Искупление

"Те, кого видели танцующими, казались безумными тем, кто не мог слышать музыку".

― Friedrich Nietzsche 

Забыли, каково это ― проиграть / Свободу и право выбора / Какой шаг сделать / Когда мы идем по этой жизни / Вещи могут стать немного искаженными временами / Но мы знаем, когда это верно... / Мы найдем место, которому мы принадлежим / Мы сияли в темноте / Держась вместе / Так же, как дети Солнца

― Children of the Sun, Feeder. 

_______________

Гермиона начала понимать, что есть нечто соблазнительное в том, чтобы не делать того, чего от тебя ожидают другие. Она осознавала, насколько удушающим был груз чужих ожиданий. От нее всегда ждали рациональности, рассудительности, "правильных" поступков, "правильных" решений, превосходства во всем, что от нее требовалось... Но за последние несколько недель она начала думать, что, возможно, Пэнси была права ― может быть, ей нужно перестать жертвовать своими желаниями и потребностями, потому что они не соответствуют тому, чего от нее ожидают другие люди. Принять приглашение Пэнси на вечеринку Слизерина оказалось довольно раскрепощающе. Ей всегда было интересно, каково это ― смотреть из окон гостиной в глубины Черного озера. Она всегда жалела, что не смогла прийти с Гарри и Роном на втором курсе, потому что испортила свое оборотное зелье из-за дурацкой кошачьей шерсти. Она не сказала никому из гриффиндорцев о том, что собирается пойти на вечеринку ― не хотела иметь дело с вопросами и драмой, ― и Парвати тоже хранила молчание. Как будто у них двоих было негласное соглашение о том, что они не будут говорить о своих совместных походах в гостиную Слизерина. Она многое слышала об экстазисе, и идея погрузиться в блаженное забытье была слишком заманчивой. Поэтому, когда Пэнси украдкой помахала перед ней флаконом, она решила попробовать. Прежняя Гермиона никогда бы так не поступила; прежняя Гермиона обдумала бы все возможные последствия, возможно, изучила бы краткосрочные и долгосрочные эффекты зелья, а потом решила бы отказаться от него. Но оно оправдало свою репутацию. Она смутно помнила, что происходило, пока она была под кайфом, включая прогулку с Малфоем обратно в Гриффиндорскую башню. Но в основном, однако, она помнила, что находилась в состоянии блаженной эйфории. Однако отходняк был просто ужасающим. Весь следующий день она провалялась в черной пустоте, близкой к отчаянию, ее внутренности были словно налиты свинцом, а зрение искажало формы и пугало ее. Джинни и Парвати то и дело крутились возле ее кровати, выглядя обеспокоенными, но ей только и удавалось объяснить, что она заболела, попросить задернуть шторы и оставить ее в покое. К утру понедельника недомогание, к счастью, немного утихло, но мозг словно раскололся пополам, и она никак не могла справиться с домашним заданием по защите от темных искусств до урока. Было довольно интересно наблюдать за реакцией других людей ― за тем, как она в очередной раз противоречила их ожиданиям. Тот чертов поцелуй с Малфоем в кабинете прорицаний был сродни экстазису. Ей нравилось теряться в моменте, но с последствиями было трудно справиться. Она знала, что не должна была целовать его, не должна была чувствовать себя так, как чувствовала, когда его губы касались ее губ, а руки гладили ее бедра ― все это было неправильно. Последние недели она колебалась между решимостью, что подобное больше никогда не повторится, и новой, безрассудной частью ее личности, которую не волновало, что могут подумать другие... частью ее личности, которая хотела, чтобы это произошло снова.

