Запах свободы

Владимир проснулся в своей холостяцкой квартире на Арбате в холодном поту: ему привиделся ужасный сон о том, как он… женился! Хотя сон сам по себе был вовсе не страшным, просто барон не собирался связывать себя узами брака с кем бы то ни было. — Приснится же всякий вздор! — пробормотал он и приподнялся на постели, потирая глаза. Встал, отпил холодного пунша и, посмотрев на часы, принялся торопливо одеваться. «Как хорошо: я никому ничего не должен! — думал Корф, умываясь прохладной водой из медного кувшина. — Меня ждут более важные дела… Нынче, к примеру, собрание докторов в больнице. Завтра — хлопоты по доставке медикаментов. Еще через день — встреча с представителями благотворительного фонда, организация вечера для сотрудников больницы, затем — морока с ремонтными работами… И везде нужны деньги, деньги, деньги… А, женившись, я должен буду тратится на семью. Но это не самое страшное!.. Всё дело в том, что я не вижу смысла в женитьбе… без любви!» Когда барона одолевала тоска, женщины появлялись в его жизни. А если он уставал от них: от их непрестанной болтовни, вечных требований и претензий, то расставался без особого сожаления, а после месяцами жил в одиночестве и упорядочивал свой образ жизни. Занимался проблемами больницы, много читал, спокойно спал, играл с приятелями в бильярд да шахматы. Не питая ни к кому из дам особенной сердечной привязанности, он старался быть по возможности честен с ними, изначально давая понять, что дальше мимолетной интрижки дело не пойдет… В глубине души Корф понимал, что ведет себя не вполне порядочно по отношению ко всем этим женщинам. Однако, они привлекали его, вносили милое разнообразие в его одинокую жизнь, да и сами увлекались им. Они стремились к нему: человеку незаурядному, таинственно-закрытому, угрюмому, но вместе с тем, невероятно притягательному, интересному, занимающемуся благородным делом, — стремились в тайной надежде обрести своё счастье. Или хотя бы на миг испытать его, а дальше «будь что будет»… Владимир позавтракал, отдал распоряжения слугам и выехал верхом. Возле ворот спешился: его остановил молодой мужчина. — Господин Корф? — Незнакомец окинул его цепким взглядом. — Я к вам по очень важному вопросу! Нет! Отлагательств сие не терпит! — Вот как? Что вам угодно, сударь? — недовольно спросил барон, придерживая коня. — И кто, вы, собственно?.. — Представлюсь. Князь Родион Сергеевич Журавлев. Теперь понимаете?.. — Н-не совсем… — Я освежу вашу память, господин барон! Я родной брат Александры Сергеевны Журавлевой… Вы обязаны жениться на моей сестре! — Я… обязан? Корф подумал о том, что он, похоже, еще не проснулся, и продолжает видеть ночной кошмар! Они же с Александрой обо всем условились… Никаких обязательств… А тут… Вот и связывайся теперь с женщинами! «С сего же дня прекращу с ними все отношения!» — сгоряча решил барон. — Обязаны! Иначе… я потребую сатисфакции! Но сие ни в ваших интересах, ни в моих! Потому как… скоро вы станете отцом!.. *** Осенью 1845 года Владимир сочетался законным браком с молодой вдовой, обедневшей дворянкой Александрой Сергеевной Журавлевой, которая трудилась в его больнице сестрой милосердия, пройдя начальную медицинскую подготовку. Нежная, спокойная и рассудительная, она некогда понравилась барону. Журавлева же была в него отчаянно влюблена, как и многие сотрудницы казенного заведения. — Попался, друг? — поддел Корфа прибывший из Петербурга Репнин, глядя, как тот нервно поправляет перед зеркалом ворот свадебной сорочки. — Ну ничего: тут дело такое… Житейское! — Перестань ёрничать, Миш! Мне и так… нехорошо! — Полно, друг, полно!.. Уж поздно!.. Да и грех жаловаться: Александра очень, очень мила… — Ты прав, Михаил: поздно… слишком поздно, — скорбно прошептал Владимир, глядя прямо перед собой. В действительности Репнин от души сочувствовал другу, вспоминая, как сам давеча