AGAPE

Последнее воспоминание Чана в жизни «до» — пол аэропорта, пятно на плитке, которое отпечаталось в памяти издевательски четко, в отличие от всего остального, и теплая рука папы на спине, которая от холода, сковавшего внутренности, к сожалению, не спасла. Первое воспоминание в жизни Чана «после» — больничная палата, белый потолок, вонь медикаментов, слезы папы, слабость в теле, которое впервые его так подвело. Раздражающее пение птиц за окном, назойливый пациент из соседней палаты и снова холод. Потом череда врачей, таблетки, уколы, отвратная еда, скормленная насильно, и антидепрессанты. Чан всегда отвлекался на большую сороку за окном, не слушая доктора, а тот вздыхал и что-то черкал в своем блокноте. Он потом удивлялся, что этот бесконечный ад на деле длился всего лишь три месяца. Наверное, все же Виен стал причиной, по которой Чан нашел в себе силы хотя бы постараться двигаться дальше. Не забыть, нет. Он запретил себе это. У Чана омегу забрали, а по ощущениям будто кусок его самого оторвали, и жить ему теперь до самого конца со сквозной дырой в области груди. Больно невыносимо, но он, превозмогая эту боль, пошел дальше, храня бережно каждое воспоминание. Погрузился в учебу, чтобы в голове не осталось мыслей, что так желали затянуть его обратно на дно. Он шел по жизни прямо, окружающим казался почти прежним, разве что эмоции на этом пути будто растерял, хотя правильнее сказать, запер и никому не показывал, как внутри разваливается на части. Выпускной, поступление в университет, знакомство с Чхве Бенхо. В начале второго курса Чан однажды вдруг почувствовал, что стало чуть легче. Он все еще не отпустил, все еще не забыл, все еще ждал, искал и собирался продолжать, пока не найдет, не дождется или не умрет. Чанбин как-то в одну из их попоек сказал, что это просто привычка, что Чан просто не знает, как по-другому, ведь Хёнджин всегда в его сердце занимал особое место, даже когда любви еще не было, и альфа никогда на других омег всерьез не смотрел. Да и зачем, если с Джинни они всё распланировали, пусть наивно, но намереваясь прожить вместе до конца. Клялись друг другу, что любую ссору переживут и никогда-никогда не предадут друг друга. Даже если привычка, подумал тогда он, то самая любимая, пусть теперь скорее пагубная, он от этой привычки никогда добровольно не откажется. Просто на время сместит приоритеты, ведь отцовских связей для того, чтобы найти омегу, не хватило. Значит, Чан должен стать влиятельнее, заполучить в свои руки средства для того, чтобы в каждый уголок земного шара заглянуть, всё с ног на голову перевернуть, но найти. Потом гибель отца, которая выбила почву из-под ног. Детям всегда кажется, что их родители вечны, и столкновение с суровой реальностью оказывается слишком невыносимым. Если бы не Виен и Сынмин, которым нужна была поддержка и опора, которой Чан стал добровольно, он бы не выдержал. Размышления Чхве, который протянул ему руку в тот тяжелый момент, легли на благодатную почву ярости и горя, что пропитывали молодого альфу до основания. И впрямь император казался корнем всех зол — если бы он не пришел к власти и не начал вести свою политику национализма и притеснений, отец Хёнджина не возомнил бы себя супергероем, способным с этим справиться. Тогда и Донхен не совершил тот фатальный выстрел, семьи Бан и Хван продолжали бы дружить, и Юнхо не спрятал бы своего сына от Чана. Донхен не попал бы под пулю в эпицентре беспорядков, устроенных мятежниками, потому что и мятежников бы не существовало. Жизнь Чана была бы нормальной. Бан Чан всю свою ненависть, боль, злость и тоску направил на этого человека, возомнившего, будто имеет право так распоряжаться чужими жизнями. Чхве зажег в нем огонь, который с трудом удалось подчинить, чтобы не спалил абсолютно всё вокруг, и они часто закрывались в кабинете дома Бенхо, чтобы обсудить планы. Тогда старик был советником, но словно чувствовал, что недолго ему осталось, и вкладывал в голову Чана свои знания одной рукой, а второй