Пятый элемент

Когда тело вынырнуло из приятной завесы глубокого сна, первым, что увидела девушка, был непрошенный четвероногий гость, приютившийся на стуле. Прямо на любимых джинсах с карманами-заплатками, сейчас служившими лежанкой под животиком бульдога. Потянувшись, блондинка тут же погладила его по голове и спинке, улыбнувшись. Развалился и сопит. Провела по ушку, вспомнив о его хозяине, от чьего образа с самого утра внутри разливалось неведомое, сладкое тепло, волнующее каждую клеточку и каждое сплетение. Тебе стоит задвигать двери лучше, Эрми, мой засранец постоянно тянется к тебе. И я его понимаю. В турбасе стояла абсолютная тишина, что на мгновение даже напрягло девчонку, осторожно шагнувшую в коридор. Все двери были задвинуты, на кухне совершенно никого. Пумба явно почувствовал движение и спрыгнул с импровизированной лежанки. Потрепав его по пятнистому бочку, Эрма плавно подтолкнула его в коридор. Неужели удалось впервые встать раньше всех? День предстоял, как обычно, загруженный, организм уже смирился с суетливыми сборами, переездами, миллионами мельтешащих лиц, что потеряв все это в одночасье, испытывал бы дикую ломку на каком-то одном месте. А ей и не хотелось. В движении и заключалась вся романтика и тот счастливый дух, к которому она так упорно и отчаянно шла. Закончив с утренним душем, прошмыгнула в кухню, намереваясь достать себе завтрак. И судя по холодильнику, баловаться было нечем. Конечно, с такими бешеными тратами энергии мужские организмы требовали очень многого, с чем она уже тоже смирилась. Овсяные хлопья в забавной упаковке в верхнем шкафу так и намекали на то, чтобы их достали и приготовили. Вооружившись всем необходимым, блондинка встала на цыпочки и в миллионный раз пожалела, что не выросла до нормальной отметки. Потому что до несчастной коробки касался только кончик ее пальца. И уже собралась идти за чем-либо, на что можно было нормально встать, вздрогнула от касания, пробившего дрожью всю спину под большой розовой толстовкой. – Решила приготовить нам всем завтрак, златовласка? Чужая рука находилась явно выше, достав то, к чему тянулась блондинка, словно ценный приз. А по реакции ощущалось именно так. По плечам, макушке теплой, густой волной пробежала колеблющая каждую клеточку кожи вибрация, заставившая на секунду замереть. И на этом источник звука позади не остановился, коснувшись щекой светловолосого затылка. Обонятельные рецепторы уловили уже знакомый, будорадащий аромат вместе с холодящим ментолом, – Доброе утро. После крошечного поцелуя в висок на лице девушки расцвела теплая улыбка, и она словно оттаяла, как ледяная фигурка. Держа в чуть дрожащих руках упаковку с хлопьями, даже забыла, что вообще намеревалась сделать. – Доброе утро, – тихо, для него одного. Словно боялась быть услышанной и застуканной врасплох. С ним. Повернув голову, встретилась с чуть сонным, до безумия забавным взглядом брюнета, коснувшись колечка в брови. Он буквально обнял миниатюрное тело сзади, положив голову ей на плечо. И влажные кончики прядей отрезвляюще холодили нежную кожу щек, – не стоило, я бы и сама ее достала. Ему уже так полюбилась эта девичья гордость вкупе со смущением, которое тут же проступало алыми следами на щечках. Смелая, самостоятельная, волевая... – Помогать другим это нормально, – проговорил Билл и чуть заговорщически понизил тон, – Но могу подарить тебе небольшую лестницу, чтобы ты дотягивалась и радовала всех нас своими ошеломительными завтраками. Приглушенно, словно он тоже боялся быть услышанным кем-либо кроме нее, сочтя это крайне нежелательным. Чтобы кто-либо вмешался в их маленькую, легкую утреннюю идиллию, в которой причина его блажи стояла так рядом. В его руках, чуть сонная, потягивающаяся на носочках в каких-то детских принтах и розовой кофте, достающей чуть ниже бедер. Неужели опять холодно? И внутренние демонята Билла хотели бы верить, что под этой большой розовой вещью с несуразным капюшоном – только тонкая кружевная материя, которую бы хотелось переступить легкими движениями пальцев. Отбросив в сторону мысли подобного содержания, потянулся рукой к затылку, где покоилась заколка, скрепляющая желанную блондинистую мягкость. Сделал так, что она тут же обворожительно рассыпалась по плечам и спине, ниспадая. Чтобы полюбоваться именно так, не черня этот момент чем-то непристойным и неуместным. Главное – не сойти с ума, но черт возьми, ее бархатная кожа так рядом, что внутри затягивается маленькое безумие. Миниатюрная, хрупкая, всецело в моих руках... – Мм, ну или дай мне парочку своих каблуков, у тебя их много. Буду большая-пребольшая, как ты! – маленькая стервочка и ребенок в едином лице внутри нее так и нарывались на колкости, а Билл был даже рад этому. – На святое посягнула! – театрально ахнул он, даже немного отстранившись, чем вызвал девичий смешок, а после чуть ехидно продолжил, – большим-пребольшим, значит? Шепотом в ее шею, увенчавшимся совсем легким укусом. И именно сейчас маленькие демонята срываются с цепей, как бы парень не сдерживал их в мнимых клетках. А ее колени дрогнули, подкосились, защитный смешок застрял сгустком где-то между губ, превратившись в воздушный ком, преграждающий дыхание. Но это было даже приятно. Своими мягкими прикосновениями младший Каулитц точно мог превратить ее в спичку, которая воспламенилась бы одномоментно. Дотла. – То есть, со своим шмотьем ты не готов расставаться, да? – прищурилась, наблюдая за гаммой его эмоций. Как-то подозрительно разомлел, хитро поглядывая. Даже очень хитро. – Кто вас, гитаристок, знает, пройдешь в них три метра, упадешь, а мне потом собирать тебя по частям? Ну или... Я бы мог носить тебя на руках, но тогда взорвутся все мировые издания. – А спинку не сорвешь, красавчик? Все так же с ехидством отпарировала она, замерев с ложкой в руке, что казалось брюнету сейчас до невозможности забавным. Он слабо вдыхает запах ее кожи и лелеет частичку восторга, наблюдая за этими противоречиями. Скромница, но дерзкая. Смешливая и чертовски язвительная, если будет нужно. – Не сорву, хулиганка мелкая, – с такой же интонацией улыбается, – и я точно знаю, что ты весишь как облачко. – Вообще-то вес облачка восемьсот тонн, если ты не в курсе, – все так же смешно надула губки. – Не умничай. Твои энциклопедические познания сейчас совершенно неуместны, – хватка вокруг талии становится невзначай теснее, отчего девчонка начинает хихикать. – Бу-бу-бу-бу... – передразнила Эрма, за что словила щекочущий тычок в бок, – Ау! – Даже если бы ты и весила восемьсот тонн, то я был бы не против, – уже откровенно ржет Каулитц, вызывая на девичьих щеках забавный багрянец. – Че сказал?! Обернувшись, с этим озорным взглядом и ложкой в сжавшемся кулаке она выглядела еще более угрожающей и опасной. Боюсь, боюсь, малыш... – Ахах, ну я же пошутил, эй! – провокатор в лице парня уже стал уворачиваться от мелких тычков в качестве «мести», но в конечном итоге перехватил ее ловкие, проворные ручонки. – Так, такими темпами я ничего не приготовлю, скоро уже парни проснутся, – серьёзнее произнесла она и развернулась обратно к мелкой плите, наливая воду. Они дурачились, пока готовили несчастную овсянку, и Билл в очередной раз понял, что его нельзя подпускать к плите, над чем забавно подшучивала девчонка, отбирая из его рук ложку и показывая язык. Конечно, ему хотелось точно так же взять на себя обязанности для такого столь важного дела, но Эрма справлялась ловче, вовремя взяв из наманикюренных рук пачку соли, дабы тот не высыпал больше, чем нужно. Мелкая кухня наполнилась приятным ароматом свежесваренной крупы, Билл все же взялся за приготовление