Запах свободы

Выбитому из колеи Корфу не удалось вернуть поместье в Двугорском, и оно так и осталось в распоряжении княгини Марии Алексеевны Долгорукой, несмотря на то, что Репнин уличил Забалуева в двоеженстве, и их брак с Елизаветой Петровной распался. Барон второпях за полцены продал свой Петербургский особняк на Фонтанке и временно перебрался на окраину города, сняв скромную квартиру возле Невской заставы. Владимир зимним пасмурным днем прогуливался по скверам столицы, сосредоточенно размышляя о том, как вернуть Анну. Его бывший друг Михаил Репнин, проявив упрямство и эгоистичность, наотрез отказался продавать ему крепостную, ссылаясь на то, что с ним, Корфом, безалаберным и легкомысленным, жестоким и деспотичным, Анна пропадет… Князь даже обрисовал картину их «прекрасного будущего»: мол, барон выдаст Платонову замуж за неотёсанного грубого мужика, а сам будет развлекаться с нею, если какая-либо светская красавица надоест ему или даст отворот-поворот! Освобождать ее князь Репнин тоже не собирался, оправдывая свое решение тем, что молодая неопытная девушка будет в большей безопасности, оставаясь его крепостной… Корф с горечью узнавал в теперешнем жестком и своенравном Михаиле себя, прежнего. Словно в зеркало гляделся! И все же… никак он не ожидал от давнего приятеля, всегда рассудительного, спокойного и практичного, подобного поведения. Над бывшими друзьями «сгустились тучи»: Репнин явно провоцировал Корфа на дуэль. Однако Владимир не спешил бросать вызов, понимая, что на кону не только их с Михаилом свобода или жизнь, но и будущее Анны… Барон считал, что поединком с приятелем ничего не решит, а лишь усугубит ситуацию. Корф присел на припорошенную снегом скамейку и поправил ворот пальто. Рассеянно поглядывая на прохожих, он раздумывал о том, как бы ему подкараулить и выкрасть Анну? Ибо, предприняв всё возможное и ничего не добившись, Владимир уже не видел иного выхода. Но согласится ли девушка с ним бежать? Особенно после уничтожения вольной, позорнейшего разоблачения, танца Семи Вуалей и прочих его закидонов… Возможно, ей комфортнее быть крепостной Репнина и ухаживать за стариком Оболенским, как некогда за Иваном Ивановичем… Несмотря на все свои здравые рассуждения, Корф не оставлял надежд на встречу с Анной. Эта девушка, так тесно связанная с его прошлым, девушка из совершенно иного, некогда чуждого и презираемого им мира, была теперь необходима ему, как никогда прежде… Он лишился всего! Потерял отца, лучшего друга, поместье, особняк в Петербурге, своих крепостных, Варвару… Высшее общество с пошлыми салонами, азартными играми, роскошными однообразными балами и пересудами опротивело ему. В некотором роде Владимир успел почувствовать себя изгоем в свете: вынужденный теперь всегда носить лишь штатское, а не щегольскую военную форму, он привлек к себе внимание. Аристократы догадались, что Корф разжалован и отстранен от воинской службы. Кроме того, по городу прошла молва о невыплате бароном долга влиятельной княгине Долгорукой и о потере им богатого имения в Двугорском. Владимира и его покойного отца стали считать «мотами, обманщиками» и чуть ли не ворами… Боясь опорочить свою репутацию, прежние друзья и светские дамы теперь сторонились опального барона. Он стал чужим в столице… Но Владимир не отчаялся: несмотря на невосполнимые потери, он сохранил силу, молодость и крепкое здоровье. Да и светлые мечты об Анне. А этих составляющих, считал он, было немало для того, чтобы начать жизнь с чистого листа. О крепостной князя Репнина Корф думал постоянно. Она ему снилась каждую ночь. Он ежедневно ездил к особняку Оболенского в надежде встретить девушку, но ему сие не удавалось: слуги по приказу Михаила не впускали Корфа и не выпускали из дому Анну. Владимира очень тревожила создавшаяся ситуация. Он вновь стал искать встреч с приятелем в надежде образумить его и договориться об Анне. Но Репнин намеренно избегал Корфа. А вскоре Владимиру передали письмо от Михаила, где тот велел ему забыть о крепостной девице Платоновой ради «ее же блага и спокойствия». В конце была приписка: «С этой минуты все Ваши действия в отношении Анны, господин Корф, натолкнутся на моё противодействие! В Ваши «добрые намерения» я не верю! Устроив в своем доме «танец семи вуалей», Вы достаточно наглядно их продемонстрировали. Прощайте!» Корф проявил завидную настойчивость и добился-таки встречи с князем, улучив