Архонты: моральный кодекс якудза

С той ночи прошло ещё несколько дней. Чуя появился у Дазая лишь раз: передал полный, развернутый план отключения камер, сказал, что займется тренировкой Ящеров и ушел, не дожидаясь ответа. Неясность произошедшего притуплялась за работой, будто прошла вечность с тех пор, как Чую почти расколошматило и передало на съедение волку. Блядские, блядские чувства. Чтоб они все сдохли к чёртовой матери. Чуя ненавидел Дазая, но себя — в первую очередь. Он продолжал думать, когда же его прямая и ровная дорога судьбы свернула на паршивую разрушенную автомагистраль и выбросила ему в лицо песчаную, горячую пыль. Она будто издевалась, смеялась гадким низким смехом тонких, холодных губ и кидала наточенные стрелы, пронизывающие всё тело, как вату. Чуя не знал, какая блядь его укусила, но он точно знал, что увидь он Дазая раньше, чем совладает со своими принципами — он сломает ему шею и будет поочередно ломать позвонки, слушая хруст до тех пор, пока его не отпустит поганая ненависть. Ненависть его не отпустит — Чуя просто не даст. Он следил за тренировками особо-опасного отряда и размышлял, что их навыки действительно удивительны. Не то, чтобы он уступал тем в силе — пф, он-то? да буквы даже не складывались в такие слова в голове, — но их бесшумная и складная работа очень маслила душу. Тем более, когда в последнее время все планы разворачивались к нему голым задом и всё летело в ебеня. Он не церемонился ни с кем, хватит — нацеремонился уже. Заставлял проходить полосу препятствий до такого автоматизма, чтобы с закрытыми глазами эти люди могли без единой ошибки ловить друг друга и уклоняться. И отряд восхищённо соглашался с новой тактикой безропотно и охотно, за что Чуя всё же чувствовал себя менее накалённым. Не сказать, что это было большой необходимостью в их плане, но желание перестраховаться ощущалось почти на осязаемом уровне. Чуя жаждал, чтобы у них всё получилось. Он поставил на кон свою душу, последние нервы и правду, скрытую за клоунадой. Его захлестывала необъяснимая тревога. Она сопровождалась нервными урывками снов, быстрым и невкусным кофе и постоянным зудом на кончиках пальцев. Чуя проводил параллели с неуравновешенными больными в мягких стенах. Он чувствовал себя одним из тех, кто был на грани оказаться заточенным в белоснежный, до рези в глазах, дом. Ему мерещилось, что все вокруг в курсе его недуга, что стоит ему выйти из кабинета — и луч солнца пронзит его до костей, оставляя тлеть жалкой, выброшенной спичкой. Что его жажда дойти до памяти о погибших родителях опустит его в могилу раньше, чем сон в кровать. Голос в голове настойчиво нашептывал сбежать. Скрыться от всех и вся, исчезнуть с лица земли. Жить размеренно, как делали обычные люди. Ходить на простенькую работу, сидеть в дешевой съемной квартире и травить тараканов, смотреть, как цветет вишня возле всеми забытого храма и ждать наступления естественной, тихой смерти. Просто офигеть какая чушь. Попытки найти что-нибудь в архивах Каякучи-гуми заведомо провальная идея. О некогда существовавшем клане не было ни единого упоминания, ни малейшей фразы, неосторожно брошенной в докладах, ни завуалированных ассоциаций — ничего. Чуя отчаянно хотел узнать, до зудящих костяшек и закипающей крови в набухающих венах. Он почти пришел к Дазаю с просьбой помочь, но только разозлил всего себя так, что уничтожил ещё один манекен и врезал кулаком в стену. Серая поверхность покрылась отрывистыми трещинами.

***

Дазай дал понять, что его терпение лопнуло поздним вечером. Чуя торчал в повидавшем многое за короткий промежуток времени тренировочном зале и истязал боксерскую грушу. В стене недалеко от неё оголились кирпичи, и штукатурка сыпалась по краям, как застывшая глазурь. Яркие лампы холодно устремлялись ореолом над рыжей растрепанной макушкой. Чуя обладал блестящим бойцовским чутьём, бесспорно сильными рефлексами и яростью. Он перекинул коснувшегося его человека через плечо на лопатки и вдавил массивным, грязным — в тренировочной бетон стал пылить от частых рейдов — ботинком в грудь, выбивая сдавленный стон и сухой кашель. Дазай прикрывал рот кулаком и заходился в хриплом приступе. Он возмущенно бросил косой взгляд из-под опущенных ресниц и вцепился в края пыльной штанины. — Какого чёрта, Дазай? — рявкнул Чуя, выуживая из уха наушник. До слабо приходящего в себя Дазая донесся шум из динамиков, и стало ясно, что Чуя был погружен в себя куда глубже, когда Осаму решил одернуть того, вместо нормального приветствия на расстоянии. — Повидаться пришел, — проговорил он, всё ещё смотря на Чую снизу вверх. У того на щеках выступила сеточка красных пятен, контрастирующих с молочной, почти прозрачно поблескивающей кожей. Дыхание сбивчивое то ли от тренировки, то ли от злости, и руки он потирал, будто собирался передать раздражительность в плотно забинтованные запястья и костяшки. В общем и по существу — выглядел весьма заманчиво для мучительной смерти. Дазай скинул с себя ботинок и поднялся, бесполезно отряхивая одежду. — Решил проверить, как ты преуспел в уничтожении нашего инвентаря. И