AGAPE

Третье свидание каким-то образом перетекает на заднее сиденье автомобиля Чана. С ним Хёнджин никогда не строил из себя недотрогу, да и Чан далеко не ханжа, поэтому получается то, что получается, даже если Ханыль все еще не поставлен в известность о завершении их отношений и происходящее немного некрасиво отдает изменой. Оставляя смазанный отпечаток ладони на запотевшем стекле, Хёнджин ни о чем не думает, кроме альфы за своей спиной и его горячей ладони на своей шее. Черт знает, что между ними и как они дошли до такого, но в сексе определенно друг другу подходят идеально. Чан балансирует на грани грубости и нежности, делает все, как омега любит, будто слишком хорошо изучили друг друга, хоть и спали всего лишь раз тысячу лет назад. За эти годы Чан явно поднабрался опыта, и Хёнджин теперь встает на его место, когда тот чувствовал на нем запах Ханыля — в груди горит желание всего альфу искусать, чтобы сразу было понятно, чей он. И пусть он знает, что с таинственным Джиёном Чана интимные отношения не связывают, это не мешает ему испытывать ревность. Альфа двигается то быстро и глубоко, то медленно, резко и ещё глубже. Оставляет синяки от пальцев на талии, но зацеловывает шею контрастно нежно, заставляя омегу под собой дрожать на грани экстаза. После они еще долго пытаются отдышаться. Хёнджин в накинутой на плечи рубашке Чана играет кончиками пальцев с завитками сигаретного дыма. Чан курит, положив голову на его голые колени. Тесно, неудобно, но ни один не хочет двигаться, боясь нарушить это хрупкое состояние удивительного внутреннего покоя, от которого оба давно отвыкли. Они воруют эти минуты, чтобы забыть о жизни за пределами автомобиля, притвориться, будто в целом мире никого, кроме них, нет. Они словно под кайфом, смеются над всякой ерундой, хотя и не смешно вовсе, и чувствуют себя слишком потрясающе, чтобы поверить в реальность момента. Она догоняет их позже, когда в предрассветном мареве они целуются прямо на ступенях жилого комплекса, уже не скрываясь, потому что разум все еще подернут дымкой эйфории и попытка оторваться друг от друга кажется пыткой. Хёнджин, совсем забывшись, почти затягивает Чана в лифт, но внезапно зазвонивший телефон альфы приводит обоих в чувство и возвращает на грешную землю. Полетали и хватит. У Хёнджина поразительно спокойно на душе, даже когда, открыв дверь, сталкивается лицом к лицу с Ханылем и видит свои разбросанные по гостиной вещи, которые буквально вчера укладывал в чемоданы. И даже когда видит, как у Ханыля крылья носа трепещут — принюхивается — почему-то не может переживать и бояться. Джинни пахнет Рождеством, и ему так хорошо и так все равно, что он может только засмеяться в голос, запрокинув голову. Его веселит мысль, что друг Чана спас их от клишированной ситуации из похабного анекдота. — Тебе смешно, шлюха?! — Ханыль дёргает его за руку и толкает к стене. Больно, но не смертельно. — Очень, — давясь истеричным хохотом, отвечает Хёнджин. Жизнь, черт бы ее побрал, бывает забавно цикличной. Папа его шлюхой не называл, но будто тоже это имел в виду. Словно он не с любимым человеком был, а бесплатно обслужил несколько альф за ночь. Некрасиво, конечно, вышло, что тогда, что сейчас, но даже так, вряд ли Хёнджин заслужил все эти злые слова. Удар в челюсть отрезвляет моментально. Хёнджин, прижимая ладонь к онемевшей щеке, смотрит на альфу исподлобья и шипит сквозь зубы от боли. Он простил рукоприкладство своему папе — семья, как-никак, родной человек. Первый раз рукоприкладство Ханыля простил Лю Джин. Но Хван Хёнджин не станет. — Еще раз ударишь меня, и я тебя убью, — сквозь