AGAPE

Чанбин приходит в сознание резко, без прелюдий, и тут же начинает шарить тяжелой рукой вокруг себя в попытке найти телефон Чана, который выронил, потеряв сознание. В больной голове бьется вместе с мигренью единственная мысль о том, что он идиот и службу спасения можно вызвать даже с заблокированного телефона. Но что-то мешает ему двигать рукой, тянет, жалит, а возле уха раздается противный писк. Распахнув глаза, Бин тут же их закрывает, едва не ослепнув от обилия белого и яркого света, резанувшего по сетчатке. Следующая попытка осмотреться уже более осторожная, постепенная. — Господин Со, пожалуйста, не дергайтесь, — обладатель сурового звонкого голоса медленно обретает очертания молодого доктора — белый халат, прямоугольные очки в тонкой металлической оправе, короткие темные волосы. Ничего примечательного, кроме осуждающего взгляда — так смотрят на нашкодившего ребенка. — Я… Я в больнице? — хрипит альфа, раздирая пересохшее горло словами. — А мой друг? Он был со мной… Где он? — Господин Бан в соседней палате, — сухой лаконичный ответ. — К-как он? — Мы стабилизировали его состояние, и ему ничего не угрожает, вам не о чем переживать, — настойчивая ладонь аккуратно давит на плечо, заставляет лежать ровно. Глупый человек, думает альфа, наблюдая, как доктор жмёт на какую-то кнопку аппарата, причин для переживаний у него масса. — Вам нужно отдыхать, — негромко произносит врач, пока тело Бина постепенно становится тяжелее, а мысли — спутаннее. — У вас трещина на ребре и легкая черепно-мозговая травма. Если будете выполнять рекомендации, через пару дней сможете вернуться… Куда он сможет вернуться, Чанбин так и не услышал, отключившись.

✽✽✽

Проснувшись в следующий раз, Бин чувствовал себя намного лучше. Тело болело, как и череп, но в мысли стали яснее. Альфа аккуратно приподнялся и принял сидячее положение, морщась и шипя от боли. На стуле рядом с кроватью зашевелился дремавший Хан. — Эй! — позвал Чанбин друга. — Джисон, твою мать! Просыпайся! — А? Что? — задергался тот на месте, едва не свалившись на пол, и, будь они в другой ситуации, Бин не преминул бы подшутить над неуклюжестью приятеля, но сейчас были более важные темы для разговоров. — О, ты проснулся! Как ты? Что-нибудь болит? Позвать врача? — затараторил Хан. — Не кипишуй, — Чанбин поморщился от шквала вопросов. В ушах появился настойчивый звон и причинял дискомфорт вперемешку с раздражением. — Я в норме. Лучше скажи, как долго я в отрубе провалялся и что с Чаном? Джисон вздыхает недовольно, ничуть не удивленный вопросами, и садится на край больничной койки, мягко толкая друга, чтобы тот снова лег. — Вы здесь два дня. Чан сейчас в норме. У него только сильные ушибы, повреждена барабанная перепонка в правом ухе и перелом мизинца, прикинь. Мизинца! Вы заговоренные, походу… — Но? — чувствуя всей душой какой-то подвох, торопит Со, дрожащей рукой потянувшись к бутылке с водой, стоящей на тумбе. Хан это заметил, сам ее взял, открутил крышку и вручил ему. — Но пока он не приходил в себя. Сильно чем-то приложило по голове. Внутренних гематом, к счастью, нет. Врачи впихнули его в томограф, катали его из палаты в палату. Сказали, что скоро должен очнуться. Хёнджин такую истерику закатил, всей больницей успокоительными отпаивали… — Джисон устало трёт лицо. Он эти двое суток почти не спал, получасовой отруб на стуле в палате Со вряд ли можно сном считать. — Виен, как ни странно, держится