кофе. Надеюсь, это у тебя получится без приколов, умник – так и стреляла она этим деловым голубоглазым взглядом, полностью взяв «лидерство». А он смотрел, ловя каждую долю секунды этого прекрасного, даже чуть пасмурного бельгийского утра, но погода за окном ничуть не портила его внутреннее настроение. То, что было сосредоточено в девчонке в большой кофте, накладывающей свое овсяное творение по тарелкам. Словно она всегда была тут, с ними. С ним. Приблизившись снова, провел рукой по ее плечам, заставив повернуться. – Ну и кто у нас молодец? – ласково шепнул Каулитц ей в висок, склоняясь. Она не отвечает, только хихикает, чуть прикрывая веки. На чем концентрировалось внимание брюнета, наблюдая за редкими солнечными проблесками с окна, пролегшими на ее лице и освещающими и без того бледноватую кожу. Делая голубизну ее радужек еще более небесной, оттого слишком нереальной и безумно очаровывающей. – Ну, сегодня у меня были помощники, – вздергивает носиком и встает на цыпочки, оставляя легкий поцелуй в мужскую щеку. И вдыхая знакомую цитрусовую смесь вместе с запахом аристократично бледной кожи, чувствует себя до безумия умиротворенно и... спокойно? – Ты такая красивая, – Билл чувственно шепчет в район лба, желая спуститься ниже. К розовым подставленным губам, чуть сухим от недостатка ее вишневого бальзама. Ладонь скользит от спины к пояснице, прижимая теснее к себе, другая плавно крадется по щеке и касается светлых, чуть хаотично пляшущих прядей. Разглядывает ее, абсолютно чистую и ненакрашенную, придавая этому моменту максимальную детальность, не убирая руки с ее щеки. – И ты. Не замечает, как оказывается легко прижатой ко все той же тумбе, становясь целью для проснувшихся поцелуев. По вискам, уголку губ. Еще ближе, совсем ближе. Блондинка млеюще вздохнула прямо в поцелуй, взлохмачивая черноволосый затылок, что парню уже чертовски нравилось. И казалось чем-то инопланетным, что он боялся спугнуть эту реальную иллюзию, выпустить из своих рук, но не мог избавиться от преследующей тактильности. Питается гипнотической волной, от которой весь прежний бетонный груз, стесняющий сердце, рассыпается в стеклянную крошку, уступая место теплу, которого желал так сильно и так отчаянно. Она чувствует приятное нашествие мурашек, которые шествовали хаотичными вальсами по всему телу и собирались в тягучую, нежную и согревающую материю в области сердца, стоило знакомым темным радужкам ухватиться за ее притягательную уязвимость и открытость. По плавным движениям чужих рук по своему телу девушка испытывает то же самое. То, что не хочется отпускать, несмотря на бешено бьющие изнутри, притягивающие импульсы к близкому телу, как в заумных законах физики. – Хорош уже лобзаться, здесь вообще-то люди поесть хотят. Чужой голос заставил их спуститься с облаков на землю и рвано отстраниться, как нашкодившая парочка школьников, застуканная директором, – Чем это так круто пахнет? Как обычно хмурый с утра Том быстро оживился, почувствовав аромат любимой овсянки. Следом подоспели и парни, усевшись за стол-трансформер у окна. И при этом раскладе самым сложным было не выдавать трепетной дрожи в женском теле, чувствуя на себе близнецовый взгляд, наверняка таящий множество вопросов и очередных гадостей. Хотя все было привычным, обсуждение планов на сегодня, каких-то недавно просмотренных Густавом ужастиков, типичные шуточки над невыспавшимся Георгом. Типичная атмосфера, даже семейная. Уже ставшая близкой. Эрма, казалось бы, совершенно не чувствовала вкуса еды, полностью витавшая в облаках и периодически глупо улыбающаяся, стоило младшему Каулитцу легко коснуться ее ладони под столом, взяв ее. Наглец. Парни метнулись быстро, начав собираться, поблагодарили Эрму за завтрак, а Георг отчаянно признался, что сдох бы, если бы в их команде не было такой замечательной девчонки. На что она ободряюще улыбнулась, оставаясь наедине с братьями. Точнее, Том уже давно сидел с пустой тарелкой и словно чего-то выжидал, периодически напрявляя взгляд на блондинистый источник своих вопросов. Ему бы хотелось верить, что увиденное показалось на еще сонную, ничего не соображающую башку. Эта девушка, на которую он неотрывно смотрел, витала в своих мирах, в которые путь ему был заказан. Внутри засквозила воющая пустота при виде улыбки, предназначенной не ему, и брата, который на удивление, заботится о ком-то, кроме себя любимого. Неужели я пропустил этот момент, а может, просто не желал признавать? Ей намного лучше с ним, потому что все, что она видела в тебе – это злобный, рычащий оскал, кусающий до самого мяса и причиняющий одну только боль и ощущение вечной опасности. С чем ты блестяще справился, загнав ее в эту ловушку. Не ее. Себя. Потупил взгляд в пустоту еще какое-то время, пропустив мимо ушей слова близнеца о том, что нужно будет зачем-то переговорить с Йостом по поводу ближайших записей. Вернул снова свой взгляд на нее, сияющую и преисполненную прекрасным, одухотворяющим настроением. Не забивается в угол, швыряясь всеми пакостями в ответ, что шептали пирсингованные губы, не кусается, как раздраженная кошка, впитывая в себя всю жидкую злобу, которой Каулитц так щедро одаривал ее. Такую, что хотелось содрать вместе с кожей под струями теплой воды и сходить с ума, медленно и по наклонной. Она не стала такой как ты, Том. Не захотела травиться ядом, которым ты щедро одаривал ее все месяцы и недели, желая подчинить себе и сделать своей очередной игрушкой, вытаскивая желанные, податливые возгласы. Ее подпрыгивания до шкафчика и помогающие движения брата у раковины так и вопили о том, что мирок их идиллии закрыт на триста замков, и все ключи принадлежат им и лишь им. Что, Том, совесть замучила? Эта совесть стояла напротив и улыбалась самым ангельским видом, реагируя на любую реплику брата и поправляя локоны. Том буквально горел, давая демонам изнутри устроить грандиозный пожар, в то время как ангелы воззывали к благоразумию. Порадоваться за Билла, что он не выносит мозг, как ему одиноко и больно, и очередной текст написан от безысходности, тоске по тому, что так хотелось испытать, но не получалось. Порадоваться за него, видя его счастливую ненакрашенную физиономию, блестящую как новая монета в пять евро. Даже если это просто теплая дружба с недружескими касаниями, которыми они обменивались в моменте, пока Том так и сидел за тем же столом, впиваясь кареглазой внимательностью, а затем опускал взгляд в пол. А дружба ли? В голову настойчиво лезли эти лишние, тревожащие сценарии с участием его брата и гитаристки, которую хотелось и обожать, и ненавидеть одновременно. Но теперь она ни за что не позволит ему даже приблизиться к ней, как и Билл, тут же изображающий из себя самоотверженного благодетеля, защищающего несчастную овечку. Почему ему достается все самое лучшее?.. Даже если он и смел предположить, что у них с Биллом что-то есть кроме совместных репетиций, то доказательства пока не находились, и Том всецело становился жертвой пожирания собственных демонят. Хотя бы теперь он не засматривается на мужиков, и на этом этой блондинистой сучке спасибо. Я никого не собирался и не желал любить, считая это абсолютно проигрышным и неблагодарным делом. Как-то раз я пытался вести дневник, листы которого впитали рваный почерк, когда я был на грани. «Очередная сучка смылась от меня, забрав круглую сумму и крышесносную ночь, где я был лидером, а она – ведомой. Тащилась с того, как тщательно я играл масками, маневрировал манипулятивными способностями, доводил эту малышку до высшей ступени нирваны. И пусть она не дожидалась бы от меня цветов, колец, прочих ерундовых