_______________

В воскресенье вечером, через пару недель после вечеринки Слизерина, Гарри уселся напротив нее за столом в гостиной, где Гермиона корпела над домашним заданием по трансфигурации. ― Привет, Гермиона, ― сказал он. Наигранная жизнерадостность его голоса мгновенно заставила ее насторожиться. ― Привет, ― ответила она, нахмурив брови и подняв на него глаза. ― Ну... как дела? ― спросил Гарри, ерзая на своем месте, чтобы устроиться поудобнее. Гермиона нахмурилась еще сильнее. ― Хорошо, ― осторожно ответила она. ― А ты как? ― О, спасибо, все хорошо! Дела с квиддичем идут действительно хорошо в этом году ― у нас новая отличная команда... хотя... не говори ей, но... ― Гарри помрачнел. ― Джинни определенно лучше меня. В квиддиче. В смысле, намного лучше... А уроки... ну... ЖАБА довольно жесткая, не находишь? ― Наверное... ― уныло сказала Гермиона. ― Тебе нужна помощь с чем-то? ― О, нет, нет, все в порядке! Я просто хотел узнать, как у тебя дела? Ты всегда справлялась со своей домашкой, но с учетом того, что ЖАБА ― это так сложно, я просто подумал, справляешься ли ты в этом году? В Гермионе зародились подозрения. Неужели до него дошли какие-то слухи? ― Да, конечно. Я немного приболела на выходных, из-за чего немного отстала с домашними заданиями... но сейчас я почти все наверстала. В его глазах мелькнуло облегчение. ― О, ладно. Отлично!.. Я заметил, что ты не появляешься по вечерам? Занимаешься чем-нибудь интересным? Клубок подозрений натянулся еще туже. Слышал ли Гарри о том, что она ходила на вечеринку Слизерина? Что ж, наверное, не было смысла лгать об этом. ― Я была на... встрече... в гостиной Слизерина в прошлые выходные. ― Она постаралась, чтобы ее голос звучал непринужденно. Гарри, естественно, опешил, но что-то в его выражении лица заставило Гермиону предположить, что эта информация не была для него совершенно новой. ― В гостиной Слизерина? С какой стати тебе проводить там вечера? Гермиона пожала плечами, сдерживая вздох разочарования. Оправдывать свои действия было утомительно. ― Пэнси Паркинсон пригласила меня... и я всегда хотела посмотреть, как выглядит Черное озеро оттуда, так что... ― Ее голос прервался в неловком молчании. ― И как все прошло? ― Взгляд Гарри стал нехарактерно острым. ― Все было в порядке... я играла в карты, а потом... вернулась сюда. ― Это не было ложью, но она знала, что опустила целый кусок примерно в середине вечера. Гарри выглядел обеспокоенным, но, очевидно, не знал, что еще сказать по этому поводу, потому что затем он сменил тему. ― Ладно… эм… Я хотел спросить, не хочешь ли ты прогуляться со мной? Может быть, завтра днем, перед ужином? Я подумал, мы могли бы вместе сходить к Хагриду? Он сказал, что не видел тебя с начала семестра... говорит, что скучает по тебе... это было бы как в старые добрые времена... только без Рона, конечно... В сердце Гермионы что-то екнуло. ― О нет, даже не знаю ― думаю, у меня будет слишком много домашней работы... Она скучала по Хагриду, но визит к нему вызвал бы слишком много болезненных воспоминаний ― не болезненных самих по себе, а болезненных потому, что они напомнили бы ей о том, насколько все изменилось по сравнению с теми временами, когда она приходила в хижину Хагрида вместе с Гарри и Роном и они втроем пили его чай и из вежливости пытались запивать им каменные лепешки. ― Ну... хорошо, ладно... ― Гарри запнулся. Он посмотрел в сторону, где сидел Невилл, потом снова на нее и сказал уже тише: ― Как продвигаются ваши занятия с Алетеей? Вопрос застал Гермиону врасплох. Хотя теперь было очевидно, кто ходил на приемы к Алетее, никто на самом деле не рассказывал подробно о своих сеансах. ― Хорошо... ну... то есть, нормально... ― Она не была уверена, как подвести итог своим сеансам с Алетеей, как выразить то, как они «проходят». Они освоили то, что Алетея называла «техникой заземления». Затем они обсудили, что Гермиона могла бы сделать, чтобы попытаться «больше соприкоснуться со своим телом и настоящим моментом», чтобы попытаться уменьшить чувство диссоциации или «дереализации» ― еще одно слово, которое использовала Алетея. На своей недавней сессии Алетея предположила, что было бы полезно поговорить о ее родителях... ― А ты, Гарри? ― Гермиона искренне надеялась, что его сеансы проходят