AGAPE

Чану совсем не нравится то, что ему рассказывает Чанбин. Он не удивлен, нет. Логично, что мятежники собирались использовать Хёнджина против него, но то, как много людей знают об их связи и о том, что омега дорог ему, вызывает серьезные опасения. Юнхо, понятно, что непреднамеренно, но нарисовал на лбу своего сына мишень, и Чан действительно ненавидит его за то, что тот позволил своему горю ослепить себя и причинить столько вреда родному ребенку. — Нам пора бы убрать их, чтобы воевать на один фронт, а не на два, — устало говорит Чанбин и делает глоток кофе. — В первую очередь нужно избавиться от Муна. Сейчас лучший момент, он выведен из равновесия исчезновением Чон Ханыля, их совместные планы и договоренности теперь бесполезны, потому что наемники — недоверчивые ребята, они с Муном на контакт так быстро не пойдут, поэтому самое время нанести удар, пока он не пришел в себя. — Я согласен с Чанбином, — кивает Джисон, пока Минхо, забравшись с ногами на диван, ныряет под его руку и берет со столика чашку зеленого чая с мятой. Парни собрались в доме супругов Хан в обеденный перерыв, чтобы спокойно обсудить информацию, которую удалось получить Чанбину. На работе и в людных местах это делать опасно — Чан параноик, он даже стенам не доверяет, — а тащить в свой дом дела он не хочет, как и волновать Хёнджина, посвящая в детали. Всем присутствующим понятно, что мятежников от радикальных действий останавливает только армия на стороне императора и что они будут любыми путями пытаться либо переманить военных на свою сторону, либо уничтожить — хоть всех разом, хоть по одному. И для того, чтобы вызнать расположение баз, вполне могут использовать Хёнджина, чтобы через него шантажировать Чана. Он один из немногих, с кем император общается лично и знает если не всё, то почти всё. Есть еще Виен, Сынмин и Чонин. Чан за них тоже переживает, но понимает, что защищены они намного лучше, чем Джинни. В конце концов, Сынмин неглупый парень, он знает, как поступать в случае опасности, а Хёнджин большую часть времени проводит один, что делает его легкой мишенью, даже если рядом десятки камер, а за дверью квартиры есть охрана. — Мы знаем всех его главных сторонников? Это точно? — Чану тоже всё надоело. Хочется поскорее закончить и махнуть куда-нибудь далеко отсюда вдвоем с Хёнджином хотя бы на пару месяцев, повидать мир, побыть друг с другом и впервые за столько лет ни о чем не переживать. Но так же он знает, что спешка может дорого стоить им всем. — Да. В основном такие же бывшие чиновники, вылетевшие из правительства из-за взяток, либо те, кому он помог в свое время пристроиться на теплое местечко. — И мы сможем их посадить? — спрашивает Минхо, доставая из кармана вязаного светлого кардигана конфету. — Вряд ли им так повезёт, — хмыкает Чан. — Наверняка отправят на расстрел. — Точно. Там даже много доказательств не потребуется, — поддакивает Джисон. — Вы все-таки хотите сделать все по закону? — А ты хочешь кулаками помахать? — омега возмущенно смотрит на Со, шурша фантиком. — Один уже помахал, потом пришлось искать бетономешалку. Вы не бандиты подзаборные, умерь свой пыл. По Чанбину видно, что он недоволен таким поворотом, и если до Чана и Джисона не доходит, почему он так реагирует, то Минхо щурится, осматривает альфу более внимательным взглядом и задумчиво жует, складывая в своей голове пазл. Минхо не проведешь. Уравновешенного Бина ни расставания, ни новые отношения, ни новость о ребенке, ни разрыв отношений с родителями так не выводили из равновесия. У вечно занятого альфы нет времени на новые знакомства, но он проводит достаточно времени с Феликсом Ли… Минхо прикусывает язык, застигнутый этим озарением врасплох, и морщится от боли. Вот это поворот! Человек-скала втюрился?! И в кого? В подстилку бывшего депутата, члена Сопротивления, потасканного жизнью и людьми. Омега не слышал ничего хорошего об этом парне, но Со, видимо, что-то разглядел. Или ему позволили разглядеть. — Ты с ним спишь? — вопрос вырывается