подарков, мне нравилось быть под жесткой броней неуправляемой сволочи. Это нравится девчонкам, а когда ты плюшевый и мягкотелый – живо теряешь авторитет и уверенность, тобой пользуются как подкаблучником. В моей копилке уже предостаточно разбитых сердец, и я не намерен останавливаться. Хэй, дневник, я надеюсь, ты сохранишь это втайне от всех, даже от моего брата, которого повело не в те дебри. Ища того, с кем можно бы было заполнить душевные пустоты, совершенно потерялся, связавшись с каким-то мужиком намного старше него, но я его за это не осуждаю. Я просто понял, что рано или поздно настигает такой момент, когда два родных, неделимых еще с утробы человека, отдаляются и выбирают разные пути следования. Может, я еще вернусь к этому разговору, дневник. Не теряй меня. Хотя я не уверен, не потерялся ли я сам.» И в конце обязательно ставил многоточие, веря, что за ним будет продолжение всех историй. *** Ближе к обеду как обычно настигла суета, связанная с внеплановой корректировкой расписания, чему группа была не очень рада. До записи интервью, которое должно войти в важнейшие европейские издания, оставалось всего каких-то пару часов, и за это время требовалось сделать очень многое. У Эрмы неестественно тряслись руки, перебирающие листы с заготовленными вопросами и ответами, язык словно приклеился к небу. И как назло, когда требовалось взять себя в руки и поторопиться, она начинала теряться еще больше, метаясь туда-сюда без дела. Парни были спокойны как удавы, кроме Билла, который всему придавал вселенскую значимость и не терпел никаких, даже самых малых отклонений. Даже бедная Наташа уже изводилась, держа кисти дрожащими руками, проникшаяся этим мандражом. Атмосфера была бешеннее чем перед любым выступлением, и это раздражало, и все вокруг носились как заведенные. Первой не выдержала Эрма, суетливо пихающая вещи в сумку. – Может, ты перестанешь подгонять всех нас и успокоишься наконец? – не скрывая своего волнения, бросила она, обратив взор на солиста. – Успокоиться? – он как-то опасно сверкнул прищуренными темными глазами, отчего на секунду сжалось сердце, – тебе бы тоже не мешало взять свои красивые ножки в талантливые руки и заняться делом, а не сваливать все на других. Ощущение, что я один контролирую все как надо среди малых детей. У нас важнейшая запись, на кону миллионные тиражи, нам нельзя совершать оплошностей, ты это понимаешь? Девушка так и остолбенела на мертвой точке, чувствуя, как каждое слово резало по живому, обретая острые, колющие формы нетипичной саркастичности и плохо скрываемого наезда. Он просто на нервах, так бывает. Нет, не бывает. – Хах, замечательно! Получается, мы все тут непослушные, тупые дети, а ты у нас самый умный. Ну и носись как ужаленный, только это еще сильнее всех сбивает с толку. Мы все равно все успеем! – ядовито выдала, передразнивая. О чем тут же пожалела. – О да, особенно ты! А потом я как обычно прикрываю тебя на всех записях с твоим вечно засунутым куда подальше языком. Я сто раз говорил, чтобы ты учила тексты еще накануне, а сейчас видишь их впервые, я прав? – агрессия Каулитца-младшего уже пугала ни на шутку, до вибрирующей дрожи в коленях и до кристальной влаги, скопившейся в уголках свеженакрашенных век. Эрма всегда тяжело переживала, если на нее кричат, запросто способная расплакаться, и сделать с этим она ничего не могла. Эта реакция закрепилась еще с подростковых времен, когда отец заходил в комнату и свирепствовал, обвиняя в упавшей до дна успеваемости в школе и безответственности. Именно сейчас девчонка так и ощущала себя, изо всех сил держась. Ненавидела моменты ожидания записей или какой-то другой чуши, потому что все сходили с ума, и к сожалению, больше всего это сказывалось на Билле. Ее Билле, который сейчас просто был вне себя от чрезмерной вспыльчивости. И девушка не могла уложить в голове, что это тот самый нежный и обаятельный юноша, даривший ей свою ласку с самого утра, верила в то, что его подменили. Иначе почему стало так холодно? Так страшно? – А то что, сдаёшь позиции, герр Красноречие? – злобно прошипела она, закипая от зашкаливающего жара, – Тебя никто и не просил меня прикрывать, просто у кого-то тщеславие играет в том же месте, куда и засунут мой язык, как ты говоришь! Если бы нервный, очерченный чернотой взгляд мог воспламенять, то место, где стояла бы девчонка у дивана гримерки, уже давно полыхало и тлело. Билл был заведен до предела и на секунду дал себе пощечину, что посмел сморозить такую херню, став причиной ее подавленного вида. – Вы чего как с цепи сорвались, эй? – к сожалению, неравнодушная тяга Георга во всем разобраться подоспела слишком поздно. Потому что палец уже вовсю скользил по чертовому колесику зажигалки, вызывая жаркое пламя для успокаивающей никотиновой отравы. Девушка стоит в конце коридора, где приоткрыта запасная дверь и есть доступ к свежему воздуху. Немного прохладному и сырому, навевающему на некоторые мысли. Может, все было неправильно? Нервные клетки заплясали в еще более диком хаосе, когда плеча коснулась чужая рука, и даже не надо было быть экстрасенсом, чтобы понять, чья. – Эрми, пойдем... Как-то хрипло и беспомощно. Неужели? На что она с показным равнодушием затянулась и сбросила с плеча мешающий груз. Впервые не хочет его видеть, полностью поглощенная собственными мыслями. Действительно, она бывает медлительной, неорганизованной копушей и иногда теряется в текстах для записей и эфиров, и всегда ситуацию вытаскивает именно солист, за что должно быть стыдно. – Эр, я не хотел, правда. Ты же понимаешь, насколько важно для меня, чтобы все прошло идеально, – рукой по плечу, – прости, что накричал, это было неправильно с моей стороны, но сейчас как фронтмен я прошу тебя вернуться в студию, перестать играть в обиженку и вернуться к своим профессиональным обязанностям. – А разве ты еще можешь кем-то быть? – горестно усмехается она, затягиваясь еще раз. Жалящая, гнусная обида так и жгла изнутри, хотя он успел так быстро извиниться и сознаться, но девичья гордость рушиться не собиралась. – Как твой близкий друг я хочу попросить тебя, чтобы мы все обсудили позже. Затылком чувствуется внимательный, прожигающий темный взгляд, который впился и не отпускает. Эрма тушит сигарету о косяк и выкидывает, но так и не поворачивается. Брюнету хотелось бы мягко стукнуть ее за несговорчивость, но держался. До чего же девчонки чувствительные. – То есть, теперь это так называется? Трахаешься и зажимаешь меня по углам ты тоже по близкой дружбе, да? Ему хочется проигнорировать желчь, проскользнувшую в голосе девушки, но он прекрасно понимает, что это выше его сил. Брюнет встрепенулся, промаргиваясь несколько раз, желая верить, что это всего лишь плод ее нервозности и не больше. Не то, что впилось кромсающей его встревоженную душу силой, выкручивающей до болезненного спазма в груди. Неужели она считает меня таким? – Эрми, что за глупости? Этот разговор требует не того времени и не того места, что сейчас, пошл... – А что, боишься, красавчик? – она поворачивается, равняя с землей его желание закончить глупую перепалку. Но ее несет, и она не останавливается, ведя разговор в совершенно другие дебри, – Ты стал резко называть это «близкой дружбой», не хочешь признать, что я стала для тебя очередной подстилкой, только не с фанатских рядов, а тех, что поближе? Не хочешь, чтобы кто-то узнал? Ему стало резко не хватать воздуха. Он уже задохнулся, не веря в действительность, в которой его девочка посмела усомниться во всем. В его желании, искренности, в которую ей было проблематично поверить. В нем. – Наверняка у вас с Томом это уже проверенная