AGAPE

Новости об аресте Муна Феликс увидел только после часа, проведенного в душе, который ему понадобился, чтобы успокоиться и собраться с мыслями. Когда придут к нему — вопрос времени, но придут обязательно. «Феникс» и квартира в собственности Муна, так что прокурорские рейды были не за горами. Тот факт, что Чанбин наверняка знал, что так будет, и даже не потрудился хотя бы намекнуть, уже не удивляет, но все равно обида сдавливает глотку. Он понимает, правда. Понимает, что не тот, кого можно полюбить просто так, не тот, ради кого чем-то жертвуют, не тот, к чьим ногам положат хотя бы кусочек мира. Он — подстилка, шлюха, мятежник, продажная дрянь и грязь под ногами. Он понимает, даже если в носу щиплет от несправедливости этой долбанной жизни. Феликс прекрасно жил в своем коконе самообмана, отключив чувства, а потом Со ворвался в него, всё разрушил, осколки растоптал и оставил омегу посреди этого хаоса на обломках прошлой жизни в одиночестве. Зачем? Отомстил за то, что он был на другой стороне? Просто так жестоко поиздевался над врагом: использовал, заставил потерять бдительность и чувствовать сраные чувства, а потом вернул с небес на землю, напомнив, где его место? Мотивация альфы оставалась для него не ясна. Парень собирает деньги, которые втайне от Тролля начал откладывать еще вечность тому назад, закидывает немного удобной одежды в большую сумку. В рюкзак укладывает новые документы, билет и телефон, всё остальное решает не брать. Ни шкатулки с золотом и бриллиантами, ни брендовый шмот, ни коллекцию сумок. Феликс оставляет здесь кусок себя, который в новую жизнь тащить не хочет. Покидая квартиру, он в последний раз оглядывает ее и понимает, что скучать не будет. Эти стены пропитаны его болью и отвращением к самому себе. Он любил это место ровно так же, как и ненавидел, была бы возможность — сжег бы здесь все, чтобы символично проститься со старым собой. Он ведь феникс, верно? Сгорая, восстает из пепла. В салоне он закрашивает блонд в черный, как на его старом фото новых документов, и просит убрать длину. С волосами расставаться тоже не жалко — новые отрастут. Ему хочется оставить Феликса здесь, вместе с прошлым, квартирой, длинными белыми локонами до плеч и болезненными чувствами к тому, кто их никогда не примет. Омега размяк, понимает это и повторяет про себя снова и снова, как мантру, что он не нужен, даже когда стоит перед до боли знакомой дверью, закусывая губу до крови. На улице давно стемнело, и все правила этикета нарушены, но так плевать, если честно. Ему нужна эта встреча. Ему нужно поставить точку для себя, чтобы больше никогда не возвращаться сюда даже мысленно. — Феликс? — омеге чудится в удивлении нотка радости, но он не купится на это снова, не позволит себя обмануть. Зубы впиваются в плоть еще сильнее, чтобы не заметил, как нижняя губа подрагивает, чтобы не понял, не догадался. — Ты здесь… И на секунду — на долбаную секунду! — Ли кажется, что он не выдержит, обнимет эту сволочь и попросит не прогонять, но наваждение смывает ледяным холодом, стоит за спиной Чанбина появиться другому силуэту. Феликс его уже видел, но не знает имени. Знает лишь, что он родил альфе сына. — Ужин готов, — чужак с нежностью касается широкого плеча, бросает на Феликса презрительный взгляд и уходит вглубь дома. Суток не прошло, как Со трахал его в этом доме, покрывал поцелуями с ног до головы, называл красивым, обводил пальцами нежно каждую веснушку, а теперь ужинает с