Архонты: моральный кодекс якудза

Come and get it now

Come and get it now

Baby show me what you doing

Come and turn around

'Cause it's not just a figure of speech

You got me down on my knees

It's getting harder to breath out

Meddle about — Chase Atlantic

Чуя мог бы сказать, что сегодня был солнечный день. Что золотые лучи приятно грели лицо, напоминая о приближении лета, ну или хотя бы середины весны. Что деревья покрылись густой кроной и оттеняли легкую прохладу вдоль тротуаров. Что в воздухе витали влажность и цветочные лепестки, кружились в одном им понятном вальсе и расстилались над безликими зданиями. В общем — ну хороший день. Но Чуя говорил, что сегодня паршивый день. И нет не потому, что он не мог, в силу своей особенности, выйти на улицу. Если бы только это было причиной, то он бы с радостью сказал то, что вертелось у всех вокруг, глядя в окно. Он-то и в окно посмотреть не мог, но не об этом сейчас. Он снова курил, полностью забив на подростковое обещание прибегать к сигаретам только в самых крайних и безвыходных случаях. Что ж, в последнее время их, по вине одной персоны, становилось с заядлой постоянностью всё больше. Весь его кабинет пропах тяжелым, плотным дымом и вместе с тем впитал все метания своего хозяина. Чую тяготили слова Дазая. Брошенные небрежно, как пачка тузов, они крутились заевшей пластинкой в голове и разлетались по телу дрожью. От них внутри всё проваливалось, и Чуя будто падал в бездну, поглощенный отрицанием и неверием, что он и правда был для Дазая как открытая книга. Естественно, это же, мать его, Дазай Осаму, блядь. Признавать, что он оступился, было… тяжело. Не так тяжело, как вешать на себя ошейник с поводком Мори Огая. В конце концов, смеялся Чуя, он не мог быть честен сам с собой, не говоря о том, чтобы перестать увиливать от проницательности Дазая. Наверное, со стороны его очевидная защита выглядела смешно и жалко. Но, Чуя удивлялся, Дазай не смотрел на него с брезгливым презрением, как в первую неделю их взаимодействий, он смотрел… ожидая чего-то. Этим он вгонял в ещё больший раздрай эмоции, мысли и всего Чую. Пойти к нему и высказать всё, что Накахара о нём думал, зудело на костяшках. Но под кожей ожидание, перетянутое от Дазая, зудело сильнее. Блядская ситуация, Чуя точно заразился чем-то дерьмовым, что не было бы удивительным самовозгорись он, начиная с лёгких, от всего, что искрилось перспективами в голове. Да чтоб оно всё горело в аду. Чуя выругался, затушил сигарету, которая обожгла пальцы. Он ударил ладонью по столу и заскрипел зубами, почти чувствуя на языке отголоски крошащейся эмаль. От тоскливо вякающей гордости становилось ещё гаже, и он был на грани превратиться в неконтролируемый пожар посреди Йокогамы. Кружка с надписью «захлопни пасть и работай», которая вернулась и не покидала его кабинета уже три дня, взмыла в воздух, охваченная красным светом. И хлопнула. Она взорвалась, разлетаясь на мелкие, почти пылеподобные кусочки. Чуя дернулся в удивлении и поспешно глянул на свои руки, плотно закутанные в перчатки. Не то, чтобы он постоянно мёрз или ему было очень удобно писать что-либо в них, но чёрная, идеально облегающая кожа создавала видимость защиты и выполняла сразу две функции: скрывала от нежелательного солнца и не давала Чуе волю на действия, держа в вечном напоминании, какой может быть способность, знамённая не иначе, чем проклятьем. Он пораженно заморгал, смотря на сияющие бордовым пальцы, и быстро сжал их в кулаки, медленно вдыхая через нос и выдыхая через рот. Блядь. Только этого теперь не хватало. Он потерял контроль над эмоциями, а заодно и над своей дурацкой башкой, в которой, видимо, все разумные мысли вылетели, раз способность своевольно выбралась из крепких тисков. Ну как так-то, а? За что это всё ему, Чуе? Накахара встал и заходил кругами по ковру, думая над тем, какое сильное влияние Дазай имел на него, раз даже гравитация не выдержала этого. Это ужасало до стынущей крови и мороза по затылку. Чуя не мог вообразить себе ни в одном кошмаре, что Дазай Осаму будет ещё хуже и разрушительнее, чем гравитационные дыры. Определенно, это было каким-то безумием, думал он, почти вытаптывая ковер, невозможно испытывать одновременно желание выстрелить в упор в человека и допустить его губы у себя на шее. Так не бывает! Может, Чуя допустил мысль, Дазай тихо применил способность какого-то одаренного? Ну а вдруг? Вдруг Чуя был так занят потугами изображать Аро, что пропустил момент, когда к нему подкрались и пустили в его душу разрастаться одержимое чувство? Теоретически, такое же могло произойти? Конечно же нет, блядь. Какой абсурд, Накахара, иди врежься в стену. Сказать, что он был взбешен, да это прям застрелиться как не сказать нихуя! Его сила кипела в разладах. Что уж говорить, Чуя влип.