готовил почву, чтобы в случае чего именно Бан занял его кресло. Сначала нанял его как своего помощника, ненавязчиво знакомил с окружением, делился связями. Старый хитрый жук шаг за шагом аккуратно вкладывал в головы чиновников мысль, что лучше Чана они сотрудника никогда не найдут. Бан Чан был учеником старательным, всё запоминал, действовал безукоризненно, себя настоящего спрятал поглубже и иногда одним глазком внутрь заглядывал и смотрел, как его «я» мутирует от того, что сидит взаперти и проявить себя и свои чувства не может — давится ими, травится. Но он не мог позволить себе слабостей. Чан начал это ради Джинни, но закончит ради всех. Живых и мертвых, родных и друзей, близких и далеких, своих и чужих. Убийство Чхве Бенхо, ставшего альфе вторым отцом, стало очередным ударом. Чан, и так весь побитый и раненный, новый удар почувствовал, но всё равно встал и пошел дальше. Человек ко всему привыкает, и к боли тоже. Было чуть легче, потому что у него была цель и его вела вперед ненависть. Назначение прошло как по маслу — старик действительно постарался, чтобы других кандидатов даже не рассматривали, безоговорочную — выдуманную — лояльность Чана к императору ставил всем в пример. Сложнее было протащить Чанбина на освободившееся место главы службы безопасности. Не так-то просто стереть из биографии факт того, что старший брат сбежал в Японию к своему жениху. Со были богатой семьей, чеболи в третьем поколении, они владели самыми роскошными торговыми центрами в Корее, и историю с сыном замяли, хоть до сих пор ходили слухи, что старшие помогли парнишке сбежать. Так это или нет, знают только сами Со и Чан. Замять-то замяли, но помощник императора Мин Сонхва всё помнил, чёрт старый. Чанбин пошёл на крайние меры и оборвал связи с семьёй. Ему это тяжело далось, ведь с родными у Бина были очень близкие и доверительные отношения. Он рос в любви и заботе, в здоровой обстановке, и оттого было лишь больнее, когда старший брат уехал, на прощание крепко его обняв. Чанбин никогда его слёз не забудет, как не забудет и своей злости из-за того, что его родному человеку приходится выбирать между семьёй и любимым и убегать из родной страны. Идеи Чхве и Чана подпитывали его желание справедливости, желание вернуть жизнь спокойную и свободную. Так что, когда пришло время, он сделал всё, чтобы приблизить конец происходящего абсурда, пусть и такой ценой. Он про себя решил, что потом у родителей прощение вымолит обязательно, и верил, что его поймут и примут назад. Очень вовремя на своем пути Чан повстречал отчаявшегося Джисона, а после и его омегу Минхо — прекрасного танцора и гениального помощника, у которого внезапно, но удобно, оказалось юридическое образование. Кстати пришлась и репутация отца Джисона, который яро ненавидел японцев и пару раз был приглашен на ужины, которые давал император. Жаль, конечно, что сам Ким Хонджун не справился с управлением и въехал в бетонный отбойник, навсегда оставшись полностью парализованным. Теперь он жил с целым штабом нянек и медсестер в домике у озера, а гостиничная империя перешла по наследству единственному сыну, пусть и внебрачному, — Хан Джисону. Тот сделал своего папу, восстановившегося после ужасной аварии, управляющим, а сам умотал со своим омегой в Сеул, потому что технику и всё, что с ней связано, любил больше, чем гостиничное дело. В Сеуле его ждала вакансия начальника отдела видеонаблюдения, дом с бассейном в тихом экологически чистом районе и дружба с молодым советником императора. И даже если иногда совесть просыпалась и больно кусала, напоминая, какое он чудовище и что сделал с человеком, давшим ему жизнь, Джисон довольно быстро вспоминал, сколько этот же человек причинил ему и его близким зла. И совесть снова замолкала, стыдливо поджав хвост. Минхо сначала отправился на курсы корейского, пытаясь ничем не выдать в себе японца. Говорил исключительно на английском — спасибо родителям, что заставляли учить его ненавистный язык, — новым знакомым пересказывал