хорошо, она действительно надеялась, но мысль о том, что он будет подробно рассказывать ей о страданиях, которые он, возможно, прорабатывает, вызвала у Гермионы внезапное чувство удушья. К ее облегчению, Гарри был краток. ― О, да, тоже неплохо. Она милая, правда? Гермиона улыбнулась. ― Наверное. Снова повисло неловкое молчание. ― Странно, не правда ли, учиться в этом году? Не нужно постоянно беспокоиться о появлении темного волшебника. Я имею в виду, это здорово ― когда все нормально, но... и странно... ― Да, верно... ― согласилась Гермиона, наконец-то почувствовав родство с ним. Она поняла, что они больше не делали этого ― не разговаривали как следует о том, что они на самом деле чувствуют. Большинство разговоров, которые она вела с кем-либо, были мимолетными и поверхностными ― о новой прическе Ромильды Вейн, о предположениях относительно сексуальной ориентации Баттерсби, о том, что кто-то интересуется о домашнем задании, с которым у них проблемы. Когда не осталось экзистенциального кризиса, вызванного неминуемой войной и возможной смертью, все остальное казалось бесполезным... тривиальным. Она никогда не проявляла особого интереса к тому, что говорили другие, ― все казалось ей тусклым, серым, монохромным. Кроме того, она все больше осознавала, что ее мозг стал работать медленнее, что ее разговоры не были остроумными или колкими, что она никогда не чувствовала, что может сказать что-то очень интересное. Так почему же Гарри настаивал на этой... «беседе», было непонятно... возможно, что-то было не так. ― Гарри, ты в порядке... я серьезно. ― Да! Да, я в порядке! А ты? Теперь казалось, что разговор идет по кругу. ― В порядке, Гарри. Отлично. Что ж... если все в порядке, мне нужно вернуться к домашней работе... ― Верно. Да. Конечно. Рад, что с тобой все в порядке. Она неуверенно улыбнулась ему, затем опустила глаза и продолжила делать какие-то пометки, прекрасно понимая, что Гарри не сдвинулся с места. Через несколько мгновений она снова подняла на него глаза и увидела, что он задумчиво смотрит на нее. ― Гермиона, ― снова начал он. ― Что значит ― церебральный? ― Церебральный? ― Да. Гермиона попыталась собраться с мыслями, чтобы сформулировать свой ответ. ― Слово «церебральный» относится к мозгу. Церебральная деятельность требует тщательного обдумывания или умственных усилий. Церебральный человек ― это тот, кто много думает. Кто рационален, интеллектуален, аналитичен. Так что... полагаю, некоторые люди могли бы сказать, что я церебральный человек. ― Или была такой раньше, подумала она про себя. ― Почему ты спрашиваешь? Гарри пренебрежительно покачал головой. ― Да так. Просто кое-кто сказал мне нечто несколько дней назад... Прежде чем Гарри успел продолжить, их обоих отвлекло что-то мелькнувшее в сумке у ее ног ― это была ее Связующая книга. Гермиона бросилась доставать ее и с трепетом перелистывала страницы: часть ее желания заключалась в том, чтобы полностью игнорировать книгу, в то время как другая часть хотела открыть ее и приступить к следующему заданию как можно быстрее, словно содрав пластырь. По крайней мере, теперь была очередь Малфоя решать, чем им заняться, и ей не нужно было брать на себя ответственность за это. Она слышала множество восклицаний, шуток и намеков, когда ученики, получившие Связующие книги, читали о следующем задании. Через несколько минут Джинни поспешила к ним, чтобы сообщить, что Забини предложил им полетать. Гарри воспринял эту новость со смесью облегчения и замешательства. Затем в книге Гермионы появилась надпись: ДМ: Итак, на этот раз моя очередь принимать решение, верно? Гермиона не успела написать ответ, как его каракули появились снова: ДМ: Ты танцуешь, Грейнджер? Я имею в виду официальные танцы с партнером? ГГ: Нет, ― написала она, агрессивно водя пером по странице. Если не считать Святочного бала, Гермиона не так уж часто танцевала с партнером. Она чувствовала себя гораздо комфортнее, раскачиваясь и подпрыгивая в углу танцпола. Мысль о том, чтобы заняться с Малфоем чем-то таким... интимным, но в то же время требующим определенного уровня мастерства и координации, заставляла ее чувствовать себя неловко. ДМ: Тогда я научу тебя танцевать сальсу. Желудок Гермионы скрутило с такой силой, что она подумала, что ее вот-вот вырвет.

