Пятый элемент

Ломота, пронизывающая мышцы и связки, разбудила девушку на самом рассвете. Задернутые почти до максимума шторы впускали лишь часть серого цвета, который слабо рассеивался по комнате. Под тающей с каждой секундой дремотой глаза медленно приоткрылись, и теперь вместо фиолетовых звёздочек виднелись слабые очертания стен, тумбочки у стола, настенных светильников. Какого черта так болит голова? Попытка сглотнуть казалась немыслимой от того, что в горле царила невозможная сухость как в пустыне, потолок ходил кругами. В ушах гудит так, будто там собралось несколько человек с молотками и колоколами, трезвонящих по несчастной похмельной голове. Проморгавшись, Эрма поняла, что лежит на чем-то твердом, просунутом под ее шею, и различила что-то черное прямо перед собой. Рука, на которой она так сладко спала, была украшена узорчатой татуировкой с провозглашением свободы, пальцы с черным маникюром лежали в полном расслаблении. Брови хмуро съезжают к переносице в надежде стабилизировать только проснувшееся трезвое мышление и осознать, какого черта произошло и почему в номере такой бардак судя по раскиданным на полу бутылкам и бумажкам. Поднявшись на локте, блондинка подтянула белую простынь к груди, скрывая наготу, и скривилась от пульсирующих в голове неприятных ощущений. Застыла. Место, на котором лежала ее голова, чуть покраснело, а обладатель ее «подушки», кажется, еще вовсю видел десятый сон. Эрма вытаращила глаза, впуская в себя отрывки вчерашнего вечера и ночи, осознав, что ей это действительно не привиделось. Это прекрасное черноволосое наваждение находилось рядом на соседней подушке, демонстрируя удивленному взору соблазнительные, аристократичные изгибы профиля, плеч, ключиц, длинной шеи. Которая утопала в ее алчных поцелуях. Разве что одеяло прикрывало мужские очертания, как античную статую с древнеримских полотен. Бледный оттенок кожи, как и отельного белья, контрастировали с чернее ночи волосами, разметавшимися по подушке, пушистые, длинные ресницы едва подрагивали. Эрма присела рядом, оглядывая. Ровный нос, очерченные брови, колечко, губы с крошечной родинкой под нижней. Губы, которые она целовала до умопомрачения половину минувшей ночи, от осознания чего тело начинало бить мелкой дрожью. На секунду показалось, что такие черты, как у него, просто не существуют. Не могут быть у парня, столь утонченные, аккуратные и даже хрупкие. Пропуская через себя немощный вздох, девушка почувствовала себя завороженной. Оглянула высунутую в сторону его левую руку, должно быть, безумно затекшую, с длинными, изящными пальцами. По всей видимости, они так и уснули в обнимку, но девичий разум вспоминал все нехронологичными отрывками. Мирно сопящий на боку Билл даже не пошевелился, когда груз в виде девичьей головы поднялся с предплечья, а Эрма, севшая на кровати, так и комковала одеяло на груди. Заглянула под него, оценив свою наготу и неестественно растянула губы в нервной улыбке. – Шайсе... – потерла глаза одной рукой и отказалась поверить во все увиденное. Они не могли, нет. Она не могла. Он не мог. Тот, кого она прежде всего считала своим другом, лишил рассудка, контроля, овладел ее мыслями. Разумом. Телом. Телом, которое помнило все ласки, отзывалось на каждое движение и поцелуй, настойчиво прося продолжения. Естественно, девушка не чувствовала себя отдохнувшей и выспавшейся. Потому что чем же ты занималась полночи, как не сном, а очень даже наоборот? Боязливо принимая новую реальность, ужасающую и такую пиздецки неожиданную, шарахается любых движений, даже собственных, слыша скрип кровати. Билл что-то промычал себе под нос и отвернулся на другой бок, демонстрируя правильный, выпирающий изгиб спины и криво набитый на задней части шеи логотип группы. Попялившись в пустоту еще минуту, Эрма замялась, уговаривая себя не смотреть в его сторону. Не вышло. Как это возможно, когда он совсем рядом, такой беззащитный, умиротворенный? До неприличия красивый, витавший в мире сновидений и космических пространств. Эстетичные очертания, как и мелкая блестящая поперек шеи полоска цепочки, россыпь маленьких, совсем крохотных родинок, пятнышек, смоляные, как крыло ворона волосы, отсутствие тонн сценического грима, открывающее истинную красоту, так и вопили забыть обо всем и припасть к ним. Вдохнуть теплый цитрусовый запах, уносящий в совершенно иные, светлые, закрытые миры, где хорошо только ей. И ему. Им вместе. Что, твои принципы дали слабину, трусиха? Девичьи губы прислонились к выпирающей косточке на шее, плечам, ползя ниже, к лопаткам. А кожа бархатная-бархатная, только внезапно проснувшаяся нежность кратковременно гасит все восставшие из недр здравые мысли, приказывающие взять манатки в руки и бежать. К черту. Этот момент никогда не повторится, так позволь же себе насладиться им. Склонившись, мягко скользнула ладошкой по острому плечу, пригладила волосы, зарылась носом в их мягкость, как лишившаяся рассудка. А так и есть. Движимая неумолимым нежным порывом, хотела растянуть этот момент в бесконечность, чувствуя приятную ломоту в теле. И осознавая, что ей безумно понравилось. Он безумно понравился. Ощущать себя в чужих руках в полной безопасности, быть ценной, дорогой, хрупкой, усыпанной поцелуями и ласками, от которых хотелось только расплавиться, пылать в этих худощавых, аристократичных руках, цепляться за крохотный пирсинг в языке, целуя только эти губы, не смевшие причинить и частички боли. Стало досадно от мысли, что причинить боль могла лишь только она, стоило собрать вещи и плавно закрыть дверь. А он бы открыл глаза и наткнулся только на белую пустоту рядом и малость мятую подушку. Девичий лоб соприкасается с лопаткой брюнета, оправдания собственным поступкам не желают находиться. Она соврала бы самой себе, если бы хотела сейчас сбежать, спешно собраться и ехать на очередную запись, репетицию, фотосессию, промоушен, фан-митинг и прочую ерунду. Ей мало этих минут, и их она предпочла провести здесь, с ним. Хотя бы ненадолго. Выцепить их из раннего, серого утра, стать самым красивым сном этого пришельца. К черту всех вас, я бы пролежала так весь день. Ком, подступивший к горлу, подкатывал и спирал дыхание все сильнее, до неприятного, панического состояния. Хотелось разрыдаться от собственной беспомощности, но оставив мягкий, совсем невесомый поцелуй в висок, девушка ощутила разливающееся слева в груди тепло, легкое и необъяснимое. Но такое обжигающее. Сердце сжалось на считанные секунды, когда она все же встала и спешно засобиралась. Оглядываясь на почти двухметровую спящую фигуру позади. Интересно, а он бы поступил точно так же? Ведь подобным образом поступают именно мужчины, в том числе и его близнец. Уходят, не оглядываясь. А ей тошно и совестно от самой себя, бесшумно крадясь на цыпочках, потому что все голоса внутри кричали вернуться к нему, зарываясь носом в мягкость смолистых волос, прижиматься, щекотать носом щеку и быть просто... Рядом? Эрма и сама не до конца понимала, почему ее преследуют такие мысли и порождают мелко бьющий трепет в груди, преходящий в область живота, текущий мягкой теплотой по мышцам до самых кончиков пальцев, до макушки. Ты не имеешь права. Конечно, не имела. Слабая, тряпичная кукла, не способная держать в узде свои приличные и неприличные желания. А он их исполнил, наградив до безумия приятной тяжестью в теле, все еще сводящей низ живота и заставляющей гулко замирать сердце. И если прикосновения Тома хотелось немедленно смыть, содрать вместе с живым участком кожи, то прикосновения его близнеца – только запечатлеть в памяти, поместить их в рамочку и установить на самое почетное место. Вместе с тонкой красотой, умещающейся в худощавом теле, так и манящей к себе опять. Поцеловать, огладить эти очертания, вдохнуть аромат чего-то безумно дорогого и близкого, буквально родного. Натягивая разбросанное у кровати белье, мешковатые джинсы и кофточку, говорит себе, что поступает абсолютно правильно. У него ведь еще до тебя было сотни таких же дурочек, глядящих на его статус, красивое, чуть смазливое личико и кошелек. Он и не вспомнит. Она теряется еще на несколько секунд, невзирая на то, что одела кофточку задом наперед, потому что ей так хотелось поскорее удрать. От самой себя. И оставить его одного на белоснежной двуспальной мягкости, впитавшей дух прошедшей великолепной ночи. Интересно, как ты будешь мучиться, встречаясь с его безмолвными порывами в кареглазой патоке? В той, где ты уже тонешь без права на спасение. – Прости... – немо адресует она, оглядывая в финальный раз. Содрогаясь от болезненно стучащего слева в груди органа, заходящегося от беспомощности и безвыходности. Уже тонет, наскоро прошмыгнув в свой номер на носочках, лохматая и встревоженная, надеясь, что утренний душ обязательно поможет стать ей новым человеком и засунуть куда подальше гамму своих непередаваемых эмоций с лица. Тело предательски дрожало, стоило теплым каплям и гелю из крошечных баночек проскользить по коже, как назло реагирующей на прикосновения. Грудь ныла, словно обладая эффектом памяти. Его руки были здесь. Здесь, здесь, здесь. Дарили неземное удовольствие, нежно паря, как над шелковой материей. Его губы во впадинке между ключицами, ниже. Щекотно... Утонула. И даже не знала, сколько времени, забыв глянуть на часы. Хотя, какие могли быть перед глазами часы, когда центром ее зрительного притяжения был именно он, а в обонятельные