Пятый элемент

Первым, что побудило парня сонливо и лениво приоткрыть глаза, был дискомфорт в плечевом поясе, на который опиралась чужая голова. Попытавшись привстать и как-то повести затекшим плечом, по которому словно рассыпались колющие иглы, Билл быстро оставил эту идею и повернул голову в сторону маленькой причины этого дискомфорта. И эта причина лежала так рядом. Светловолосая, с разметавшимися в разные стороны, как у домовенка из книжек, прядями, чуть подрагивающая длинными, изящными ресницами. Чуть сжала руку в кулачок и приютила его на мужской груди, прижимаясь. Они лежат почти лицом друг к другу, и парень даже улыбнулся самому себе, что и на этот раз стал ее «подушкой». Сонливость еще легко трепетала под подрагивающими веками, и все, чего хотелось парню, чтобы это утро никогда не заканчивалось. И от этих приятных осознаний тяжесть светлой головы уже не ощущалась такой большой и оттягивающей плечо. На этот раз он проснулся первым. Моргнул чуть тяжелыми веками, еще позволяя сонливости находиться в каждой мышце и нерве прежде чем ее место займёт энергия нового дня. Необходимая для всех многочисленных дел и обязанностей. Билл не помнил, когда просыпался в столь уютной и утягивающей блажи, не разбуженный ни Томом, ни Йостом, ни болтовней парней. Ощущает нетипичную скованность, на секунду помутнившую его рассудок, и осознает, что держит в руках хрупкую ценность. Сопящую ему в плечо и еще умиротворенно витающую в Морфеевом царстве. Свет от окна играет лучиками в золотистых, шелковистых прядях, ложится очерчивающим женственные, любимые черты отблеском. На секунду Биллу показалось, что это солнце улыбнулось и ему, раз и навсегда разогнав тучи мучающей его на протяжении нескольких лет тоскливости. Впустило в его разбитую душу новое, яркое начало, отзывающееся а каждой клеточке тела радующим трепетом. Он даже замер, когда она чуть пошевельнулась, невзначай принимая более удобную позу. Подложила под щеку вторую руку и прижалась ближе, сопя куда-то в шею. И мужское тело тут же пронзилось легкой, волнительной рябью. Щекотно. Каулитц уже давно научился просыпаться до ненавистного звонка будильника или чьего-нибудь стука в дверь, а именно сейчас не хотелось видеть и слышать никого и ничего. Кроме нее. Чтобы никто не смел потревожить его. И ее, чей сон он пока охраняет, тоже неторопливо разворачиваясь на бок и стараясь не делать резких движений. Сохранить тишину для маленького момента, сосредоточенного только для них двоих. Билл впервые в полной мере осознает, каково это – радоваться утру с той, от присутствия которой что-то внутри трепещет и бьется частыми импульсами, посылающими тепло в каждую клеточку тела. Не хочу вставать. Не хочу никуда ехать и опять играть в лучшие маски, только быть в этой тишине и чувствовать ее рядом. Слышать ее тонкий голосок, вторить ее смеху и тихому, монотонному сопению, которым она непроизвольно рассекает эту тишину, дает понять, что он не одинок. Дарит целый мир, в котором он больше не оборачивается, бегая за ускользающими тенями, наоборот держит в объятиях самую большую и значимую причину собственного восторга. Который грел парня всю ночь, побуждая нелепую улыбку украшать ненакрашенное, освобожденное от марафетов лицо. Билл чувствует, как тиски мучавшего подсознания постепенно расслабляются, и он в полной мере ощущает себя по-настоящему живым и даже счастливым. Простым мальчишкой, не связанным по рукам и ногам обязательствами, контрактами, договорами и прочей ересью, ради которой пришлось пожертвовать собственной свободой и правом на посторонние чувства. А сейчас он вновь свободен, в это светлое утро и в этой комнате, ставшей их маленьким, общим миром. Интересно, что ей снится? Билл промаргивается и приближается к забавной, спящей девичьей моське, похожей даже на детскую. Пухлые губки, кукольные, густые ресницы, совсем маленькие, заметные лишь при свете мелкие веснушки, рассыпанные по ее коже словно поцелуи солнца. Все это сочетание создавало тонкий, даже ангельский образ, от которого совершенно не хотелось отводить глаз. – Билл... Ее голос, схожий на теплую карамель, ложащуюся на его чувствительные миры, возродился из вчерашних картинок. То, что она вчера повторяла в протяжных, млеющих полустонах, оттягивая за черные волосы, нежно и мягко, отдавалась крышесносной ритмичности и плавилась в его руках. Буквально под водой, которая омывала их общее, маленькое безумие. О чем и свидетельствовали чуть саднящие ранки на плечах и спине, когда ей требовалась опора и мишень для спуска с цепей внутренних демонят в едином лице. А сейчас она так уязвима и хрупка, спит в белом махровом халате, который велик ей по размеру и так удачно сполз на одно плечо, куда уже был направлен нежный кареглазый взгляд. Билл рад быть частью неведомых, возможно, сказочных снов, в которых сейчас витала его девочка. И безумно боится дотрагиваться даже подушечками пальцев, веря, что после этого она растворится, сольется с воздухом. Разрушит слишком реальную иллюзию, спугнув своей неосторожностью. Билл Каулитц боится, что ему самому кажется невозможным абсурдом. А потому позволяет себе созерцать и не совершать никаких движений, что потревожили бы хрупкое создание рядом. Но так хочется. Убрать пару светлых прядей и полюбоваться на нее, открытую, спящую. Словно совершенно нетронутую и невинную. Билла посетило легкое дежавю, когда его рука инстинктивно потянулась к девичьей щеке и он снова замер, не смея даже дышать. И она все чувствует, улыбаясь и при этом не открывая глаза. – Что, так сильно нравлюсь? Отзеркаливает для него фразу, брошенную им самим когда-то, как казалось сейчас, еще давно-давно. Не в этой жизни. Когда они еще были так далеки друг от друга и девушка пребывала в опасности, стоило ей хотя бы краем поймать холодный, накрашенный взгляд. Веки Эрмы слегка подрагивают, открываясь, и дрожат от яркого света, ввиду чего она кладет на них кулачки. Билл слегка опешил, но руку не убрал. Мягкий, интимный, даже заботливый жест пробуждал внутри миллиарды маленьких, трепещущих крылышками созданий, как и неведомое, жаркое тепло. Такое приятное и окутывающее, от которого совершенно не хочется избавляться. Как и выползать из под белоснежного одеяла, вобравшего в себя тепло двух уснувших вместе тел. – Очень, – с томным вздохом выдает он, включая игривую интонацию. Скользит по атласной коже, теплеющей под подушечками пальцев, – доброе утро, моя принцесса. И замечает в ее глазах озорной, даже шкодливый огонек во время пробуждения и ее смешных потягиваний с поднятыми руками, наблюдает за этим, встав на локте и подперев щеку ладонью. Эрма поправила халат и присела, стараясь сосредоточенно посмотреть в глаза правде. Уже совершенно новой и даже пугающей. И глаза этой правды чуть затуманенные, сонливые, темно-карие. Она не решается задать этот вопрос вслух, но это так необходимо. Легкая скованность уже начинала душить, и чего хуже, это начинал чувствовать и парень, словно они были связаны как сообщающиеся сосуды. Кожа от прикосновений Билла, как и от его проникновенного взгляда, словно загоралась теплотой, но под тяжестью оживших ото сна мыслей клубок ее персонального волнения запутывался сильнее. Она находила во всем, во что они оба ввязались, как правильную, единственно нужную действительность, так и катастрофу, способную оставить от них только пустые места. И чего хуже, понимала, что сдавать обратно – поздно. А нужно ли? Отказалась бы она от нужной, чувственной близости и бархатных губ, оставляющих поцелуи в теплую, еще впитавшую мягкость сна кожу? Отказалась бы от ощущений, уносящих за пределы всех мыслимых галактик, согревающих лучше любого огонька? Его движения не вульгарные, не наглые, просящие продолжения вчерашнего безумия, а будто обозначающие о его присутствии. Чтобы она смогла понять, что это не плод воспаленных фантазий, а его губы и уже ставший родным обонянию цитрус вперемешку с ароматом кожи – именно та самая новая реальность, от которой инстинктивно хотелось сбежать и зарыть голову в песок. Подпитывались эти ощущения тем, что под халатом вновь скрывалась девичья нагота, а оголенный, чуть худощавый мужской торс рядом вновь рисовал в воображении картинки, от которых тело пронзалось дрожью. – Че нам теперь делать, Билл? – тихий смешок лишь свидетельствует, насколько сильно девушка борется за ценное принятие. – Для начала позавтракать, а затем следовать сегодняшнему расписанию. Как же ее забавляла его манера вовремя прикидываться дурачком, хотя сейчас это донельзя раздражало. Как он ехидно покосился на серьезную, растерянную девушку, намереваясь, чтобы она не грузила свою миниатюрную головку проблемами мирового масштаба и не размышляла о тяжести бытия. Прекрати так громко думать, малыш. – Вообще-то я серьёзно, – надувает губки и запахивает халат теснее, наблюдая за аристократично выпирающим изгибом спины. Билл сдернул со стула черный лонгслив, натягивая на еще теплое ото сна тело. А девчонке так и хотелось отговорить себя, чтобы не смотреть в его сторону. Не получалось. Бледность, сочетающая в себе эстетику и уже соблазнительные очертания, манила ее взгляд лучше любого магнита, что отзывалось легкой дрожью внизу живота. Узорчатая татуированная надпись на весь бок и забавно выглядывающая над резинкой штанов пятиконечная звезда незамедлительно скрылись под черной материей, что лишило женский взор визуального наслаждения. Чтобы еще полюбоваться острыми, худоватыми плечами и соблазнительными очертаниями, по которым так и норовила провести, впитав подушечками пальцев теплоту его кожи. По шее, чуть ниже, к прессу. Еще ниже... – Если хочешь серьёзно, то мы можем обсудить это в душе, – стреляет ответной игривостью. Провоцирует «гнев» блондинки, незамедлительно подскочившей с кровати и угрожающе взявшей в руки подушку. Проскакала и, замахнувшись, стукнула ею брюнета, который в первую секунду даже растерялся, – Ау! – Щас получишь! – Сейчас получишь ты, принцесса, – берет с дивана подушку парень, легко замахиваясь чуть ниже девичьей поясницы, в область соблазнительных округлостей, скрытых белой тканью, – Я никогда не проигрывал в бою подушками, в том числе Тому! – Но ты же намного тоньше и худее него, боец! – Ты явно недооцениваешь мою силу, хулиганка, – «угрожающе» приговаривает Билл и напирает в сторону уже хохочущей девчонки. Она пятится, закрываясь подушкой, как щитом, пока импровизированный зверь в лице брюнета оживает и идет в наступление. И смотрит не на то, как она закрывает пунцовое личико, а на соблазнительные, стройные ноги, выглядывающие из-под подола, чувствуя, как в горле становится суше. А в голове снова взрываются залпы фейерверков. Стукает его подушкой снова, подпрыгивает, верещит, добивается едва ли не того, чтобы на полу валялся пух. Парень выпрямляется и не успевает схватить дергающееся тельце, которое опять вильнуло в сторону. Их подушки снова сталкиваются в громком хлопке вперемешку со смешками, Каулитц совершенно не замечает, как эта миниатюрная бестия снова подкралась, чтобы еще раз ударить, нарываясь на новый раунд, а он и не противился. Еще один «удар», громкие вопли, девчонка верещит, брыкается, когда проворные руки подхватывают под колени и спину, лишая опоры. Теперь она точно безвредна. – Ээ, пусти-пусти! Ну Билл! Так нечестно! – все еще смеется и дергается, капризничая, пока парень несет ее в сторону кровати. Неловкое движение, и спины встречаются с мягкой поверхностью, которая чуть скрипнула под тяжестью двух тел. Эрма победно посмеивается, визжит открыто и задорно, пока мужские руки скользили по ее плечам и животу, активно щекоча, как маленького ребенка. Думал так взять реванш? Наседает сверху, любуясь пораженным парнем. Светящимся, чуть растрепанным. Упирается аккуратными, хрупкими ладошками в грудь и делает серьезное-серьезное лицо. – Один-ноль, хе-хей! – Ладно, сдаюсь, так и быть! – Каулитц старается восстановить дыхательный ритм, понимая, что все