_______________

Они договорились встретиться в следующее воскресенье в старом классе прорицаний. По крайней мере, там их никто не потревожит ― мысль о том, что кто-то может заглянуть к ним, пока она, спотыкаясь, пытается научиться танцевать сальсу, заставила Гермиону съежиться до глубины души. Ей так не понравилась идея о танцах в качестве их "физического занятия", что она уже подумывала высказать свои возражения Малфою и настоять на том, чтобы они занялись чем-нибудь другим. Но она не могла придумать альтернативу, а спорить с ним у нее не было сил. Поэтому она решила, что просто улыбнется, стерпит это и покончит с заданием как можно скорее. Она старалась не думать о том, каково это ― снова остаться с ним наедине, наедине впервые с тех пор, как она терялась в его поцелуях... Когда она вошла, он уже был там, стоя посреди комнаты и засунув руки в карманы. Она заметила, что он поставил в углу граммофон и убрал подушки, низкие столики и табуретки в сторону, так что в комнате остался чистый и широкий деревянный пол. ― Грейнджер, ― поприветствовал он ее. Она ничего не ответила, лишь отрывисто кивнула и улыбнулась больше похожей на гримасу улыбкой, прежде чем поставить свою сумку в углу комнаты. ― Значит, ты раньше не часто танцевала с партнером? ― спросил он непринужденно. Похоже, они собирались притвориться, что того, что произошло в прошлый раз в этой комнате, не было, и Гермиону это вполне устраивало. Более чем устраивало. Это было легко. Несмотря на то, что, глядя на его лицо, она вспоминала лишь его губы, целующие ее, а глядя на его тело, вспоминала лишь ощущение его рук, поглаживающих ее ногу, тепло его дыхания на ее коже... ― Грейнджер? ― спросил Малфой, и Гермиона поняла, что прошло уже несколько мгновений с тех пор, как он задал свой вопрос, а она просто стояла и смотрела на него отсутствующим взглядом. ― Ты уже спрашивал меня об этом, ― голос прозвучал резче, чем она намеревалась. ― Нет. За исключением Святочного бала, нет. Откуда, черт возьми, ты вообще знаешь, как танцевать сальсу? ― Она знала, что сальса распространена как в магическом, так и в маггловском мире, но была удивлена, что Малфой выбрал для задания именно этот танец. Его губы дрогнули в улыбке, как будто ее волнение его забавляло. ― В детстве я научился многим официальным партнерским танцам. Потом одна из кузин Пэнси из Нью-Йорка научила нескольких из нас танцевать сальсу, когда приезжала летом, ― пожал плечами Малфой. ― Мне всегда нравилось, что это нечто среднее между официальными танцами ― потому что ты в какой-то степени следуешь шагам ― и чем-то более... свободным... Гермиона нахмурилась, переваривая новую информацию о Малфое. ― Верно, ― только и смогла сказать она. После неловкой паузы Малфой шагнул вперед. ― Хорошо. Что ж, ― беззаботно сказал он. ― Сначала мы выучим основные движения. Если ты встанешь здесь... Он жестом указал на полметра перед собой, и Гермиона повиновалась, одновременно содрогаясь от мысли, что снова окажется так близко к нему. ― В сальсе восемь счетов. Четвертый и восьмой ― паузы, поэтому мы не делаем шагов на этот счет. Мы начинаем с так называемой «нейтральной позиции». Затем тот, кто ведет, делает шаг вперед левой ногой ― раз ― поднимает правую ногу и делает шаг туда же ― два ― назад левой ногой ― три... ― Гермиона наблюдала за тем, как Драко медленно переставляет ноги, демонстрируя движения. ― Тот, кого ведут, делает те же шаги, только в зеркальном отражении. Так что... ― Малфой повернулся так, что оказался рядом с Гермионой, в том же направлении. ― Отведи правую ногу назад на первый счет... Гермиона