Архонты: моральный кодекс якудза

Свист улетевшего смычка эхом отскочил от белых стен. В светлой комнате, где солнце заливало реками тепла и золота, тучи жгучей боли сгущались и взмывали в потолок. От яркого солнца хотелось убежать, скрыться за колонной, не видеть и не чувствовать на воспалённой коже обжигающих мазков. Эхо гуляло, вибрировало в десятикратном количестве от любого вздоха и маха. Не возможно было позволить себе вдохнуть сильнее и не получить за это. — Соберись, начинай сначала, и на этот раз давай без фальши. Дазай зло закусил внутреннюю сторону щеки, ощущая тошнотворный привкус металла на дёснах. От ещё одной раны ничего не случиться, его рот и так был полон крови. Пол запятнан бордовыми разводами и отпечатками туфлей, Дазай сглотнул скопившееся железо и сцепил зубы. Он наклонился, подобрал смычок и сжал его покрепче, надеясь, что эта чёртова палка переломится и превратится в труху. Положил на саднящее плечо скрипку и прижал горящую щеку к приятно охлаждающему дереву. Пальцы подрагивали, и он заставил себя покрепче ухватиться за шейку, чувствуя, что ногти были на грани раскрошиться от давления. Он провёл смычком по струнам, начиная с очень высокой части, переставил пальцы, провёл ниже — звучало чисто, пока что. Он прикрыл глаза и сконцентрировался на звуке, который едва отвлекал от накатывающей тошноты. Его трясло, внутри всё переворачивалось и кувыркалось, как в чёртовой стиральной машинке, которая, похоже, собиралась перебить все его внутренности к чертям. Он заскрипел зубами и тоже самое сделала скрипка, ловя настрой хозяина и делая ужасный, просто отвратительно писклявый звук. Дазай не отреагировал, продолжил и вытянул спину ещё выше, до хруста позвонков и стреляющей боли в пояснице. Он слышал собственную кровь, которая кипела и жаждала утопить его, заполняя рот новой порцией. Он бы так захлебнулся и дело с концом. Открыл глаза и вперил невидяще в струны, перемазанные всё теми же его следами и звенящие ужасной мелодией, которую Дазай не мог слышать уже, желая навсегда стать глухим. Он яростно дёрнул смычок, и струны задребезжали сильнее, звонче. От одного только ощущения этого музыкального предмета в его руках, Осаму хотел сдохнуть, перерезать себе горло этим самым смычком и отойти в блаженное забвение. Он даже не смотрел на партитуру, Осаму считал, что если он увидит снова эти ряды, то его вырвет, и вместо обещанного спокойствия его госпитализируют прокапаться, чтобы через день он стоял здесь же и рвал струны. Инструмент хотелось сжечь, кинуть в огромный костёр где-нибудь на окраине города, разожжённый на костях Мори. Хотелось уронить ему на отстукивающую ритм ногу всё здание корпорации, чтобы расколошматить и раздробить на части и её, и заодно череп. Дазай взглянул в окно. Деревья не оттеняли его от слова совсем, хоть крона и виднелась недалеко и шевелилась от ветра. Дазай не чувствовал ветер, он вдыхал раскалённый летний воздух, чувствовал, что лёгкие вот-вот на грани растечься внутри и залить лавой его, разъедая кожу и кости, чтобы превратить в бесформенную жижу биологических следов. Он ненавидел лето, ужасно ненавидел. Так, как дикий пёс ненавидел холод, отмораживающий все конечности и сковывающий ледяной коркой грязную шерсть. Осаму дёрнулся, когда в и без того яркой комнате нечто просто невероятно белое ударило по глазам и заставило зажмуриться от столь режущей боли. Он уронил смычок и прижал руку к глазам, сдавленно дыша. Чувство, словно ему полоснули ножом по векам. Он сжимал скрипку в руке, почти уничтожая ладонь о её резкие углы. В глазах бились жёлтые круги на тёмном фоне и никак не хотели успокаиваться. Он сгорбился, будто это могло прекратить его страдания. Яростно потёр ладонью веки и резко открыл глаза. Мори улыбался. Остро, гордо, но отстранённо. На его красные глаза упала одинокая прядь тёмных волос, и он восхищённо хлопнул в ладони. — Молодец, Дазай-кун, — сказал он таким тоном, словно Осаму только что завоевал призовое место на всемирном чемпионате по саморазрушению. Подошёл к всё ещё хмурящемуся подростку и положил руку на плечо — то самое, которое Дазай почти не чувствовал от забитых мышц. Сдавил мёртвой хваткой, и Осаму не сдержал стона от прошибающего его тока. Мори наклонился и бесцветным голосом проговорил: — Можешь же, когда хочешь. Дверь за ним захлопнулась, а Осаму рухнул на пол, съеживаясь в клубок на боку и скуля. Он хватался дрожащими пальцами за плечи и подбирал колени к животу. Сердце, бешеное, просто нереально колотящееся, норовило вылететь вместе с кашлем, которым Осаму зашёлся. Рёбра ныли протяжно, как и он сам. Всё тело было самым расстроенным инструментом в мире. Он не слышал абсолютно ничего, будто Вселенная снизошла и наконец подарила ему изоляцию от звуков. Он приподнялся и осмотрел комнату, в которой проторчал восемнадцать часов, не смея даже на пять минут присесть. Его желудок делал слабые позывы, и Осаму давил в себе всё, что мог, чтобы не стать ещё более унизительным и жалким, чем он был сейчас. В музыкальном классе Каякучи-гуми было пусто и ужасно светло, тут из инструментов стоял только гигантский рояль, за которым Осаму просидел в прошлый раз до судорог в затёкших