***

Он стоял и смотрел на аскетичный интерьер, в котором ничего не поменялось за время его недолгого отсутствия. Стоял и думал, какого чёрта он тут оказался в три часа ночи. Чуя вряд ли бы ответил, спроси его кто-нибудь, как он очутился под дверью кабинета лейтенанта Каякучи-гуми. Он себе-то не мог ответить на этот вопрос, бьющий по мозгам с силой кинг-конга. Он стучал в дверь без единой мысли, что Дазай будет в штаб-квартире в столь позднее время. Но к его, Чуи, удивлению, по ту сторону послышалось строгое «войдите», и он зашел на деревянных ногах. Дазай сидел в своем кресле посреди кабинета и вчитывался в какие-то документы, прокручивая через пальцы ручку. Не услышав, кто зашел, он бросил короткий взгляд, а потом удивленно вскинул бровь. — Какими судьбами, Накахара? Чуя молчал. Его умение говорить словами через рот испарилось вместе с решительностью, когда он перешагнул порог и тихо прикрыл дверь. Всё, на что его хватало — смотреть заплывшим взглядом куда-то прямо между столом и полом. Он сжимал кулаки до скрипа чёрной дорогой ткани перчаток и думал-думал-думал. По-дурацки всё получалось как-то. Дазай отложил ручку и подпер кулаком щеку. — В чём дело, солнце? Ты язык проглотил от моего прекрасного вида? Чуя продолжил молчать, лишь повёл плечом, будто его доставала какая-то мошка. — Так и будешь украшать собой мою обитель или наконец отомрёшь, а? — скучающе спросил Дазай, но Чуя уловил, что он заинтересован в происходящем. Чуя прикрыл глаза и глубоко вдохнул — в последнее время он дышал так тяжко и глубоко, словно его ребризер был на грани лопнуть от давления в двухсотметровом заплыве на дно океана его разбитых иллюзий, веры в свою неподступность и понимания, какой Дазай Осаму всё-таки пиздец в его жизни. — Мне это уже даже не интересно, Накахара. — Дазай настороженно выпрямился в кресле и испытующе осмотрел его. Убедившись чему-то своему, Дазай спросил: — Ты что-то хочешь сказать? Чуя медленно изучал кабинет так, будто он не видел его все эти пять минут полного оцепенения. Перевёл взгляд на Дазая. Тот напрягся. — Я начну сейчас думать, что ты свихнулся и собираешься убить меня, если ты не скажешь хоть что-то. Чуя фыркнул. — Я свихнусь, если перестану хотеть твоей смерти. Фраза освободила напряженное тело, и оба они немного расслабились. Или только сделали вид. — Ну так что? — Дазай снова подпёр подбородок и кивнул на кресло, в котором, как Чуе казалось, он не сидел целую вечность. — Зачем пожаловал в такой час? Неужели, твоя светлая голова наконец смирилась с нашим соглашением? Чуя проигнорировал предложение, вместо этого он прошел в глубь кабинета, распахнул увесистые шторы и вперил широко раскрытыми глазами в ясное ночное покрывало. Он искал ярко сияющую пару звезд, прячущуюся аккурат под большой кривой луной. С облегчением увидев их, он всмотрелся, замечая, как они мигают больше обычного. Ему помогало верить, что это родители смотрели на него, и пусть мысль дурацкая, и скорее всего скажи он кому-нибудь вроде Дазая об этом, то получил бы равнодушный хмык, но Чуя нуждался в памяти о том, ради чего он всё ещё жив. Он повернулся к Дазаю и увидел на его лице явное беспокойство, скрытое за чёлкой, лезущей в темный глаз. — Ты либо выметаешься отсюда нахер, либо говоришь, что ты решил, — отчеканил грубо Дазай. Чуя вздернул подбородок и резко выплюнул: — Я хочу наконец ударить по твоей роже. Дазай ухмыльнулся. На его лице промелькнуло облегчение от услышанных в привычной манере слов. — Тогда тебе следует подойти и сделать это, милый. Что б ты, сволочь такая плутовская, сдох. Чуя устал, его плечи гвоздила к полу сама гравитация в сговоре с окаменелым сердцем. Они пихали Чую и заставляли смириться с неизбежным. Он бесшумно подошёл к короткому краю стола, аккуратно стянул поочередно перчатки и положил их, провел ладонью по лакированной поверхности, коснулся стакана с канцелярией. Недалеко от кипы бумаг лежала бледная ладонь человека, от которого Чуя хотел убежать и иррационально узнать, на кой чёрт ему впёрлось укрывать провалившегося Чую от Мори. Чуя переплёл свои пальцы с холодными и длинными. Потянул податливую руку и оторвал от стола. Он не смотрел на Дазая — боялся увидеть насмешливость, хотя тут скорее было бы превосходство и кричащее едкими буквами «я же говорил, придёшь». Шершавая рука, которую он самолично взгромоздил себе на шею, касалась голой кожи у края широко разлетевшегося ворота рубашки. Пальцы скользнули к яремной ямке и будто пустили разряд тока по телу. Он взглянул в лицо Дазаю и сдавленно выдохнул — в черном взгляде было что-то тяжелое и животное, что-то, от чего внизу живота завязался узел. — Полагаю, — хрипло начал Дазай, — ты о чём-то просишь меня? — Что значит о чём-то? — Чуя похвалил себя, как спокойно он держался и не выдавал дрожь. — Не ты ли хотел понаставить меток для пущей убедительности? Губы тронула усмешка. Дазай повеселел. — Ты и впрямь упрямее, чем я думал. Стоило последнему слову прозвучать, как Дазай резко сделал выпад вперёд так, что Чуя вцепился в край стола и услышал треск дерева. И оба они замерли. Смотрели друг на друга широко раскрытыми глазами, в которых красной строкой бежало обалделое ожидание. Чёртово предвкушение, что произойдёт дальше. Дазай крепко держал за всю напряжённую шею и выглядел не менее обескураженным, словно сам не ожидал от себя такого рывка. Словно не он въехал коленом в чужое бедро и словно не у него дрожали зрачки в особом трепете. Чуя сглотнул — под большим пальцем кадык поднялся и плавно опустился. Дазай зацепился за это движение, а кончики пальцев у него дёрнулись, чуть сильнее сжимая пылающую просто с ничего кожу. Чуя поддался назад, и Дазай подхватил это — скользнул ладонью под челюстью и помог откинуть голову так, чтобы прижаться губами к лихорадочно бьющейся артерии и осторожно, будто пробуя на вкус, втянуть тонкую кожу. Он провёл носом черту от линии подбородка до начала ямок ключиц и медленно вдохнул запах Чуи — пряный, сандаловый и оседающий на языке вязью. Действия Дазая отозвались в теле с охотой, сдавая желания своего хозяина с потрохами. Дрожал, ох, чёрт подери, по Чуе носились грёбаные