду знать, что вы в безопасности! Я бы как раз закончил все дела и прилетел. Со мной останутся Чанбин и Джисон с Минхо. Можем каждый день говорить по видеосвязи, хочешь? Могу писать тебе сообщения каждый час, — закапывается Чан еще глубже. — Минхо наверняка будет отправлять тебе ежедневные отчеты… — Мне надо подумать, — устало перебивает Хёнджин, наконец отстраняясь и пошатываясь направляясь в ванную комнату. Умом он понимает, что Чан говорит здравые вещи — он одновременно и слабость альфы, которой могут воспользоваться, и отвлекающий фактор для самого Чана. Как ни крути, без него тому будет действительно проще. Хотя, если бы не разговор Минхо и Чонина, он бы и до этого понимания не дошел. Но сердцу неспокойно. Что-то внутри буквально вопит о том, что Чан что-то от него скрывает и пусть не врет даже, но точно не договаривает. Хёнджин на самом деле сознательно не вникал в дела Чана и его противостояние с каким-то чиновником. Ведь если он ничего не знает, никто не сможет вытянуть из него информацию. Раньше такая позиция была актуальна из-за угрозы со стороны мятежников. Теперь же, когда их верхушка томилась в заключении, ожидая расстрела, а мелкие объединения были рассеяны или затаились до лучших времен, Джинни уже жалеет о своем решении, потому что не видит картины целиком и не понимает всех рисков. Хёнджин не знает, как ему поступить. Он упирается дрожащими руками в раковину и смотрит на свое отражение в зеркале. На спутанные волосы, темные круги под глазами и испуг на дне зрачков. Он знал, что с Чаном просто не будет, и все же глупо надеялся, что их любви будет достаточно. Что перед ее силой даже внешний мир отступит. Ага, как же.

✽✽✽

Чан провел половину ночи в раздумьях. Сообщение с тонной ошибок, явно написанное в спешке, в любом случае уже не дало бы заснуть. Точнее, содержимое этого сообщения и смысл, который скрывался за строками. Чан доверял Чанбину как себе, а может, даже больше. Он себя без этого человека и не помнит, будто они родились вместе, хотя разница в возрасте в год явно указывает на обратное. Они даже не пытались вспомнить, как познакомились, потому что это случилось еще до того, как воспоминания начали сохраняться в маленьких головушках. Виен как-то обмолвился, что это произошло на пляже, куда семьи Бан и Со приехали в одно время. Чанбин жевал песок, а мелкий Чан, видимо решивший, что тот хочет есть (и уже познавший в прошлом сезоне, что песок для еды не подходит), отдал свой стаканчик с кусочками фруктов. Обжора Бин их жадно слопал и больше от Чана не отходил. А потом они оба закатили истерику, когда пришло время расставаться, и родители приняли решение обменяться контактами и хоть иногда позволять сыновьям поиграть. Потом один детский сад, одна школа… У Чана действительно не было человека ближе. Даже родной брат уступал другу. Бин был сундуком с секретами и постыдными признаниями альфы, Бин был тем самым плечом, на которое Чан всегда мог опереться. Чанбин первым узнал, что Бан как дурак влюбился в мелкого Хвана, когда тот вернулся в школу после каникул, четырнадцатилетним и так приятно пахнущим апельсином, что ходил за ним по пятам, не имея сил оторваться. Подшучивал, но как-то по-доброму, а потом и сам начал мелкого защищать, да помогать ему, когда Чана рядом не было, ведь был уверен, что Хёнджин — будущий омега его бро. Со первым узнал, что они начали встречаться, будучи свидетелем пьяной речи Хёнджина. Он был тем, кто сказал толпе подростков: «Расходимся! Не на что тут смотреть!». Он первым узнал, какие мысли поселились в голове друга из-за Чхве Бёнхо. В самые тяжелые моменты Бин был рядом и поддерживал, где словом, где делом, а где просто молчаливым присутствием. Перед ним Бан Чан был открытой книгой. В его голове не было ни одного закутка, содержимое которого бы не знал Со, но это работало в обе стороны, поэтому Чан знал также все тайны и переживания Чанбина, знал, что тот завидует отношениям Джисона и Минхо; знал, что тот невыносимо скучает по родителям; знал, что друга испугал факт внезапного отцовства и на самом деле ему понадобилось две бутылки виски, чтобы напиться, запаниковать, смириться, а после и обрадоваться. Чан знал, что Бин точно так же испугался своих чувств к Феликсу, прекрасно понимая, что кандидатура выбрана максимально неудачно, но глупое сердце не спрашивало, к кому привязаться. Бан Чан всегда доверял Со Чанбину. Доверял и сейчас. Поэтому отправил в ответ лишь: «Я понял. Так и сделаем. Дай мне пару дней. И будь осторожен». И смирился с тем, что его враг сделал шаг первым, а значит, придется подстраиваться. Осталось самое сложное — отправить Хёнджина в безопасное место. — Нет, — сразу же несется в ответ из трубки после того, как Чан быстро, но емко обрисовал ситуацию почти шепотом, чтобы не разбудить Джинни. — Ты обещал, Джиён, — давит он. В ответ — лишь громкое и явно недовольное пыхтение. — Он меня возненавидит… — И меня, — выдыхает Чан и сбрасывает звонок. Лучше пусть ненавидит, зато будет жив и здоров. Если так досталось Феликсу, который с Бином всего раз переспал и уже месяц не виделся, то что