и отточенная тактика. Находить какую-нибудь наивную дурочку в турах, снести ей крышу и воспользоваться тем, что за вами слава и большой кошелек, а потом... Потом ничего. Даже если я и почувствовала что-то к тебе, оно запретно, я не имею права целовать тебя, обнимать тебя, находиться с тобой в одном номере и знать, что я такая же использованная дура, как и сотни тысяч вокруг вас. Он склонился, шокированный речью, смотря в налитые жидкой горечью синие глаза, в которых созревала теплая влага, готовая выйти из берегов. – Ты серьёзно считаешь, что мы не способны на нечто большее? – тихо выдает Каулитц. Оскорбленно и поверженно, – Неужели я дал тебе поводы думать, что ты использована? Я каждую гребаную секунду думал о тебе, а стоило мне на мгновение сорваться, вот какого ты мнения обо мне?! Какая муха укусила тебя, Эрма?! Остекленел, задыхаясь жарким воздухом, которым его всецело одарила та, которой так хотелось коснуться. Но нельзя. Ты гордый, Билл, имей стержень. И ему было плевать, если их крики были слышны в соседних помещениях, как и видны яростные жестикулирования руками. Их маленький спор перерос в полноценную схватку, где с каждым утаенным словом удары становились сильнее. Те, что оставляли на сердце болезненные следы. – Это все неправильно, Билл... – тихо, отстраненно в сторону, нетипично холодно для него. Словно в его принцессу вселился некто чужой, полосующий его естество этими словами, оставляющими на стенах его мирка черные, уродующие разводы, – Мы не должны были... Это ни к чему не приведет, я прошу тебя, мы должны остановиться... Тебе не кажется, что мы слишком поторопились? И Йост нам обоим оторвет головы, если станет известно? Поторопились Жгущее, полосящее по живому слово, которое он не ожидал услышать. – Может, тогда боишься все же ты, м? – корпус чужого тела прижал к ровной глади позади, обездвиживая. Рука легла на подбородок, чтобы поднять на себя бесстыдный, бегающий взгляд, – Чтобы ты, милая, знала, я никогда не покупал девушек для кратковременного удовольствия, а если и так, то я бы не стоял сейчас рядом с тобой. И тем более не терплю, когда мои чувства ставят под сомнения. Да, меня обожают многие, это невозможно скрывать, но если бы я хотел, то нашел бы себе лауреатку Грэмми или любую супермодель, а не девчонку с берлинского пивного ресторана. Может, мне стоило сразу понять, что между вами с Томом что-то все же было, раз ты так ломалась передо мной, а тут взялся я... хах. Мне даже иногда ощущается, что я тебя домогаюсь, а ты и не возражала, куколка. Может, для начала разберешься в себе? Добивает ледяной сталью в голосе, приправленной легкой насмешливостью, чтобы у нее резало глаза. Парня безумно задело проявившееся недоверие к нему, сквозя скребущим изнутри воем. – У меня ничего нет с Томом. Я быстрее слягу в могилу, чем у меня что-то может быть с ним. – Тогда в чем твоя проблема?! – снова срывается на крик парень, теряя грань между сдержанностью и яростью. Перестань касаться этой темы, перестань. – Проблема в том, что мы больше не можем относиться друг к другу, как раньше, мне страшно, Билл, – опускает в пол глаза, скрывая лицо за прядями, чтобы он не видел след этого позора, – Если о наших отношениях узнают, то нам конец, как ты не понимаешь?! – А у нас есть отношения? – ядовитый вопрос отлетел эхом от стен и впился ультразвуком в черепную коробку, – А сейчас иди и приведи себя в порядок, я не желаю, чтобы весь мир смотрел на то, как тебе страшно, дорогая. Билл с рывком отстраняется, и все, за что цепляется взгляд, за уходящую большими, нервными шагами фигуру в черных одеждах и лакированный высокий начес, который немного пострадал от неконтролируемого жаркого всплеска эмоций. Девушка прикрывает рот рукой, пытаясь смириться с очередным потрясением, не в силах прогнать от себя чистую правду, изреченную Каулитцем. Отрицая все что можно и еще сильнее загоняя себя в ловушку. На интервью он держался холодно и совсем не приветливо к паре журналисток, сыплящими разнообразными вопросами, порой откровенно дурными. Разбавлял атмосферу, конечно же Том со своими фирменными шуточками ниже пояса, что значительно прибавляло рейтингов и интереса аудитории. И Билл был прав, Эрма в очередной раз молчала практически все интервью, потому что ей было все еще трудно научиться так мастерски и лживо переключать маски, как это делали братья. И только ей вблизи было видно, как несмотря на ходячие желваки и напряженно нахмуренные брови Билл натянуто улыбался и вежливо отвечал на заданные вопросы. А она так и сидела прихлопнутой дверью мышкой, водя ноготками по джинсовому сукну и обдумывая, что будет дальше. Как выбраться из еще одного импровизированного испытания, которое застало врасплох. Находила Билла безумно чувствительным парнем, что усложняло ситуацию, но вместе с тем очень живым трепетным, напористым, местами страстным, противостоять чему было бесполезно. Захватившим все ее мысли. Он и не собирался скрывать, что чувствует к этой девушке нечто особенное, но не говорил об этом прямо, не собирался принуждать ее к чему-то против ее воли. Ждал, когда созреет ее ответная смелость, которой так не хватало. И если бы не постоянно преследующая рабочая обстановка, Эрма наплевала бы на все и пошла на зов трепетно колышащегося сердца, коснулась бы этих мягких щек и растрепала смолистую укладку, поддалась его самым нежным в мире губам, которые скользили бы по каждому чувствительному, пылающему сантиметру. Перед сном болтала бы о всякой ерунде и водила пальцем по узорчатым татуировкам, спрашивая, что означает каждая из них. Поняла бы, что безумно влюбилась, не хотела видеть никого, кроме него, но чертова боязнь преграждала путь кислороду. Жалкая. В кареглазом взгляде была та самая нежность, которую девчонка собственнолично утопила в равнодушии и черноте. Нежность в сочетании с надеждой, которые она так желала получить в жизни, но не знала, что делать, окажись оно так близко и осязаемо. Пребывала в растерянности металась, чувствуя, как уже безвозвратно этот человек перевернул ее маленькие миры и наводил там свои порядки. Принес ей это чувство, от которого так судорожно учащаются удары слева в груди. И нетрудно было ей понять, что он серьезно и глубоко обижен, подпитывая их зрительный контакт новой порцией бойкота. Это почувствовали все, в том числе и его близнец, то и дело метавший молнии во взгляде, направленном на гитаристку. От круговерти мыслей, пляшущих в хаосе, нервная система пропускалась через невидимую мясорубку. В горле становилось сухо как в пустыне и так же страшно, потому что она осталась одна в этой игре. Чертова ты обидчивая дива, Билл Каулитц. Чертово волнение, не дающее мне нормально репетировать и спать. Чертовы твои эстетичные руки, на которые я пялюсь как помешанная, когда ты плюешь на запреты и куришь за кулисами. И братец твой не лучше, скоро дыру во мне прожжет. Чертов твой бархатный голос и запах духов, по которым я уже безумно скучаю, чертово все! После саундчека он опять куда-то свалил, словно идеваясь. Раздраженно сняв с себя ремень с тяжелым инструментом, двинулась в закулисные дебри, стопроцентно думая, что он опять ушёл курить и садить голос, за что она очень волновалась. Дай мне объясниться! Такой же гордый, самовлюбленный и напыщенный, в чем они были максимально похожи с Томом. – Я не советовал бы тебе сейчас его трогать, – в темноте нагоняет ее голос старшего Каулитца, вальяжно держащего руки в больших карманах, – Хотя меня не ебет, как до этого ты его трогала, меня ебет то, какого хера он такой и что ты ему наговорила. Волосы на затылке едва не зашевелились, и Эрма снова