Искупление

Заболей и зачахни со мной, больная мною / Больная мною / Медленно, как ты и хотела, чтобы это было... / ...Сделай выдох / Чтобы я мог вдохнуть тебя в себя / Удержать тебя в себе... / ...Единственное, что я всегда буду требовать от тебя / Ты должна пообещать не останавливаться, когда я говорю

― Everlong, Foo Fighters

_______________

На следующее утро после Бала примирения Гермиона проснулась от того, что ее голова раскалывалась, и это уже становилось зловеще знакомым. У нее не было такого сильного похмелья, как на следующий день после вечеринки у озера, и чувствовала она себя далеко не так плохо, как после отходняка от "экстазиса". Но голова словно раскалывалась на две части, а в пустом желудке тошнотворно клокотала желчь. Она легла в постель сразу после той ужасной стычки с Малфоем и выпила сонное зелье перед тем, как забраться под одеяло. Она была рада, что так поступила, ведь это означало, что ей удалось хоть немного поспать. К середине утра, после того как она съела несколько тостов, она почувствовала себя достаточно хорошо, чтобы подняться с теплой постели, одеться и выйти на улицу. В обеденный перерыв она сидела в одиночестве в главном дворе, плотно закутавшись в зимнее пальто, а рядом с ней в банке горел один из ее фирменных волшебных огней. Первый день ноября принес с собой пронизывающий холодный ветер и черные зловещие тучи, из-за которых большинство студентов не выходили из школы. Но Гермионе хотелось наполнить легкие свежим холодным воздухом в надежде, что он прогонит остатки похмелья и прояснит голову. Она пыталась сосредоточиться на особенно сложном законе трансфигурации, который больше походил на маггловскую физику, когда почувствовала, как Связующая книга, лежавшая в кармане, согревает ее правое бедро. С трепетом она достала ее и открыла.

xxx

Ваше третье задание

Третье задание немного отличается от двух предыдущих, поскольку не предполагает встречи с партнером.

Гермиона почувствовала, как ее плечи опустились от облегчения.

Однако оно предполагает, что вам придется немного подумать о своем партнере.

Гермиона почувствовала, как ее мышцы снова напряглись.

Пожалуйста, напишите письмо своему партнеру, в котором изложите, чего вы желаете ему в будущем и, возможно, чего вы хотите для ваших взаимоотношений с партнером. Вы, конечно, можете включить в письмо и другие чувства, но нам бы очень хотелось, чтобы вы написали хотя бы что-то о своих надеждах на будущее для вашего партнера и, возможно, о себе по отношению к нему.

Вы должны написать это письмо на страницах Связующей книги. Это гарантирует, что все, что вы напишете, будет правдой. Магия, позволяющая вашему партнеру видеть, что вы пишете в книге, будет отключена до тех пор, пока это задание не будет выполнено. Мы понимаем, что вам, возможно, захочется написать несколько вариантов письма, прежде чем вы остановитесь на окончательном варианте.

Срок выполнения задания ― до 21:00 воскресенья, 15 ноября.

Помните, что эти задания будут выполнены лучшим образом, если мы будем искренними и верными самим себе!

Счастливого написания!