как могла следовала его указаниям. Она была так сосредоточена на том, чтобы сделать все правильно, что осознавала, что ее тело скованно и неуклюже. ― Отлично! ― воскликнул Малфой после того, как они несколько раз проделали восемь основных шагов. Гермиона едва успела выразить свое удивление по поводу его явного энтузиазма и отсутствия насмешек, как он снова повернулся к ней лицом и, взяв ее правую руку в свою, положил другую на ее спину, как раз между лопатками. Она почувствовала, как по ней разливается приятное тепло. ― Положи левую руку мне на плечо, ― распорядился он. ― Давай попробуем сделать шаги вместе. Гермиона неуверенно положила руку ему на плечо. Она чувствовала его запах, когда он был так близко. Это был успокаивающий запах ― такой же, как у его джемпера, который она по необъяснимой причине хранила под подушкой. ― Один... ― начал Малфой, делая шаг вперед. Она неловко последовала за ним, повторяя его движения, и почувствовала облегчение, когда ей удалось сделать это правильно и не наступить ему на обувь. ― Хорошо, ― констатировал он. ― Теперь перейдем к другим движениям... Она слушала и усваивалась, пока он объяснял ей "поворот направо" и "перекрещивание туловища". Ее напряжение немного спало, когда она не ошиблась ― она не хотела давать ему повод высмеивать ее. ― Ладно, попробуем теперь под музыку. ― Он достал из кармана свою палочку, направил ее на граммофон, и комната наполнилась быстрой, бодрой мелодией. Как ни странно, под музыку ей становилось все труднее двигаться ― громкие ритмы и живые гармонии мешали сосредоточиться на правильных движениях. Когда она ошиблась с правым поворотом, Малфой посоветовал: ― Просто постарайся немного расслабиться ― позволь своему телу двигаться естественно. ― Я расслаблена, ― солгала она сквозь стиснутые зубы. ― Хорошо, но ты продолжаешь инициировать шаги. Я вижу, что ты слишком много думаешь. Я мужчина ― ты должна доверять мне, чтобы я вел, а тебе нужно лишь следовать за мной. Она рассмеялась. ― Довериться тебе? Ну, думаю, это как раз наша проблема, ― не удержавшись, выпалила она. Его лицо, которое до этого момента было приятно оживленным, вдруг стало холодным и замкнутым. ― Ладно. Справедливое замечание, ― тихо сказал он, прежде чем снова начать танцевать. Гермиона нехотя позволила ему повести себя. ― И почему мужчина должен вести и инициировать все, а девушка ― женщина ― должна просто следовать за ним? ― продолжала она, пока он кружил ее по комнате. Она понимала, что выплескивает свою нервозность в словесную атаку, но все равно продолжала. ― Это так патриархально, так чертовски типично, со всеми этими партнерскими танцами, это просто отражение шовинистических ценностей... ― Грейнджер, ― перебил он, резко прекратив танец, что означало, что у нее не было другого выбора, кроме как остановиться тоже. ― Разве в инструкциях к этому заданию было написано «обсудить гендерную политику»? ― Нет, ― угрюмо ответила она, когда он взмахнул палочкой, чтобы песня заиграла с самого начала. ― Именно. Просто постарайся сосредоточиться на музыке и ощущениях своего тела. Позволь своему телу двигаться естественно в такт. Постарайся не думать об этом слишком много и не предугадывать мой следующий шаг. Он был таким покровительственным! Хотя она заметила, что, когда у них все получалось, она испытывала приятное чувство удовлетворения. Поэтому, когда они снова начали танцевать, она старалась поступать так, как он советовал, ― сосредоточиться на музыке, на ритме и на том, как ее тело движется вместе с ним. Попытаться отпустить ту часть своего сознания, которая постоянно