зубы выдавливает он. — Я бы посмотрел, как ты это сделаешь, — злобно усмехается Ханыль, напирая, но Джинни не двигается с места и, когда тот становится слишком близко, толкает в грудь со всей силы. — Не подходи ко мне, — скалится омега, впервые показывая характер. Ему все еще не страшно. Он настолько зол, что даже боли не чувствует. Все внутри кипит от желания ударить в ответ, причинить боль, проораться хотя бы, в конце концов. Его трясет, и если Ханыль думает, что от страха, то он очень сильно заблуждается. — Рано или поздно ты захочешь спать, а у меня не будет проблем с тем, чтобы перерезать тебе горло. Надо будет — зубами перегрызу. — Что, вернулся к своему ненаглядному и смелость проснулась? — удар приходится в стену рядом с головой Хёнджина, но его самого Ханыль, как ни странно, больше трогать не пытается. — Только огорчу тебя — ты ему не нужен. Знаешь, что у него есть супруг? Хочешь посмотреть на его омегу? Их совместные фото без проблем можно найти в интернете, — Чон Ханыль бьет по больному. И пусть Хёнджин доверяет Чану, маленький червячок сомнения все еще сидит в его голове и в такие моменты очень радуется, начиная с новой силой подкидывать уничтожающие мысли. — Думаешь, что всё знаешь? — Джинни свои внутренние сомнения не показывает, не дает зацепиться, почувствовать слабость. — Я не думаю. Я уверен, что знаю всё. А он знает? Знает, что это ты украл документы из его кабинета? Знает, что ты — член сопротивления? Ты сам об этом ещё помнишь? — не особо стараясь, альфа попадает в самое уязвимое место. Ведь в этом заключалась самая главная проблема — омега был не до конца честен с Чаном. Он позволил себе утонуть в чувствах, делал вид, будто всё прекрасно и всё, что стояло у них на пути, было решено. Но это, черт возьми, не так. Он столько раз пытался рассказать всё Чану, столько раз открывал свой рот, но слова, застряв в глотке, так и не были произнесены. Было страшно, что Чан, узнав обо всем, лично отведет его к расстрельной стене, как предателя. Но страшнее ведь не смерть, а то, что Мечта Хёнджина отвернется от него, разочаруется и просто уйдет, выбрав долг, императора, страну, но не его. Ханыль затянувшееся молчание омеги и потухший взгляд воспринимает как свою победу. — Приберись тут, разложи вещи по полочкам, убери чемоданы и приготовь ужин, — он проводит ладонью по щеке омеги с обманчивой нежностью, в конце сдавливая до синяков и так больную челюсть. — Сегодня будем праздновать. Попробуй уйти, и он всё узнает, а ты окажешься никому не нужной блядью. Ведь и я тебя обратно не приму. Так что будь умницей. — Что мы будем праздновать? — безэмоционально спрашивает Хёнджин, отталкивая его руку от своего лица. — То, что ты мудак? — Мы будем праздновать смерть наших врагов, — альфа улыбается гадко, отходит от него и снимает куртку с вешалки. — Чью? — Пока не твоего любовника, не переживай. Пока, — отвечает Ханыль и подходит к двери, но потом останавливается и поворачивается к омеге. — Ты же не думаешь, что приехал сюда, чтобы украсть документы? Мы надеялись, что вы встретитесь. — Что? — Хёнджин чувствует себя так, будто его снова ударили. — Вы это подстроили?! И ты не остановил их? Даже не подумал о том, чтобы прекратить всё это? — Мы не ожидали, что вы встретитесь в тот день, но надеялись, что ты побежишь к нему. Мне нравился тихий и кроткий Лю Джин, но сюда я вез бывшую подстилку Бана, — с презрением отвечает альфа. От наигранной нежности не осталось и следа. — Сначала приходишь с цветами и врешь, что купил их сам. Потом сбегаешь после того, как стонал подо мной, как последняя шлюха. А теперь