xxx

Губы Гермионы скривились в презрительной гримасе от банальности последних строк. Она в раздражении захлопнула книгу и сунула ее обратно в карман. Она не хотела думать о том, что именно она напишет в письме, ― ее чувства к Драко Малфою были слишком неустойчивы, слишком запутаны после того, что произошло прошлой ночью. После десяти минут попыток понять логику закона о трансфигурации она почувствовала движение у входа в школу и подняла голову, чтобы увидеть Малфоя и Нотта, выходящих из огромных дубовых дверей школы во внутренний двор. Она неловко отметила, как их взгляды упали на нее, как изменились выражения их лиц, когда они смотрели на ее, прежде чем свернули в сторону и остановились у стен замка, где были в некоторой степени укрыты от резкого ветра. В последующие минуты она то и дело отрывалась от своей книги, отмечая, что их разговор становится все более оживленным, а Нотт с энтузиазмом жестикулирует руками. Они то и дело продолжали украдкой поглядывать в ее сторону, и это заставило ее с дурным предчувствием подумать, что предметом их бурного обсуждения была она. Вдруг их голоса перешли в крещендо, кульминацией которого стало то, что Нотт бросился прочь от Малфоя, а тот крикнул ему вслед: ― Не смей, мать твою! К ужасу Гермионы, Нотт шел прямо к ней с каменным выражением лица. Она смотрела на него, думая ― надеясь, ― что он, конечно же, пройдет мимо нее. Но, к ее ужасу, он остановился прямо перед ней. ― Грейнджер, ― официально поприветствовал он, в его голосе прозвучали строгие нотки. ― Нам нужно поговорить. Пойдем со мной. Мы будем кормить фестралов. И с этими словами он зашагал прочь от нее, в направлении холма и Запретного леса, явно ожидая, что она последует за ним. Несколько ошеломленная, Гермиона бросила взгляд на Малфоя, чей сердитый взгляд метался между ней и удаляющимся Ноттом, его лицо было искажено страданием, словно он боролся с внутренними противоречиями. Интерес Гермионы разгорался, а теперь разгорелся в пламя, вызывая жгучее любопытство, которого она не испытывала уже несколько недель, а возможно, и месяцев. О чем Нотт мог хотеть поговорить и почему он спорил с Малфоем? Ее всегда интересовали фестралы, было бы очень увлекательно оказаться рядом с ними и покормить их. Приняв решение, она сунула книгу в карман сумки и отправилась вслед за Ноттом. Он был намного выше ее ― даже выше Малфоя, ― так что ей приходилось бежать трусцой, чтобы поспевать за его размашистыми шагами. ― Мы собираемся кормить фестралов? ― неуверенно спросила она, когда они спускались по склону. ― Да. За всю их стремительную прогулку до Запретного леса и визит в холодный сарай Хагрида за кормом Нотт не сказал ей ни слова, несмотря на ее случайные вопросы: ― Ты хотел со мной о чем-то поговорить?.. Где находится стадо фестралов?.. Далеко ли?.. Однако она не слишком наседала на него: она чувствовала в нем непредсказуемую изменчивость, которую не хотела провоцировать. Наконец они добрались до поляны в лесу, где Нотт остановился и поставил ведро с кормом. Гермиона заметила на дальней стороне поляны взрослого и молодого фестралов, которые медленно направлялись к ним. По мере того как они шли, из-за деревьев появлялось все больше волшебных лошадей, которых, несомненно, привлекал запах сырого мяса, исходивший от ведра у их ног. Нотт потянулся вниз и схватил окровавленный стейк, протягивая его фестралам, которые медленно приближались к нему. ― Полумна первой показала тебе фестралов, не так ли? ― тихо спросила Гермиона. Черты лица Нотта смягчились, и он, наконец, сказал удивительно мягким голосом: ― Да. ― Затем, спустя мгновение, он снова заговорил, но уже более будничным тоном: ― Грейнджер, ты слышала о боггарте на защите от темных искусств в прошлом году? Она была ошеломлена случайностью вопроса. ― Нет, ― призналась она. Она все еще избегала узнавать слишком много историй о том, что произошло в замке в прошлом году. Нотт коротко кивнул в знак согласия. ― В начале весеннего семестра Амикус Кэрроу заставил всех нас встретиться лицом к лицу с боггартом. Я указал на то, что боггарты ― это уровень СОВ, но он сказал, что «наши страхи меняются по мере нашего взросления, и всегда полезно продолжать тренироваться». Как оказалось, целью упражнения для Кэрроу было записать индивидуальные