же поддался ей. Хотя он готов был сделать это безо всякого боя, лишь бы видеть ее так рядом. Даже легко закружилась голова, что являлось своеобразным последствием их маленькой игры. – Я так и знала, – женский голос с хитрецой вновь овладевает его разумом, окутывает его как теплое, греющее одеяло. Дезориентация в пространстве словно парализует, что не дает девушке остановиться. Брюнет с опозданием понимает, как она недвусмысленно пристроилась сверху и уже вовсю водит проворными ручками по его телу, шее, волосам, а он и не противится. Не может противостоять ей. Синие глаза пытливо смотрят прямо в упор, и этот чертов халат так маняще спустился с плеча во время этой забавной потасовки. Задумала продолжить игру, где априори – победительница. Склоняясь ниже, губами прислоняется к длинной шее, зная, как это воздействует на парня, уже тронувшегося с нормальной отметки рассудком. Зрачки инстинктивно расширяются и закатываются к потолку, по телу пробегает будоражащая дрожь, которая концентрируется прямо там, где девушка активнее провоцирует его на резкие, необдуманные действия. Дразнится, лавирует на грани в жаркую пропасть, где ее поджидает пока спящий в клетке хищник. Которого Билл всячески сдерживает внутри себя на тяжелых, стальных цепях, но так стремительно слабеет под хулиганскими движениями блондинки. Которая начала непозволительно заводяще поддавать бедрами, провоцируя этого хищника. Сорвался бы, перевернул ее на спину и превратил это утро в еще одно незабываемое, страстное занятие, сотрясающее стены и кровать. Но нельзя. Захлебывается от волны невзначай прилившего возбуждения, рискуя задохнуться. Играешь с огнем, хулиганка. – Ох, малыш, ты... – Билл все еще не принадлежит здешней реальности, позволяя этой маленькой провокаторше скользить губами по своей шее. Млеет под ее игривыми ласками, не в силах спихнуть ее с себя и вскочить. Нельзя, это грубо. Потому ответно берет ее за предплечья и плавно приподнимается, восстанавливая дыхание. Жар чувствуется на лице обволакивающим приливом, и Каулитц с ужасом осознает ноющую тягу в районе ширинки, – Не нужно сейчас этого делать, – взбудораженно вздохнул с улыбкой, плавно отстраняя от себя девушку и пытаясь поймать ее взгляд. К ее щекам так же прилила запредельная теплота, раскрасившая их в соблазнительный багрянец. Как и к сплетению внизу живота, но нельзя. Не сейчас. Надо собираться. – Быстро ты...сдаешься, – томно, сладко вздохнула Эрма прямо в проколотое парой колец ухо, едва ли не покрасневшее от резко подскочившей в теле температуры. И плавно обхватила его губами, всего на долю секунды, отчего парню стало еще жарче. Что же ты делаешь со мной... – Посмотрим, что ты будешь говорить по ночам, красавица, – так же шкодливо и подстегивая. Вынуждая ее легко засмущаться и поджать розовые губки, – Я ведь могу быть таким не только на сцене, запомни. Щипок в бок, порождающий заразительный, девичий смех. – Кое-кто обещал мне поделиться вещами, – сощурила глаза, став еще более серьезной, но чертовски забавной. И так же держит ладошки на воротнике лонгслива, касаясь шеи. Не отпускает, будоражит рассудок еще сильнее. Маленькое персональное наслаждение, в котором хочется раствориться полностью и без остатка. – Ты нравишься мне и без них, – блаженно проговаривает парень, но блондинка уже не была настроена на шутки. Даже изменилась в лице, чем очень насторожила. – У вас с Томом и шуточки общие, как видно. Помрачнела, даже разозлилась. Я идиот. Быстро поднялась, подвязывая несчастный халат, будто желая спрятаться сильнее. Отгородиться от этого тона, который закрадывал под кожей устрашающую дрожь и мысленно возвращал в моменты, когда она позволяла старшему близнецу вершить над ней свое безумие. Утоляя его бешеную мужскую жажду и быть просто игрушкой, грубо спихнутой в сторону после всего, что случилось. – Извини, я... Бля, я просто хотел сказать, что... Билл мысленно хлопнул себя по лбу, допустив вероятность, что она теперь и его считает неугомонным и неуправляемым самцом, который использует женщин исключительно ради удовлетворения естественных потребностей. За какие-то считанные секунды их идиллия нарушилась, о чем свидетельствовали бегающие девичьи глаза и резко возросшее до предельной отметки чувство стыда внутри брюнета. – Все окей, – вяло отмахивается. – Точно? – Точно, точно. Позволив девушке порыться в его ящиках и выбрать то, что она захочет, благополучно удалился в сторону ванной. И по возвращении наткнулся на неповторимую, забавную картину с участием его черной футболки и уже его девушки в главных ролях. – У тебя хороший вкус, Dsquared – один из моих любимых брендов, – брови тут же подлетают вверх, оценивая это маленькое недоразумение в собственных вещах. – Не знаю, она лежала самой первой! – Кстати, дизайнеры этого бренда тоже братья-близнецы, и именно они создавали все эти инопланетные костюмы, – подмечает брюнет, подходя ближе. Всматриваясь в светящееся от лучиков с окна лицо и пляшущие по нему золотистые пряди. Чуть ниже, на манящие, стройные ноги, практически ничем не прикрытые. Что заставляет девушку легко смутиться, что у Билла все шмотки как раз по размеру, не то что у его брата. – Что ж, буду знать, – вздергивает носом, кладя руки на мужские плечи. И какого черта ты снова снял лонгслив? Ее очаровательность – в совершенной простоте, не обезображенной больше ничем, что побуждает парня поймать себя на мысли, что безо всяких укладок и макияжа она еще более прелестна. Такая живая, обворожительная, естественная. Такая его. Даже когда чуть неуклюжая и стеснительная, умудряющаяся вмещать в себе и озорную хулиганку, и натуру с очень тонкой душевной организацией. Изящную, светлую музу, которую он и не рассчитывал найти, намереваясь коротать дни и ночи в холоде и пустом одиночестве. Она действительно иная рядом с ним, о чем говорили ее нежные синие радужки, подсвечиваемые ясными бликами. Не матерится, не язвит колкостями, не бунтует, если что-то не по ней, хотя Билл обожал своенравных и характерных девушек. Совершенно спокойная и ласковая, как дивная длинношерстная кошка кремового окраса с огромными голубыми глазами, стоило брюнету поднести ладонь к ее мягкой щеке. – И моя инопланетная пришелица теперь в одной из моих любимых футболок, – мурлыкнул прямо в крохотное расстояние между их губами, стремительно сокращая его. Касаясь мягко, проводя пальцами по скуле и области за ушком, чтобы ее кожа загоралась от каждого прикосновения и обозначения его рядом. Девушка медленно и завороженно моргает, подаваясь ближе как пластичная, мягкая фигурка в руках умелого, аккуратного скульптора. Ноги непослушно подгибаются, что тут же чувствует мужской взгляд, и ладони помогают ей плавно забраться на столик, чтобы восстановить равновесие. Которое стремительно терялось с каждой секундой углубленного, томительного поцелуя, разливающего по телу залп неконтролируемой, приятной и ни с чем не сравнимой блажи. Только он мог так. Проскользить по небу дразнящей пирсинговой бусинкой, мурлыкнуть что-то неразборчивое, как большой, сытый черный кот, и при этом провести по затылку, приглаживая золотистые, чуть волнистые пряди. Тихое тиканье настольных часов рядом только мерзко нервирует, вторгаясь в трепетные, услаждающие мысли. В умиротворяющий, такой же трепетный поцелуй, которому хочется отдаться полностью и без остатка, чтобы опьяняюще кружилась голова и зрение смазывалось до мутных разводов вместо ясных очертаний. Где единственным ясным очертанием будет лишь он, уже так нешуточно сжавший наманикюренными пальцами бледное, соблазнительное девичье бедро. И углубивший поцелуй, дав ей окольцевать руками свои плечи для опоры. Теперь он дразнится над ней, пуская по хрупкому телу волнообразную рябь, управляет процессом и наблюдает, как кожа начинает плавиться и гореть под его воздушными прикосновениями и поцелуями. Его пальцы слегка влажные, теплые, уже так по-хозяйски скользящие по талии, забираются под футболку, перебирают каждое ребрышко и желают достать до места, где бьется ее сердце. Она качнулась чуть назад, перебирая мягкие губы, утягивая его за собой, в полной мере наслаждаясь моментом. Скользя кончиками пальцев и ноготком по выпирающим очертаниям, волнующему каждый импульс в теле проколотому соску, подбирается ниже, к прессу. А совсем ниже уже горят безумные искры, разлетаются в стороны, свидетельствуя о нестерпимом пыле. Нарушенным коротким стуком в дверь, отчего по телу пронеслась волнующая дрожь. – Билл... – протестующе вздыхают пухловатые губы, – стучатся... Он не слушает, все еще витая в собственной вселенной. – Подождут... – непроизвольно сломал собственное дыхание на нетипично низкий рык, в ее манящие уста, словно забыл прокашляться или заболел. Ею. Она извернула шею, ухватываясь за плечи, побуждая вернуться к благоразумию. Стремительно тающему под натиском зефирных, карамельных женских губ. А он не хотел идти, как капризный мальчишка, но в конце концов разочарованно вздыхает и не придумывает ничего лучше, как спрятать Эрму в ванной и открыть дверь как ни в чем не бывало, кого бы ни принесло. – Дэйв? – солист вздернул бровь от неожиданности, стоило увидеть продюсера на пороге своего номера, – Какие-то проблемы? – Вообще-то уже девять часов, юноша, что-то не похоже, чтобы ты проспал. Я не смог достучаться в номер Эрмы, ты не знаешь, с ней все нормально? – Я не ее личный секретарь, может, будильник забыла услышать. Извини, я вообще-то в душ собирался. Какая первоклассная ложь. Ради нее. Йост невзначай заглянул вглубь номера, что Каулитц быстро это смекнул и уперся татуированной рукой в косяк. – Мне показалось, я слышал женский голос, – деловито подметил Йост и сделал маленький шаг навстречу, и на секунду у брюнета даже перехватило дыхание, – в общем, Билл, кем бы она ни была, поможешь ей с такси и никакой огласки, и чтобы все впятером были в холле через полчаса. Скоро нужно выезжать. Да, конечно. – Меня едва хватает на то, чтобы вечерами доползти до кровати, Дэйв, это бред. Та, кому мужчина изъявил желание «помочь», лишь тихо стояла в душевой и боялась даже вздохнуть, краем уха вылавливая слова. И как искусно отдувается Билл, не привыкший никому лгать. Он нарушает собственные принципы ради тебя, дурочка. Легкое волнение одолело его, стоило узреть в выражении продюсера косое подозрение, но, к счастью, для него не находилось ни единого доказательства. А доказательство стояло полуголое менее чем через два метра за стеной душевой, в чужой футболке и еще совсем несобранное. О чем сильнее всего сейчас думал Билл. – Чуть не спалились, – рвано дышит Эрма, выходя из ванной после закрытия двери. – Из-за тебя я делаю то, что нельзя, – склоняется брюнет над ее лицом, вкрадчиво и тихо шепча. С коронной ухмылочкой, от которой уже не на шутку подрагивают девичьи колени. – Ты забавный, когда врешь, – поднимает голову она, немо матерясь на еще сырые шмотки. – Давай топай, солнышко, а то грозный папаша Йо будет опять свирепствовать, – шутливо приговорил парень и легко пошлепал блондинку по округлостям, чтобы та покинула номер. Больше всего Билл ненавидел, когда в зеркале ему отвечало замученное и не такое прекрасное отражение, к которому уже привык. Стараясь замазать собственными силами этот ужас, припал к драгоценному консилеру, как стук в дверь повторился. И сквозь непроизвольный мат пришлось, конечно же, приоткрыть. – Дэйв, я же сказал, скоро спущусь, – прорычал недовольно, возвращаясь к зеркалу, даже не желая смотреть в сторону двери. – Это не Дэйв. Брюнет даже вздрогнул, услышав голос брата, но все так же продолжал стоять у зеркала. Том как-то лениво прошагал вглубь номера, едва не путаясь в своих больших штанинах, разбито и растерянно оглядываясь. Потухший уже с самого утра взор быстро привлек внимание Билла. – Что-то случилось? – чуть встревоженно спрашивает того он, слыша, как кровать чуть прогнулась под давлением чужой задницы. – Просто зашел, – односложно