заученную легенду о своем американском происхождении, а по вечерам тосковал по семье. Проживая в Малайзии, он продолжал общаться с родителями, часто звонил по видеосвязи, несколько раз до аварии папы Джисона, Туена, летал в Японию домой. Но сейчас он не мог себе позволить даже звонков, лишь отправлял раз в пару месяцев сообщения с купленных Чаном на черном рынке номеров, получал торопливый ответ, и так до следующего раза. Было страшно попасться и подвести других людей. Было страшно думать, что теперь так будет всегда. Такие думы угнетали, и Минхо сбегал от чувств в учебу, а потом в работу — у него с Чаном оказалось удивительно много общего. А еще в жизни Бан Чана был Джиён. Красивый, бесспорно. Умный, интересный собеседник, добрый и милый, порой неуклюжий, но только когда никто не видит и омега расслабляется. Не будь у Чана вырвана половина груди, он, может быть, даже влюбился в него. Скрывать от омеги он ничего не собирался. Как только стало понятно, чего хотят их родители, Чан пригласил его на обед, и они честно поговорили о том, чего каждый из них хочет и что может дать в ответ. Чан хотел спокойствия своему папе, чтобы тот перестал так переживать о своем старшем непутевом неприкаянном сыне, Джиён хотел свободы действий, хотел заниматься любимым делом, хотел, чтобы его воспринимали всерьез и перестали смотреть как на красивый, но глупенький кусок мяса. Любви он не требовал, сам был не уверен, что сможет полюбить в ответ. Джиён вообще считал себя неспособным на такие глубокие чувства, ведь ни разу за двадцать три года никого не любил. Не было ни бабочек в животе, ни томления в груди, ни пожара внизу живота. Так было, пока один гигантский идиот не вышиб дверь. Оба думали, что в дом, оказалось, что в сердце омеги. Но еще до этого Джиён решил идти за Чаном до конца, потому что хотел лучшего будущего, и от своих обещаний не отказывается, даже если Чан говорит, что он ему ничего не должен, кроме того, чтобы стать счастливым. И наконец, Хёнджин. Как долгожданный подарок на Рождество. Как пробуждение после долгого кошмарного сна. Как теплая ласковая весна после затяжной суровой зимы. Как первый глоток воздуха, который жадно глотаешь, вынырнув на поверхность, едва не утонув. Как надежда на лучшее будущее. Хёнджин снова появился в жизни Чана, чтобы спасти его или добить окончательно, и альфа никогда не забудет, что Джинни выбрал первый вариант. Его присутствие всё делает лучше. У Чана силы откуда-то берутся, энергия бьёт через край, он теперь точно готов к войне и без победы с поля боя не уйдёт, зубами её выгрызать будет, но получит. С другой стороны, присутствие Хёнджина всё делает хуже, потому что теперь в его жизни на одну слабость больше. Слабость, которой не побрезгуют воспользоваться против него. И Чан боится. Он выстраивает вокруг Хёнджина охрану, устанавливает камеры не только возле квартиры, но и во всем жилом комплексе обновляет систему видеонаблюдения, и Джисон теперь тоже имеет доступ к этим камерам. Чан, словно дракон, охраняет свое главное сокровище и старается делать это незаметно, чтобы не смущать и не волновать лишний раз. Папа и Сынмин с Чонином под усиленной охраной давно, и на Рождество младший брат повезет омег на отдых в Испанию, подальше от Кореи и того, что будет здесь происходить. А Хёнджин ехать наотрез отказался, и Чана разрывает от таких разных желаний: насильно отправить его подальше и оставить возле себя. Он теперь продумывает не на шаг вперед, а на три. У него заготовлены действия для любого развития событий. Чан с трудом пережил потерю Джинни, смерти родного отца и названного. Смерть омеги он точно не осилит. Он хочет для него и их возможного продолжения безопасного и светлого будущего, в котором будет неважно, какой национальности ты или твой избранник, в котором альфы и омеги снова будут иметь одинаковые права, в котором не будет кровопролитных мятежей и расстрелов за инакомыслие. Чан хочет этого, и у него есть стимул, а обратного пути нет. Поэтому только вперед.