рецепторы так и проникал настойчивый цитрус? Снова воспроизведя в голове его спящий, утонченный, ангельский образ, покраснела до кончиков ушей, готовая вот-вот зажечься, как спичка. Спустившись на завтрак, застала потирающего сонные глаза Георга наедине с откусанной с краю яичницей. – Хей, доброе утро, – сдавленно просипел он, завидев гитаристку в поле зрения. – И тебе. Что, голова болит? Садится напротив на диванчик, натягивая дежурную улыбочку на лицо. Все в порядке. Все в порядке. – Я-то еще сносно, а вот Густава схеровило, обнимает белого друга. Какой только бурды мы вчера не намешали... Мне срочно нужен кофе. – А Том? – поинтересовалась она чисто для галочки. А в следующую секунду едва не словила инфаркт. – А Том чувствует себя превосходно, просто кое-кто пить не умеет, приятель, – причина испуга вальяжно подкралась сзади и плюхнулась рядом, шаркнув огроменными джинсами, – Всем красоткам и красавчикам доброе утро, только Георга это не касается. Приперся снова, как обычно. Уже с самого утра ухоженный, идеальный, как с глянца. И не скажешь, что до ночи закидывал в себя литры спиртного и развлекался в клубе. Георга и правда мучило похмелье, и чашка кофе хоть как-то спасла ситуацию. Эрма так и сидела в безмолвии, стараясь абстрагироваться, беспомощно тыкая вилкой фрукты в тарелке. Уровень адреналина в ее крови бил все допустимые пределы, подавляя чувство голода на тысячу лет вперед. – А ты, вроде бы вчера так активно тянула ручки к бутылке, а выглядишь, как с конкурса красоты, может, поделишься с Георгом своим ведьминским секретом, м? – рука поправляет повязку на лбу, боковое зрение ловит кареглазые омуты, прожигающие дыру в блондинистой завесе. – Ну я же не нажиралась до беспамятства и не ездила в клуб, – невинно похлопала глазами Эрма, инстинктивно схватив вилку сильнее. Что ты еще выкинешь, ублюдок? Конечно, ты делала кое что другое. И ему это ох как не понравится. – Где мой брат? Сегодня нас накроет снежная буря, раз он не встал раньше всех и не носится, как в задницу ужаленный? А Густав? Эрма пялится в бутылку воды, всеми силами скрывая, насколько она сейчас раздавлена стыдом и неловкостью. Хотя демоненок на одном ее плече так и порывался мысленно выстрелить старшему Каулитцу в лоб. Тебе действительно интересно, по какой причине твой брат не выспался? Интересно? *** Бирюзовые, дивные толщи океана, в которых странствует одинокий русал, переливались в лучах полуденного солнца. Несколько взмахов хвостом, чтобы выбраться на поверхность водной границы и увидеть, как прекрасен этот мир. Море ласково шептало в штиле, обнимало камни на крутом берегу, расплываясь белым кружевом в пенистых волнах. И на корабле, который бросил свой якорь неподалеку, находилась она. Причудливое, тонкое создание, сотканное из светлого золота самыми искусными шелкопрядами в мире. Дурашливо бросала камни в воду, наблюдая, как они пускают блинчики и брызги. Теплый ветер только развевал ее распущенные, чуть тронутые морской водой светлые пряди, солнечные блики только подчёркивали чарующую синеву глаз. Почти такую же, как и безоблачное небо. Будучи самым младшим сыном морского короля, русал смог увидеть сушу своими глазами только сейчас, воистине радуясь такому подарку судьбы. Неизвестная взобралась на корму корабля, босо шагая по мокрому дереву. Белее кораллового рифа платье так же развевалось шепотом легко дунувшего ветерка, как и волосы, словно сотканные из чистого золота. Русал нырнул чуть ближе, чтобы рассмотреть ее облик. Похоже, старший брат оказался прав, поведовав, что на суше водятся воистине прекрасные девушки. Разве что они не могли бы пуститься в морские глубины ввиду отсутствия жабр и хвоста, вместо которого были ноги. А если и находилась такая девушка, решившая связать свою жизнь с русалом, требовалось благословение морской ведьмы. И в таком случае избранница навечно лишалась ног и возможности выбраться на сушу, обретая чешуйчатый хвост, жабры, и сверхспособности морских обитателей. Светловолосая странница ещё прошла несколько метров по краю борта и ощутила, как твердая опора исчезает из под ног. В уши врезается резкие, громкие порывы морской толщи. Тело проваливается в бирюзовую пучину, глубокую и затягивающую. Ей не хватает сил и дыхания, чтобы выплыть, но солнце так близко. Странница уже успела распрощаться с жизнью и встретить свой конец на морском дне. Что-то потянуло вниз. «Акула» – подумала она, барахтаясь в зеленой толще. Воздуха не хватало, глаза жгло солью, и в один момент она зажмурилась, оставив попытки сопротивляться. Чьи-то руки подхватывают ее под мышками, тянут выше. Нос, уши, глаза неприятно заполнились плотной соленой водой, отчего зрение почти село, как и все возможности нормально дышать. Пара секунд – и спина коснулась каменистой поверхности на берегу, в то время как ноги еще ласкала морская вода. Девушка не дышала, и все, что ей казалось – ужалила медуза, поймала акула, и ее уже нет на этом свете. Русал мягко уложил ее на ровную гладь, насколько это было возможно на камнях и склонился над ней, касаясь ее бледной щеки и чуть посиневших губ. Белое платье потяжелело, прилипло к телу, волосы разметались по камням светлым водопадом. Что-то сжалось в груди черноволосого русала при виде этой сухопутной, чьи глаза были закрыты. Неужели ее душа покидает тело? – со страхом подумал он, склонясь еще ближе. Рассматривая дивное создание, обитающее по ту сторону морской границы. Русалы и русалки обладали исцеляющей способностью, но если применить ее к сухопутным обитателям, она непременно исчезнет. Ему пришлось пойти на это. Огладив мягкую, бледную щеку ладонью, черноволосый русал накрыл уже посиневшие губы девушки своими, делясь исцеляющей энергией. Знал, что легкие сухопутных жителей не способны продержаться под водой, и таким образом можно оказаться на шаг от смерти. За нарушение закона его ждет неминуемая расплата в виде проклятия ведьмы и лишения способностей. Но так нужно. Русал бы не смог вернуться в глубины, не увидев еще раз синеву глаз этой прекрасной незнакомки, при виде которой так затрепетало сердце. Которую он спас. Которую так хотелось взять за руку и непременно повести за собой. – Кто ты?.. – щебечет ее тонкий голосок, пушистые ресницы трепещут. А он не может ответить. Пожертвовав своей исцеляющей способностью для сухопутных, русалы навечно лишаются голоса. Пока его странница приходила к жизни после отрезвляющего душа, ежесекундно напоминающего о крышесносных ласках, Билл мучился от головокружения и, кажется, познал, каково это. Быть использованным в буквальном смысле, пялясь в одну точку в сгорбленной позе. Неужели это происходит впервые именно с тобой, Каулитц? Алекс поступал именно так, на следующее утро вместо ожидаемых ласк ты получал только дебильные записочки на тумбочке, обещающие о скорой встрече. Только она не оставила ничего, в том числе и записку. После душа брюнет окатывает лицо холодной водой и находит свое отражение в зеркале безумно отвратительным. Что, ищещь ее по сторонам и надеешься, что она появится из воздуха? Надеялся, что повернешься, и она обязательно будет рядом, позволит коснуться тебе своих прядей, от которых ты сходишь с ума? Взгляд блуждал по одинокой комнате, тело проникалось болью и разрушающей его естество в руины досадой, с которой его оставила эта девушка. А что ей еще делать? Рассказать об этом на весь мир? Бежать к тебе в объятия? Признаться в любви и обвенчаться с тобой, дав Господу клятву о вечной верности? Глупости. Парень и сам это понимал, не в силах дать рациональному мышлению победить над ранимой душой. Которая сейчас как никогда была истерзана таранящими насквозь мыслями, что она просто взяла и сбежала, скрывшись и замолчав. Не дав возможности даже посмотреть, какая она после сна. Как она потягивается, встает на цыпочки, как протирает глаза и собирает волосы в хвостик. Оставила только сквозящую изнутри пустоту, с которой ему приходилось мириться все это паршивое утро. И найти так кстати забытый ею у ножки кровати предмет гардероба, который так и сорвался с нее вчера под давлением проворных рук за ненадобностью. Та боль, с которой она скрылась, проникла черной змеей в мужское тело и в гудящую голову, побудив глотать через край собственную ничтожность. Эрма еле держалась, чтобы не подавиться смолистой бодрящей жидкостью, когда он все же спустился ко всем на завтрак. Забилась в самый угол за Томом, пытаясь казаться мелкой и незаметной, что выходило из рук вон плохо. Густав пил воду и не мог смотреть на предлагаемое меню, мучаясь от похмелья, Георг с Томом как обычно посмеивались с каких-то своих шуток. Девушка вжалась в сидение, скрывая лицо за завесой волос и обхватывая пальцами горячую кружку, едва не уронив ее в моменте. Виновник ее оживившейся напряженности и вскочившего к горлу сердца явился в обыденном обличии, таком как черные джинсы и слегка растянутый темно-серый лонгслив, присел к Георгу. Чтобы посмотреть на свою бесстыдницу с противоположной стороны и изо всех сил подавить в себе залп цветущих негативных эмоций. Что, не смотришь? И она не смотрела. Уткнулась в уже пустую кружку, пытаясь запихать туда половину лица, скрывая неловко бегающие глазенки, а то и вовсе дергаясь от Томовых шуточек, который точно заприметил, что что-то не так. А думать дальше не собирался и не желал. Младший Каулитц, сидя напротив, пропадал в собственных раздумьях, греясь только