как я могу судить, твой план по разорению Каякучи-гуми идет успешно. Чуя нахмурился и перевел взгляд на побитые стены, искромсанные манекены и грушу, готовую свалиться с потолка, жалостливо скрипя цепью. Возможно, он немного увлекся. — Я ни разу не видел тебя здесь, — фыркнул Чуя. Он был настороженным и следил с пытливым прищуром за неспешным расхаживанием Дазая по комнате. — Такая неженка не пришла бы сюда просто так. — О? Неженка? Ты что, обижен, что я не тренировался с тобой? — Больно высокого ты мнения о себе. — А мне кажется, я попал в точку. Чуя отвернулся и задрал подбородок. Ещё чего, индюк чёртов. Кулаки остаточно чесались, но он держал их предусмотрительно скрещенными на груди и пытался выровнять дыхание, а вместе с ним и отрезвить себя мыслями, что даже если он сейчас нужен Дазаю — не значит, что Дазай ничего не сделает с ним за чрезмерную вольность. И будто читая мысли — а у него точно нет такой способности, сколько можно уже, а? — Дазай сказал без тени смешливости: — Нам нужно расставить все точки над «i», Накахара. Чуя решил, что ему нужно поставить дуло у виска и застрелиться. Вот и началось. — Что ты имеешь в виду? — Чуя нахмурился сильнее, хотя брови и так уже превратились в одну сплошную угловатую волну. — То, что дата близится, а твоя дешевая игра становится только хуже. И я вижу, как твое желание выложить мне правду удирает. — Ты уверен, что оно вообще есть? — Ну тогда ты бы не задержался в клане, если бы не нуждался во мне и моих силах, а, Накахара? — Это смешно. Ты себя слышишь? Дазай слышал. И Чуя тоже. Оба понимали, что ситуация их натянутых отношений выходила из и без того херового контроля. Отпираться сейчас — как минимум дешевый алогизм, как максимум — подчеркивание правды неоновым маркером. — Если ты считаешь, что очень нужен мне, — спокойно, с напускной отчужденностью проговорил Чуя, рассматривая Дазая чуть наклонив к плечу голову, — то прав только на одну третью. Я в ловушке Мори, не могу даже пискнуть против тебя, чтобы не получить за это пулю в лоб. — Только пулю? — Дазай адресовал скептичный взгляд. Чуя сжал челюсть и тяжело вдохнул носом сырой воздух. Разгоряченную кожу неприятно холодило, и не понятно: от чего или от кого. — Мне нет резона верить тебе, Дазай. — А мне прям есть, блядь. Я даже не знаю, кто ты. Чуя поджал губы в тонкую линию, и с его лица сошел остаточный румянец. Он смотрел на Дазая с вызовом и почти полной готовностью убить того прямо здесь и сейчас, чтобы он больше не проронил ни слова и навсегда упёк в могилу всё разворошенное. Он судорожно решал, старался договориться с кричащим ему «придурок, идиот, бестолочь» рассудком и выбирал. Каков был шанс того, что преподнеси Чуя всё на золотом подносе Дазаю, он не получит этой же ночью исполнение угрозы Мори? Один к сотой? Неплохо. А какой процент того, что Дазай сам развернется и пойдет к кумичо, спрашивая того напрямую? Один к одному. Офигенно! Чуя вздохнул. — Дазай, я здесь не потому, что мне нравится твоя рожа. Я здесь потому, что Мори связал меня по рукам и ногам и приставил к тебе вместо твоего вшивого напарничка, уверяя, что твоя психозная бошка наложит на себя руки, если узнает о смерти второго близкого, — он показал кавычки в воздухе, — человека за этот год, а если и нет, то ты разгромишь клан к чертям собачьим. Хотя, знаешь, сейчас я не понимаю, почему ты всё ещё этого не сделал — жить было бы проще всем. Дазай смотрел своим нечитаемым взглядом и выжигал фактическую дыру в яремной ямке. Его лицо не двигало ни единой мышцей, и это было жутко, Чуя успел выдумать себе бог весть что, пока эта непонятная тёмная масса наконец не сморгнула и не посмотрела прямиком в глаза. — Кто второй? Брови Чуи непонимающе взлетели вверх. — В смысле? — Кто ещё умер в этом году? — Твой Ода Сакуноске, хотя в имени я не очень уверен. Мори сказал… Его резко перебили: — Ода умер два года назад. Теперь настала очередь Чуи смотреть рассеянно и глупо моргать, уставившись перед собой. Это что такое, мать вашу? Что за трагикомедия развернулась на просторах портовой мафии? Какой ещё «два года назад»? Что за цирк шапито и почему в самом центре стоит он, Чуя? С какой целью Мори наврал Чуе про дружка Дазая, если для рычага давления у него было нечто гораздо весомее? При чём тут Дазай и какого хера тут вообще теперь происходит?! — Эй, подделка, — позвал Дазай. — Выйди из шока и зайди уже в свою рациональную голову, если твои мозги, конечно, не поплавились. Чуя дернулся, передернул плечами и отвернул голову. — Кто из нас ещё подделка. — Ну явно не я. — Да, — кивнул он. Облизнул губы. — И не я. В воздухе повис скоп вопросов, ответов для которых не набиралось ни с чьей стороны. Они бились о стены, и возбужденное непонимание можно было услышать, если хорошенько прислушаться. Чуя молча принялся разматывать вспотевшие кисти, ставя некую точку в их разговоре в данной комнате. Дазай следил за этим жестом, оставаясь неподвижным. Чуя скинул бинты на пол, устало потер переносицу и выдохнул. — Я хочу напиться. Он не смотрел на Дазая — не было нужды. На губах того определенно играла ухмылка.