✽✽✽

С омегами в жизни Со Чанбина вообще всё было сложно. Не понимал он их, а они не желали мириться с этим непониманием. Исключение составляли только папа, брат, Виен и с недавних пор солнышко Хару. Его зачатия не было в планах только начавших отношения Чанбина и Юмина. Более того, альфа и не знал, что омега забеременел. Они встречались три месяца от силы, а потом Юмин сказал, что ему не хватает встряски — слишком уж спокойные у них отношения, будто вместе давно и уже скорее скучно, чем привычно. Они ведь молодые, хочется драйва, тусовок, путешествий, а Со то в спортзале, то на стажировке, то дома пялится в телевизор. Чанбин не расстроился, не оскорбился почти, ведь не первый раз выбор не в его пользу делают. Ну вот такой он и есть, и что? Себя менять, ломать не собирался, притворяться тем, кем не является, — тоже. Родители с детства твердили, что нужный человек примет его со всеми достоинствами и недостатками, и сам Бин ответит тем же, для этого даже не придется что-то делать — всё сложится само собой, как идеальный пазл. Звучит как сказка, но Чанбину хотелось верить, что так бывает на самом деле. У его родителей ведь было. С Юмином не сложилось, так бывает. Альфа смотрел на это философски. Третьего января этого года — он эту дату надолго запомнит — омега снова появился в его жизни, постучав в дверь. Ю держал на руках малыша, а тот смотрел на Со из-под забавной пушистой шапки любопытными глазенками, и даже теста ДНК не надо было, чтобы признать в этом смешно чихнувшем комочке свою кровь. Юмин от предложенного брака отказался, и сам Чанбин от этого почувствовал облегчение. Он готов был жениться и взять на себя ответственность за своего ребенка и его папу, даже если чувств давно нет, но заранее знал, что такая жизнь будет довольно печальной, поэтому отказ омеги его скорее обрадовал. Юмин пришел за материальной помощью, в ответ позволял видеться ему с сыном. Так и начался новый этап жизни Чанбина во внезапной роли отца. Чан сначала удивился, потом обрадовался за него, а после даже потроллил немного, что правильный Бин первым умудрился заделать ребенка, да еще и вне брака. Хару был прекрасным малышом — шкодливым, шустрым, до безобразия умилительным. Новоиспеченный отец просто не мог не полюбить его, не мог не тискать, не баловать, задаривая подарками. Он обожал проводить время с сыном, пусть это и были какие-то жалкие часы в неделю, но сейчас Бин не мог позволить больше. Ситуацию омрачало разве что одно обстоятельство — с родителями Чанбин сейчас не общался, и про внука они не знали. И, учитывая всё, что происходило вокруг, может, оно и к лучшему. Альфа тешил себя надеждой, что скоро всё закончится, и тогда он возьмет Хару хотя бы на неделю и заявится на порог родительского дома, чтобы познакомить сына с самыми дорогими людьми в своей жизни, а заодно попросить прощения у стариков за то, что оторвал себя от них, прекрасно зная, как тяжело им дался отъезд старшего брата. Сейчас было неспокойно, тревожно, и омеги снова переворачивали жизнь Со с ног на голову, а тот по-прежнему не понимал их причин. Всё было как-то не к месту, не вовремя. Юмин сам его оттолкнул. Дважды. А теперь он приезжает, когда вздумается, и пользуется Хару как пропуском в жизнь альфы, который от сына отказаться не может и не хочет, и омега в его жизнь следом понемногу проникает. То останется с ночевкой, потому что «Хару так сладко уснул, жаль его будить», хоть раньше это Ю не останавливало. То прикасается слишком интимно, будто между ними что-то есть, — проведет по спине медленно до мурашек, тонкими пальчиками разомнет затекшие мышцы шеи и плеч, обнимет на прощание, прижавшись