момент, когда тот возвращался с прогулки с Анной по саду. Барон прошествовал за ними в дом и заявил, что у него к Репнину срочное дело, не терпящее отлагательств. Михаил, решив выяснить всё раз и навсегда, согласился. Отослал Анну к Оболенскому. Анна притаилась за запертой дверью. Подслушивать нехорошо, но ей жизненно необходимо знать, что затеяли господа! Мужчины говорили на повышенных тонах, но девушка смогла уловить лишь обрывки фраз: «Я уже сказал: не смей приближаться к Анне! Она принадлежит мне!» «Она никогда не полюбит тебя!» «Нарываетесь на дуэль, сударь?!» «Подумай, каково будет Анне, если мы пристрелим друг друга?» «Уж по тебе — так точно не заплачет…» Сердце Анны рвалось на части. Корф и Репнин все еще делят ее… Сколько можно?! Доколе будет продолжаться этот кошмар?! Девушка дала себе слово, что ни за что, ни при каких условиях не допустит кровопролития. Она исчезнет из их жизни… *** Если до последнего визита Корфа Репнин был еще расположен отпустить Анну, то после он убедился в нецелесообразности такого поступка. Он даже не смог жениться на освобожденной им от брака с Забалуевым княжне Елизавете Долгорукой, после того, как установил факт его двоеженства. Все мысли молодого князя занимала лишь Анна. С Лизой же он по-дружески расстался. Меж тем из Италии прибыли (так некстати!) родители Михаила и остановились в доме Оболенского. Принялись дружно давить на любимого сына: женись да женись… Он же задался целью воротиться ко Двору и усердно исполнял новые задания Государя. Также молодой князь не оставлял надежд вернуть расположение к себе Анны, был очень нежен, ласков и терпелив с нею. Он видел Анну в роли любовницы, своей тайной возлюбленной. Общество не посмело бы упрекнуть его за эту слабость: кому какое дело, в самом деле, с кем из своих крепостных он проводит ночи и досуг?! Большинство холостых дворян именно так и живут… Он же не собирался демонстрировать Анну в высшем свете! Этого ему точно не простили бы… Поначалу Репнин, как и Корф, испытал на себе некоторое отторжение, исходящее от представителей петербургской аристократии, когда сменил свой военный мундир с эполетами на штатский костюм. Но возвращение в город его родителей и непосредственное общение Михаила с Государем и Наследником некоторым образом сгладило отношение знати к молодому князю Репнину. Родители желали видеть сына женатым на знатной дворянке… Михаил полагал, что возможно когда-нибудь исполнит их мечты, а сейчас ему важно было удержать рядом с собою и не потерять Анну. Но девушка после появления в доме родных Михаила замкнулась в себе пуще прежнего и строила из себя настоящую крепостную служанку! Она перебралась из своих шикарных комнат в крохотную каморку возле спальни Сергея Степановича. Девушка ежедневно надевала простенькие старые платья, позаимствованные ею у других служанок и проводила почти всё своё время у постели Оболенского. Репнин, уж не зная, как задобрить своенравную крепостную и свою несостоявшуюся любовницу, накупил полный сундук моднейших дворянских нарядов и шепнул Платоновой, что его родители скоро вернутся в Италию, и тогда она сможет расхаживать по дому не таясь, как барышня… Аня в ответ истерически рассмеялась и, едва успокоившись, с вызовом заявила Михаилу, что сию же минуту наденет самое модное платье и выйдет показаться его маменьке. — Никакого сладу с вами нет, Анна! — Побледневший Репнин опустился в кресло. С некоторых пор он снова стал обращаться к ней на «вы». — Пожалейте же, приголубьте меня! Неужели вы не видите, что я живу ради вас! Если б вы только знали, как я люблю вас! Я отказался жениться на княжне Долгорукой, только бы быть рядом с вами… Неужели не замечаете моих страданий? Ведь вы — женщина, и у вас доброе сердце! Отчего вы не хотите сжалиться надо мною? — Князь потянулся к девушке в надежде, что та обнимет его. — Поздно, увы… слишком поздно! Сердце моё давно уже превратилось в кусок льда, Михаил Александрович! — отпарировала Анна и отступила на шаг, дабы Репнин не смог даже коснуться ее. — Позвольте откланяться, ба-а-ар-р-ин! А на следующее утро молодой князь нелепо извинялся перед своей крепостной, пытался заверить ее в том, что «он сказал совсем не то, что имел в виду. А имел он в виду только хорошее, а именно: когда его родители уедут, он сам и Анна будут чувствовать себя свободнее, как и все влюбленные». Платонова в ответ надерзила пуще вчерашнего, заявив, что «его