раньше, чем Минхо успевает себя остановить, перебивая рассуждения Чана о том, как им лучше поступить. Альфы поворачиваются к нему жутко синхронно, с одинаковым недоумением на лицах. — Я у Чанбина спрашиваю, — поясняет омега, ни капли не смутившись, хоть и не его это дело, даже если так. — Ты спишь с Ли? — Чего? Котенок, откуда в твоей головушке такие мысли? — смеется Джисон, но смех его быстро затихает в повисшей тишине, потому что Чан чуйке Минхо доверял и теперь на друга смотрел в ожидании ответа, а сам Чанбин не спешил очистить свою репутацию, только произнес тихое «нет», но не возмутился, не назвал вопрос абсурдным. — Блядь, да ты серьезно, что ли? Влюбился? — Ничего подобного! — вот теперь и Бина прорвало. — Просто он не такой уж плохой человек, черт возьми, и мне хочется его защитить! — Да ты реально в него влюбился, — хмыкает Чан. Он своих друзей как облупленных знает, и бегающий взгляд Чанбина куда честнее его языка. — Это не так! — шипит альфа, загнанный в ловушку. Неправда всё это. Нет. Он будет до последнего отрицать и даже перед собой не признается, что чувствует к хрупкому омеге с запахом яблок что-то, кроме нежности жалости. — Вокруг тебя столько омег, но ты запал на самого неподходящего, — качает головой Чан. Он отговаривать и обвинять не будет. Он своими отношениями тоже нервы друзьям потрепал, не ему и судить. — Я не запал, — упрямится Бин. — И нужен ли я этим омегам вокруг? Пока выходит, что нет. — А ему ты очень нужен, — со скепсисом говорит Джисон и тут же получает болючий подзатыльник от Минхо. — Ай! Да за что? — И ему не нужен, — с горечью отвечает Чанбин негромко, встает и шарит по карманам в поисках сигарет, а найдя, молча выходит из дома. — Мог бы и помолчать, дорогой, — Минхо щипает за бок своего альфу. — Зачем ты по больному бьешь? Чан выходит на террасу следом, тоже достает сигарету, подкуривает и встает рядом с другом. Сначала молчит, осматривает его, собирается с мыслями и видит лишь одно правильное решение. Потому что Чанбин — его лучший друг, и если он найдет счастье с таким омегой, даже если оно будет недолгим, пускай. Потом Чан снова скрупулёзно соберет его по кусочку, как бывало не раз, и Бин для всех останется нерушимой скалой. — Давай закончим с Муном и его шайкой. Тогда он сможет остаться здесь, и вы… вы попробуете… — Чан не верит в Феликса, он его и не знает толком, но он верит в своего товарища, названного брата. — Он не останется, — Чанбин ёжится, обхватывает себя руками, будто меньше становится, и выдыхает дым изо рта и ноздрей. — Его мечта — свалить отсюда как можно дальше, забыть обо всём и начать с нуля. Кто я такой, чтобы удерживать его? — Я бы удержал. Или… — следующие слова Чану даются с трудом. — Или уехал бы вместе с ним, — тяжело думать о том, что его друг, его правая рука и верный соратник уедет и не будет мельтешить перед глазами почти каждый день. Что больше не будет крепкого плеча, на которое всегда можно опереться. Но сейчас всё не о нём, а о Чанбине и его интересах. — Ты так говоришь, потому что Хёнджин любит тебя, и ты знаешь об этом. — Так спроси и перестань мучиться от неизвестности. — Я не ты, — Бин качает головой и тушит сигарету в вазоне с туей — Минхо его убьет, если увидит. — Я предпочитаю сдаться, еще не начав. Все эти любовные штуки не для меня. Бан Чану за друга горько и больно. Он будто страдает вместе с ним в попытке разделить тяжесть душевную на двоих, как это делал Чанбин для него когда-то. Чан за всеми заботами, за собственной эйфорией от вновь обретенной любви даже не заметил изменения в Со, но теперь удивляется, как так вышло, ведь у того на лице всё написано. В жизни Чана так мало людей, ради которых он на всё готов, и Бин один из них. Тут нет никакой моральной дилеммы, никаких за и против. Просто данность, за которую, в случае чего, Чану придется взять ответственность и принять любые последствия. — Пригласи его на Рождество, — альфа тушит сигарету о подошву ботинка. — Отказ не принимается. Не позовешь ты, я сам это сделаю.