ногах и стреляющей спины. Он окинул инструмент таким взглядом, желая испепелить его и превратить в груду деревянных обломков с железом, в которые он окунул бы лицо Мори, делая из него подушечку для иголок. Осаму не знал, как долго он пробыл в этом помещении, балансируя на грани рухнуть в обморок, но на периферии, где-то очень далеко, он услышал, как дверь в комнату открылась, а мягкий топот направился в его сторону. Его плеча коснулась чья-то рука, и Осаму снова застонал, потому что даже лёгкое прикосновение сквозь ткань отдавалось непереносимо. Он повернул голову и рассеянно всмотрелся в расплывающееся лицо. Он видел подрагивающие в напряжение брови и плотно сомкнутые губы, видел, как эти губы открывались и даже что-то говорили, но он абсолютно не понимал, глупо моргая. Его подобрали под колени и спину и подняли. Сил, чтобы понимать, кто или что его забирает, не было. Он просто надеялся, что смерть смилостивилась над ним и теперь была готова отнести его в тот мир, где ему не придётся чувствовать боль. Он открыл глаза и упёрся взглядом в тёмный потолок. Ночь. Еле проникающая в окно луна. Вокруг было темно, и силуэты предметов едва ли считывались. Он покрутил головой и облегчённо понял, что находился в кровати, укрытый тяжелым одеялом. Рядом мужчина, сидящий в кресле, переполошился и подошёл к нему. — Ты как? — спросил Ода. Дазай открыл рот, но вместо внятного «нормально» захрипел сломанным радиоприёмником. — Сейчас, подожди. — Ода тут же потянулся за стаканом на тумбочке и помог приподняться. Придерживал за спину, пока Дазай делал два коротких глотка. Голова гудела даже хуже, чем в тот раз, когда он проснулся в палате с перевязанными руками и анемией от потери крови. В тот раз он хотя бы чувствовал разочарование, сейчас — пустота и отчуждённость. Он приподнялся и опёрся спиной об изголовье, чувствуя, что его плечо было на грани рассыпаться на части. Он посмотрел на свои руки и заметил даже во мраке, что пятна крови пропитывали свежие бинты. Пошевелил пальцами и поморщился: слезшая и затёртая кожа жгла и не давала распрямить кулаки. — Мори перегнул палку, — сказал Ода очень серьезно. Он включил тусклый ночник всё на той же тумбочке, и теперь Дазай мог увидеть напряженное и очень обеспокоенное лицо друга. Дазай качнул головой и постарался быть невозмутимым, даже сквозь гул в ушах. — Ты знаешь, я сам согласился учиться. Он предлагал мне отдых, но это бессмысленно, если нужен результат. Просто мне нужно немного больше практики, чем мы рассчитывали. — Следующий такой раз сведёт тебя в могилу. — И чем это плохо? Я как раз покончу со всем этим, — передернул плечами Осаму и поразился своему равнодушию к скорее всего выбитому нахрен плечу. — Тем более, Одасаку, Мори не даст мне умереть так легко, будь спокоен. М? Ода ничего не ответил, только смотрел осуждающе и пытался взглядом донести до Дазая избитые вещи вроде «жизнь одна, проживи её хорошо, найди другой путь» или «нет смысла уничтожать себя, всегда есть то, что станет смыслом жизни, нужно просто поискать». Ну и конечно же «живи, просто живи». Дазай слышал это, но когда Ода смотрел этими словами, то на душе становилось гадко, и Осаму хотелось отвернуться от него, скрыться и завернуть всего себя в ничтожный мир самобичевания. Он знал, что когда-нибудь Одасаку посмотрит на него с разочарованием, и тогда Дазай наверняка умрёт от разрыва своего абсолютно никчёмного сердца. — Ты хочешь есть? — неожиданно спросил Ода. Поднялся и скрылся за дверью, даже не дав и шанса ответить. Вернулся с подносом, на котором стояла маленькая плошка риса, блюдце с крабами и зелёный чай. Осаму отвернулся и закусил губу. — Я не голоден. — Я знаю, поэтому ты съешь хотя бы половину, — твёрдо сказал Ода, и Дазай кинул на него возмущённый взгляд. Естественно он был проигнорирован. Его руки были не способны держать ни чашку, ни даже ложку, поэтому Ода терпеливо ждал, когда Дазай перестанет ломаться и примет помощь. Осаму неловко поджал губы и отвёл взгляд в сторону, потом опять на Одасаку, и затем послышался неразборчивый бухтёж, что это унизительно, что Осаму не будет инвалидом, которого нужно кормить с ложечки, что… Ему в рот нагло запихнули ложку риса. — Знаю я, знаю. Ешь уже. В квартире Оды было спокойно, она была скромной, небольшой и не располагала второй комнатой. На подоконнике рос непонятный Дазаю цветок, название которого он не силился выговорить, но знал, что Одасаку заботился и поливал его каждый день. В комнате были сложены на полу стопки книг, некоторые из них даже с закладками, а некоторые и вовсе были в плёнке нетронутые. Окно не зашторивалось, хотя миленькие занавески присутствовали. Кресло, в котором до этого сидел Ода, Дазай сам часто занимал, укладывая ноги на подлокотник и выкручиваясь в странных позах. Оно было мягким, и все болящие после тренировки мышцы хорошо отдыхали. Сейчас Дазай был в кровати, которая не обладала суперпериной или высококлассным ортопедическим матрасом, но Осаму считал, что ничего удобней он никогда не сможет найти, а потому утопал под одеялом и довольно щурился, пропадая в сон и давая измученному организму восстановить силы для следующего раунда паршивой попытки найти смысл.