сиятельство князь пусть изволит не беспокоиться: крепостные и сами в состоянии понимать, кто и что имел в виду!» Измученный Михаил стал всё отчетливее понимать, что Платонова не создана для жизни в «золотой клетке». «Но куда, как и к кому я отпущу её?! Не к Владимиру же Корфу! И не в театральные закулисья! Отпустить Анну в никуда?! — в который раз размышлял расстроенный князь. — Но я люблю её, люблю!!! Мне необходимо видеть её, говорить с нею, касаться её, пусть даже невзначай. Ах, судьба так жестока ко мне! Отчего я полюбил эту дерзкую, умную, начитанную крепостную, воспитанную дворянкой?! Отчего я не смог жениться на Лизе Долгорукой и составить прекрасную выгодную партию?! Анна Платонова — мой рок… пожизненный рок! Она — моя боль, моё счастье! И если б не ее строптивость, какими счастливыми мы могли бы быть…». Репнин прошел в свою одинокую спальню, прилег на софу и размечтался: «Предположим, я снова адъютант Цесаревича и возвращаюсь из Дворца домой, где ждет меня прелестная Анна! Она собственноручно приготовила мне вкусный ужин, учитывая мои предпочтения… И вот она, одетая в домашнее платье и восхитительно пахнувшая, садится рядом со мною за стол, слегка касаясь меня, и мы с нею ведем длинные умные беседы… говорим обо всем на свете! Анна рассказывает мне о прочитанном ею романе, мы пускаемся обсуждать его героев… как вдруг она, словно кошечка, льнет ко мне и нежно шепчет, что именно я, Михаил Репнин — герой ее романа, и никого другого она и представить себе не может!.. И зовет меня в спальню, нашу милую, уютную общую комнатку, где мы ежедневно любим друг друга… Ах, как это было бы чудесно! И что мешает Анне жить со мной и иметь это всё?! Вольная?! Ей мешает отсутствие на руках вольной? А зачем ей вольная? Чтобы сбежать к кому-нибудь? Чтобы стать доступной Владимиру Корфу, который никак не хочет оставить ее в покое? Или чтобы убежать неизвестно куда и затеряться на краю земли, так и не успев привыкнуть ко мне, оценить и полюбить меня?.. А этот Корф чуть ли не каждый день вьется возле нашего особняка, и лишь крепостное положение Анны мешает ему выкрасть… мое имущество… — тьфу, пропасть! — мою возлюбленную, и завладеть ею!» Шло время, и Репнин не выдержал холодности и строптивости Платоновой, и, стараясь соблюдать крайнюю осторожность (только бы не узнала Анна!), время от времени стал делить ложе с молоденькой хорошенькой крепостной служанкой Стешей, которая по иронии судьбы сдружилась с Анной… Та сразу догадалась о связи Михаила с девицей, но некоторое время делала вид, что пребывает в неведении… *** Минул месяц, и Владимир неожиданно встретил ее!.. В салопе с чужого плеча, с большим саквояжем в руках Анна брела по бульвару. При звуках знакомого мужского голоса, взволнованно окликнувшего ее, она дернулась и инстинктивно побежала вперед, стремясь затеряться в толпе прохожих. Но барон нагнал ее. Нагнал и пригласил в первую попавшуюся таверну. Анна, побоявшись привлекать к себе внимание городовых, скрепя сердце, согласилась… После скромного ужина, состоящего из гурьевской каши и ломтиков душистого хлеба, они пили легкое красное вино. Владимир ответил на вопросы девушки относительно своего поместья и вынужденной продажи дома на Фонтанке. Рассказал и о том, как пытался выкупить имение в Двугорском у Марьи Алексеевны Долгорукой на вырученные от продажи петербургского особняка средства, но та наотрез отказалась от этой сделки. Мол, ей и ее детям необходимы корфовские земли… Анна же поведала барону о том, как ей удалось сбежать из особняка Оболенского. Ей помогла служанка Стеша, влюбленная в Михаила Репнина. Родители Михаила приняли Платонову за прислугу. Молодой князь, краснея, при отце и матери похвалил ее: мол, никто так хорошо не ухаживает за больным Сергеем Степановичем, как Анна… А предприимчивая Стешка, стремясь поскорее избавиться от соперницы, обеспечила «подругу» вещами первой необходимости, а также сбегала в ломбард и продала её ожерелье. И помогла Анне сбежать, усыпив бдительность князя и слуг. Анна не стала посвящать Владимира в неприятные подробности о том, как мать молодого князя, застав как-то вечером её и Михаила за чаепитием и «мирной беседой», устроила сыну весьма некрасивую сцену, заявив, что тот чрезмерно любезничает со служанками… Репнину насилу удалось успокоить матушку. Он пытался объяснить ей, что Анна — всего лишь прислуга в доме. Та не поверила сыну, заметив его явное