страхи каждого ученика. Потому что они вводили новое наказание: ученики должны были быть заперты в подземелье вместе со своими самыми страшными страхами... на столько, на сколько Кэрроу сочтет это необходимым. Гермиону охватил ужас. ― Но что, если... что, если они не смогут воссоздать страх? Например, если это будет высота или что–то метафизическое, например, одиночество? Или неудача ― тихо закончила она про себя. ― Тогда они все-таки обошлись боггартом. Но в любом случае, я хочу сказать, что когда Драко столкнулся со своим боггартом, то тот принял форму двух гробов ― размером со взрослых людей, ― и Дамблдора, стоящего между ними и печально говорившего: ― Это твоя вина, мальчик, не так ли? Помни, что именно наш выбор определяет нас, а не наши способности... Я знал одного юношу, который сделал неправильный выбор... ― Верно... ― сказала Гермиона, обеспокоенная образом боггарта Драко и не понимая, куда клонится разговор. ― В гробах лежали тела Люциуса и Нарциссы Малфой, Грейнджер. ― Нотт бросил кусок мяса в стоящего неподалеку фестрала и повернулся к ней. ― Значит, его самым страшным страхом была смерть родителей? ― Нет. Его самым страшным страхом было то, что они умрут и он будет ответственен за их смерть. ― О. ― Гермиона прокручивала эту информацию в голове, ожидая, пока она уляжется, но по какой-то причине этого не произошло. ― Почему... почему он должен был этого бояться? Нотт поднял брови, словно удивленный ― или не впечатленный ― тем, что она еще не знает ответа на этот вопрос, а затем снова повернулся к крылатым лошадям. ― Потому что с тех пор, как Волдеморт снова восстал на кладбище Литтл-Хэнглтон в год, когда нам исполнилось пятнадцать, было много случаев, когда жизнь родителей Драко оказывалась под угрозой, если Драко не делал или не говорил определенных вещей... и принятие Черной метки было одним из них. И снова Гермиона позволила этой информации промелькнуть в ее голове, сохраняя молчание. ― Пища для размышлений, Грейнджер? ― Да, ― признала она. Любопытство, разгоревшееся еще во дворе, было подогрето тем, что рассказал ей Нотт. У нее было так много вопросов, что она не знала, с чего начать, поэтому следующий вопрос застал врасплох даже ее саму. ― Какое обличие принял твой боггарт? Наступила пауза, после чего Нотт хрипловато ответил: ― Моего отца. Но мой отец жив и здоров. ― То есть больше всего на свете ты боялся собственного отца? ― спросила Гермиона, не сумев скрыть недоумение в голосе. Ей было трудно представить себе эту концепцию ― она глубоко любила собственного отца; родители были тем местом, где она искала безопасность, и она не могла представить их источником страха. Нотт коротко кивнул. ― Да. Знаешь, я никогда во все это не верил. Вся эта чушь о превосходстве чистокровных. ― Он искоса взглянул на Гермиону, но затем его взгляд вернулся к фестралам. ― Многое из этого никогда не имело для меня смысла. А потом, летом после четвертого курса, я пробрался в кабинет отца и раскопал старые бумаги моего деда, Кантанкеруса Нотта. Гермиона знала это имя ― именно этот человек составил список Священных двадцати восьми. ― Я просмотрел его старые научные работы и увидел, как он искажал факты ― искажал и подгонял их под свое собственное фанатичное повествование. И тогда идеология, в которую меня с детства заставляли верить, полностью рухнула. Как волны, разбивающиеся о замок из песка. Если заглянуть достаточно далеко в прошлое, то магглов можно найти почти в каждой волшебной семье из так называемых Священных двадцати восьми. По сути, сама концепция чистокровности ― это ложь, подпитываемая нетерпимостью и предрассудками. Но Мерлин знал, что бы со мной случилось, если бы я высказал хоть что-то из этого вслух. Долгое время мне приходилось притворяться. Смеяться вместе с Драко, когда он называл тебя грязнокровкой. ― Нотт повернулся и снова посмотрел прямо на Гермиону. ― Мне жаль, что я так поступал. ― Его голос был серьезным, а глаза ― искренними. По какой-то причине, возможно, из-за искренности чувств, Гермиона поняла, что может принять извинения. ― Все в порядке... Ты действительно никогда не верил во все это? Нотт покачал головой. ― Но мне было легко в это не верить. Мой отец никогда не давал мне повода уважать его. ― Его голос стал тихим. ― Он