***

На следующий день Чуя грустно ковырялся ложкой в любезно принесенном секретаршей куске торта. У той то ли день рождения был, то ли у её мужа — или кто у неё там, — то ли ещё какой-то повод. В общем — Чуя не слушал. Он не мог вспомнить, когда в последний раз ел сладкое, было это точно давно. Наверное, тогда же, когда его жизнь не поднимала всё кувырком и не заставляла его делать выборы, от которых кровь в венах стыла. Дазай предложил сотрудничество. Да, ещё тогда, в квартире Чуи, притащив дурацкое дорогое вино. Но вчера он по-новому выдвинул требования. В изворотливости Чуя с большим огорчением уступал ему. Найти лазейки в условиях было проблематично, — читай: невозможно, — но Чуя упрямо корпел над вчерашним диалогом в баре. Они пришли в странное, по меркам Чуи, место. Низкий, подвальный бар где-то в узкой подворотне. Он вряд ли бы вообще обратил на него внимание, если бы Дазай сам не указал на вывеску, тускло мерцающую графичным изображением мужчины с пенсне и микрофоном. Всё, что было в заведении — барная стойка, ряд стульев возле и узкий проход. Эдакая берлога, подумал Чуя, спускаясь следом за Дазаем. Свет здесь лился теплый, сумеречный, приятно отскакивающий от лоснящегося темно-красного дерева столешницы. Витрина за барменом переливалась оттенками граненых бутылок, как церковное витражное окно. Чуя усмехнулся целомудренной ассоциации места, пропахшего порочностью. Бармен, завидев посетителей, отложил натирание и без того блестящих бокалов. Он кинул повторно взгляд и потянулся куда-то под стойку. Когда они подошли, Чуя увидел, как тот разливал виски по стаканам. — Доброго вечера, Дазай-сан, — поприветствовал он, с коротким поклоном поставил плескающую золотистую жидкость на стол и легким, заученным движением бросил лёд. Дазай только коротко кивнул и взял в руку стакан, рассматривая звенящий по стенкам идеально гладкий и блестящий шар. — Ты сюда часто ходишь? — спрашивал Чуя скорее для проформы, чем реально хотел знать. — Бывает иногда. — Дазай повел плечами и отпил. Они молчали где-то с минуту, а может, две или все десять. Чуя не засекал, но по его меркам время шло тягуче медленно и напряженно. Несмотря на глоток реально хорошего виски, его голова прояснилась, и он осознал, что теперь, когда Дазай напрямую сказал, чтобы Чуя раскрыл карты, он видел у себя на руках мусорных шестерок, которые никогда не смогут побить тузов человека, сидящего плечом к плечу с ним. Принять поражение было унизительно больно, потому что это значило, что Чуя не справился и предал свои старательно выстраиваемые годами вдали от Каякучи-гуми принципы. Он даже стал задаваться вопросом, а были ли они? Может, это всего лишь иллюзия контроля разума, который позволил себя одурачивать до тех самой пор, пока какая-нибудь бинтованная рука не развеет её. Он не находил, что противопоставить тому очевидному, что он хотел, чтобы Дазай понял. Чуя имел некое чувство, что всё же вакагасира и кумичо идентичны в своём открытом эгоизме, и на этой вещи можно сыграть против Мори. Было похоже, словно он вёл войну сам с собой: ругал свои действия, мечтал отмотать время назад, искал оправдания и сокрушался, шумно втягивая воздух и больно проглатывая алкоголь. — Знаю, — начал неторопливо Дазай, выводя Чую из оцепенения, — наше сотрудничество тебе не в радость. Мне тоже. — Но? — нетерпеливо подпихнул Чуя. Он подозвал бармена жестом и так же указал повторить, а также оставить бутылку на стойке. — Но теперь я хочу предложить тебе поменять условия. Чуя медленно моргнул, а потом хмыкнул. — Не помню, чтобы мы обговаривали даже прошлые. — Вот видишь, терять нечего, — подтрунил Дазай и полез под пиджак. Он положил на стол пистолет. Чуя перевел взгляд на оружие. Старый вальтер, с облезлой краской на гравировке и потрепанным оголенным металлом курка. Чуя не видел его раньше. Обычно, в те дни и на тех записях, что довелось видеть Чуе, когда Дазай простреливал кому-нибудь череп, тот всегда доставал классический глок утяжеленной версии и выпускал половину обоймы. Чуя всегда фыркал в мыслях, что он слишком расточителен и нарцистичен. Когда для смерти было достаточно всего одного точного выстрела, Дазай продолжал выкидывать пули, глумясь над умершим. Понимать его или нет — вопрос открытый, но не об этом речь. — Какие на этот раз уловки? Дазай тихо рассмеялся. Чуя задумался. Он не помнил из рассказов Коё, чтобы тот вел себя чуть больше похожим на человека, не притворяясь чертовым антагонистом всего мира. — Слушай, Накахара — или как там тебя — наши цели могли не сходиться раньше, но в свете новых события я могу