думала, металась, предвкушая, что он может сделать дальше... И переломный момент наступил ― примерно на середине песни, ― когда она поняла это. Как будто музыка лилась сквозь нее, и она плыла вместе с ней, как будто они с Малфоем двигались вместе на каком-то непроизносимом языке... когда он нежно прикасался к ее телу, мягко указывая, куда ей нужно двигаться. Ее сердце заколотилось, но это было приятно, с каким-то возбуждением, и она даже издала несколько смешков... Они продолжали танцевать, плавно переходя к следующей песне, а затем и к следующей, и Малфой время от времени показывал новые движения, которые она легко подхватывала. По мере того, как они продолжали, настроение сменилось с веселого на интимное: их тела то сближались, то отдалялись друг от друга в чувственном, манящем притяжении. ― Хорошо... ― услышала она в какой-то момент бормотание Малфоя. ― Очень хорошо... Он закружил ее, отводя от себя, заставляя повернуться, а затем снова нежно притянул к себе. Она выгнулась, прислонившись спиной к его груди, слегка наклонила шею набок, а голову положила ему на плечо. Она чувствовала исходящий от него жар, но он не предпринял никаких дальнейших действий, и это означало, что она осталась на месте, ее грудь быстро поднималась и опускалась, пока она пыталась отдышаться. Он переместил ее левую руку так, что обе их левые ладони слегка обвились вокруг ее талии. ― Я не уверен, как называется это движение... ― тихо сказал он, обдав ее ухо теплым дыханием. Он взял ее правую руку в свои ладони, отводя ее руку по дуге в сторону от их тел и обратно, так что ее предплечье уперлось в его плечо. ― Оставь руку здесь. ― Его голос был мягким, но властным. Его пальцы легко прошлись по ее руке, обжигая кожу и заставляя ее нервы пульсировать. Ее тело напряглось в ответ на то, что он заставлял ее чувствовать. В голове снова зазвенели тревожные колокольчики, призывающие ее держаться подальше от него, но другая ее часть не желала ничего другого, кроме как раствориться в его прикосновениях. ― Хорошая девочка, ― хрипло прошептал он, посылая по ее телу теплую и соблазнительную дрожь. ― Наклони голову еще немного влево. Ее веки дрогнули и закрылись, когда она повиновалась ему. Его дыхание пробежало по ее шее, левая рука крепко обхватила ее талию, притягивая еще теснее к себе, в то время как правая скользнула по ее правой руке, к талии, и снова поднялась. Было так приятно чувствовать, как его тело, крепкое и сильное, прижимается к ней. Ей казалось, что они больше не танцуют. Или, по крайней мере, это был совсем другой вид танца. ― Я думал, ты вернешь мне мой джемпер сегодня, ― прошептал он ей на ухо. Сердце заколотилось, когда она вспомнила, как проснулась ночью после вечеринки Слизерина, все еще одетая в зеленую, цвета мха шерсть. Она молчала, пытаясь сообразить, что сказать. ― Есть какая-то особая причина, почему ты хранишь его? ― Его дыхание было едва слышным и непривычно дразнящим. Это было так непохоже на него ― весь этот причудливый танец был так непохож на него, ― что правда сорвалась с ее губ. ― Он пахнет тобой, ― пробормотала она и тут же поняла, что сказала лишнее. В этих трех словах было слишком много признания, слишком много намека на то, как она лежала в постели по ночам, когда темнота словно поглощала ее, прижимала к лицу его джемпер и вдыхала его запах. Его запах напоминал ей о мерцающем сером цвете его радужек, о спокойствии и неподвижности, которые она ощущала, глядя в них. При этих словах его дыхание участилось, и она почувствовала, как что-то твердеет в области ее поясницы. От мысли, что она делает это с ним, ее