длинными пальцами о кружку, испытывая колящий дискомфорт. Конечно, дискомфортно было им обоим. А хуже всего делать вид, что они не знают друг друга и теперь разбиты по разные стороны баррикады. Которую сами сейчас и выстроили, ссылаясь на то, что при группе выяснять отношения – неподходящий момент. Оставалось только кусать кулаки и вариться в адовом ожидании. Вытрясти из этой девушки хотя бы что-то вразумительное, чтобы положить конец этим мучениям. Что ты возомнил о себе, Билл? Разве она что-то обещала тебе? Ты сам толкнул ее за эту грань, вопользовавшись ее пьяной, хмельной головой. И опьянел сам, предпочтя похоронить себя заживо в череде ее сладких стонов и изводящей дрожи, пока был единым целым. С той, что порождает изнутри непреодолимую тягу и трепет, сводящий кончики пальцев. Словно странствующий в темноте, наконец нашедший свой лучик света в той, что снова его забрала. Так пойди и забери. Первую половину дня она молчала, разбивая хрупкие миры Билла тем, что лишала возможности лицезреть ее искреннюю улыбку. Не разрешала коснуться плеч, тонкой талии, куталась в любимую розовую худи, скрывая голову капюшоном, и села как назло в самый дальний ряд в автобусе, грызла какие-то шоколадки и шуршала фантиками. Дура. Непроходимая идиотка. Билла ломало от неясности, и он даже придумал у себя в голове целую речь, которую выплюнет ей прямо в ее точеное личико, как только представится такая возможность. Но в самый последний момент отказался от этой идеи, ссылаясь на то, что не смеет так вероломно рушить личное пространство той, кем заняты все мысли, не смеет пугать ее еще больше. Ты не должна бояться меня, не должна. Сняв с лица теснящие взор темные очки, проморгался и аккуратно выглянул из-за плеча, натыкаясь на вжавшуюся в сидение фигурку. Опять грызет свои вредности, которые воровала по ночам из холодильника. С веселым, ясным огоньком в глазах, даже когда он пару раз застал ее, деловито уперев руки в боки, а она прикалывалась, называя его строгим надзирателем. Затем «воришка» позволяла потрепать себя по макушке, проявить его тактильное притяжение, и они расходились по своим комнатам, шепча друг другу «спокойной ночи». А сейчас ее взгляд резко потух, и та чарующая синева, за которой уже так полюбил наблюдать Билл, стала непроглядной похоронной чернотой, устремленной куда-то в окно. Полюбил? Понуро опустив голову, допустил все неприятные исходы, которые могли бы следовать дальше. Что она пошлет его куда подальше, прикажет молча запихать в самый дальний угол все вспыхнувшие ярким пламенем чувства, от которых бежать уже бессмысленно. Ты снова увяз в эту ловушку, Билл, отдавая всего себя, но получая взамен только пустоту, заправленную горьким, вязким и чернящим Ничем. Злился. В первую очередь на самого себя, а шестеренки в подсознании уже перегорели от такого интенсивного мышления. И хуже всего, он не хотел делиться этим с собственным братом, прекрасно зная, с какой нездоровой ненавистью он реагирует на уже обожаемую солистом гитаристку. Том просто дремал рядом, укрывшись толстовкой, скрыв кепкой лицо и оперевшись головой о трясущуюся от движения оконную раму. Окинув его беспомощным взглядом, Билл решил, что сохранит этот маленький секрет только в своем сердце. И будет всячески оберегать, чтобы ни один любопытный взгляд и злой язык не сделал еще хуже. Главное, что он ни о чем не жалел, сполна насладившись обществом девушки, которая вихрем ворвалась в его сердце и не желала оттуда уходить. Но брюнет и не хотел, чтобы она уходила, и уж тем более, отпустить ее добровольно. В чьи-нибудь чужие руки, чьи-нибудь чужие объятия, под ласку чужих губ. Оглянулся еще раз на причину своего блондинистого наваждения и тепла под сердцем, еще раз с неким страхом убедился в том, что фундамент его терзаний все же найден. Эта девушка действительно не оставляла его равнодушным к своей персоне, тянула к себе, не совершая при этом ничего провокационного. Что так очаровало тебя в ней, Каулитц? Может, то, как она мило потягивается, выползая в кухню по утрам с заколкой на затылке, надувает губки, шутливо щекочет, когда проигрывает очередной уровень в приставке? Блеск ее глаз при том, как оглядывает огромные площадки на саунд-чеках и как ее проворные пальчики скользят по струнам ее лакированных малышек, создавая волшебные партии? Легкое смущение на автограф-сессиях, в которых она не до конца верила в свой успех, и фанаты желают обнять ее так же, как и остальных четверых, сфоткаться, получить желанную подпись? А может то, с какой искренностью предпочитала проводить с ним почти все свое свободное время, трещала без умолку о разных вещах и даже поддерживала любимые разговоры о дизайнерском шмотье? Он редко улыбался девушкам. Так же искренне, как и она ему. Редко оголял свои эмоции настолько, насколько уже не позволяла гордость. Раскрывая посторонним глазам, не считая братских, где-то уязвленного, подавленного парнишку, имя которого Билл Каулитц в амплуа всемирно известной звезды. Героя, кумира, идеала, предмета воздыхания миллионов и недосягаемого, лощеного фронтмена группы, по которой плачут и сходят с ума. Кто-то говорил, что влюбленность – это всего лишь набор химических реакций внутри организма, которым человечество уже изобрело кучу пафосных толкований. В случае брюнета это были полноценные реакции со взрывами и сменами оттенков в его противоречивой эмоциональной гамме. Но толковать их он боялся. Боялся думать пока о том, что не изведано, потому что голова уже начинала трещать от дискомфортных ощущений. А тишина только сильнее давила на черепную коробку, потому что заряд mp3 плеера был на нуле. Как и настроение самого Билла, скучающе мотавшего меж пальцев дужку своих дорогущих очков. *** – Думаю, этот образ шикарно тебе подойдет. Наташа как всегда на высоте исполнила все, что от нее требовалось, создав на месте бледной девчонки с бегающими глазами роковую красавицу, готовую покорять все глянцы. Смоки айс и подобранный на небольшую коллективную фотосессию черный наряд, состоящий из сидящей по фигуре блузы с объемными вставками-рюшами, корсета и юбки с серебристыми пуговицами, достающей до колена, делал ее более женственной и хрупкой, даже с такими траурными оттенками. Хотя по-другому она себя и не ощущала. Наконец-то, обувь на высоком каблуке создавала иллюзию, что она не самый мелкий гном на фоне остальных, как это бывало прежде. Завитые к концу локоны как обычно, обворожительно струились по спине и плечам, приковывая к себе заинтересованные мужские взгляды. – У нас кто-то умер или это флешмоб сегодня такой? – тут же возник Георг, посмотрев на коллегу. – Ну или между моим братцем и куколкой уже стиль и макияж передаются половым путем, – Густав едва не поперхнулся водой от шутки Тома, развалившегося на диване с телефоном. Билл неестественно вскинул брови и ощутил, как неприятно зажглись уши. Что ты несешь, господи – Хорошо, что макияж и стиль, а не кое-что другое, – съязвил с улыбкой младший Каулитц и подошел ближе к девушке. И наткнулся на панические, холодные льдины в ее глазах, тут же опустившихся в пол. Она действительно покраснела, замерла, как кукла, явно не чувствуя себя уверенно и, как подобает на фотосессии, раскованно и соблазнительно, чтобы транслировать на камеру нрав привлекательной хулиганки. И в какой-то мере Билл даже обрадовался их внешней схожести на сегодня, будучи уже сам при полном марафете и последних веяниях дизайнерских идей. Всех в черном. Как назло, в студию нагрянул и Йост, который явно намеревался о чем-то сообщить группе, держа в руках какие-то папки и листы. Настроение и без него было паршивым, фотограф, работающий с пятеркой на белом хромакее, несколько раз подметил, что в камере они все смотрятся как неживые, пластилиновые фигуры. Конечно, как можно смотреться, когда трое из них бухали ночью напролет, а остальные не выспались по причине, которую нельзя озвучивать вслух? Эрма жалась с краю к Густаву, держась за гитару как за последний в мире антистресс, не принадлежа здешней реальности. Братья уже миллион раз адаптировались к тому, как мастерски играть заточенные роли, не позволяя лишним эмоциям пролечь на лице даже самой крошечной частицей. Остняли несколько групповых кадров, и по злой иронии судьбы, оператор потребовал, чтобы девушка переместилась к солисту, и чтобы они изобразили гармонию и сыгранность. В результате чего она замерла как вкопанная, стараясь не кувыркнуться с каблуков и не распластаться на полу студии. Вот был бы кадр. Том ощущал повисшее между братом и блондинкой напряжение, но вникать в эти тонкости точно не желал. Отпихивал их от себя, как что-то мерзкое и противное, заходясь в желчи, прожигая ее затылок пронзительным взором. – Эрма, зайди ко мне, – в типичной сухой манере бросил Йост, держа дверь в одну из пустых гримерок. Парни сзади прилипли к компьютеру и принялись тыкать пальцем, кто получился, а кто выглядит на фотках как кусок картошки, и чуть подняв голову, Билл заметил стоящую около продюсера девушку, собравшись двинуться к ней, но остановился. А она барахаталась в хорошо ощущаемой даже за километр панике, проходя вглубь помещения. – Я хотел бы поинтересоваться, как тебе работается с группой, – на низкий столик плюхается папка, а продюсер усаживается на противоположный диван, – Есть ли у тебя какие-то вопросы, предложения, проблемы с участниками? Девушка не понимает, к чему клонит