полагать, что мы более чем хотим одного и того же. — И чего же это? — весьма критично отозвался Чуя. Темный глаз блеснул нехорошим огнем. — Убить Мори Огая. Чуя точно захлебнулся, если бы пил в этот момент. Он распахнул широко глаза, не веря, что подобные слова с невиданной легкостью слетели с языка Дазая. Он похолодел и сосредоточенно впился взглядом в выжидающую фигуру. — Какой разумный довод ты можешь привести, чтобы я тебе поверил? Дазай насмешливо ухмыльнулся. — Как раз это и есть первый пункт нашего нового соглашения: честность. Ты знаешь, если мы не будет честны, то подведем друг друга под монастырь. — И это говоришь мне ты? Тебе не кажется это нелепым? — Нисколько, — решительно и слишком быстро ответил Дазай. Чуя бы поверил, задумайся тот хоть на секунду. — Я всегда был честен с тобой. Чуя хотел возразить, но не нашел, что сказать, потому что Дазай и правда не притворствовал рядом с ним. Его маска менялась и оголяла полумрачную личность, несколько кровожадную, несколько беспечную, но почти настоящую. — Я рад, что твоя двуличная рожа оказалась порядочнее меня, но ты не можешь требовать выложить тебе всё как есть. С чем ты оставишь меня? — Я и не думал посягать на то, что не касается нашей миссии, — ответ прозвучал достаточно обыденно. Дазая нисколько не удивило упрямство Чуи. — Откуда мне, блядь, знать, что касается, а что нет, по твоей пришибленной логике? Вместо продолжения диалога Дазай отвел взгляд. Он поставил локоть на столешницу и свесил стакан, держа его кончиками пальцев. Второй рукой он провел по длине пистолета, и Чуя был готов дать руку, ногу, да хоть всего себя на отсечение, что в глазах Дазая отражались грусть и тоска. Два таких неподходящих в паззл квадратика, но втиснутых в разошедшиеся ряды. Чуя впитывал в роговицу глаза то, что мог увидеть и то, что Дазай, возможно, неосознанно показал. Тот устало вздохнул, вложил в этот жест всю бренность бытия и апатию, накрывшую пеленой алкоголя. — У меня есть долг — да, даже у такого, как ты выражаешься, двуличного ублюдка есть то, что держит его в этом мире. Я бы с радостью облегчил тебе задачу и всадил бы сам себе пулю в висок, но я не могу. Пока что. Чуя молчал. Он запоминал каждое слово, дублировал его и умножал. — Я не меньше тебя хочу узнать, какую роль ты играешь в этом спектакле. Я правда потратил все нервы и выпивку, чтобы узнать о тебе больше, но единственные, кто могут ответить — блядские Хирацука. Он хрипло засмеялся. Чуя заметил за ним привычку смеяться, чтобы увести разговор в другое место. — Так что, — он бултыхал почти растаявший лёд и смотрел на ряды бутылок перед собой, — либо мы напарники, либо мы враги. И я скажу так: уж я бы выбрал второе или… — он бросил подчёркнуто-выразительний взгляд на фигуру Чуи, задерживаясь на серебрянной пряжке ремня, полускрытой под жилетом, хмыкнул, — но в другой ситуации, а сейчас — тебе нужно довериться мне, и тогда мы нагнём их всех. Чуя медленно, скорее для себя, чем для Дазая, произнес: — Ты хоть понимаешь, как двусмысленно это звучит? Губы вернули прежнюю ухмылку-оскал. — Разумеется, что за глупый вопрос, детка? Чуя ощутил, что это перекатывающееся на языке с особым удовольствием слово было чуть ли не вторым пунктом их соглашения. Он прочистил горло и спрятал неловкость за низким стаканом. Поставил его громко и спросил: — Так, а дальше что? Я имею в виду условия, в которые ты хочешь меня зажать. — Милый, всё очень просто, и никто не собирается рисовать решетки над твоей замечательной головой, будь уверен. Чуя не был. Ему не нравился пьяный лис, который будто не видел, что Чуя давно превратился в один большой нерв. — Нам нужно лишь отбросить твои устои, которые мешают тебе делать свою работу липового хосы. Это несложно, но твоя упрямая голова должна сначала побороться с принципами, хотя, чёрт, Накахара, какие принципы? Ты же буквально самое порочное их проявление. Не исключено, что последнее предложение сказано было по пьяной развязности. Но Чуя всё равно заострил на нём своё внимание. — Хирацука-кай хотят видеть нас вместе, Мори подослал тебя на замену тому болванчику, история Накахара-кай уничтожена, а история Хирацука-кай на грани. Вот и сложи всё у себя там, где-нибудь — ты помозговитей Аро же будешь, — что от нас ожидают и чего никогда не получат? Повисла короткая пауза. В глазах Чуи проскочило рысью понимание, и он медленно, отделяя каждое слово, спросил: — Ты предлагаешь мне изобразить для Мори, что его план провалился и ты влип? Чуя не отдавал себе отчета, что именно он наконец озвучил крутившуюся в воздухе вот уже на протяжении, а чёрт