неравнодушие к крепостной девице. — Угораздило же вас вляпаться во все эти передряги, Анна, — недовольно пробормотал Корф. — Но куда же вы направлялись? Простите… Вы ведь крепостная, и ежели Репнин станет вас разыскивать… — Я собралась в Москву, — тихо призналась она и опустила глаза, не выдержав строгого взгляда барона. — И как давно вы в бегах? — Со вчерашнего вечера. Ночь провела в гостинице, где сняла комнату, — словно оправдывалась девушка. — Вы понимаете, какой опасности подвергаете себя, Анна? — продолжал отчитывать ее Корф, нервно переставляя бокалы с недопитым бургундским. Он в полной мере осознавал и свою вину во всём происшедшим с девушкой, оттого злился еще пуще, но уже на самого себя. — И кто ж впустил-то вас без документов? И это в городе! Чудеса да и только! «Как же вовремя мы встретились! — мысленно поблагодарил мужчина судьбу. — Прошел бы ещё день, час, минута, и мы б разминулись с нею…». Неожиданная встреча с Владимиром отозвалась в сердце Анны смутной радостью, несмотря на кажущуюся безвыходную ситуацию и чрезвычайно сложные и запутанные отношения с этим человеком. Было что-то поистине домашнее и милое в сумрачной тишине маленькой уютной таверны, в грубоватой заботе Корфа о ней, в его сдержанной строгости и беззлобном ворчании… Даже в том, что он, ненароком переставив бокалы с вином, допил её порцию. Девушка поймала себя на мысли, что с каждой минутой всё более очаровывается Владимиром. В то время как в Михаиле она день ото дня всё сильнее разочаровывалась. Она была огорчена этим сравнением. Но, напряженно поразмышляв с минуту, пришла к выводу, что сие сравнение неудивительно: ведь от Репнина она ожидала только хорошее, светлое, а от Корфа — подвоха. И до сих пор ожидает. Анна вспомнила, как привычно и просто в последнее время дерзила Репнину и зло подтрунивала над ним. А рядом с Корфом она немного конфузилась, и пускать в ход сарказм ей совсем не хотелось. «Ну ничего, — утешила она себя. — Пообвыкну и тоже начну дерзить! Хотя… О чем это я? Я ж сбегу от него! Нынче же!» В таверну зашли шумные люди. Корф с Анной признали в них цыган. Веселая семейка расположилась за длинным столом возле печи. Хорошенькая молодая цыганочка отделилась от своей родни и прошла в середину зала. Красивым, с печальными витиеватыми переливами, голосом она запела: — Развесёлые цыгане по Молдавии гуляли… И в одном селе богатом ворона коня украли. А ещё они украли молодую молдаванку, Посадили на полянку, воспитали как цыганку… () Корф не замечал никого, кроме девушки, сидящей за столом напротив… На пение цыганки он обратил внимание лишь тогда, когда васильковые глаза Анны наполнились вдруг слезами: она связала со словами печальной песни своё вечное теперь крепостное положение. А сознание услужливо напомнило о том, что Иван Иванович воспитал ее барышней, но не дал вожделенной свободы. И Репнин, выкупив из театра, фактически украл ее, сделал своей собственностью… Кто следующий перекупит или украдет ее?! Корф?! Девушка, стараясь скрыть свою уязвимость и вновь подступающие к глазам слезы, опустила ресницы и осторожно промокнула салфеткой нос. «Господа меня украли, молодую крепостную. Нарядили как дворянку, поселили как чужую…» — пронесся у Анны в голове нескладный экспромт. Порывшись в саквояже, она встала, дабы отвлечься и вынырнуть из состояния вязкого беспросветного отчаяния, с намерением подать певунье милостыню. Владимир очнулся от своих тревожных дум и тоже поднялся, решив, что Анна уже желает покинуть таверну. Но, догадавшись о ее замысле, занял прежнее место. — Анна, что с вами? — тихо поинтересовался Корф, едва девушка вернулась за столик. Он хотел разговорить ее… Она же ничего не ответила и принялась машинально складывать в стопку рассыпавшиеся по скатерти салфетки, тщетно стараясь сдержать слезы. А Владимир, допивая вино и наблюдая за нею, догадался, отчего у нее были глаза на мокром месте, когда цыганка пела про молдаванку. Понял, что грусть и нервозность Анны, конечно же, связаны с нелепым крепостным положением и нависшей над нею неопределенностью. Аня еще некоторое время поглядывала из-за плеча Владимира на веселых цыган и всерьез задумалась над тем, что хорошо бы ей примкнуть к какому-нибудь цыганскому табору. Для нее это была реальная возможность затеряться среди людей. Цыгане помогли бы ей изменить внешность, и… «Не самый плохой для меня вариант… Не то, чтобы я хотела жить среди