мурашки, и он дрожал. Следующий засос расцвел красивым розово-бордовым пятном под подбородком. Пока одна ладонь Дазая придерживала под ухом и гладила большим пальцем щеку, вторая истязала край рубашки, чтобы дать больше доступа. Череда обжигающих и влажных поцелуев потянулась по кадыку вниз — к яремной ямке, которую Дазай принялся вылизывать с особой тщательностью, выбивая у Чуи тихий длинный выдох. Затем рука плотно сжала бедро, вдавливала его крепче в стол. Собственные губы зудели в потребности взять больше, забрать вкус, присвоить себе желанное. Чуя дернулся, когда зубы впились в место между шеей и плечом. Горячий язык тут же широко прошелся по оставленной пылать метке. Чуя шикнул на Дазая, пока тот откидывал легко расстегнутый ворот с плеча и рассыпался в коротких поцелуях на ключицах. Он запустил руку в волосы Чуи и дернул его сильнее, до хруста в позвонках заставляя наклонить голову назад, обнажая совершенно голую кожу. Пальцы соскальзывали с края стола, и Чуя хмурился сразу от того, как Дазай откровенно кусал шею и не скупился на долгие вылизывания под подбородком, и от того, что напрягался всем телом, чтобы не упасть на треклятый стол. — Твою мать! — вырвалось у него, когда колено Дазая соскочило с бедра, и тот уперся собственным пахом в его твердеющий член. Чуя не удержался и рухнул на стол, сметая рукой стопку каких-то папок. Он ударился головой и его резко ошпарило. — Нет! — Он вытянул руку и уперся ею в грудь почти свалившегося следом Дазая. — В нашем уговоре не было ничего дальше засосов. На мгновение в помутненном взгляде того скользнуло неверие, а потом он уперся руками по разные стороны от плеч Чуи и саркастично хмыкнул. — Накахара, ты правда идиот? У вас это семейное, что ли? — Я не хочу заходить за рамки, — зло поправил Чуя. — Какие рамки? Ты лежишь подо мной с очевидным согласием и упираешься, что не хочешь? Ты реально сдаешь назад? Чуя подавился воздухом. Вот об этом он и говорил — у него нет никакого отступления назад, этим и должно всё закончиться. В спину упирается столешница, спереди — поглощенный жадностью взгляд. Ну просто супер, Чуя. Браво! — Дазай, тут дело не в том, что хочу я или нет, а в том, что трахаться с тобой — пиздец. Тем более, когда ты трахал мою копию. Ты хоть понимаешь, как жутко это всё выглядит? Я не подписывался на такое. На лице Дазая мелькнуло удивление, а затем он засмеялся, как если бы Чуя рассказал самый тупой анекдот в мире. — Боже, Накахара, ты поразителен, — сказал он, а затем перехватил обе удерживающие его руки и крепко вдавил в стол по разные стороны от головы Чуи. — Детка, успокойся, я никого не трахал. Я же не некрофил, чтобы с трупом спать. Под рёбрами что-то клацнуло, и Чуя пораженно уставился на Дазая, будто встретил того впервые. — Какого хуя ты тогда трепал об отеле в Сидзуоке? — зло рявкнул он. Снова отвратительно сытая усмешка. Дазай довольно проговорил: — Мне понравилось видеть, как ты смущаешься. Не дожидаясь, когда до Чуи дойдет фраза, он зарылся в шею, на которой засосы-укусы начали покалывать от контраста воздуха созвездиями. Чуя откинул голову и ударился во второй раз, выбивая из мыслей вон то самое неприятное, что останавливало его всё время. Дазай не спал с двойником. Это… уже послабляло орущих чертей. Сильно и очень, очень сильно. Вообще нахуй их затыкало. Держащие его руки разжались и спустились шарить по одежде, и, прежде чем расстегнуть жилет, Дазай поднялся и серьезно посмотрел на Чую. — Если ты скажешь мне прекратить, то я остановлюсь, но учти, что это будет последний раз, когда ты пересекаешь порог моего кабинета: я поменяю свои планы и сдам тебя Мори. Чуя замер: широко распахнул глаза и вперил ими в потолок, переваривая услышанное. Он подтянулся на локтях и вскинул бровь. — Ещё один ультиматум? — Нет, крошка. Это страховка. — Иди к чёрту, Дазай. Я не позволю тебе продинамить меня и самому расправиться с Мори. И, притянув того за лацканы пиджака, врезался губами в чужие. Сначала он не поверил, что сам это сделал, без чьей-то сторонней помощи, без пихающего его душу постоянно твердящего дазаевского голоса «я же говорил». Просто впился остервенело так, яро, вкладывая в этот жест всё, что он думал о манипуляциях Дазая. А тот не уступал ни капли: напористо, так собственнически, будто ждал этого так долго, что теперь был готов сожрать Чую целиком. В нём не было ни капли промедления, и это так кружило голову. Твою мать, да это в сто раз хуже травы. Дазай насильно вылизывал чужой рот, впивался пальцами в бок и шарил второй рукой по столешнице, с грохотом сбрасывая на пол всё то, что мешало. Мешало абсолютно всё. Чуя обхватил обеими руками шею прижимая к себе сильнее, теснее, крепче. Его мозг полностью принял головокружительный факт, что да, хотел Дазая. Пиздецки хотел. И тут было всё банально просто: невыпущенное сексуальное напряжение, чёрт с недурной внешность и собственная осознанность, что секс с таким будет крутым. О последствиях подумает позже. Чуя был не менее упрям и несдержан: давил своими бёдрами чужие, хватался пальцами за вьющиеся пряди, чувствовал их структуру на подушечках, рвал их, когда рука Дазая блуждала по телу, зарывалась с такой же хваткой в рыжие волосы, оттягивала их, оставалась на щеке и держала цепко. Они оба были упрямо-жадные. Воздух в легких выжигала лава откровенного влечения. И Чуя был бы полным кретином, если бы отрицал это. Он разорвал поцелуй, лишь чтобы посмотреть серьезным, но помутненным взглядом в лицо напротив. Он почти задохнулся от такого животного желания в тёмной гуще. Сердце — дурацкое, блядское сердце — сделало кувырок и кубарём покатилось по рёбрам вниз. Чуя, если бы был чуть более сентиментальным идиотом или полудурком, то хныкнул от вновь прижавшихся шершавых губ — Дазаю не хотелось останавливаться, и Чуе, собственно, тоже. Он провел руками по чужим плечам, чувствуя сквозь слои ткани перекатывающиеся мышцы, и откинул голову, снова вдыхая глубоко вкусный кислород. Его шею тут же накрыли хаотичные, жгучие, мокрые укусы. Дазай хотел оставить отметины везде, где невозможно будет спрятать, везде, где они будут кричать вот это обговоренное «моё» не