приходишь с запахом другого на себе. Я ничего не упускаю? Ради таких, как ты, подвигов не совершают. Таких не защищают. Не льсти себе. Всё, на что ты годен, — это раздвигать ноги и придавать себе слишком много значимости, — Ханыль показательно забирает его комплект ключей с тумбы, куда Хёнджин их кинул, и уходит, закрыв за собой дверь на оба замка — один изнутри открывается без ключа, второй — только ключом. — Пошел ты, — спокойно говорит ему в спину Джинни, наблюдая, как закрывается его путь на свободу. Обидно? Еще как. Будет ли он спорить и пытаться что-то доказать этому человеку? Нет. Наверное, именно такой и должна быть жирная точка между ними. Любви у них не было, но ненависть есть. И это хорошо. Будь Ханыль хорошим парнем, Джинни чувствовал бы себя виноватым. А еще ему страшно, но даже не за себя, а за Чана. Сопротивление явно пыталось как-то добраться до него через Хёнджина. Омега дышит с трудом, опускается на пол и зажимает голову коленями, краем сознания понимая, что у него приступ паники. Мысль о том, что он станет причиной гибели Чана, сдавливает легкие, не позволяя вдохнуть спасительный кислород. Он не знает даже примерно, сколько времени ему понадобилось, чтобы взять себя в руки и встать с пола, но знает точно, что здесь не останется. Поэтому, умывшись, закидывает документы, деньги и зарядник для телефона в сумку. Всё, что Ханыль разбросал по полу, он собирает и неаккуратными кучами распихивает по чемоданам, которые после убирает в шкаф. А потом ищет в интернете нужный номер, на ходу придумывает складную историю про свою забывчивость, жениха, который слишком помешан на его безопасности, и потерянных ключах. Когда через полчаса слышит стук в дверь, Джинни прикрывает на секунду глаза, собираясь с мыслями.

✽✽✽

— Ты был прав, — заявляет Чанбин, стоит Чану появиться в больничном коридоре. Лицо напряжено, брови сведены к переносице, под глазами следы бессонной ночи. — Они приклеили взрывчатку к днищу машины, но взрывали дистанционно и, видимо, следили откуда-то неподалеку. Как только поняли, что парни заметили и отходят от машины, решили подорвать. — Они живы? — Чан ненавидит больницы. Он даже плановые осмотры успешно избегал больше двух лет, покупая необходимые справки. Не очень ответственно по отношению к своему телу, зато с заботой о менталочке. Запах медикаментов и болезней триггерил, отправляя в увлекательное путешествие по воспоминаниям о том, как его откачивали после нервного и физического истощения, через силу кормили дерьмовой больничной едой (про блевотную массу, которую вводили через трубку, он думать и вовсе не хочет) и бесконечные разговоры с мозгоправом, после которых хотелось выйти в окно, лишь бы больше не повторять эти беседы. Четыре года назад на его месте оказался папа. Видеть, как увядает родной человек, сливаясь с больничными стенами, было невыносимо. И с каждым визитом в лечебницы различного толка запах лекарств и болезней впитывался в него все сильнее, заставляя чувствовать себя хреново, даже если на самом деле он был в порядке. — Минги и Нико посекло осколками, но ничего серьезного. Канхён стоял ближе всех к машине, он сейчас в реанимации, пока ничего не понятно. Парни прочесывают округу, думаю, к вечеру будет какая-нибудь информация, — Чанбин устало вздыхает, достает руки из карманов куртки и трет глаза, в которые будто песка насыпали. — Ханыль не сам это делал. — Ну ещё бы, — почти рычит Чан. Господи, как же он ненавидит этого ублюдка! — У него достаточно шестерок для грязной работы. Минхёк сказал, что он почти всё время торчит в «Фениксе». У меня есть некоторые подозрения, но