проговаривает брейдастый, складывая кулаки на коленях, – а что, нельзя? Билл ощутил странное напряжение, которым доверху было наполнена неясная интонация близнеца. Который сел сзади и словно чего-то выжидал. Или кого-то. Потому что обоняние не подводит, моментально давая понять, что она была здесь. И теперь остается лишь сидеть на краешке, вдыхая собственную убогость, растворенную в отчаянии и барахтающейся злости. Сидеть и безмолвно наблюдать, как братишка, довольный и счастливый, приводит в порядок свое прекрасное личико. – Я закурю? – Для тебя все можно, Том, – уголком губ улыбается младший, а внутри горят целые вселенные, исходясь в душном, мучающем запале, – Только Дэйв уже заходил, требовал, чтобы мы скоро все были через полчаса в холле. Огромная редкость, я немного проспал, надо же... На лице неподдельная радость и оттенок совсем легкой неловкости, ему вся ситуация кажется забавной, милой и нелепой одновременно. Он светится и цветет, витая в каких-то своих облачках. Пахнущих отнюдь не его парфюмом, а чьим-то чужим. И только Том превратился в необъятное, непроглядное абсолютно черное тело, поглощающее любой свет. – Странный ты какой-то, брат, – наконец, он озвучивает это вслух, и от этого вывода ничерта не становится легче, – Неужели она на тебя так влияет? Невзначай сгущающаяся атмосфера вынудила брюнета как-то напряженно застыть с карандашом в руке, промаргиваясь. Посмотреть в никуда и тихо прочистить горло, завозиться со всеми принадлежностями, чтобы те суетливо уложились в мелкую косметичку. Реакция будто затормозилась, заморозилась, а истины, которые так не хотелось выдавать, застыли поперек горла душным непринятием. Он задумался, прекрасно видя, как брат жаждет этого ответа. – Кто она? – Та, чьими духами от тебя несет за километр. Хорош притворяться, у тебя не получится меня провести, – на грани полурыка срывается с пирсингованных уст, а глаза все так же смотрят. Пристально. Выжидающе. Слова громыхнули, вынуждая брата спуститься с ясных облачков и хлопнуться о сырую землю. Не позволяй мне снова ударяться лицом в то, что ты хочешь сказать. Билл испытывал спектр тревожащих ощущений, зная, что положительный ответ всколыхнет внутри брата страшную бурю, а хуже всего – не понимал, почему. Вот и Том не понимал, какого черта и когда все успело так перевернуться? И какого черта теперь она с его братом? Какая же ты сука, Штахельберг Мысленно воспроизвел он, окидывая взглядом пострадавшую спину брата. Точнее, царапины, которые появились явно не сами собой. – Позволь спросить, а тебе это зачем? – как можно тактичнее проговорил младший, одеваясь. – Вопрос, может, максимально тупой, но неужели ты с ней..? – Том неестественно усмехнулся себе под нос – Классная у вас дружба, уже и привилегии появились, я так вижу. Все же твой навигатор переключился со слащавых мужиков на мелких блондинистых сучек, похвально. Смотрит на высокую фигуру прямо в упор, не в силах совладать с адом внутри себя. Чувствует себя все тем же мальчишкой из глубинки Лойтше, привыкшим быть самым сильным, самым смелым и отважным, когда приходилось брать на себя все удары. За единственного родного человека, когда тому доставалось в школе, когда приходилось защищать его, рискуя словить больной удар под диафрагму и по щеке, чтобы из глаз сыпались звезды под смешки пацанов из параллельного класса. Тогда Том пыхтел, что он сильный и ему не требуется никакая помощь. И когда к нему посреди ночи в комнату приходил заспанный, встревоженный младший с подушкой, волочащейся по полу, просил укрыть его от страшной грозы, Том тоже был сильным. Молчал, как было страшно ему самому. Молчал, что и ему нужна была помощь, которую ввиду своей гордости отвергал всегда и всюду. – Мелких блондинистых сучек ты увидишь, когда в очередной раз достанешь две тысячи евро, а о ней я запрещаю говорить в подобном тоне. И со мной в том числе, – небрежно выпалил, зыркнув чуть подкрашенными, сердитыми глазами. Даже безжалостно. Внутри Тома начинают грохотать тысячи гроз и молний одновременно. – Ах, прости-прости. Забыл, что для тебя она невинный ангелок. – Еще одно слово, и ты пойдёшь вон. Серьёзно, Том, что с тобой происходит? Ты не вел себя так с тех пор, когда ударился в политику и раздавал с Элис какие-то тупые листовки на улицах. Какая фаза нашла на тебя на этот раз? – Эта фаза нашла на нас всех из захудалого пивного бара. Как только она появилась, все, к чему мы шли и строили годами, стало рушиться. И я не хочу, чтобы ты угодил в это дерьмо. Чем она тебя околдовала? Она ведь была здесь этой ночью, я это чувствую. Температура в этом котле только начинала накаляться, приливая к мозгу и пульсу разрывающим залпом. Он ждет какой-то, по его мнению, правильной реакции Билла. Которой нет. Просто скажи, что я идиот, и ее здесь не было, мне все это кажется. Прошу. Собственное эго кромсается как от удара о что-то крепкое и нерушимое, расходится по швам. Горит от искры, порожденной этой же молнией, стрельнувшей словно в дерево. Том так не хотел верить в то, что эта девушка может быть на полном серьёзе с кем-то другим. С его братом, превращая в сокрушительный, убийственный союз, при виде которого внутри зарождается двенадцатибалльное землетрясение. И если бы Том сказал, что не пытался вытравить ее из мыслей после ее жестокого, не показушного отворота, не пытался находить похожих на нее девушек, довольствуясь сотнями бездарных копий, не засыпал с мыслями об этой бестии, которую так хотелось увидеть настоящей, не хамовитой язвящей стервой, врал бы всем в лицо. И может, ему бы было стыдно. – Чего ты хочешь от меня, Том? Оправданий? Просто попсиховать, что она досталась не тебе, как и десятки других игрушек на одну ночь? И уж тем более, она не твоя игрушка. Увильнул. Что ты хочешь услышать, Том? То, как ей чертовски хорошо со мной, как она тает и млеет в моих объятиях, прося и умоляя меня не уходить? То, с каким неподдельным восторгом она смотрит вместе со мной на звезды, каждую из которых я готов сорвать с неба и положить для нее? Как она мило хихикает и бормочет что-то мне в губы, когда я целую ее и чувствую долгожданное тепло внутри? И она чувствует, делясь всей необъятной искренностью. – Только не заявляй мне на серьезных мотивах, что ты влюбился. Мы вообще-то так не договаривались, – голова поворачивается. Взгляды встречаются. – Не говори так, – тихо, в ответ, – Она стала важной и нужной частью того, чего мне не хватало. Может, это моя своеобразная форма любви, и я... Что-то треснуло. Может, пепельница в руках, может, что-то более глубокое и потаенное. То, что застыло сейчас, парализованное ледяным пульсом. – Избавь меня от своих нудных речей про святую и невинную любовь, прошу, – скривился старший Каулитц, нервно втапливая окурок в пепельницу и вставая, – уверен, что она думает так же? Трахаешь ее по тихой, я правильно понимаю? Или может, по громкой? – Зубы лишние? Давление отбивает громким ритмом в ушах уже у обоих. – Брат, я безусловно всегда хочу быть на твоей стороне, – как-то поверженно, даже нетипично вздыхает старший, направив взгляд куда-то в сторону, пока Билл возится с сумками, – Но вся эта твоя розовая блевотная хрень не должна нарушать наш план, нам это ни к чему. Мы оба знаем, что ты все еще влюблен в Алекса и надеешься, что рано или поздно вы воссоединитесь. Хотя, как ты пудришь этой дурочке мозги, поистине восхищает, я даже не ожидал, что ты так хорошо вживешься в эту роль. Мерзкое, липкое чувство поселилось внутри Билла, мигом вспороло только затянувшиеся рубцы. Он отчетливо слышал, как ухнулось вниз его сердце, как совесть болезненно забила по живому за то, что согласился на инициированную братом мерзость неделями и месяцами ранее. А сейчас запутался. Все мысли сконцентрировались в этом помещении, заполненном смесью страха и удушливой нерешительности. Страха за ту, перед кем кроется груз определенной вины. Ведь он только оправился и стал жить как счастливый человек, впустивший в свое сердце свет, любовь и вдохновение, которыми так наслаждалась душа внутреннего романтика. – Не смей... произносить это имя, – язык заплетается, пальцы гневно впиваются в кулак. Брюнет поворчивается, реанимируя с колен надломленную гордость, – Разница между нами в том, что трахаешься только ты, а у меня это происходит по воле иных чувств. Усмири свою эгоистичность и оставь ее в покое, наконец. И меня в том числе. Я не собираюсь ловить твое дерьмовое настроение как вай-фай, просто смирись с тем, что она счастлива. Со мной, – последние два слова произнеслись едва ли не прямо в ухо близнецу. Он даже мелко затрясся, выпотрашивая претерпевшую множество испытаний душу. Все свои оголенные эмоции. Я больше не намерен участвовать в твоих интригах. Том не решается теперь спросить то, что бы выстрелило в него безжалостной, смертельной пулей. Собственный дух разрывается на мелкие осколки, что зияющая изнутри, болезненная пропасть вот-вот раздавит. Растопчет. Размажет. Уничтожит. *** – Бля, Густав, вообще-то это был мой последний сэндвич! – недовольствовал Георг, обнаруживший свою пропажу. Как и что-то жующего рядом друга, делающего вид, что не понимает, о чем речь. – На нем фто ли написано было? – с набитым ртом бубнит драммер. – Это была моя единственная надежда на нормальный завтрак, а тебя, походу, вообще нельзя даже и часа без жратвы оставить, – закатывает глаза, понимая, что обижаться уже нет смысла. Да и в этой обиде все же не было злого умысла. – О нет, тогда я точно умру. И вы все останетесь без величайшего барабанщика! – театрально охнул Густав, приложив руку ко лбу. – Да уж, шоу-бизнес потеряет целых семьдесят килограммов гениальности и таланта! – гыкает сидящий на задних рядах Том уже тут как тут, – Но ты не переживай, приятель, на случай, если надумаешь уйти в отставку, наша многопрофильная Куколка заменит тебя. Ну если конечно, сама не свалит от нас первее, – и смешливо-надменно стреляет взглядом в сторону блондинки, сидящей рядом с Биллом. В автобусе повис короткий ржач. И ее мимолетное смущение вкупе со странным скребущим изнутри чувством. – А я вот думаю, может навалять как раз тебе? – бойко, со смешком вздергивает она носик, поворачивая голову в сторону старшего Каулитца. Который тут же впился в нее острым интересом в глазах, – Не дождешься, я с вами и до Азии, и до Америки! Ему показалось, что она впервые улыбнулась ему, пусть даже из-за тупой шутки, и еще ребячливо поднесла к лицу маленькие кулачки в боксерской позе. – Опасная ты фрау, как видно, – выпустил смешок Георг. – А что, отец всегда учил меня давать задирам в нос! – нахмурила бровки. Ее настроение было прекрасным, что было заметно невооруженным взором, – Ну или куда пониже в самых крайних случаях. – О нет, пониже Том точно не переживет! – уже откровенно ржали парни над обагровевшим не то от смущения, не то от чего-то еще гитариста, который оперся локтями о спинку переднего кресла, приподнимаясь. Атмосфера в автобусе стояла расслабленная и даже дурашливая, не учитывая плюхнувшегося обратно в свое сидение Тома и отчего-то нервничающего Билла, что даже не сразу заметила девушка. А Билл действительно был погружен в свои, никому недоступные мысли, терзающие его как обычно во время передвижений группы между отелем, репетиционным залом, студиями, офисами, концертной площадкой и прочим, что все больше и больше отдаляло его от себя. В таком случае, чтобы забыться, он слушал Нену или же любимый американский рок, однако сейчас предпочитал все же настроить порядок в гудящей голове, потому что категорически не терпел хаоса. Временами он чувствовал себя белкой в колесе или же вечным двигателем, уже давно утерявшим свою отправную точку. К которой вернуться теперь невозможно. Брюнет старался никогда не смешивать работу и личные переживания в единый ком. Но сейчас это не получалось. Тревожность росла в нем как числа в геометрической прогрессии от всего разом. От утреннего разговора с Томом, от мыслей о