Архонты: моральный кодекс якудза

Сыро. Здесь воняло затхлым сырым воздухом и ходил сквозняк по ледяным камням. Мелкий, но очень острый мусор впивался в саднящие колени. Мышцы болели, кровь уже не поступала в голени, уступая место жгучему онемению. Пальцы хватались за изодранные штанины и стискивали грязную ткань. Звуки, их не было. Просто пронизывающая тишина заполоняла всё тёмное помещение, где даже собственные всхлипы тонули и пропадали, так никому не ведомые. Было страшно. Не так, как когда мама оставляла его на кассе со словами «сейчас буду». Тогда Чуя силился и шёл с высоко поднятой головой, пока в самый последний момент мама наконец не приходила, озаряя всё вокруг своим светом. Нет, Чуя теперь мог сказать, что не боялся ничего. Ничего, кроме полной дезориентации и громких голосов в голове, кричащих что-то про то, что его родители не придут за ним и ему нужно успокоиться. — Замолкни, сопляк! — Ему прилетело ботинком в щеку, и он безвольно свалился на запятнанный чем-то красным пол прежде, чем хлопнула массивная дверь и он оказался здесь. Чуя чувствовал, как кожу щипало, а челюсть ныла вровень с ним. Он вскинул голову и снова упёрся в темноту, разбавленную только очень тонкой цепочкой прерывистого лунного света справа. Перед ним расстилалась всепожирающая темнота, она окутывала его руки, шла по обмякшим пяткам и щекотала лохматые пряди. Она будто мазала своими грязными касаниями, оставляла липкий, слизкий слой и заставляла мышцы биться в неконтролируемых судорогах. Его трясло, зуб на зуб не попадал. Шею ломало от тяжелого металла, плотной дугой обхватывающего надорванное горло. Воздуха не хватало, любая попытка раскрыть рёбра отдавалась захлёбывающимся кашлем и ещё большей болью. Кожа под ошейником плакала, как плакал до этого Чуя. Она пищала и жглась, стоило поддаться вперед. Звон цепи тонул, оставался незамеченным тьмой, которой и дела не было до предобморочного мальчишки. Его чёлка прилипла к щекам, попадала в рот, но он игнорировал и только сильнее пытался сжать зубы. Нельзя, говорил он сам себе. Нельзя плакать, нельзя показывать, что тебе страшно. Папа всегда говорил, что страх — это неплохо, но лучше показывать, что тебя не сломить, даже если ноги подкашивались. Он всегда говорил, что настоящий мужчина не должен бояться своих эмоций, но должен думать головой и оставлять её, как это было… Трезвой или холодной? Папа, он… Он же придёт? Он обещал, что они вместе пойдут на рыбалку и поймают огромного окуня! Обещал, что они расстелют палатку и проведут ночь под звездопадом. Обещал! Он всегда держал обещания. Всегда… Ладонями Чуя размазал по щекам слёзы и сопли, смешал с мокрыми волосами и гордо вздёрнул подбородок. Он должен быть сильным. Папа всегда учил его быть крутым, как Чуя и хотел. Он не должен ныть, герои не плачут. Чуя снова осмотрелся и опять испуганно дёрнулся, когда очень возбуждённая фантазия прорисовала высокий силуэт во мраке. Он зажмурился и принялся считать. — Раз, д-два, три, четыре, пять, ш-шесть… Он дошёл до тридцати шести и сбился, не помня, какая цифра идёт после. Уронил голову на грудь и тяжело задышал. Воздух погряз в запахе тины и нещадно парил, убивая лёгкие ещё больше. Каждый вздох отдавался в холодящие рёбра, колол и заставлял округлять спину всё сильнее и сильнее. Икры уже не просто горели — боль была настолько невыносима, что Чуя дёрнулся вперед и повис на ошейнике, лишь слегка приподнимая колени. Он кашлял от удушения, давился и пытался скользкими пальцами вцепиться в скрипучий металл. Снова приземлился на пятки и поморщился — легче не стало. Он вспомнил, как прятался в шкафу от своих друзей и просидел там так долго, что, когда няня его нашла, он едва перебирал согнутыми ногами. Сколько он здесь? Он бы понял, покажи ему солнечные часы или лунные, но мгла не давала и шанса, чтобы уловить течение времени. Оно будто лилось неспешной рекой, такой ленивой, будто ей не нужно было впадать ни в какое море, ни в какой океан и ничто её не беспокоило. Время всё видело, но продолжало идти своим размеренным шагом. Неужели он умрёт здесь? Чего хотели эти люди? Почему они потащили его и усадили на пол перед тем стариком? Как они вообще попали в его спальню? Чуя не понимал, он глупо моргал и пытался разглядеть принт на своих пижамных штанах, но тщетно. Он не понимал, почему его грубо схватили и запихнули в машину, заклеили рот, связали и бросили перед мужчиной, чей взгляд напомнил Чуе страшного чудовища из тех фильмов, которые родители не разрешали смотреть. Он был таким диким и животным. Разве люди могут так смотреть? Почему? Чуя всхлипнул. Он закусил губу и застонал от невыносимого положения. Он снова утёр нос и попытался просунуть пальцы в ошейник, чтобы хоть на миллиметр сдвинуть его с разодранной шеи. От того, как всё тело грозилось истечь кровью, голова кружилась, и Чуя почти упал лицом вперёд, окончательно себя задушив. — Не нужно плакать, — говорила мама, ласково поглаживая по голове, — если ты будешь много плакать, то твои красивые глаза потускнеют, и ты начнёшь видеть мир серым. Ты же не хочешь этого, да? Ну, давай, посмотри, как вокруг замечательно. Вокруг было холодно. Чуя продрог от сквозняка, несущего от стены, к которой была прибита короткая цепь. Его глаза не видели ни одного яркого пятнышка, и от того становилось ещё противней. Он слабо ударил кулаком по каменистому полу и шикнул, когда какие-то осколки впились в ладонь. Он протёр её о штанину, обхватил голые плечи обеими и сгорбился. — Когда ты плачешь, Чуя, то плачет само небо. Если однажды оно упадёт, обещай, что ты станешь тем, кто поднимет его. Почему? Почему он должен сидеть здесь? Он ничего не сделал. Он был хорошим ребёнком и даже не приносил плохих оценок домой. Он ходил с соседской девчонкой на бальные танцы и ни разу не сказал, что она ужасно танцует! Он не мог оказаться здесь только потому, что забыл сделать рисунок на завтра. Мама и папа никогда не наказывали его так. Почему эти люди пришли за ним? Цепь громче лязгнула и неожиданно потянула Чую наверх, заставляя подняться с коленей на невыносимо опухшие стопы. Он ошарашенно чувствовал, как её длинный конец оторвался от стены и потянулся к потолку, заставляя быть всё выше и выше. Он… он что-то задел, это какой-то механизм. Чую накрыла новая волна паники, стоило ощутить землю одними только неустойчивыми носками. В них впилось больше мусора, чем раньше. Чуя повис на цепи, почти как в петле. Он видел мутным взглядом, как тьма постепенно прояснялась и медленно светлела на пару тонов. Скоро ночь закончится? Да? А что будет потом? Он останется здесь и упадёт в обморок от изнемо… изнеможжжения? Умрёт? А как смерть приходит к людям? Это правда женщина с тёмным плащом и огромной косой, которой она рубит головы? К нему такая же придёт? А если она окажется тем мужчиной, что ударил его? Вдруг, он на самом деле был, как там написано было… Всадником апокалипсиса? Если так, то это значило, что небо всё же упадёт, и Чуя не сможет его поднять, потому что пропадёт вместе с ним в этой темноте. Он прерывисто вздохнул и прикрыл глаза. Балансируя на грани свалиться и задохнуться, он впал в пустое состояние дрёмы. Его организм устал и заставил хоть на крошечное мгновение отойти от дерущих падальщиками мыслей. Он по-прежнему держал руки вдоль тела, его ноги стремительно синели, окрашивало пальцы в тёмные цвета. Голова кружилась, ужасно хотелось заснуть и не проснуться. Чуя распахнул широко глаза и не удержал протяжного крика. Его спину жгло, словно в неё впечатывали раскалённое клеймо. Лопатку палило, разъедало кожу, стало не просто невыносимо. Это было непереносимо. Он заходился в истерике из кашля, всхлипов и сорванного голоса, заполоняющего на смену тьме всю комнату. Он царапал шею, раздирал короткими ногтями и пытался содрать металлическую удавку, та скрипела и только лязгала цепью. Бился в неразборчивых попытках уйти в сторону, спрятаться, отойти, убежать, скрыться. Да хоть что-нибудь! Его спину парализовало, слёзы текли фонтаном, кожа… Она будто рвалась на части, как самая дешёвая ткань из самого гнилого хлопка в мире. Противный вонючий запах жжёного ударял в нос, и всё тело содрогалось в рвотных позывах. Пот покрыл гусиную кожу, стекал ручьями по лбу и застилал и без того залитые слезами глаза. Чуя чувствовал, как закатывались глаза, как его внутренности переворачивались, как ноги прошибало в судорогах, таких, что пальцы от боли выкручивались в неестественное положение и на ногах, и на руках. Он задыхался в конвульсиях. Мозг будто жарило на все сто миллиамперах, и он обмяк, повиснув безвольной куклой на удавке.