другим, в семью играет. — Феликс… — Пришел отдать кое-что, — перебивает омега открывшего рот Чанбина. Тот выглядит так, будто собирался сказать «Это не то, о чем ты подумал», но Феликсу уже плевать. Нет больше никакого Феликса. Он умер под этой дверью десять секунд назад. Феликс сгорел, и впервые вместо него из пепла восстал Ёнбок, чистый лист, которому плевать на человека, стоящего напротив. Он достает пачку денег из рюкзака, впихивает в руки опешившего альфы, толкает в грудь. — Я просил только документы и билет, денег мне не надо, — «Ничего от тебя не надо». — Но за телефон спасибо. Счастливо оставаться. — Феликс, подожди, — Со роняет деньги на пол, идет следом, ловит тонкую руку, так же, как на рассвете, но в этот раз Ли ее отдергивает, словно касание причиняет ему боль, и смотрит с такой агонией во взгляде, что у Чанбина руки опускаются. — Феликса больше нет, господин Со. Чанбин смотрит на удаляющийся силуэт, что с каждой секундой становится меньше, стоя в носках на снегу и даже не чувствуя холода. Хочется поступить, как советовал Чан, — догнать, удержать, вбить в голову, что им нужно быть вместе, потому что врозь как-то совсем плохо. Извиниться, в конце концов. Честно признать, что ляпнул совсем не то, что думает на самом деле, но он продолжает стоять и молча смотреть, пока внутри становится пусто и холодно, будто Феликс, покинув его, вывез мебель, погасил свет и оставил окна открытыми настежь, чтобы сквозняки даже тень его запаха из него унесли. Чанбину не больно, не обидно. Ему никак. Пока никак, но он знает, что прорвет, нужно лишь немного подождать. — Бинни, ты чего там стоишь? — по ушам голосом Юмина. Со промаргивается и понимает, что Феликса давно на горизонте нет. Всё, что он видел всё это время, не более чем иллюзия больного сознания. — Ты же замёрзнешь! Вернись в дом! И Чанбин возвращается в тепло, но не чувствует его. Проходит мимо сына, который что-то пытается показать ему, но не может заставить себя понять, что от него хотят. — Прости, медвежонок, папа посмотрит чуть позже обязательно, хорошо? — оставляет поцелуй на лохматой макушке ребенка и поднимается на второй этаж, оставляя на дереве ступеней мокрые следы. Это конец? Чанбин знает, куда Феликс летит. Чанбин слабый человек, и он оставил себе запасной путь, сохранил новый номер Ли в своем телефоне. Но зачем всё это, если его не хотят? Омега свой выбор сделал, ему же остается лишь научиться жить с этим, уважая чужое решение. Но это только на словах легко. Чанбин — не Чан. Он не рванет в аэропорт, нарушая правила дорожного движения, не перевернет мир вверх дном, чтобы отыскать своё. Феликс — не Хёнджин. Первый сбежал, а второй годами ждал, когда его найдут. У его друга со своим омегой любовь такая, что сквозь года прошла и ни на чуть не стала слабее. Они будто всегда знали, что рано или поздно снова встретятся, и слились в новых отношениях, будто никогда и не расставались. У него с Феликсом нет ничего, кроме коротких вечеров за разговорами о делах и одной совместной ночи, которая уже стала лучшей в жизни Чанбина, но при этом ничего не изменила. Он закрывает дверь в спальню и проворачивает замок, потому что не хочет видеть здесь Ю, снова внезапно оказавшегося на пороге дома, когда альфа вернулся от друга. Он хочет дать себе еще немного времени побыть в одиночестве, в комнате с незаправленной с утра постелью, которая пахнет яблоками и кофе. Чанбин падает в нее лицом и глубоко вдыхает. Выдыхать не хочется.