чувствует себя Джерри в лапах голодного, дикого кота. Только в отличие от мультяшной мышки ей не удастся его перехитрить и ловко ускользнуть. – Вот именно, тебя не ебет. Это только наше дело, Том, – о, как же ей не хочется очередной перепалки, и она отвечает как можно спокойнее. Самовлюбленная ирония вместе с усмешкой блеснули на лице брейдастого. Не посвящай меня в эти тонкости, не надо. Его едва не перекосило от уверенности в женском голосе, пропищавшим что-то об их деле. Серьёзно, блять, неужели? – Я только скажу тебе одну вещь, – он подходит ближе, и вроде бы ничего угрожающего в его движениях не читается, но девчонка инстинктивно хочет сделать шаг назад, – Если ты посмеешь сделать больно моему брату, то я обещаю, что превращу твою жизнь в ад. Она стоит оловянным солдатиком, несмотря на крупно бьющую изнутри дрожь. И зная Тома Каулитца, понимает, что он не врет и нихуя не будет церемониться, даже если она совершит хоть маленькую оплошность. Неумелый игрок, отчаянно бросающий ответы обладателю всех козырей. Против нее. – Моя жизнь уже стала адом, стоило тебе в ней появиться, – проговаривает тихо, но бойко. А он и не торопится отвечать, в сердцах находя ее брыкания такими бессмысленными и смешными. Действительно мышка, поглотив которую, ничего не останется, даже жалких частиц, растасканных по асфальту. – Ты меня услышала. Уходит. На губах так и вертится пренебрежительное, язвительное «мелкая сука». *** Вежливо отказавшись от предложения Густава спуститься вместе с ним на ужин, девушка предпочла остаться в номере и в сотый раз глянуть на дисплей, говорящий о времени 19:15. Как и довольные мордашки на обоях, кажущиеся уже такими потерянными и далекими, как из прошлой жизни. Совместное выступление с друзьями в родном пивном ресторане прошло отлично, что запечатлелось на красочной, чуть размазанной фотке. Все счастливые и прекрасные, и в центре Марки подставил Эрме два пальца над головой, изображающие рожки. Она как то разбито улыбнулась, выключая телефон и плюхаясь на кровать прямо в топе и любимых джинсах, потому что силы покинули ее тело. Ей бы хотелось видеть еще одну мордашку, которая опять закрылась ото всех и не отвечает на сообщения. Интересно, чем он занят сейчас? Может, вообще поехал в какой-нибудь закрытый клуб и купил себе пассию на ночь, хотя клялся, что не поступает так? От подобных мыслей блондинке стало дурно и очень ревностно. Даже предположение, что Билл может быть с кем-то чужой, вводило в дрожь, и поспешно встав с места, взяла в кулак всю свою волю и решительность. Размытый образ, слишком пугающий и будоражащий, не оставляющая в покое их глупая ссора волновали сильнее, чем что либо. И девушка уже успела пожалеть, что они оба слишком вспыльчивы и с этим нужно что-то делать. Стыд обуревал с головой, а четкий, внимательный, обиженный взгляд пронзал до самых глубин, воспроизводясь в памяти. К черту, что он такой гордый и не посмеет теперь заговорить первым, ей нужно сделать этот шаг. Самой. Осторожно метнувшись до нужного номера, огляделась, чтобы никого не было, и была готова сгореть заживо, когда после стука за деревянной преградой замаячил какой-то шум. Он здесь, слава богу. Знакомый образ, открывший дверь, пьяненько пошатнулся, впиваясь взглядом как на неведомое привидение. – Билл?.. – все, что смогла выпустить, это шокированно-вопросительный вздох. Заглянула за его спину, словно желая удостовериться, что там никого нет. Никого, кроме одинокой бутылки красного на низком журнальном столике и такого же одинокого бокала рядом. Он лениво пускает ее внутрь, проговорив что-то невнятное, а затем приглаживает чуть выбившиеся короткие черные пряди, следуя обратно к этому столику. Словно он не знает ту, кого впустил. И не только в номер. Но и в душу, позволив выпотрошить ее и растопить целые ледовитые океаны. – Чего тебе? Проговорил тихо, но девушке кажется, будто он проорал это ей в ухо, сводя с ума. В безжизненном тоне отсутствовал любой намек на интерес и какую-то вовлеченность, отчего она чувствует себя втройне жалко и так стыдно. – Ты что, пьешь один? – хмурится она, наблюдая за абсолютно пустым взглядом в эту же самую бутылку. Которая наклоняется, чтобы наполнить уже пустой бокал. – Завидуешь что ли? – наигранно поднимает «тост» в сторону совершенно ничего не понимающей блондинки, – Ну давай выпьем вместе, чтоб я не чувствовал себя алкашом. Или ты и здесь будешь строить из себя стеснительную фрау? Вальяжная поза, даже блядский оттопыренный в сторону мизинчик, такие правильные, расслабленные черты лица, куча мелких цепочек на шее, белая рубашка с расстегнутым верхом и закатанными рукавами, упирающаяся в кровать татуированная рука создавали искаженную картинку эстетичной, классической красоты. В которой было что-то неправильное и даже пугающее. Это снова не тот Билл, которого она знала и уже успела полюбить. Чужой Билл с волчьим, хамоватым взглядом, плещущим на дне радужек едкой обидой и злобой. Она присаживается рядом, пытаясь забрать из рук брюнета опьяняющую смесь, как очередное фиаско настигает обоих. Пролитая на белоснежную ткань бордовая жидкость заставляет встрепенуться и запаниковать еще сильнее, что у девушки выходит лучше всего в этой обстановке. – Черт, прости, я... – лепечет, порываясь что либо сделать, отыскать здесь гребанные влажные салфетки, всплескивает руками, мечется. Пальцы тянутся к рубашке, обладателю которой, кажется, на все наплевать. – Не стоит. Можешь считать, что это выстрел в мое разбитое сердце, – полосяще, на выдохе брюнет выдает чуть хмельную усмешку, от которой изнутри начинает стремительно леденеть, – Ты можешь проваливать и дальше верить в ту херню, которую сама себе нафантазировала. Так он это произнес, не внося в этот ответ ни грамма вовлеченности и вообще жизни. Девушка на секунду замерла, столкнувшись со своеобразным барьером, воссозданным именно этим тоном. Проходящим холодными острыми осколками по душе, заметавшейся в хрупком теле и понятия не имеющей, что предпринимать дальше. Чувствует себя круглой дурой снова, не имея возможности нормально вздохнуть из-за вставшего в горле кома, когда Каулитц вырывает руки из ее трясущейся хватки. – Билл, давай поговорим нормально, хватит кривляться! – хватается она за любую ниточку их контакта, молясь, чтобы и она не оборвалась, что было вполне ожидаемо, – Ты должен был понять мои опасения, я боялась не сколько за себя, сколько за тебя! Повышает голос до дрожащей высоты, надеясь, что он услышит. И туманная дымка с карих глаз спадет, открыв взор на истины, – Думаешь, если бы я не чувствовала того же, что и ты, я бы не пришла сюда? Я переживаю, черт возьми, и чем сильнее мы будем отмалчиваться, будет только хуже! – Надо же, какие мудрые слова знает моя златовласка... – саркастично ухмыляется Каулитц еще раз, опрокинув в себя бокал уже до дна, чуть кривясь от жгущей язык горечи. Словно она опять спорола несусветную чушь, недостойную его внимания. И именно сейчас он кажется ей героем какой-то совершенно сюрреалистичной картины. Такой, где он нетипично неидеальный, чуть шатающийся, с взлохмаченной челкой и этим алым пятном на брендовой шмотке. Действительно, издалека это выглядело жутковато и пугающе, совсем как выстрел. Девушке оставалось только смотреть на него, прятаться от тяжелого взора прямо в упор, невесть что предвещающего. От которого хотелось сто раз треснуть себя по несчастной голове этой же бутылкой и тысячу раз пожалеть о сказанном. Провести по уродливому пятну всего единожды, не мучаясь мыслями о том, что за ним, где-то внутри действительно скрывалось пострадавшее сердце, не расползлось осколками, как