Искупление

Ночь нежна / Когда я лежу рядом с тобой / Как нежно прикосновение / Того, кого ты так любишь / Как нежен этот день / В который исчезают страхи / Боже, мне нужно найти того / Кто сможет излечить мои мысли / Давай же, давай, давай / Испытай это / Давай же, давай, давай / Любовь — самое великолепное чувство / Что у нас есть

― Tender, Blur

_______________

Гермиона с ужасом ждала рождественских каникул. Она договорилась о том, чтобы снова "поселиться" у своих родителей, и, хотя часть ее души отчаянно хотела снова оказаться рядом с ними, целители сообщили, что их воспоминания остались почти такими же, как и в конце летних каникул. Но целители настояли на том, что присутствие Гермионы рядом с родителями поможет освежить их воспоминания, и поэтому она неохотно признала, что стоит попробовать ― остаться с ними на большую часть двухнедельных рождественских каникул. Конечно, она не собиралась проводить с ними Рождество, это было бы невыносимо больно, да и манипулировать было бы трудно ― зачем Грейнджерам проводить Рождество с незнакомой молодой постоялицей? Вместо этого она аппарирует в Хогсмид и проведет двадцать пятое число с персоналом школы и другими одинокими учениками, которым некуда было податься. Молли очень настойчиво приглашала ее на Рождество в только что отстроенную Нору, но Гермиона отказалась. В течение последнего семестра она почти не общалась с Роном. В последние месяцы они обменивались дружескими, но короткими, отстраненными письмами, и Гермиона подумала, что будет слишком неловко провести Рождество в доме его семьи в качестве одинокой гостьи, не имеющей пары. Это было бы жестоким напоминанием о том, как все могло бы быть, возможно, в другой жизни ― быть счастливой и полной энтузиазма партнершей одного из Уизли. Для всех них это было бы напоминанием об еще одной потере. Однако она пошла на компромисс, приняв приглашение на ужин к Уизли двадцать первого числа. Вечер, как оказалось, прошел вполне сносно. Чарли открыл ей дверь: в кои-то веки он был дома на Рождество. Но, конечно, он был дома на Рождество именно в этот год. Они все прикладывали усилия, чтобы заполнить пустоту, которую оставил после себя Фред. Как только Гермиона переступила порог, ее сразу же окутали тепло и запахи Рождества Уизли. С потолков игриво свисали самодельные украшения, а от многочисленных каминов веяло теплом и ароматом корицы, мускатного ореха и жарящихся каштанов. Ее провели на кухню, и перед ней предстало море веснушчатых лиц и медных волос, среди которых темная копна Гарри покачивалась, словно шальной буек. Поначалу было трудно разглядеть их всех, как всегда бывает, когда входишь в полный дом Уизли. Внезапно ее сжимали неистовые объятия Молли, подобных которым Гермиона не испытывала уже много лет. Это грозило обрушить на нее шквал эмоций, которые пронзили бы ее оцепенение, как осколок стекла, если бы она не постаралась сразу же подавить их. ― О, Гермиона, дорогая! Я так рада тебя видеть, дай-ка на тебя взглянуть! ― Молли крепко обхватила ладонями щеки Гермионы, удерживая ее голову на месте и изучая ее лицо. Матриарх Уизли изучала ее с таким выражением заботы, сострадания и любви, что Гермиона снова почувствовала зловещий прилив эмоций. Ей хотелось, чтобы Молли перестала рассматривать ее, ослабила хватку. Ей казалось, что она может рассыпаться под пристальным вниманием и заботой, которые Молли явно хотела обрушить на нее. ― Мам, отпусти ее, ты можешь сломать ей челюсть, ― раздался ехидный голос. К облегчению Гермионы, Молли, похоже, вняла предупреждению