✽✽✽

— Хочу большую ёлку в гостиной и по маленькой в спальне и на кухне. Вот такие, — Хёнджин поворачивает смартфон к Виену и Чонину. — У вас в гостиной и так тесно, куда ты ее поставишь? — озабоченно спрашивает Виен, полностью включившись в предпраздничные заботы. Чонин только молча лопает пирожные и переводит взгляд с одного омеги на другого. — Между диваном и окном, — отвечает Джинни таким тоном, будто и так всё очевидно. — Тёмно-зелёная ель, белые шары и стеклянные подвески… Ах, не могу дождаться! Уже представляю, как это будет круто выглядеть. Очень жаль, что вы уезжаете на Рождество… — Чего жаль? — фыркает Чонин. — Мы будем греть бока на Лазурном берегу, а ты тут мерзни, сам отказался, — мелкий все еще был обижен, что Джинни отказался от поездки. Чонин хотел обсудить всё, что с ними было за те годы, что они не виделись. Хотел снова обрести в его лице друга. Он успел для них маршрут продумать, представил, как будут вдвоем по магазинам ходить и опустошать счета своих мужиков, а тот его так жестоко обломал. — Ничего, у нас будет еще много совместных праздников впереди, — с улыбкой отвечает Виен, и Хёнджин выдавливает ответную улыбку, надеясь, что его смятение не будет заметно. Он тревожный человек, которого жизнь не баловала хэппи эндами, и боится каждый день, что вот-вот что-нибудь случится и всё хорошее, внезапно свалившееся на его голову вместе с возвращением к Чану, закончится. — Конечно. И я обязательно закидаю вас фотографиями! Когда Чонин позвонил рано утром и позвал Джинни прогуляться с ним и Виеном по торговому центру, омега сначала хотел отказаться. Они собирались купить что-нибудь для отпуска, а Хёнджин ждал ответа из школы, в которую подавал резюме, но потом решил, что ему нужно проветриться, а заодно закупиться к Рождеству, что приближалось чудовищно быстрыми темпами. У него осталось меньше двух недель, а квартиру до сих пор нечем украшать и подарки не готовы. Праздновать было решено в доме Минхо и Джисона — там и места больше, и соседи далеко, но Джинни все равно хотел привнести кусочек праздника в их гнездышко. «Кусочек» подразумевал под собой километры гирлянд, мишуры и елочных украшений. Омеги зашли перекусить перед покупками, и речь зашла про праздничный декор, поэтому Хёнджин, позабыв про пирожное, рассказывал и показывал, что он хочет сделать. — Нанял бы декораторов, да и дело с концом, — пожимает плечами Чонин, далекий от желания заниматься уютом самостоятельно. Сынмин все его хотелки выполняет, а он может спокойно готовиться к Высшей медицинской школе, чтобы исполнить свою давнюю мечту и заниматься иммунологией. Возня с бытом ему такого удовольствия, как Хёнджину, не приносила, скорее была в тягость. — Зачем мне декораторы, если я сам хочу это сделать? Мне нравится украшать нашу квартиру, — отвечает Хван, вспомнив про заказанное пирожное, берет десертную вилочку и отламывает кусочек нежнейшего бисквита, утопленного в воздушном креме. Виен с теплом наблюдает за омегами сыновей и маленькими глоточками пьет кофе. Последние дни были такими спокойными, а Чан выглядел таким счастливым, что на душе родителя впервые за долгие годы воцарился покой. Они проводят в торговом центре почти весь день. Чонин и Хёнджин иногда препираются в шутку. Пока Виен примеряет костюмы, они умудряются разрядиться в шляпы с перьями, огромные очки и палантины, наделать кучу фотографий и завалить ими своих альф, а потом с чувством выполненного долга перекапывают бутик с новогодним декором в поисках самого лучшего и долго спорят, нужны ли фигурки Санты и снеговика под ёлкой, потому что Чонин за минимализм во всём, а Хёнджину нравятся винтажные рождественские открытки и традиционный максимализм. Они ужинают втроем в ресторане, оставив пакеты с покупками в автомобиле Виена, и наслаждаются морепродуктами, вытянув гудящие от долгого хождения ноги. Хёнджин невольно вспоминает, как так же когда-то гулял с папой. Эти воспоминания не причиняют боли, но живут в нём грустным сгустком, в котором смешаны безусловная любовь к родителю, обида, светлые чувства радости от проведённого вместе времени и печаль от того, что это больше не повторится. Они пробыли рядом слишком мало времени, часть из которого друг друга не понимали, обижали словами и поступками. Иногда ему хочется повернуть время вспять, до того, как Юнхо принял решение увезти его в Китай, и попытаться всё исправить. Поговорить честно, без утайки, попросить его понять. С тем опытом, что есть у Джинни сейчас, ему кажется, что у него получилось бы достучаться до папы. Но это такие глупые мысли. Ведь у того Хёнджина этого опыта не было. Чонин легонько пинает под столом притихшего Хёнджина, снова втягивает в разговор, за что омега ему благодарен и не понимает, что такого хорошего сделали он, Сынмин и Виен, что рядом с ними такие люди, как всегда оберегающий Чан и Чонин, который не дает им провалиться в пучины собственных мыслей, сводящих с ума. Виен рядом с этим парнишкой расцветает, чаще улыбается, с родительской заботой поправляет прическу и подкладывает в тарелку кальмара из своей порции, потому что Чонину они нравятся. И Джинни вдруг думает, что хоть он и потерял родную семью, но смог обрести новую, которая простила его и приняла назад несмотря ни на что. Разве он не счастливый человек?