знал, сколько уже прошло. — Не я, а мы. — Суть не меняй. Ты влип, я — лишь фактор, который тот захочет быстро убрать, если узнает, что ты тут устроил. — Не узнает. — Уверенность била из него фонтаном. Дазай определенно был слишком самоуверен в своей гениальности, но может, так на него влиял алкоголь. Чуя не знал, заливал тот всё в себя, будучи с пустым желудком, или у него хватило мозгов не нажираться под голод. — Тогда, — продолжил Чуя, — для Хирацука ты собрался разыграть драму нерадивых напарников? — Ну что может быть лучше, чем обоюдная ненависть? Много чего, но тут Чуя не мог поспорить. — Ты ненормальный, — только и выдавил он, звуча то ли восхищённым рисками, то ли поражённым, что эти риски для Дазая казались медовыми конфетами. Дазай запрокинул голову и засмеялся. Пронизывающе низко, звонко отдаваясь в мозгу шумящим беспокойством за свою не очень-то, но всё же ценную тушку. — Мне нравится, как это звучит с твоих губ. Дальше Чуя не стал больше терпеть нахала рядом с собой и поволок того на выход, бросив просто неприлично огромную гору купюр на стойку. Он вытолкал того под разные комментарии, стараясь пропускать их мимо ушей во избежание преждевременной смерти лучшего лейтенанта в истории Каякучи-гуми. Аж самому смешно стало. Кобун, который жаждет уничтожить оябуна. Ну что за дивная картина. Чуя перенесся мыслями обратно в штаб-квартиру и с удивлением обнаружил, что от куска торта осталось только название, а весь он был раскромсан на мелкие кусочки, размазан по тарелке и походил на не самую приятную картину продуктов жизнедеятельности организма. Брезгливо отодвинув тарелку, Чуя принял утверждение — он ненавидел шоколадно-клубничные торты. Он замучено — боже, когда же он уже отдохнёт, а? — потер большим и указательным пальцами глаза, зажмурившись. Если бы закрыть глаза помогало от всяких бинтованных рож, то Чуя навсегда приклеил бы веки суперклеем и не разлеплял. Но пока это помогало только увидеть яркие вспышки в темноте, но никак не получить заветный покой. Дазай был прав. Прежде, чем Чуя согласится на отчасти правдивые чувства, он должен сразиться и проиграть своим гордости, упрямству, ненависти к самому себе, ненависти к Дазаю и Мори, но кому он тут в уши льет? И так ясно, что ненавидел он только Мори, а Дазая он просто хотел удушить и просто хотел. Вот да, вот такое откровение. Он сам себя им поразил и, по-видимому, убил всех вякающих всадников апокалипсиса души. Принципы и чертово обещание не вестись на поводу горели хорошо — ярко так и по-особенному больно. В других реалиях Чуя, может, был бы менее скован, чтобы признать, что для него типаж Дазая был достаточно привлекательным, чтобы перепихнуться по пьяни и умчать к себе под утро. Может, он бы сам и выступил инициатором. В смелости Чуе не занимать, в разнообразии тоже. Вероятно, останавливала Чую только внутренняя оболочка красивой внешности. До крови закусив щеку, Чуя застонал. Он не мог вляпаться, когда упрямо твердил недавно Дазаю в том баре, что это он вляпался. И что? И кто теперь лузер? Ну конечно же Чуя. Обидно? Очень. Больно? Нет, больно было предавать себя, подписывая договор с Мори, а знать, что у Дазая есть незакрытый гештальт трахнуть второго Накахару — естественная закономерность. Он катался в кресле, отталкиваясь одной ногой от пола, а вторую подобрал к себе и положил подбородок на колено. Он казался себе ужасно глупым и жалким, наверное, даже хуже Аро. Тот был всего лишь тенью характера Чуи, а не его настоящим братом, поэтому он точно не выглядел жалко, когда бегал за Мори и Дазаем и заглядывал им обоим в рот. Что взять с простой копии? Для бесхарактерной амебы у него, как Чуе теперь казалось, было больше достоинства, чем у самого Чуи в данный момент. Порицал его, а сам в итоге оказался где? Оказался втянут в дрянное болото. Ну зашибись, блядь, иди поплачь давай. Он с головой окунулся в работу.

***

То, что Чуя рассматривал Дазая как вариант, он принял, к своему же удивлению, спокойно. Он и так это знал, просто из ряда выше названных причин отрицал. Ещё держа больше чем почти двух месяцев назад первое фото Дазая, Чуя утвердил, что он тот ещё выпендрёжник на свою внешность. Эдакая загадка с этим своим одним глазом, который сам по себе неплохо справлялся, чтобы взглядом раздеть, залезть под кожу и вызвать наплыв мурашек. Трахнуться с типом такого плана было не худшей мыслью — о, серьёзно, Чуя знал, как с такими весело выкручивать их на колени, сыпать их на серпантин и получать своё удовольствие, — худшим было, что этот тип носил имя Дазая Осаму и статус вакагасиры Каякучи-гуми. Вопрос стоял