и отпустила ее, после чего вернулась к тушащейся на плите капусте. Гермиона повернулась и впервые увидела Рона, высокого и долговязого, с застенчивой улыбкой на лице. ― Привет, Гермиона, ― сказал он и шагнул вперед, чтобы неловко обнять ее. ― Рад тебя видеть ― я рад, что ты смогла прийти. ― Он говорил искренне, и Гермиона поверила, что он искренне рад ее видеть. Во время трапезы она скрылась за своей мысленной стеклянной стеной. Она позволяла Уизли и Гарри суетиться вокруг нее, улыбалась на их любезности и вежливо отвечала на их вопросы. Все прилагали усилия ― делали вид, что на семейном празднике Уизли не присутствует напряженной атмосферы. Гермиона видела это в натянутой улыбке Артура, в избитых шутках, в том, что никто не мог позволить молчанию длиться слишком долго. Когда Джордж встал за стаканом воды, Молли, с пунцовыми от переизбытка шерри щеками, крикнула ему вслед: ― О, Фред, дорогой, не принесешь и мне тоже? Комната замерла, когда последние слова Молли повисли в воздухе вокруг них, тяжелые и полные невысказанной до сих пор утраты. Джордж уставился в пол, неловко стоя у раковины, а Гермиона смотрела в свою недоеденную тарелку, не в силах поднять взгляд на смущенные, страдальческие лица людей, сидевших за столом. Ее правая рука дернулась, чтобы потереть левое предплечье, но она вспомнила о своем обещании Малфою и вместо этого сжала вилку в кулаке, терпя боль и не отвлекаясь на зуд порезов. С тех пор как она дала обещание Малфою, ей удалось оставить их в покое, и они впервые начали нормально заживать. ― О! ― воскликнула Молли, пронзительно рассмеявшись в напряженной тишине. ― Я имею в виду... ты знаешь, что я имею в виду! Я всегда так делаю, правда? Должно быть, всему виной шерри! И все они улыбались и смеялись, пока Джордж не вернулся к столу с двумя стаканами воды, а Перси не сменил тему на что-то необычайно скучное о смене фирменных бланков Министерства ― тему, которую все Уизли обсуждали с наигранным энтузиазмом и интересом. В конце вечера, когда Гермиона собралась уходить, Рон настоял на том, чтобы проводить ее до места аппарирования, расположенного сразу за защитными чарами Норы. Защитные чары Уизли были одними из самых мощных, известных волшебникам, и каждый гость должен был пройти через них в сопровождении одного из членов семьи. Это был один из многих следов, оставленных войной. ― Ну, как ты? ― спросил Рон, когда они шли через фруктовый сад. ― За весь вечер мне так и не удалось с тобой толком поговорить. Это было правдой ― за ужином она сидела между Артуром и Чарли и едва перекинулась парой слов с Роном. ― О, прекрасно, ― сказала она, одарив его натянутой улыбкой. ― Хорошо. Это хорошо. Прости, что мало писал. Ты же знаешь, я не силен в письмах и все такое, ― смущенно сказал Рон. ― Но... знаешь, мне было интересно, как у тебя дела. Я думал о тебе. Она посмотрела на него и увидела искренность, парящую в морской синеве его глаз. ― О. Я в порядке. Просто занимаюсь обычными делами... уроки, домашние задания... подготовка к ЖАБА в этом году очень выматывает... ― В голове промелькнули образы: платиновые светлые волосы меж ее ног, пронзительные глаза Драко Малфоя, когда он щипает ее за сосок, как раз на грани приятной боли. Она отогнала эти мысли, внутренне подавляя смех при мысли о том, чтобы рассказать Рону обо всем, чем она занималась в последние несколько недель в Хогвартсе. ― Я уверен, что ты справишься. Послушай... Гермиона. ― Рон остановился и повернулся к ней лицом, заставив Гермиону тоже остановиться. На его лбу появились морщинки, как