только Мори, но и всему сраному миру. Он сжал плотные бедра в тесных брюках и подтянул Чую к себе, заставляя раздвинуть ноги и прижаться плотнее. В штанах ныло и тянуло. Чуя нетерпеливо залез под пиджак, нахально скользнул к пояснице и облапал чужие ягодицы, подтягивая Дазая ближе, а ближе уже некуда — он в полной мере чувствовал каменный член, упирающийся в живот. Его самолюбие приятно щекотала мысль, что это Чуя имел такой эффект на Дазая. Тот ехидно усмехнулся и оторвался, скидывая с плеч пиджак с такой, сука, грацией, что Чуя чуть не кончил от одного вида, как Дазай принялся закатывать рукава рубашки, обнажая бинты на руках. Чуя поднялся, сел, свесил ноги и сам потянулся расстегнуть пуговицы на шее. — Сними эти блядские лохмотья или я их порву и придушу тебя, — процедил он в насмешливые — боже, когда ты прекратишь так лыбиться, ублюдок? — губы, толкая того на себя и опутывая его торс голенями. — Моей крошке не терпится продемонстрировать коготочки? В ответ Чуя дернул края повязки на глазу, которые растрепались, пока он блудил рукой по волосам, и та разлетелась, обнажая целиком и полностью голодный взгляд. «У дьявола твои глаза» — подумал Чуя, забывая, что такое «дышать». — Оставь эту вульгарщину для шлюх, — сказал он не менее надменным тоном. Дазай поддел булавку и достал край бинта с шеи, предоставляя Чуе шанс распаковать её. Грёбаный подарок, чтоб его. Бледная, не видевшая солнца уже очень давно кожа была перечеркнута ужасным шрамом странгуляционной борозды. Чуя не хотел думать, откуда это — не сейчас точно, может, позже, — он просто коснулся её языком, будто пытаясь слизать и забрать уродливое напоминание. Широко мазнул им, краем уха чувствуя, как Дазай рвано выдохнул, поддаваясь и упираясь подрагивающими руками в столешницу. Его повело, и Чуя мог поклясться, что нашёл самую большую эррогенную зону — полоска шрама. Чуя вспомнил тот засос, что Дазай так нахально выставлял перед ним неделю ранее. От накатившего чувства собственничества он укусил то место сильнее остального и принялся зализывать. Дазай дернулся, а затем хрипло рассмеялся. — Неужто ты так ревнив? Я учту. В ответ Чуя оттянул того за волосы и процедил, вкладывая в голос всю реальность угрозы: — Если ты сейчас, блядь, не разденешься, то я намотаю твои веревки тебе на шею и буду душить до посинения, пока ты не отключишься от… Влажно, развязно. Дазай заткнул Чую самым бесцеремонным способом. В голове стремительно рассеивался туман от потрясающего жара, исходящего от Дазая. Даже не так. От него несло сексом. Чуя понять не успел, когда его жилет и рубашка были полностью расстегнуты, распахнуты, а холодные руки широко прошлись по груди и прижались подушечками больших пальцев к бусинам сосков. Дазай на пробу помассировал их и очарованно проследил, как Чуя закусил губу, чуть вздёрнул голову, прикрывая веки, и плавно выгнулся навстречу. — Как красиво, — пробормотал Дазай для себя, не имея никакой цели уколоть. — Ха, не принимай на свой счёт, придурок, — провокационно выкинул Чуя, догадываясь, что последует за этой фразой. Дазай наклонился к груди и широко лизнул языком по ореолу, втянул кожу под ключицей, оставляя расцветать красный бутон. Внутри томилось приятное чувство, когда он одновременно посасывал сосок и дразняще-издевательски гладил через ткань пульсирующий член. Чуя потянулся рукой к ремню того, но Дазай резко пригвоздил лопатки к столу — Чуя снова услышал жалобный скрип, хотя, возможно, это были его собственные кости — и навис. — Не торопи события, Накахара. Чуя был на грани заскулить как последняя шавка от промедления Дазая, может, даже расцарапать его ублюдское самодовольное лицо. Тот снял ремень, но не расстегивал штаны, вместо этого он снова загородил собой весь тусклый свет и припал к краснющей шее, вжимаясь и потираясь пахом о пах. — Вот блядство. Чуя глухо застонал, откинул голову и до темноты приложился о стол. Дазай рассмеялся, убрал давление, сползая и щекоча низ живота — там, где граница столь чувствительна и раздражающе недоступна. — Ну тише. Королевским особам не принято так выражаться. Внизу всё завязалось в стальной ком, скрутилось и жарило раскаленными поцелуями. — Правда? Хочешь обучить меня этикету? Чуя пытался найти место рукам, судорожно сбивая что попало и, судя по звуку, разбивая в пух и прах. Он нашел место одной руки в волосах Дазая, направляя того и растекаясь под похотливым взглядом из-под опущенный ресниц, а второй ухватился за острый угол столешницы, сжимая его до трухи. — Только если Его Высочество настаивает. Блядь, да это просто незаконно. Дазай, расположившийся между его бедер. Дазай, нахально лыбящийся и медленно стягивающий чертовы штаны. Дазай, массирующий наконец освобожденный от тисков ткани член. Да, Чуя сдох прямо сейчас и воскрес. — Видел бы ты себя сейчас, — горячо шепча, Дазай оставил след под скулой и потерся щекой. Он провел ладонью по всей длине, и Чуя неровно застонал. Его прошибла мелкая дрожь, и ужасно хотелось, чтобы Дазай наконец шевелился быстрее. Он подмахнул бедрами в такт методичным движениям и тут же был прижат к столу. Опять. Да твою мать. — Ты можешь думать, что командуешь, но не забывай, что я позволяю это тебе. Чуя подавился воздухом и зло дернул того за волосы. — Не забывай, что я могу раздавить и извести тебя, не испытуй моё терпение. Дазай. — В самом деле? Ох, — Дазай опечаленно вздохнул и спросил: — Мне кажется, или ты только что приказал прислуживать тебе? — Не я начал эту игру в вассалов. — Что ж, — Дазай быстро скользнул вниз к паху и стрельнул взглядом на Чую, — кто угодно ради тебя, солнце. Чуя хотел добавить что-то, но все мысли вылетели, как дым из трубы, стоило Дазаю взять в рот. Влажно, горячо, он проходился вдоль выпирающих вен языком, не пропуская ни одну, а затем выскальзывал и посасывал за щекой только головку. Это просто пытка. Блядская, чёртова, ебучая пытка. Он почти забыл, где лежал, что вообще предшествовало тому, что сейчас его ебучий напарник отсасывал ему так похабно и так любовно, что голову кружило и ноги подрагивали в судорогах. — Только посмотри на себя, — довольно облизываясь, проговорил Дазай. — Ты