***

Чуя резко встал. Его сердце лихорадочно стучало под языком. Всё голое, разгоряченное тело тут же обдал холодный воздух. Он схватился за шею и ощупал её. Ничего. Опустил глаза и облегчённо выдохнул — левая рука сжимала одеяло в привычном ему пододеяльнике. Он провёл пальцами ниже, по ключицам, скользнул за плечо и нащупал бугристость шрама. Его волосы неприятно прилипли ко лбу и щекам, и он хмуро зарылся пятернёй в копну, откидывая её назад. Приснилось. Ему приснился кошмар. Какой кошмар, он не должен был поддаваться своему сознанию. Нельзя было расслабляться настолько, чтобы разум охватила старая тревога. Чуя успокаивал себя, что это в прошлом, что это позади, что он уже вырос и не должен бояться. Пытался убедить своё чёртово колотящееся сердце, что он в безопасности. Ну же! Позади послышалось копошение, а через мгновение матрас рядом с его бедром сильнее прогнулся от чужой руки. — В чём дело? — спросил сипло Дазай. Он подтянулся и попытался заглянуть через плечо, но Чуя отвернулся. — Ни в чём. Чужая рука обхватила его за талию, чтобы затем прижаться к спине, царапая ту бинтами. Дазай залез под руку, обхватил ладонью плечо. Положил подбородок на соседнее и промычал: — Ну разумеется, поэтому ты подорвался, будто начался пожар. — Отвянь, — лениво протянул Чуя и чисто для вида дёрнул свободной рукой. Он застыл, когда голова Дазая исчезла с плеча, а вместо неё лопатку защекотали волнистые волосы и горячее дыхание. Дазай сухо поцеловал его, и Чуя понял, что тот нарочно попал в самое начало уродливого напоминания о его первой ночи в Каякучи-гуми. — Я… — захрипел Чуя, но Дазай только пошерудил руками по напряженному прессу и промычал: — Знаю. Чуя сгорбился сильнее, опуская голову. Его окатила слабость и неприязнь к самому себе. На плечах оседало тихое дыхание и поверхностные прикосновения губами, пока они не пошли ниже — от самого большого разрыва, перешли на выпирающие позвонки, а затем горячий язык прошёлся по рваным краям вниз и снова вернулся к левой лопатке. Чуя почувствовал себя ужасно уязвимым, опутанным в эти длинные руки и получающим непонятную поддержку, о которой даже не смел просить. В особенности Дазая. Он, наверное, выглядел жалко, если испугался какого-то детского кошмара. — Это, — сказал Дазай, сгребая Чую покрепче и прижимая его спину к своей груди, — не что-то ужасное, Накахара. Это — часть тебя, без этого ты не был бы тем, кем стал. Отбрось мысль, что это изъян — у тебя их нет. Сердце пропустило пару — а может вообще все, может, он уже умер — ударов, и что-то в груди сжалось в тугой ком. Вот зачем? Зачем доказывает, что Чуя для него открытая книга и все его переживания и опасения считывались с такой лёгкостью? От этого трёпа голова тяжелела, как от дурмана. На языке осела горечь, непонятная Чуе. Ему многое было непонятно. Что-то внутри ломалось, и он отчаянно надеялся, что это не были его стены против Дазая. Он вслушался в тихое биение чужого сердца как раз недалеко от шрама, чувствовал, как грудная клетка медленно расширялась, и он сам не заметил, как стал подстраиваться под спокойный ритм. Он боялся сделать вздох невпопад и прикрыл глаза, концентрируясь на ощущениях, отбрасывая ужасный сон в сторону. От Дазая по-прежнему пахло бинтами, сыростью дождя и той смородиновой вязкостью, что сопровождала его везде, где он только не появлялся. Он всё ещё был замотан, ни один узелок не развязался и не ослабил плотно прилегающую марлю. Чуя рассеяно подумал, что Дазаю, наверное, неудобно спать с этим всем или жарко. В комнате было тихо, не так, как в той клетке, нет — умиротворение и спокойствие пропитывали стены, проникали в простыни и ослабляли напряжение от отвратительного сна. Чуя никогда бы не подумал, что рядом с Дазаем применимо слово спокойствие. Какой абсурд, сказал бы он раньше. Дазай потянул его за собой и повалил обратно на подушки. — У нас ещё три часа. Спи. Какой ужас, говорил Чуя себе сейчас. Он не сомкнул больше глаз, пролежал до самого будильника неподвижно, слушая щекочущее затылок дыхание. В голове мысли рассеивались, как мелкий дождь, который, сколько бы ты не вытягивал ладонь, поймать невозможно. Сродни мазохизму пытаться копаться в собственных клубящихся в паутины суждениях. От непонимания и полного отрицания холодели кончики пальцев, и Чуя только задерживал дыхание, чтобы ненароком не дёрнуться и не перебудить Дазая. Тот выглядел в последнее время неважно — у него даже синяки под глазами залегли ещё глубже, и при неправильном свете он напоминал криповую куклу из второсортного хоррора. Дурацкое сравнение. Чуя правда так видел то, что творилось с Дазаем. Его штормило и вело постоянно в какие-то свои мысли, которыми он, разумеется, не делился. Чуя и так понимал, что все они вертелись только вокруг одной персоны, хотя в последнее время, когда Чуя спрашивал о Хирацука, Дазай отвечал односложно или вообще смотрел так идиотски, как будто вообще не врубался, кто это такая. Будто и впрямь его мысли были забиты другим человеком. — Ты громко думаешь. Опять. Голос Дазая, разрезающий тишину, напугал Чую. Его всего бросило в панику, как воришку, но он быстро взял себя в руки и фыркнул: — А ты не подслушивай, раз такой умный. Дазай усмехнулся и встал с кровати, сразу вышагивая в нормальных — длинных! — штанах на выход. Чуя заставил его принести в квартиру хотя бы одну пару, потому что он не мог позволить своему перфекционисту смириться, что этот придурь бухнется в кровать в брюках, в которых шастал фиг пойми где. Санэпидемстанция внутри не могла допустить такого. Его моральные принципы вообще не допускали Дазая в собственной квартире, но когда тот прислушивался к чьим-то чувствам? Чуя встал, прошёл на кухню и принялся делать кофе. Дурацки всё как-то, думал он. От изначальной цели их соглашения не осталось и следа, и сейчас Чуя просто плыл в море на скромном плоту, отталкиваясь веслом от берега «мы просто трахаемся и ждём, когда сможем вместе прикончить Мори» до берега «я уже не понимаю, что задумал этот ублюдок, и я не понимаю даже себя». Он мерил кухню шагами и махал рукой только на автомате, не заботясь, сколько и чего он клал в чашки. Конечно, он нервничал. Очень. Их прогресс по делу Хирацука-кай и Накахара-кай прекратился после того музыкального вечера. От вражеского клана не поступало ровным счётом ничего, и Чуя даже подумал, что те канули в лету, но потом ударил себя по щеке и зарычал, что не такие они маразматики, чтобы забыть о двух исполкомах ведущей криминальной организации. Тогда Чуя приходил к тому, что Хирацука просто ждали чего-то. Возможно, это «что-то» как-то связывалось с той посылкой, про которую Дазай продолжал