✽✽✽

— Почему он здесь? — шипит Хёнджин, вцепившись в руку Чана, стоило Феликсу выйти из-за спины Чанбина. — Я пригласил его для Чанбина, — спокойно отвечает Чан. — Что? Зачем? Он нас всех сдаст! — Не сдаст, — альфа проводит рукой по его волосам и оставляет поцелуй на макушке. — А если и так, то вся ответственность за это будет на мне. А тебя я в обиду не дам. — Я не за себя волнуюсь! Хёнджин психует от такой легкомысленности двух идиотов. Минхо уже растрепал, что Чанбин вляпался в Феликса, а Чан не просто не пытается спасти друга, он его еще и поддерживает! Минхо наблюдает за всем, сидя на коленях Джисона с бокалом шампанского в руках, и то ли он настолько доверяет Чану и Чанбину и их решениям, то ли ему просто плевать, потому что никакого протеста с его стороны Хёнджин не наблюдает. Пожалуй, только Джиён разделяет беспокойство Хвана. Он поджимает губы, хмурится и недовольно качает головой. Веселая атмосфера рождественского вечера в кругу друзей рассеивается. Напряжение, повисшее в воздухе сразу же, стоило альфе и омеге зайти в дом, не заметить невозможно. Чанбин его тоже чувствует, берет ладошку Феликса в свою руку и говорит четко и так, чтобы все слышали: — Он со мной. Если что-то случится, отвечать буду я. А теперь успокойтесь, иначе мы уйдем. Джиён закатывает глаза и отворачивается к Минги, Хёнджин тяжело вздыхает и прикладывается к бокалу. Отвечатели хреновы. Они натворят делов, потом будут их исправлять, а их близким придется закрашивать раннюю седину и лечить нервный тик, приобретенные от чрезмерных переживаний. Зато Феликс смотрит на Чанбина и не знает, что ему чувствовать, потому что то, от чего он так хотел сбежать последние недели, внезапно накрыло его с головой. Никто никогда не становился на его сторону вот так, никто не защищал, не брал на себя ответственность за его поступки. Феликс привык, что у него есть всё, но в то же время нет ничего. Он привык, что богат, но при этом навсегда останется человеком второго сорта для тех, кто родился с золотой ложкой во рту. Никто никогда не ставил его рядом с собой как равного. И сейчас он ошарашен, сбит с толку, и ему плевать на то, что минимум двое из небольшой компании настроены к нему враждебно — не то чтобы без причины, но плевать. Он вцепляется в руку Чанбина, как в спасательный круг, и собирается держаться за нее всю ночь. Хёнджин, увидев, как хозяин «Феникса» смотрит на Чанбина, на секунду теряет дар речи, а потом поворачивается к Минхо, который вскидывает бровь с видом «Я же говорил». Феликс молчит почти весь вечер, только отвечает, если у него что-то спрашивают. От Чанбина он не отходит, принимает бокал из его рук и ест, только если Бин вручит ему тарелку. Хёнджин понять не может — это очередная маска Ли или он вот это прятал под слоями наглой самоуверенности? Джинни уже слышал от Минхо всю историю этого омеги, и отчасти ему жаль. Потому что никто не должен проходить через такое, никто не должен в одиночку справляться с невзгодами, не должны несовершеннолетние продавать себя, чтобы спасти безразличных родителей и иметь кусок хлеба в кармане. Никто не должен, на самом деле. И ненавидеть его не получается. Не только из-за жалости, а из-за того, что сейчас тот им помогает, даже если при этом преследует собственные интересы — пока они не вредят близким, Хёнджин готов закрыть на это глаза. Но он точно не готов принять его в свой круг и довериться. Омега не удивлен, когда во время обмена подарками Чанбин протягивает Ли коробку, завернутую в черную бумагу и перевязанную золотой лентой с кривым бантом. Он удивляется, когда Ли в ответ смущенно отдает ему небольшой сверток, который Чанбин с каменным лицом, но счастливым блеском в глазах принимает. Будто школьники, впервые обменявшиеся подарками, друг другу в глаза не смотрят и делают вид, будто ничего этого не было. Хотя Чан