✽✽✽

Хёнджин сидит в коридоре перед кабинетом школьного директора и ждёт, пока его примут, но мысли омеги далеко от этого места, дрейфуют в неопределённом будущем, в тревоге, что никак не хочет покидать его сердце. Чан каждый вечер приходит с работы, улыбается, но Хёнджин видит его насквозь, видит, что он что-то обдумывает, что его что-то тревожит, и арест Муна не принес облегчения, а словно, наоборот, всё сделал только хуже. Хёнджин не уверен в будущем. Более того — он его боится, потому что Чан каждый день подвергает себя риску, пусть и не говорит об этом. Альфа не захочет сбегать, потому что месть за отца, за сломанные жизни близких и желание спасти родную страну слишком сильны в нём. Да, он согласился бы ради Джинни, но омега понимает, что при таком раскладе Чан никогда не будет счастлив и нигде не найдёт покоя. Пусть это звучит слишком высокопарно, но такова миссия Бан Чана, которую он сам на себя возложил, а Хёнджину, как человеку, который любит его, остаётся лишь смириться и стать ему поддержкой и опорой. Он улыбается секретарю, встает и следует за ним, пытаясь собраться с мыслями. Ему нужна эта работа, чтобы хоть половину дня быть занятым и не заниматься самокопанием и придумыванием сценариев будущего — один страшнее другого. Поэтому омега делает глубокий вдох, задерживает дыхание, выдыхает и готовится очаровать каждого в этом здании. — Директор — кринж ходячий, — делится вечером за ужином Хёнджин, отвлекая и себя, и Чана. — Но в хорошем смысле, — поспешно добавляет, замечая, как альфа мгновенно хмурится. — Одевается, как хиппи, штанишки цветастые, шарфик голубенький на шее. Постоянно в разговор вставляет строчки из старых песен в тему. Он вроде нормальный, но есть сомнения в его адекватности. В общем, мне там понравилось. — Кто бы сомневался, — фыркает Чан. — Тебя с детства тянуло к странным личностям. — Это ты про себя? — парирует Джинни, пряча улыбку за ладонью. — Это я про Чонина. Если ты забыл, он выбрил себе ирокез в пятом классе в знак протеста против формы и пытался его осветлить, а в итоге ходил с желтой кривой полоской волос. Ты именно тогда его заметил и привел в нашу компанию, сгубив моего брата. Всегда знал, что у него странные вкусы, — последнюю фразу Чан бормочет себе под нос, прежде чем взять палочками кусок свинины, отправить его в рот и довольно зажмуриться. — О боже! Я забыл об этом! — Хёнджин заливается смехом и хлопает себя по коленям, вспоминая друга в период его бойкота всему, что хоть как-то стесняло его свободу. Этот парень тогда и сейчас — небо и земля. Чонин перебесился в детстве и подростковом возрасте так, что другим и не снилось, зато сейчас был образцом спокойствия и здравомыслия. — Папа сказал, что, пока они были в отпуске, Чонин пытался выкупить у отеля пальму, потому что, по его мнению, о ней плохо заботились, — качает головой Чан. — Да, он жаловался на это в чате и спрашивал, как доставить двухметровую херню в Корею… — У вас есть секретный чат? — Разумеется есть, дорогой. Вход только для омег, — Джинни строит хитрющую мордашку, а у Чана сердце буксует от переизбытка нежности. Чудо. Его омега — чудо. После ужина он моет посуду, а Хёнджин вытирает и расставляет по местам — за несколько недель такое распределение обязанностей стало рутинным. Оба находили спокойствие для мятежных умов в устоявшихся ежедневных ритуалах, которые давали ощущение стабильности и иллюзорной нерушимости. — Как Чанбин? — тихо спрашивает Джинни, удобнее устраиваясь в крепких руках, пока на экране телевизора проигрывается заставка нового фильма. После Нового года Со совсем выпал из общественной жизни. Он ходил на работу, участвовал в обсуждениях планов, но отказывался проводить время с друзьями и был слишком погружен в себя. Большую часть свободного времени альфа проводил в стенах своего дома. — Он справится, — уклончиво отвечает Чан. Он в свои слова верит, но за друга всё равно переживает. Последний раз Чанбина так крыло, когда он оборвал все связи с родителями, и Бан Чан поверить не мог, что подобное с ним сотворил какой-то омега, с которым они были знакомы лично едва ли пару месяцев. Он в Ли не видел ничего, что могло бы так зацепить, но на этой мысли ловит себя и отматывает назад — то, что он не видел, не значит, что Бин не разглядел. — Ему просто нужно побыть наедине с собой. У них с Хёнджином другая история, но Чан уверен, что при любом раскладе не смог бы пройти мимо. Так, может, и у Чанбина также? Чану не понять чужую душу и глубину чужих чувств, так же как другие не могут понять его. Он только хотел бы, чтобы его друг не был похож на него, когда дело касалось любви. Ведь он сам однолюбом оказался, что раз и навсегда. И даже если бы с Хёнджином они никогда больше не встретились, он бы всё равно эти чувства к нему через всю жизнь пронес. Ему говорили знакомые, что это пройдет. Что он просто недолюбил, что не было в их отношениях окончательности, не пришли они сами к логичному завершению, и именно незаконченность мешала отпустить. Но Чан просто знал, что это не так, всем нутром чувствовал, что не пройдет. Вот такого Чанбину он не желал. Из того, что друг сказал тем утром, оказавшись на пороге их квартиры, помятый и пропахший чужим ароматом, стало понятно, что они оба не туда повернули. Не поговорили толком, не обсудили, только ранили друг друга, один словами, второй своим молчаливым уходом. Но дальше — больше. Ли решил за двоих, резанул по живому, отделяя плоть от плоти, и исчез из жизни Чанбина. Хрупкий омега оказался сильнее либо был настолько равнодушен. Но Чан видел взгляд, которым тот смотрел на его друга, и равнодушия там не было совсем. И все же ему оказалось проще все закончить, чем распутать клубок их недопонимания. Чан лишь надеялся, что свою настоящую любовь Чанбин еще не встретил. Что Со переболеет этой заразой и будет двигаться дальше, не застряв в трясине, в которой когда-то тонул он сам.