***

Чуя вышел из душа, вытирая полотенцем волосы, шёл по памяти прямиком на кухню. По полу ходил сквозняк, и он недовольно покосился на распахнутое окно. Светало. Тучи рассеивались и оставалось совсем немного, чтобы солнце показало себя. Он огляделся и скептически осмотрел гостиную — здесь было пусто. На мгновение промелькнула просто дурацкая мысль, но он всё равно недоверчиво прошёл к окну, ступал осторожно и даже как-то нервозно осматривая ещё раз комнату, чтобы удостовериться, что здесь и правда никого не было и ни из какого угла не выскочит придурошная рожа с криком «бу». Он выглянул в окно и посмотрел вниз — ни черта не видно. Только очертания деревьев и тротуаров, понять, что творилось внизу было просто нереально. Он задумчиво постучал по стеклу и упёрся виском в раму. — Неужто и правда сиганул? — задумчиво проговорил он, даже не представляя, чтобы такое могло случиться на самом деле. Ну не мог же Дазай взять и ни с того, ни с сего упорхнуть на небеса, а Чую оставить разбираться со всем этим дерьмом в одиночку? Если это так, то он достанет этого прохвоста из-под земли и сам утопит его в кипящем котле. — А ты был бы рад? — донеслось со спины. Чуя резко повернулся и зло зыркнул. — Чего подкрадываешься? Хочешь, чтобы вместо тебя я туда полетел? — огрызнулся он и нарочито громко хлопнул окном. Зашторил и проверил все складки, чтобы ни один просвет не проскользнул. Дазай усмехался. Ну да, а когда было по-другому? Его эти смешинки в глазах уже сидели в печёнках. Хотелось прописать смачный удар в зубы и процедить в его эти чёртовы ехидные губы, чтобы он наконец оставил свою шутовскую маску за дверью и объяснил, какого чёрта Хирацука-кай связывались только с ним, когда каждый, кого они ловили, утверждал, что они принадлежат ему, Чуе. — Тебе чего бояться? — Дазай прошёл в кухню, и Чуя увидел, что тот оставил на острове те бумаги, что они забрали у Накаджимы. — Ну полетаешь немного, остынешь. — Я остыну, если ты свалишь наконец из моей квартиры и прекратишь вести себя так, словно хозяин тут ты. — Прости, детка, не могу доставить тебе такой радости, — без намёка на раскаяние сказал Дазай. Он сел за барный стул и лениво оттянул ворот рубашки, которую до сих пор не переодел. Чуя мысленно ударил себя по лбу, напоминая себе, что для такой шпалы с плечами в Эверест у него в гардеробе найдётся только простынь, в которую Чуя замотает его и выкинет на свалку. Он последовал примеру «напарника» и прошёл сесть на соседний стул. Взял в руки рамку, под стеклом которой было изображение пешки чёрных. Интересно, что хотели сказать Хирацука этим шедевром супрематизма? Что они собьют их своими возможностями, как жалких пешек? Слишком много пафоса и выпячивания груди, что они тут самые лучшие. Бред какой-то. Они не могли так зазвездиться только потому, что проникли в штаб Каякучи-гуми прямо перед носом у исполкомов? Конечно, хороший повод для гордости, но тем не менее не настолько, чтобы щеголять и раскидываться бравадами. Как-то мутно всё это. Гадкий осадочек, что они с Дазаем не заметили ничего, когда шли затраханные по коридорам пару недель назад, бил по гордости Накахары. Он знал, что Дазай будет большой проблемой, но не думал, что масштабы сравнятся с целой катастрофой Титаника его принципов. Он ведь пошёл на поводу и шёл бы и дальше, не покажи Мори этот договор о его аресте, стоит только главе Каякучи-гуми объявиться умершим. Это отрезвило Чую, и он принял строгое решение держаться подальше от Дазая, потому как был и оставался всего лишь временной заменой Аро и явно был возвращён в ряди якудза не с целью клоунады перед лучшим стратегом всей истории клана. Да это было понятно с самого начала, но когда Дазай подобрался достаточно близко, чтобы Чуя теоретически мог наконец принять его персону, его подкинули и дали в воздухе сотню затрещин. Конечно Чуя хотел быть подальше от всего этого. Лучше — и впрямь уехать за океан и растить кукурузу где-нибудь в Канзасе. — Не хочешь поделиться мыслями? — спросил как бы невзначай Чуя, лениво откидывая карикатуру. — Не вижу необходимости. — А ты зрение проверь, может у тебя минус сто к пониманию, что мы в одной лодке. Долго строить из себя будешь самого умного? Дазай, смотревший прямо на отрывки из тетради, поднял голову, и Чуя мог бы поспорить, что у того почти проснулась новая способность — разрушать человека одним взглядом. Накахара даже как-то опешил, потому что Дазай выглядел… Нервозно? Такое вообще применимо к нему? Он обычно был или в холодной ярости, или в презрении ко всему что движется, хотя и к трупам он тоже любви не питал. Чуя не мог понять, что у того творилось в голове вот уже весь вечер. Когда они заходили в этот треклятый концертный зал, то были ещё неплохими такими «товарищами», вели себя чуть легче, и Чуя даже заметил, что они спустили друг другу пару достаточно дерзких шуточек. Сейчас этот человек злился, и непонятно: то ли на Чую и его какую-то неясную роль в этом хаосе, то ли на Хирацука, которые подсунули этот конверт, то ли на всё сразу и оттого его рвало похлеще, чем просто бесящегося Чую. Бесящийся Дазай — очень опасная для собственного ментального здоровья штука. Чуя ждал, просто смотрел на Дазая и делал всё, чтобы его не раздавил этот сгусток неприкрытой тьмы. Неожиданно, Чуя опустил глаза ниже и увидел, что ладони Дазая были на грани изорвать один из листов ещё не известного Чуе содержания. Это было слишком. Нужно чем-то сместить курс, чтобы они не взлетели на воздух от взрывного не пойми чего, засевшего в этом чёртовом ублюдке. — Слушай, — начал Чуя и помедлил, видя, что его резкое возобновление прерванной беседы сместило тьму во взгляде, — давай не будем кидаться и просто поговорим? Я правда заебался с твоими тараканами, особенно теперь, когда у нас всё пошло по пизде сегодня… Давай