девушке, которая не должна находиться так рядом согласно контракту. Который лежал, пылился где-то на полке офиса в Берлине, успешно игнорируемый и забытый, как что-то совершенно вторичное и ненужное. Еще и Йост обозначил, что в ближайшее время группа должна организовать эфир с анонсированием, что пятая участница пробудет еще два тура. И, разумеется, будет участвовать во всех необходимых мероприятиях и творческих инициативах, что станет инновацией для Universal как разрушение гендерной несовместимости с опытом работы такого коллектива. Продюсер в свою очередь, подчеркнул высокий уровень профессионализма, таланта и самоотверженности девушки, выразив надежду на то, что подобная коллаборация приведет группу к триумфу не только на европейском медиа-пространстве, но и на мировом. Бросил пару слов с инициативой сьемки нового клипа и выпуска пары синглов по возвращении в Германию, чтобы Эрма смогла заявить о себе, как полноценная вокалистка, исполняющая композиции не только в лайв-формате, но и в студийном. Круговерть мыслей изводила, мучила вкупе со смешками в автобусе. Согруппники явно с чего-то потешались, что Эрма едва не перекатилась за подлокотник, пусть даже и повод был непонятен Биллу. Он находился в своем вакуумном пространстве как под толщей воды, куда не доходили лишние звуки. Мы так не договаривались. Билл нервно сглатывает, переживая разрушительные страдания, смешанные с чувством вины. Хуже всего, за страшный, по его мнению, секрет, раскрытия которого он боится, как огня, охватывающего сердце. Он так не хотел заигрываться и врать, поддакивая старшему брату абсолютно во всем. Так не хотел, чтобы образы прошлого мучали и сдавливали, не давая спокойно вздохнуть и расслабиться наконец. В новой реальности, пусть и под запретом букв и цифр. Ты так желал этого, Билл. Почему рискуешь все потерять по вине собственной глупости? Стало как-то тихо. – Какого хера мы так долго стоим? – не придумал ничего лучше, как выбраться в реальность из толщи тяжелых угрызений. На пределе его нервов. – Че ты опять такой злой, а, – из недр передних сидений послышалтсь голоса, – Пробки. – Да потому что к одиннадцати уже надо быть на месте, не хватало нам еще опоздать. Неужели нельзя было ехать быстрее?! – Кто ж виноват, если дороги несвободны. Извини, к выделенным трассам нам еще не давали доступа, господин «Я люблю все контролировать и паниковать на пустом месте», – Том зашуршал каким-то пакетом и достал банку Red Bull. – Гениально, господин «Мне на все похуй», – незамедлительно огрызается младший, – Только за даже малое опоздание нам снесут головы, и расписание покатится к чертям. – Билл, не паникуй, мы все успеем, – слова Листинга все равно не помогали. Потому что брюнета уже несло за грань от всех накопившихся тревог, сдерживать которые становилось уже труднее. – Конечно, это ведь не вам потом слышать все дерьмо от менеджмента и начальства, только я один должен все контролировать, в том числе и время! У нас важнейшая запись сегодня, не хватало влететь на штрафы за несоблюдение тайминга. – А у нас вообще бывают, по твоему мнению, НЕ важнейшие записи? Ну иди, растолкай машины впереди как Халк, расчисти дорогу, нежели нам мозги ебать. – Наши мозги – не телки, чтобы их ебать, приятель, – добивающе глумится Том, отпивая энергетик и тыкая что-то в телефоне. – Так, хватит, – Эрма ерзает в сидении, в следующую секунду повернувшись к помрачневшему парню, и специально понижает голос, – Ты снова нервничаешь, это из-за предстоящей записи? – Заебало, что я должен один разрешать все это дерьмо, никакой работы в команде, всем на все похер, а я не хочу, чтобы мы облажались на важном мероприятии. А семь шкур потом спускают с кого? Правильно, с фронтмена, – раздраженно, но уже тихо пылит Каулитц, пялясь в пустоту, а несчастные листы едва не рвутся от тисков сильных рук. – Выдохни, – девичья рука плавно ложится на щеку брюнета, и все, что ей хочется – наладить зрительный контакт. Где ее – сочувствующий, осаждающий. Его – тревожно-напряженный, сочетающий в себе целое многообразие переживаний и вины. Вины перед этой девушкой в том числе. – Все будет хорошо, мы лучшие, поэтому закрой глаза и успокойся, наш самый прекрасный папаша. На последних словах ее голос стихал до улыбчивого полушепота, словно она собиралась напевать ребенку колыбельную, чтобы тот не плакал и не мучился. А Биллу почему-то тошно от себя. По неведомой причине, которую не хочется озвучивать, а так и сидеть в беспомощном положении, зажимаясь и гоняя залпы встревоженных вздохов по легким. Однако при прикосновении теплой женской руки хочется послушно закрыть глаза и провалиться в томящую нирвану, как она и просит. Не смеет отказать ей, поддаваясь и едва ни ластясь как котенок, которого соизволили приютить. Чтобы не мерз на улице. Эрма приподнимает голову и плавно смыкает губы на его собственных, желая поймать этот бесценный, сладостный момент, которого так сейчас не хватает обоим. Брюнет не заметил, как обмяк и оперся головой о хрупкое плечо, мысленно посылая все и всех к черту. Поддаваясь только ее поцелую, от которого он получает неземную блажь. Такую нужную для восстановления потерянного равновесия, даже если гадости Тома так и курсируют вопящими отголосками в голове. Девушка подтягивается ближе, окольцовывая одной рукой плечи, второй дурашливо потрепывая по затылку, наслаждаясь, как шелковистая черная россыпь ласкает кожу. Заворожена его красотой и умиляющей податливостью, что ради нее он готов усмирить всех агрессивных собак внутри и показать только свою мягкую, безумно ранимую и чувственную сторону. Сокрытую от всех любопытных. Я так устал Все к черту. Подтянувшись чуть ближе, уже сам углубил поцелуй, инициированный той, от которой так мутнел разум и кончался воздух. Слишком вошел в роль Уверен, что все это меркнет, кажется ложью, скрывается под дюжиной замков, которые нужно заварить под толщу железа, чтобы впредь не касаться. Не пачкаться о прошлое, которое рискует отравить его настоящее. Их настоящее. Он бы не выдержал. Уже не выдерживает, не позволяя ей отстраниться, кладет руки на ее талию и щеку, не желая упускать нить их тактильного диалога. Он дышит так, будто его вечные самокопания и раздумия скапливаются в тяжелый, бетонный груз и придавливают бьющееся внутри сердце. Усиливающее свой ритм при виде этой девушки. Скользит нежными пальцами по ее фарфоровому, милому личику, от вида которого внутри расцветает лишь радость во всех смыслах. И совершенно уверен, что изрекаемое им – никакая не ложь. – Это ты мое спокойствие, златовласка. Шепчет, соприкасаясь с ней лбом. Наблюдая под закрывающимися веками за ее застенчивой, но такой обворожительной улыбкой. Она тянется к его ладони, чтобы поиграть в ручных «крокодильчиков», пожирающих друг друга пальцами, щипает, шутливо провоцирует, забавляясь. А Билл совершенно не забавляется, вновь погружаясь в собственные мысли, где фигурирует еще одна заблудшая душа, нашедшая свой приют в его маленькой вселенной. Такая же маленькая, светлая и улыбчивая, имя которой – четыре простые буквы, услаждающие слух и сердце. В ручных «крокодильчиков» все же играет, чтобы она улыбалась. Он тоже. Лучше бы Том и дальше листал инсту, залипая на фигуристых малышек будто со страниц playboy, ставших в одночасье неинтересными и силиконовыми. Не смотрел бы в сторону воркующих брата и этой блондинистой сучки, которой будто лицевые нервы защемило. Хохочет, лыбится, с чего-то потешается, касается руки близнеца. О, и эти их случайные касания друг друга, когда они выбираются на свет, пусть даже при охране, как она делает «паровозик» и плетется за высокой фигурой в черном в темных очках и шапке. А он и сияет, воркуя ей что-то в ухо в ответ, пока она прячет свои бесстыдные, блядские глазенки от старшего. Сиял бы он так, узнав всю правду? Так и чешется язык сказать. – Густа-а-ав, – тянет женский голосок, подхватываемый эхом площадки, – будешь другом, одолжишь тейпы? – Конечно, подруга, бери, – блондин незамедлительно протягивает ей нужную упаковку, садясь за барабаны. Притом прекрасно знает, что у Тома дохуя этих тейпов, но она не попросит. Она не приближается к нему даже на сраных два метра, чтобы одарить померкшей улыбкой и холодным взглядом. Не смотрит. А что ты, блять, ожидал после всего, что сделал ей? Он готов дать ей хоть сто тысяч этих тейпов, чтобы воззвать ее хоть к какому-то взаимодействию и косому мимооетному зрительному контакту. Пусть он не будет иметь продолжения. Пусть! Так могла только она, наказывающая молчанием и блядскими надутыми губками исключительно в его адрес. Что ты сделал с ней, Том Каулитц? Что ты сделал с вами? Абсолютно гиберболичное, фантастичное во всех проявлениях местоимение, не имеющее ничего общего между ней и тобой. Пока стафф возились с настройкой аппаратуры, Том предпочел выйти покурить на пару с Георгом и пообмениваться парой плоских шуточек, чтобы на душе не было столь омерзительно. Пусть даже если это будет никотиновый горький, парящий яд, который по сравнению с этой гаммой кажется дорогой сладостью. Сил нет смотреть на них, пусть он собственноручно, заочно сотворил этот союз из убивающегося горем брата и ненавистной гитаристки. Хочется разодрать себе лицо до кровавых отметин и продолжать врать всем про внутреннее спокойствие, лишь бы абстрагироваться. Скорее бы концерт. Ведь Том так любил быть в центре внимания, быть предметом обожания миллионов девчонок, каждая из которых мечтала лишь об одном – чтобы их кумир спустился с нарисованной плакатной плоскости в их усыпанную розовыми сердечками реальность. Захлебываться в криках, истериках, визгах, слезах, тянуть вверх руки, падать в обморок в душной неадекватной толпе. Сотни и тысячи различных девиц на любой вкус и кошелек, а ты помешался на одной. Он услышал ее голос, а затем смех. – Кстати, у меня на телефоне много кадров с нашего прошлого концерта и автограф-сессии, – рука Билла плавно опирается на стойку с микрофоном, взгляд невольно упирается в устройство, – Ты там такая смешная, Эрми. Обернулся, ребячливо стрельнув взглядом, чтобы вызвать ее реакцию. – Дай посмотреть! – резво вздернула носик девушка, быстро прискочив рядом с висящей на плече гитарой, – блин, вообще-то я тут ужасно получилась, и еще какой-то фанат сжал меня, как куклу! Билл даже не заметил, как телефон быстро перекочевал в проворные маленькие ручонки, причем девушка стала явно что-то в нём тыкать, даже нетерпеливо и агрессивно. – Так, а ну кыш с моей галереи! – попытка остановить ее увенчалась неудачей, как блондинка нарочно отвернулась и еще вдобавок прихватила чужой телефон, шагнув вперед. – Я удалю этот ужас! – девичье бурчание уже не на шутку раззадоривает, побуждает двинуться к ней и забрать свою вещь. – Хей, да какого черта, отдай, – наманикюренная рука цепляется за плечо, но ей все равно, она посмеивается. И куда мы тыкаем? Эрма по-хулигански и провоцирующе всплескивает руками, отстраняется назад, пока брюнет, уже шутливо нахмурившийся, надвигается вперед. – Ой, а чего ты так испугался? Боишься, что мы с парнями узнаем, какие непотребства ты по ночам смотришь? Ох, наверняка там много интересного... Билл видит, как маленькие чертята заплясали в выражении ее чуть детского, капризного личика, поддаваясь ее играм в гляделки. – С чего ты взяла, что я смотрю порнуху? – невозмутимо, но шутливо парирует Билл, напирая еще и еще, а девчонка нарочно отходит назад, поднимая руку с телефоном выше. – А вот ты и сам признался! А-ха! – Я не это хотел сказ... Срывается, бежит куда подальше. – Не догонишь, не догонишь! – Ребя-я-ят... – непонятливо вопрошает Густав, прекрасно зная, что останется без реакции. Чистый, задорный смешок заполнил пространство волной эха, когда парень рванул за хохочущей блондинкой, затеявшей эту маленькую, но чертовски милую пакость. – Ну все, ты допрыгалась, – Билл «оскорбленно» хмурит брови и буквально охотится за этой несносной девчонкой, понимая, что