✽✽✽

Чан шагает по подземной парковке, поигрывая брелком ключей, и слушает эхо своих шагов, отражающееся от бетонных стен. Джисон предупредил, что на капоте его автомобиля греет задницу никто иной, как Мин Сонхва, личный помощник императора, его правая рука и самое доверенное лицо. Если серый кардинал лично снизошел до того, чтобы поговорить с ним, значит, Чан его сильно задел, когда на прошлой неделе через своих людей предоставил прокуратуре доказательства на двух человек из ближнего круга Мина. Теперь им грозило до двадцати лет заключения за махинации с ценными бумагами и Чан постарался, чтобы никаким образом их не оправдали. Бан Чан узнал от Чхве Бенхо, что именно Сонхва занимался зачисткой несогласных в ближайших кругах нового императора и именно он отдал приказ об аресте и расстреле отца Хёнджина. А также рассказал о подозрениях Мина, что отец Чана застрелил того не при попытке бегства и что супруг Хвана знал о том, чем тот занимается, но доказательств не нашел, хотя, по слухам, искал. Поэтому он с недоверием относился к Бан Донхёну, а после и к Чану. Но к самому Мин Сонхва подобраться было очень сложно. Еще сложнее — запугать. У него не было семьи: родители давно на том свете, в браке не был, детей не имел, как и братьев-сестер. У него не было друзей, были лишь удобные ему люди, и Бан проредил их ряды. — Добрый день, советник, — Мин салютует Чану, продолжая сидеть на капоте. Помощник императора — статный альфа и даже на шестом десятке моложавости не растерял, осанистый, подтянутый, многим молодым мог бы дать фору. Волосы соль-перец ни капли не портили, морщины редкие, но глубокие. Чан отвечает на приветствие, но вопросы задавать не спешит. Останавливается в двух шагах, ждет, когда Мин сам заговорит, и тот не заставляет себя долго ждать. — Давно мы с вами не виделись. Вы весь в делах, весь занятой, даже отчеты Его Высочеству передаете через помощника и пропустили рождественские мероприятия. — Что поделать, — пожимает плечами Чан, безукоризненно держа маску. — Конец и начало года всегда выдаются суматошными, порой не хватает времени даже на сон. Я отправил Его Высочеству свои искренние извинения вместе с подарком. — Да, я слышал об этом, — как-то задумчиво отвечает мужчина, осматривая собеседника с ног до головы. — Но вы не скромничайте! Наверняка не только работа отнимает у вас время, советник. — Не понимаю, о чём вы. — Ну как же! Сначала развод, а потом сразу же новые отношения с вашей первой любовью. Или отношения начались до развода? — улыбка помощника на грани между вежливой и гадкой. Чан бы ему в морду плюнул, но успокаивает себя тем, что у него еще будет шанс даже на могиле его попрыгать. — Вы не подумайте, что я вас в чем-то пытаюсь обвинить! Я понимаю, чувства возобладали над здравым смыслом, так бывает. Все мы люди. — Не стоит судить людей так скоропалительно. Я своего бывшего супруга уважал и уважаю, — у Бан Чана на лице ни единый мускул не дрогнул, — как и своего омегу, — доброжелательная полуулыбка, открытый