начнём с чего-то простого: как ты узнал про ноты? Похоже, Дазай и впрямь выпал из реальности, потому что вопрос заставил его впервые пялиться с несвойственной ему растерянностью. Он сморгнул и неопределенно взмахнул рукой. — Всего лишь копался у тебя в вещах, пока ты принимал душ. Чуя даже не злился. Зачем? Это было очевидно, что Дазай будет Дазаем и попрёт совать свой всезнающий нос во все щели и плохо закрытые ящики, а те, что будут хорошо закрыты — откроет отмычкой и всё равно залезет. Это было просто, Чуя и сам примерно этого и ожидал, когда рассуждал по дороге на пляж. Он знал, что Дазай ошивался в его квартире, чтобы узнать о нём больше, Чуя позволял, опираясь, что самые важные вещи Дазай всё равно не найдёт. Просто потому что у Чуи их никогда не было. Возможно, только благодаря непонятному порыву беспечности они смогли выйти без невинных жертв сегодня ночью. И кстати говоря, Чуя не мог поверить, что свою способность Дазай настолько мог контролировать. Это было невероятно, потому что Чуя потратил не одну ночь, чтобы перестать окружать себя вещами со всей квартиры, применяя во сне гравитацию. Ему понадобилось много упорных тренировок, чтобы просто заставить себя держать руки подальше от хрупких предметов и контролировать уровень силы, с которой он мог схватить что-то или ударить. Он мог разнести всё за раз, но сковывал себя просто невыносимо изнуряющими физическими тренировками, чтобы места на злость и вспыльчивость не оставалось, и всё занимала усталость. Он не мог представить, какими способами Дазай добился того, что благодаря какому-то чёртовому музыкальному инструменту запустил просто водопад чистой энергии. Чего стоило то, как он овладел руками Чуи и пустил по ним удвоенное обнуление этого тумана. Как можно было дойти до того, чтобы сделать вторые музыкальные руки, которые бы действовали в точности его выверенным движениям? Чуя правда был впечатлён. — Я играл с детства, — сказал он и махнул рукой: ручку мини-бара окутало красным. — Родители говорили, что это воспитывает терпение, а я был очень активным, и на меня искали управу. — Он пошевелил пальцами и два стакана приземлились напротив них, а вместе с ними виски. Дазай хмыкнул и сам потянулся к бутылке. Похоже, подумал Чуя, кому-то хочется ужраться. — Они предпочли фортепиано, хотя я просил гитару. — Не гоже наследному принцу таскаться с холопским инструментом, — Дазай не язвил, но Чуя всё равно закатил глаза. — Просил же без вот этого. — Извини, принцесса, но это факты, не обижайся на очевидное. — Дазай отсалютовал и отпил из почти полного стакана. Чуя цокнул, но продолжил: — Мне пришлось играть в Каякучи-гуми. Мори водил меня в их музыкальный зал и стоял в углу, постоянно гипнотизируя, как я занимаюсь. Так себе, если честно. Он как удав, даже моргать, похоже, забывал. Дазай, который уже поднёс стакан к губам во второй раз, замер. Его рука дёрнулась, а та нервозность, что была от листов с непонятными фразами, вернулась, и он насторожено зыркнул из-под припущенных век. — Только смотрел? Чуя наклонил голову. — Ну, иногда стоял над душой и критиковал. В основном, его устраивало то, что он слышал, хотя я вообще не понимаю, какой такой навык в музыке может быть у врача, чтобы отчитывать меня, что я лажанул в пятой октаве. Дазай усмехнулся. — Поверь, у него отменный слух. Чуя не спорил, что так оно и есть, но почему-то от того, как сказаны были эти слова, внутри поселилась необъяснимая тревога. — А ты? — перевёл он. — Что на счёт того, как ты смог задействовать скрипку? Как ты вообще пришёл к такому безумству, как умножение способности? Дазай довольно выпятил грудь, демонстрируя гордость за отвешенный «комплимент». — Из любой способности можно выбить максимум, нужно просто знать способы. — И как долго ты практиковался, чтобы так делать? Дазай улыбнулся и как-то скосил взгляд на бутылку, а потом задрал нос. — Не слишком долго. В отличие от некоторых, я быстро учусь. Ну конечно же, чего Чуя переживал-то? И так понятно, что Дазай и его любовь к нарциссизму приведут его на вершину самолюбования своими неземными качествами. Конечно он выучит что угодно хоть за ночь и будет козырять этим хоть сутками, чтобы только услышать эти восхищённые вздохи презренных. Всё может быть и не так, но то, что видел перед собой Чуя — прямое описание. — И что… — Дазай наклонился вперед и принял непринуждённую позу, складывая ноги на стуле и подбирая одну так, чтобы можно было упереть в колено подбородок. Привычка, с которой он сидел на полу у журнального стола, за кухонным столом, на диване, да вообще везде, где они разговаривали и их времяпрепровождение предполагало долгую умственную работу. Чуя не понимал, как у того ещё ноги не отнялись, постоянно сидеть в этой позе. — Разве Мори не отбил у тебя желание играть, тем более когда ты на самом деле хотел другой инструмент? Чуя покачал головой, отпил со своего стакана и подумал, что напиваться на пустой желудок плохая идея. — Если это реально интересно, то никакие внешние факторы не заставят бросить это. А мне было интересно. В Киото я оставил много вещей, среди них была и гитара, — сказал он честно. — Киото? Тебя сослали так далеко? — Дазай выглядел удивленным, будто думал, что Чуя на самом деле был в какой-нибудь Камакуре и занимался целым ничем, пока Каякучи-гуми не поманили обратно. — А ты думал, они хотели, чтобы я светил своей гражданской рожей где-то вблизи порта, когда у них в Исполкоме сидел идентичный всеми знакомый вакагасира-хоса? — Просто кансайского акцента нет, вот и всё. Хотя твои замашки теперь более чем понятны. — пожал плечами Дазай. Он отхлебнул щедро так, и Чуя твёрдо решил, что нажираться не намерен. Он встал с места и прошёл к холодильнику. Вообще он забыл о продуктах, мотаясь несколько дней за подготовками к визиту, поэтому он