паутина, не рассыпалось в стеклянную пыль. – Пожалуйста, прости... – Эрме с трудом даются эти слова, но ради тепла в кареглазой патоке напротив она готова преодолеть любые, даже самые непроходимые пороги. Подходит ближе, чуть подрагивая плечами. Он смотрит, не двигаясь. Хотя мог бы затеять еще один круг ада, отойдя на шаг назад и оставив ее наедине с бьющей наотмашь аурой. – За меня боялась, говоришь? – его сарказм ежесекундно обретает более теплые тона, становясь уже чем-то привычным. Так, будто он действительно этому рад, – Значит, я и вправду тебе так нужен? Билл сократил расстояние, впитывая бесценные секунды, в которых открывается уникальная возможность посмотреть на то, как обожаемая им девушка прикусывает губы, силясь что-то ответить, а ему все ясно и без слов. И как неестественно на хрупких плечах пробежала стая мурашек, стоило ему наплевать на тонну гордости, сидящей в нем годами, и скользнуть по женской талии. Когда она поднимает глаза, блещет ничем не прикрываемой обреченностью и согласием, кричащим о том, что действительно, черт возьми, так и есть. Она и вправду боялась. Не за себя, а за него. Гонимая абсолютно неведомым порывом уберечь его от всего дерьма, преследующего по пятам, даже если это не в ее власти и не в ее силах. А сейчас все снова становится таким лишним, таким вторичным и отстраненным. Все, кроме ее тихого голоса и мягких рук, легших на плечи. – Нужен, – выдыхает это катастрофически важное сейчас слово. Ее тело дрожит, только уже не от боязни. А от спектра совершенно иных ощущений, завязывающихся горячим узлом слева в груди, создающим резкий контраст с холодком в комнате. В котором она мечется, в сотый раз испытывая нашествие мурашек. – Нужен, – зачем-то повторяет Билл и склоняется, поправляя рукой спавшую на лицо светлую прядь. И ему кажется, что он еще не встречал ничего прекраснее, чем блаженное подрагивание длинных ресниц и прикрытых век от реакции на этот легкий, даже интимный жест. В котором она так податлива, так оголена только ему, так чувствительна до болезненной, ноющей тяги внутри. Тяги, пронизанной тем самым словесным выстрелом, которым она поразила его уже неоднократно. Эрма мямлит что-то про рубашку, подталкивая парня в сторону ванной комнаты и намереваясь оттереть бордовый след под струей воды, все по-прежнему касаясь пальцами ворота, пуговиц, искренне веря, что это сейчас самое важное в мире. Пытается скрыться от внимательного, трезвеющего взора карих глаз, которые уже переворачивали в ней целые миры до дрожи в коленях, даруя совершенно новые, безбашенные ощущения. – К черту, – ему надоело видеть, как блондинка меньжевалась и трясла пальцами неподдающиеся пуговицы брендовой шмотки. Подталкивает ее назад, напирая чуть более резкими шагами, вынуждая ее стащить на ходу мешающие туфли на невысоком каблучке. И уперев буквально в стенку душевого угла, к счастью не имевшего ни высокого порога, ни каких-то ясных ограждений. Чертова фишка номеров люкс. – Я никогда не был таким, как Том, и уж тем более не собираюсь им быть, – дрожащий тембр выдает легкое волнение, бешенство и предупреждение в одном флаконе, который обрушивается на девушку словно плотная, густая мгла. Так же, как и обрушивается тугой напор теплой воды, резко включенной резвой рукой, пока девчонка пыталась прийти в себя. И так и не пришла, заткнутая глубоким, но не алчным поцелуем, словно вновь просящим воззвать ее к утерянному контакту. Это помешало ей взвизгнуть от резко настигшего температурного контраста, клокочущего в ней. В нем. В них обоих, прямо в одежде, находящихся под душевой струей, падающей на каждый чувствительный участок взбудораженной кожи. Под натиском чужих рук намокшие материи с круглыми ценниками падают, прилипая к влажной коже, уже не теснят ее. Билл чувствует ее дрожь, представая обнаженным торсом буквально вплотную и дав ей возможность самой взять инициативу в хрупкие ручки. Инициатива отбрасывает в сторону все страхи, нетерпеливо стаскивая с плеч бретельки топа и застежки, ловя крошечное смущение за то, что теперь он видит ее аккуратные формы уже при свете. Даже таком, сквозь пелену воды, температуру которой приходится отрегулировать, чтобы не свариться в пару, застлавшим зеркала и стекла. Такой пыл необходимо остудить. Пыл, в котором блондинка завороженно скользит ладонями по плавным, аристократичным изгибам и соблазнительной бледности высокого молодого человека, который терпеливо ждал, через силу наступив на горло своим желаниям. Она должна сама этого хотеть, идиот. Сама. Билл лишь только прижимается лбом к ее, наблюдая за темнеющими от воды прядями, впадая в гипноз от пухловатых, приоткрытых губ и голубоглазой вселенной, в которой он стремительно и безвозвратно тонул. И смотрит так же взаимно зачарованно, убирая с тонкого плеча потяжелевшую влажную россыпь. Чтобы освободить ценное пространство для поцелуя в район яремной венки, в шею. Напитаться желанным бархатом, прикрыв глаза, держать в руках крепко-крепко. И выбить из маленькой головки эту огромную дурь, мучающую их обоих. Парень на грани этого безумия, которое разрушил ее тихий, уже ставший родным голосок, выдающий такую важную вещь. Ему важную. Ей – спасительную и согревающую, словно она веками пробыла в ледяной тюрьме, парализованная и обездвиженная. – Мне уже никто не нужен кроме тебя, Би, – водит носом чуть ниже его уха, забавно выпирающим на фоне его стрижки. Находя это безумно милым и прикрывая глаза, выдыхает прямо в эту точку. Облегченно и воодушевленно. Так, что их общие стены внезапно крошатся, даровав нужное сближение. Эрма испытывает трепетное желание согреть парня, водя по холодной коже, видя его таким. Прежде мрачноватым, понурым, с настолько оголенными эмоциями, которые не замаскирует ни один макияж или сценический имидж. От вида которого сжимается сердце в болезненном, колющем спазме, когда Билл слабо касается ладонью ее затылка, мягко прижимая к ключице. Водоворот ощущений закручивается сильнее с каждым изучающим касанием, даже самым маленьким и воздушным, витающим на кончиках пальцев. Сносит сокрушающей волной, когда Эрма все же поднимает взгляд и изучает близкие черты, такие безумно красивые, притягивающие сильнее всех законов физики. То, как он смотрит, проникаясь и водя по ее обнаженной спине и пояснице подушечками пальцев, выжидает ценные секунды, когда она одарит его животрепещущим теплом, заставящим наконец оттаять. Выйти из комы, в которой он находился внушительную часть своей жизни. Вторая рука скользит по затылку, мягко оттягивая в сторону и чуть назад, будто Билл и правда собирался впиться в хрупкую девичью шею, как обезумевший голодный вампир, но вместо этого усыпал кожу мягкими, нежными поцелуями, чувствуя ее дрожь и слабое пускание ноготков в плечи. Снова просил разрешения на то, чтобы вновь появиться в этой святыне и насладиться той, кого так отчаянно желал. Эрма поддалась этой сладкой волне и потеплевшей струе, припала к красивым, леденцовым губам, касаясь их без любого намека на былую робость и неуверенность, обводя их своими, наполняясь их мягкостью и сталкиваясь с пирсингом в проворном языке. Движимая нестерпимым желанием зацеловать все, чего желает ее рассудок, даже то, что скрывается под запретной чертой. Вода льется на голову, заползает в уши, крохотное пространство между уже двумя разгоряченными телами, аккомпанируя легким стоном, стуча каплями о кафель. Билл сорвано дышит, уже не в силах держать на поводке своих маленьких демонят, и наскоро, но аккуратно избавляется от всех мешающих шмоток, возясь с ремнем и ее мешковатыми штанами, помогает и бросает мокрым скопом за пределы