цыган, вовсе нет: их культура и образ жизни чужды мне! Но мне так необходима передышка, время, чтоб освоиться, прийти в себя и набраться сил для самостоятельной жизни, продумать, чем бы мне заняться в будущем, где осесть?.. Только бы сбежать теперь от барона, усыпив его бдительность… Ну почему, почему же у меня всегда всё так сложно?!» *** За окнами таверны смеркалось. Молодой расторопный слуга в длинном кафтане и стоптанных лаптях поставил на столик толстую оплывшую свечу и зажег её. Владимир подумал о том, что ему нужно на что-то решаться. Сегодня. Сейчас… «Как бы не спугнуть Анну, навязывая свою помощь, пользуясь её немыслимо трудным положением?» Корф глянул на звонко тикающие старые напольные часы. Скоро шесть часов пополудни. — Анна, — осторожно начал он. — Вы… — Владимир, — перебила она его и сложила руки в умоляющем жесте. — Владимир, я не знаю, в каких вы нынче отношениях с князем Репниным. Но… надеюсь, вы не выдадите меня? — Разумеется, нет! Будьте совершенно спокойны на этот счет, — слишком поспешно и горячо заверил он ее. Выбирая выражения, вкратце обрисовал девушке их с князем противостояние, не давшее никакого результата. Аня совсем сникла, когда поняла, что нависшая над Владимиром и Михаилом смертельная угроза в виде дуэли не миновала. — Кхм… послушайте… Сейчас поздно. Переночуйте у меня на съемной квартире, а завтра на свежую голову примете решение. — Нет, нет… Мне необходимо ехать… Как можно скорее! — Вы выпили, а ночь совсем скоро, — с нажимом произнес Корф. Переведя дух, понизил голос и сказал уже мягче: — Прошу вас, не делайте глупостей. Рядом со мною вам ничто не угрожает! Слово офицера! Анна недоверчиво усмехнулась. Он потянулся через стол к ее ладони, легко коснулся пальцев и поправил себя: — Слово дворянина! *** Владимир всю ночь был на взводе. Ему постоянно мерещилось, что Анна сбежала от него. Он, крадучись, каждый час подходил к дверям комнаты, где спала девушка, и пытался разглядеть в замочной скважине, на месте ли она. Его съемная квартира располагалась на первом этаже трехэтажного дома, и при желании Анна могла бы запросто сбежать через довольно низкое окно. Раскрыть створку двери Корф не решался, боялся ненароком разбудить и напугать ее. Уговаривал себя успокоиться, ворочаясь в постели, но так и не сомкнул глаз. Утром они встретились в светлой зале, которую он называл гостиной. Она — выспавшаяся, посвежевшая и казавшаяся от этого еще краше. Он — хмурый, бледный, осунувшийся и нервный. — Доброе утро! — улыбнулась Анна. И сразу стала серьезной, подивившись про себя: провела ночь под одной крышей с этим человеком и ничего не страшилась. Спала так спокойно и крепко, как никогда прежде… А была такая возможность сбежать ночью через окно! Владимир оглядел ее всю, одетую в те же дорожное платье и башмачки, что и накануне, мило причесанную и готовую к дальнему пути. В салопе, накинутом на плечи, с саквояжем и головным убором в руках. Вот не терпится ей уехать! Прямо сию же минуту! Ни евши, не пивши! О, дамы, дамы, да где ваша логика?! «Погодите, Анна Петровна, ваши приключения только начинаются! — хотел было съязвить Корф. — И не смотрите на меня так испуганно! Я и сам вас боюсь!» Он сделал на собою усилие, дабы придать лицу безмятежное выражение. Провел по нему ладонью, словно пытаясь смахнуть следы усталости… Кто бы знал, как ему сейчас хотелось лечь и заснуть! И не важно, где и в какой позе. — Вы простите: я поселился здесь лишь временно и не держу прислуги. Еду заказываю у хозяйки… И лакея нет! Да, всё делаю сам!.. Пора привыкать к новой жизни… Что?.. Кто понесет ваш багаж к карете? Хм… Не всё так скоро, сударыня!.. Так… Свои вещички покамест оставьте! Они без вас не убегут! Да-да! Уверяю вас! А сейчас… Идемте завтракать! — Корф удивился своей способности иронизировать, будучи не выспавшимся и нервозным — давненько с ним такого не случалось! Вот что значит: любовь… Наградой за его длинную шутливую тираду была неподдельная девичья улыбка, за которой последовал сдержанный смешок. Анна, поразмышляв немного, нехотя оставила пожитки в углу гостиной и скинула верхнюю одежду. Владимир предложил ей руку. Ее ладонь оказалась удивительно мягкой и нежнее, чем он предполагал. Дойдя до небольшой комнаты, служившей столовой, Корф усадил Анну за покрытый белой скатертью стол и незаметно придвинул свой стул ближе к ней: так можно словно невзначай касаться ее платья. — Налить