давал мне много причин бояться его, но не любить. Поэтому мне было проще отвергнуть убеждения отца. В отличие от Драко. Нервы Гермионы снова напряглись при упоминании имени Малфоя. ― Что ты имеешь в виду? Нотт глубоко вздохнул, как будто собирался начать сложную лекцию, и бросил немного мяса к ногам особенно уродливо выглядящего фестрала. ― Что ты знаешь о семье Малфоев, Грейнджер? Гермиона пожала плечами и попыталась подытожить то, что знала. ― Пожиратели смерти. Или бывшие Пожиратели смерти, ― поправила она себя. ― Отец в Азкабане, мать и сын в настоящее время отбывают наказание с определенными условиями. Большой пафосный дом в Уилтшире. ― Она произнесла эти слова механически, отказываясь на самом деле думать о поместье Малфоев в каких-либо деталях. ― Богатая древняя семья волшебников... Я сдала экзамен? Нотт едва заметно улыбнулся в знак признательности. ― Ты знаешь. У них есть свои недостатки, у Малфоев. Как и у моего отца, они сделали много неправильных решений. Но у них есть то, чего никогда не было у моего отца: способность любить. Говори о них что хочешь, но они всегда заботятся о своих. Нотт снова посмотрел на Гермиону, его взгляд был пронизывающим, как будто то, что он собирался сообщить, было сутью всего разговора. У нее по спине пробежали мурашки. ― Но это уникальный вид любви. Некоторые говорят, что это у Малфоев в крови. Они избирательны в своей любви, но, как только их сердце приглашает кого-то в дом, вольно или невольно, их любовь становится безусловной и невероятно сильной. Подобно Адскому пламени, оно будет гореть ярко и вечно и стремиться уничтожить все, что встает на его пути. Как думаешь, почему Нарцисса Малфой солгала Волдеморту о том, что Поттер был мертв в ночь Битвы? Не потому, что она хотела спасти Поттера или чтобы Волдеморт пал. Она сделала это ради Драко ― ей отчаянно хотелось узнать, жив ли он. Она готова была сделать все что угодно, лишь бы спасти Драко. ― В это не так уж трудно поверить. Любовь матери к своему сыну ― мать Гарри умерла за него. Разве это так уж уникально? ― запротестовала Гермиона, хотя ее голос был тих. Нотт протянул последний кусок мяса одному из мелких фестралов, который, похоже, пропустил большую часть общей трапезы, и продолжил: ― Я хочу сказать, что если кому-то удается проложить путь в его сердце, то Малфой принимает и защищает этого человека безоговорочно. Кто-то мог бы сказать ”собственнически" и "одержимо". ― Много длинных слов, Нотт, но зачем ты мне это рассказываешь? ― спросила Гермиона, чувствуя нарастающее разочарование. Нотт окинул ее оценивающим взглядом. ― Потому что это может быть опасно для получателя, если он невольно воспламеняет эту любовь, не осознавая, что делает. ― Как Крэбб с Адским пламенем в прошлом году? ― Гермиона не удержалась и продолжила метафору. ― Ла-а-адненько. Я все еще не понимаю, почему ты мне это рассказываешь. Значит, будущие подружки и потенциальная жена Малфоя будут задушены его сильной любовью. Хорошо. Отлично. Какая удача. Нотт снова искоса взглянул на нее, слегка нахмурившись, как будто не был уверен, что она намеренно тупит. ― Самая яркая ведьма своего возраста, но ты этого не понимаешь, верно? Мысли путались у нее в голове, пытаясь выстроить осмысленную картину. Она за что-то ухватилась, но это казалось неправдоподобным. Нелепым. ― Ты же не хочешь сказать, что эта любовь Малфоя направлена на меня? ― Она недоверчиво рассмеялась. ― Малфой ненавидит меня, Нотт. Это противоположность любви. ― Противоположность любви ― это безразличие, Грейнджер. И то, что Драко был равнодушен к тебе, определенно не выглядело как то, что я видел прошлой ночью. Пока Гермиона возмущалась словами Нотта и тем, что они могли означать, он наклонился и поднял теперь уже пустое ведро. Он сделал несколько шагов прочь с поляны, но, не дойдя до деревьев, остановился и повернулся к ней. ― Я сказал, что такая любовь может быть опасной для получателя. Она также может быть болезненной для того, кто ее дарит, если его неправильно понять, направить или не ответить взаимностью. И хотя я знаю, что ты этого не видишь, Драко уже получил свою долю боли. Так что просто следи за тем, с каким огнем ты играешь, Грейнджер. Даже с твоим признанным талантом, я не уверен, что ты сможешь потушить пламя.