ему нравится эта игра, – Эрма! – Густав, спаси! Она оббегает ударную установку, чувствуя боковым зрением удивленный взгляд Густава, забегает за комбоусилитель, не снимая гитарного ремня, минуя все реквизиты и провода, смеется на всю площадку, однако Биллу хватает буквально нескольких секунд и движений, чтобы, так же посмеиваясь и закусывая нижнюю губу, нагнать это недоразумение и остановить, аккуратно притормозить за запястье, – Так! Верещит, хихикает, плещет руками, выражая непокорность, но телефон все же возвращается своему хозяину, – Ну Билл, там есть ужасные кадры! Удали! – Нет. Мне все нравится, – горделиво проговаривает Каулитц. На обратном пути она все так же бежит к сцене, придерживая гриф гитары тонкими пальчиками, громко шурша мешковатыми штанинами. Том выныривает из-за угла, провожая взглядом сначала Билла, а затем поморщившись от резкого столкновения. С ее телом. На жалкую долю секунду он коснулся рукой ее талии, чтобы оба не качнулись в сторону, удержали равновесие. Чтобы поймать это маленькое, проворное, ржущее недоразумение, которое при поднятом взгляде тут же замерло. Эрма так растерянно, испуганно уставилась на брейдастого парня, инстинктивно дернувшись, и схватилась за корпус гитары, внезапно вспомнив, что это дорогая и хрупкая вещь, разбить которую равносильно катастрофе. На секунду смотрит в ее светлые глаза, в которых за эти секунды все переменилось с белого на черное. И хочет задержать пальцы на ее остром плече, хочет ощутить тепло ее миниатюрного тела. Даже немного растрепанная, потому что репетиция еще не началась и девушка еще не заколола волосы дурацкой заколкой. И все равно до невозможности красивая, напоминающая какую-нибудь сказочную русалку из морских глубин с подобным оттенком отливающих золотом прядей. И эти губы, которые за мгновение с лучезарной, обворожительной улыбки исказились до подобия испуга и брезгливости. – Том?.. Его задевает, как эти губы произносят его имя. Он не хочет, чтобы оно звучало так. Шаркает по полу дутыми Найками, чтобы пройти дальше и наконец, забыться в нотах, аккордах и музыке. Спихивает тонкое, как тростинку, тельце в сторону, что оно невольно касается ближайшей стены, оборачивается в затылок. – Съебись с дороги, – еле разборчиво ворчит, надевая на себя ремень лакированного Gibsona. Она чуть потеряна, дезориентирована. Запахом ядовитого Crisp Mint. – Солнышко, мы вообще-то договаривались сегодня отрепетировать с тобой Humanoid, где ты ходишь?! – кричит Билл с недр сцены. Том даже замер на месте от этого прозвища. Совершенно дебильного. Полосующего по нервам как пенопласт по стеклу, до тошноты. Близнец стал напоминать ему подкаблучную марионетку, готовую улюлюкаться с любой девушкой, вьющей из него веревки. Да и в целом Том никогда не понимал склонности брата ко всей этой ванильной бредятине и дурацким прозвищам. Настолько циничен, чтобы это понять. Take me away Release the pain I caught myself in Too many worlds Position unknown Loneliness hurts Hold me I'm drowning Hold me… Даже усмехнулся себе под нос, осознавая, насколько сильно с его состоянием гармонирует песня, которую они собирались исполнять. Про изгоя, который идет против всех. Безусловно, Том соврал бы самому себе, если бы сказал, что не хотел бы расставить все точки над I и, может быть, тоже порепетировать с ней некоторые партии. Понаблюдать, насколько она живая и волевая, с какой страстью отдается процессу и игре. Хитрая, игривая, задорная, когда покусывает свою чертовски сексуальную нижнюю губу, когда улыбается при отыгрывании сложной партии. С такой же страстью отдавалась и тебе, а затем послала на все четыре стороны. Миниатюрная, светлая, чертовски желанная. И не его. И эти ебаные обнимашки и ручкания, которые она каждый раз дарит Биллу, виснет на нем как обезьянка, а он лыбится, как дурачок, раздражали хуже скрежета пенопластом по стеклу. Но он терпел, гневно покусывая пирсинг и подцепляя струну за струной. Оставь ее в покое – в подсознании не стихал голос брата. Она ему улыбается. И почему-то из-за нее солист перестает быть занудным на репетициях, не строит всех, как мамаша, не запрещает любые эмоции, хотя всегда стоял на том, чтобы работа и что-то личное не контактировали между собой. А на высоких стульях при отработке композиций сначала оба хихикают, провоцируют друг друга на тычки в бок, жмутся. Так, что на это тошно смотреть. Том еле боролся со своим желанием схватиться сейчас за длинный гриф, расколошматить корпус об пол и свалить куда подальше, плевать на все. Почему я стал из-за тебя таким психом? Что ты со мной делаешь? Странные ощущения, неведомые парню ранее, не покидали его уже долгое время. Словно впервые он понял, каково это – уже не жить прошлыми привычками, а будущим он пока не научился, так и метаясь, как между молотом и наковальней. Эта девушка определенно вносила в его состояние то, что прежде не чувствовалось, и что так контрастно противоречило ядерной смеси эго, самолюбия и дерзости за все годы нахождения на звездном олимпе. «Знаешь, дневник, я не понимаю, что со мной происходит. Надеюсь, ты меня не осудишь. Хотя ты же просто бумага, черт возьми. Побудь моим другом и сделай вид, что тебе похуй на весь тот бред, что сидит внутри меня, – рука, держащая ручку, дрожит, – Все девчонки, которые когда-либо у меня были, наверное... Только пользовались мной. Как и я ими, а что, это взаимовыгодные отношения, которые меня полностью устраивали. Так почему же становится так хуево сейчас, будто я расстаюсь не с жалкой парой тысяч евро, а с чем-то большим? Простые шалавы, певицы, модели, актрисы, фанатки, не важно кто. Они все хотели лишь кратковременного удовольствия, что я с огромным запасом мог дать им, выбивая сладкие стоны. Они хотели моей славы и пиара за мой счет, что ж, я был не против. Хотя не спорю, и я не задавался желаниями сверх мирового масштаба, дом, семья, дети, собака, все дела. Хотя Куппер и правда мой единственный друг. А девчонки... Красивые ножки, которые можно развести как можно шире, соблазнительное тело, губы – мое персональное, порочное удовольствие, в котором я никогда не хотел себе отказывать. Всем девчонкам нравилось, какой я, потому что с сопливыми и ранимыми водиться неинтересно. Может, я и хам, и блядун, и хулиган, и мной пользовались исключительно как кошельком. Двуличные, меркантильные сучки, которых можно прокатить на шикарной Audi. И трахнуть там же на заднем сидении. Никаких колец, цветов, дурацких мягких мишек с сердечком в лапах из игрушечного магазина. Я вообще не понимаю всей этой ванильной херни и не собираюсь понимать. Некоторые позволяли себе шептать сексуальными губками, что я подонок, в котором невозможно не потеряться. О, как же это льстило. Может, я любил многих девушек, заваливал комплиментами и шутками ниже пояса, брал номера телефонов, на которые никогда не перезвоню в ответ. Я любил без любви, где можно напевать глупые песни по утрам, ходить в чужой майке и понимать друг друга с полуслова. Без той любви, когда обмениваешься смс-ками что-то наподобие «надень шапку, на улице холодно», готовишь завтрак той, ради чьей улыбки ты готов свернуть горы, убить любого, кто обидит ее, просто лежать с ней на незаправленной постели, учить ее игре на гитаре и слушать рэп из плеера. Хотел бы и я так. Но, боже, это так смешно, дневник. Ни одна девушка еще не заставляла меня на полном серьёзе искать созвездия на небе или просила бы помочь застегнуть ей туфли. Я лучше сто раз сброшусь со скалы, чем позволю себе такую низость, как быть нежным, ванильным подкаблучником. Привык к сучкам, которых можно легко подчинить себе, что ж, знакомься, дневник, с той, благодаря кому все во мне начало рушиться. Эрма Штахельберг, своенравная, опасная как акула, хитрая, гордая, самоуверенная сучка, доказавшая неоднократно, что и я могу быть поверженным. И чертовски красивая, я обожаю блондинок еще с шестого класса. Мое соло, мои партии... Хуй с ними, она шикарно справляется с этим. Даже очень шикарно, но я никогда не скажу ей этого вслух. Не дождётся. Для нее я хам, сволочь, подонок, тщеславный ублюдок, но все же мне было чертовски хорошо с ней... В ней. Да уж, она невероятно сексуальная и стервозная крошка. Дневник, ты же знаешь, что у меня тяжелый характер. Я не хочу быть агрессивным, но не получается. При виде нее я растекаюсь в ебаную лужу и пытаюсь держать себя в руках. Эта блондинка сводит меня с ума, превращает в безвольного слабака, с чем я отчаянно борюсь. Так привычнее, быть хамом, агрессором и подонком, но боль в том, что она сразу раскусила меня. Сказала все в лицо, хотя не каждая бы набралась смелости бросить такое мне, самому Тому Каулитцу. Сказала, чтобы я сбил со своей головы корону и отстал от нее. Вот наивная. Чудная, стервозная, наивная, волевая. Я определённо без ума от нее, и может, это смешно, но я бы хотел немного измениться. Не говори ничего, дневник, это хуевая идея, я знаю. Сделать ей комплимент? Обнять? Подарить что-нибудь? Извиниться? Пригласить на ужин? На какую хуйню пойти еще, чтобы добиться ее внимания, а не бесконечного игнора? Я и так сотворил много херни с ней. Быть добрым, милым, плюшевым... Все это так не по мне, ниже моего достоинства, но я постараюсь. Отошьет ли она меня на этот раз, как думаешь? Ладно, дневник. Спасибо, что позволяешь выпускать внутреннего меня на эти исписанные страницы. Я снова чувствую, как чертовски слаб, но не хочу об этом говорить Биллу или Георгу. И уж тем более Эрме. Моей куколке. Запишу напоследок, что мне нравится ее смех, но в то же время меня раздражает, что он не для меня. Bye-bye, дневник, я обязательно к тебе вернусь, тебе еще придется слушать мое нытье, скрытое ото всех.» Всю репетицию так и провитал в своих мыслях, отрабатывая партии, как машина. Кажется, блондинка заводила первые табы и аккорды Screamin', вызывая гармоничное звучание, снова была довольна собой, как рядом подошел Георг, а Билл наворачивал круги. Том глухо, сыро скривился, ощущая, что объект его мыслей идет рядом по пути за кулисы, выжидает, когда парни уйдут вперед и зарядился абсолютно странной идеей подставить ей подножку. Будет ли тебе больно, сучка? Поддельный. Жестокий. Злой. Ловит ее в сплетении коридоров за площадкой, ждет, пока она снимет ремень своей лакированной малышки с затекшего плеча, пока она, довольная и счастливая, маякует Биллу, что скоро придет. Хуй тебе. А у нее перехватывает дыхание, стоит ощутить на руке чужую горечь, опаляющую кожу намного хуже многочасовых репетиций. Смотрит на старшего Каулитца, отвечая каменной эмоцией на его уже приевшуюся ухмылку. Даже оскал. – Чего тебе? – враждебно, так же глухо. Ее улыбка снова меркнет. Блять, надо было не так. Возьми поаккуратнее, идиот. – Рад за тебя, куколка, – держит в тисках порывы излюбленного сарказма, – Вы так хорошо спелись с Биллом во всех смыслях. Что ж, а хорошо ты пристроилась. Я не прав? Она промаргивается, гоняя воздух по легким, не хочет чувствовать себя вновь униженной и прихлопнутой. Но снова оказывается под гнетом безжалостных карих глаз, не зная, где набираться сейчас храбрости. Потому что старший Каулитц как танк умел сносить все ее баррикады, дорваться до тонкой чувственности, которая уже начинала страдать. За считанные минуты кареглазый взгляд сменился с доброго, Биллово, на другой, Томов выжидающий и холодящий. – Как ты там сказал? Съебись с дороги? – хорохорится, поднимает головку. Пусть накричит в очередной раз, укажет на его место. Нет, не пусть – Теперь могу спросить... У кого из нас больше? – обезоруживающий вопрос бьет в виски. Они снова стоят так близко друг к другу, а между – бездна из колоссального непонимания и взаимного презрения, за которым кроются глупые желания Тома измениться. Ради нее? Измениться? Его уже ломает в этом диссонансе. От банальной неспособности найти в себе внутреннее согласие. – Если ты сейчас же не свалишь, то у тебя там будет все вырвано с корнем, и твой