мужчина, беспомощно, отрицательно мотая головой и натягивая на лицо дежурную улыбочку. – Все хорошо, герр Йост. Я делаю все то, что от меня требуется и все прекрасно, не считая, что кое-кто никак не смирится с моим присутствием. Йост приподнял уголок губ в усмешке и ответил то, что должно было облегчить ее многострадальную душу. – Если ты насчет Тома, то я уже провел с ним все необходимые беседы. Я хотел поговорить о другом. Беседы? То-то и видно, что он затих, как мышь под плинтусом. В какие чертовы игры вы играете? – О чем? – Мы с продюсерским составом посовещались и решили, что ты очень здорово влияешь на рейтинги группы. Ты помогла обрести нам и мужскую фан-базу, процент продаж копий альбомов и пластинок значительно увеличился, и в связи с этим я хочу предложить тебе продлить контракт до конца этого года. После европейского тура предстоит награждение на премиях Comet и MTV, далее небольшой перерыв, и тур по Азии. Япония, Сингапур, Тайвань, далее нас ждет Латинская Америка, и премьерные выступления могут пройти с большим масштабом, если ты будешь с нами. Предстоит записать пару бонусных синглов, чтобы интерес слушателей постоянно сохранялся на должном уровне, лейбл в восторге от ваших совместных с Биллом партий. О да, а лейбл будет в восторге, когда узнает о других ваших совместных с Биллом партиях, трусиха? Девушка чуть дернулась, обдумывая все сказанное продюсером. Кажется, это предложение, на которое бы согласилось бы тысячи девушек на ее месте, а она и слова вымолвить не может, как рыба. Застыла где-то между небом и землей. – Я... Я могу подумать? – нервно поправила локоны Эрма, обнимая колени одной рукой. – Конечно. Только кажется, ты не очень рада моему предложению. Что-то в последнее время я вообще не наблюдаю на твоем лице положительных эмоций. – Я просто очень сдержанна, герр Йост. Билл ощутимо нервничал, пялясь в белую дверь, в которую продюсер пустил девушку и закрыл с другой стороны. Понимал, что почва для переживаний совершенно глупая и неоправданная, но он решил. Решил двинуться вперед, кивнув парням что пошел к кофе-автомату, что ему необходимо проснуться. Но в результате собрал волю в кулак и захотел стереть гнетущее расстояние в ноль, дернув ручку двери на себя. Достаточно проснулся, застав на диванчиках блондинку и Йоста, обсуждающих, вероятно, то, что лежало в папке посередине. Тупой, наитупейший идиот, неспособный держать в узде свои порывы. – Билл, вообще-то принято стучаться, когда к старшим заходишь, – мужчина поднимает голову, стрельнув строгим взглядом и пробубнил что-то о правилах приличия. Которыми парень решил впервые пренебречь, движимый единственной целью – удостоиться, что с его девочкой все в порядке. – Прошу прощения, – кротко кивнул он, сталкиваясь со мраком в глубине женских глаз, – Что-то случилось, Дэйв? В гримерку ввалились и остальные, Том пожал продюсеру руку, и атмосфера, повисшая здесь, уже перестала быть такой напряжённой. – У меня есть для вас новость, только последнее слово за Эрмой – как вы смотрите на то, что она до конца этого года останется с нами на правах продления контракта? – Воооу! – присвист Георга проносится по всему помещению. Густав восторженно приподнял уголки губ, впервые почувствовав себя хорошо за этот день, и похлопал девушку по плечу, – Как здорово, Эр, соглашайся! Старший Каулитц только хмыкнул, изобразив наигранное смирение и отхлебывая каплю воды из бутылки. И на ее лице пролегла тень искренней, но вымученной улыбки. Той, что так мечтал увидеть Билл, и обрадовался сам, как мальчишка. Она будет с нами еще два тура. Будет рядом, если не откажется. Он мысленно умолял ее не отказываться, натыкаясь на флер растерянности в ее эмоциях. И если бы сейчас она объявила о своем согласии, парень бы наплевал на все и всех и набросился бы на нее с объятиями и радостными поцелуями, как восторженный, любвеобильный ребенок, а затем поднял бы на руки, слушая ее визги и смешки. Но не мог так поступить. А всему виной три пункта. Гребанная корпоративная этика, все еще уловимая кожей ее зажатость и запрет самому себе так нагло вторгаться в ее личное пространство. И даже при оглашении Йостом столь радостного предложения она была смущена, мысленно метаясь между да и нет. Парни кое-как отлипли от нее, уже смеящейся в голос, и под влиянием просьбы Тома удалились за Йостом, чтобы отобрать лучшие кадры для глянца и для блога. В первые три секунды она потопталась на месте, всячески избегая младшего Каулитца и его внимательного, пристального взгляда в затылок. На четвертой поняла, что выбрала самую хреновую стратегию в мире. На пятой Билл послал все к черту и твердо решил, что эту дебильную игру в бойкот надо заканчивать сейчас или никогда. За весь день она ни разу не удостоила его даже сухим «привет», будто он превратился в пустое место, и едва сдерживался от того, чтобы не схватить ее в каком-нибудь углу и вытрясти все необходимые объяснения. Любые. Ранящие, радующие, неважно. Ему нужно услышать хоть что-то, а не наблюдать, как причина его всколыхнувшихся чувств просто запихала свой язык в потайное место. Чувств? И она отчетливо знала, что брюнет стоял сзади и внимательно смотрел, пожирая взглядом изгибы, скрытые черными материями. Изгибы, которых он касался и чувствовал каждой клеточкой своего тела. Поняла, что ускользнуть не получится, и крючок в виде кареглазых подкрашенных омутов и все еще ощутимого цитруса надежно подхватил ее, в самом что ни на есть подвешенном состоянии. Ее скромный, камерный мирочек не выдержал и надломился, держа на себе огромный груз камней вины и угрызений. А что сказать? Ничего не было, забудь? Или, может, моя крыша настолько сошла с рельсов, что я теперь в полнейшем замешательстве? Эрма знала, что подобные слова ударят ниже пояса, что мужским полом воспринимается очень болезненно. И если подобное она могла бы запросто сказать Тому и выдохнуть, то чувства Билла очень боялась задеть, вынужденная лавировать по тонкому-тонкому льду. Чтобы не провалиться в холод, что уже скопился внутри. И так неприятно обмораживал руки и сердце до глухого онемения. – Будешь делать вид, что меня не существует? – Билл впервые за день бьет стену нависшего над ними безмолвия, хотя жар под кожей уже не на шутку повышает градус, – Знаешь, я не хочу показаться бестактным, но сейчас как раз ты избегаешь меня. А говорила, что трус – это я. Она зажмурилась, найдя в себе силы повернуться только вполоборота и подать хоть какие-то попытки наладить зрительный контакт. Самое худшее, что она могла сейчас сделать – фальшиво улыбаться. Тому, кто так тонко и ненавязчиво попросился в потайное пространство ее души, принес туда тепло и готов был согреть весь ее мир. А она выгнала. На самый холод, бросив за шкирку и оставив у закрытой двери как никому ненужного черного котенка. Он прав, черт возьми. Стоило вдохнуть самую малость, голова приятно кружилась от приятной ломоты, еще не покинувшей тело. И этот запах, терпковатый, но уже кажущийся безумно родным. Как теперь общаться, работать вместе? Как спокойно смотреть ему в глаза? И вести себя как раньше? Волна мурашек окатила все ее миниатюрное тельце, пальцы сжимают жалкую, уже истрепанную салфетку, взятую со стола. И до чего же парня раздражало, что стоило коллегам удалиться, вся ее улыбочка стерлась, пустив на свое место траурную мину. – Би, прости, но... Сейчас я хотела бы побыть одна. Мне нужно время... – молвит в подавленности, окатившей все ее трепещущее естество, а блондинистая макушка склонилась вниз. О да, сейчас бы так не помешало превратиться в невидимку. А он все понимает. Но тянущая вниз тяжесть только набирала обороты. Билл чувствует себя идиотом. Следовавшим по тропинке лабиринта, в который его завел этот манящий образ, услаждающий каждую клеточку его мечтательной, желавшей любить, даже наивной натуры. Может, есть в этом мире та, для которой я буду крепким, надежным тылом, та, которая примет меня со всеми моими дурацкими привычками, оставляя теплый след под сердцем? Та, что обычно зовут родственной душой. Неужели и в этот раз все обойдется по-дебильному, и сам дьявол поставил подпись в моем жизненном договоре? Завела и бросила, оставив с крупной шишкой на лбу на память. – Я понимаю. Тихо выдохнул Билл и уже собрался выйти, прихлопнутый гаммой не самых приятных ощущений. Которые давили на черепную коробку весомым грузом, подкидывая пищу для бесконечных размышлений. Тревога вползла в его одинокое сердце ядовитой змеей, отравляющей все его живые сплетения. Что ж, маска стального равнодушия идет на пользу. Насильно мил не будешь. – Ты... злишься на меня? – голос обретает более твердые и уверенные ноты, но все еще теряется в космосе ее растерянности. Она смотрит в удаляющуюся спину парня и душится собственной горечью. Как душится и он, теряя доступ к кислороду. – Нет, – немного пренебрежительно ответил брюнет, что Эрма сразу почувствовала нотки лукавства, – только ты так быстро сбежала, и я подумал... Теперь ты будешь избегать меня и не хотеть видеть. Жалеть обо всем. Я прав? Как уже подметила Эрма, в отличие от Тома его близнец был вдумчивым, проникновенным, не пускающим слова на ветер и непременно вкладывая в них зерно смысла. И сейчас это проявлялось куда сильнее, чем обычно. Он предоставил ей негласное право выбора, оба из исходов которого неизбежно утянут в пропасть. Одну – похожую на одинокую бездну. Вторую – кареглазую, где хотелось