нужно раздобыть план здания, — он садится рядом с другом, понимая, что в ближайшее время придется забить на свои загоны и побыть в этом месте. — О чем ты думаешь? — Либо у них там место собраний, и тогда через неделю у нас будет список постояльцев, которые попадут под подозрение. Либо из «Феникса» есть выход, о котором мы не знаем. Чон наверняка ожидает слежки, поэтому старается максимально запутать следы. Он заходит в «Феникс», скрывается в ВИП-комнате и всё. Что он делает дальше, мы не знаем. Он может сказать, что проводит там весь день, может, работает или что-то в этом духе, а на деле смывается через секретный проход и занимается своими грязными делами. Либо у него роман с владельцем ресторана. — Ты все варианты продумал? — со смешком спрашивает Со, хоть и знает ответ. Конечно же, Чан всё продумал. Тревожный перфекционист и параноик — для их дела сочетание идеальное. Они проводят так еще около получаса, почти не шевелясь и тихо переговариваясь, обмениваются мнениями и подозрениями, прикидывают список дел на день. Ну и что, что у нормальных людей выходной? Они ненормальные, и выходные им только снятся, и то редко, потому что поспать удается не всегда. А потом прилетает растрепанная фурия по имени Джиён в съехавшем кардигане и домашней футболке, нарушая их идиллию. От вечной идеальности не осталось и следа. — Ты же говорил, что он не пострадает! — разговор, ожидаемо, начинается с претензий. Чан и сам знает, что дал слово, которое потенциально может не сдержать. Потому что Минги — мальчик взрослый и не хочет сидеть в сторонке, пока его товарищи жопу рвут на благо общего дела. — Я и не пострадал, — очень вовремя объект переживаний Джиёна появился в коридоре. В перевязанной руке стопка бумаг, полученных от десятка пройденных докторов, над бровью — шов, лицо в пластырях, одежда кое-где порвана и обожжена, но в целом выглядит вполне бодро. — Я тебя убью, черт возьми! — омега моментально переключается на него, а Чан, обменявшись с Со понимающими взглядами, выдохнул. Шторм миновал, можно немного расслабиться, пока парочка выясняет отношения в уголке. Вскоре появляется Нико, тоже достаточно целый, и уже впятером они ждут новостей о состоянии Канхёна. Для Чана время тянется бесконечно долго. Запах хорошего кофе, купленного Чанбином в кафе через дорогу от больницы, не перебивает вонь самого места. Он правда ненавидит жизнь. За несправедливость. За вот такие вот финты. У него была чудесная ночь, которая должна была перетечь в не менее чудесный день, ведь Хёнджин собирался сегодня переехать в новую квартиру и вечером ждал его на ужин, ожидание которого должно было поддерживать в альфе силы весь день. Джинни от помощи с переездом отказался, а Чан не давил, потому что всё между ними было слишком хрупким — нажми посильнее, и пойдет трещинами. Хочет сделать всё сам — хорошо, лишь бы был в безопасности и доволен. Но долго наслаждаться предвкушением вечера у Чана не получилось, и вместо того, чтобы выбирать цветы для своего омеги, он сидит в больничном коридоре и тихо ненавидит весь мир. Почти весь. Они покидают клинику ближе к вечеру, получив хоть какую-то информацию о Канхёне и о том, что кризис миновал, парень пойдет на поправку. От слов доктора все облегченно вздохнули. — Я привезу ему завтра одежду и все необходимое, — говорит Джиён, который прекрасно знает, что Канхён — такой же сирота, как Минги, и, кроме парней-коллег, у него никого нет. — Заодно спрошу у доктора, когда можно будет привезти что-нибудь вкусное. Так что занимайся своими делами и не дергайся, если будет что-то нужно, я сообщу. — Спасибо, — искренне