заминать диалоги и отвешивал столько яда, что Чуя давился напоминаниями, что Дазай всё же оставался тем ещё конченым ублюдком. Позавчера тот довёл Акутагаву до предобморочного состояния. Он тренировал его так, как Чуя ещё не видел, чтобы он людей пытал с большей ненавистью и жаждой. Он не давал передышек от кулаков, не спускал промаха пуль и там, где он предупреждал ждать три выстрела — выпускал пол обоймы, с упоением смотря, как несчастная пасть Расёмона рвалась, но старалась отгородить своего хозяина от пробитого черепа. Накахара иронично думал, что хорошо, что Накаджимы тогда не было. Он бы или сам прихлопнул огромной лапой Дазая, или прыгнул Чуе на ручки, как ручной котяра, которого собралась укусить злая собака. Дазай — бешеная псина, когда дело касалось чего-то одного ему известного. Усыпить бы его, так не возьмёт и лошадиная доза. Из ванной донесся какой-то шум, а затем громкий мат, которого Чуя не слышал прежде от Дазая. Он оставил кофе и недоверчиво, почти на цыпочках, подошёл к двери. Прислушался, дёрнул ручку — заперто. — Эй, ты там не вздумай убиваться! — крикнул и постучал кулаком. — Что у тебя там? Снова раздалось невнятное кряхтение, а затем что-то снова свалилось и на этот раз было менее тяжелое. Может, свалил шампунь или ещё какую банку. Чуя услышал шаги и быстро отскочил от двери, уворачиваясь от неё, резко отлетевшей и врезавшейся в стену, наверняка оставляя характерную вмятину. Дазай, опоясанный полотенцем на бёдрах и прикрытый ещё одним сверху на плечах, стоял и упирался в нос тыльной стороной ладони, зыркал злобно из-под хмурых бровей и цеплялся за косяк бледной рукой. — Какого хуя, Накахара? — рявкнул он. Чуя удивлённо приоткрыл рот. — Чего? Дазай убрал руку, и Чуя широко распахнул глаза, пялясь на струи крови, бьющие фонтаном и стекающие на губы. Оу. — Никогда бы не подумал, что наследники Накахара-кай так выражают почтение. — Он был раздражен, хохлился и втягивал шею в плечи, всем видом показывая, что он думал о том, что сделал Накахара. — Да я вообще не понимаю, о чём ты, мать твою! — Чуя всплеснул руками и подошёл ближе. У Дазая была рассечена бровь помимо разбитого носа, с волос капала вода, а из проёма, в котором он стоял скалой, валил пар. — Сам смотри. И Чуя увидел. В ванной будто ураган пронёсся: банки со средствами валялись на полу, некоторые открытые, некоторые наполовину вообще лопнувшие, зеркало шло трещинами, а в раковине под ним лежала расчёска. Видимо, думал Чуя, она врезалась в зеркало. На полу разводы воды мешались с небольшим количеством крови. В той же раковине были и разбитый стакан с щётками, мочалки, а вернее их остатки, потому что они больше походили на лопнувшие пиньяты, осыпая лоскутками всё пространство. Стекло душевой перегородки, всё ещё запотевшее, было покорёжено, и смазанный розовый отпечаток ладони намекал, что, собственно, именно здесь Дазая и пришибло. Чуя усердно хлопал ресницами, желая смахнуть предъявленную картину. Он растерянно крутил головой, открывая и закрывая рот. Ему нечего было сказать. — Я удивлён не меньше тебя, — серьёзно произнёс он. Развернулся и нахмурился пуще Дазая. Пальцы неприятно покалывало, и Чуя покрепче сцепил зубы и кулаки. Он бросил короткий кивок в сторону кухни: — Но у меня есть объяснение. Он зашёл туда, где всего пару минут назад задумчиво размешивал кофе и рассуждал, что прибить Дазая будет очень трудно. И что же теперь происходило? Он активировал способность, не заметив, да ещё прикидывая в уме, какими способами можно было бы убить человека в его ванной. Один он, похоже, уже проверил. Чуя достал аптечку и строго указал Дазаю сесть на стул. Тот не сильно противился, быстро схватился за пачку салфеток на столе и стал размазывать кровь. Его молчание было очень давящим на и без того напряженного Чую. Он вообще-то сам был в не меньшем шоке, но держал себя в руках, чтобы и правда не разнести своё жилище по кирпичикам. Достал вату и перекись, порыскал в поиске пластыря и подошёл к Дазаю. — На. — Протянул кусочек ваты. — И не смотри на меня так, будто я правда хотел, чтобы ты залил мне всё тут своей кровью. Слишком много грязи после тебя будет. — Ты разбил мне нос о перегородку, врезал стаканом и хлопнул расчёской по затылку. Да ты прирождённый шумный киллер, Накахара. Много берёшь за работу? Чуя надавил на рассечённую бровь большим пальцем и злорадно хмыкнул, когда Дазай дёрнулся. — Ну, зато твои идиотские шутки я так и не выбил. Дазай смерил его достаточно сердитым взглядом, но промолчал. Вместо этого он подождал, когда Чуя обработает рану, заклеит пластырем и сядет напротив, складывая руки в замок на столе и пялясь на них со слишком большим энтузиазмом, что слишком кричало о том, что Чуя не хотел говорить и одновременно смотреть Дазаю в глаза. — Я правда не думал, что дойдёт до этого, и мне придётся всё рассказывать. — Ты предпочитаешь замалчивать многое, но если меня память не подводит после твоего фееричного покушения, то всё, что ты мне не рассказал, потом играет против тебя. Пересмотри свои приоритеты, Накахара. Чуя оскалился. Он будто сам не видел, куда вело всю эту их игру в «я скрою больше, чем ты». Они оба безбожно умалчивали многое, но именно Чую и его желание остаться наедине со своими секретами, окунали в реальность и требовали выпотрошить всё на вот этот чёртов стол. — Вообще-то я бы мог упрекнуть тебя, Дазай, что ты та ещё задница. Кто мне до сих пор не объяснил, что это за письма Хирацука шлёт тебе? Ты всё уже понял, сукин сын, но продолжаешь дуть мне в уши, что это бессмыслица. Кто из нас ещё тут самый вшивый, м? Дазай пытливо осмотрел его, прищурился выжидающе, а затем откинулся на спинку стула и хмыкнул. — Ты ещё и стрелочник, Накахара. Какие потрясающие таланты скрыты в этой солнечной голове. — Тебе не кажется, что «солнечный» немного не то прилагательное? — Бровь дёрнулась в скепсисе. — Ты хоть понимаешь, какой это дерьмовый каламбур? — Разумеется, солнце. Ну так и долго ты будешь мне мозги пудрить? Я всё ещё жду объяснения, какого чёрта ты ополчил против меня всю свою армию кукольных примочек. Чуя проигнорировал насмешливость и тяжело вздохнул. Он снова перевёл взгляд на руки, разжал пальцы и пошевелил ими, будто он вышел на берег, обратился человеком и впервые получил вместо жабр тонкие кисти, не понимая, что это такое. Он видел розовые кончики, заляпанные дазаевской кровью, удивленно осознал, что на его руках никогда не было чужой крови до этого момента — всё делалось в перчатках. Знать, что на твоих руках кровь — не тоже самое, что видеть её и знать, что она принадлежит кому-то вроде вакагасиры Каякучи-гуми. Интересно, враги Дазая