удивляет не меньше, ведь не только подарочный пакет другу протягивает, но и коробку конфет Феликсу. Понятно, что ради Чанбина, и всё же Джинни недоуменно следит за этим, задаваясь вопросом, как далеко его альфа способен зайти ради близких людей, если даже злость на Феликса из-за того, что он угрожал Хёнджину, смог пусть и нехотя, через силу, но отпустить. И не понимает, то ли возмущен такой самоотверженностью, то ли в который раз восхищен своим мужчиной. Наверное, всё же второе. Ведь что бы Чан ни делал, что бы ни говорил, Хёнджин всегда будет смотреть на него как на собственное божество. Так же, как сам альфа смотрит на него каждый день. Вечер заканчивается фейерверками во дворе дома Минхо и Джисона, теплыми объятьями и горячими поцелуями. Джинни, глядя сквозь искры бенгальских огней, загадывает желание, чувствуя на своей талии руку самого дорогого человека, оставшегося в его жизни. Желание это простое, банальное даже, но самое сокровенное. Чан сказал, что все его желания должны сбываться, и не верить ему у омеги причин нет.

✽✽✽

Феликс парит. Ему хорошо. Впервые за всю его сраную жизнь ему действительно хорошо. Не нужно притворяться и врать себе, заставляя поверить в ложь, что белое — это черное, а «хреново» — это «прекрасно». Он крепче держится за твердые мышцы, потому что если не будет держаться, его испоганенное десятками рук тело вознесется на гребаные небеса, очищенное прикосновениями этого альфы. Феликс не хочет даже думать, как они пришли к этому, как оказались вдвоем в постели, в которой омега узнал, как бывает, когда тоже сгораешь от страсти и желания. Неважно как. Важно то, что именно от такого исхода Ли хотел сбежать не меньше, чем от Муна и своего грязного прошлого, но не успел и теперь плавится под прикосновениями и поцелуями, пока его нежно, но уверенно берет, наверное, лучший альфа из всех, кого Феликс встречал в своей жизни. Не успел, попал, пропал, и на давно окаменевшем сердце расползаются трещины, а изнутри рвется пока еще робкий огонек. Выпустить его невыносимо страшно. Страшно, что не оценят, затопчут, а напоследок плюнут, чтобы наверняка уже ничего и никогда больше не разгорелось. Чанбин переворачивает их так, что Ли оказывается сверху, и тут же начинает медленно двигаться, выписывая бедрами фигуры, пытаясь то ли доставить им обоим удовольствие, то ли написать своим телом слова, которые никогда не скажет вслух, потому что боится. Он опускает ладони на чужую широкую грудь, проводит по ней пальцами и ощущает под правой рукой истеричное сердце, словно в унисон с его о ребра бьющееся. В момент самого яркого в его жизни оргазма Феликс едва не теряет сознание, но успевает будто случайно коснуться губами груди альфы слева, потому что возможности может больше не быть, и высказаться не может, но хотя бы это себе позволит и отдаст частичку себя, вложив в смазанный поцелуй. — Жалеешь? — спрашивает Феликс, обнимая со спины и прижимаясь щекой к широкому плечу. Напряженная поза альфы выдает его с потрохами. Они не отрывались друг от друга до рассвета, и было так чудесно, когда не нужно было говорить, потому что слова всегда все портят. Чанбин сидит на краю смятой постели и курит, забив на свое правило в доме этого не делать. Сегодня день нарушенных обещаний, так что к черту всё. — Да, — выдыхает альфа вместе с дымом. Две буквы, одно слово. Словно пуля влетела в грудь и застряла в ребрах. Феликс думал, что ничего не чувствует, но почему тогда так больно? — Почему? — вопрос закономерный. Он сам между ними увеличивает расстояние, руки прижимает к себе и отодвигается едва ли не на другой конец огромной постели, в которой еще пять минут назад ему было так хорошо, а теперь душно и хочется оказаться как можно дальше, но и причину услышать желает не меньше. Пусть уже добьет, чтоб навылет и наверняка, без ноющей раны. — Ты мятежник