охватил жар, и она наклонила бедра и прижалась к его возбужденному члену. Он издал самый тихий из звуков ― приглушенный стон, ― и она почувствовала прикосновение его губ к своей обнаженной шее. Это был не поцелуй, а прикосновение ― простое прикосновение его губ к ее коже. ― Скажи, чтобы я остановился, ― медленно и нарочито прошептал он ей на ухо. Но то, чтобы он остановился, было полной противоположностью тому, чего она хотела. Ее кожа жаждала ощутить поцелуй его губ и прикосновение его зубов. Очевидно, в ответ на ее молчание он стал целовать ее шею с еще большим напором, его щетина приятно царапала кожу. Ее колени ослабли, мышцы расслабились, и влажное тепло разлилось между ее ног. Она еще сильнее наклонила голову, выгибаясь навстречу ему, показывая, что хочет большего. Он провел языком по ее шее, на мгновение задержавшись, затем прикусил кожу, после чего снова приник губами к ее уху. ― Скажи мне остановиться. ― На этот раз в его голосе прозвучала настойчивость, своего рода мольба. Но она лишь сильнее прижалась спиной к его груди, закрыв глаза и не двигаясь, желая, чтобы он продолжал. Потому что, как и в прошлый раз, когда он был вот так рядом, все остальное таяло ― она забывалась. Коварный ужас, беспокойство и оцепенение, которые она так часто испытывала, растворялись в потоке удовольствия и ощущений. Он прикусил ее зубами, впиваясь в кожу, сильно и мучительно. Она ахнула от боли ― если это было именно так, ― но в этом было столько удовольствия. Она еще сильнее прижалась к нему, дыхание обоих участилось. ― Скажи мне остановиться, ― на этот раз его голос был более твердым, почти злым, но его слова противоречили тому, как он крепче обхватил ее и прижал к себе. Она невольно всхлипнула, и этот звук словно послужил для него спусковым крючком ― он резко и с силой оттолкнул ее от себя. Она споткнулась, поворачиваясь к нему лицом, стараясь сохранить бесстрастное выражение лица, несмотря на румянец, заливавший ее щеки. Его лицо было искажено смесью замешательства и гнева. ― Это... этого не может... Что это за чертовщина, Грейнджер? Он двинулся к ней, заставив ее отступить на шаг назад, пока она не уперлась спиной в стену. ― Ты прижимаешься ко мне, как... как... Она видела, как он сдерживал свои следующие слова, когда остановился всего в нескольких дюймах от нее. Она расправила плечи и вызывающе вздернула подбородок. Она не собиралась стыдиться своих чувств ― она знала, что он тоже их испытывает. Она посмотрела ему прямо в глаза и твердо сказала: ― Я не слышала и не чувствовала, чтобы ты жаловался. То, что она сделала дальше, было смелым поступком, но это не потребовало особых усилий, потому что лев в ней зарычал: она протянула руку и прижала ладонь к выпуклости, которая все еще выпирала из его брюк. Он поморщился, словно ведя внутреннюю борьбу с самим собой, и издал сдавленный стон. Его рот приоткрылся, и он уставился на ее губы. Она слегка усилила нажим и начала двигать рукой вверх-вниз медленными ритмичными движениями; ощущение его тела и тот эффект, который она производила на него, вызывали в ней волну удовольствия, доходившую до промежности. Затем его губы прижались к ее губам, и сила этого движения заставила ее вжаться спиной в стену позади нее. Поцелуй стал еще глубже, их языки погрузились в рот друг друга. Спустя, казалось, целую вечность, но в равной степени недостаточно долго, он отстранился от нее, попятился назад и неуклюже поднял свою сумку. ― Какого черта ты пытаешься со мной сделать? ― с горечью пробормотал он, глядя в пол, прежде чем выйти за дверь и окончательно захлопнуть ее за собой.