так долго сопротивлялся, но что сейчас? Ты лежишь на моем столе такой блядски красивый, что ни одна копия не сравнится, а я готов трахать тебя до утра. Чуя собрался, чтобы воспользоваться словами Дазая против него: — Я сомневался, ведь спеси у тебя много, но что в итоге? Не думаю, что ты выдержишь до утра. Тёмные глаза расширились в полной готовности принять вызов. С него полностью сняли штаны и бельё — обувь он сдёрнул ещё пока стягивал с Дазая бинты. Ящик стола шумно откатился, и Чуя повернул голову и увидел, как Дазай, перекинувшись через него, рыскал смазку и презервативы. — Ты всегда трахаешься в офисе? — Это должно было звучать саркастично, но Чуя еле шевелил языком. — Нет, твоя персона стоила того, чтобы раскидать это по всем местам. Чуя тупо моргнул. Дазай что, специально ради него распихал по их частым перемещениям трахательный набор, потому что не знал, когда их накроет? — Нихуя себе, — вырвалось у него. Дазай быстро вернулся в уже привычное нависающее положение и снова стал отвлечённо вылизывать чрезвычайно чувствительное место между шеей и плечом. Как Чуя успел заметить, его особое увлечение — зарываться и вдыхать злой аромат потной, сладкой кожи. Щелчок колпачка, и Дазай молча похлопал по внешней стороне бедра, призывая раздвинуть их шире. Он недолго полюбовался сотворенной картиной, но будь у него возможность и не настолько стоящий до боли член — он бы запечатлел это произведение искусства в величайших картинах, в сногсшибательных статуях, в дерущих за душу песнях. Во всём. От проникновения пальца Чуя поморщился — его счастье, что нервы довели его, и он задержался в тренировочной — и в душе соответственно — дольше желаемого, потому что последний раз в нижней позиции, да и в принципе секс как таковой с этой ебучей работой был только до Каякучи-гуми, и Чуя сомневался, что позволил бы без недавнего душа выебать себя. Дазай смотрел изучающе, ловя малейшее изменение в эмоциях на напряженном лице. Смущение — блядь, это не смешно, почему только сейчас?! — тронуло разгоряченные щеки, и Чуя громко выругался. — Добавляй, — приказал он, торопясь из желания скрыть возникшее просто, чёрт возьми, из ниоткуда стеснение. Он не смотрел на Дазая — не мог. Но он знал, что на роже того красными буквами написано самодовольство, за которое тот получил бы, не будь Чуя в этом в прямом смысле блядском положении. К одному пальцу добавился второй, и движения стали резче. Когда в нём были уже три пальца, Чуя выдохнул сдавленный стон и выгнулся на лопатках, стоило Дазаю наконец начать работать ими шире. Разряд тока пробрал по всем нервным окончаниям и добрался до кончиков ушей, оглушенных бурлящей кровью. Чуя снова ударился спиной о стол. — Боже, детка, тише, ты так стол сломаешь. Приятно, конечно, что это только от пальцев, но… Чуя саданул ногтями по ладони Дазая, и тот недовольно зашипел. Чтоб языком меньше чесал. Сконцентрировался на ощущениях, клубящихся внизу короткими всполохами. Досадливо застонал, когда пальцы исчезли, и вместо них появилась раздражающая, просто убийственно невыносимая пустота. Дазай зашуршал упаковкой, раскатал презерватив, снова коротко глянул на распластавшегося по столу Чую и удовлетворенно улыбнулся. Чуя был на грани сожрать Дазая с его издевательствами, и тот, по всей видимости, понял, что Чуя зол, поэтому вдавил обеими руками запястья над головой, просто чтобы Чуя ему лицо не расцарапал в самом деле. Он вошел нарочито медленно, сразу до упора глубоко. Твою мать, это было охуенно, Чуя от удовольствия прикрыл глаза и закусил губу, тихо выстанывая, пока Дазай, упираясь лбом в тяжело вздымающуюся, поблёскивающую грудь, тоже не сдержал низкого ругательства и стона. Он двинулся размашисто, выбивая протяжный, мелодичный — по его исключительному мнению — стон, и рассыпался в хаотичных укусах-засосах везде, где их не было, и они были. Потерял голову от запутавшихся в волосах пальцев и подмахнул быстрее, когда Чуя сжал его торс бедрами и дернул за пряди. Он двигался осторожно, только потому что хотел растянуть удовольствие. Выходил плавно, а потом резко толкался до упора и прикрывал глаза от ласкающих его низменную суть стонов. Не нужно обладать сверхпроницательностью, чтобы не почувствовать в его движениях то, как Дазаю хотелось, просто до звезд перед глазами и боли в члене трахаться. И Чуя, усмехнувшись, позволил ему делать это развязнее, растворяясь. Дазай выпрямился и ухватился одной рукой под колено, закидывая ногу Чуи себе на плечо, не упуская момента пройтись губами и носом по голени, и этим меняя угол проникновения. Чуя предовольно выгнулся, стуча кулаком по столу. Ему не нужно было объяснять Дазаю, как двигаться, тот по реакциям и так всё понимал: глубже, имтимнее, громче. Чуя держал его предплечье и под пальцами чувствовал его дрожь мелкой дробью всякий раз, когда теснее жался. — Сука, — выдохнул Дазай в плечо в рубашке и подхватил Чую под лопатки, комкая ладонями ткань, заставляя подняться и железно обхватить руками шею. Чуя совершенно не хотел допускать сбивающие мысли, насколько безумно он заканчивал вечер рабочего дня. Не тогда, когда руки Дазая мяли его задницу, а контакт кожи к коже громко расходился липким хлопом по кабинету, что всё-таки чертовски хорошо, что каждая тварь Каякучи обходит всегда этаж Исполкома стороной. Чуя потянулся вниз рукой, и Дазай тут же, останавливаясь, поймал её и вернул на шею. Чёрт подери! Он жёстко толкнулся — Чуя хрипло выстонал проклятье — и потёрся взмокшим виском о висок Чуи. — Без... рук... Рвано сменил темп и тихо зашипел от царапающих его шею ногтей. — Ты... — Чуя сделал паузу, заламывая брови, чтобы не сорваться. — Ебанутый. Думаешь, я... смогу? — Давай... Сможешь... — И снова стал вбиваться в жадное тело. Чуя громко выругнулся, откидывая голову назад. Он почти потерял рассудок, чувствуя окрепшую хватку на бедрах и беспрерывные попадания по простате. Дазай сцеловывал соль с углов челюсти, подбирал дорожки на шее языком и жмурился, заполошно дыша. И чтоб этот сукин сын сдох в канаве, но в животе пружина скрутилась так плотно, что, вероятно, Чую подтолкнула вся ситуация в целом: он содрогнулся и сжался