душевой. Вгрызается в желанные губы с новой силой, заставив девушку проскользить по стене спиной и затылком. Вырывая ценный стон и получая трепетные касания по волосам, ключицам, спине. Эрма промаргивается и чуть ошарашенно вздыхает, будучи ловко подхваченной сильными руками под бедра и так же прижатой к ровной глади позади. Теперь я сделаю так, что ты не сбежишь, малыш... Это Каулитц адресует ей, входя прошибающим до клеточек мозга толчком. Девушка оказывается на одном уровне с черноволосой причиной своего персонального сумасшествия, намертво обнимая его торс ногами, вцепилась в его плечи, пустив из воздушных недр отчетливый, пронзающий уши стон. Он замедлился, дав привыкнуть, находясь в таком положении. Где она заживо горит в его руках, плавится, поддаваясь сладостным поцелуям, утопающим в пресном, теплом дожде. Тугая плоть так и ныла, извещая о желании скорой близости, которая только усиливалась. Витавшая на кончиках пальцев дрожь вперемешку с возбуждением переродилась в большое теплое сплетение внизу живота и чувственную, обострившуюся до предела потребность друг в друге, как в залпе живительного воздуха. Билл немо ликовал, прижимая к себе еще теснее хрупкое девичье тело и наслаждаясь отдачей в виде встречных движений, побуждающих к большему. Пока он замер, осознавая смыслы бытия, зажмурился, будто ему норовят выстрелить в висок и оглушить намертво, а Эрма удачно воспользовалась этой возможностью, чувственно шепнув в его губы его имя. И как же сумасшедше красиво и сладко оно звучит для него, окутанного гаммой неописуемых, цветущих чувств. Прислонился своим лбом к ее, не позволяя блондинке больше никак увильнуть или скрыться. Кое-как оторвавшись от леденцовых, покрасневших и сексуально припухших губ, просто смотрел и дышал, срываясь на тихие рыки, набирая в ее теле еще большую ритмичность и амплитудность, плотно держа за бедра. Чтобы никогда не позволить ей упасть. Был готов сойти с ума, слыша, как вода разносит неприличные, звучные шлепки вжимающихся друг в друга тел, сочетание попеременных вздохов и рыков. И вглядываясь в ее голубую, совсем как то море из его сновидений, бездну, завел ее в этот утягивающий водоворот, наполняясь блаженными криками и испытывая легкий дискомфорт от ноготков на задней части шеи, плечах, лопатках. Это совершенно другая, приятная боль. Она запрокидывает голову назад, подставляясь под проливной теплый дождь, мешает его шум со стонами и впивается в черноволосый затылок, плавно оттягивая, дурачась. Скрипуче стонала, жадно хватая ртом воздух, пока брюнет набирал скорость движений в ее пленительной тесноте. Ему так хорошо с ней. В ней. Давала молодому человеку всецело ощутить во всех красках и импульсах, насколько она податлива, узка, горяча специально для него, как она купается в наслаждении, испытывая каждое поступательное движение. Прямо внутрь, где рассыпаются ясные звезды, трогая чувствительную точку. Рассыпается сама, обмякнув в крепкой хватке, уступив бразды правления над гранью сумасшествия всецело ему, своему темному ангелу. Который припал к ее виску несдержанным, страстным дыханием и вызвал еще сильнее обуревающий тело холодок, простонав что-то нечленораздельное. Сопит в теплое пространство, заводяще рычит, втапливая кончики пальцев в женские бедра еще сильнее, резче набирая обороты. Где позже обязательно расцветут бутоны лиловых отметин. Хочет зацеловать везде, до чего дотянется взгляд. До чего коснутся его сорванные, нетерпеливые вздохи. До чего прильнут жадные, ненасытные губы. Блондинка варится в опасном наслаждении, позабыв о всем, что мучило на протяжении этого времени. Задыхается в жаркой пучине, окутанной паром, подстраиваясь под ритмичные, сильные толчки, понимая, что руки Билла способны причинять другую боль.Теперь ей казалось, что это именно тот Билл со сцены, абсолютно дикий, как лесной кот, страстный, прожигающий насквозь хищным, острым взглядом и поражающий резкой хваткой. И вполне способный укусить, о чем извещала пылающая кожа шеи. Способный так же и хрипловато дышать, дергаясь от ярких пятен, цветущих под закрытыми веками. Уносящими в совершено иные миры, в которых она всегда только его, и сознание вот-вот разойдется на два полюса, пустит эту сражающую магнетическую тягу. Способный быть таким, которого не увидит больше ни одна посторонняя пара глаз. Теряющегося, отдающего все силы и всего себя любимой девушке, которой удалось сотворить нечто невообразимое, что и сейчас происходит с его всколыхнувшимися маленькими вселенными. Стать еще одной его вселенной, где он навеки пришелец с чужих галактик. Теперь он точно трезв, слабо, почти обессиленно мычит в ее шею и склоняет голову, прихлопнутый сгустком плотного тумана. В котором нашел ее, еще врываясь до самого конца. Слушая, как сладко она выстанывает свои ощущения, как бешено скачет ее пульс под теплым муссоном, через который парень когда-то наивно пообещал себе пройти. До самого края земли, не боясь упасть. И не дав упасть ей, крепко держа, как хрупкое, наидражайшее творение. Я влюбился, словно заболел, ощущая, как жар в моем теле борется с холодом за катастрофически нужное равновесие. Которого я сам стремительно лишаюсь, стоит ей снова одарить меня пленящей синевой радужек. Как и ответно Эрма усыпает поцелуями все лицо Каулитца, от холодного колечка на брови до крохотной родинки под нижней губой, которая подвергалась нещадному покрытию тональником, чтобы не портила образ идеального, холодного принца. И только она видит, какое у него вблизи множество обворожительных несовершенств, делающих его таким настоящим, настолько живым и желанным, что девушка немедленно показывает, скользя поцелуями от губ, щек до виска и шествуя по сотому кругу, не в силах оторваться. Не в силах оторвать руки от его лица и смолистого, мокрого затылка, чтобы слабо, в дурашливой манере оттягивать черные пряди. А он всецело поддавался ей, своей светлой музе, каждый стон которой ложился на слух услаждающей песней. Вся ее теплота скапливается на подушечках пальцев, которыми она водит по мужским плечам, по соблазняющей бледности, плавно переходит в сплетение внизу живота. Прямо туда, где она доказывает, как сильно он нужен ей. До Луны и обратно. До убаюкивающего шепота на ночь, до теплых, оживляющих поцелуев, до катастрофически нужного ощущения быть ценной и значимой. Как и он ей, до безумия трогающий ее пылающее искрами сердце, вжимающийся в ее тело словно последний раз в жизни. Она касается его бледной, совсем как та самая луна, кожи, оставляя протяжный поцелуй. Кончики пальцев прошибает невозможная дрожь, извещающей о финальной точке. В которой он трепетно замирает, прерывая амплитудную череду движений, аккуратно опускает обмякшее девичье тело обратно на пол и судорожно изливается, а по ощущениям – распадается на атомы, на ядра молекул с различными зарядами. Так тихо он выдыхает, обретая опору в виде стены. Позволяет блондинке обнять себя и коснуться ее талии, вдохнуть запах кожи и волос, впитавших пресный, теплый запах воды. Которая журчит и омывает два распаленных тела, еще постоявших какое-то время и судорожно переводящих дыхание. Обнимает совершенно беззащитную девчонку в ответ, уперевшуюся лбом в выпирающую ключицу. Теперь она снова маленькая и складная. Близкая и до безумия теплая. Уже родная. В этот вечер они все же успели заказать слишком поздний ужин, потому что энергозатраты пробудили неприятные ощущения голода сразу у обоих. И Эрме не требовалось быть экстрасенсом, чтобы понять, куда смотрели его глаза в то время как она сушила волосы феном и крутилась перед зеркалом в белоснежном халате. Посматривая через