потеряться и больше никогда не найтись. – Единственный человек, которого я не хочу сейчас видеть, это собственное отражение. Ты ни в чем не виноват, правда. Нам просто нужно немного времени... Она слышала его едва уловимый вздох, и, когда парень уже собрался скрыться из поля зрения, как она и попросила, внутри что-то неприятно кольнуло. Будто сотворила что-то ужасное и до смерти обидела его. Позволила растерянности, разбитости, помноженные на досаду и отчаяние, блеснуть на его прекрасном лице. Сердце гулко ударилось о ребра, а ноги сами потащили ее к двери. Сильная дрожь, пробившая до кончиков пальцев, побудила сократить расстояние и сцепить ручками слегка худощавый мужской корпус. – Ты чего? – он искренне недоумевает, направляя слегка замыленный взгляд в опущенную светлую макушку. Потому что Эрма в буквальном смысле повисла на нём как маленькая, не желающая выпускать из импровизированного объятия. Чертово жжение изнутри не отпускало, перерастая в магнетическую тягу. В которой он был северным полюсом, она - южным. Обуславливая это притяжение. – Я хотела... хотела сказать, что... – бубнит куда-то в район лопатки, что Биллу неизбежно приходится повернуться к ней лицом, – Мне было... очень хорошо с тобой, – с пунцовым румянцем на щеках тихо признается она, несмело прижимаясь. Руки обхватывают корпус, касаясь прохладной кожи косухи, как и парень ответно скользит по женской талии, склоняясь до макушки, чтобы сократить разницу в росте. Ждет, когда отпустит гребанный невроз, и он сможет расслабленно выдохнуть в россыпь ее волос. – А мне с тобой, – тихим шепотом в висок, только для нее одной. А ее дрожь как назло передается и ему, заряжая отрицательным разрядом. Эрма едва заметно улыбается, подставляя щеку для поглаживаний ладонью и становясь целю для серьезного, чуть нахмуренного, изучающего взгляда. Но Билл не хочет на нее давить, плавно сжимая девичье тело в объятиях и утыкаясь носом в светлую мягкость. И оставляя маленький поцелуй в висок, отдает себе отчет в том, что попросту не способен на нее злиться. И в какой-то момент она сознается, что новая реальность, в которую они оба ввязались таким наглым образом, по своему утягивает, будоражит, туманит рассудок. И по своему пугает до трясучки, до покалывания в кончиках пальцев, которыми ее награждают шоколадные глаза напротив. И руки на её талии. – Никто не должен знать, – предупреждающе шепчет она, водя руками по плечам, облаченным в искусственную кожу и различные железные замочки. Тихий голос растворяется где-то в районе бледной, длинной шеи с множеством холодящих кожу цепочек и кулонов. Дверь, находящаяся незапертой, тревожит в самую последнюю очередь, что могут зайти парни и разрушить их импровизированную идиллию по обмену маленькими поцелуями. – Я не настолько идиот и не стану трепаться о столь сокровенном, златовласка, – нотка резкости в мужском шепоте даже подкосила колени, а на чертовых каблуках держать равновесие уже крайне трудно. Или это настолько прихлопывает аура, стоящая рядом? Эрма уговаривает себя сохранять стройный дыхательный ритм, что получается из рук вон плохо. Чужие губы проскользили по ее ушку, чуть ниже, руки сильнее прижали ее к крепкому телу, ощущение тепла туманит разум. Так, что душевные глубины спешат разгореться, и любая тревога резко теряет свою значимость. Все становится безразличным и таким вторичным, когда в сердце входит абсолютно новый трепет, ощущение уюта, дома, защищенности. Об этом стоило мечтать и нужно было мечтать... – Сокровенном? – именно это слово заставило ее ожить и поднять глаза на солиста. – Поговорим позже, феечка, – заключает Каулитц, переводя тему, а ей искренне хочется верить, что в этих словах не кроется никаких намеков на сарказм или нервозное давление, – И, кстати, ты забыла у меня в номере свой корсет. Он был серьёзен как никогда, и это угнетало только сильнее. Глаза закрываются после оставленного в лоб поцелуя, буквально воздушного и совсем трепетного. И этот испуг преходил в сладкую дрожь, порожденную столь чувственной, до этого неизведанной ей близостью. Билл миллион раз приказал своей тактильности утихнуть, чтобы не пугать девушку излишней настойчивостью, но безуспешно. И аккуратно водя руками по уже обожаемым очертаниям, подсаживался лишь сильнее на свой персональный наркотик, чувствуя ответно блуждающие по его плечам и лакированному затылку ладошки. Только не оставляй меня. Не оставляй... *** Абсолютно свободные от всех сует дни были очень редки, и чаще всего члены группы расходились по своим комнатам, чтобы как следует отдохнуть и привести в порядок душевное равновесие. Только за всю прошедшую неделю Эрма металась между молотом и наковальней, невзначай опаляясь о шоколадные глаза того, кто ворвался в ее мысли и теперь нагло наводил там свои порядки. Конечно, разговор, о котором они условились, еще не наступил, и причин тому находилось предостаточно – череда крышесносящих концертов, после которых мышцы ныли усталостью и тяжестью, преследующая официальная обстановка, не дающая выйти на откровения, беседы, когда братья в очередной раз спорили с Йостом, невесть как терпящего два таких тяжелых характера. За всю неделю ее смелость, чтобы подойти к Биллу и процедить базовое вежливое «привет» или «доброе утро» провалилась в преисподнюю. Вроде бы все шло как обычно, и брюнет стал светиться ещё ярче прежнего, за что словил нелестные шуточки от Георга и Густава про улыбающегося дурачка. Том сухо и отстраненно выполнял свое дело, и Эрма сто раз была благодарна продюсеру за то, что наконец осадил еще одну причину ее заведенных до белого каления нервов. Наконец-то отстал, наигравшись в обиженного мальчика и стих. А Эрма и не желала больше реагировать на его саркастичные выпады, колкости и шуточки, веря, что так он потеряет интерес. Все правильно. На Билла навешали множество задач от продюсеров, распорядившись записать интервью и принять участие в благотворительной акции, связанной со спасением животных, находящихся в неволе, следом подключился и Том, и круговерть различных дел только разделяла их по дальним углам. Группа так же получила приглашение на участие в нескольких испанских телепрограммах, включающее в себя и небольшое выступление. Телефон помнил только сброшенную три дня назад смс-ку с пожеланием спокойной ночи, приправленной в конце желтым сердечком. Вусмерть уставшие в конце дня, разошлись по разным номерам, и Билл не забыл отправить девушке это маленькое сообщение. Будучи уверенным, что она обязательно улыбнется, когда прочитает и поставит какой-нибудь смайлик в ответ. Нарисуя смайлик на его лице по ту сторону экрана тоже. И просыпаясь в отдельных комнатах, оба думали, вероятно, об одном. Что в сокрытых от посторонних глаз эмоциях – трепет, во взаимно направляемых друг на друга взглядах – то самое магнетическое притяжение. Что-то важное. Что-то нужное, необъяснимое и чертовски искреннее, даже когда парень случайно положил голову на ее плечо и задремал прямо в автобусе, еле как выдерживая загруженный график. И даже легкий шум смеха парней позади не трогал расслабленные, умиротворенные черты. На которые вновь представилась уникальная возможность взглянуть. И коснуться их самым кончиком пальцев, как бабочка касается цветка. И уж что точно сокрыто от посторонних глаз – мягкое касание девичьих губ о бледную, гладкую даже после тонн косметики кожу. Оголенную, открытую. Для нее одной. И Том не был слепцем. Следил за ее движениями, порой очень соблазнительными, даже на репетициях, стоило ей запрокинуть голову, чтобы отпить воды в невозможной духоте. Метал в нее молнии, против которых уже выработала имуннитет, награждая щедрой дозой бойкота. Билл охотно подстраивался под ее волну, делая вид, что все остальные дела подождут вместе со всем остальным миром, улыбаясь ей как придурковатый мальчишка из школы. Том замечал подобный огонек в близнецовых глазах тогда, когда в его жизни нарисовался этот хренов дизайнер, овладевший мыслями и чувствами брата. Вроде бы и рад, что на его смену пришла эта хрупкая блондинка, с которой он был во всем первый по праву. Первым поцеловал, первым очаровал, первым подтолкнул за красную линию, которая впоследствии обернулась мертвой петлей вокруг него самого. И наблюдать за ними издалека было тем еще занятием, от которого бьешься в конвульсиях, в ревностных вспышках, изо всех сил держа чертей на поводке. Том держал. И сам держался, нервно скользя пальцами по струнам. Мечтал бы снова сразиться с ней за соло, с которым она справлялась ничуть не хуже. Впитать ее нахальный образ хотя бы зрительно, ощутить, как яростно она выпускает коготки и зубки, брыкается, заставляя вариться в бессильном одиночестве. Куда заслуженно пнула его и обрекла на старые, уже не приносящие былой радости забавы. Георг говорил, что это абсолютно нормально, пока не хочешь ничего серьёзного и за деньги можно купить хоть первую красавицу мира. А Тому не нужна ни жалость, ни вся эта дебильная кратковременная блажь. Слабак, блять В наушниках грохочет альтернативная вселенная, в которой девушке так приятно находиться сейчас. Совсем как в ранние подростковые годы, когда музыка помогала залепить пластыри на ноющей ране от самой большой потери в жизни. Ведь именно мама привила ей любовь к музыке, знакомила со своими любимыми пластинками, давая послушать их своему маленькому златовласому чаду, чья душа еще не была обезображена столь