всем телом. Чанбин понимает, чего тот добивается, но не понимает зачем. Его такое поведение и навязчивость скорее раздражают. Ничего не екает, прикосновения не будоражат, вид спящего в его постели бывшего не пробуждает волны нежности или вожделения, как было прежде. Он их отношения перерос и возвращаться назад не собирается, о чем периодически намекает, когда Юмин подходит слишком близко к черте, которую сам когда-то прочертил. Есть еще одна черта, и ее уже Бин нарисовал дрожащей рукой, когда этой ночью ворочался в постели, вертелся с боку на бок, а сон так и не шел. В его голове должно быть много мыслей о работе, о тихой войне, которую они все ведут, о семье, о сыне, да хоть о Чане, в конце концов, — почему бы и не подумать о лучшем друге на ночь глядя? Но нет. Там только яркие веснушки, круглые испуганные глаза, так честно смотрящие на него снизу вверх, и фантомный запах кисловатых сочных яблок — Со их вкус на кончике языка чувствует, во рту слюна собирается, кажется, что вот-вот зубы вонзятся в твердую кожуру, чтобы добраться до хрустящей мякоти, и тогда сок брызнет во все стороны. Возбуждение, пробежавшее по позвоночнику прямо к члену, было достаточно четким сигналом о том, насколько всё плохо, и тогда ему хватило сил взять себя в руки, сделать два шага назад, сбросить пелену наваждения. Но теперь, когда он остался наедине с самим собой, притворяться равнодушным больше не нужно. Теперь становится понятным его нежелание посадить Ли в ближайший самолет — он это делал вовсе не из-за информации и помощи, которую тот еще может дать, как самому альфе казалось. Он делает это из-за своего эгоистичного желания, которого сам до этого момента не осознавал. Чанбин хочет этого омегу себе. Причин держаться подальше намного больше, чем может показаться на первый взгляд, но мозг Бина технично по одной отметает их все, кроме одной, которая пока не дает провалиться в черную дыру неизведанных чувств — Феликс уедет. Через неделю или месяц, но уедет. Он свое желание не скрывает, наоборот, торопится, спешит, хочет поскорее начать новую жизнь с новой личностью в новой стране. Его здесь ничего не держит, и эта мысль отрезвляет — чувства Чанбина, какими бы они ни были, не взаимны. Омега не видит в нем альфу ни для секса, ни для серьезных отношений. Да и сам Бин не знает пока, чего именно от него хочет. Феликс далек от омеги, с которым Чанбин хотел бы построить семью. Он весь насквозь фальшивый, красивая бездушная картинка. Но вот проблема — Чанбин видел его настоящего. Совсем недолго, в моменты эмоциональных всплесков на мгновение появлялся испуганный мальчишка, который нормальной жизни и не видел. Феликс торговал своим телом и спит со старым обрюзгшим коррупционером ради денег, и Бин соврет, если скажет, что это не вызывает у него отторжение. Но то проходит достаточно быстро, потому что альфа уродился слишком понимающим. Причины для него очевидны. Феликс потерялся, и рядом не было никого, кто мог бы протянуть ему руку помощи и уберечь от ямы, в которую тот прыгнул от глупости и безысходности. Не каждому хватит сил бороться с этим миром в одиночку и справляться с любыми трудностями. Ли, например, не смог. Его хочется защищать, баловать. Хочется показать другую жизнь, но это невозможно. Поэтому… Поэтому Чанбин принимает отсутствие чужих чувств и неясность своих, закрывает низменные желания поглубже и насильно заставляет себя переключиться на мысли о Муне и обо всем, что удалось узнать за последние дни. Потому что это сейчас намного важнее, чем всякие глупости. И потому что хочется поскорее избавиться от Мун Джунсика. Чанбин будет ломать его с особым удовольствием.