так крепко и тесно, что сквозь кровь в ушах услышал сдавленный ах Дазая. Тот, после нескольких трудных толчков, замер и с сиплым стоном кончил. Он тяжело дышал, упираясь лбом в плечо Чуи, пока тот лениво стучал по лопаткам, разбивая такт на слоги «ты тя-же-лый, пиз-дец». Кажется, вяло засмеялся, собирая себя по частям. У Чуи тоже в груди расстилалась истома, и шевелиться не хотелось совершенно. И всё же Дазай отлип от него. — Ты только посмотри на нас, — беззлобно хмыкнул Чуя, садясь ровно. — Мы как парочка чёртовых спринтеров, не добежавших и стометровку. — О, это ты намекаешь так на реванш? — поинтересовался Дазай, застегивая пуговицы на испорченной спермой рубашке и ища ремень. — Ну, кто-то же хотел до утра трахаться, но вообще-то я думаю, что тебе в твой трахательный набор нужно было положить тряпку или влажные салфетки. — Трахательный набор? — Дазай выглядел таким по-детски удивленным, что Чуя невольно рассмеялся. Тот обижено надул губы, но вместе с тем подошел к столу и выудил всё из того же ящика пачку салфеток. — Я всё предусмотрел, — напыщенно отозвался он. Чуя только фыркнул. — Можно подумать, ты бы назвал свои нычки другим способом. — Конечно! — воскликнул тот так, будто ждал, когда Чуя у него это спросит. — Я подготовил несколько вариантов: «экстренная помощь нуждающимся», «лучшая в мире аптечка», «благотворительный фонд…». — Да захлопнись уже, — раздраженно рявкнул Чуя, вытирая с себя следы их блуда. Он оглядел комнату и с поражением понял, что они смели в порыве все бумаги и канцелярию на пол, оставляя лишь какие-то клочки. Сейчас кабинет Дазая походил на поле битвы, и Чуя сокрушенно понял, что ему придется разбирать весь этот беспорядок, потому что именно ему приспичило принять решение как раз в этом кабинете, а не где-нибудь в более удобных условиях. Он поднял с пола штаны и белье, задумчиво оделся и медленно застегнул рубашку — жилет он решил снять, поняв, что это достаточно бесполезная вещь в начале пятого часа. Он устало зевнул, перевел взгляд на стол и присвистнул: кромка отслоилась от дерева в том месте, где Чуя неконтролируемо ухватился при резком выпаде Дазая, ещё несколько заметных вмятин на захламленной поверхности и царапины. Неплохо погуляли называется. — Ты не посмеешь вычесть с меня за стол, — резко бросил Чуя, когда заметил, как Дазай самодовольно рассматривал их работу. — Нужно было думать раньше, а не валить меня, как животное. Дазай рассмеялся и подошел к Чуе, положил ему на затылок ладонь и весело заглянул в глаза, упираясь лбом о лоб. — Но крошка, тебе напомнить, как у тебя стоял на меня, м? Чуя закатил глаза и отпихнул от себя Дазая. Ну что за заносчивый ублюдок? И почему из всего многообразия людей ему подкинули именно Дазая? Настоящее проклятье наяву. Чуя стал искать перчатки, скинутые со стола, как и все другие вещи. Те валялись под креслом для посетителей — хотя тут из посетителей бывал только Чуя, — и надев их, он лениво махнул рукой — все горы бумаг взмыли в воздух в алом. — Ты ещё и хозяйственный, как я посмотрю, — нараспев протянул Дазай. Присел на край многострадального стола и с любопытством наблюдал за попытками Чуи привести кабинет в божеский вид. — Я могу бросить всё это и оставить тебя самому сортировать каждый листок, — беззлобно парировал Чуя, вчитываясь в заголовки и откладывая по стопкам бумагу. Внизу тянуло, и в его голове загорелась укоризненная мысль, что, вообще-то, нужно всё же думать иногда пустой башкой, когда трахаешься после долгого перерыва. Ему раньше было некогда, постоянные изучения пропущенных дел Каякучи-гуми, попытки узнать о Дазае, Хирацука, его необъяснимых видения — короче, не было времени идти куда-нибудь и развлекаться. Чего не сказать о Дазае. Тот, судя по всему, трахался на регулярной основе. И не то, чтобы Чую сей факт обижал — он, к своему еле скрытому удивлению, не чувствовал себя использованной и выброшенной шлюхой — в конце концов, их двоих неплохо коротило. Скорее сейчас в воздухе витала некая умиротворенность, пропахшая сексом, потом и… чувствами. Да, именно. Дазай определенно слетел с катушек — иначе нельзя объяснить его великую жажду превратить Чую в один сплошной букет фиалок. Поэтому Чуя слабо мог представить, чтобы тот так же упоённо спал ещё с кем-то из борделя. Чуя сложил две стопки отсортированных документов и положил на побитый стол листы. — Я думаю, раз ты такой умный, то папки ты сам поднимешь, — сказал он устало. Собравшись отойти, Чуя непонимающе остановился, перехваченный дазаевской рукой на запястье. Он не успел ничего сделать или сказать, когда тот потянул Чую на себя и заключил в объятия, утыкаясь носом в рыжую макушку. — Просто постой так всего минуту. Чуя затаил дыхание, прислушиваясь к размеренно стучащему сердцу напротив. В пронзительной тишине он особенно ярко улавливал каждый толчок сердца и мог поставить собственное, что оно тоже билось в попытках подстроиться. От Дазая по-прежнему пахло бинтами, терпкой смородиной и чем-то сладким, а ещё он был спокоен. Настолько умиротворенный, что Чуе мерещилось, что Дазай может раствориться, как наваждение в горячке. Он никогда не ощущал от того такой интимной тишины, как в эти минуты. Это казалось чем-то хрупким, очень легким и разрушимым от одного только неверного касания. Чуя вспомнил, как застал Дазая, выходящего из чьего-то кабинета с грустной улыбкой. В тот момент он тоже был почти что настоящим и меланхоличным. Эдаким актером, с которого слетели все маски, разбились на тысячи осколков и обнажили его побитую суть. Чуя знал, что у любого человека есть тот момент, когда он вынужден пережить что-то, что навсегда останется шрамом на душе. Он знал, что жестокость в большинстве своем — только остаточное напоминание о том самом шраме. — Ты всегда после секса такой сентиментальный? — сказал Чуя, когда Дазай наконец отпустил его. Тот ухмыльнулся и заправил руки в карманы. — Ты же сейчас едешь домой, да? Что ж, я поведу. Чуя резко засунул руку в карман и принялся судорожно искать ключи, но, подняв голову на смешок, увидел, как Дазай довольно крутил связку на пальце, стоя у двери. — Вот же ублюдок… — Пойдём, солнце.