в другом: а был ли смысл полагаться на животные инстинкты, когда их цель лишь продемонстрировать свою связь, но не связываться по-настоящему? Будет потом хуже, чем сейчас? Чуя задавался вопросом так долго, что пропустил момент, когда думал над этим у Дазая в кабинете. Он сидел в уже привычном и даже слегка размягченном кресле. Подпирал голову ладонью и смотрел на доклад с последней отгрузки товаров из Фукуоки. — Там что-то не так? — спросил Дазай, когда Чуя в очередной раз замер над листами дольше, чем должен был. Чуя отрицательно покачал головой, подписав отчёт и поставив печать, отложил его в сторону. Он потянулся за налоговой папкой, но не нашел её, и ему пришлось посмотреть на Дазая. Тот щурился, держал в руках толстенькую почти что книженцию и ждал. — Слушай, я не в настроении объясняться, просто верни папку на место. Тот только голову чуть наклонил. Снова залез своим чёртовым всезнающим глазом в душу и выронил то, что было таким очевидно простым, но Чуе не хватало смелости озвучить: — Ты всё ещё сомневаешься. Чую возмутило, что Дазай даже не спрашивал, а утверждал. — Что тебе не дает покоя? — Мне не дает покоя незаконченная работа, поэтому верни сюда чёртову папку и дай сделать хоть что-то хорошо. Взгляд снова стал пронизывающим. Карий глаз потемнел, заплыв своей плотоядностью. — Ты боишься? — спросил и тут же продолжил: — Что мой план полностью заставит тебя подчиниться? Ты думаешь, что я буду играть тобой? — Учитывая твою любовь к шахматам, — начал Чуя, даже не оспаривая Дазая. Он поджал губы, красноречиво поставив паузу. — Я рационально не хочу оказаться пешкой. Губы тронула мягкая, просто невозможно возвышенная, покровительственная улыбка. От неё стало не по себе. — Королева не может быть пешкой. Ну что ты будешь делать, а? Ну просто зашибись. А ведь он почти собрал себя в руки. Чуя моргнул. Медленно, давая шанс Дазаю раствориться, пока веки будут закрыты. Но нет, сидит вон, лыбится, что вены вскрыть хочется, ну или горло. Бинтованное. Чуя вздохнул и откинулся в кресле, запрокинул голову. Потолок был уныло серым и вызывал единственное желание. — Курить хочется. Послышалось копошение, ящик стола громко открылся, что-то в нем покатилось под стенку. Спустя мгновение ему на колени прилетели пачка сигарет и потрепанная зажигалка. Он быстро выудил тонкую тростинку и почти не глядя чиркнул. Легкие накрыл блаженный, тяжелый, саднящий дым. Чуя закатил глаза и упал головой обратно. Высокий удар по горлу от табака ощущался самой нужной вещью в этот момент. Он полностью перекрывал пожирающий взгляд Дазая, разнося легкое головокружение. Чуя любил тяжелые сигареты, от них в голове пустело и не нужно ни о чём заботиться, пока между пальцами зажата тлеющая эйфория. Поразительно, что такие оказались в самый подходящий момент именно у причины, из-за которой Чуя хотел запихнуть в зубы всю пачку сразу. Дазай поднялся со своего места и бесшумно обошел кресло, останавливаясь позади. Он наклонился, отбрасывая тень, и потянулся рукой к пачке. Чуя провел аналогию с тем вечером, когда ему вскружил голову запах Дазая, пока тот чёркал на планах этажей. Сейчас сигареты неплохо справлялись с перебоем запахов, но, если очень постараться — Чуя мог проникнуться смородиновой сыростью и на луну улететь от удвоенного удовольствия. Он приоткрыл глаза и лениво проследил, как худощавые пальцы вытаскивали скрутку. Он столкнулся с выжидающим карим глазом и слабо выдохнул. Дазай держал сигарету одними губами, смотрел неотрывно и так чертовски будоражаще, что Чуя затаил дыхание. Его грудь и голова потяжелели, стоило Дазаю поддаться вниз и коснуться сигаретой дымящего конца. В этом было что-то интимное. Да, прикуривание от чужой сигареты всегда что-то личное, но именно Дазай и его необъяснимое поведение выбивали почву под ногами похлеще всяких взрывов, тренировок, потасовок и прочей херни. Всё оно меркло под темными плечами, закрывающими свет — и видит кто-нибудь свыше, он закрывал не только электрический свет, — под рукой на скуле, очерченной ледяными — мертвецки ледяными — пальцами. Чудовищно, Чуя изучал его. Вьющиеся волосы подчеркивала лампа. Дазай походил на ангела, освещаемого ореолом и сошедшего с золотых икон. Ангел, хмыкнул Чуя, ну если только Люцифер. Чуя отпрянул первый, выскользнул из руки и убрал сигарету. Собравшийся дым он выдохнул в лицо Дазаю, довольно ухмыляясь, когда тот нахмурился и отдалился, размахивая рукой. — Неженка, — клацнул Чуя языком и продолжил пробовать табачную горечь. Они вернулись к работе, и на этот раз Чуя был сосредоточен, полностью погружаясь в правки.