это бывало, когда он пытался что-то сообразить. ― Ты уверена, что с тобой все в порядке? Ты просто... выглядишь не совсем собой. Я имею в виду, я знаю, что в моей семье всегда слишком много народу, но... за ужином ты казалась какой-то отстраненной... не совсем такой, как остальные. Сердце Гермионы заколотилось. Она понимала, что, вероятно, в последнее время вела себя не так, как обычно, ― что бы ни значила фраза "быть собой", но в последние месяцы в школе, казалось, никто этого не замечал, ― она не была уверена, почему Рон заметил, когда многие другие не придавали этому особого значения. ― О, прости. Надеюсь, я не показалась вам грубой. ― Нет, нет, вовсе нет. Я не думаю, что кто-то еще заметил. Просто, ну, мы ведь так хорошо знаем друг друга, не так ли? ― Думаю, да... ― Гермиона почувствовала неожиданный приступ утраты и ностальгии по тому, как все было раньше с Роном ― просто, незамысловато ― до того, как война разрушила их отношения, как и многое другое. ― Но... Я в порядке, правда. Просто это такое странное Рождество, учитывая, что случилось с моими родителями и все такое... ― О, да. Мне жаль, что они еще не пришли в норму. Ты ведь знаешь, что тебе здесь рады? Приглашение все еще в силе, вплоть до рождественского утра. Мама всегда готовит в два раза больше, чем нужно. ― Да... нет... все в порядке, спасибо. ― Гермиона продолжила шагать, и Рон последовал за ней. Прогулка по пшеничному полю напомнила ей о том, как прошлым летом Рон отправлялся в свои одинокие странствия, пытаясь избавиться от боли и горя. ― Как у тебя дела? ― О, да, все хорошо. Подготовка авроров идет хорошо. Здорово заниматься чем-то активным. Хотя это может быть довольно изнурительно. Очень скучаю по тебе и Гарри. Странно не видеть вас обоих так часто. ― Я знаю... Они пересекли границу владений Уизли и остановились, глядя друг на друга. ― Гермиона. ― Лицо Рона исказилось, как это бывало, когда он пытался подобрать нужные слова. ― Я хотел сказать, что мне жаль, что между нами все так закончилось. Я знаю... я понимаю, что, возможно, было правильно покончить с этим... и мне жаль, что это было так... сложно. Ее захлестнула эмоция ― облегчение. Он не ненавидел ее, не осуждал, она не причинила ему невосполнимой боли. ― О, все в порядке. ― Ей даже удалось тепло и искренне улыбнуться. ― Я надеюсь, что мы сможем... ну, знаешь, остаться друзьями. ― Да, да, мне бы этого хотелось, ― сказала Гермиона и поняла, что она действительно этого желает. Гермиона знала, что так, как было раньше, уже никогда не будет, и Рон тоже это знал. Но отношения развиваются, и этот новый этап ее дружбы с Роном не будет слабее прежнего, просто он будет другим. Они слишком многое пережили вместе, чтобы могло быть иначе. Они обменялись улыбками, которые заставили Гермиону подумать, что, возможно, Рон тоже все это понимает. ― Ладно. Что ж, я постараюсь писать тебе почаще... и, может быть, увидимся на Пасху? ― с надеждой спросил Рон. ― Да. Это было бы здорово. ― Круто. Тогда пока... береги себя... и дай мне знать, если тебе... ну, не знаю, дай мне знать, если тебе что-нибудь понадобится. Гермиона улыбнулась, что было удивительно легко, учитывая, как редко она улыбалась в последнее время. ― Обязательно. Пока, Рон, ― сказала она, протягивая руки и еще раз неловко обнимая его. Она на мгновение задержалась, прежде чем трансгрессировать, и смотрела вслед удаляющемуся Рону. В нем что-то изменилось, и Гермиона подумала, не стал ли он еще выше ростом. Затем она поняла, что нет, дело не в этом ― он просто стал увереннее.