могут сделать с Джинни? Он даже представлять этого не хотел. Поэтому собирался отправить его со своей семьей, Минги и Джиёном в Испанию. Сынмин и Минги смогут обеспечить им защиту, а омеги не дадут впасть в уныние. По крайней мере, Чан очень на это надеялся. Хёнджин не должен страдать из-за такого, как он. После утреннего неудавшегося разговора Хёнджин тенью по дому ходил, задумчиво пялился в одну точку и отвечал односложно. Чан понимал. И обиду, и войну, которая наверняка развернулась в голове омеги. Может, Джинни сейчас и вовсе жалеет, что снова влез в отношения с ним. Чан и это поймет. Сам он жалеет лишь о том, что пока не может подарить Хёнджину лучшую жизнь и не уверен, что когда-нибудь сможет. Жалеет, что подвергает его опасности и заставляет переживать. И все же молчание убивает его. — Хочешь, сходим на свидание? — Ты не до конца оправился… — Тогда устроим свидание дома, хочешь? Я закажу ужин и цветы. Мы можем красиво одеться, накрыть на стол и представить, что сидим в ресторане… — С самообслуживанием? — фыркает Хёнджин, выдавая первую яркую эмоцию за последние часы. — Я могу нанять официанта. И даже музыканта. — Фу, нет. Никаких посторонних! — омега морщится. Он терпеть не мог, когда незнакомцы оказывались на его территории, и Чан с ним всегда это чувство разделял, но если омега захотел бы воссоздать атмосферу ресторана в домашних условиях, он бы нанял и официанта, и музыканта, и повара. Да хоть цирковую труппу. Главное, чтобы Хёнджин был доволен. — Тогда я буду твоим официантом, — снова пытается альфа. — Ты с трудом ровно ходишь, — качает головой Джинни и придвигается ближе к Чану, чтобы положить голову ему на плечо. Он решение, на самом деле, уже принял. Он уедет. Если бы от присутствия здесь зависела только его жизнь, Хёнджин остался бы и плевать на все доводы Чана. Но оставаясь, он подвергал своего альфу еще большей опасности. Поэтому решение было очевидным. Осталось лишь с ним смириться. — Тогда предлагай. Чем ты хочешь заняться? — Хочу много попкорна. Карамельного и сырного. Посмотрим фильмы, устроим кинотеатр дома. — Хорошо, — Чан кивает и укладывает голову на голову омеги, трется щекой о мягкие волосы, в руке сжимает левую руку Хёнджина и думает совсем неуместно о том, что безымянному пальцу парня не хватает кольца. — Я закажу еду и попкорн, а ты выбери фильмы. — И сваришь горячий шоколад? — И сварю горячий шоколад, — усмехается Чан. Что-то в жизни всё же не меняется, и вкусы Джинни — живое тому доказательство. Он делает несколько заказов, пока Хёнджин скидывает у дивана подушки и пледы, превращая пол в огромное лежбище, а потом варит обещанный горячий шоколад и незаметно выпивает дополнительную порцию анальгетиков, потому что стук маленьких молоточков в голове становится совсем невыносим. Первый курьер привозит огромный букет, и Джинни, прекрасно понимая, что так Чан пытается загладить вину, все равно не может удержаться от довольной улыбки и не восхищаться красоте цветов. Второй доставляет попкорн и целый пакет любимых снеков омеги. Чану в любом случае сейчас нельзя питаться всякой вкусной, но вредной ерундой, так что он с улыбкой смотрит на радостно хрустящего чипсами парня и совсем немного завидует. Третью доставку Чан забирает сам и прячет в кармане, а на вопросительный взгляд Джинни, выбирающего фильм, пожимает плечами с самым невинным выражением лица, на которое только способен. Все равно Хёнджин скоро узнает, что это. Пусть пока не кольцо, но на него сейчас Чан уже и не надеялся. Он даже не смотрит фильмы, больше сосредоточенный на ощущении Хёнджина рядом. Любуется профилем любимого, запоминает каждую деталь, впитывает в себя, чтобы сохранить этот образ навечно. Чан на самом деле прощается, потому что не уверен, что будет завтра. Ему хочется верить, что всё пройдёт хорошо и в скором времени он и Хёнджин воссоединяться и больше никогда не расстанутся, но он привык продумывать все варианты развития событий, и поэтому знатная доля пессимизма в его видении собственного будущего тоже присутствует. Альфа достает из кармана маленькую коробочку с тонким браслетом из белого золота, инкрустированным крохотными бриллиантами по всей длине и с одним крупным по центру, берет руку удивленного Хёнджина в свою и аккуратно надевает его, после чего оставляет поцелуи на тонком запястье и каждом пальчике, на которых колец от него нет и, возможно, никогда не будет. Эгоистично хочется, чтобы и чужих не было, но он право решать это завтра потеряет. — Тебе не кажется, что это уже слишком для заглаживания вины? — тихо спрашивает Хёнджин, отставив чашу с попкорном в сторону. — Цветов было более чем достаточно, — у омеги ком в горле встает. — Это выглядит так, будто ты прощаешься… — Я просто тебя люблю, — Чан прикладывает тёплую ладошку омеги к своему лицу и прикрывает глаза, вдыхая запах карамели и апельсина. — Только и всего… — Обещай писать мне несколько раз в день, — умоляющий тон и дрожащий голос режут сердце Чана на куски. — И звонить! — Обещаю, — шепчет он и целует Хёнджина, как в последний раз. Так паршиво он себя никогда не чувствовал.