***

От неожиданно нахлынувшей стены дождя не мог укрыться ни один горожанин, оказавшийся в неподходящее вечернее время пробегающим по улицам. Природа гневалась и желала смыть простых смертных с глаз своих в открытое море. Реки, открывшиеся на дорогах, захлестывали машины и грозились перерасти в полноценное цунами. Чуя смотрел на это всё из окна комнаты отдыха на десятом этаже и задумчиво выкуривал третью сигарету. Им, не имеющим связь с легальными сотрудниками, не рекомендовалось водиться на нижних этажах. Мало кто из якудза стоял бы в просторной — с высоким потолком и широченной панорамой — комнате и обдумывал свои чёрные дела, как самый обычный бизнес-проект. Чуя не относил себя ни к якудза, ни к простым людям. Он был сам по себе. Творил и жил тем, что получил, не опираясь на мораль и отношение себя к какой-либо группе. Он не был только чёрным, не был только белым — он был разноцветным. Витражи бутылок в том баре напомнили ему о том, что он имел куда больше граней характера. Просто некоторые он намеренно сошлифовал, а некоторые наточил, как первоклассные лезвия. Ему не нравилось, что те, что он так яро уничтожал и разносил кувалдой, снова заострились, напомнили о себе и закровили тоскливо так, как волки выли на луну в желании исчезнуть из этого мира и отправиться в страну серебряных дорог, мерцающих ртутной сталью. Чуя тоже хотел выть. А ещё он хотел увидеть солнце. Идиот? Да. Отчаянный? О да, и ещё какой. В плотной тине туч он не видел звезд, не мог найти полумесяц, не видел проблесков. Капли разъяренной природы бились о стекла с каким-то отчаянием. Они напомнили Чуе его самого — он так же бился в своём собственном стеклянном мире о стены, воздвигнутые безупречно ровным кругом. Кто их, чёрт возьми, поставил такие ударопрочные? Чуя не знал. Быть может, Мори, окольцовывающий своей могильной рукой в белой перчатке. Может, вера в свою несостоятельность, которая все годы напоминала, что его выкинули из мафии и поставили клеймо «непригодный». В конце концов он верил в это до четырнадцати, но дальше — только напоминал, что его оставили резервом действительно идеальному подчиненному, который умер неидеальной, но вполне понятной для его работы смертью. Чуя ведь был не только из-за способности вычеркнут. Он не знал, хорошо это было или плохо, но он знал наверняка — однажды он встрянет в историю, из которой выбраться придется только на тот свет. И дальше уже лишь наблюдать и действовать, чтобы выбрался туда не он. Тихие шаги стали узнаваемыми. Не потому, что Чуя правда старался запомнить, как Дазай ходил, а потому, что кроме него к Чуе никто не подкрадывался. — Страдаешь в одиночку? — вместо приветствия спросил Дазай, ровняясь с Чуей плечами и устремляя свой взгляд туда же, куда и он — на смазанный акварельными разводами город. — Страдать я начал от твоего присутствия, а до этого я держал баланс. — О, значит, я обладаю нереальным даром проникать в твои чувства? Чуя фыркнул. Какой же кретин. — Долго ещё будешь бегать? — задал Дазай вопрос. Спокойный, такой, когда просто интересуешься, не имея никакого подтекста. Но Чуя услышал утомленность в голосе. Похоже, думал он, его метания действовали не только ему одному на нервы. Он отошел чуть дальше и окинул комнату беглым взглядом. Да это целый концертный зал по размерам. Светлые стены, яркая подсветка, приглушенные цвета мебели. Здесь было три широких угловых дивана в центре, концентрирующих квадрат отдыха. По стене тянулись закрытые шкафы, а в углу — небольшая кухня со всем самым необходимым. На мгновение он почувствовал себя обычным клерком в престижной компании. Наверное, будь у него родители из среднего класса, они бы гордились, что их сын попал в такое замечательное место. Чуя поджал губы и затушил окурок в пепельнице на низком подоконнике. Все его действия сопровождал терпеливый взгляд. — Ты предлагаешь мне невозможное, Дазай, — наконец заговорил он, идя к одному из диванов. Он мягкий, в меру широкий и приятный наощупь. Чуя действительно подумал, что хотел забрать себе в кабинет такой. — Невозможно — это когда ты видишь, что вечно ищущий одобрение человек резко показывает зубы и откусывает тебе пальцы. — Я ещё даже не показал тебе ничего, — закатил глаза Чуя. — Если бы так было, то ты бы не языком чесал, а искал, где челюсть новую купить. Дазай улыбнулся. Ему было весело, и он, сволочь, даже не скрывал, что ему нравится препираться. — Так что? — Он подошел вплотную к дивану и хитро посмотрел сверху вниз. — Расскажешь, кто из вас реальный или мне спросить об этом Мори? Чуя затаил дыхание и сурово вздернул подбородок. — Ты не посмеешь. — Уверен? — Да. Смех немного сбил Чую с толку, он недоверчиво уставился на довольного Дазая и попятился от того подальше, отползая на диване к краю. Дазай плюхнулся рядом и расслабленно перекинул свои ноги на колени всё ещё удивленного Чуи. — Ты совсем страх потерял? — не удержался Чуя. — Невозможно потерять то, чего нет, — с видом знатока сообщил Дазай. Чуя застыл, рассматривая того. Он следил за морщинками в уголках смешливых глаз, очерчивал взглядом прямой нос, шел по приоткрытым обветренным губам, спотыкнулся о бинты на шее и наконец дошел до груди, спрятанной за слепяще-белой рубашкой под черным жилетом и небрежно приспущенным галстуком. В горло будто песка насыпали. Он вернулся к бинтованному глазу, закончив анализироваться вид человека перед собой. Дазай ждал. Опять. Сидел и смотрел так же изучающе-серьезно. Чуя заговорил и ужаснулся тому, как голос предательски сел. — Почему ты ведешь себя так? Что ты задумал? Дазай вскинул бровь. — Как? — Как будто не хотел придушить меня ещё в первый день. Снова на лице ничего не дернулось, но Чуя всё равно понял, что маска небрежности поехала вниз. — Ты не отвечаешь на мои вопросы, но хочешь, чтобы я сразу давал тебе всё, что ты хочешь? Так не получится. Грёбанный ультиматум. Это был шах, и Чуя точно мог добавить «мат», чтобы послать все многоходовки Дазая нахуй. Он зажмурился и откинул голову на изголовье. Ему не нравилось сдавать позиции, но Дазай был прав. Его уже раскрыли, так что за абсурд он тут устроил? — Теоретически, — начал он осторожно, — если я доверюсь тебе, то что ты будешь делать? Я имею в виду… — он зажевал губу и вперил в противный белый потолок. Здесь в этой штаб-квартире всё что ли такое больничное? Это потому, что кумичо Каякучи-гуми — бывший врач? — Что мне не нравится твоя идея разыграть спектакль перед Мори, когда я не смог это сделать даже перед тобой. — Поправочка: не хотел. Это было достаточно показательно, если что. Уверен, у тебя превосходные актерские навыки, когда ты действительно этого хочешь. Да, точно, Чуя уже выяснил днями ранее, что не хотел. — Слушай, — голос прозвучал уверенно, и Чуя чётко понял, что сейчас Дазай скажет что-то очень напыщенное, — мы можем трахать друг другу мозги хоть до следующего пришествия кометы Галлея, а можем просто начать работать вместе. Чуя постарался придать себе беспристрастный вид. — Я соглашусь, только если ты скажешь, почему хочешь убить Мори. Дазай смотрел… Проницательно. Жестко, цепко, мстительно. Он в раз переменился, и от былого лукавства не осталось ни единого напоминания. Он источал такую мощную жажду крови, что Чуя даже не понял сначала и ошибочно решил, что окно каким-то магическим образом открыл ветер, запуская могильных холод посреди центра города. — Жизнь за жизнь. Этого оказалось достаточно. Чуе было это вполне ясно. Ему необъяснимо легко отозвались брошенные с холодной яростью слова. Проникли в побитое сердце и заставили его биться тяжелее, медленнее, опаснее. Чуя услышал за тремя словами больше откровения, чем за всё время вблизи Дазая. Он понял, что Дазай готов на всё, чтобы сжечь, того, кто прикоснется к чему-то сокровенному и исключительному. Что ж, Чуя подкинет дров. Чтобы горело ярче. — Тогда я в деле.