_______________

Драко ждал ― или, скорее, оттягивал ― целых две недели, вплоть до вечера крайнего срока, прежде чем попытался встретиться лицом к лицу с воплощением дерьма, которое было его третьим идиотским заданием по терапии. Две недели, в течение которых он избегал Грейнджер ― избегал даже встретиться с ней взглядом. Две недели, в течение которых он расспрашивал Тео о том, о чем он разговаривал с Грейнджер в Запретном лесу, и в течение которых Тео неопределенно отвечал что-то вроде "предупредил её быть осторожной" и "проследил, чтобы она не причинила ему боль". Причинить ему боль, черт возьми, как будто она могла это сделать, как будто ему есть дело до того, что она сделает. И вообще, было очевидно, что Грейнджер по-прежнему презирает его до глубины души. Это было очевидно из ее замечательного монолога в ночь бала. Оглядываясь назад, он понимал, что ему, вероятно, не следовало предлагать танцевать сальсу. Но, танцуя таким образом, он чувствовал себя самим собой, и его холодная наружность понемногу таяла. И он подумал, что это могло пойти им на пользу, подумал, что это как раз в духе этой дурацкой терапии ― подбора подходящих заданий. Он и не предполагал, что его сдержанность настолько растает... Он и раньше танцевал бесчисленное количество раз, не становясь таким... интимным со своими партнерами. Но как бы то ни было, ему действительно нужно было написать это письмо ― до окончания срока оставалось несколько часов, а через полчаса у него была тренировка по квиддичу. Сам он так и не получил письма от Грейнджер. Он предположил, что, возможно, она поступает так же, как и он, и тянет до последней минуты. Он не переставал надеяться, что, возможно, она отказалась от задания, но от Алетеи ничего не было слышно, и ему оставалось предположить, что это отвратительное, ужасное дело все еще продолжается. ― Что, черт возьми, не так с этим пером? ― разочарованно воскликнул Драко, когда очередная попытка написать письмо привела к тому, что его надпись исчезла, как только чернила касались страницы. Блейз, единственный человек в их комнате, посмотрел на него с выражением доброжелательного любопытства на лице. ― Запомни: ты должен писать правду, иначе чернила не закрепятся. ― Я пишу чертову правду, ― проворчал Драко и принялся набрасывать, наверное, уже десятую попытку написать это дурацкое послание. Дорогая Гермиона, Уфф. Нет, это было неправильно. Он вырвал страницу и со злостью смял ее в клубок, отбросив как можно дальше от себя. Дорогая Грейнджер, Агрх. Нет, это тоже было неправильно. Он нацарапал слова с такой яростью, что страница порвалась. Грейнджер, Вот. Правильно. Хорошо. Уже лучше. Итак, чего же он хотел пожелать относительно себя и этой сумасшедшей, чертовски раздражающей всезнайки? Я желаю, чтобы этот год в Хогвартсе пролетел как можно быстрее, чтобы нам больше никогда не приходилось встречаться. Драко с нарастающим раздражением и недоверием наблюдал, как слова исчезают у него на глазах. ― Как, черт возьми, это может быть ложью? ― воскликнул Драко, швырнув Связующую книгу через всю комнату. Она ударилась о деревянную каминную полку и с громким стуком упала на пол. Блейз снова поднял глаза, на этот раз с чуть большей тревогой на лице. ― Творческий кризис ― это самое страшное, ― сказал он со знанием дела, словно умудренный опытом романист. ― Может, напиши что-нибудь для начала. Закрой глаза, представь Грейнджер и все, что ты о ней думаешь и чувствуешь. ― Блейз демонстративно закрыл глаза и сел, скрестив ноги, положив руки ладонями вверх на колени, похожий на какого-то абсурдного буддийского гуру. ― В потом просто напиши все, что придет тебе в голову. Не обязательно отправлять именно эту версию. Это просто поможет тебе преодолеть скованность, даст тебе что-то, с чем можно работать. Драко, не зная, что еще можно сделать, решил попробовать то, что посоветовал Блейз. Закрыв глаза, он выкинул из головы Блейза, комнату, даже дурацкое задание и, к своему большому нежеланию, сосредоточился на Гермионе Грейнджер. Воспоминания и эмоции пронеслись в голове: ее раздражающий голос всезнайки, когда она бесчисленное количество раз поправляла его на уроках в первые годы обучения... когда он впервые назвал ее «грязнокровкой», и как сморщилось ее лицо, когда она отвернулась от него, чтобы скрыть слезы... как он продолжал делать это, несмотря ни на что, и как его друзья присоединялись к нему... как он жаловался на