благодарит его Чан и слегка приобнимает на прощание. — Я придумаю оправдание перед папой, поэтому можешь со спокойной совестью пропустить завтрашний ужин. Минги, Нико, у вас выходные, это не обсуждается. Побудьте дома, присмотрите за Канхёном. Сев за руль, альфа устало откидывает голову, прикрывает глаза и впервые за последние часы улыбается. Потому что в салоне автомобиля пахнет не только кедром, но и сладким апельсином. Этот запах яркий, искрящийся, дерзкий, как и сам Хёнджин. Чан чувствует его фантомный вкус на губах и облизывает их, вспоминая, что они творили здесь этой ночью. Пальцы дергаются в желании завести мотор и поехать уже знакомым маршрутом, к уже знакомому дому и… и просто ждать, когда Хёнджин выйдет, чтобы насладиться тем моментом, когда взгляд только зацепится за любимое лицо. Чан этот момент обожал — когда сердце пропускало удар, а в голове взрывалась ядерным грибом какая-то иррациональная радость. Касаться омеги, целовать вдоволь — удовольствие ни с чем несравнимое. Но просто наблюдать за ним, улавливать эмоции — это словно задевало что-то глубоко в душе альфы. Когда Джинни с аппетитом кушает и радостно жмурится, когда еда ему нравится; когда взлетают его брови и приоткрывается рот в удивлении; когда громко смеется, похлопывая себя по коленке — эти моменты хочется навсегда запомнить и перебирать, как дракон свои сокровища. Потому что сексуальных людей много. Многие могут удовлетворить плотский голод Чана. Но сделать его счастливым одним лишь своим присутствием, одним взглядом, робким движением уголков пухлых губ вверх — так может только Хёнджин.

✽✽✽

— Можешь меня забрать? — добравшись до парка, Хёнджин переводит дыхание, прокашливается и набирает его номер. Он не хочет, чтобы Чан слышал в его голосе мольбу. Он хочет раздавить наконец этого червяка сомнений, хочет получить хоть каплю, хоть какое-то подтверждение, что Чану он действительно небезразличен, что не просто развлечение, не просто ностальгия. Что альфа, даже спустя столько лет, готов примчаться к нему по первому зову. Не чтобы порадовать свое избитое эго, а чтобы найти точку опоры. Чан отвечает спустя два гудка, и уже от этого Хёнджину хочется расплакаться. — Где ты? — сразу же спрашивает альфа. На заднем плане Джинни слышит, как начинает урчать мотор автомобиля. — Я в парке, который рядом с домом. Заберешь меня оттуда? — Буду через… через пятнад… нет, через десять минут. — Спасибо. Такая глупость — они расстались утром, а Хёнджин уже успел соскучиться и радуется новой встрече, пусть она и будет омрачена его откровениями. Но Чан правду заслужил, даже если после этого Хёнджин перестанет заслуживать Чана. С каким-то злорадным удовлетворением омега думает, как будет зол Ханыль, когда, вернувшись, обнаружит срезанный замок и не обнаружит Хёнджина. Он сволочь, но сволочь умная, так что сразу поймет, к кому Хван пошел, но хватит ли ему ума понять, что омега все расскажет Бан Чану? Не только о своей роли в этой истории, но и обо всем, что знает о сопротивлении. Да, пострадают люди, но Хёнджину уже так плевать на это, если честно. Они годами смотрели на него, как на какого-то преступника, использовали его в своих целях, водили за нос. Джинни не может найти в себе даже капли сострадания и не хочет мучить себя размышлениями, хорошо это или плохо. Чан подъезжает даже раньше обещанных десяти минут, открывает дверь автомобиля и внимательно осматривает Хёнджина. Тяжелый взгляд задерживается на лице, где под слоем консилера все же проступает темное пятно. — Что это? — спрашивает, сжимая челюсть. — Я не отвлек тебя? — Джинни знает, что