чувствовали ужас от того, что смогли получить каплю его крови на свою руку? Ведь если они смогли ранить Дазая, то определённо им не было жизни, стоило его крови осесть на коже. Глупо, наверное, думать, что они бы сделали и шаг, будучи парализованными страхом. Чуя не был напуган, но чувствовал себя странно, зная, что его первая кровь на голых руках принадлежала его напарнику. — Когда Аро умер, — начал он хрипло, — я принял всю свою способность целиком и чуть не умер. Он будто снял какую-то печать своей смертью. У меня хрустели кости, и я думал, что не протяну и до конца ночи, сила ломала всё. Она была просто дикой. — Хочешь сказать, что до этого не сталкивался с её сутью? Чуя кивнул. — Да. Раньше она чувствовалась так, будто её выкрутили на минимум, которого хватало поднять вещи не больше ящика с оружием. В первые дни после Аро я не мог коснуться ничего, чтобы это тут же не поднялось и не разорвалось в воздухе. Сейчас я думаю, что могу управлять целым зданием штаб-квартиры Каякучи, используя абсолютно все предметы и каждый кирпичик по отдельности. И… — Чуя замолк, не зная, как осторожнее обойти то, куда его мысли толкало в ночь смерти Аро, — мой рассудок двоился тогда. — Как часто ты терял управление после этого? — Наверное около трёх или четырёх раз. — Что это было? — Разбитые кружки, снесённые с петель груши и одна смятая корпоративная машина. Дазай присвистнул. — Это охуеть какие хорошие новости, Накахара. Чуя недоверчиво скосил взгляд и убедился, что Дазай нёс негативный смысл. — Ты хоть понимаешь, что будь на моём месте кто-то другой, ты бы убил его? Какого чёрта ты не рассказал, что тебе сносит крышу? Чуя закатил глаза и повёл плечом. — А какого ты не рассказал, что рыщешь по всему городу, как умалишённый? — Не начинай, Накахара, сейчас речь не обо мне, а о тебе. Это не я, а ты не умеешь контролировать свою способность. И это тебе нужно что-то с этим делать. — Интересно, что? Думаешь, я не пытался? То, что я имею сейчас — уже огромная работа, поэтому не говори так, будто я жду, когда гравитация раздавит меня и всех вокруг за компанию. Они опять сверлили друг друга взглядами, которые при большом желании могли материализоваться в столкновение световых полос. Никто не сдавал позиций. Дазай смотрел на Чую так осуждающе, что Чуе хотелось смеяться. Его упрекнули, что он скрыл что-то от Дазая! Дазай сокрушился первым, устало потёр глаза двумя пальцами и вздохнул уж больно обречено, как вздыхали на нерадивых детей. — Ну и за которые из моих грехов ты мне такой строптивый достался? — спросил он сам себя, но брови Чуи всё равно улетели за чёлку, а затем он фыркнул в своей обычной раздраженной манере и вздёрнул подбородок: — Уж кто бы говорил. Дазай не ответил, только встал и прошёл в коридор, завернул в ванную и загремел чем-то. Наверное, думал Чуя, опять пошёл мастерить костюм мумии из уцелевших бинтов. Он тоже поднялся и прошёл следом, действуя только на великом любопытстве посмотреть, что на самом деле скрывалось под бинтами, если Дазай умудрился прикрыть самые важные части тела полотенцами даже в побитом состоянии. Дверь была приоткрыта, и Чуя помедлил пару секунд с колеблющейся над ручкой ладонью. Ему, наверное, не следовало заходить и смотреть на то, что человек не хотел показывать. Это можно было бы отнести к вторжению за личные границы. Возможно, Чуя уже никогда не выйдет из разгромленной ванной, потому что ему перережут горло куском зеркала и оставят в луже из воды и крови. Романтичненько даже — умереть от рук своего партнёра. В духе Дазая. Внутри что-то подталкивало поддаться искушению и увидеть нечто большее, чем пару ножевых на животе и несколько непонятных светлых полос на запястьях, которые Дазай держал очень аккуратно и не разворачивал к Чуе внутренней стороной во время их небольшого диалога. Продуманный гад. Он контролировал себя, даже будучи ошарашенным по голове гравитацией. Дазай всегда не позволял взглянуть на большее, его владение своим телом поражало. Могло ли это означать, что он выверил эту привычку не из личной стеснительности, а из чего-то гораздо более глубокого и уродливого, из начала, которое он умело зарывал в могильную землю? Чуя одёрнул руку и прошёл дальше — к спальне. Его не должно касаться то, как и почему Дазай обматывался тоннами бинтов. Его вообще многое в Дазае не должно было колышить, начиная от его этого холодного презрительного взгляда на всё, что двигалось и нет и заканчивая его необъяснимыми порывами сделать из Чую какую-то хрупкую коллекционную фигурку. Иногда он вёл себя очень странно, и Чуя думал, что когда всё презрение мира концентрировалось в карих глазах и обращалось на него — жить было намного легче. Сейчас Дазай был просто ужасно неумело завязанным морским узлом, который стянули не там, где надо, недотянули так-то и сделали просто самый сложный ком из самых необъяснимых вязких эмоций в мире. Чуя стал у шкафа, открыл его и задумчиво окинул свой обширный гардероб. У него было много всего, да. Он не придерживался какой-то мании на модные тенденции, но стремился подобрать одежду на все случаи его непредсказуемой жизни. Тут даже где-то валялись костюмы дворецкого и портье. Долгая история. Чуя поправил рукав смятой на вешалке рубашки и потянулся за брюками на полке справа. Он с неким протестом со стороны ткани выудил пару штанов и нахмурился сильнее. Ему под ноги упал чокер, который он так и не выбросил, забыв его в кармане со всеми этими проблемами, скопившимися ледяным сугробом. Наклонился и подобрал его, прямо решая, что он уничтожит эту удавку сразу же. Он должен был признать, Дазай выбрал превосходный материал, который ощущался под пальцами несравненно нежно. Внутри смесь из негодования и поражения смешались и надавили на горло, и Чуя больно сглотнул. У Дазая был вкус — Чуя нехотя признавал это, рассматривая лаконично блестящую серебряную пряжку. Если бы это был не ошейник, то Чуя может даже попросил бы координаты мастера и закал бы пару-тройку ремней там, или ещё чего-нибудь. Но это был грёбаный ошейник, которым Дазай просто хотел привязать Чую к себе и заставить быть его послушной собачонкой, которую можно было бы расчёсывать, водить гулять и говорить «фас» на всех неугодных. Ужасно, Чуя, ты почти стал ею. Он перевернул внутренней стороной чёрную кожу и удивлённо заметил, что золотым, не слишком большим, было вычерчено что-то. Он прищурился и вчитался. Его глаза изумлённо распахнулись, в лёгких в который раз за это утро воздух исчез, испарился, выкачался словами, оседающими жарким клеймом в подсознании. Внутри что-то упало в пятки, и наверное, это была его сдохшая от переизбытка чувств моль.