вопрос лишится смысла, – смело отбивает от себя поток очередных нелестных слов от старшего, храбрится, не хочет ощущать, как они вонзаются копьями в ее естество. А Том принимает ее немой вызов, давится им, знает, что возразить нечем. Гневный провокатор внутри него так и норовил уколоть девушку чем-то еще, но сам парень знал, что это ничто не даст кроме еще больше усугубившейся ненависти и вражды. Особенно когда в эту игру вступил его собственный братец. И они оба выкинули тебя как мешок за борт. – А если ты и дальше будешь вести себя подобным образом в рамках наших профессиональных обязанностей, то единственное, что лишится смысла – бумага с твоей закорючкой с сердечком внизу. Даже это он знает. Подглядел на автограф-сессии, как его персональная бестия оставляет на сотнях блокнотов, плакатов и фотографиях косую букву E с сердечком. Много сердечек для совершенно левых людей, а ему – непроглядный густой мрак. Уходит, заряженный базовыми желаниями – скурить две сигареты и съесть половину овощной пиццы. В одиночестве, не со всеми, даже игнорируя недовольства брата. Обуреваемый мыслями, что теперь лишний пятый элемент не она, а он. *** – Что ж, мы неплохо поработали, – Георг разваливается на диване, заводя руки за голову, – вот бы сейчас вырубиться лет на пятьсот и вообще никого не видеть. – Ага, размечтался. По приезду домой у нас еще генеральные репетиции перед Comet и MTV EMA, не хватало еще там облажаться из-за твоей вечной лени, – со смешком, но назидательно напомнил Билл и поправил в зеркале макияж. – Ой, опять занудствуешь, – зевок басиста заразительно отразился от стен гримерки, которая уже наполовину превратилась в столовую, – если что, меня Эрма заменит, она все может! – Что-о-о, нет, я так не играю! – тут же встрепенулась девушка, сидя по-турецки на полу, – Билл, давай тогда лишим его половины гонорара! – Согласен, Эрми. А что, надо будет Йосту сказать, что наш многоуважаемый басист любит помухлевать... – «предупреждающий» тон фронтмена тут же побуждает Георга закачать головой и дать заднюю. – Да все, все, я понял, отвалите! Эрма закатила глаза, ловя задорную интонацию троих парней, которые принялись о чем-то спорить, улыбалась вместе с ними. Она смеялась, смотря то на Билла, пихающего Георга в бок, чтобы тот двинул задницу и дал присесть, то на сопротивления шатена с не самыми цензурными словами и шутками, то на жующего пиццу Густава и чувствовала себя совершенно счастливой. Будто эти мальчишки всегда были ее семьей и ей искренне хотелось запечатлеть эту радость от осознания, что она часть этой забавной, местами неадекватной команды. Судя по звукам, исходящим со стороны дивана, за который так боролись Билл и вечно ленивый Георг, желающий простого человеческого полежать. При виде Билла ее сердце продолжало совершать все более выразительные и трепетные кульбиты, которые отзывались не менее трепетным теплом, предательски окрашивающим щеки в розовый цвет. Когда ты была в последний раз настолько счастлива? Даже при виде такого, несерьезного и смеющегося тоже. Понявшего, что с Георгом бесполезно «бороться». Одетого, как обычно, со вкусом, но просто для репетиций и вот таких дурацких моментов, не для широкой аудитории. Даже по-родному. – Так, ну все, на MTV EMA его точно не берем, – заключает брюнет, все еще посмеиваясь и надеясь, что девушка его поддержит, – и ты будешь вместо него. – Да уж, наверное, с божьей помощью. Акустическая гитара оказывается в миниатюрных женских руках. Ей хотелось что-то сыграть, словно их музыкальный диалог на репетиции имел множество недосказанностей. Тонкий мотив старых репертуаров тут же заполнил небольшое пространство, сливаясь в мелодичном ритме, в чем Билл охотно подхватил девичью инициативу. Став тихо напевать отрывки Monsoon и совсем старую Hilf mir fliegen. Парни постукивали по предметам, добавляя ритмичности. А он сидел рядом и ласкал ее слух мелодичным голосом, периодически упираясь в нее подкрашенными безднами. Хотелось отводить глаза и скрывать пунцовое от легкого, будоражащего смущения лицо прядями, изводясь в приятной дрожи, что колола кончики работающих по струнам пальцев. Вызывающих такую же волнующую каждое сплетение внутри вибрацию, перерастающую в полноценные музыкальные шедевры, полюбившиеся миллионам людей. Эрма замечала, как Каулитц совсем невесомо и как бы случайно касался ее плеча, спины, и тут же якобы отстранялся, не желая упускать девушку из своей тактильной зоны. Но чего-то явно стеснялся. Конечно, вы бы прям при парнях бы еще поцеловались, два олуха. А ей было мало телесного контакта, как и ему. Он поглядывал на гитаристку, проводя взором по всему силуэту от макушки до разноцветных шнурков ее кед. Опять облачилась в свои любимые шаровары с дурацкими нашивками, как девочка-хиппи, скрыла соблазнительные очертания от посторонних глаз. Особенно ноги, которые вчера так обворожительно обвивались вокруг торса, пока парень вбивал миниатюрное тело в стенку душевой в густом клубе пара, оседающего на стеклах. Она чувствовала, что внимательный взор упирается точно в завесу ее волос, думая, если бы была воля Билла, то тут же убрал мешающие локоны ей за ухо, чтобы она открылась. Не прячься, – мужские губы плавно угождают в щеку, пока девушка склоняет голову, мнет подол его футболки на собственном теле и улыбается как ребенок, которому подарили лучший подарок на рождество. Я не прячусь – бурчит в его ключицу, вдыхая теплый аромат бледной кожи. А потом они играли в правду или действие, и краснеть девушке приходилось еще больше среди игроков-парней, которых очень интересовали нестандартные вопросы и уж тем более нестандартные действия. – Эрми, правда или действие? – Билл поворачивается к ней. – Мм, правда. – Твой первый раз, – хитро прищурился Георг, а Каулитц даже встрепенулся. Щеки Эрмы заалели, и она придурковато улыбнулась, вдохнув как можно больше воздуха, как тут же вмешался Билл, нахмуривший брови. – Полегче, вообще-то неприлично такие вопросы девушке задавать, – и постарался дать другу щелбан, от чего тот со смешком увернулся. – Хм, да ничего интересного на самом деле. Мне было пятнадцать, тогда я сбежала назло отцу из дома. Этот парень тоже был гитаристом, мы вместе играли в ресторане, он был на втором курсе в колледже и учил меня всяким крутым приемам игры, у него была домашняя студия, и... – Мы поняли. Любишь постарше, значит? – так и не унимался Листинг. Спустя еще несколько кругов гримерка снова наполнилась смешками и подколами друзей. – Что ж Густав, твоя очередь. Правда или действие? – с энтузиазмом отзывается Билл и отпивает колу после того, как половина салата была успешно поглощена. – Хм, а это может быть и правда, и действие сразу? – Густав вытягивает ноги, чтобы удобнее пристроиться на полу гримерки. – Это как? – брови Эрмы удивлённо подлетают. – Ну например, я планирую перекраситься в черный, – Георг инстинктивно усмехнулся в кулак от услышанного, но драммер говорил серьёзно. – Ты че? – Да уж, это интересно, –Билл стащил со столика тосты с овощной заправкой и вновь присел рядом с Эрмой, которая уже наигранно вздыхала и даже негодующе, забавно скрестила руки на груди. – Эх, теперь я официально буду последней блондинкой в группе! – Точно не последней, Эрми, – вкрадчиво проговаривает солист, растягивая губы в улыбке. Провоцируя ее на забавную реакцию. Она тут же поворачивается и вопросительно изгибает бровь, качнувшись чуть в сторону. – Даа? Хочешь сказать, что скоро к нам присоединится кто-то шестой? Или ты сам надумаешь перекраситься в блондина? – А то и седьмой, учти, Эрма, вероятность рождения близнецов от близнеца о-о-чень высока, – снова встревает Георг. Видели бы эти двое свои красные лица сейчас. Молчание. Листинг поворачивается как ни в чем не бывало, впитывая реакцию Каулитца и гитаристки. Они оба так забавно хлопнули глазами в улыбчивое лицо, которое буквально тащилось, что убедилось в своей правоте. – Густав, я торчу тебе пятьсот евро, ты был прав! Какого хрена – Что-о-о?! – Давно это у вас, господа конспираторы? Густав хихикнул Ну все, это пиздец – Ты все таки нашел ту самую, наши поздравления. – Георг! – моментально занервничал Билл, толкнув басиста рукой, словно оскорбившись, Эрма словно остекленела. – Да ладно вам, это исключительно ваше дело, мы никому не пропиздимся. Мы уже давно все поняли. Все эти ваши репетиции, тычки, догонялки не просто так. Да и... Наверное, целоваться в автобусе очень удобно, правда? Здесь только немой сцены не хватает. Эрма неестественно хихикнула себе под нос, поняв, что скрывать это бессмысленно, – Вообще то я... хотела все прекратить, потому что подставляю группу? – Зато теперь хэштег Кауберги нашел свое воплощение в жизни, осталось только уточнить, какой именно Кау, – Листинг опять стал уворачиваться от тычков и «наездов» брюнета. – Да бля, замолчи, – снова ржач. Они оба разгромлены в пух и прах, оставшись сидеть с пунцовыми щеками и горящими ушами, искренне надеясь, что эти два придурка будут держать язык за зубами, а пальцы девушки впились в сукно джинс. – Да, парни, вы нас раскусили. Мы действительно... Нашли друг друга, – тепло проговорил Билл, улыбаясь и поглядывая на блондинку. – Когда свадьба? – сквозь смешок возник Шеффер, – пригласите нас хоть? В следующую секунду нос блондинки уже утыкался в плечо в черном свитере Билла, чтобы спрятать тупую улыбочку и побагровевшие донельзя щеки, словно все соседи и родственники пришли поздравить их с помолвкой. Давай, обтекай, как дурная. И счастливая. Тело пробивает током, когда шаткой походкой в их своеобразную идиллию вваливается Том, смывшийся куда-то час назад под предлогом каких-то важных дел. – С чего ржете? – замороженный взгляд пробегает по присутствующим и, как кажется старшему Каулитцу, останавливается на сидящих рядом голубках. Жмущихся друг к другу. – Да так, ни с чего, – отнекивается Листинг, за что Эрма тысячекратно ему благодарна, – А у тебя опять дерьмовое настроение? Смотрит с высоты своего роста, впивается холодно-миндальными глазами, пряча демонов внутри себя. – А у тебя опять дерьмовое чувство юмора? – берет со стола колу, надеясь устранить горечь в горле после скуренных мятных доз. – Не обращайте внимания, парни, наверное, у него очередная подружка оказалась бревном. Главная юмористка подоспела, надо же. Реакция подоспевает так же незамедлительно, концентрируясь в чуть вибрирующем, саркастическом тоне, едко и злобно. Их взгляды схлестываются в минутном поединке, когда высокая фигура в клетчатой рубашке делает шаг навстречу, вызывая на схватку. Насмерть. – Тогда, может, научишь моих подружек, как не быть бревном? У тебя то в этом наоборот, огромный опыт – быть скользкой змеей. Выпалил и умер. Ненавидел и злился. Билл предпочел проигнорировать все это, руководствуясь тем, что время на отдых скоро подойдет к концу, и их ждет еще масса дел. Все трое дружно удалились, Георг по-приятельски забрал с собой Тома снова покурить, Густав ворчал на кофемашину, безжалостно проглотившую его три цента. И только Эрма проглотила новую порцию собственной подавленности, которая встала комом в горле. Как назло. В помещении повисла тишина, побуждая мысли вальсировать с еще большей интенсивностью, жужжать как рой пчел. Билл заметил, как подозрительно исчезла улыбка с ее лица, словно из нее разом исчезла вся энергия. Девушка притихла, провалившись в какие-то неведомые мысли, и пространство больше не заполнялось ее голосом и смехом. Легкое беспокойство побудило его вновь присесть к объекту своей безграничной симпатии. – Что-то ты бледна. Все хорошо? – мужская рука плавно касается нежной щеки, взгляд упирается четко в ее профиль. Чуть потерянный и с оттенком легкой усталости, – Ты практически ничего не ела, я волнуюсь. Эрма мягко прикрыла глаза, подставляясь под приятные касания. – Я ничего не хочу, все нормально, – тихо отвечает она, склоняя голову на ласкающую ладонь. И так хочется угомонить мучающие мысли, ввергающие