плечо и на самого Билла в чистой черной футболке и простых штанах. Чуть со скошенной укладкой, совершенно голого от всех марафетов, что делало его еще более забавным и милым. Он все же помог ей обмотаться в большое белое полотенце и промокнуть волосы, а она – нанести горчащую смесь на свежие ранки на плечах, которые же сама и породила. А потом извинялась за жжение, поддувая и плавно касаясь губами тех мест. Вызывая чистые, неподдельные смешки у обоих. Даже во время ужина за низким столиком они пытались подкалывать друг друга, тыкать пальцем в бок, потому что игривая натура не желала утихать. – Мне кажется, с такими темпами я перестану быть вегетарианцем, – прищуривается Каулитц, уже не испытывая былого удовольствия от салата. – И почему же? – Потому что кое из-за кого я теряю значимый запас сил, и восполнить его сможет только мясо, – сверкнул взглядом в профиль девушки, стащившей со стола клубничный круассан. – И какая часть будет твоей любимой? – играет бровями, – Крылышки, бедра? Или может... филейная часть? На что он усмехнулся, в сотый раз убедившись в колком остроумии своей девочки. – Предпочитаю всего и понемножку. И если бы не стремительно идущее к ночи время, они так бы и провалялись в большой двуспальной кровати, реагирующей приятным хрустом тканей от любых движений. Эрма умиротворенно лежала на животе, вслушиваясь в тишину и наблюдая за кареглазыми омутами, так же внимательно направленными на нее. И чувствовала, что новая реальность, которую они сотворили оба, совершенно правильная и чертовски нужная, ведущая через тернии к тем самым звездам, которые улыбались на ночном небе. И несмотря на двойную усталость, спать почему-то не хотелось. Присев напротив Билла, девушка поправила на себе халат, чувствуя себя небывало легко и воздушно. – Прости меня... – совсем тихо. С желанием сбросить последний, мучающий груз в преисподнюю. – Не за что прощать, солнышко, – пальцы аккуратно проводят по шее, выше к щеке, чтобы парень не терял зрительного контакта. Тонкие ручки окольцовывают плечи, прижимаясь, и Билл притягивает ее к себе. Такую уязвимую, мягкую в этом халате и после бодрящего душа с парфюмерными гелями, которыми теперь пахли ее мягкие, распущенные волосы. – И что теперь будет... С нами?.. – язык даже замер, произнося столь непривычные слова. Слово. Нами Слово, дарившее телу приятный залп мелкочастотных разрядов, что собираются ниточками в одном месте, в теплый ком слева в груди, где на секунду становится тихо. Гладит ее по спине, вслушиваясь в чуть взволнованное дыхание, которое передаёт молодому человеку волну этого тревожного волнения. – А тебе бы так хотелось чего-то лишнего? – такая риторическая усмешка вводит Эрму в короткий ступор, и она совершенно теряется, – Хотелось бы оглашать то, что касается нас и только нас? Она так сильно мотает головой, будто ее принуждают к положительному ответу. И ее любопытная натура не желает утихать, но противостоять ей невозможно, за что девчонка уже успела себя обругать. – У тебя бывала близость с той, которую потом никогда больше не видел? – Эрми... – выдыхает он с той же мирной эмоцией, склоняя голову чуть в сторону. И совершенно не злится на то, что она сморозила очевидную чушь, но такую важную для нее чушь, – Не нужно об этом думать. Я не хочу и не собирался бы заниматься любовью без самой любви, и это совершенно нормально. – Мне воспринимать это как признание? – блондинка удивленно изгибает бровь, улыбаясь подобно маленькой девочке, которой подарили букет полевых цветов. – Можно сказать и так. И я рад, что ты чувствуешь это вместе со мной. И вновь становится проницательно-задумчивым, проводя кончиками пальцев по мягкой коже щек, освобождая их от пляшущих прядей, то и дело норовящих спуститься вниз. Так эстетично и обворожительно. Она кажется такой окрыленной, хотя в глазах и прослеживается блик усталости. Приятной, тянущей, и хочется просто выключить лампу и уложить хрупкое тело в свои объятия, оградив от всех кошмаров этого мира. Девушка прислоняется еще ближе и оставляет несчетный поцелуй в мужские тонковатые, изящные губы, ловя маленькую бусинку в языке. Совсем легко и невесомо, а он и рад подыгрывать, мягко дразнить ее и перенимать на себя весь восторг, обуревающий ее естество. – Просто прекрати бояться, златовласка, никто ничего нам не сделает. Я рядом, – его тихий голос поселяется теплой патокой на сквозящее некой тревогой подсознание, дает спокойствие, в котором она так нуждается. И когда Билл приглядывается чуть ниже, находит нечто странное на запястье, не стесненном ни рукавами, ни кучей браслетов, как это обычно бывало. По пристальному взгляду брюнета девушка поняла, что он заметил, и беспомощно одергивает руку, на которой остался след ее минутной слабости, охватившей разум без остатка. Одернуть все же не удается, потому что мужская хватка задерживает крепко и вопросительно. – Что это, Эрми? – хмурится, оглядывая три ровных пореза в непосредственной близости от вен. Затянувшихся, но все же видных розовыми полосками, выделяющимися на воне бледной кожи. – Подарок на память. Когда на очередном прослушивании мне сказали, что я бездарность, которая нигде и ничего не добьется, – сухо и отстраненно. Она явно не хочет об этом говорить. Билл хмурится и какое-то время молчит, думая о сказанном и немо злясь на череду несправедливостей, которые пришлось преодолеть его девочке. И затем целует прямо в этот след, хранящий ужасающую историю. Прижимает запястье к губам, словно желая залечить, даже если этого не случится на самом деле. А она затаивает дыхание, так, будто ее распыляет на тысячи маленьких искорок, от которых хочется бесконтрольно улыбаться и чувствовать, как пропускаются удары сердца. – Больше не делай так, – со всей серьезностью и строгостью проговаривает парень, желая найти отклик в бегающем взгляде блондинки. Она коротко кивает головой и ложится рядом, чувствуя, как ее укрыли большим, хрустящим одеялом. Плавно закрывает глаза уже при приглушенном до минимума свете, но чувствует, как тело вильнуло в ее сторону, и улыбается. Потому что парень все же смотрит на нее, лишая возможности быстро уснуть. – Я действительно не трахаюсь по близкой дружбе, как ты сказала. И в связи с этим хочу задать тебе один вопрос. – И какой же? – улыбается она, давая парню снова обхватить свою ладонь. Чтобы он держал ее так крепко, познав предельную стадию счастья. Так и должно было быть. Изначально. – Дорогая фрау Штахельберг, не окажете ли вы мне честь стать моей девушкой? – его до забавности официальный тон и уверенный голос заставили шире раскрыть глаза и подпереть голову рукой, привстав на локте. В тот момент он позволил ей узреть свою чистую, непринужденную, ничем не обезображенную улыбку, когда она выразила свое согласие, наградив глубоким поцелуем. Лучше любой колыбели и песни на ночь. Как взаимно и она, подставляясь под ласковые касания по лбу и волосам, созерцая расслабленный, умиротворенный лик парня, слегка нависшего над ней. Который сгреб в охапку свое персональное вожделение. Не сопротивляющееся. – Это чтобы не сбежала на этот раз, – шутливо-предупреждающе приговаривает он, уже ложась рядом. – Разве теперь я куда-то денусь от тебя? – теперь ее глаза и вправду закрываются. Она готова уйти в мир самых красивых сновидений, греясь в объятиях, – особенно в махровом халате и тапочках, потому что мои шмотки до завтра не высохнут по вине кое-кого. Каулитц едва слышно, уже полусонно усмехнулся, все же одарив ее слух притным, сладким шепотом, порождающим очередные волны мурашек. Предназначенным только ей одной. – Думаю, тебе и мои вещи превосходно подойдут.