оттягивает неизбежное, но ничего с собой поделать не может. — Нет. Для тебя я всегда свободен. Но меня волнует синяк на твоей щеке, — ровно отвечает Чан, пока левая рука сжимает руль до скрипа кожи. — Его работа? — Хёнджин нехотя кивает, прижав ладонь к месту удара. — Где он? Дома? — Нет, ушел куда-то… — омега даже рад этому. Последнее, что ему нужно, чтобы Чан влезал в неприятности, защищая его от его же неправильных выборов, сделанных годы назад. — Понятно, — альфа прерывисто выдыхает и выруливает на дорогу. Уговаривает себя не идти на поводу у эмоций, позаботиться о Джинни, а уже потом искать этого урода. То, что Чон Ханылю этот удар с рук не сойдет, он даже не сомневается. — Мне нужно тебе кое-что сказать, — серьезно говорит Хёнджин, нервно заламывая пальцы. — Только выслушай до конца, хорошо? Чан останавливается на светофоре и смотрит на него молча несколько секунд, которые кажутся омеге вечностью, мягко поглаживает его руку, удерживая в своей ладони, а потом улыбается. Улыбается так, что Хёнджина накрывает пониманием — Чан всё знает. Знал с самого начала. — Я и так знаю всё, что ты хочешь мне сказать, — подтверждает альфа и оставляет быстрый поцелуй на тыльной стороне его ладони. В его глазах нет ни капли осуждения, разочарования или злости. Он возвращает внимание на дорогу, медленно продвигаясь в плотном потоке машин. — Я украл документы из твоего кабинета, — едва шевеля губами, признается Джинни и смотрит во все глаза, пытаясь уловить эмоции на чужом лице. — Я знаю. Сразу понял, — конечно, знает. Конечно, Чан не мог не знать. — В архиве, где ты прятался, была работающая камера. — Черт возьми, — Хёнджин зажмуривается и с силой трет ладонями лицо. Чан слева от него весело смеется. — Тебе смешно?! — Немного, — кивает альфа. — И тебя это не смущает? Не напрягает? — Нет. — Ты и правда сумасшедший… — качает головой Хёнджин, не в силах поверить, что всё так повернулось. — Но это не всё… Мне нужно рассказать тебе о Ханыле и сопротивлении. — Расскажешь, когда приедем домой, а пока отдохни. — Домой? — А ты против? — Нет, — подумав, отвечает Хёнджин. — Но как же твой супруг? — горло дерет от последнего слова, оно колючее, как кактус, когда касается другого омеги, неприятное. Но потом до него доходит — он не видел на пальце Чана обручального кольца после их второй неловкой встречи за кофе, и Джинни сам над собой тихо посмеивается. Он всегда знал, что ужасный собственник, но с Чаном эта его черта становится в сотни раз хуже. — Его пока нет дома, но когда приедет, я вас познакомлю. Он знает о тебе и знает, что ты для меня значишь. — И что же? — Всё, — легко, с непоколебимой уверенностью в голосе, отвечает альфа. Джинни хочется сжаться в комочек и совсем несерьезно запищать от смущения. Всё — это слишком много для такого, как он, неуверенного, порой трусливого, который даже сейчас не может отпустить себя и до конца поверить в слова альфы. Но ведь он никогда не будет знать наверняка, действительно ли Чан, или любой другой человек, говорит правду — это вопрос доверия, а довериться, как оказалось, бывает очень страшно. Хёнджин отвлекается от своих мыслей, когда Чан въезжает в открывшиеся ворота, и жадно рассматривает большой кирпичный дом в два этажа, окруженный корейскими соснами и кустами гортензий. Вокруг — высокий забор, перед домом газон, уже пожухлый, но наверняка красивый в теплое время года. — Добро пожаловать, — тихо говорит Чан, сжимая его руку в своей, и смотрит так, что Хёнджин даже не жалеет, что согласился приехать сюда, а не попросил отвезти в квартиру, ключи от которой так и лежат в кармане пальто.