тяжелыми испытаниями жизни. – Мне страшно, мама, – понуро склонила голову девчонка, держась за лямки гитарного чехла у самого входа в музыкальную школу. – Звездочки не должны бояться, милая, – женщина присаживается на корточки и треплет дочку по блондинистым кудряшкам. – Те девчонки вчера смеялись надо мной, – буркнула, утирая нос кулаком. – Фрау Гартманн сказала, что ты выступила превосходно, а девчонки просто завидуют тебе. И если ты сейчас зароешь голову в песок, то они точно будут смеяться и дальше. Поэтому выше нос, малышка, и дома после занятий обязательно сжимай мяч, чтобы не болели руки. Мы с папой безмерно гордимся тобой... Музыка стихла, переключаясь на другой мотив. По щеке прокатилась горячая влага, затерявшаяся в рассыпанных по полу волосах. Лежа в домашних шортах и футболке, Эрма раскинулась на ковре, уйдя в другие миры. И скурила добрую половину пачки сигарет, обдумывая все, что на нее свалилось. Криво усмехнулась, вопроизводя слова Билла, что лучше бы ей бросить, потому что «такие прелестные создания не травятся никотином». Но она все равно нарушала его маленькую просьбу, не в силах наступить на горло уже привычной зависимости. Смотрит вверх, представляя, что вместо номера она лежит на какой-нибудь далекой от человеческой цивилизации лужайке под темным, звездным небом. Чтобы можно было искать созвездия и дышать полной грудью, познав всю легкость привлекающей ее сердце свободы. Чтобы рядом очутилась мягкая рука, тронувшая ее собственную, до приятной, томительной дрожи под 99 Luftballons. Стать такими же невесомыми и взмыть до небес, как эти самые девяносто девять шариков. Винс. На смену легкости пришла сквозящая, сковывающая, полосующая по сердцу сталь. – Неблагодарная сука, которую я пригрел в собственном доме, и так ты мне отплатила? – Да будь проклят тот день, когда я попросила у тебя убежища, – шепчет, сопротивляясь. Сильный удар по щеке неестественно выворачивает в сторону и выбивает равновесие. Девчонка облокачивается о стол, прихлопнутая словно обрушившимся потолком. – Сейчас же проваливай, и катись куда хочешь, суперзвезда недоделанная. Посмотрим, сколько ты продержишься с этими разукрашенными и через сколько вылетишь благодаря своему паршивому характеру. Мне вообще интересно, ценишь ли хоть что-то в этой жизни или нет? Она уходит, не оборачиваясь, мирясь с вновь пришедшим к ней одиночеством. И не жалея себя и оставшихся на исходе сил, выкладывается на полную в студии, оттачивая технику игры часами и сутками напролёт, чтобы ты, сука, увидел, чего стоит Эрма Штахельберг. Том. Тот, кто внес еще большего хаоса в ее сердце, убив всякое доверие к мужскому полу, проехался по ее нервам тяжелым, многотонным катком и дал уникальную возможность стрелять ядом во всех вокруг, огрызаться, кусаться, чтобы заслужить право чего-то стоить. Лишил рассудка, но подарил незабываемую дрожь, мчавшуюся по коже со скоростью света. Достал наружу хулиганку, сокрытую в ней, подразнил и жестоко унизил, за что она сполна отплатила ему. Жестокостью на жестокость, которая прослеживалась в наглом взгляде. Билл. Четыре буквы, вселяющие в потрепанное естество нечто совершенно неизведанное, манящее и светлое. И тут ей хочется верить, что звезды, которые она вообразила себе, обязательно засияют на ее абсолютно черном небе, и она не будет лежать так, в асфиксии и болезненной прострации. И тело как назло напоминало ей о том, чего прежде не случалось. Аккуратная, будоражащая нежность, сводящая каждую мышцу и каждую клеточку абсолютной блажью, словно она была стеклянной, дорогой статуэткой, которую тщательно оберегают и боятся разбить на тысячу мелких осколков. Губы инстинктивно растянулись в легкой улыбке, все еще борящейся с бесформенным мраком, осевшим тяжелой гирей, мешающей двигаться дальше. А что будет дальше? Будет ли? Как же много вопросов... Резкий стук в дверь заставил встрепенуться и вскочить, сняв с себя наушники. Открыв, Эрма увидела на пороге Густава, державшего в руках некогда одолженные у девушки тейпы. – Спасибо, что выручила, – приятель кивает головой, уже собираясь уйти обратно, но блондинка останавливает его. – Что, тоже никуда сегодня не выбираешься? – остраняет от косяка руку, невзначай пуская драммера внутрь. – Нет уж, ноги отваливаются и без того. Георг без умолку трещит со Сьюзи и тоже никуда не хочет. – Даже после того, как вы ездили в тот клуб, он так спокойно общается с ней как ни в чем не бывало? – блондинка обхватила себя руками и присела на подлокотник кресла. – А, ты про это. Хах, да нет... Мы так хорошо вкинули, что нам даже не до телок было, – усмехнулся Густав, и Эрме почему-то стало легче на душе, – а вы с Биллом, наверное, сразу отрубились, как только мы уехали. Конечно, конечно На секунду ее даже пронзила дрожь, которую могла снять только новая сигарета. – Будешь? – любезно предлагает, всеми силами пытаясь не выдать дрожь в голосе. Опять эти мысли. Опять это беспокойство. Ну где же эта сраная кнопка, нажав которую можно выключить все чувства? – Я не курю, Эр, ты же знаешь, – покачал головой барабанщик, но все же встал рядом с подоконником, на который уселась девушка. – Твое право, – безжизненно ответила она и затянулась, – Кстати, а где сейчас Билл? Да и Том тоже. – А что? – ей показалось, что драммер как-то косо усмехнулся, стоя позади. – Просто спрашиваю. И голос все же дрогнул. Рука дернулась так, что добрая часть пепла с никотиновой дозы едва не посыпалась прямо на кожу, что сделало бы очень неприятно. Но все равно это не сопоставимо с тем, что девушка и так чувствовала. Нервная система давала сбои, отделяясь от физического тела восвояси. Ну почему всегда так? Почему здравый смысл приходит только после всех совершенных глупостей, имеющих, возможно, непоправимые последствия? – Они уехали с Йостом решать какие-то дела, с самого утра уже начали спорить о чем-то, я не вмешивался. – Какие-то проблемы? – Нет, все окей. Ты же знаешь Йоста, он невероятно щепетилен во всем. У нас же через неделю акустическое выступление, нужно решить последние вопросы с расписанием. И я бы хотел спросить другое... – Спросить что? – Эрма поежилась от прохлады, дунувшей с окна, но закрывать его не стала. Потому что мурашки по всему телу – это нихера не прохлада. – Ты какая-то грустная стала. Что-то случилось? – Ничего не случилось, я просто немного устала. Снова включила режим самой лучшей в мире актрисы? – Это как то связано с Томом? – Шефер явно пошел с козырей, хотя и испытал неловкость за столь неудобные вопросы. – Нет. – А... С Биллом? Ну вот, отлично. Ты так нагло палишься, что никакие, даже самые плотные маски не спасают. Эрма шумно выдохнула, концентрируя свой нервозный комок в сжавшемся кулачке. Теперь палится точно. – Не знаю. Может, да, а может, и... – Густав чувствует ее замешательство и смотрит туда же, куда и она. В большое окно, наблюдая за миром с восемнадцатого этажа. – Ты извини меня за такие откровенные вопросы, но это чувствуется даже на столь отдаленном уровне. Понимаю, это сугубо ваше дело, но знаешь, сколько лет я знаю его, он... Ну как бы сказать, расцветал так только тогда, когда в его сердце поселялся кто-то важный и нужный. И сейчас я чувствую то же самое в нем. Когда ты рядом с ним, он не такой психованный как обычно, ты что-то вроде островка его личного спокойствия. Случаи, когда Билл способен достать звезду с неба ради кого-то кроме себя любимого, достаточно редки... – почесывает затылок блондин, варясь в некой неловкости, но Эрма прерывает его. – Я благодарна тебе за всю проницательность, Густав, но ты должен понять, что между мной и Биллом ничего не может быть. Бесспорно, он внимательный, заботливый, местами впыльчивый и слишком перфекционистичный, но... Но мы... Мы что? Мы уже перешагнули за эту черту, и теперь понятия не имеем, что делать. Это был просто крышесносный секс, придавать глобальное значение которому не нужно. Но не получается. – Я со всеми вами лишь временно, и я не хочу никаких проблем. Все, чего я хотела, это достойно отыграть тур вместе с вами, а потом... Потом только жизнь подскажет, – девичья голова опускается на согнутые колени. – Не подумай, я не сватовщик какой-нибудь, но... Последний раз, когда он мог серьёзно навалять Тому, это было три года назад, и тоже из-за одной девушки. Билл все время говорил, что ему очень тяжело жить, не имея рядом любимого человека, нерастраченные чувства растут в нем, и с каждым разочарованием в людях они становятся все сильнее и сильнее, а потом... это выливается в трагичные и грустные тексты, которые ты уже замечала и неоднократно. Любовь – это тот самый огонек, за который он готов отдать что угодно. Я сначала думал, что это тупые сказки для фанбазы, но это правда. И по всей видимости, ты помогла этому огоньку зажечься в нем, но вы в последнее время так искусно избегаете друг друга. И ты это чувствуешь, Эр, не отрицай. – Какая любовь, Густав?.. Ты должен понять, что мы не имеем права на внутриколлективные отношения. Это приведёт к катастрофе, и я не хочу подставлять никого из вас. Тем более Билла, для которого ваша группа – душа и двигатель. Это все очень несерьезно, и я понимаю, что ничего хорошего из этого не выйдет. Она испытывает некий стыд, все же отрицая все, что только можно. Неловкая пауза сжимает в тисках ее хрупкое естество, на которое обрушились все эти слова, как хорошая, отрезвляющая оплеуха. – Душой и двигателем может быть