собирался купить всё позже, но позже растянулось и теперь выбор был не велик: молоко для кофе, хотя он не добавлял его в напиток, пара банок консервированного краба, которых притащил Дазай, а Чуя только изумлённо уставился и спросил, а не охуел ли этот мудак уже свои грабли тянуть в холодильник, когда его вообще не ждали здесь никогда, не то, чтобы ещё разделять трапезу за одним столом и следить за его предпочтениями в еде. Ещё лежала пара лимонов, грустно забытый всеми йогурт, овощи и соусы, много соусов. Чуя любил разнообразие вкусов в блюдах, но сейчас его выбор пал на овощи и жестяную банку. Он поставил её перед Дазаем, открыл, взмахнув всего одним указательным пальцем в воздухе, как волшебной палочкой, и воткнул в крабов вилку. Дазай непонимающе заморгал, выглядя очень возмущённым и даже каким-то растерянным. — Я не голоден, — сказал он и отодвинул банку подальше. — Не пизди и ешь уже. Не хочу, чтобы тебя развезло от двух стаканов. Дазай туманно уставился на Чую. Он не был пьян до такой степени, чтобы взгляд уже поплыл. Он же всего стакан приговорил! Но Чуя увидел, как он всматривался в его лицо, словно пытался найти что-то в нём или словно у Чуи неожиданно появился третий глаз, и теперь Дазай пытался увидеть в радужке своё отражение. Смотрел своими тёмными зенками и опять вёл свои какие-то одному ему известные выводы. А потом выдал: — Ты мило заботишься обо мне. Накахара от неожиданности закашлялся и развернулся, решая, что овощи нужно нарезать очень тонко, а вообще — на слайсы, а лучше такими, чтобы бумага казалась толще. Он схватился за нож и принялся резать прямо на камне, не доставая доски. Закинул кусочек огурца в рот и прикрыл глаза, пытаясь утихомирить резко вспыхнувшие просто от ужасно дурацкой фразы щёки. Чёрт, чёрт, чёрт. Может, сделать огуречную маску? Говорят, помогает от ожогов. Идиотина, какие, к чёрту, ожоги, когда у тебя просто смущение хлестало за края? Вот, смотри, сейчас уплывёшь на нём куда-нибудь под стол. Он опустил голову чтобы чёлка скрыла его лицо хотя бы наполовину. Здорово крутанулся и почти врезался бедром в угол столешницы, вовремя маневрируя и падая на барный стул. Несчастная мебель даже заскрипела от такой резкости, с которой Чуя влетел в неё. Он спрятал остаток лица за бокалом и пробубнил что-то в него, булькая. Твоё счастье, думал Чуя, что в комнате мрак не рассеется никогда, и Дазай не увидит всей этой занимательной картины. — Мило смущаешься. Блядь. Ну какого фига, а? Что он в самом деле-то? Чуя расправил плечи и сел ровно, смотрел на зашторенные окна и катал по языку набранный в рот алкоголь. Вязало язык, это хорошо — не будет лишний раз ляпать что не попадя, а потом слушать от Дазая фразы, бьющие прямиком в солнечное сплетение. Он зыркнул на Дазая со злобой, но тот только продолжал ухмыляться котом, объевшимся этих грёбаных крабов. Подцепил на вилке одну палочку и хитро протянул Чуе. — Будешь? — Пошёл нахер. Дазая это рассмешило, и он засмеялся, откинув голову назад. Чуя уставился на его бинтованную шею, на плотные повязки, под которыми скрывалась ужасная полоса. Он не хотел обращать на неё внимание, но мысли то и дело иногда возвращались к тому факту, что Дазай носил бинты не из собственных капризов, а потому что скрывал что-то гораздо хуже одной полоски от петли. Чуя думал об этом, когда Дазай выходил из душа и обнажал только шею, позволяя из раза в раз смотреть на шрам. Более Чуя не видел — Дазай всегда заматывал руки и остальное тело или пока сам был в душе, или пока там торчал Накахара. Он даже умудрился притащить свои годовые запасы и положить на самую верхнюю полку в ванной, с издевкой проговаривая, что с таким ростом Чуе нужна будет табуреточка, чтобы дотянуться до них. Чуя только хмыкнул, что из Дазая выйдет так себе стул. Он сморгнул воспоминание и серьёзно нахохлился. — Тебе вредно пить, слишком много наглости просыпается. Он отодвинул третий по счёту стакан под возмущения Дазая. — Может это тебе вредно пить? Становишься очень уязвимым так-то, — зачем-то ляпнул тот, подпирая щеку кулаком. — Тебя очень легко смутить, если подумать. Мне нравится. Дазая вело. Чуя был в шоке, что его реально развезло с трёх бокалов и теперь он нёс всякую чепуху, как в тот раз в баре. Может, это стресс на него так влиял? На Дазая-то? Он встал и подошёл к нему, дёргая его под локоть. — Кажется, кому-то не помешает позаигрывать с подушкой, — сказал он, стаскивая Дазая со стула. Тот не противился, а даже как-то слишком послушно потоптался следом. Чуя почувствовал себя строгим воспитателем, который укладывал капризного ребёнка в кровать в тихий час и грозил всякими монстрами под кроватью. Ага, попробуй напугать Дазая Осаму и получи нервный тик в подарок. Чуя невольно вспомнил, как передёрнуло бедного Накаджиму, когда Дазай скомкал конверт, пялясь с нереальной жаждой кого-то убить. Чуя догадывался, кого, но не мог понять, почему эта жажда вспыхнула, как спичка, когда они и так не были в восторге от действий Хирацука-кай. Он затолкал Дазая в спальню под какой-то дурацкий комментарий, в который Чуя даже не намеревался вслушиваться. Включил один единственный торшер в углу у входа. Он раздраженно думал, что это просто чепуха какая-то и Дазай не мог вот взять и опьянеть от трёх стаканов пусть и очень крепкого виски. Они сидели ночи и за большим количеством алкоголя, но мыслили куда лучше, чем сейчас этот ублюдок улыбался придурковато и абсолютно несносно. Какой ужас. Чуя пихнул его на кровать и попятился к двери, решая, что завтра он спалит постельное и продезинфицирует комнату. На всякий случай. — Эй, Накахара, помоги мне, — за спиной протяжно, катастрофически фальшиво Дазай растягивал гласные в хнычущей манере. Чуя прикрыл глаза, отсчитал пять счётов, вдохнул, развернулся. Этот ублюдок не мог расстегнуть запонку