_______________

В тишине ночи, когда родители уже легли спать, она думала о Малфое. Она вспоминала его губы, его поцелуи и то, как менялся цвет его радужек в зависимости от освещения. Ей становилось жарко, как в лихорадке, и она жаждала его прикосновений, ее рука проскальзывала под пояс пижамы, и она задавалась вопросом, думает ли он о ней тоже. Иногда она подумывала о том, чтобы сделать запись в своей Связующей книге, но в последнюю минуту всегда колебалась и размышляла ― какой в этом смысл? Встречаться в школе ― это одно, но ведь не станет же он аппарировать к ней на каникулах и покидать уют своего дома на Рождество? Она знала, что он проводит Рождество у себя дома; они обсуждали свои планы еще до конца семестра. ― Ты собираешься к Уизли? ― спросил он, его губы дрогнули, а рука крепче обхватила ее талию. ― Да, только на ужин двадцать первого числа. ― А Рон там будет? ― Его губы сложились в решительную гримасу. ― Я не представляю, где еще он может быть. Он отодвинулся от нее, окинув ее оценивающим взглядом. Она не знала, как реагировать, когда он был таким. Она согласилась на эксклюзивные отношения ― у нее не было абсолютно никакого желания или намерения делать что-либо с кем-то еще, ― но по какой-то причине его, казалось, беспокоило, что она будет видеться с Роном. Она не могла понять почему ― из их разговора следовало, что Малфой не настолько заботится о ней, чтобы беспокоиться о том, чем она занимается в свободное время. Он также не хотел, чтобы кто-нибудь знал об этом. ― И мы никому не расскажем? ― вспомнила она свой вопрос, на который он ответил однозначным: ― Конечно, нет. Ее не удивил его ответ ― с какой стати Драко Малфою хотеть, чтобы люди знали, что он запятнал себя связью с магглорожденной? А вот письмо, которое он написал ей, поначалу шокировало ее. Когда она открыла его в библиотеке, слова рикошетом пронеслись у нее в голове. Она почувствовала, что у нее горит лицо, и выбежала из библиотеки в коридор ― ей не хватало воздуха, хотелось остаться наедине с письмом и его словами. Сначала она подумала, не было ли это какой-то шуткой или оскорблением. Но потом задумалась: зачем ему это делать? Наверняка риск для него намного перевешивал выгоды, а действовать, исходя из этих соображений, не в характере Малфоя. И тогда она решила, что, возможно, он именно это и имел в виду. И вместе с этой мыслью пришли другие ощущения ― жар в груди, образы того, как он делает с ней то, о чем писал... от мысли, что он хотел бы сделать это, у нее между бедер вспыхивал влажный жар. И он оказался прав ― после этого она перечитывала письмо бесчисленное количество раз, прячать в постели и подсвечивая пергамент своей волшебной палочкой, пока не запомнила его и не стала повторять про себя строки, сидя на уроках, в библиотеке, гуляя по двору. То, что она чувствовала при этом, было таким желанным отвлечением от оцепенения и периодических приступов тревоги. Затем она поняла, что хочет большего, чем просто слова, ― она хочет этого в реальности. Именно поэтому ей нужно было узнать, имеет ли он их в виду, и именно поэтому она написала ему то самое письмо. Следующие несколько недель прошли как в тумане ― она жаждала их встреч. Вот почему она боялась каникул ― не только из-за того, что придется столкнуться с пустыми взглядами родителей или ужином с Уизли, но и потому, что целых две недели она будет лишена прикосновений, вкуса и запаха Малфоя. И вот она здесь, сидит за одиноким столом в центре Большого зала, который затмевали высокие стены и огромный сводчатый потолок. Шесть рождественских елок и россыпь сказочных огоньков, тем не менее, придавали ему уют. Хогвартская еда, как всегда, была вкусной, учителя ― добрыми, а в зале царило подобие рождественского настроения. Когда трапеза подошла к концу, Хагрид заговорил. ― О, чуть не забыл! У меня для тебя кое-что есть! ― сказал он, жестом указывая на Гермиону, и вышел из зала. ― Вернусь через минуту! Примерно через двадцать минут Хагрид вернулся с черным свертком в руках. ― Это оставили мне перед рождественскими каникулами, в корзине на пороге моей хижины. Ничего больше, только конверт с надписью "Гермионе Грейнджер. Пожалуйста, передайте ей на Рождество". ― О! ― воскликнула Гермиона, поняв, что сверток в руках Хагрида на самом деле был котом. Она поспешно открыла конверт, который он передал ей. В нем лежала записка, на которой незнакомым шрифтом было написано: "Я Нокс. Пожалуйста, позаботься обо мне". ― Ну и ладненько! ― объявил Хагрид и сунул кота ей в руки. У Гермионы не было другого выбора, кроме как принять его, несмотря на внутренний протест. Она была не в том состоянии, чтобы заботиться о коте, она едва могла позаботиться о себе. Кот ― Нокс ― резко спрыгнул с ее рук и метнулся в другой конец зала, подозрительно оглядываясь на нее. Несмотря на враждебное приветствие, Нокс вызвал у Гермионы чувство глубокой боли по утрате Живоглота, который уехал с ее родителями в Австралию и с тех пор куда-то исчез. Гермиона медленно подкралась к Ноксу, стараясь не спугнуть его, чтобы он не убежал еще дальше. Она взяла со стола блюдце с молоком и поставила его на пол примерно в футе от него. ― Да, похоже, он осторожный тип ― нужно заслужить его доверие, ― посоветовал Хагрид. В конце концов Нокс подошел к Гермионе, и она стала изучать его более внимательно, а Хагрид заглядывал ей через плечо. ― Это облысение связано с разновидностью кошачьего обсыпного лишая, и глаз поврежден ― бедняжка выглядит так, словно побывал на войне. Гермиона поняла, что имел в виду Хагрид. Нокс действительно выглядел не лучшим образом. Ну, что ж... ― Я думаю, он идеален, ― решительно заявила она.