вам чаю? — спросила она, оглядевшись и оценив меню. Как всё аппетитно! — Угу… Что?.. Да, благодарю! Корф таял от ее присутствия и отвечал немного невпопад. Виной тому была бессонница: она отчасти лишала его контроля над собою. Обычно он более собранный… — Вам нездоровиться? — Голова болит, — тихо сознался он. Девушка робко кончиками пальцев дотронулась до его виска, скулы… Корф, млея, подался вперед и прикрыл глаза. Но дойдя до его губ, она резко отдернула руку и принялась разливать чай из серебряного самовара. Лицо ее покраснело, ресницы дрожали… Анна и Владимир еще долго не могли взглянуть друг на друга: так сильно взволновало обоих вполне невинное касание… Голова у него разболелась пуще прежнего, и спать совсем расхотелось. А девушка изумилась своей способности что-то чувствовать… к мужчине, совсем недавно полагая, что утратила ее навсегда. После завтрака, состоящего из кусочков вареной телятины, нескольких ломтиков сыра и пирожков с вареньем, Анна, смятенно поблагодарив Корфа за гостеприимство, попросила найти для нее экипаж до Москвы. Владимир пообещал. Но предупредил, что для исполнения ее желания потребуется пара часов. — Вы покамест можете отдохнуть перед дорогой в той же комнате, где почивали, Анна. Как наверняка заметили, книг в ней предостаточно. И Корф отправился исполнять просьбу своей возлюбленной, велев сторожу приставить к окнам и дверям квартиры охрану. Тот за немалую сумму денег был рад стараться. Барон недоумевал, отчего ночью не догадался прибегнуть к помощи сторожа? И спал бы себе спокойно! «Анна, определенно, лишает меня разума. С нею я сам не свой!» — вынес себе вердикт Владимир. *** Через пару часов экипаж был найден и подан. Корф, постучавшись к девушке, сообщил ей об этом. Помолчав и пряча улыбку, добавил: — Я не знаю, как вы воспримите эту новость, Анна, но я намерен поехать в Москву вместе с вами. Меня в Петербурге уже ничто не держит, а одна, крепостная да беглая, вы пропадете! Для вас одинокая поездка рано или поздно закончится полицейским участком и возвращением к князю Репнину, который, я убежден, вас разыскивает. Вы желаете этого? Сторож доложил Владимиру, что барышня попыталась сбежать через окно, но была задержана охраной. — Разве не говорил я тебе, глупенькая, что найду тебя даже на краю земли, — прошептал Корф, в последний раз оглядывая свое временное пристанище. — Ну что же… Прощай, Петербург! Прощай, прежняя жизнь! Как только экипаж, запряженный тройкой лошадей, миновал несколько переулков и свернул на вымощенную булыжником дорогу, Корф заснул. Анна, предусмотрительно разместив саквояж с вещами у своих ног, пару раз просила кучера приостановиться, намереваясь сбежать. А Владимир просыпался, велел вознице трогаться и строго напоминал Анне, что ждет ее при бегстве. Третий раз по ее просьбе кучер уже не остановился, а барон продолжал дремать, удобно расположившись на сиденье. *** За несколько дней пути Анна и Владимир, можно сказать, немного привыкли друг к другу. Она открыла для себя иного Корфа: великодушного, ироничного, приятного в общении мужчину, которому не чуждо ничто человеческое… Также на Анну произвела впечатление его деликатность и весьма трепетное отношение к данному им слову. Она чувствовала, что нравится ему, и замечала, как Корф всякий раз пересиливал и сдерживал себя, не пытаясь даже поцеловать ее… Держал своё «слово дворянина»! Он же, догадываясь о ее женской проницательности, конфузился и напускал на себя беспристрастную холодность. Анна в такие минуты подыгрывала ему, изображая покорность и отстраненность. Но на этом проницательность Анны заканчивалась. Во всем остальном барон Корф оставался для нее загадкой. Он не любил распространяться о себе, так и не поведал о своей тайной зазнобе, отказался даже назвать ее имя. Вопросы о Кавказе, пленных, опасностях, военных операциях и вовсе оставлял без внимания, ловко переводя беседу в нужное ему русло. Когда Анна, волнуясь, пожелала знать о том, что ждет ее в Москве, он отвечал, что она может полностью на него положиться, а дорога дана для того, чтобы беседовать о чем-либо более занимательном, но не столь существенном. Девушка была приятно удивлена и очарована, слушая, как Корф зачитывает ей наизусть стихи Пушкина… При этом он, не таясь, так откровенно любовался ею, что казалось, будто бы не Пушкин, а сам барон сочинил для нее эти трогательные и страстно-нежные строфы. А порою