на манжете. — Спи так, — сказал он. — Ну, нельзя же быть таким чёрствым к проблеме ближнего, — снова заныл, да ещё и так жалобно, что уши в трубочку сворачивались. — Особам голубых кровей не ведомо сострадание, — равнодушно бросил Чуя. Он наблюдал за тщетными потугами Дазая с неким садистским удовольствием, позволяя себе немного позлорадствовать, что этому придурку вдарил алкоголь в его отбитую голову. Чуя устало выдохнул и проклял себя, когда ноги сами устремились к кровати. Он протянул руку к запястью Дазая, видя, как сверкали в тёплом свете золотые запонки с какой-то мелкой гравировкой. А потом он задохнулся собственным поражением, когда Дазай повалил его на кровать. Приплыли, блядь. Он всмотрелся в ухмыляющуюся рожу, нависающую над ним, и с ужасом осознал, что оказался прав — Дазай был трезв, как гранёный стакан, который тот недавно держал в руке. От былой напускной пелены в глазах не осталось и следа, вместо неё — азартный блеск. — Чтоб ты провалился, — оскалился Чуя. — Так и знал, что ты ломал комедию. — Твоя проницательность не уберегла тебя от того, где ты сейчас, — тонко замел Дазай. — И чего мне стоит спихнуть тебя прямо сейчас? — Многого. Например, любопытства в твоих очень занимательных глазах. Чуя подавился воздухом. Он с Дазаем давился всем, чем только мог, но каждый раз чувствовал себя так, будто его вывели обнаженным на площадь, где тысячи глаз обмазывали его своими тёмными мыслишками, а холодный ветер продирал до косточек. Он застыл, не веря, что этот двуличный ублюдок говорил на полном серьёзе, что Чуя не удирал и не спихивал Дазая не потому, что офигел от жизни или потому, что его руки прижали к матрасу и вдавливали всё глубже и глубже. Ну конечно же любопытство, как же. Он дёрнул ногой, врезал пяткой по икрам и отпихнул колено Дазая, заставляя того потерять равновесие и шмякнуться сверху. — Тебя бы на диету. — Чуя запыхтел и откинул Дазая, выбираясь и отряхиваясь, будто он в земле катался, а не на собственном одеяле. Он выплюнул колкость, что Дазаю его адреналин совсем отбил последние мозги и уже точно намеревался драпануть из комнаты, но этот чёртов голос. — Ты знаешь, а ведь хорошо, что Мори не увидел в тебе потенциал. Правильно, что тебя сослали в Киото. Лучше бы ты и дальше там сидел. Чуя стал вполоборота. Чего это сейчас было? Он что, правда ехал крышей? Может, Хирацука спутала ему сознание? Чего этого придурка так бросало из крайности в крайность? Чуя хлопнул дверью так сильно, что от вибрации что-то в комнате свалилось. Он надеялся, что это Дазай упал и отключился.

***

Он стоял у босса в кабинете и выслушивал, что на их склад с оружием было совершено нападение и что ликвидация этой группировки теперь ложилась на его плечи. О недавнем вечере не было ни слова, хотя Чуя предполагал, что как минимум днём его кабинет вскроют, вломятся и схватят предателя Каякучи-гуми. Была мысль про публичную казнь, но это звучало слишком даже для воображения Чуи. Он поклонился и вышел с уже готовыми сведениями о группировке. Дазая он не видел уже несколько дней. Тот удрал в середине третьего часа дня, когда Чуя отсыпался в заслуженный выходной после их потрясающего проигрыша. Не оставил ни бинтов на верхней полке, ни бутылки виски — вообще ничего не намекало на его присутствие в квартире. Ну, кроме банки с крабами. Чуя даже не расстроился, только сухо хмыкнул, выкидывая консервы в мусор — теперь они явно здесь не нужны. Ему всё ещё отдавались эхом слова, брошенные в спину со сраной особой злобой. Он не знал, что на Дазая нашло, почему он всё себя так непонятно и нелогично. Все его действия сбивали с толку и не наводили ни на какие мысли. Он был ещё более несносным, чем до их соглашения. Чуя остановился в центре коридора. Имело ли всё ещё смысл их соглашение? Чуя задавался и этим вопросом не раз на дню. Приходил к выводу, что пока Хирацука-кай хотели прикарманить их обоих себе, то так или иначе, а выяснить мотивы им придётся вместе. Точки соприкосновения рассыпались, и Чуя не видел Дазая даже на совместных брифингах Исполнительного комитета. Тот будто реально канул в ближайшую реку. Радовало, что пока о его быстрой кончине не трубили на весь клан, а значит тот просто занимался своими делами вакагасиры. Он имел больше полномочий и потому вольности из разряда не прийти на совещание сходили ему с рук, пусть и другие лица комитета кривились, видя пустое кресло. Он где-то шныряет, так выразился Накаджима, когда Чуя пришёл к нему ещё через пару дней, чтобы забрать на тренировку. Пацан, просто до ужаса зеленый и наивный, впитал эту неосторожно брошенную Акутагавой фразу и ляпнул перед Чуей на его рассуждения вслух. — Ты совсем отшиб мозги об ящики, пацан? — Чуя даже покосился на виски мальца, чтобы убедиться, что ему ничего не пробило эту светлую голову. — Что значит «шныряет»? — Акутагава рассказал, что Дазай-сан мечется по городу и поднимает всех информаторов. Чуя не показал, но он был удивлён. — Акутагава с ним виделся? Накаджима кивнул. — Дазай-сан напряг его доставить одному человеку какую-то записку. — Содержание неизвестно? — очевидно, но Чуя всё равно спросил. Накаджима ожидаемо качнул головой, отрицая. Он потоптался на месте, хотя должен был уже опять сигать по железякам. Его ноги приняли человеческую форму, и он решительно вздёрнул голову, хотя был намного выше Чуи, но почему-то постоянно получалось, что именно Чуя смотрел сверху вниз. Необъяснимо как-то. — Вы с Дазай-саном поругались, да? Чуя, выкуривающий третью за это короткое время сигарету, непонимающе нахмурился. Перевёл взгляд на тлеющий кончик, потом снова на пацана. — С чего ты взял? Накаджима сдулся, немного нервно сцепил пальцы, и Чуя закатил глаза. — Перестань действовать мне на нервы и говори прямо, иначе я пущу тебя на пятый круг по заливу. Слова возымели