_______________

Был только первый вечер весеннего семестра, когда Связующая книга Гермионы засветилась теплым светом. Она потянулась к ней, лежа на кровати, и развернула страницу, увидев знакомый почерк Малфоя: ДМ: Встретимся на нашем месте? Через час? Она подумала, не следует ли ей проявить больше нерешительности, «поморозить его», как сказала бы Парвати, но обнаружила, что ее рука не совсем слушается ее тела, когда она взяла перо и написала ответ: ГГ: Хорошо. Когда она вошла, он уже был там, стоя посреди комнаты среди выцветших подушек. После того как она закрыла за собой дверь, они стояли и молча смотрели друг на друга необъяснимо долго. Она подумала, не спросить ли ей о его каникулах ― ведь именно так обычно поступают в таких случаях, не так ли? Но ее слова растаяли в воздухе, когда она посмотрела в его глаза, ставшие теперь синевато–серыми в темноте вечера, а он уже сокращал расстояние между ними, и она вдруг оказалась в его объятиях, когда он прижался к ее губам. Следующие мгновения были как в тумане, когда они лихорадочно возились, стягивая друг с друга одежду, взаимно дыша и постанывая, целуя друг друга во все открытые участки кожи, которые только могли найти. Каким-то образом они опустились на пол ― на подушки, ― и ее руки принялись расстегивать его брюки, в то время как его рука нырнула под ее рубашку, затем в лифчик, в то время как другая задрала ей юбку. Она опустилась на спину, выгнув бедра так, чтобы можно было спустить трусики и сбросить их. Он наклонился над ней, и она подтянула правую ногу так, что она уперлась в его бедро. Он начал нежно, дразняще поглаживать ее от клитора к входу, заставляя ее напрячься, умоляя глазами не останавливаться, в то время как ее рука скользнула под его боксеры и обхватила член. Она почувствовала влажность предэякулята, когда начала поглаживать его, и темп ее движений ускорился, когда он начал ласкать ее клитор в искусном ритме, который, как он понял, ей нравился. Но затем он внезапно остановился, убрал руку, что вызвало у нее протестующий стон, откинулся назад и стянул брюки и боксеры с ног. Он сделал паузу, медленно скользя взглядом вверх и вниз по ее телу, его щеки раскраснелись, а глаза остекленели от желания, прежде чем он снова наклонился вперед и расположился между ее ног. Начав целовать ее, он потянулся вниз, и она почувствовала, как он водит головкой члена, поглаживая влагу у нее между ног. Черт, это было так приятно, но она хотела ― нуждалась ― в большем. Она издала низкий, умоляющий стон и выгнулась дугой, желая еще больше ощутить его член ― желая, чтобы он был внутри нее. ― Черт, я хочу тебя, ― пробормотал он, и интенсивность его взгляда обожгла ее роговицу. ― А ты... ты тоже хочешь меня? Она без колебаний кивнула. ― Да, ― прошептала она. ― У тебя уже было... раньше? ― спросил он. Его глаза были нечитаемы. Она снова кивнула. ― Да, ― повторила она. Он, казалось, почувствовал облегчение и беспокойство одновременно. И тут она задумалась ― а было ли у него? Она просто предположила, что ответ был положительным. ― А у тебя? Он наклонился и поцеловал ее в подбородок, продолжая мучительно двигать членом у ее