Владимир выводил ее из себя своими колкостями и язвительными замечаниями. В такие минуты она не знала, злиться ей ли на него или смеяться. Или язвить в ответ. Он мог быть совершенно непредсказуемым: казался то чересчур серьезным или веселым, то въедливо-рассудительным или легкомысленным до невозможности! «И как это в нем уживаются подобные крайности?» — дивилась про себя Анна. Лишь однажды, когда они уже приближались к Москве, в уютной темноте экипажа Владимир признался Анне в разочарованиях, постигших его, в огорчившем его поначалу отторжении бывших друзей и высшего общества. Рассказал о том, как тяжело переживал потерю имения и милой доброй Варвары и предложил княгине крупную сумму для ее выкупа. Как Долгорукая злостно посмеялась над ним и заявила, что «ей его гроши не нужны». После сей откровенной беседы барон Корф стал чуточку понятнее и ближе для Анны. Она отчетливее осознала мотивы, побудившие его, знатного дворянина, уехать с нею, с чужой бесправной крепостной, из родного города… Все-таки их связывало общее счастливое детство, тревожная и полная неприятных открытий юность, воспоминания о Варечке и о покойном старом бароне, а теперь еще и нелегкие стечения обстоятельств, в которых они оказались… «Мы оба — нарушители закона, — невесело усмехнулась про себя Анна. — Он украл чужое имущество. А я — беглая рабыня!» — Я поняла… я многое нынче поняла, — повинуясь минутному порыву, прошептала девушка. Затем неожиданно для себя прильнула к Владимиру и легонько поцеловала его в висок. Корф замер, боясь спугнуть хрупкое счастье… А минуту спустя осмелел и от души перецеловал девичьи ладони и заалевшие щечки. — Вы все еще доверяете «слову дворянина», сударыня? Анна засмущалась сильнее прежнего и неопределённо помотала головой. «Я не люблю этого человека, я не доверяю ему», — рвалось из глубин ее души. Но женское любопытство и кокетство пересилило, и она, сама не понимая, для чего, тихо спросила: — А та девушка, которую вы любите… Она?.. — Анна хотела продолжить: «Она ожидает вас в Москве?» — Она… здесь… сейчас… рядом со мною, — просто ответил он. Быстро обернулся к Анне и, озарив ее влюбленным взглядом, очень тепло добавил: — И это лучшее, что может быть! — Нет-нет… Вы не так меня поняли… Вы всё неправильно поняли, — торопливо проговорила Анна, отодвигаясь от мужчины. — Я совсем не это имела в виду… Я искренне, понимаете, совершенно искренне желаю вам счастья… А всё, что вы сейчас сказали — лишь ваша минутная слабость! В салоне повисло молчание. Тягостное, неловкое. — Что ж тут непонятного, — глухо отозвался Корф и отвернулся к окну. Больно, очень больно в ответ на искреннее признание услышать… такое… Он был повержен, раздавлен… Чувствовал себя униженным. Ибо, вызванный любимой девушкой на откровенность, расслабился и открылся ей, вывернул себя наизнанку, поверив в возможное счастье. «Мы очень разные, — с горечью думал Владимир, отчаянно кусая губы. — Я всей душою жажду любви, а она — свободы… Свободы, которую я на данный момент ей не в силах предоставить… Нет у меня и надежных влиятельных знакомых, имеющих власть менять имена и статусы людей, умеющих хранить чужие тайны». «Корф — не Репнин. Вымаливать любовь не станет, — пронеслось в голове растерявшейся гордой красавицы. — Барон слишком самоуверен и думает, что можно вот так просто и сразу всё забыть, всё простить и жить без любви… не имея свободы». *** Первопрестольная встретила их перезвоном колоколов, пестротою зданий и белизной январского снега. А душу Анны охватила смутная тревога и печаль. Она перевела взор на своего невозмутимого спутника, в который раз досадуя на себя, что не сбежала… Не сбежала «благодаря» его надзору, нелепо поддавшись его обходительности и мужскому обаянию, и вновь отдалила от себя счастье: переменчивое, как ветер, но такое необходимое человеческому сердцу счастье. Сойдя с кареты и поправив на себе салоп, Аня сдержанно ответила Владимиру на вопрос, не утомилась ли она. Затем он отошел к кучеру — сделать необходимые распоряжения. А она оглянулась вокруг, отмечая красоту матушки-зимы, прозрачную синеву неба, мерцающие повсюду солнечные блики и полной грудью вздохнула московский морозный воздух, на миг представив, будто дышит столь желанным для нее запахом свободы… *** Прошла неделя, полная хлопот, связанных с устройством на пятикомнатной квартире, снятой Корфом на Арбате. Владимир в одиночку боролся с унынием и