нее Пэнси до такой степени, что его девушка однажды сорвалась и ответила: ― Ты, кажется, проводишь больше времени, думая о Гермионе Грейнджер, чем обо мне! Как погас огонек в ее глазах... за исключением тех случаев, когда он провоцировал ее, за исключением тех случаев, когда он целовал ее и прикасался к ней... ощущение их тел, когда они соприкасались, танцуя... ощущение ее губ и кожи... Он открыл глаза и, не задумываясь о том, что делает, стал писать в своей Связующей книге. Слова лились из него потоком ― он не смог бы остановить их, даже если бы захотел. Он даже не вполне осознавал, что пишет, словно его контролировала какая-то странная форма Империуса. Когда он закончил, то с удивлением уставился на написанное. Еще больше его поразило то, что чернила остались на странице, твердые и непоколебимые, жирные и темные: Грейнджер, Я скажу тебе, чего я, черт возьми, хочу. Я хочу целовать тебя до тех пор, пока на твоих губах не появятся синяки и припухлости. Я хочу увидеть, какой влажной и сочащейся может стать твоя киска. Затем я хочу попробовать ее на вкус. Поласкать ее. Пососать ее. Я хочу, чтобы ты была беспомощной и распутной подо мной, пока я буду трахать твою маленькую чопорную киску, пока ты не сможешь ходить. Я хочу видеть, как ты будешь дрожать, когда я заставляю тебя кончить так сильно, что ты забудешь свое собственное имя. И все это время я хочу слышать, как ты хнычешь, стонешь и выкрикиваешь мое имя, умоляя о большем. Потому что ты будешь хотеть большего. Но хуже всего то, что я ненавижу себя за то, что вообще хочу всего этого. Малфой. На мгновение он почувствовал, как на него опустилась тишина и спокойствие, как будто вывести слова из головы на страницу было чем-то вроде освобождения ― катарсисом. Затем он недоверчиво рассмеялся при мысли об отправке этого письма Грейнджер. Он схватил страницу, на которой писал, и яростно вырвал ее из книги. Он уже собирался скомкать ее и испепелить, но что-то остановило его. Что-то в грубости слов ― ладно, может быть, в их честности ― говорило о том, что он не хотел их уничтожать. Во всяком случае, не сейчас. Поэтому он осторожно помахал страницей в воздухе, чтобы чернила высохли, аккуратно сложил ее и положил на прикроватную тумбочку вместе с другими вырванными и смятыми страницами из своей книги. К счастью, слова текли из него сами собой, и он достал перо и продолжил писать, пока они не выветрились из его памяти: Грейнджер, Ты спрашивала меня, остались ли пятна крови на полу в моей гостиной. Нет, не остались ― несмотря на то, что в той комнате было пролито очень много крови, Грейнджер. Однажды мне пришлось опуститься перед ним на колени, и я помню, как кровь просачивалась сквозь коленки моих брюк, липкая и теплая, потому что из тела, лежащего в нескольких футах от меня, все еще текла кровь. На моем полу больше нет пятен крови, но это не значит, что я не помню того, что там происходило. Итак, чего же я желаю для тебя? Вот несколько вещей... Слова снова полились из него, но на этот раз это были совсем другие слова, с другим чувством. Когда он наконец закончил вторую версию письма, то почувствовал странную усталость, как будто он заглянул внутрь себя, схватил свою душу и превратил ее в буквы и слова на странице. Он перечитывал его, заменяя одни слова другими, вычеркивая целые фразы и переставляя предложения, пока, наконец, не почувствовал себя довольным. Таким довольным, каким он, вероятно, никогда не будет. И книга, похоже, тоже была довольна, потому что слова оставались на странице, казалось, господствуя и не исчезая, заявляя о своей правдивости. Он снова вырвал страницу, на этот раз более аккуратно, и слегка помахал ею в воздухе, а затем сложил пополам, раздумывая, отправить ли ее в конверте или свернуть в свиток и запечатать. Но, прежде чем он успел принять решение, в комнату ворвался Пьюси. ― Ребята! Я только что узнал, что гриффиндорцы планируют провести тренировку сегодня вечером. Прямо сейчас! Говорят, что они уже забронировали поле ― но клянусь, я сделал это раньше! Мы должны идти сейчас же, иначе эти мелкие ублюдки доберутся туда раньше нас! Они постоянно крадут у нас время тренировок в этом семестре ― мне кажется, что они делают это специально! Мысль о том, что гриффиндорцы снова могут украсть их тренировку, подтолкнула Драко к действию. Он сложил письмо пополам и бросил его на прикроватную тумбочку, после чего вскочил с кровати и поспешно