«Моему прекрасному партнёру»

Чуя так и стоял, гипнотизируя надпись, будто эти буквы сейчас встанут и убегут с чёрной полоски и не оставят следов своего пребывания нигде, кроме орущего матом сердца. — Почему не зашёл? — голос неожиданно появившегося в проёме Дазая раздался ужасно громко. Чуя резко пихнул ошейник обратно на полку и схватил первую попавшуюся рубашку, звонко хлопая дверцей шкафа. Он постарался придать себе спокойный вид и посмотрел на уже перемотанного… Дазая. — Зачем? Я не думаю, что стоит уподобляться кое-кому и лезть в чужое грязное белье. Дазай театрально изумился: — А я думал, что ты чистоплотный, Накахара. Как я теперь буду жить с этим мерзким фактом? Чуя хлопнул себя по лбу и зарычал что-то, не определенное дазаевским ухом. Тот только гаденько посмеивался и лукаво щурился точно кот. Дазай выглядел весьма расслабленно, от него перестало разить тем серьёзом и пафосом собственного превосходства, что в отличие от Накахары он и правда скрывал не создающие проблем секреты. Сейчас Чуя не мог точно сказать, был ли Дазай и правда таким или только делал вид, но ему хватило этой нахальной лыбы, чтобы собраться и убежать из квартиры, что называется «в мыле». Иронично, мыло-то Чуя тоже испещрил своей способностью.

***

По спине Дазая шло напряжение в троекратном масштабе. Его лопатки ломало от того, как ровно он держал спину и старался не зацикливаться на диком желании сжать руки на шее сидящей напротив него женщины. Ему хватило переступить порог и завестись просто от одного только осознания, что он попал в ловушку Хирацука-кай. Его кровь закипала, и если бы кто-нибудь сейчас сунул ему градусник, то ртуть вместе с осколками полетели бы на идеально начищенный паркет. С того музыкального вечера прошло больше двух недель, и май стремительно сменялся пронизывающей духотой парникового лета. В ресторане, где Дазай аккуратно держал фарфоровую чашку с ручной вычурной росписью, прохлада помогала уладить внутренний пожар. Его мысли шли всё дальше, и он концентрировался на зудящем под ложечкой странном ощущении, что разговор здесь обернётся не в его пользу. Дазай и так знал, что, согласившись встретиться, уже проиграл в своей обороне против Хирацука. Осталось только окончательно не слететь с катушек и быть готовым к абсолютно всему, что скажет эта женщина. Он обещал себе, что пристрелит её ещё до того, как она откроет рот, но в новом свете он закусывал щеку и хотел поскорее покончить со всем этим. Он отпил горячий чай, обжёг нёбо, но остался равнодушен. Его лицо было расслаблено, оно не выражало и пол процента того, что творилось у него внутри. — Так значит… — Он поставил чашку на стол. Перекинул ногу на ногу и положил ладони на колено, позволяя себе опереться о мягкую обивку кресла. Ресторан был выполнен в европейском стиле, выдержанный в дереве и красных тонах, с мягким тусклым светом, который отбрасывал акварельные тени в чёрном отражении чая. По периметру стояла охрана, столы пустовали, а само ложе, где он сидел было огорожено витражными раздвижными ширмами. Они поблескивали и падали на лица, создавая свою радужную гамму на сеточке кожи. Он невольно подумал, что определенно залип, если бы на месте Хирацуки сидел бы Накахара. — Вы дальняя родственница. Хирацука кивнула, так же поставила свою чашку и улыбнулась несколько покровительственной улыбкой. — Вижу, вы подняли многих информаторов, чтобы это узнать. Дазай ответил вздёрнутыми в не менее лживой манере уголками губ и с превосходством отметил: — Вам следовало самой это рассказать, чем устраивать спектакль на три акта. — И лишить себя веселья и шанса посмотреть, на что способен великий Дазай Осаму? Ну уж нет, — весело отозвалась она. Женщина вела себя куда более открыто, в её глазах плясала намеренно нескрытая насмешка. — Вот вы и здесь, Дазай-сан. У Осаму холодела улыбка. Он продолжал улыбаться со стеклянными глазами. Хирацука продолжила: — Полагаю, вы пришли, чтобы обсудить моё родство с семьёй Накахара? Но если позволите, давайте сначала вернёмся к тому, на чём закончилась наша прошлая беседа. К Оде Сакуноске. — Ответ по-прежнему неизменен, — сказал он ровно. — Я не намерен примыкать к клану, который пользуется своим положением, чтобы вербовать людей подобными способами. Хирацука саркастично вздёрнула бровь и ухмыльнулась. — Разве Мори-сан не взял вас под своё крыло именно так? И более того, разве лучше сидеть возле кресла убийцы друга? Он держался. Правда. Хорошо держался. Даже руки не дрогнули при упоминании Одасаку. Ода бы похвалил его, но скорее всего сказал, что Дазай балда и зря полез в очередной раз на огонь. — Мои мотивы должны быть в рамках моих убеждений, разве нет? Если вам не дано понять чего-то, то, вероятно, мы не сможем вести не то, что дела, но даже этот диалог сейчас зайдёт в тупик. Вам так не кажется, Хирацука-сан? Женщина виновато кивнула и снова взяла в руки чашку. Медленно сделала несколько глотков и задумчиво посмотрела в чай. — Ваши глаза, Дазай-сан, напомнили мне этот сорт чая. Кимун отлично подчёркивает всю яркость вашей жажды мести. Только посмотрите на эту золотую каёмку, она похожа на то самое закатное солнце, при котором вы дали клятву своему покойному другу. У Дазая немели пальцы. Ему фантомно чудилось, что пистолет, плотно прилегающий к грудной клетке под пиджаком, тяжелил руку, а пальцы сами надавливали на курок. Хирацука ходила не просто по лезвию ножа — она с упоением наблюдала за Дазаем, лавируя на стилете. Она искала в его лице отклик на такие дерзкие слова, она ждала его дальнейших действий, и она определенно хотела шоу. — Что ж, полагаю, ваше отклонение от сути встречи я могу расценить, как отказ сотрудничать, —Дазай пожал с плечами как ни в чём ни бывало. Он смотрел сквозь опущенные ресницы на Хирацуку и демонстрировал, что она может удавиться своими планами. Женщина тихо засмеялась и весело махнула рукой: — А вы крепкий орешек, Дазай-сан! Мне нравится. Осаму не ответил. — Полагаю, у