✽✽✽

Как бы омега не настаивал на серьезном разговоре, Чан считал, что все это может подождать до завтра. Да, может, он и потеряет драгоценные часы, дав фору сопротивлению, но в данный момент для него было важнее позаботиться о Хёнджине. Поэтому, откопав самый теплый халат в своем шкафу, вручил его парню и отправил в ванную, а сам стоял на террасе, курил и ждал доставку еды. В голове вырисовывался четкий план, отчасти неправильный, рискованный, но поступить по-другому он не мог, иначе всю жизнь корить себя будет. К тому моменту, когда курьер с поклоном передает ему пакеты, в теле Чана бурлит нетерпение, какое бывает, когда решение уже принято и дело осталось лишь за действием. Он кормит распаренного и разморенного Джинни его любимой лапшой и свининой в кисло-сладком соусе, на десерт пододвигает коробочку с клубничным муссовым пирожным, с теплом наблюдая, как омега довольно причмокивает. Если бы не синяк на лице, замазанный мазью, Чан бы совсем размяк от этой картины. Когда Хёнджин засыпает в его постели, отмытый, отогретый и накормленный, слишком вымотанный стрессом уходящего дня, Чан тихо спускается на первый этаж, набирает номер Джиёна и обрисовывает ситуацию, а потом переодевается, берет ключи от автомобиля и выходит из дома. Неприятные дела лучше заканчивать сразу. Через полчаса он стучит в дверь и удивительно вежливо ждет, пока ему откроют, хотя буквально физически чувствует, как его терпение иссякает. Чон Ханыль открывает, самонадеянно не посмотрев в глазок, и сразу же получает кулаком в лицо. ⚠️ — Кусок ты дерьма, — Бан Чан вталкивает его в квартиру, пока тот матерится и пытается прогнать головокружение, закрывает дверь, хватает его за грудки и бьёт головой в нос, который ломается с противным треском. Чан старался бить его аккуратно, чтобы не зацепить мебель и хрупкие предметы — соседи на такой шум наверняка полицию вызовут, а это сейчас абсолютно нежелательно. Необходимость сдерживаться бесила неимоверно. Но еще больше бесило, что прославленный член сопротивления, непримиримый борец с действующей властью и террорист со стажем, оказался долбанным слабаком, который даже ответить толком ему не мог, только махал руками в бесплодных попытках задеть его. Ну ладно, справедливости ради, один раз он все же смог весьма неплохо зарядить Чану по ребрам, да только тот был в таком состоянии, что даже не заметил. Альфа прекрасно знал о своих проблемах с гневом и почти всю сознательную жизнь учился контролировать себя. И ему это удавалось, но когда он все же спускал внутреннего зверя с короткого поводка, снимал удавку, случалось такое. Ханыль, привыкший решать вопросы чужими руками, просто не мог выстоять против взбесившегося Чана. Да и куда ему, если в первый и последний до этого момента раз, когда Чан так же слетел с катушек, его держали вдвоем Минги и Чанбин. И тот, и другой на фоне высокого худощавого Чона были горами мышц, проводившими часы в спортзале. — Давай, вставай, урод, — Бан хватает Ханыля за грудки и приподнимает с дивана, на который сам же его и бросил, шлепает со всей силы по окровавленным щекам ладонями. — Ты отрубился, что ли? Вставай, мы не закончили… Чон слабо дергает головой, безуспешно пытается открыть заплывшие веки, вцепляется руками в предплечья Чана и тут же снова получает удар. — Знаешь, за то, что ты посмел поднять руку на того, кто слабее тебя, на того, кто тебе верил, этого мало. Но за то, что ты поднял руку именно на Хёнджина, тебе такой массаж надо каждый день устраивать и не давать сдохнуть. — Пошел ты, — едва слышно невнятно хрипит Ханыль, заходится в приступе кровавого кашля, начиная дергаться в руках Чана, словно в приступе эпилепсии, и спустя долгое мгновение замирает. Бан Чан смотрит на обмякшее тело перед собой, чувствует отвратительный запах испражнений и поверить не может, что этот ублюдок так быстро сдох. ⚠️ — Вот же пиздец, — выдыхает альфа, отбросив от себя мертвое тело, и делает два шага назад. И правда. Пиздец.