входа. ― Да. Было. Прежде. И тогда она должна была узнать. ― С Пэнси? ― Да, ― сказал он. ― А у тебя? ― Он нахмурился, словно от боли, и, к ее ужасу, слегка отодвинулся, так что теперь лежал рядом с ней. ― Рон, ― призналась она. Но, конечно, это его не удивило. ― Всего несколько раз ― в начале прошлого лета. А затем ― с другим мужчиной. С магглом. Он нахмурился еще сильнее. ― Кто он? ― Просто парень ― это ― не имеет значения. Я не видела и не разговаривала с ним с прошлого лета. ― Он не имеет значения? ― повторил Малфой. Она наклонилась и нежно поцеловала его в губы. ― Он не имеет значения, ― заверила она его. Он хмыкнул в знак признательности и углубил поцелуй, прежде чем отстраниться и снова склониться над ней. ― Нам нужны защитные чары... ― пробормотала она, желая, чтобы в этом не было необходимости, потому что это всегда было так неловко. Но он лишь кивнул, быстро достал свою палочку, направил ее между их ног и наложил чары, после чего неуклюже уронил палочку, так что она со стуком упала на пол. И тут она снова почувствовала, как кончик его члена уперся в ее входу, и она прижалась к нему; ее лоно жаждало стимуляции. К своему разочарованию, он снова замешкался. ― Ты уверена? ― спросил он хриплым голосом. Она кивнула. ― Да. ― Она намеренно придала своему голосу твердость. ― Скажи, если будет больно, или... или если ты захочешь остановиться. ― Хорошо, ― удалось выдохнуть ей, когда он мягко вошел в нее. Она резко вдохнула от острого, восхитительного ощущения, когда он, наконец, заполнил ее, и закрыла глаза, просто желая почувствовать, как он начинает двигаться внутри нее. ― Посмотри на меня, ― властно произнес он, заставляя ее открыть глаза и встретиться с ним взглядом, пока он медленно, осторожно двигался в ней ― возможно, даже слишком осторожно. ― Быстрее. Жестче, ― умоляла она. ― Да? ― пробормотал он и, получив ее утвердительный кивок, сделал то, о чем она просила. Нервы, о которых она и не подозревала, запульсировали во всем ее теле, когда Малфой ускорил темп, волны жара захлестнули ее, и она начала издавать череду стонов и слов, все бессвязные, кроме его имени. По мере того как он продолжал двигаться в ней, она заметила, что его глаза постепенно теряют свою пустоту и суровость. Они казались теплыми, почти нежными, и она поняла, что никогда еще не чувствовала такой сильной связи с другим человеком. На следующее утро Связующая книга Гермионы снова засветилась. Но на этот раз на страницах книги появился обычный текст, а не почерк Малфоя:

xxx

Добро пожаловать обратно в Хогвартс! Мы надеемся, что вы прекрасно провели Рождество.

Ваше четвертое задание

Ваше четвертое задание ― научить друг друга какому-либо навыку. Итак, каждый из вас выбирает, чему бы он хотел научиться у другого. Очевидно, что для обеих сторон будет полезнее выбрать то, в чем ваш партнер более опытен, чем вы, и в чем вы хотели бы совершенствоваться.

Вам не обязательно овладевать этим навыком ― важен сам процесс обучения друг у друга.

Удачного четвертого задания!

xxx

Почти сразу же в книге появился почерк Малфоя. ДМ: И чему же, черт возьми, я должен «научить» девушку, которая знает все на свете?