меня нет выбора, и я попрошу вас хотя бы сдержать обещание, что после моего скромного рассказа вы всё же поможете мне хотя бы с одной вещью. — Судя по вашему тону, вещь весьма трудна для вашего клана, разве нет? Почему мне следует согласиться на ваши условия? Вдруг это будет непосильная задача даже для меня? — О, я не думаю, что что-то способно остановить вас, когда дело касается вашего собственничества, Дазай-сан, — сказала она так, как будто знала о Дазае всё. — Например? — Чуя. Мышцы на лице дали сбой, и его уголок рта нервно дёрнулся. Затрагивать его Дазай не хотел, хоть и понимал, что за этим они и встретились. Он надменно хмыкнул. — Едва мне есть дело до вашего родственничка. Хирацука мягко прошлась пытливым взглядом по фигуре Дазая, а затем продолжила: — Я приму это за согласие. Итак, давайте же я расскажу вам немного больше о себе и моей связи с Накахара-кай. Моя двоюродная сестра вышла замуж за главу Накахара-кай по чистой и достаточно глупой любви. Она была наследницей холдинга, но предпочла связать свою жизнь с якудза. Её право, — пожала без интереса женщина. — Я не часто виделась с семьёй Накахара и занималась своими делами, но я была первой, кто узнал, что у Накахара-кай появился наследник и более того, тогда же я узнала то, ради чего моя сестра решилась на этот брак. Она, как я уже сказала, была по уши влюблена в этого прохвоста, у которого родословная тянулась до периода Хэйан, а их наследие и вовсе зародилось задолго до появление нашей планеты. Накахара были обречены с самого начала. Им выпала честь хранить в своём теле нечто подобное великому божеству разрушения. Арахабаки, знаете ведь о таком? Поразительно, да? Они несли за собой его тёмную суть и оставляли после себя только пепел и чёрные дыры. Ребёнок, рождённый под именем Накахара, уже порочен. Наследнику династии предстоит пройти разрушительный путь принятия древнего существа, связать себя с его истинной формой и, если повезет, умереть до того, как Арахабаки сможет его руками разнести весь мир в щепки. Моя сестра хотела найти путь, по которому они смогли бы наконец запереть Арахабаки далеко в глубинах разума, ведь с каждым новым вместилищем его прожорливость росла, и в одно мгновение божество могло бы разрушить не только нашу с вами маленькую планету, а истребить всю галактику, оставляя ту самую всепоглощающую тьму. У Накахара-кай уже были печати, которые сдерживали до поры до времени силу божества. Все его обладатели не доживали и до тридцати, убивая себя раньше, чем существо свело бы их с ума. На сегодняшний день Арахабаки скрыт под сотнями печатей, заточён в земле и томится, пока его ярость не снесёт все оковы. Дазай молчал. В его голове мысли бегали, как глупые таракашки, не успевающие понимать и осознавать то, что говорила Хирацука. Если она не врала, а она не врала, потому что Дазай собственными глазами видел, как Чую могло переклинить, и тот даже полностью не осознавал, что терял контроль, то в теле Накахары таилась поистине вселенская мощь. Осаму уже сравнивал нового Накахару с чем-то невозможным, что ж, думал он, Накахара Чуя и правда был произведением божественного искусства. В груди что-то ныло, и его одолевала неясная печаль за всё, что он услышал. Он собрался, чтобы не выдать своей растерянности, и спросил: — Так в чём же заключается моя роль? Неужели вы считаете, что я смогу помочь вам остановить конец света? Хирацука многозначительно мыкнула: — Вы, Дазай-сан, человек с необычной способностью и с не менее выдающимся умом. Вас одарила сама природа лучшим из лучшего. Полагаю, вы догадались, что ваши извилины могут помочь нам найти решение к устранению Арахабаки, а ваш дар обнуления не даст Чуе потерять контроль и в конечном счёте умереть. Умереть. Дазай никогда не мог вообразить, что Накахара мог умереть. Он же тоже был человеком, напомнил себе Дазай, просто очень дерзким и крайне бурлящим жизненной энергией. Осаму по-прежнему не поспевал за его стремлениями к уюту вокруг, к ритуалам по утрам, к его широко открытым глазам, которые жаждали увидеть рассвет на берегу тихого моря. У Чуи был такой потенциал и данные, что Дазаю никогда не приходилось думать, что их поход куда-либо на переговоры или по складам мог бы обернуться для него последним. Чуя не мог умереть простой естественной смертью, но и от пули лечь он не мог тоже. Умереть от разрушения себя. Во истину будоражащая холодным ужасом картина. Дазай смахнул чёлку и положил руку на подлокотник, царапая пальцами обивку. — Так я должен сделать особый замок, который никто и никогда не сможет открыть? — Что-то вроде этого. — Почему вы переживаете, что Накахара умрёт? В конце концов, с ваших слов вы видели его не так часто, отца его и вовсе не жаловали, а Накахара-кай был у вас в чёрном списке. Так с чего вдруг вы трясётесь за наследника разрушительного клана? Хирацука сжала губы в тонкую линию и покрепче уцепилась пальцами в изящный виток чашки. Она нахмурилась и в её взгляде скользнула жестокость, граничащая с чем-то очень опасным. — Потому что он — моя семья. Вам, Дазай-сан, не понять, но кровные узы имеют большое значение как для Хирацука-кай, так и для Накахара-кай. Накахара Чуя — мой следующий приемник, мой племянник, моя память о погибшей за него сестре, он тот, кто должен повести за собой и возродить свою историю. — Громкое заявление, — сказал невозмутимо Дазай, хотя на деле его сердце, которое он контролировал до каждого стука, нещадно пропускало по несколько ударов и валило своего хозяина на дно. — Воспринимайте, как хотите. Но допустить, чтобы Мори Огай снял все печати, я не могу. Он собирается сотворить нечто очень страшное, Дазай-сан. Моя сестра рассказала мне, как обезумели Каякучи-гуми идеей передать всемогущую способность их боссу, чтобы стать неуязвимым. Накахара-кай пришлось спешно скрывать Чую, чтобы они добрались до него как можно позже. Я не успела забрать его к себе, когда Каякучи-гуми вырезали весь клан за одну ночь. Вам не