взгляд, расслабленное тело, даже если в своей голове он Сонхва через мясорубку по кусочку прокрутил. — И в мыслях не было судить вас! Прощу прощения, если мои слова показались вам оскорбительными, — Мин даже подобие поклона отвешивает. — Что ж, надеюсь, что ваши новые отношения вам удастся сохранить дольше, чем брак. Времена нынче неспокойные, так что убедитесь, что сделаете всё правильно, чтобы защитить то, что вам дорого. — Премного благодарен за ваш совет и беспокойство, — Чан склоняет голову, как того требует этикет. — Вы за этим и приходили, господин Мин? — Просто хочу убедиться, что наши сотрудники и их близкие в безопасности, а то знаете… — помощник неопределенно машет рукой, встает на ноги и, спрятав руки в карманах серого шерстяного пальто, идет в сторону лифтов, не попрощавшись. Чан предупреждение понял и принял к сведению. Мин Сонхва приходил, чтобы обозначить их позиции: обе стороны знают друг о друге всё, в том числе планы и цели. И для Бан Чана это уже не открытие, всего лишь подтверждение тому, о чём он и так думал последние дни. После ареста Муна и большинства его влиятельных сторонников дроны продолжали залетать в гости в родительский дом, так что Чану стало понятно, что они были вовсе не плодом трудов мятежников. Вот здесь и была самая главная ошибка Чана. И она ему, бесспорно, еще аукнется. Пока он думал, что за их домами и близкими людьми следило Сопротивление, Мин Сонхва спокойно собирал сведения и выискивал слабые места. Когда Чан всё понял, готов был волосы на себе рвать за такую глупость. Да только поздно уже, поэтому приходится изворачиваться и подстраиваться под новую реальность. На следующий день после разговора с Мином альфа едет в дом, который теперь принадлежал Джиёну. Они долго разговаривают, проходят через небольшой нервный срыв омеги и разбитую кружку, но в конце концов Чан получает ответ, за которым приехал. Он знал, что об этой услуге может попросить лишь бывшего супруга, и знает, что тот справится несмотря ни на что. С Джисоном и Минхо у них давно есть договоренности на любые, даже самые неожиданные и маловероятные, варианты развития событий, за них Чан переживает меньше всего. У супругов достаточно денег, есть пути отхода и, самое главное, они есть друг у друга и редко расстаются. Даже на работе большую часть времени они проводят в одном здании, если только Минхо не выезжает с Чаном на встречи, что случается редко. Сынмин и охрана родительского дома также знают, что делать. Чан, безусловно, переживает за них, как за семью, и это волнение вряд ли исчезнет, даже если он закроет их в сейфе и спрячет на другом конце мира. Он знает, что в любой момент что-то может пойти не так. И все же Виен и Чонин в надежных руках. Чан каждого охранника сам подбирал, тщательно выискивал в их биографии бреши и слабости, за которые могут зацепиться враги. С Чанбином они тоже давно всё решили, и всё же после разговора с Джиёном Чан едет к другу, потому что внезапно появившаяся в голове мысль требует быть высказанной.