не только группа, – чуть коварно, но с неким сочувствием улыбнулся Густав, – Чего ты боишься? Если об этом не узнает общественность, бояться нечего, а Билл никогда не треплется о чем-либо сокровенном на публику. Даже мы порой не знаем, что у него на сердце. Только догадываемся. – Я не хочу, чтобы из-за этого ко мне было предвзятое отношение со стороны вас, продюсеров и фанатов. Хотя... Может, я это полностью заслужила. – Поверь, ни мне, ни кому то еще не нужно строить никакие интриги против тебя. Да и по всей видимости, я оказался прав. Билл так же симпатичен тебе, иначе бы ты не покраснела сейчас так, – улыбочка порождает в девушке еще большую скованность, но почему-то приятную и окрыляющую. – Не придумывай, Густав, я не покраснела, – куксится, ощущая жаркое тепло на щеках и ушах. Спрыгнула с подоконника, драммер двинулся к двери. – Подумай о моих словах, Эр. И я искренне желаю тебе только добра, как и Биллу тоже. В этом нет ничего зазорного. – Спасибо... Поправив футболку, угодила в легкое объятие парнишки, который спустя минуту покинул ее номер. А раздумий стало еще больше. *** 19:00, округ Gewerbeschule, Цюрих Все слова уже высечены в памяти яркой красной линией, но отчаянная боязнь наряду с нервозностью никак не желают отпускать блондинистую голову. Весь образ, наведенный Наташей, разумеется, не имел недочетов и подчеркивал только девичьи достоинства, что она и рассматривала в зеркале, пытаясь унять мандраж. Сегодня предстояло отыграть акустический концерт на небольшую аудиторию, в которой, как заверил Йост, будут именитые деятели европейского шоу-бизнеса, некоторые чиновники и прочие представители высшего общества. После полагается афтер-пати, предполагающее культурное неформальное общение с коктейлями. Эрму мучила духота и хотелось лишь побыстрее отстреляться и пойти на заслуженный отдых, лишь бы не ощущать всего этого давления. И еще эту периодически прицеливающуюся прямо на нее пару карих глаз. Две пары. Стараясь время от времени переключать свое внимание, болтала то с Георгом, то с Густавом, или с Наташей, обмениваясь какими то совершенно пустыми разговорами, и с трудом это помогало. Хотя девушку малость настораживала излишняя внимательность Густава, который уже явно знал или подозревал о некоторых переменах в ее отношениях с близнецами. Чертовы волки, загнавшие в угол маленькую, беспомощную крольчиху. И чтобы побыть наедине с собой, уходила в дальний угол и постоянно напевала себе под нос некоторые куплеты, потому что Йост поручил им с младшим Каулитцем разделять партии и на акустике, что придаст звучанию совершенно новый формат и более утонченный стиль. После короткой пресс-конференции они проследовали в сам зал, встретивший их приглушенным светом, огромным фуршетным столом, вокруг которого так и сновали вышколенные, облаченные в белоснежную форму официанты, легонько кланяясь гостям и подавая бокалы шампанского на подносах. Камерная, уютная сцена, на которой, как кажется девушке, можно потеряться еще сильнее. Вслед за Томом и Георгом решает незаметно влить в себя бокал для храбрости, чтобы гадкие, низкие ощущения не так душили и не сдавливали. Билл так странно посмотрел на нее в этот момент, изгибая проколотую бровь, словно увидел привидение. И приторная игристая жидкость едва ли не встает в горле, перекрывая дыхательные доступы, стоило блондинке снова узреть этот взгляд, за которым прячется неисчисляемое количество слов, вопросов, мыслей. За всю неделю она упорно отворачивалась от младшего Каулитца, делая вид, что занята чем-то своим, и прекрасно понимала, что поступает донельзя глупо. Непослушная, резкая, хамовитая хулиганка, сидящая в ней, попросту не могла воспрять духом в присутствии этого молодого человека, имеющего все понятия о тактичности, вежливости, воспитанности. На ее оболочке прослеживались только смазанные, мямлящие эмоции, как и реплики, осмеливающиеся сойти с уст. Она не знала, что ему говорить. Как реагировать на что-либо, а в рабочей обстановке прятала в потайной чулан все свои скелеты. Билл терпеливо подпитывал ее молчание щедрой дозой бойкота, насколько им обоим хватит этой бесполезной детской игры, затягивая ожидание. Настолько гордый, держался, чтобы не схватить ее где-нибудь в углу и не вывести на чистую воду, хотя руки так и чесались. И досада, бьющая все пределы наряду с недосказанностью, сильнее погружали голову в кипяток. В таких случаях Билл просто криво усмехался сам себе, как обычно шествуя впереди. Что девчонка банально испугалась его, и как же это блядски разочаровывало. На этом шоу были и все продюсеры, и шишки из лейбла, от имен которых проносился тихий ужас в коленях, и прочие важные деятели, а девчонка молилась не просрать все с треском, как и умудрялась по злому року судьбы. Ей не хватало поддержки Билла, который обязательно бы ткнул ее пальцем в бок и сказал, чтобы не кисла, не хватало его смешков, не хватало его спасительной ауры. Сейчас он снова куда-то испарился, а если и появлялся в поле ее зрения, то искусно наказывал ее молчанием, приправленным холодом в накрашенных, чуть раскосых глазах. Том, Георг и Густав тоже не та компания, с которой можно было бы наступить на горло волнению. Ведущий извещает столь немногочисленную публику о присутствии самих Tokio Hotel, все начинают визжать, аплодировать, кричать. Как обычно. Небольшая сцена и четыре барных стула, один за барабанами. Билл верещит сладкие слова приветствия на английском с милым акцентом и лыбится во все тридцать два. Она смотрит в его залакированный затылок и черные одежды, на то, как наманикюренные пальцы берут со стойки микрофон. По начавшейся партии Тома присоединяется следом, создавая мягкое звучание, шествуя по струнам. Творя гармонию, которой не чувствует сама, испытывая легкий дискомфорт от неудобного стула, никак не сочетающегося с ее невысоким ростом. Zieht vorbei Metall vibriert Unter mir Auf dem Weg zu dir Sterne fallen am Horizont Ich reiß' das Lenkrad rum Сосредоточенно следует неторопливым строкам, вслушиваясь в тонкий, романтично-печальный напев. Уже становится лучше, когда она наконец нашла опору, которая так и исходила от этих слов. Поцелуй меня сейчас В потоке отблеска встречного света, Как призрачный водитель Ищу тебя. Ночь холодна, Я еду один Как призрачный водитель Чтобы, наконец, быть рядом с тобой. Тяжесть покидает ее тело, а ее куплет тянется тонко и хрупко. Они репетировали несколько раз, разделив основную партию и партию лирической Mädchen.

Я здесь, позади тебя,

Призрачный водитель, я проеду с тобой остаток твоего пути.

После нескольких песен к ней приливает невероятное счастье и ощущение нужности, причастности к чему-то необъятному. Публика осталась в восторге, впрочем, иначе и не могло быть. Ей действительно радостно быть частью воспоминаний всех этих людей, частью их эмоций, которые мерцают яркими фонариками, как миллиарды звезд на черном, ночном небе. Билл обворожительно улыбается всем, махая рукой, как и парни, поднявшиеся со своих мест. Вот она – история. Вот оно – то звездное небо, которое засияло для девчонки с гитарным ремнем, чуть скосившимся в сторону. По мышцам пробежала бодрящая, заряжающая лучше любой солнечной батареи вибрация, а боковое зрение улавливает совершенно искреннюю, ничем не стесненную на лице брюнета эмоцию. Так он смотрел на нее. И может, если бы их души попали в рай, непременно бы подарил ей все эти звезды, сияя в ее тени. Афтепати, следующая за этим согласно протоколу мероприятия, оставляла в восторге, кажется, всех, кроме самой девушки. Ей были далеко не по душе вещи подобного рода, и нужно было поддерживать видимость общения с теми, кто собрался здесь. Кто-то метал похотливые взгляды на блондинку в красном платье чуть ниже колена, но спасибо стилистам, что оно закрывало все «привлекательные» места. Кто-то так же как и она, слонялся без дела и забирал у официантов по два-три бокала. Ей бы хотелось так же. Лишенная всякого общения и отнюдь его не желающая, Эрма протиснулась чуть в глубину зала и тоже приняла от официанта бокал игристого. Столь пафосная атмосфера так и выталкивала отсюда, говоря, что девчонка сюда точно не вписывается. Огляделась по сторонам, покрутив в пальцах бокал. Том, судя по уже хмельной улыбочке, обеспечил себе веселый вечер и ночь с какой-то хохочущей шатенкой рядом, точно так же как и дал любопытным журналюгам возможность наделать пару снимков и дешевых желтых заголовков о «первом секс-символе Европы». Эрма едва заметно морщится, уже понимая, что ей плевать, кого он будет трахать, впуская в свою гудящую голову мешающие мысли о его брате. Которого априори не должно там быть. Ни в мыслях, ни чувствах, ни уж тем более в причинах ее резко обострившейся... злости? Ни его, ни брюнетки с бокалом в руках, так и вертящейся рядом с высоким солистом чуть ли не весь вечер. Он только лишь суховато улыбался, сжимая коктейльный бокал наманикюренными пальцами и был вынужден поддерживать видимость теплого общения. Здесь много шишек из различных звукозаписывающих студий, дочерей чиновников, послов, которые по иронии судьбы, любят их группу так же, как и вся их многомиллионная армия рядовых фанаток. Разве что эти дамочки могли умело пользоваться деньгами и статусом. Она осознает, что что-то неприятно изнутри кольнуло, когда взгляд зацепился снова. Импровизированная «парочка» о чем то ворковала, потягивая предложенный алкоголь. Собранные в