лучше, хотя мы думали, что будет наоборот… Чанбин убирает полупустую бутылку на тумбу и откидывается на подушку, впервые с тех пор, как очнулся, выдыхая. Он и не подозревал, насколько был напряжен. — Твой Юмин приходил, — как бы между прочим говорит Хан, возвращаясь на стул. — Очень был удивлен, что в твоем доме теперь нет дверей и окна выстеклены. Видимо, кто-то из парней, что там завалы разгребают, отправил его сюда. — Бля… — напряжение вновь вернулось. — Надеюсь, он без Хару был? — Надейся, — хмыкает Джисон, а Бин тяжело вздыхает и с силой зажмуривается. Голова пульсирует пока еще далекой болью. — Можешь кое-что для меня сделать? — Могу. Но ты скажи что для начала. — Можешь Юмина и Хару отправить пока куда-нибудь? — Посмотрю, что можно сделать. А ты отдыхай, — Джисон легонько похлопывает его по руке и идет к двери. — Лучше долечись нормально. — Спасибо… Мозг Чанбина работает на полную катушку, в голове выстраивается план действий. В первую очередь ему нужно обезопасить сына, потом проведать Чана и как можно скорее вернуться домой. Нужно выяснить, когда его машину заминировали и почему она взорвалась именно в тот момент. Если взорвали специально, значит, убивать их не хотели, просто припугнуть и покалечить. Если взрывчатка сдетонировала случайно, то им нужно быть осторожнее вдвойне, потому что их хотят убрать. Совсем и навсегда.

✽✽✽

Увидев на пороге Минхо с потемневшими кругами под глазами и скорбным выражением лица, Хёнджин понял, что ничего хорошего тот ему не скажет. Не зря он себе весь день места не находил, не зря ему было так неспокойно и тревожно. — Ты только сильно не нервничай, — тоже лучше не сделало, наоборот, Джинни схватился за стену и присел на пуфик, стоящий у двери. Удивления не было. Он будто знал, что рано или поздно что-то подобное случится, но всё равно не был готов. Да и разве можно к такому подготовиться? Минхо ничего толком не говорил, сказав, что и сам не знает точно о состоянии Чанбина и Чана. По словам Джисона, врачи ничего серьезного не обнаружили, что вселяло некоторую надежду на положительный исход. Надежда эта, правда, вскоре рухнула, когда врачи провезли бессознательного Чана мимо столпившихся в коридоре близких альфы, ответив тишиной на все вопросы. Потом, по дороге обратно в палату, все же соизволили проинформировать их, но уже было поздновато. Хёнджин даже не понял, в какой момент начал задыхаться. Лицо Чана, испещренное царапинами, повязка на правом глазу, обожженные кончики волос и абсолютная неподвижность — омеге этого с лихвой хватило, чтобы позволить темным мыслям довести себя до приступа паники. Почему-то вспомнился тот далекий день, когда Юнхо поднимал его с пола аэропорта, шипел в лицо и вел в салон самолета, пока до Хёнджина доходила простая истина: их с Чаном насильно разлучают. Остальное он помнит смутно. Мелькающие лица, пластиковый стаканчик с жидкостью, вкуса которой он не почувствовал, руки Виена, гладящие по онемевшему лицу. Джинни их видел, но не ощущал прикосновений. Страх потерять Чана накрыл с такой силой, что он сам едва не отправился на больничную койку. Виен почти не выпускал его из рук, что-то шептал на ухо, пытаясь успокоить, гладил по волосам и сам тихонько шмыгал носом, пытаясь удержать слезы, быть сильным и передать частичку своей силы старшему сыну. Сейчас, спустя двое суток, Хёнджин сидел на стуле рядом с кроватью Чана, положив голову на край матраса. Виен дремал