✽✽✽

Чанбин гипнотизирует экран смартфона, на котором издевательски долго висит надпись «Этот контакт будет удален» и два варианта: «Удалить» и «Отменить». Почему варианта всегда два, черт возьми? И почему вообще должен быть выбор? Было бы намного проще, если бы при выборе «Удалить» больше никаких вопросов не задавали. Без выбора жить легче. Ты просто не знаешь, что можно как-то еще, а потому волноваться не о чем. Незачем мучить себя бесконечными «А что, если?». Рингтон сообщения заставляет вздрогнуть, и Бин суетливо стучит пальцем по «Отменить», прежде чем открыть чат. Ю: Тебе ребенок вообще нужен? Почему ты отказываешься от встреч с ним? Хочешь быть отцом, который откупается от сына деньгами? Возьми трубку, черт бы тебя побрал! Хочешь, чтобы мы пришли и сидели у тебя под дверью, пока твоя совесть не проснется? Чанбин закатывает глаза. И сообщение удаляет, не ответив. Он любит своего сына, но сейчас не способен правильно это показать, за что ему, безусловно, стыдно. Он не хочет травмировать ребенка своим безразличием, просто потому что на выражение своих чувств у него сейчас просто нет ресурса. Но Ю все его здравые аргументы воспринимать отказывается. С ним он тоже поговорит, серьезно и откровенно, о том, что лично омеге в его жизни в качестве партнера места нет и не надо пытаться въехать в нее на танке, если двери не открывают. И все же стыд перед ребенком и переживания, что Юмину хватит наглости свою угрозу выполнить, заставляют его написать сообщение и договориться о встрече завтра вечером. Нужно перестать откладывать дела, перестать плыть по течению и ждать, что все само решится. Нужно перестать страдать. Нужно отпустить и забыть. Он читает новое сообщение от Юмина с явно недовольным согласием и еще одно от Чана, в котором тот пишет, что скоро заедет поговорить. Бин поднимает свое тело с постели и идет на первый этаж, чтобы поставить чайник, хотя организм требует чего-нибудь покрепче, чтобы хоть немного расслабиться. Чану Со рад в любое время. Тот его видел любым, знает слишком хорошо, чтобы с ним нужно было притворяться и натягивать улыбку. С Чаном можно было быть самим собой. Можно было кричать, можно плакать, можно покаяться во всех грехах, и его никогда не осудили бы. Когда Чанбин загонялся в край, друг тащил его в зал, и они могли боксировать часами, пока в голове не становилось приятно пусто, а тело не ныло от напряжения и пропущенных ударов. — Открыто! — орет он, когда в дверь трижды стучат. Чан звук его звонка не любил и всегда долбился, полностью игнорируя кнопку прямо перед глазами. Бин заливает кипяток в кружки и направляется встречать гостя, но Чана он даже разглядеть не успевает. Всё случилось так быстро, что альфа не сразу понял, что произошло. Первые минуты он просто лежал, пытаясь прийти в себя, возможно, некоторое время провел в отключке. Чанбин стонет от боли, но из-за звона в ушах себя даже не слышит. Темнота в глазах рассеиваться никак не желает, и Чанбин трясет головой, пытаясь вернуть себе ощущения и зрение, опираясь ладонями на стеклянную крошку. Наверное, тогда до него и дошло, чуть раньше, чем зрение вернулось, что их подорвали. В воздухе пахло гарью, тлеющий ковер обжег пятки, и Со дернулся, наконец смахивая с глаз непроницаемую пелену. Он увидел мутные очертания дыры в стене, где еще пару минут назад была дверь, а из нее открывался вид на его автомобиль, полыхающий яростным пламенем, как факел, освещающий округу. В разрушенной комнате висела плотная завеса пыли и дыма, и масштабы ущерба оценить было сложно. — С-суки, — выругался Бин, с трудом принимая сидячее положение. Он сильно приложился головой, когда его отбросило взрывной волной, но в целом, проанализировав свои ощущения, понял, что легко отделался. И только опустив глаза, он увидел своего друга, который лежал неподалеку лицом вниз, присыпанный пеплом и бетонным крошевом. — Блядь, Чан… Чан, ты живой?! Чанбин подполз к нему, игнорируя кровь, вытекающую из ушей, и тошноту, подкатывающую к глотке то ли от пережитого, то ли от страха за жизнь друга. Насколько это было возможно, Со аккуратно перевернул Чана и попытался нащупать пульс, бросив это дело через минуту, потому что не мог понять, то ли это чужой пульс на шее, то ли его собственный в кончиках дрожащих пальцев. — Ты только не умирай, лады? — Бин рукавом стер с лица друга кровь, шумно сглатывая из-за его глубокого пореза поперек правого глаза, и, понимая, что до своего телефона вряд ли сейчас доберется, обшарил карманы теперь уже порванного пальто в поисках смартфона Чана. — Ты только держись, я сейчас… Суки позорные! Перед глазами всё плыло, но Чанбин упорно пытался приложить палец друга к датчику, чтобы разблокировать телефон, и раз за разом терпел неудачу, матерился и пытался снова, едва не плача от досады на собственную слабость. Альфа упал рядом с Чаном и, теряя сознание, думал, что если тот сейчас умрет из-за того, что он не смог вызвать скорую, то никогда себя не простит. Лучше тут сдохнуть, рядом с другом, лишь бы потом в глаза его близким не смотреть. «Забери меня вместо него».