нехотя шел под венец по настоянию родителей… А Корф с горечью подумал об Анне, о её вечном стремлении к независимости. Однажды она, прогуливаясь с ним по Арбату, кажется, говорила что-то о запахе свободы. О том самом, особенном запахе: неповторимом, тонком, едва уловимом, но так необходимом каждому, без которого невозможно человеческое счастье… О, как же он теперь понимал Анну! И он лелеял свою свободу, тщательно оберегал ее много лет. И всё напрасно, всё напрасно… *** Теплым июльским днем Владимир с супругой Александрой вышел из Большого театра. Мысли его занимала вовсе не просмотренная только что пьеса «Женитьба»… Он думал о том, что деньги стремительно тают, прибыли от процентов уже не хватает для того, чтобы содержать больницу. Целых пять лет он вкладывал средства в сие необходимое людям учреждение. А теперь… Много средств уходило на жену и дочь, на всех ее нянек, на обустройство квартиры… А отказавшись от содержания больницы, он подведет многих людей, кроме того, и сам лишится заведения, в которое вложил столько денег и сил, которое стало его отдушиной. Заведения, где он чувствовал себя нужным и уважаемым человеком… Александра взяла мужа под руку и предложила пройтись немного пешком, а лишь потом нанять экипаж или пролетку. Тот не очень охотно, но вежливо согласился. Мысли, одна мрачнее другой, не позволяли Владимиру в полной мере насладиться прогулкой, манящей прохладой скверов, распространившимся по городу запахом липовых цветений и видом тех редких старинных архитектурных зданий, что сохранились в Москве после пожара 1812 года. Сейчас они были празднично украшены ко дню 700-летия Первопрестольной. Зато Александра с интересом рассматривала дома с мезонином, особняки богачей и купеческие хоромы. Она содрогнулась, вспомнив, что в отличие от центра столицы, на её окраинах ютились хижины и лачуги, обнесенные хлипкими заборами. И много-много огородов вокруг… Улочки меж домов бедняков были узкие, затейливо изгибающиеся и представляли собою лабиринт, в котором легко заблудиться. В центре Москвы и на Арбате, где жили они с мужем, почти всегда водилась чистота, потому как площади и центральные улицы регулярно убирались дворниками. А окраина города — это сплошная грязь и труднопроходимые чащи, пустыри и нескончаемые поля. Масляные фонари, укрепленные фонарщиками на прочных столбах, освещали вечерами улицы лишь в обустроенных участках Первопрестольной… Корф был виноват и не виноват в разладе с супругой и болезни маленькой дочери… Едва Александра оправилась после родов и только-только наладилась их супружеская жизнь, как вскоре всё пошло наперекосяк. Однажды ночью в порывах страсти нежной Владимир назвал Александру Анной, и жена решила, что муж неверен ей, живет «на два дома» и содержит любовницу. С нею случился нервический припадок, а после она начала метаться и бредить, время от времени повторяя, что муж ей изменяет… Едва баронесса пришла в себя, Корф старался быть ласковым с нею, пытался объясниться, но… Владимир и раньше «проговаривался» в страсти или во сне. Дамы, будучи когда-либо в отношениях с ним, реагировали на сей прецедент по-разному. Одни относились с пониманием и снисхождением, другие — в обиде сбегали от него, третьи — выговаривали ему, что он ловелас, и, мол, уж до такой степени пресытился, что не может упомнить имени очередной пассии… А Корф не считал нужным оправдываться перед кем-либо и раскрывать тайну своей любви к крепостной воспитаннице отца… Так и приклеилась к нему несправедливая слава прожженного волокиты еще при жизни Ивана Ивановича, ибо Анна Платонова с юности стала настоящим наваждением молодого барона, его тайной болью, его противоречием… — Ты вправду любишь меня? И у тебя нет другой? — приподнявшись на подушках, спросила Александра, тщетно стараясь сдержать слезы, и укоряюще поглядела на супруга. — Люблю. Я верен тебе. Другой у