натянул на себя экипировку для квиддича. Он отнесет письмо Грейнджер после тренировки ― время еще будет. Тренировка была нешуточной. Новая команда все еще пыталась привыкнуть друг к другу, а новые загонщики и охотники, казалось, постоянно враждовали друг с другом. Вернувшись с тренировки, Драко был настолько полон разочарования и размышлений о слабом прогрессе и мелких разногласиях, что забыл о глупом задании с письмом, пока, приняв слишком долгий душ, не увидел сложенное письмо на прикроватной тумбочке. В тревоге он бросился к часам. Минутная стрелка показывала без десяти минут девять. Блядь. Чертова гребаная задница. Он действительно не хотел пропустить крайний срок выполнения этого задания; он не хотел давать Алетее повода критиковать его в ее письме в Визенгамот по окончании семестра. Однако он до сих пор не получил письма от Грейнджер... но это было другое дело ― для нее все было по-другому. Он схватил сложенное письмо, сунул его в лежащий рядом конверт и выскочил в гостиную в одном лишь полотенце на талии. Даже в своем паническом состоянии он сохранил достаточно самообладания, чтобы понимать, что не может вот так носиться по коридорам Хогвартса в поисках Грейнджер. Блейз все еще был в душе, а Тео нигде не было видно ― вероятно, он был где-то с Лавгуд, без сомнения. Его взгляд остановился на первокурснике, который сидел за соседним столом и хмуро листал страницы «Зельеварения для начинающих». ― Эй, ты, ― властно окликнул его Драко. Мальчик поднял голову: ― Да? ― Как тебя зовут? ― Селвин. Эдди Селвин. ― Ты знаешь, кто такая Гермиона Грейнджер? Эдди усмехнулся. Похоже, он был на правильном факультете. ― Конечно, знаю, кто такая Гермиона Грейнджер. Драко подошел к нему. ― Хорошо. Потому что я хочу, чтобы ты нашел ее как можно быстрее ― до девяти часов ― и передал ей это. Сначала попробуй зайти в библиотеку, а если ее там не окажется, то в башню Гриффиндора. А если ее и там не окажется, тогда обыщи весь замок, пока не найдешь ее, понял? ― Драко протянул письмо, когда Эдди поднялся на ноги. ― И что я получу взамен? ― Эдди взял у него конверт и с любопытством посмотрел на него. Драко окинул его оценивающим взглядом. Да, он определенно был на правильном факультете. ― Я дам тебе пятьдесят сиклей, если ты доставишь его ей до девяти. Эдди презрительно скривился. ― Мне не нужны твои сикли. Драко вспомнил фамилию мальчика ― Селвин ― и понял, что они, скорее всего, ему действительно не нужны. ― Ладно. Тогда я сделаю твою домашку по зельям, с чем у тебя, похоже, проблемы. Эдди лукаво улыбнулся. ― Договорились. ― И не вздумай открывать его. Ты все равно не сможешь ничего прочитать ― для тебя это будет выглядеть как пустая страница. А теперь поторопись, мать твою. У тебя осталось восемь минут. Мальчик шутливо отсалютовал ему, прежде чем выбежать из комнаты. С облегчением вздохнув, Драко повернулся и зашагал обратно в комнату. Добрых двадцать минут спустя, после того как Драко оделся и Эдди доложил, что доставил письмо Грейнджер в библиотеку, и даже убедился, как она его открыла, Драко принялся выбрасывать многочисленные клочки пергамента, оставшиеся после написания письма. При этом он заметил еще одну аккуратно сложенную страницу из книги, невинно лежащую на прикроватной тумбочке. Его сердце бешено заколотилось в груди, когда он понял, что это могла быть за страница. Он резко потянулся за ней и развернул бумагу так резко, что она чуть не разорвалась пополам. Нет. НЕТ. Его взгляд беспорядочно скользил по написанным там словам: Грейнджер, Ты спрашивала меня, остались ли пятна крови на полу в моей гостиной. Нет, не остались ― несмотря на то, что в той комнате было пролито очень много крови, Грейнджер... Он зашарил по кровати, моля Бога, чтобы его рука нащупала еще один сложенный лист бумаги из Связующей книги. Но там ничего не было. Нет, нет, нет, НЕТ, НЕТ. Потому что письмо, которое он сейчас держал в руке, было тем самым письмом, которое должно было лежать в конверте, который забрал Эдди, в конверте, который Грейнджер сейчас получила. И если этого письма не было в том конверте, это означало, что в конверте было другое ― откровенное, нелегально-непристойное чертовое письмо. Колени Драко внезапно стали ватными. Ноги подкосились, и он рухнул на кровать. Он сидел, застыв в шоке, и думал, сколько времени потребуется Грейнджер, чтобы подать на него заявление о сексуальном домогательстве и вызвать к нему авроров.