кажется, что это больно хорошо спланированно для старого маразматика? Да, Дазай помнил, что последние несколько лет у руля стоял неофициально Мори, он подбивал на многие дела и дёргал прошлого босса за ниточки, как куклу в театре. — Почему вы не забрали после этого Накахару? — Потому что когда я попыталась, то была ошарашена, что Накахара-кай удалось защитить их наследника очень специфичным способом. У меня было мало шансов. — Вы про двойника? Хирацука кивнула. — Именно. Я поняла, что Накахара хотели запутать Мори и отсрочить правду как можно дальше. Поразительно, человек, который это сделал, даже подарил клону частичку способности, чтобы всё выглядело как можно правдоподобнее. У Мори не должно было вызвать сомнений, кто из них нужный ему мальчишка. Я следила за его действиями, и признаться, больше всего именно ваша персона, Дазай-сан, тормозила наших лучших разведчиков и ищеек. Вы по истине гениальный стратег. — И всё же вам удалось найти брешь. Хирацука заулыбалась, кивнула и довольно повернула голову в сторону витражей. — Всё же, характером Чуя пошёл в мать. Убить его двойника оказалось проще простого, но мы не успели перехватить Чую до того момента, как Каякучи-гуми переполошились и сгребли его в свои руки. Она помедлила и закусила губу, сейчас она пропускала нервозность и некую опаску, что Дазая даже позабавило. Тут она руководила парадом, пока Дазай думал, что его разорвёт от каждого её слова. Но женщина сдавала позиции и, видимо, они подбирались к чему-то более трудному для неё. — Я не думала, что Накахара наложили на него сразу два дара. Это было умно, но вогнало меня в ступор, потому что я так и не смогла найти того человека, который оставил отпечаток солнца. Влияние дара не снять ничем, пока не найти того, кто сделал это. Дазай прочистил горло. — Вы хотите, чтобы я нашёл этого человека? Хирацука кивнула, она подозвала одного подчинённого и попросила принести ей папку. Тот вернулся, будто она лежала за порогом, и протянул её Дазаю. — Это, — Хирацука дождалась, когда Дазай откроет дело, — наши последние и единственные данные о человеке, который оставил проклятье. В деле было написано, что некий мужчина в возрасте около пятидесяти лет мелькал в делах федерального канала как информатор. Ниже было приписано, что на самом деле его способность помогала раскалывать заключённых и выуживать информацию. Дельная штука, если так подумать. Дазай вспомнил, какой уродливый шрам оставило солнце на той идеально выточенной крепкими мышцами спине Накахары. Вспомнил, как того мотало по кровати в судорожных мычания, а попытки разбудить никак не приводили в чувства. Вспомнил, как тот жадно хватался рукой за шею, ища на ней признаки реальности сна. Дазаю стало почти физически больно, когда он мог лишь догадываться в полной тьме, каково было опустошённое выражение на лице Чуи. Было бы проще, знай Дазай, как с этим работать. Дазай еле вчитался в следующие слова о приблизительном типаже, весе, росте и далее по списку. Он захлопнул папку и отложил её на стол. — Ваши информационные каналы посильнее моих будут, но даже они не смогли ничего найти. Как вы представляете себе это? Я в прямом смысле достану его из-под земли? Хирацука довольно заблестела тёмными глазами, как сорока на очередную безделушку. — Разумеется. У вас потрясающее чутьё, Дазай-сан. — Вы много обо мне мните, мне нравиться. Продолжайте, но не переусердствуйте. Они притворно слюбезничали ещё парой фраз, и Дазай открыто спросил: — Не хотите лично встретиться с Накахарой? Почему вы предпочитаете оставлять его в стороне? — Потому что я уверена, что те два одарённых, что оставили на нём след, спутали ему сознание, и он не помнит и половины того, что было в детстве. Будь он в своей памяти, то перекрыл кислород Мори ещё в тот самый первый день, когда ваш клан поймал и допросил моего человека. Дазай вскинул бровь. — Вы намекаете о том мужчине, который шнырял в порту и глупо попался? Ваши подчинённые даже большие самоубийцы, чем я, Хирацука-сан. — Они стоят за то, во что верят, — твёрдо сказала женщина. — Я уверена, что он донёс моё послание Чуе. Дазай не подал виду — как и во все остальные разы, — но он внутренне нахмурился и принялся перебирать все фрагменты в пыточной. Определённо мужчина был не жилец, и самоотверженность Накахары тогда неплохо выбила Дазая из колеи. Но так или иначе, а подчинённый Хирацука не проронил при Дазае ни слова, а значит, если он что-то и сказал, то уже после того, как Осаму скрылся за железной дверью. — И Дазай-сан, — позвала женщина. Она приняла вид благодетели, и Дазай почувствовал приступ тошноты от этого действия. Она улыбнулась, глядя свысока с садистским сочувствием. — Вы можете встретиться с другом, если хотите. Сука. Как же Дазай хотел удушить её одной рукой, ощутить пульс её дрянной артерии и передавить все позвонки, как неудавшуюся шоколадную фигурку. С хрустом и характерными щелчками. Пелена гнева застелила глаза, а на кончиках пальцев ток прошибал и шёл мурашками по спине. Осаму шумно втянул через нос воздух и улыбнулся. Так снисходительно, как только мог. Так, чтобы опустить, смешать с грязью и утоптать тяжёлой обувью. — Боюсь, мне это не нужно. На лице женщины проскочило удивление. Она проморгала густыми ресницами, а затем прикрыла глаза, кивая. — Ваше право. Однако, — она опять поманила рукой подчинённого, и на этот раз он быстро достал из-за ширмы книгу, — если вы всё же захотите поболтать со своим старым приятелем, то можете воспользоваться этим артефактом. Она двумя пальцами придвинула предмет на столике. — Считайте это моим подарком за начало нашего сотрудничества. Дазай не ответил, вперил невидящим взглядом в книгу и ощутил, что время тянулось предательски медленно, а его паника и тревога рассеивались стремительно быстро. Он проглотил вязкую слюну и поднялся с места. — Повторюсь: не нужно. Хирацука последовала его примеру и тоже встала. Она протянула руку для пожатия. — Будет по-вашему, Дазай-сан.