в кресле в углу палаты. Сынмин и Чонин уехали домой, чтобы поспать, принять душ и привести омегам сменную одежду. Джинни не спит. Он поглаживает мизинцем исцарапанную ладонь Чана, прислушивается к равномерному пищанию аппарата и пытается осознать свою новую реальность. Хёнджин надеялся, что после ареста верхушки мятежников их жизнь станет спокойнее и все остальные разбирательства со своими противниками альфа будет вести исключительно в рамках закона. Каким же наивным он был. Краем уха он слышал разговор Джисона и какого-то мужчины о том, что взрывчатка была приклеена к днищу автомобиля Чанбина и сработала случайно. Скорее всего, где-то рядом проехала тяжелая техника или что-то в этом роде, и от чрезмерной вибрации механизм коротнуло раньше времени. Это была чистая случайность и фантастическое везение, ведь в противном случае Бин сел бы в машину и взорвался к чертовой матери. Хёнджин не хочет снова это переживать. Он не хочет, чтобы однажды Чан не очнулся. Что он будет делать? Джинни либо с Чаном, либо никак, он это понял, когда увидел его бледное лицо и забинтованную грудь. Сможет ли он жить без него? Конечно, да, но что это будет за жизнь? Он так глубоко погружается в пучину своих невеселых мыслей, что не сразу ощущает ответное прикосновение к руке, и только когда Виен позади него начинает шевелиться и, судя по звуку шагов, подходит ближе, он моргает, поднимает голову и встречается с мутным взглядом Чана. Джинни крепче сжимает его руку в своей и прячет лицо в сгибе локтя, шмыгая носом. Он за эти дни на всю жизнь вперед наплакался. Как хорошо, что рядом Виен, способный мыслить здраво. Он помогает Чану сделать глоток воды, чтобы смочить пересохшее горло, и выходит, чтобы позвать врача. — Ну ты чего, маленький? — сипит альфа и пытается улыбнуться — выходит так себе, ведь голова раскалывается, да и всё тело болит не меньше. — Не плачь, Джинни, я в порядке. — Это сегодня ты в порядке, — мямлит Хёнджин, растирая лицо рукавами толстовки. — Хотя разве это порядок? Ты два дня не приходил в себя! — Прости, — Чану больше и нечего сказать. Только просить прощения за то, что заставил волноваться. И, скорее всего, заставит еще не раз. Он уже думал об этом. О том, как не вовремя они снова встретились. О том, что Хёнджину будет больно. И все равно не смог оставить его в покое, сам устроил их вторую встречу и продолжал появляться снова и снова, пока не добился своего. Теперь, на пороге чего-то опасного, но так близко к желанной цели, он не мог отступить. Они стольким пожертвовали, что пути назад уже не было. Речь шла уже не о нем, не о Хёнджине даже, а о десятках людей, пострадавших и продолжающих страдать. О семьях, которые лишились близких. Чан не мог предать их доверие. Скорее всего, он разобьет Хёнджину сердце, и будет прекрасно, если омега его возненавидит и не будет страдать. — Иди сюда, — шепчет на грани слышимости, протягивая руку, и обнимает худое тело, когда Джинни аккуратно ложится рядом, положив голову на его грудь. Чан эгоистично ворует его тепло, эгоистично любит его. Ведь иначе предпочел бы любить на расстоянии. Он вдыхает полной грудью аромат апельсина, до боли в ребрах, желая, чтобы тот впитался в него. А открыв глаза, Чан видит Джиёна и Минги на пороге палаты. Взгляды бывших супругов пересекаются, и омега, тяжело сглотнув, смотрит на сжавшегося у его бока Хёнджина. Оба надеются, что выполнять свое обещание Джиёну не понадобится.