и мой враг. — Ха! Позволь тебе напомнить, что Хёнджин тоже! — Феликс ничего не может с собой поделать, и истеричный смех вырывается из него вместе с обидой. — Твоего друга это не остановило! — Это другое. — Почему? — Потому что это был не его выбор. Он не хотел… — Я тоже не хотел! — перебивает Феликс. — Ты думаешь, я хотел всего этого?! Думаешь, от хорошей жизни продался?! Пошел ты…! — Феликс… Давай не будем, а? — не будем ругаться, не будем выяснять отношения, не будем тратить последние часы вместе на слова и ссоры. Чанбину нужно отпустить, но он снова идет на поводу своей странной болезни, ловит тонкую руку, тянет на себя, игнорируя злые слова и шлепки по груди, сигарету вообще вмял в одеяло, и всё может загореться к чертовой матери, но какая разница, если они и так уже горят? Он скручивает сопротивляющегося омегу, вжимает в себя и целует насильно, пока Феликс не начинает отвечать. Позволяет кусать себя, вымещая злобу и обиду, а сам ослабляет хватку и гладит нежно, шелковистые волосы сквозь пальцы пропускает и покрывает поцелуями снова с ног до головы. Чанбина — два. Один рационален и всегда знает, как поступить правильно. Он сдержан, умен и силен, ведь самая большая победа — победа над собой, а он себя ломал не раз. Второй появился недавно — саботажник и подлец, который знает, что дарить надежду ни себе, ни омеге не стоит, но все равно идет навстречу, потому что раз коснувшись, оторваться уже не в силах. Этот второй — слабак несчастный, и он испортит жизнь не только себе, Чанбин это прекрасно понимает. Они больше не говорят. Феликс уходит, стоит Чанбину уснуть, тихо, как вор, и только добравшись до своей квартиры, выдыхает и позволяет чувствам покинуть его со слезами. На что он надеялся? Изначально их отношения, какими бы они ни были, обречены. Надо было бежать раньше, пока не накрыло, но он в который раз позволил себе обмануться, растаял от чужой доброты, от чувства защищенности, от того, как крепко держал за руку и внушал уверенность. Чертов Со, чтоб у него член отсох! А позже Феликс дрожащими руками достанет из сумки подарок альфы, закусив губу от предвкушения, чтобы в следующий момент бросить коробку в другой конец комнаты и завыть от обиды, давясь слезами. Этот придурок подарил ему на Рождество свободу: новые документы, билет до Вьетнама, телефон и толстую пачку купюр. Тогда зачем же он его к себе так крепко и нежно прижимал всю ночь? Прощался? Со Чанбин, на первый взгляд спокойный добряк, оказался самым жестоким человеком в его жизни.

✽✽✽

Чан поглаживает голую спину спящего на его груди омеги и смотрит в экран смартфона, приглушив яркость. С первых страниц новостных порталов, куда ни нажми, заголовки как под копирку. «Бывший министр юстиции Мун Джунсик, избежавший срока за взяточничество, снова под подозрением. На этот раз его обвиняют в государственной измене и планировании переворота». Альфа испытывает глубокое моральное удовлетворение от фото, на котором взбешенного Муна ведут в наручниках. Он пробегает глазами по статье, в которой перечисляют все прегрешения бывшего чиновника, а также несколько предложений о сообщниках, которых по всей стране сейчас отлавливает полиция. Лучший подарок на Рождество, чёрт возьми. Чан откладывает телефон в сторону, прижимает Хёнджина крепче и закутывает их обоих в одеяло, выдыхая вместе с воздухом напряжение последних месяцев. И пусть война еще не закончена, он считает, что этим ходом обезопасил не только своего омегу, но и всех близких людей. Уже засыпая, альфа думает о своем друге и надеется, что тот не натворит глупостей из-за своей привычки отказывать себе во всем, чтобы остальным было хорошо. Чан хочет верить, что Чанбин хотя бы в этот раз сделает что-то для себя, а не для других. Но на утро, открыв дверь Со, находящемуся в полном раздрае, понимает, что его надежды были напрасны.