в стресс. А стресс, как известно, может подавлять базовые физиологические потребности. – А я сказал, ты должна хоть что-то съесть, нам предстоит еще насыщенный вечер. Или свалишься так же, как свалился я, только не дай бог прямо на сцене, – серьезный тон Каулитца ложится на слух. – Ну значит, покормишь меня потом салатом с креветками, – тихо и безразлично. – Не хочу ничего слышать. Моя девушка нужна мне сытой и здоровой, – в мужской тон прокралась теплящая мягкость. – А что, голодная и больная нет? – выпучила свои большие глаза, замерев, парирует сарказмом. – Я не буду повторять сто раз, Эрми. – Ну вот, не успел ты толком стать моим парнем, уже командуешь! – ребячливо уперла руки в боки и надулась. – Я говорю это и как твой парень, и, вообще-то, как лидер, – серьезность его намерений прерывается слабым тычком девичьего пальца о кончик носа. – Бубубу, – надувает губы, прекрасно зная, что не отвертится от его заботливого напора, – Самый строгий. – Верно, поэтому лучше не зли меня... – тихий тембр, граничащий с предупреждающим полушепотом, прокатывается по ее ушку и будоражит нервозные сплетения. И она слегка сжалась, пронизанная легким смущением и нежностью. Конечно, он точно так же любит пошутить над ней, что багрянец приятно расцветает на миниатюрных щеках. – А если разозлю? Ответ она получила в виде слабого укуса в мочку уха. И едва не смеялась, когда Билл и правда решил покормить ее прямо с оставшейся нетронутой тарелки, подносил к ее лицу вилку с листьями салата с курицей с мега серьезным лицом, а она брыкалась и уворачивалась, как маленькая, хихикала на всю маленькую комнату и прикрывала рукой губы. Они так и сидели на полу в этом творческом беспорядке, наслаждаясь атмосферным, приятно затягивающим безумием. В какой-то момент сдалась и поняла, что выводить его из себя – не лучшая идея. Она не помнила и не знала, каково это – просто расслабиться и ощутить этот сладостный трепет, от которого на сердце так спокойно и легко. Каково это, чувствовать ноты уже ставших родными духов и касаться теплой кожи, словно этого человека она знала всю свою жизнь, знала все его секреты, желания, то, с чего он улыбается или на каком боку спит. После ленивого доедания девушка приблизилась, обхватила руками мужской корпус и просто прижалась, прикрыв глаза и слабо дыша куда-то в ключицу. А от его взаимных прикосновений пробегает снова тихая стая мурашек, говорящих о всей искренности и проникновенности. До приятных замираний в груди, наталкивающих на единственную мысль. Это оно. То самое, что люди порой ищут целую жизнь, так желают ощутить, гонятся за этим чувством, и сейчас Эрма понимает, что неспроста. Влюбленность? Что чувствует она? Тишина ложится на них, впуская в момент ценное прозрение и возможность насладиться обществом друг друга. Биллу крайне льстило такое отношение, когда она вся сгруппировалась, поджала ноги в шароварах и кедах, и прибилась к нему складным комочком, будто боялась занимать много места. – Ты настоящее чудо, Билл. Мягкие губы смазанно проходят по щеке, оставляя цепь крохотных поцелуев. Ответно намекая, что она – прекрасная ценность, которую не хочется выпускать из рук даже в ограниченном отрезке времени. Плевать, парни все знают. Они поймут, не осудят. Плевать Биллу по той причине, что он безмерно счастлив, когда не чувствует, что одинок до противного воя подсознания изнутри. Плевать по причине того, что рядом, в объятиях – согревающая, уже ставшей близкой и дорогой девушка. Такая его. Что чувствует он, когда смотрит на нее? Как она готова устраивать целые баттлы, чтобы доказать, что она действительно чего-то стоит, как забавно потягивается, крутит уставшей шеей после репетиции, звонко смеется. Задорная и уже такая привычная, близкая, хлопающая обворожительно длинными ресницами. Влюбившая в себя. Довольная, счастливая, как и он. Оба по-своему измученных тяготами и интенсивностью графика тела находят тепло друг в друге, что переходит в полноценный камерный мирок, сокрытый абсолютно от всех. Плавные касания добавляют чувственности в умиротворенную атмосферу, как и поцелуй, оставленный девушкой в чуть улыбающиеся от расцвета красочных фейерверков внутри губы. И оба плавятся в искорках, что исходят с темных небес на землю. Она мягко поднимает голову и окольцовывает руками его плечи, сильнее прижимаясь, чему парень несказанно рад. Чтобы плавно углубить сквозящую между ними нежность, скользнуть серебристой штангой по проворному язычку и услышать ее совсем тихий, млеющий вздох. И даже сейчас он чувствует, что она улыбается с закрытыми глазами. Полностью доверяет себя его рукам, мягко шествующим по спине, талии, убегающим в золотистую россыпь. Ласково и невесомо. Билл бы соврал самому себе, сказав, что не любил бы девичью инициативность. Он чувствовал себя давно заблудшим в темной, холодной пустыне странником, готовым умереть. А когда отыскал долгожданный лучик света, энергию, заставившую его вновь ожить, его сердце забилось в совершенно новом ритме. – Солнышко... – ему не хочется прерываться, но нужно. Задерживает ладони на мягких девичьих щеках, испуская шепот в крохотное расстояние. Прижимается лбом к ее, не теряя нить контакта, – Мы обязательно продолжим, только позже, – мягкая улыбка. Сердце Эрмы тоже подпрыгнуло, до этого она и не ощущала, насколько это приятно – быть окутанной теплом и лаской молодого человека, к которому хотелось тянуться теперь все время и везде. Касаться и просто знать, что он рядом. Почему-то дыхание брюнета сбивается, словно он хочет сказать что-то еще. На протяжении этих недель ему многократно казалось, что его избыточная тактильность пугает девушку, совесть мучила, что он нагло пристает к ней. И хоть ее реакция являлась совершенно обратной, Билла все равно не покидали эти противные ощущения. Но при виде того, как она искренне радуется, светится в его присутствии, посмеивается с его глупого юмора, Билл радовался сам. И при всей ее притягивающей, в переносном смысле оголенности, открытости чувств, мыслей, прикосновений парня била легкая дрожь в пальцах, стоило вновь ощутить бархат ее кожи. Впадинка под ушком, шея, венка, ключица. В мыслях он уже покрывал поцелуями все эти участки, ведя с ней диалоги на языке тела. А она все понимала, плавно утыкаясь носом в висок и сминая пальчиками смолистые пряди. – Я все равно... Боюсь, – нарушает тишину она, комкая ткань на плечах в приступе нарастающего нервоза. Будто эйфория закончилась, и нужно было возвращаться в реальность, насыщенную глобальными проблемами. Серьёзными и пугающими. Ее шепот на секунду бьет молодого человека спазмом и дискомфортом. Он притягивает сильнее к себе ее личико, опечаленное приливом неприятных эмоций. Такая уязвимая и хрупкая, хочется только укрыть ее ладонью от всех мировых проблем. – Чшш, – поцелуй в кончик носа, – Ты не должна ничего бояться, солнышко, я же говорил. Гладит ее по спине, позволив щекотать дыханием ключиц, отчего он едва заметно улыбается, водит по макушке, как довольный ребенок, которому подарили лучший подарок на праздник. Чем и стала она. И подарком, и праздником одновременно, маленькой, светлой звездочкой, разделившей груз его печали и даровавшей совершенно новое счастье. Он ждал этого подарка больше, чем очередной награды на премиях, прекрасно понимая, что из этого имеет большую цену и значимость. И так же крепко держит, боясь упустить и разбить. – Луна, – задумчиво проговаривает светлая головка, приютившаяся на ключице. – Что? – Каулитц склоняется еще ближе. – Если я солнышко, то ты получается луна? Ее тон снова стал причиной его улыбки. Чуть дрогнувшей и вопросительной. – Почему? – Ну... Сам посмотри. Мы ведь как день и ночь, как светлое и темное... – Как пиво? – хохочет парень, за что получает тычок в бок и «грозный» взгляд. И этот ее милый багрянец смущения, окрасивший щеки. – Ну что-то около того! – Я понял, понял, – рука скользнула по спине вверх, – Значит, ты согреваешь и освещаешь мой путь, иначе я невидим для иных космических тел... – Может быть, – хихикает девушка, чуть поерзав, – Лунный принц. Билл даже вспомнил все дурацкие прозвища, дарованные фанатами. И на их фоне Лунный принц звучал действительно утонченно и неповторимо. Необычно и красиво. Потому что так могла только она. Прижаться еще раз и положить голову на плечо, так согреть своим сиянием тоже могла только она. *** Бездушность. Именно эта опротивевшая материя окутывала Тома с ног до головы, когда ему приходилось вновь выходить из зоны комфорта по доброй прихоти продюсеров. В иной раз он с удовольствием посещал тусовки после концертов и пресс-конференций, а сейчас атмосфера хронического двуличия и горечь шампанского из хрупкого бокала застряли комом в горле. Что зияющий дискомфорт изнутри лишь усиливался, стоило посмотреть на окружающих. На нее. Она стояла у барной стойки в обворожительном красном платье чуть ниже колена, чуть волнистые, заботливо уложенные Наташей пряди слегка небрежно струились по ее бледной, оголенной от выреза спинке. Черные туфли на золотом каблучке добавляли сомнений в том, кто вообще эта девушка. Вот эта стерва в разноцветных кедах, дурацких штанах, сидящая на корточках и забористо матерящаяся, если что-то не по ней? Это она? Объект наблюдения старшего Каулитца общался с какой-то девушкой, а сама блондинка то и дело припадала к бокалу, на котором виднелся алый полукруг от помады, что прибавляло определенного шарма. Радовало то, что хотя бы здесь его избавили от созерцания обжимашек и касаний талии, просто потому что в официальном свете это запрещено. О чем прекрасно были осведомлены все участники, чтобы случайно не подкинуть в общественное пространство угольки для излишних обсуждений. Вообще Том ненавидел тусовки подобного рода хотя бы из-за ебучего официально-коктейльного дресс-кода. Но он не был бы Томом если бы не напялил черные трубы, белоснежные форсы и не накинул свободный пиджак поверх оверсайз-футболки. Сел куда подальше, не желая вступать ни с кем в разговоры, и просто смотрел, ненавидя себя за проявленную слабость. Скользкая змея. Разумеется, Билл вырядился как с иголочки, о чем не мог мысленно не упомянуть старший. На входе в заведение с плохо скрываемым сожалением отпустил ее тонкую ручку, выражая взглядом надежду, что они скоро увидятся. Ага, обязательно, блять. В следующей жизни. Как забавно смотреть на нее, когда она не знает кое-чего о своем принце в лице брата, который может умело играть масками. Как легко сделать ее послушной, податливой, такой ведомой. Что, при нем засунула в задницу свою гордость и стервозность? Наказываешь этим только меня? Хотя сейчас держит дистанцию абсолютно ото всех, как предписывали правила поведения на публике. На которые так хотелось плевать Тому. Эрма лишь держала свой фужер и натягивала дежурную улыбочку, подписывала изящной ручкой автографы неравнодушным поклонникам, а Том лишь издалека наблюдал, как она снова смеется. Моя куколка смеется. Продолжала этот парад лицемерия, иногда терлась то с Георгом, то с Густавом, то с кем-то еще, а ее глазенки так и выискивали Билла в этой помпезной обстановке, который испарился черт пойми куда. То-то же. Том опустошает уже третий бокал, борясь с тающим на фитиле терпением, который девушка умело поджигала своим безразличием и дистанцией. Намеревался вальяжно подойти к ней со спины, сунув руки в карманы джинс и прыснуть очередной гадостью, жгущей язык. Детка, ты случайно не звезда? Так какого хрена мои глаза так сияют? Допустил глупую мысль о том, как бы нагло, с нажимом, провести по ее помаде на губах большим пальцем. Смазать, оставив сексуальный след, схожий на эффект зацелованных губ. Интересно, а мой братец делал так? Или и здесь оставил мне честь быть во всем первым? Смирись, ты в глубоком дерьме, Том Каулитц, это он лидирует во всем, а не ты. – Вы прекрасно смотритесь с группой, фрау Штахельберг, поделитесь пожалуйста о ваших творческих планах, – подскочила к ней