✽✽✽

Чанбин, несмотря на яростные увещевания доктора, наглотавшись обезбола, натягивает спортивный костюм, любезно привезенный Джисоном, садится на край больничной койки, чтобы перевести дыхание, и берет с тумбочки свой телефон, покрытый трещинами и пылью, но удивительно работающий. Смахнув грязь с экрана салфеткой, альфа заходит в контакты, выбирает нужный, смело жмёт чёртову кнопку «Удалить» и почти не колеблется, когда снова всплывающее окно ставит его перед выбором. Он знает, что не позвонит и не напишет. Знает, что не сделает первый шаг, потому что этот выбор должен делать не он. Бин никогда фаталистом не был, но в этот раз решает довериться судьбе. А еще есть стыд перед другом. Пока он лелеял разбитое сердце, совсем потерял бдительность, расклеился, как глупый пацан, и это едва не стоило жизни не только ему, но и Чану. «Номер удален». А пустота в груди осталась. Со разминает шею и с кряхтением встает на ноги. Походка его нетвердая, с небольшой хромотой из-за ушибленного колена, но Чанбин упорно движется к двери палаты друга. Джисон, сидящий возле нее, вздрагивает и просыпается — Бин создавал столько шума, что и мертвого бы поднял. — Ты какого хрена встал? — сонно, но оттого не менее возмущенно спрашивает Хан, весь подобравшись, будто намеревался напрыгнуть на Со, скрутить его и утащить обратно. — У меня нет времени валяться, Джи, — отрезает Бин любые попытки друга его вразумить. — Я просмотрел видео с камер… — Где ты их успел достать? — С облака, Джи, проснись уже, ты же сам телефон мне привез. — Да твою мать, — Хан трясет головой. Недосып и переживания последних дней ясности его уму не прибавили. Он трет лицо и резко встает. — У Чана сейчас Хёнджин и Джиён. Минги пошел за кофе. — Надо выпроводить омег и поговорить. — Ты Хвана от него сейчас не отлепишь. — Значит, надо постараться, — непреклонно отвечает Бин. — Бери их и езжай домой, отоспись. От тебя такого всё равно толку немного. Джисон открывает рот, чтобы возразить, но понимает, что Чанбин прав, и легкое головокружение тому доказательство. Поэтому он кивает и без стука заходит в палату. Его миссия почти невыполнимая, и все же совместными усилиями удается сдвинуть с места Хвана и отправить его домой под присмотром Виена. — Это наверняка были люди Мин Сонхва, — говорит Чан, как только двери палаты закрываются за Джисоном и омегами. — И поэтому нам нельзя останавливаться. Этот гад черт знает сколько следил за нами, поэтому нужно быть вдвойне осторожнее, — Чанбин опускает голову и отводит взгляд, снова чувствуя вину. — Отправь своих в безопасное место, чем дальше отсюда, тем лучше. Усиль охрану, установите дополнительные камеры и датчики движения, купи новые номера у Кима. Машины проверяй, прежде чем в них сесть, помни, что камеры тоже можно обмануть. На время лучше сними квартиру… — Эй-эй, остановись, — поднимает руки Бин, прерывая бесконечный поток слов бледнеющего друга. — Ты сейчас опять отключишься. Я всё понял, урок усвоил, всё сделаю. Ты главное поправляйся побыстрее, и давай уже отправим этого урода туда, где ему и место. — Я просто переживаю… — Я тоже. И за тебя в том числе. Прости, что так вышло… — Ты-то здесь при чём? — с искренним недоумением бурчит Чан. — У меня под носом заминировали тачку, а я даже не заметил. Вот при чем. — Ты тоже всего лишь человек, — Бан Чан смотрит на друга с пониманием. Не такие уж они и разные — он бы тоже себя винил. Поэтому нельзя позволить Бину топить себя в этой вине, иначе тот в ней утонет. — Мы живы. Я бы предпочел покалечиться вместе с тобой, чем хоронить тебя, понимаешь? Они долго разговаривают, пока доктор не выгоняет Чанбина из палаты, ведь Чану нужно больше отдыхать, а не планы строить. Со, оставив у палаты друга охрану, возвращается домой ближе к ночи. Стены покрыты копотью, но двери стоят новые и в окнах снова есть стёкла. Весь мусор вывезли и даже немного прибрались — нужно будет купить парням ужин за это. Он устало валится на пыльный диван, явно нуждающийся в химчистке, и отвечает на входящий видеозвонок. До альфы не сразу доходит, что именно он видит, а когда все же понимает, внутри все покрывается коркой льда, но при этом в голове так горячо от разгорающегося пламени ярости, что кажется, еще немного, и дым из ушей действительно повалит. Он тяжело дышит, разглядывая избитое, окровавленное лицо, и сжимает в дрожащей руке смартфон до хруста. Слова, которые произносит человек, находящийся за кадром, доходят до него не сразу. И всё же, когда их смысл пробивается сквозь страх и гнев, он думает, что лучше бы сел в чертову тачку и отправился на тот свет, потому что так жить, как он собирался, нельзя. Он себя заранее ненавидел. И всё же иного пути даже не рассматривал.