✽✽✽

— Чанни-Чанни-Чанни! — Джинни прыгает на постель и тормошит сонного альфу, а тот со стоном пытается спрятаться от него под одеялом. — Джинни, любовь моя, дай до будильника поспать, а… — бурчит он из-под подушки, которая тут же улетает в другой конец спальни. — Чанни, ну ненадолго, — канючит Хёнджин, усаживаясь на его поясницу, и наклоняется к уху мужчины так, чтобы касаться его губами. — Если встанешь сейчас, выполню любое твое желание. — Любое? — голос звучит уже более бодро и заинтересованно. — Ага, любое, — омега дурашливо-громко чмокает его прямо в ухо и быстро убегает из комнаты. — Жду тебя на балконе! Чан садится на кровати, трет глаза и качает головой, с губ никак не желает исчезать предательская улыбка. Да, он чертовски не выспался, но ради таких пробуждений он готов хоть всю жизнь не высыпаться. Запрыгнув в тапочки, стоящие рядом с кроватью, он идёт, пошатываясь, вслед за своим омегой на балкон и тут же ёжится от холода. — Ты простыть хочешь? — ворчит он, шоркая по плиткам в сторону сидящего на диванчике Джинни. Тот завернут с головой в толстое одеяло и придерживает край, приглашая к себе. И кто Чан такой, чтобы отказать? Он скользит прямо в руки Джинни и прижимает его к себе, плотнее оборачивая одеяло вокруг них. — Снег идет, — с восторгом шепчет Хёнджин, и Чан видит отражение светлеющего неба и снегопада в его глазах. — И я сварил нам горячий шоколад… И правда, альфа только сейчас замечает на столике две кружки. Они уже не дымятся, но альфе плевать, он оставляет поцелуй на любимых губах, тянется к кружкам, чтобы одну отдать Хёнджину, а из второй сделать большой глоток и довольно поморщиться от вкуса, а потом смотрит на снежные хлопья, падающие на просыпающийся город, и тоже восхищается, будто смотрит глазами омеги на такое обыденное происшествие. Снег идёт каждый год, каждую зиму — чего тут удивляться? Но Хёнджин всегда умел видеть красоту в каждом моменте и наслаждаться обыденными мелочами. Он необыкновенный человек, и Чан никогда не перестанет благодарить жизнь за то, что дважды подарила ему его. — Помнишь, когда ты впервые привел меня в эту квартиру и показал балкон? — Помню, — усмехается альфа. — Мы лежали здесь на старом покрывале, смотрели на звёзды и долго целовались, а потом тебя посадили под домашний арест на неделю за то, что вернулся домой заполночь. — Точно! — посмеивается Джинни в ответ и льнёт ближе. — Но целоваться с тобой было так вкусно, а звёзды были такие красивые, что оно того стоило, — омега мечтательно вздыхает. — Но я не об этом. Ещё тогда я подумал, что хочу отсюда увидеть первый снег. Чтобы сидеть с тобой в обнимку под пледом, пить горячий шоколад и любоваться природой… Я проснулся, увидел снегопад и вспомнил об этом. И так захотелось это маленькое желание воплотить в жизнь. Спасибо, что пошел у меня на поводу… — Тебе не за что меня благодарить, — Чан целует его в макушку и вдыхает аромат апельсина с мягких волос, смешанный с его запахом и морозной свежестью. — Все твои желания должны сбываться. — А что насчет твоих? — Мое самое большое желание уже сбылось — ты рядом. А остального я добьюсь так или иначе. Это не желания, это цели. Они продолжают сидеть в одеяле, обнявшись, пьют остывший шоколад, любуются снегом и целуются, пока из спальни по всему дому не разносится рингтон будильника, установленного на телефоне Чана, и пара нехотя возвращается в тепло квартиры, начиная свой день. Хёнджин поправляет воротник рубашки