какая-то низенькая девчонка, по всей видимости, одна из журналюг. Которых так презирал Том. Да, в постели с нашим непорочным черным ангелом у нее большие творческие планы. – Я Марисса, будем знакомы! Я из издания BILD.DE, поделитесь парочкой слов, если несложно. – Да, ближе к концу европейского тура и по возвращении в Берлин мы планируем записать пару синглов, возможно, будет что-то еще. Каждый город, каждое выступление придает нам нереальное вдохновение, лично я бы написала об очень многом... Магнетическая, притягивающая чертовка в гребанном красном шелке, который так прекрасно бы трескался на ногах и по линии замочка. Тонкая, хрупкая, но чертовски жестокая, эгоистичная и гордая. Безжалостная как демон и воздушная как сам ангел. У Тома несколько раз сводило скулы при ее отончавшем голоске во время разговора с этой журналюшкой, когда он невзначай терся невдалеке. Делая вид, что ее не знает. Саму святую невинность и наивность. Четвертый бокал идет в ход, надоедливая девка наконец-то уходит с дороги вместе со своим дебильным блокнотом. Билл сказал тебе угомониться. Прими это поражение и склей любую малышку, уже желающую отдаться во всех позах при одном только упоминании твоего имени. Не хочу. – Может, потанцуем? – уже пьяновато опирается на стойку, где стоит гитаристка. Только она даже не смеет поднять глаза и уж тем более посмотреть на него. Даже цепенеет от такой наглости, хотя в отношении старшего Каулитца это отнюдь неудивительно. Хочешь. – Я бы согласилась станцевать с самим дьяволом, но только не с тобой. Прицельно бьет наотмашь. Морально. Так даже больнее, чем физически. – А если я и есть сам дьявол, крошка? Что ты тогда скажешь? – сокращает дистанцию ближе допустимой, так, что она уже чувствует на коже его пьяноватое дыхание. Но он все еще в сознании, чтобы контролировать себя. Нет, он без сознания. От нее. – Или волнуешься, что твой любимый Билл увидит, приревнует, и снова даст мне по физиономии, как тогда? – поправляет ворот футболки, ощущая, как ему становится жарче при виде того, как она отпивает еще глоток из узкого фужера, – Не переживай, у нас в детстве часто такое бывало... – Какая же ты сволочь, Каулитц, – криво произносят ее губы. – А хотя... Представь, что сейчас он вместо того, чтобы кружить в танце тебя и палиться для лишних инфоповодов, завел какую-нибудь неизвестную красотку в приват, и... Реакция не заставила себя долго ждать. Будто пришел тот самый момент, когда глубины, выскобленная неприязнь и ненависть разгорелись до максимума. Аккуратная рука взяла еще один полный фужер и выплеснула полусладкую светлую жидкость прямо в смугловатую физиономию. Ломая его напополам и скатываясь вниз, прямо как те капли, покрывающие мужское лицо, шею и даже тугие косы. Он зажмурился, выждав несколько секунд в молчании, что ввергло девушку в легкий испуг. – Ты охуевшая, – оскорбленно прошелестели пирсингованные губы. Барная стойка удачно соседствует с отдаленными уборными, куда Каулитц рывком потащил сейчас ничего не успевшую понять блондинку. Бокал звучно разбивается о ближайшую стену, рвано, резко, разлетаясь на сотни осколков, рушась, как ее самообладание. – Сильно смелая стала, да? Или смелая ты у нас только за спиной моего брата? – агрессивно трет лицо салфеткой с держателя. Трет сильно, чтобы избавиться от этого позора, липко осевшего на коже. Трет, чтобы в глазах была темнота. Может, так ему будет проще. Не видеть высокомерной девки, притягивающей хуже любого магнита. Ты за это заплатишь – Не впутывай его сюда, Билл здесь совершенно не причем. А хотя, я, кажется, поняла. Ты только на громких заголовках такой дерзкий женский обольститель, – Эрму не заботит ее новая несвобода, воплощенная в упирающихся в раковину по обе стороны от нее руках, – А на самом деле... Ты просто завидуешь ему и течешь по мне, как тринадцатилетний школьник, тихо надрачивающий в туалете. Ее несет. Его несет. Томова защитная реакция тает, каждое слово впивается в живое словно яд, после которого пустое, серое пепелище. Эта женщина так ловко ставит его гордость на колени, рушит образ очаровательного, крутого парня, за которым прячется наивный, простой слабак. И имя этому наивному слабаку – Том Каулитц. Глаза до боли режет не шампанское, а что-то другое. То, что ломает ребра и скручивает пополам как жалкую тростинку на сильном ветру. – Мне вот интересно... Ты все время кричала, какая я мразь, а ты? – Он осмеливается впиться кареглазой злобой, надеждой и трепетом прямо в ее бесстыдное личико. За которым абсолютнейшая Арктика и бесконечная мгла. На этот раз он говорит уже не враждебно, а даже умоляюще, игнорируя все ее выходки, – Ты сама хотя бы пробовала один раз побыть со мной не черствой сукой, а просто поговорить? Поговорить – Сначала ты так охотно падала в мои объятия, дала мне кучу надежд, а сейчас вешаешься на Билла, словно он любовь всей твоей жизни. Ты хоть раз задумывалась о том, что чувствую я? Подавись своей жалостью, ты достиг дна, Том. Вот были бы крутые заголовки, когда узнают, какая ты сопливая субстанция на самом деле. Буквально готовая встать на колени, лишь бы заслужить прикасаться к ней. По-настоящему, по новому. Так, как ты не смог с самого начала. Умоляю, скажи, что все это не правда. Дай мне шанс, я изменюсь. Касается плавно ее предплечья, ее дыхание пляшет по какой-то аритмической кривой, кувыркаясь в сплетениях и в легких. Блондинка ошарашена его поведением. Его глазами, в которых промелькнуло что-то, чего он прежде не позволял видеть ей. Себе тоже. Чувственность? Вину? Искренность? Надежду? Что? Ее бьет током, как крепкая рука скользит к ее ладошке, надеясь взять. Явно надеясь, но подступаясь. Остановился на запястье, вглядываясь. Совершенно онемевшая, ледяная. Он приближается, ведомый порывом и неведомыми чувствами, искренне верит, что она позволит ему сократить расстояние. Коснуться своего плеча, щеки, шепнуть что-то на ухо. Что-нибудь доброе. Что-нибудь глупое. Может, это навсегда бы сделало его счастливым, сомкни она свои тонкие ручки на его спине и поддайся ему. И на секунду ему сносит крышу, а она все еще продолжает безуспешно баррикадироваться. Пирсингованные губы смазанно проводят по скуле, к ушку, забегая куда-то в россыпь пахнущих лаком волос. Совершенно безобидно и не пошло. Даже прося. Плевать, она не смотрит на него, смотрит в сторону. Упирается в его плечи, не зная, что его внутренние фейерверки уже рвутся от касаний. Пожалуйста У молодого человека пропали силы даже дышать, ему показалось, что он завис в целую вечность, которую готов встретить в ледяном измерении без доступа солнечного света и хотя бы частицы тепла. Пожалуйста, не отталкивай... Я тебя ненавидел, презирал, бесил Желал, тянулся, обожал – Ты даже и близко не смеешь соперничать с таким, как Билл. Вообще неясно, как вы росли и воспитывались в одной семье, – глухо бормочет девушка в область черного тоннеля в его ухе. Камнем. Прямо по голове. Том держится, чтобы прилив слепой ярости не застлал его глаза, как красное полотно, по сигналу которого хочется таранить и крушить все вокруг. Снова заставляет захлебываться в болоте собственной желчи, стерва. Остановился. – И именно поэтому твой принц весь вечер воркует с другими красотками, а тебя даже не соизволил закружить в танце? И он захлебывается, не надеясь на руку помощи. Той, что он так крепко держит своей, как творение из дорогого фарфора. Ее запястье, тонкое, бледное, с неестественным покрасневшим следом от давления мужской руки, будто он уже и правда намеревался разбить это очаровательное, болезненно возбуждающее творение. Такая прекрасная и кукольная. Бойкая, хитрая, непокорная и дерзкая, а ее шейка совсем тонкая и нежная, которую так бы хотелось сдавить снова. Сломать. Но вместо этого ты ломаешь себя, изводясь тяжелой и недоступной близостью с ней. Ты к этому стремился? К разговорам, где сам ведешь монологи, бьешься в стену ее тотального похуизма, готов вечно унижаться, чтобы завоевать хотя бы частичку ее блядского взгляда голубых глаз, чертовски холодных и тех, которыми она никогда не улыбнется тебе? Ее прекрасных глаз, плещущих мраком и шлейфом пережитых обид, начинающих гореть сизой дымкой. Он бился и вздрагивал, стоило ей даже мимолетно коснуться горящих смолистым блеском французских косиц. В отталкивающем жесте, словно он и был для нее персоной нон-грата. Теперь их прикосновения такие. Лишенные обоюдного притяжения, слов и прочей ванильной ереси. Один полюс добровольно покинул эту игру и стал магнетически тянуться к другому. Что, член моего брата настолько лучше? Этот вопрос так и крутится в воспаленном сознании, лишенном любой способности к здравомыслию. От этого еще более мерзко, чем потеря собственной гордости, которая предательски падала к ее очаровательным, стройным ножкам. Которых ты больше не коснешься, Том Каулитц, уступив это замечательное занятие младшему братцу. Бери, это теперь твое. Для тебя мне не жаль даже такую, самую дорогую, но стервозную и нахальную игрушку, но интересно, как скоро она тебе надоест и ты вернешься к своей истинной, сокрытой ото всех любви? А она бегает глазами, скользит взглядом по закрытой двери, будто пойманная львами в самый тупик своего существования. А взгляд беспомощный-беспомощный. Такой забавляющий ее оппонента. Смешной. Будто она на полном серьёзе зовет Билла по телепатической связи, молит его прийти. Или какая у вас там еще, блять, была связь? – Не прикасайся ко мне, – ему уже не хватает слов интерпретировать во всех спектрах ее неподдельную злость, балансирующую с паническим приступом. Вся ересь падает как ванильный занавес, временное помутнение сменяется непроглядной мглой. Такой, которую ты заслуживаешь. – Когда мы трахались, ты не возражала, чтобы я тебя трогал. А как с этим справляется мой братец? Смотрит. Смена ее эмоций происходит как на замедленной кинопленке, преходя от ступора к косой, совсем несвойственной ей усмешке. – Мое колено. Твое причинное место. Намек ясен? – на удивление, ее пониженный голос ощущался серьёзно. И даже пугающе, будто она не шутила и не собиралась. Не шучу. Приподнимается, шепча чертовски манящими алыми губками к самому уху. И становится бешено горячо. В голове, в пульсе, во взрыве его собственных микровселенных. Снова меняет интонацию на кокетливо-предыхающую, подкусывает блядски сексуальную пухловатую губу, что заметно даже боковым зрением, уже потемневшим от кофейного пигмента, смотрящего в четкое Ничего, – Вот именно, трахаешься только ты. А он занимается любовью. Выстрел. Взрыв. До этого Том думал, что сдохнет в этом осознании сам. Или она специально провоцирует, чтобы проехать катком по его нервишкам в триста первый раз. Чтобы убить самой и нейтрализовать его как надоедливого, вечно кусающего щенка. – I've been waiting here so long But now the moment seems to've come I see the dark clouds coming up again Мелодичный голос достает до их крохотного пространства, словно зовет на свободу. Стены легко сотрясаются от басов фанерной музыки. Спасительный – Running through the monsoon, beyond the world To the end of time, where the rain won't hurt Fighting the storm into the blue And when I lose myself, I think of you Together we'll be running somewhere new Through the monsoon Я пробежал через дождь и заболел на следующий день, зато это были невероятные чувства, – бубнит младший Каулитц в потолок, сжимая холодную ладошку Эрмы. Знал, что она еще не заснула у него под боком. И засыпая, услышала что-то неразборчивое, схожее на liebling. Он так забавно сопел и улыбался, моргая тяжелыми ненакрашенными веками. – К черту тебя, дура, – последнее, что услышала Эрма перед гневным хлопком двери. Гудящим в ушах. В зеркальном отражении после этого оцепенения она тоже улыбнулась. Косо, разбито. Закрыла глаза и представила, что именно этот голос тихо поет ей какую-нибудь старую детскую колыбельную, пока тело клонится в сонливый плен. Мягко, на ушко. – Just me and you...