старался смотреть на будущее как можно оптимистичнее. Анна же с виду притихла. А меж тем, в душе ее бушевала буря: по ее убеждению, Михаил и Владимир по-прежнему делили ее, как товар, и играли на ее чувствах… Месяц спустя крепостная князя Репнина бесследно исчезла. Корф разыскивал ее, где только мог. Обратился и в полицию. Отчаявшийся Владимир, после безуспешных попыток найти Анну, отправился в Петербург и поделился своей болью с… Михаилом. Приятели вновь сблизились: их объединила общая беда. Репнин ни единым словом, ни намеком не упрекнул Корфа. Как и Корф — Репнина… Мужчины терзались запоздалым чувством вины, которое отзывалось в их душах тупой болью и тоскливым отчаянием. Князь немедля обратился к Цесаревичу, и тот присоединился к поискам пропавшей девушки, используя свои возможности. *** Минуло пять лет… Михаил Александрович Репнин женился на одной из богатых графинь, но, вопреки надеждам, ему не вернули ни должность адъютанта Его Высочества, ни офицерское звание. Он занялся культурой и публицистикой. Был назначен действительным членом Императорской Российской академии, заботился о её составе и писательских успехах. Двери высшего петербургского общества теперь широко раскрыты перед Репниным, а немалое состояние его супруги и наследство, доставшееся от покойного Сергея Степановича Оболенского, позволяли вести образ жизни, достойный аристократа. Лишь редкими одинокими вечерами, когда жена Татьяна гостила у своей матери, Миша по обыкновению брал в руки гитару, тихонько наигрывал печальную мелодию, и надрывно, с болью в голосе, напевал: — …Только образ твой милый Мне по-прежнему сердце тревожит… И волнует мне память Твоя красота… Немало стихов посвятил Анне Миша-романтик и прятал в несгораемом шкафу листы, исписанные ровным мелким почерком, от ревнивой графини… А Владимир Иванович Корф снова перебрался в Москву, в ту самую квартиру на Арбате, где они некогда жили с Анной… Жили всего месяц, полный надежд и ожиданий… Владимир смутно помнил то время: так незаметно и сумбурно оно пролетело. Аня присмирела, относилась к нему ровно, словно к другу, позволяла иногда себя баловать и выводить на прогулку. Корф за хорошее жалование нашел камердинера, кухарку и горничную, и девушка взяла на себя обязанность присматривать за ними. Почивали Анна и Владимир в разных комнатах, и барон ни единым словом не намекнул о своих желаниях. Как ни странно, он был счастлив с нею, и надеялся, надеялся, надеялся… Владимир по-прежнему холост, угрюм и нелюдим. Лишь изредка в его комнатах звучит женский смех и раздается резвый стук каблучков по паркету. Через день-два всё смолкает, и жильцы многоквартирного особняка на Арбате вместе с хозяйкой вновь гадают, когда же их таинственный сосед, барон Корф, вежливый мужчина с печальными и очень выразительными глазами, соизволит позвать их на свой свадебный пир?.. Жители Москвы уважают Владимира Ивановича. Поговаривают, что он на собственные средства содержит больницу для малоимущих в центре столицы. Лишь Михаилу Репнину известно, что Корф сделал это в память об их возлюбленной, крепостной Анне Платоновой. Оба друга при встрече непременно беседуют о ней, вспоминают в мельчайших подробностях её привычки, обсуждают её добрый, но гордый и независимый нрав, незаурядный ум и, конечно же, красоту и миловидность, которыми природа столь щедро одарила их любимую женщину. Затем мужчины с неподдельным раскаянием ругают самих себя и скорбно молчат, не стыдясь повлажневших глаз. И всякий раз поднимают бокалы с неизменными словами: «За Анну!» — Владимир и Михаил искренне желают ей счастья и выражают уверенность в том, что она жива и здорова. И что когда-нибудь они непременно увидят её… Сие продолжается уже несколько лет… Друзья сходятся, беседуют об Анне, и им становится будто бы легче. А расставаясь на месяцы, они вновь «уходят в себя» и живут своей повседневной столичной жизнью, с затаенной болью в сердце. Корф находит утешение в открытой им больнице, решая нескончаемые проблемы сего учреждения, невольно очаровывая дам, с которыми ему приходится иметь дело… А Репнин бывает чуточку счастлив, когда ему удается скрыть от своей графини крупный счет, переведенный на больничные нужды. *** …Мелькали дни, бежали недели и месяцы, шли годы… Владимиру Ивановичу Корфу, убежденному холостяку и однолюбу, всё же пришлось жениться. А как сие случилось — это уже, как обычно говорят, совсем иная история…