альфы и стряхивает с пиджака невидимые пылинки, восхищаясь своим мужчиной. Долго целует на прощание, а закрыв за ним дверь, открывает ноутбук и снова заходит на сайт с вакансиями. Днём звонок в дверь отрывает его от уборки в гардеробной, где он перебирал свои вещи, намереваясь часть из них отдать на благотворительность, потому что не желал, чтобы что-нибудь напоминало ему о прошлом, даже если это потрясающей красоты винтажная рубашка, купленная Ханылем для него в одно из свиданий. Джинни смотрит на маленьком экране изображение с камер и видит Чонина, поэтому с радостью открывает дверь, не подозревая, что мелкий хитрец приехал в гости не один и не с пустыми руками. — Вы, ребята, не работаете что ли? — спрашивает он у парней спустя три бокала Просекко. — Когда я сказал, куда иду, твой муженек мне сразу же дал отгул, — Минхо подмигивает и улыбается по-кошачьи. — Он не мой муж, — машет руками смущенный омега, краснея всем лицом сразу. — Вопрос времени, отвечаю, — говорит Чонин и зубами достает пробку из бутылки. — Точно. Он вряд ли будет тянуть, ведь так долго тебя ждал, — еле выговаривает уже совсем пьяненький Джиён, который с алкоголем не дружит, но продолжает пить. Двое других согласно кивают с важным видом экспертов по Бан Чану. — Почему мы вообще пьем днем в понедельник? — переводит тему Хёнджин. От мысли о браке с Чаном хочется глупо и радостно похихикать, попрыгать. Но у них и так все слишком быстро, и омега хочет пока насладиться этим периодом и не спешить. Да и предложения ему еще никто не делал, чтобы пускаться в фантазии о свадьбе. — Ты неправильные вопросы задаешь, зануда, — кривится в усмешке Чонин, расплескивая вино мимо бокалов, а Джинни несказанно радуется, что у них пока нет ковра рядом с диваном. — Не почему мы пьем днем в понедельник, а почему мы так поздно празднуем твое возвращение и воссоединение с Чанни? Я тут узнал, что ты в городе уже два месяца и только недавно соизволил прийти в гости! И даже не подумал мне позвонить! Мне пришлось собирать парней и проникать в ваш жилой комплекс, как ниндзя, — омега отставляет бутылку и, нахмурившись, делает загадочные пасы руками, чем смешит остальных. — Неправда, Чан Минхо ключи дал, маленький врунишка. — Знаешь, Джиёни, я сейчас очень рад, что Чанни развелся с таким стукачом. Джинни фыркает, больше забавляясь возмущенной мордашке младшего, чем его словами. Омеге комфортно и весело с парнями, хотя, открыв дверь и увидев всю компанию, сначала даже приуныл. Он помнит свою первую и последнюю встречу с Джиёном, помнит свою ревность и настороженность по отношению к нему. Помнит и каплю зависти. Но теперь ничего этого в себе не обнаруживает. Джиён выглядит счастливым и более здоровым, а сам Хёнджин больше не испытывает к нему негатива, ведь Чан выбрал его. Минхо он вообще увидел впервые, и любые незнакомцы в границах его безопасного гнездышка заставляли Хвана чувствовать тревогу. Но этот человек с душой кота расположил к себе с первого слова, с первой улыбки, и Хёнджин сам неосознанно к нему тянулся. Джинни не помнил, когда в последний раз вот так сидел с кем-то, выпивал и смеялся, не боясь сказать лишнего. И за это новое чувство он безмерно благодарен Чонину, который, мило улыбаясь, выносит стены замкнутых людей, словно бульдозер. Пока новая жизнь приносила Джинни лишь радость. Сложив ладошки и прижав их к губам, омега с мягкой улыбкой прикрывает глаза и просит у кого бы то ни было, чтобы это не заканчивалось.