✽✽✽

Ёнбок не задержался во Вьетнаме. Страх, что его каким-то образом смогут отследить, и шальная мысль, что Со специально сделал так, чтобы знать его местоположение, заставили омегу несколько раз менять страны. В конце концов он оказывается в Мексике, в городке Сан-Мигель-де-Альенде. Это красивое место, и Ёнбок полюбил проводить дни, гуляя по улочкам и фотографируя красивые здания, которых здесь хватало. Он говорит на ломанной смеси английского и испанского благодаря беседам на рынке с дружелюбными торговками и разговорнику, купленному в туристическом ларьке. Любопытство местных омега воспринимал как что-то естественное и спокойно рассказывал заранее заготовленную легенду о том, что он начинающий фотограф и колесит по миру в поисках вдохновения, нигде подолгу не задерживаясь. Омега снимает крошечный домик на окраине — открытая комната на первом этаже, маленькая душевая, совмещенная с санузлом, и подобие спальни на чердаке, где приходилось передвигаться, согнувшись. Впрочем, шаткая лестница доверия не внушала, и Ёнбок довольствовался диваном на первом. После него ужасно болела спина, но парень еще никогда не чувствовал себя спокойнее и счастливее. Вот если бы еще сердце не болело… Но над собственными чувствами, как оказалось, он совсем не властен, и, пусть смог уйти с высоко поднятой головой, не успев расклеиться, собрать себя воедино не получалось до сих пор. Омега спасался долгими прогулками, разговорами с людьми и изучением карты мира, чтобы решить, куда ехать дальше. Он будет бежать, пока ему не станет легче. Пока не найдет место, способное залечить его раны. Место, в котором он захочет остаться навсегда. Пока не проснется однажды утром без мыслей о человеке, оставленном в прошлом. Но иногда, как сегодня, мысли одерживают верх, тоска и меланхолия укутывают его в тяжелое одеяло оцепенения, и тогда он подолгу смотрит на комбинацию цифр на экране смартфона, закусывает губу и пишет сообщение, а потом снова стирает. Потом откладывает телефон и подолгу смотрит в окно, пока кофе в чашке не остынет. Он ведь так хорошо жил. Да, ничего не чувствовал. Да, никого не любил, даже себя. Но это было прекрасно. Каменное сердце не болело, не заставляло мечтать о всяких глупостях… И все же… И все же Ёнбок мечтал. Робко, неуверенно, будто от самого себя эту постыдную правду скрыть пытался. Но мечтал. О том, как найдет себя и станет кем-то, вырвется из образа себя прошлого, освободится от оков. А потом… Потом он купит билет на самолет до Сеула и, прилетев, постучит в знакомую дверь знакомого дома, и ему обязательно откроют, и ему обязательно обрадуются. И будут честные разговоры, признания, обязательно его слезы, хотя, если бы Со заплакал оттого, как рад его видеть, Ли был бы очень тронут. А потом у них будут отношения. Нормальные. И свадьба, и дворик, в котором Ёнбок будет возиться с цветами и кустами, в которых сейчас совершенно ничего не смыслит, но даже книгу купил, чтобы на будущее. А еще он научится готовить. Лучше, чем в ресторанах. Чтобы его альфа… Стук в дверь застает Ёнбока врасплох. Он откладывает книгу и на цыпочках крадется к двери, слышит тихие голоса за ней и припадает к глазку. Последняя надежда на то, что это соседка пришла за чем-нибудь или какие-нибудь свидетели Иеговы решили склонить его в свою