эффект, и Ацуши сразу сбивчиво проговорил: — Ну, вы перестали приходить вместе, эм. Перестали созваниваться, а ещё вы оба много курите в последние дни. И как-то у вас взгляд немного, ну, это… Грустный, вот. Мне кажется, что вы очень поссорились, потому что раньше вы не действовали в одиночку, если так можно сказать, конечно. А ещё Акутагава упомянул, что когда вы вместе, то у него больше шансов остаться не тронутым характером Дазай-сана. Он ещё что-то несвязное говорил и говорил, а Чуя его не слушал. Он отвернулся и принялся рассматривать груз, всеми забытый и никому не нужный. Вот бы тоже стать таким, думал Чуя. Он не думал, что Дазай нервничал по причине того, что ляпнул слишком высокомерные слова. Скорее его бесила кайчо Хирацука и ему и дела не было до Чуи и его чувств. Ха, какое громкое слово, Накахара. Чувства. Тебе ли стоило говорить о них, когда ты уже раз обжёгся и получил билет в пыточную имени Мори Огая? Держать Дазая на расстоянии было безумно сложно, Чуя это понял, когда упал в пропитанные его парфюмом подушки на диване и выпал с того, насколько, оказывается, его запах осел во всей квартире за такой короткий срок. Он не оставил следов? Да он наследил под рёбрами так, что ни одна половая тряпка с хлоркой не спасут. Чуя был зол, но в первую очередь на себя, потому что не смог быть честным с собой даже в момент, когда осознал, что присутствие Дазая всё же вносило меньше хаоса, чем когда Чуя оставался наедине со своими всепожирающими мыслями и тонул на дно неизвестности. Накаджима хорошо прыгал. Ловко, быстро осваивая дальние дистанции и взбирание по стенам. Он помучался с осознанием, что его вербовали два очень могущественных клана, но вероятно, Акутагава хорошо подготовил его к подобному раскладу, потому что Чуя думал, что малец даст дёру ещё тогда, когда поймёт, что дело дрянь. Но то ли у него инстинкт самосохранения из-за его пуленепробиваемой шкуры атрофировался, то ли и правда принял всё и решил, что это лучше, чем скитаться по трущобам и воровать кур на фермах в полнолуние. Он ловко перескочил через три ящика длиной по пять метров и приземлился на лапы, превращая только верхнюю часть в человеческую. Выглядел он со своими этими ножищами раза в полтора больше, чем был на самом деле. У него видок был так себе, очень уж непропорциональный. Рёбра торчали даже через рубашку, а плечи так вообще острее угла в девяносто градусов были. Он казался ужасно хилым, но только казался. Чуя раздосадовано заметил, что с этими лапами Накаджима не то, что на полголовы выше, он на половину Чуи возвышался. Неприятно, когда вокруг тебя те, на кого нужно смотреть, задрав голову. Спасибо небу, Чуя умел смотреть свысока даже со своим поганым ростом. Он потушил сигарету — пятую по счёту — и встал с насиженного места на одном из блоков. — Отлично, на сегодня хватит. Накаджима уменьшился и стал на свои спички, одёргивая подскочившие штанины. Он отряхнул рубашку и поправил вздыбившийся воротник. Сейчас была ночь, ведь в другое время суток Чуя просто не смел показаться на улице. Он грустно смотрел на медленно растущую луну и думал, что когда-нибудь он умрёт, но выйдет посмотреть рассвет. Когда-нибудь, когда его непонятные цели наконец обретут смысл и рассеются порохом. — Накахара-сан, — позвал пацан, — скажите, вы давно знакомы с Дазай-саном? Чуя задумался. Он прибыл в Каякучи-гуми в начале весны, сейчас май уже двигался на финишную прямую, но разве несколько месяцев можно считать за длинный промежуток? Уж точно нет. — Не думаю, — отозвался он, идя к выходу. — Почему спрашиваешь? — Просто Акутагава сказал, что вы лучше влияете на Дазай-сана, чем его прошлый напарник. Чуя застыл. Остановился и врос в землю. Его опять тянуло гравитацией, но он старался держать плечи расправленными и не съеживаться от мысли, что все в Каякучи-гуми в курсе, что настоящий Аро Накахара давно мёртв. В клане не глупцы, чтобы не заметить, что характер их хосы изменился в более, эм… Лучшую сторону? Нет, просто изменился и не был тем отрешённым, который не интересовался дазаевскими методами, пока те приносили результаты на благо клана. Нынешний Аро Накахара был более целеустремленный и явно жаждущий своей выгоды, а ещё позволяющий себе больше в присутствие своего начальника в лице Дазая Осаму. Не могли же все закрывать глаза просто так? — Когда Акутагава сказал это? — Он повернулся к пацану, надеясь, что его лицо не передёрнула угрожающая гримаса, потому что голос сквозил желанием порешать Накаджиму здесь и сейчас. — Незадолго до того, как вы перестали ходить вместе. Накаджима виновато поклонился и пролепетал что-то, в очередной раз не нужное для Чуи. Он развернулся и вышел на улицу, слыша спешные шаги мальчишки. Ему нужна сигарета. Он порыскал в карманах и понял, что выкурил остаток пачки, даже не заметив этого. — Вот же проклятье. Он осмотрелся, понимая, что пустырь, на котором они зависали, едва находился в черте города. До ближайшего магазина километры и ему придётся потерпеть, пока он не высадит парня у его нового дома. Он приехал на своём порше, чем вогнал Накаджиму в нескрываемое изумление и мысленные подсчёты, сколько затянуло бы квартир-конур в одной этой тачке. Не меньше сотни, читалось у него на лбу. Они добрались до комплекса быстрее, чем Чуя рассчитывал. На дорогах пусто, ночь тихая и, как принято говорить, ветер был попутным. От обилия вывесок сначала было непривычно, но уже ближе к квартире Накаджимы, Чуя заприметил небольшой алко-маркет, намереваясь оставить там просто ужасно огромную сумму. Он вышел вместе с мальчишкой, чтобы проводить его прямиком до двери и убедиться, что он оставил его в целостности и сохранности. В конце концов, Накаджима был очень важен для них с Дазаем, потому что только через него Хирацука выходила и диктовала свои очередные ребусы. Он