***

Осаму смотрел, как Чуя замахивался ногой и сбивал манекен к чертям собачьим с прибитого к полу штыря. Он дышал тяжело, прерывисто, капли пота скатывались по виску и терялись в прилипших к шее волосах. Бинты, обмотанные вокруг кистей и ладоней, пропитались пылью, частичками камней и приобрели серый оттенок, граничащий с коричневым. В тренировочной было душно, кондиционер гудел на всю мощь и ни грамма не помогал сбавить пар, исходящий от яростно вколачивающего какие-то суперприёмы кунг-фу Накахары. Они сидели здесь уже около двух часов, а энергия у этого бесконечного генератора била ключом и ни на один крохотный процент не понизилась. Дазай подумывал, что может, у него особый навык бить и получать в шесть тысяч раз больше силы. Потому как Дазаю уже становилось дурно от вида Чуи, который сносил в щепки тренировочный инвентарь. — Может хватит уже, а? — протянул он скучающе. — Ты скоро камня на камне не оставишь. Чуя зыркнул на него злобно, и Дазай тут же поднял руки, примирительно размахивая. — Не надо тут заводиться ещё больше, и так сейчас подохну от перегрева. Подыхать Дазай, естественно, не собирался, просто грохнется в обморок, врежется головой в бетон, рассечёт висок или ещё что-нибудь, отключится, а затем проснётся под белым больничным потолком с бинтами в волосах. Он уже почти видел эту картину, если не выйдет на свежий воздух и не перестанет созерцать бомбу замедленного действия. Его присутствие здесь напрягало только его самого, потому что он редко бывал на нижних этажах, которые использовались не для пыток. Он не любил стиль и атмосферу в тренировочном комплексе, но Накахара тут засиживался больше, чем у себя в кабинете, и Дазаю, хотел он того или нет, пришлось тащиться с ним, чтобы держать на контроле, если этот ураган снесёт пол стены не кулаком, а гравитацией. Потому что Чуе нужно было время. Ему нужно было переварить всё его любимым способом, а Дазай, как тот, кто всё ему рассказал, просто не мог теперь оставить его в свободном полёте. Иронично. Ему придётся подождать, когда Чуя разложит по многочисленным полочкам информацию, которую на него обрушили так неожиданно. Он проследил, как в стену отлетела голова другого манекена, жалко покатилась по полу и покрутилась вокруг своей оси несколько раз. Пожалуй, решительно встал Дазай, уже хватит. Он подошёл к Чуе и дёрнул того за локоть. — Прекращай. Я не хочу объясняться перед Мори за разгром твоей способностью. Чуя ничего не сказал, только сильнее опустил вперёд плечи и сжал губы так плотно, словно у него вертелось что-то на языке, но он не мог позволить себе сказать вслух. Вместо этого он коротко кивнул и последовал за Дазаем на выход. В коридорах по-прежнему стены фонили белой рябью, а температура была значительно ниже. Они шли к раздевалке и душевой, он вёл за собой Чую и в голове пробежала мысль, что будет странно, если Дазай собирается его сопровождать до самой душевой кабины только ради того, чтобы убедиться, что он не разнесёт от стресса всю штаб-квартиру. Возможно, думал Дазай, он недооценивал характер Накахары и на самом деле тот стойко вынесет и без дазаевского надзирательства, но какой-то гадкий голосочек где-то из-под булыжника шептал Дазаю несколько другие вещи, вякающие о беспокойстве, которые он с не меньшей яростью, что Накахара груши, вдавливал ногой в землю. В раздевалке никого не было, и оно не удивительно — все разбежались как муравьи, завидев вышагивающих по коридорам двух исполкомов. Редкое явление явно сулило конец света как минимум. Чуя прошёл к лавке и тяжело приземлился. Он начал разматывать запястья, наклонил голову, и все его волосы завесили шторой ничего не выражающее лицо. Дазай следил за его фигурой, впитывал образ в роговицу и зачем-то выжидал чего-то. Чуя положил бинты рядом с собой, упёрся локтями в широко расставленные колени и уронил голову ещё ниже. Он заговорил усталым голосом: — Значит, теперь ты должен спасти принцессу от ебучего божества? Дазай бы насмешливо прокомментировал это, отвесил шуточку или ехидно ухмыльнулся, но он только продолжал смирять спину Чуи жгучим взглядом. — В общих чертах — да. Чуя вздохнул. Его плечи высоко поднялись, медленно опали, он тряхнул головой, подводя итог: — Дерьмово. Он встал и размял плечи пальцами, сделал ими пару кругов и плавно помахал предплечьями. Он нервничал. Дазай вложил в свою фразу убедительные нотки: — Ты ещё не сошёл с ума, поэтому возьми себя в руки и включи свою трезвую голову. Накахара молчал, он подошёл к шкафчику и достал оттуда полотенце. Снял через голову майку, спустил штаны и ушёл в душ. Дазай хмыкнул. Видимо, теперь его разговорить будет ещё труднее. Вернувшись, Накахара вытирал волосы: промакивал их полотенцем и шурудил. Он держал глаза полуоткрытыми и смотрел на всё сквозь предметы, думая о чём-то далёком. Он снова подошёл к шкафчику, достал сменную одежду и рассеянно дёрнулся, когда Дазай потянул его на себя за локоть. Осаму придержал одной рукой влажный затылок, прижал к своей груди и шумно втянул носом аромат шампуня. Чуя растерянно выдавил: — Что за… — Постой так всего пару минут. Дазай переместил вторую руку с локтя выше, ведя кончиками пальцев по распаренной коже. Положил всю ладонь на лопатку и снова уткнулся носом в рыжую макушку. — Здесь камеры, Дазай. — Знаю. Чуя прерывисто вдохнул и прижался лбом к груди в рубашке плотнее. От него пахло химическим многослойным гелем, чем-то терпким и жаром недавней тренировки. Дазай чувствовал, как гудели мышцы того и как они по-прежнему оставались каменными. Чуя не расслаблялся ни на минуту. — Когда ты начнёшь грызть себя, то падёшь в бездну самобичевания, поэтому перестань думать о своей сокрушенной жизни и проживи следующую её часть ярко, чтобы сжечь любого, кто взглянет на тебя. Накахара под его пальцами застыл ещё более одеревенело, даже его дыхание, которое оставляло след на рубашке, исчезло. Он замер и не шевелился. Затем его рука, медленно поднимаясь титаническими усилиями, ухватилась за ткань рубашки на боку и крепко стиснула её. — Понял. Дазай оставил быстрый чмок в макушку и отпрянул, морщась от холода и сырой одежды. Накахара смотрел на него своими большими синими глазами и выглядел так потрясающе решительно, что в груди разлилось приятное чувство, что Дазай смог достучаться до него. Они вышли на улицу, нехотя вдыхая нагретый за день воздух. Чуя выглядел отдохнувшим и сладко потягивался, будто это не он проторчал больше трёх часов на спаррингах с самим собой. Дазая уколола зависть, что в отличие от Накахары он был на грани развалиться на запчасти. И будто читая мысли, Чуя сказал: — Озвучишь мне свои супер решения, когда отоспишься. Дазай кокетливо заулыбался, и Чуя тут же поспешил добавить, перебивая неозвученную шутку: — Выглядишь паршиво, не хочу, чтобы ты придумал дурацкую авантюру и свёл нас в могилу. Но Дазай всё равно ляпнул то, от чего Накахара булькнул непонятным звуком и густо покрылся краской: — Твоя забота делает меня зависимым. Если будешь так дальше делать, то я захочу забирать всё твоё внимание. Чуя гаркнул, чтобы Дазай захлопнулся и широким шагом убрёл на парковку под веселье в уголках карих глаз. Дазай замолк, поднял глаза на ясное звёздное небо и вдумчиво сощурился. Луна приобрела лиловый оттенок и махала ему своим ореолом бедствий, приветствуя в новом этапе. — Что ж, — низко проговорил он. — Вот и начинается новая глава нашей истории. Не такую книгу ты хотел написать, да? Прости.