***

Чуя старательно корпел над своим видом, стоя у зеркала уже порядка часа. Он срывал галстук, снова пытался завязать его, потом выкидывал жалкую тряпку и расстегивал пуговицы, почти вырывая их. Дазай постарался на славу, думал он, эти чёртовы засосы сливались в сплошное лиловое пятно и тянулись до самой мочки уха. Выглядело… будоражаще. Чуя не отрицал, что при взгляде на свое тело у него перехватило дыхание и с губ сорвалось ругательство, поражаясь, насколько сильно Дазай поработал над ним. Его живот покрывали хаотичные кровоподтеки со следами от зубов, шея — тут без комментариев, на бедрах синяки от пальцев и, боже, Чуя, это же пиздец. Он сам себя ругал за то, что позволил оставить столько следов на себе. Просто катастрофа. Поясницу тянуло, он хмурился и пытался принять неизбежный факт, что его офигеть как неплохо отделала эта чёртова бинтованная рожа. В груди укололо раздражение, что Чуя или не успел, или ему не позволили оставить столько же засосов, чтобы Дазай тоже сейчас сидел у себя в квартире, страдал и заматывался бинтами до самого носа. Вот было бы счастье, замотай Дазай себе рот. Но пока Чуя думал, что страдал тут только он, пытаясь придумать, как скрыть под рубашкой всё вот это. В конце концов водолазки уже было невыносимо носить в жаркие дни. Особенно, когда солнце изжаривало их штаб-квартиру с особой садисткой силой. Чуя мог отключиться от перегрева, напяль он на себя стопроцентный кашемир. Всё, что ему оставалось — пытаться завязать галстук удавкой и покончить с собой, чтобы не являться в офис в таком вытраханном виде. Хотя, казалось, именно в этом и была суть — показать их неожиданные отношения, которые поразят весь клан. В каком-то смысле прятать засосы было глупо, но, чёрт, Чуя не хотел, чтобы на него пялили все, кому не лень. Он пусть и обладал властью над шестерками, не мог просто отстреливать всякого, кто посмотрит ему в след с похабной ухмылкой. Он тогда просто переубивает весь клан! Тяжело вздохнув, он откинул попытки защитить себя и начал натягивать жилет. В конце концов, этого и добивался Дазай, поэтому нужно просто принять сегодняшний день и стойко выстоять перед своими подчиненными на брифинге. Удивительно, но когда Чуя пришёл в кабинет Дазая, то ни разу не вспомнил, что у них будет на следующий вечер встреча с боссом для отчёта по экспорту недавних суден. Похоже, сегодня он напьётся раньше, чем попадет в свою квартиру. Он спустился на подземную парковку и прошел к своей машине. Её тонированные окна были настолько непробиваемые солнцем, что Чуя мог спокойно добираться до следующей подземки в офисе, не опасаясь за свою жизнь. Мори хорошо позаботился о замене своего дражайшего подчиненного. Чуя на мгновение задумался, рассуждая, что вторую ночь по счёту Дазай подвозил его, ждал, когда он выйдет и скроется за дверями подъезда, а на утро Чуя видел свою машину уже на её привычном месте, а ключи он находил у себя в коридоре, аккуратно оставленные на полке. В первый раз он был слишком поражен Дазаем и его удивлением, что Чуя материальный, сука, чтобы обратить внимание на то, как связка оказалась у него в доме. А в этот — он отрубился, стоило перешагнуть порог спальни, и Чуя даже не помнил, закрыл ли он дверь. Проспал всего три часа и подорвался с места, беспорядочно собираясь и пытаясь скрыть воспоминания о странной ночи. Он покрутил в руках кнопку сигнализации, попытался сообразить, на каких таких крыльях Дазай добирался к себе в апартаменты, когда оставлял его порше на парковке. Неужто пешком чапал? Ему идти было буквально на другой конец города. Бред какой-то. Чуя сел в машину, осмотрел салон и удивленно поднял брови, заметив на пассажирском сиденье чёрную коробочку и свернутый листок. Он недоверчиво дотронулся до матовой поверхности, осторожно взял в руку и покрутил. Ничего: ни логотипа, ни надписей, ни единого намёка на содержимое. Он напряженно отложил коробку и потянулся за письмом. Острый, размашистый почерк Дазая он узнал сразу — разгребал неделями его ужасно составленные письменные доклады.

«Солнце, я надеюсь, ты не удумал напялить водолазку, когда у тебя на шее произведение моего искусства? Конечно же ты хочешь скрыть это, но у меня есть кое-что, что подойдёт тебе гораздо лучше овечьей шерсти. Ты же всё-таки не белый и пушистый у нас ;)»