меня нет… И Корф не лгал: он, действительно, как мог, насколько способен был, любил эту милую женщину. Однако, человеческое сознание — порою так непредсказуемо и способно подвести в самый ответственный момент! Он забылся и вновь «попался», на этот раз так нелепо… — Такой вот я, — барон попробовал обратить всё в шутку. — Хочешь, я и вовсе перестану приходить к тебе по ночам? И спать тоже перестану?.. Александра заплакала навзрыд. Владимир опустился перед ложем на колени, долго и старательно объяснял Сашеньке, что да, любил он с юности одну девушку, воспитанницу своего отца, свою крепостную, ставшую впоследствии крепостной его друга, но та сбежала, и оставила в его душе болезненный след, вкупе с тяжелым чувством вины… — А где та девушка теперь? Что с нею? — Бесследно исчезла… Семь лет назад. *** Александра, будучи по натуре женщиной рассудительной, силилась успокоиться и внять голосу разума. Однако порою, когда муж где-либо задерживался, волновалась, становилась рассеянной, мнительной и теряла вкус к жизни. И предательское сознание частенько подкидывало ей картины неверности Владимира. Она, желая найти утешение, пристрастилась к коньяку. Корф не сразу заметил сие неприятное обстоятельство, а как только узнал об этом, велел камердинеру припрятать все спиртное в доме. А сам, ссылаясь на занятость, стал время от времени наведываться в ресторанчик в центре города, возле которого он некогда прогуливался с Анной. Однажды они даже посетили его, и провели в этом уютном милом местечке свой последний грустно-нежный вечер… Где он вновь признавался ей в любви, говорил об их возможном счастливом будущем, и с болью понимал, что Анна не верит ему, а мыслями витает где-то совсем далеко… Он и здесь искал ее после исчезновения, а затем уехал в Петербург и пытался ее найти уже при помощи полиции и Цесаревича… *** После всего пережитого молоко у Александры пропало, и возникла необходимость в кормилице. Вскоре нашли молодую няньку с собственным новорожденным дитем, и та стала кормить и дочку Владимира — Наташу. Ребенок после молока кормилицы разболелся страшно: кожа пожелтела, личико время от времени искажалось болезненной гримасой. Доктора посоветовали немедленно взять другую кормилицу, и так они сменяли друг друга до тех пор, пока девочке не исполнился год, и можно было перейти на другое питание. Владимир был не виноват, однако, страдала жена, болела дочь… Александра стала угрюмой, необоснованно ревнивой, совсем не похожей на ту Сашеньку, радостную, добрую и спокойную, с которой он познакомился года два назад. Он лишился спокойного сна, боясь в очередной раз проговориться, и чаще всего задремывал в соседней комнате на узенькой софе. Баронесса решила, что супруг совсем разлюбил ее, и вновь впала в меланхолию… *** Корф проводил жену до квартиры на Арбате, захватил необходимые документы для перевода денежных средств и напомнил ей, что отправляется в банк, а затем задержится в больнице (мысленно мечтая поиграть в бильярд да в карты и выпить в ресторанчике). В дверях комнаты показалась нянька с годовалой Наташей на руках, и лицо барона смягчилось. — Наташа! Наташенька! Папенька скоро вернется… Дочка потянула к отцу ручки, но нянька унесла ее, тихонько напевая песенку. — Владимир, прошу… молю тебя, не задерживайся долго… ты ведь знаешь, как я… переживаю, как я… — Александра не договорила. Корф посуровел, посмотрел ей прямо в глаза. — Я ранее тебе не рассказывала… мой первый супруг… покойный… тоже изменял мне… — Тоже? Тоже?! Немедленно прекрати! — вскипел барон. — Ибо, говоря эти слова, ты унижаешь и себя, и меня! Своим недоверием… — Прости, Владимир! Я случайно… не подумавши. — Жена обняла его и прижалась всем телом, продолжая судорожно всхлипывать. — Прости! — Ты должна мне верить, Александра!.. Как только управлюсь с делами, вернусь. — Корф поцеловал жене руку и покинул квартиру.