проверил всю квартиру прежде, чем пускать внутрь Ацуши, и удовлетворённо закрыл за ним дверь, выдыхая с блаженным спокойствием, что ещё одна странная ночь завершилась и он может ехать к себе. Жарко, на улице было жарко, хотя ветер и срывался злыми и какими-то резкими рывками, Чуя запоздало понял, что на самом деле он не был злым, а на улице было вполне комфортно. Просто его бросило в жар от вида карего глаза. Дазай снова был со своей неизменной повязкой, изображал циклопа, цепко смотря прямо на Чую. У него в руках был пластиковый конверт, а сам он стоял напротив замершего у подъезда Накахары и не делал ни единого движения, открыто пялясь. Чуя с ужасом понял, что ищет следы на его лице, которые бы говорили, что он был вымотан или по крайней мере был на своей волне. В свете единственного дребезжащего фонаря над козырьком, Чуя видел просевший мешок под одиноким глазом. Сухие и полопанные до шелухи губы, отчего-то цветной детский пластырь на левой щеке. Он облизал губы и проговорил: — Есть сигареты? Дазай качнул головой, смахивая наваждение, и молча потянулся в карман пиджака. Выудил оттуда пачку и сразу следом за ними зажигалку. Пальцы у него были холодные, просто ледяные, Чуя ясно ощутил, как они оставили след на его руке. Он фантомно продолжал чувствовать их, даже когда поджигал сигарету. Продирающий горло дым заполонил лёгкие, и Чуя прикрыл глаза, поднимая голову. Он сделал шаг в сторону и пригласительно махнул рукой. — Иди, куда шёл. Дазай не двигался, и Чуе пришлось открыть глаза и посмотреть, почему. Тот по-прежнему рассматривал его. Бродил по всем чертам лица и смотрел как-то уж больно отвлеченно. В последний раз, вспомнил Чуя, этот взгляд привёл к тому, что Дазаю сорвало крышу, и он начал метить его шею мокрыми поцелуями. Воздух, который никотин старательно выжигал, закончился от мысли, что Чуя не против повторить. Блядь. Между ними искрится. Он с проснувшимся интересом дёрнул бровью и с вызовом поднёс к губам сигарету. Аккуратно втянул через фильтр, распаляя кончик с характерным шипящим звуком. Взгляд Дазая потемнел. Он покрепче перехватил конверт и пересёк расстояние в три шага. Чуя убрал сигарету и запрокинул голову, заворожено смотря на то, как в почти чёрном взгляде отражался его силуэт и просто обалденно тешащее вечно возникающее какое-то чувство собственной значимости желание. Лицо Дазая поразительно отличалось вблизи от того, что он увидел пару минут назад. Сейчас тот был на грани сорваться и провалиться в собственную пучину тяжелых и очень густых эмоций, которые определённо можно было охарактеризовать влечением. Чёрт, Чуя прям чувствовал магнитные волны, исходящие от него. Он держался всеми мышцами лица, чтобы его маска отрешённости трещала как можно медленнее. Чуя открыл рот. И Дазай воспользовался этим. Он подцепил рукой под скулой и крепко поцеловал так, что коротко мелькнувший сизый дым задавился и защекотал гортань. Чуя выдохнул весь плотный поток и выронил сигарету, хватаясь за руку и впиваясь пальцами в пиджак. Дазай принял это безоговорочно, покорно, продолжая давить собственными губами и леденить кожу пробирающимися к мочке уха пальцами. Завёл прядь за ухо. Совсем недавно Чуя хотел сгрызть и расцарапать Дазая за все его выкрутасы и потраченные на него нервы, и что ж, он как раз этим занялся, по-своему правда, но всё же — тоже можно поиметь с этого что-то. Чуя вскинул руку и покрепче зарылся в волосы, сталкивая их с Дазаем зубами и перенимая контроль. На короткий миг, когда губы перестали отрываться на считанные миллиметры и увеличили расстояние на один осевший вдох, Дазай поддался вперёд и поцеловал снова со слишком требовательным поведением, что ему — боги, это так очевидно — мало. Они уперлись лбами, судорожно дыша и держась друг за друга так, будто они упадут в пропасть, если разожмут пальцы. — Полагаю, — прошептал Дазай, обдувая мокрые, все в слюне, губы, — я снова твой партнёр. Чуя хмыкнул, слабо, почти неслышно. — У тебя вариантов нет, умник. Дазай улыбнулся, чисто так, Чуя бы даже сказал влюблённо, если бы мог применить это слово к кому-то вроде Дазая. Тот потянулся и поцеловал уголок губы, потом нос, перешёл на лоб, а затем и вовсе рассыпался в каких-то сумбурных метаниях по всему лицу. Чуя хрипло засмеялся. — Придурок, боже, какой ты придурок. — Знаю, солнце, — проговорил Дазай в губы и снова обжёг своими прикосновениями, целуя так отчаянно, словно Чуя мог в любой момент дать заднюю и испариться, хотя куда он удерёт — в сорока сантиметрах стена, а прямо перед ним ощущение собственной какой-то дурацкой значимости, потому что Дазай целовал так, будто и правда Чуя был для него кислородом. Дазай сместил обе руки на шею, надавил большими пальцами на углы челюсти, и Чуя откинул голову, подставляясь. Пофиг, думал он. О последствиях всегда думают потом, а ему необычайно сильно хотелось думать о самых меньших последствиях в его дерьмовой жизни. Он выдохнул, когда язык прошёлся широко и горячо снизу вверх к подбородку, пошерудил рукой и резко отодвинул Дазая. Тот непонимающе нахмурился, Чуя даже видел, что ланью пробежал испуг, но отмёл его. Он поспешил прояснить: — Я не хочу стоять под окнами у подъезда и целоваться, как грёбаный школьник. Заканчивай свои дела, и я буду ждать тебя в машине. Дазай посветлел. Нет, правда, он настолько оживился, что все его круги резко поблекли, а признаки того, что он был готов убивать направо и налево, испарились, и он невероятно довольно заморгал, прям проверяя, правда ли именно Чуя сказал это, а не его клон. — Меня только что очаровали, — сказал он, улыбаясь так по-дурацки, что Чуя положил ему ладонь на лицо и отпихнул. — Катись к чёрту, я передумал. Чтобы больше твоей рожи не видел. — Как скажешь, милый. Я скоро. — И скрылся за дверью до того, как Чуя вспыхнул в гневной тираде.