***

— Боже, Накахара, почему нет? — Потому что иди к чёртовой матери! Они сидели в кабинете Чуи. С последнего визита Дазая сюда прошло больше двух недель. Обычно они вместе тусовались в кабинете второго, и Чуя чувствовал его присутствие у себя на территории неправильным и лишним. Как будто с его приходом Накахара перемещался в голое поле пшеницы — обезоруженный и уязвимый. Он не мог выгнать этого нахального ублюдка уже очень долго: часа три этот недо-генератор гениальных идей пытался достучаться до Чуи, что им нужны правдоподобные доказательства разрушенных планов Мори. Но какой ценой? — Слушай, — голос у Чуи уставший, хриплый, как от долгого курения или болтовни. И то, и то сегодня особенно пагубно отразилось на его связках. — У меня нет сил тебе объяснять в десятый раз, что я не собираюсь подставлять тебе свою шею. Дазай раздул щёки, показушно так, нисколько не правдиво, и снова принялся донимать: — Да что тебе стоит-то, а? Засосы не такая уж пытка. Можно подумать, я собрался тебя прилюдно трахнуть. Почти. Он предлагал просто дурацкую авантюру, суть которой заключалась понаставить друг другу засосов на самых видных местах, а затем сделать вид неумелой попытки скрыть их. Ну что за детский сад, ёб твою мать. — Никакой это не детский сад, Накахара. Видимо, Чуя сказал это вслух. Он откинулся в кресле и потер переносицу, как во все разы, когда его мозг не справлялся с принятием абсурдных фактов. От его самообладания не оставалось ровным счётом ничего, но он упрямо держался за мысль, что подпустить Дазая ближе — самоубийство. Спрашивалось, а действительно, что такого, чтобы постоять пять минут с откинутой головой и потерпеть похабность со стороны ублюдка? Да много чего! Например, Чуя признал самому себе, что его хронически несло от запаха Дазая, когда тот перешагивал допустимое расстояние и выжидал невесть чего, находясь так близко и так обжигающе опасно. Чуя просто не мог позволить тому зайти дальше хотя бы потому, что знал, что так оно и будет, и не был уверен, что сможет остановиться. Переспать с Дазаем всё ещё было самой кошмарной вещью в подсознании. Сама мысль об этом давилась тяжелым протектором и топилась в клубах вязкого сигаретного дыма, чтобы даже не думала вякать. Чуя её убивал, как мог, но она всё равно иногда — например, сейчас — давала о себе знать, стуча в гонг. Сука, в общем. — Мне и для этого придется ждать недели? — саркастично, сурово и даже как-то зло выплюнул Дазай, клацая челюстью. Он был раздражен, что Чуя выделывался уже который день и давал Дазаю только по мозгам. Конечно, всегда получающего всё с лёту наследника Каякучи-гуми отказы хлестали по щекам и заставляли приходить в холодное недовольство, граничащее с маниакальным желанием применить грубую силу. Чуя хорошо понимал и чувствовал, что терпение Дазая тикало, как взрывной механизм. — Тебе стоит пересмотреть свои взгляды на решение проблем, — сказал флегматично Чуя, поправив угол стопки документов справа скорее из собственного перфекционистского соображения. — Мне стоит пересмотреть взгляды на тебя, Накахара. Пока ты — единственная заноза, мешающая нам всем. — Не я требую аморально сосаться для потехи эго. — Прям-таки? — Неверящий прищур отозвался под ложечкой неприятной тревогой. — Не думал, что ты такой ханжа, Накахара. Мне казалось, ты хочешь этого. — Ничего я не хочу, — рявкнул слишком быстро Чуя и тут же прикусил язык. Он слишком эмоционально повел себя, у Дазая теперь не было сомнений, что он, чёрт бы его побрал, прав. Тот улыбнулся. Кровожадно, самодовольно и насмешливо. Он торжествовал, а Чуя думал врезать ему его же шахматной доской. — Тогда я подожду, пока ты сам не придёшь ко мне.