веру, умирает. Он эти лица не знает, но темнота в глазах знакома — такая же была у любимых псин Муна, которых он использовал, когда нужно было кого-нибудь убрать без лишнего шума. Дрожа всем телом, парень так же тихо отходит от двери, сотрясающейся под тяжелыми ударами кулаков. Он поднимается по шаткой и, черт возьми, скрипучей лестнице на чердак, надеясь, что из-за шума, который они издают, амбалы ничего не услышат. Единственное окно прямо над матрасом с цветастым покрывалом, выходит на обратную сторону от двери. Оно небольшое, но тощее тело Ёнбока вполне пролезет. Он хватает рюкзак, в котором хранил наличку, осторожно открывает створку и, не давая себе время на раздумья, выпрыгивает, приземляется босыми ногами и ладонями на колючую траву, подворачивает лодыжку, но боли из-за бешеного адреналина не чувствует. — Попался, — звучит насмешливо за его спиной на корейском. «Попался», — мысленно соглашается Ли, когда его, словно безвольную куклу, затаскивают обратно в дом, не обращая внимания на его жалкие попытки сопротивления. На улице темно и нет людей, а на его сдавленные крики, заглушенные гигантской лапищей, всем и подавно плевать. Первый удар самый болезненный, после него омега теряется в пространстве на несколько секунд и не чувствует половину лица, падает по инерции и сносит со стола кружку. Осколки режут его кожу. Второй приходится в живот, третий — снова по лицу. После пятого он почти отключается. Ёнбок умирать не хотел. Он желал стать лучше, а потом, когда-нибудь, вернуться другим человеком и доказать Со, что он тоже достоин его любви. Но теперь этому не бывать. Смешно. И омега смеется сквозь кашель. Феликс так хотел умереть, но раз за разом выживал. Ёнбок так хотел жить, но при первой же опасности, кажется, умрет. Что он сделал? Что оставил после себя? Будут ли его помнить? Вспомнит ли его Чанбин как человека, а не безликую дырку, в которую можно было присунуть в перерывах между глобальными делами. В чем вообще был смысл его жизни? В чем заключалась цель? — Передашь своему любовнику привет, а потом мои парни тебя по кругу пустят, — хрипит ему в лицо один из амбалов, обдавая зловонным табачным дыханием. Омегу рвёт прямо на него, за что новая порция ударов сыпется ему на лицо, но он их уже не чувствует, находясь в пограничном состоянии. Он не плакал. Его били, унижали, оскорбляли, угрожали, но он не плакал. Так почему же он давится рыданиями при виде знакомого лица, что появляется на экране чужого телефона крошечным размытым пятном? Такой будет их последняя встреча? «Всё будет хорошо», — так странно слышать это от человека, у которого лицо в царапинах и синяках. Хотя, может быть, у него и будет. У Ёнбока — нет. Потому что он больше не феникс. Экран телефона гаснет, но перед глазами омеги все равно лишь одно лицо, лишь один голос в ушах. Он слушает его «Все будет хорошо» и «Ты такой красивый», пока с него стягивают джинсы, и улыбается. Его тело терзают, но до его разума злым теням не добраться. Ёнбок запирается в своей голове и проживает там жизнь, о которой украдкой мечтал последние недели. Отношения. Нормальные. Свадьба, дворик, цветы. Блюда, вышедшие из-под его руки, лучше, чем в ресторанах. Улыбка Чанбина и его «Ты такой красивый». Никакой боли, никакого тяжелого прошлого. Никакого страшного настоящего.