Чуя закатил глаза и скомкал листок, отбрасывая его подальше, как самое грязное, что он когда-либо трогал. Ну что на этот раз ему предстоит пережить, когда он откроет коробку? Удавку? Лупу на веревке, чтобы каждый второй мог подойти и посмотреть детальнее на распирающее самомнение Дазая? Что? — Твою мать! Он откинул коробку с такой силой, словно в ней находился самый ядовитый паук в мире. Черная вещица упала под пассажирское сиденье. Чуя зло ударил по панели кулаком, врезался лбом в руль и вымучено застонал. Чёртов, чёртов ублюдок. Напыщенный индюк. Вшивая дрянь с раздутым эго. Абсолютно невыносимая бинтованная морда. Больной. Он совсем обезумел?! Неужели секс выбил у него последние частички здравого смысла? Чуя был в шоке, поражение пронзило его так глубоко, что он выпал из реальности на долгие десять минут, матеря Дазая на чём свет стоит, сжимая кулаки и представляя, как он проходит ими по белоснежному ряду зубов. Чуя отнял голову на десять счётов, чтобы прислониться виском к рулю и посмотреть на коробку и её содержимое с полным неверием. Конечно, это было в духе Дазая — он собственник, которых ещё поищи пойди, но… Ошейник? Что, блядь? Чуя не мог унять злость, разрастающуюся в груди терновыми кустами. Его глаза застилала красная пелена от одного взгляда на выпавший и закрутившийся змеёй ошейник. Вон, пряжка даже есть, точно псиной вздумал Чую сделать. Сволочь. Чуя снова принялся считать и успокаивать дыхание, чтобы ненароком не снести парковку к чёртовой матери. Он получил на телефон сообщение от Акутагавы с просьбой приехать в штаб незамедлительно, и это заставило его взять свою болящую жопу в руки и выдвинуться на работу. В штаб-квартире Каякучи-гуми было шумно. Обычно Чуя не видел, чтобы якудза так суетились на верхних этажах. Они испуганно отходили, стоило Чуе появиться рядом, и сразу же прятали глаза, лепетав что-то нечленораздельное. Им не было дела до яркой шеи вакагасира-хосы, потому что они были увлечены попытками скрыться подальше от этажа Исполнительного комитета и в особенности от самих исполнителей. Поэтому Чуя обескураженно прошел в переговорную, где его должны были ждать Хигучи и Акутагава вместе с остальными. Но, к его очередному удивлению, в тёмной, с прикрытыми портьерами окнами переговорной никого не было. Он почувствовал себя странно, словно все вокруг узнали о грядущем апокалипсисе, пока он развлекался с Дазаем. Точно. Дазай. Чуя сорвался на быстрый шаг, добираясь к его кабинету и открывая дверь без лишних церемонностей. Дазай стоял задумчивый и смотрел в распахнутое вовсю от штор окно. Чуя поёжился и тут же резво вернулся в коридор, переводя дух. Он наклонил голову к полу и спрятал лицо за волосами. — Какого чёрта тут творится, Дазай? Он услышал, как тот развернулся и поёжился вдвойне, когда уловил хищные нотки в голосе. — Наши друзья убирают поочередно своих людей. — Что это значит? — Чуя хотел поднять голову и пройти уже в кабинет, но ясное небо, светящее из окон в сговоре с солнцем и пробивающееся опасной дорожкой сквозь дверную щель, останавливало его. — Пройди, и мы поговорим. Если Чуя стоял неподвижно только потому, что боялся зайти, то теперь он прирос туфлями к полу, будто бетономешалка перекинула на него раствор и превратила его в гипсовую фигуру. Он почувствовал, как весь день стремительно катился вниз с горы, на которую Чуя взобрался, решив, что большей проблемы, чем Дазай, у него не будет. Наивный какой. — Накахара? В чём дело? Чуе не нравилось то, как звучал Дазай. Ему чудилось, что несколько недель он пребывал в коме, где все дела в Каякучи-гуми шли относительно неплохо, и даже вечная задница Дазай перестал источать явную жажду крови и насилия над подчиненными и врагами. А теперь Чую выдернули, макнули головой в реальный, не очень привлекательный мир и заставили вспомнить, что Дазай Осаму в первую очередь — вакагасира Каякучи-гуми, Чуя — вакагасира-хоса, ставший им из-за договора с Мори Огаем — убийцей его родителей. И доверять Дазаю даже с соглашения Чуя никак не может, если он хочет жить. Чуя поднял голову и сделал ещё шаг назад. — Поговорим у меня. Он развернулся на пятках и зашагал широко, убираясь из этой адской комнаты подальше. Чуя не слышал шагов Дазая, но ощущал взгляд того меж лопаток. В коридорах не было ни души, словно действительно все мафиози укрылись от грядущего шторма, оставляя разбираться со стихией исполнителей один на один. Чуе не нравилось ничего из того, что он видел, чувствовал и наблюдал. Ему очень хотелось накричать и услышать нормальное объяснение переполоху. — Так что случилось? — спросил Чуя, заходя в собственный мрачный кабинет. Он задавил радостное чувство безопасности, напоминая себе, что он здесь не один. — Хирацука-кай начали потрошить своих людей у нас в морге, — флегматично ответил Дазай. Он прошёл к излюбленному дивану и плюхнулся на него, закинул голень на колено, положил локоть на подлокотник и подпёр в скучающем жесте кулаком голову. — То есть как? — Чуя нахмурился и присел на край своего стола, сложив руки на груди. — Прямо. Сегодня были убиты восемь человек. На камерах с морга видно, как их охватывает тот самый туман, а затем некий силуэт пробирается и оставляет иероглифы над телами. Когда провели осмотр то обнаружили, что в телах нет большей части органов. — Паршиво, — выдавил Чуя сквозь зубы. Он не думал, что у Хирацука-кай настолько сильные одаренные и настолько безжалостная кайчо, чтобы посылать убивать собственных людей. Чуя — конечно он признавал это — убил бы мешающую пешку, которая бы представляла угрозу для клана или его дел, но он вряд ли бы смог убить человека, который стал разменной монетой в игре против амбиций. Так он по крайней мере убеждал себя, потому что признавать кровожадность кайчо Хирацука он мог, а вот понять её и приписать к себе — упрямо отказывался. — Сейчас все роют носом, чтобы узнать одаренного, что напал на штаб-квартиру Каякучи. Правда, — Дазай презрительно фыркнул, — они больше очкуют, что их порешают так же, чем занимаются своей работой. — Но вот что меня удивило, — начало он спустя пару минут молчания, — так то, что туман, который, по твоим рассказам, ослабил способности Акутагавы, никак не мешал тому человеку действовать. У тебя на почте уже должно висеть видео — глянь. Чуя подошел к столу и достал из ящика ноутбук. На его рабочем столе было всего несколько быстрых ссылок, одна из которых — почта. На записи с камер наблюдения человек, чей силуэт был черной и размазанной кляксой, передвигался быстро, оставляя за собой световой след, как при долгой выдержке камеры. Он действовал чётко, без единой запинки. Чуя нахмурился. Он мог точно сказать, что человек был полностью свободен в движениях, рассекал воздух и выглядел как призрак. Глянув на время, Чуя удивился и нахмурился сильнее. — И ты хочешь сказать, — начал он медленно, упираясь руками в поверхность и смотря на Дазая из-под хмурых бровей, — что та женщина смогла расщепить пространство, чтобы перенести одаренного и не затронуть его способность? Только так можно объяснить, почему мы с тобой не слышали ничего, когда спускались в паркинг. Такое вообще возможно? Больше похоже на фантастику. Дазай повел головой и снова хмыкнул: — Не тебе говорить о фантастике — с твоей-то способностью. Но да, похоже, Хирацука считают, что откусили лакомый кусок среди одаренных. — И они будут правы, Дазай, — укоризненно ответил Чуя. — В Каякучи-гуми есть только сила ближнего боя и нет дальнего. Не думаю, что с таким противником и его раздутым эго кто-то может потягаться — бой будет неравный. Хотя, — бровь Чуи многозначительно поднялась, — уж в твоей индюшиной самооценке они точно проиграют. — Что я слышу — ты чем-то недоволен? Дазай пытливо прищурился и наклонил голову, походя ещё больше на лукавого лиса. Чуя закатил глаза. — Я не доволен абсолютно всем и твоей физиономией тоже. Вот скажи мне, — он потянулся в карман пиджака и с хлопком поставил коробку на стол, — это что, блядь? Губы растянулись ещё более довольно, и Дазай облизнулся. Он опустил взгляд на шею Чуи, где две верхние пуговицы так и остались небрежно расстегнутыми. Кожа загорелась почти на физическом уровне. — Я решил подчеркнуть свою картину, так сказать, повесить её в рамочку. А что? Не понравился подарок? Чуя от злости забыл, что они обсуждали гибель врагов от врагов на территории их клана. Он раздул ноздри и оскалился. — Ты, блядь, издеваешься? Ты совсем мозги себе затрахал, чтобы подсовывать мне грёбанный ошейник? Я тебе что? Сторожевая псина? — Во-первых: это чокер, и между прочим, очень мягкий и совершенно не похожий на ошейник, Накахара. Во-вторых: если у тебя остались мозги кричать на меня, то у тебя должно где-то заваляться и то, что ты по-прежнему хоса и принимаешь на себя роль покорной собачонки, следующей за кумичо и мной соответственно. Поэтому прикрой свой рот. Дазай чеканил грубо, без намека на шутку. Чуя мог сказать, что тот звучал очень высокомерно, и на мгновение Чуя даже опешил, словно его снова окатили кипятком и заставили поцеловать пол, чтобы вспомнить, что он не может обращаться с Дазаем так, словно тот его заядлый приятель и кореш. Тьфу, да это звучало просто отвратительно. Он прикрыл глаза и представил картину, где Дазай лежал на полу и глотал пыль, смешанную с кровью, и его разом попустило. Спокойствие, хоть очень хрупкое, зашептало убаюкивающие вещи, и Чуя выпрямился, выдыхая. — Я не надену эту дрянь ни за что. Ты должен это понимать. Дазай кивнул. Поднялся с дивана и прошел в центр комнаты. — Я понимаю, но вот, что я не понимаю, — осмотрелся, будто потерял что-то, а затем осторожной поступью двинулся в сторону окна, Чуя напрягся и оборонительно попятился спиной в угол комнаты, — я нисколько не понимаю, почему ты убегаешь от солнца, Накахара. — Сердце пропустило удар от подбившего волнения. — И, пожалуй, я считаю, что пора тебе рассказать свою слезливую историю, пока у меня есть терпение. И распахнул шторы.