строгий пучок черные волосы и коктейльное платье с ожерельем на миниатюрной шее точно создавали образ дорогой стервы, которую не интересует ничего, кроме денег и чужих кошельков. Нихера у тебя не выйдет, поняла? Эрма попадает в театр абсурда, в котором ей тоже отвели роль на задворках десятого плана, допивает последний бокал и, беря в руки маленькую сумочку на цепи, решительно шагает прочь. Не зная, что подкрашенные карие глаза четко смотрели за ее траекторией, сейчас ведущей в конец. Их собственный конец, так и не заимевший начала. Сквозь незакрытую дверь с женским значком взгляд цепляется за алую юбку и длинные, волнистые пряди. Поправляя макияж над раковиной, Эрма чуть испуганно охает, видя высокую темную фигуру в зеркальном отражении позади, оперевшуюся плечом об косяк. И всем своим видом показывающую, что просто так она не уйдет. – Мужская уборная в соседней двери, – процедила блондинка и сорвала с держателя пару салфеток, чтобы промочить лицо. Потому что температура опять подскочила до незримых отметок, приливая к лицу искушающим жаром. Ее стальное показное равнодушие рушило к херам всю годами выстраиваемую младшим Каулитцем гордость. Он был терпеливым и тактичным до последнего, но всему есть свои пределы. Перешла. – Тебе еще не надоело играть в эти кошки-мышки? – улыбочка, появившаяся на подштукатуренном лице, больше похожа на оскал. Прежде неизвестный и холодящий спину, – Я внимательно тебя слушаю. Или ты язык проглотила? – Билл... – внутренности сжимаются до размеров атома, голос обретает тонкую, дрожащую вибрацию. Темные глаза, серьезно направленные на нее, плещут легким, пьяным огоньком. В котором ей нельзя согреться. Вот она, манера загнанной в клетку крольчихи. – Далеко собираешься, м? – изящные губы поджимаются. А взгляд все так же пытлив и даже раздевающ. – В отель, – преспокойно отвечает Эрма и уже двигается на выход, сталкиваясь с преградой в виде руки в черных материях и перчатке, – Мне не хочется участвовать в этих приторных разговорах и смотреть, как все разбились по группам и парочкам. Или твоя спутница на вечер наскучила? – язвительно фыркает. – Это интересно, я слышу нотки ревности от нашей принцессы Эрми? – все та же ухмылистая улыбочка. Не пускает ее за дверь, уперевшись, как скала, невзирая на худощавость. – Что неясного я сказала? – уши горят жарким огнем, – Вы с группой тусуйтесь здесь сколько хотите, а я хочу пойти в отель и все. – И как, пешком? – Да, пешком. Какая тебе разница, черт возьми? – скалится, нервничает, что Каулитц не дает ей пройти. От поведения такого прежде веселого, миролюбивого и даже наивного человека, бывшего ее другом, идет мороз по коже. – Что за глупости? Сейчас едва ли не ночь, мы в Швейцарии, ты задубеешь идти в этом платье, – он чуть склоняется. Короткое потепление. – Дай мне пройти... Пожалуйста, – и все же толкает его в плечо, выходя в коридор, готовая идти прочь. Пусть это будет холодная ночь в окружении романтично-сказочных Альп, пусть будет одиночество. Там, где его нет, где хочется потеряться и никогда не найтись. Она замерзнет, как и пророчил Билл, и он, может, отстанет. Как-нибудь потом. От жара и трепетной дрожи, жгущей все сплетения и нервы, ты не сможешь убежать, глупая. Длинные пальцы мгновенно хватают за локоть, вынуждая затормозить и последовать в обратном направлении. Эрма удивленно всхлипывает, не успевая подстроиться под скорость и семеня на каблуках. – Билл! Он ведет ее к черному ходу, где по милости одного из стафф уже ожидала белая, ничем неприметная Audi, и удивление настигает девушку еще больше, когда свободная рука Билла достает из кармана ключи. – Значит так, – серьезно и важно начинает он, желая завершить весь этот цирк и театр пантомимы вместе взятые, – У тебя есть два варианта, решать тебе. Первый – ты едешь вместе со мной и прекращаешь вести себя как сопливая шестиклассница, боящаяся каждого шороха, отбрасываешь всю херню что творится в твоей голове и перестаешь мучить себя, меня, нас двоих, молча доверишься мне и поймешь, что я нихуя тебе не враг, или второй вариант – езжай в отель, валяйся в слезах, опустошай минибары, скуривай все свои блядские шоколадные сигареты, косячь перед Йостом, подставляй меня, группу, нас всех из-за своей неорганизованности и тараканов в голове, грызись с Томом, только потом я не буду утирать твои слезы и слушать, как все невероятно плохо, разве что я не отстану. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, потому что я больше не позволю слезам даже появиться на твоем лице, и ты повлияешь на это решение напрямую, – девушка ошарашенно застыла как вкопанная, – Что ж, я жду. И заметила, что во время всей его резкой, но вправляющей мозг речи не позволила себе даже дышать, таращась во все глаза и все еще чувствуя на своем локте его пальцы. Или ты говоришь да, или дальше мотаешь на кулак сопли и играешь в свои ебанные гляделки и молчишь как рыба Подсознательно она согласилась, еле заметно кивая головой. Видимо, Густав был прав, младший Каулитц бывает тем еще психом вместе со своим братцем. Но тут она понимала, что это оправданно. Заслужила. Нырнула в мягкий, пахнущий лимонным ароматизатором салон, усевшись спереди после того, как парень учтиво открыл дверь. И не скрывая довольной мины, завел зармурчавший, обволакивающий слух мотор. Большинство домов, мимо которых они проезжали в полной тишине, были похожи на сказочные, сохранившиеся со средневековых эпох и видавшие превеликое множество исторических событий, королей, герцогов, дворян. Словно это был совершенно иной мир, в котором жизнь шла размеренно и не скоротечно. Билл сосредоточился полностью на дороге, а девушка не упустила возможности посмотреть на аккуратные, тонкие руки, плавно легшие на руль. И от их вида внизу живота что-то трепетно зашевелилось, заставило поежиться в сидении и поджать губы. Перед выходом он потребовал ей надеть темные очки, которые взялись в бардачке буквально из ниоткуда. Слишком много вопросов и так мало ответов, что ты задумал, Каулитц? Надев их сам, вышел первым и помог выйти, галантно взяв за руку. Остановились у какого-то совершенно неприметного здания, не похожее на какую-либо достопримечательность. Здесь было слишком темно, а очки и без того сбивали с толку. – Ты что, решил завести меня в темный двор и убить? – как-то косо усмехнулась Эрма, неуверенно шагая за брюнетом. – Ношу с собой складной ножик, веревку, как бы ты хотела? – саркастично прищурился парень, и в ту же секунду стал серьёзным, – Спятила? Как можно лишить всех нас такого прекрасного цветка? Да и я для решетки слишком молод... За что словил несильный тычок в бок и хохотнул вместе с ней. – Если бы ты и в самом деле хотел моей смерти, то объявил бы сразу на всеуслышание, что я твоя девушка. Фанатки бы тут же расправились со мной самыми жестокими методами. Билл опустил глаза в пол и сжал девичьи пальцы чуть сильнее, резко отбросив в сторону всю придурковатость. – Не посмеют. Тихий звук известил, что лифт приехал. Блондинка поняла, что задавать вопросы бессмысленно, все равно он ничего не скажет. И кабина плавно поползла на самый верхний этаж. Хотя Эрму так и распирало от неизвестности, ей хотелось узнать все и сразу. Доверься мне Брюнет ни на секунду не отпускал ее руку, и когда лифт приехал, взору открылось ничто иное, как вид на вечерний город. Площадка на крыше? На лице так и плясал немой шок, а мужская улыбка довольно извещала «Я все же победил». Множество мерцающих огоньков с высоты, рябящая гладь реки, сплетение улиц, объектов под темным альпийским небом завораживали и учащали сердцебиение. Осталось только подойти к ограждению и потрогать руками сгустки чуть прохладного воздуха, вдохнуть свежесть и воспарить над землей, любуясь ночным городком. Воодушевляющий Цюрих. – Правда здорово? – с энтузиазмом спрашивает он, наблюдая за завороженной девчонкой. Плавно держа одну руку на ее спине, попросту не хотел упускать ее из зоны своего тактильного влияния. Эрма поворачивается лицом к Биллу, впервые за это время осмелясь посмотреть на него. Сняв теснящие, дурацкие очки, положил их в карман длинного черного пиджака-кардигана. Который в следующее мгновение перекочевал на женские плечи, лишенные до этого любого укрытия. – Зачем ты это делаешь?.. – тихо ее шепчут губы. – Делаю что? – риторично усмехаются его. – Все это. Ощущение, что все это какая-то дурацкая шутка, не отпускало, зато под невзначай накинутой вещью стало невероятно тепло. Так должно быть? Девушка вела какие-то отвлеченные диалоги у себя в голове, спрашивая, о чем он думает, зачем он так поступает, что движет его поведением. Вот он, кумир миллионов, в невероятной близости, которую даже боишься ощущать пальцами, такой простой, остался в одной черной кофточке с навороченными дизайнерскими деталями. И в одном из этих диалогов она обязательно говорит ему, какой он внимательный, заботливый, вежливый, необычайно красивый и... – Потому что я этого хочу, – вкрадчиво проговорил он, вновь взяв девушку за руку. И плавно усадил на небольшую скамейку, находящуюся чуть позади. Ей стало слишком совестно, что по вине ее молчаливости и глупости он терпит все это и продолжает относиться к ней так. Так, как ты точно не заслуживаешь. – А вид на город здесь и правда чудесный, путеводители не врут, – из мыслей девушку вытянул приглушенный, задумчивый голос. Тряхнув головой, обнаружила оперевшегося на ограждение парня, склонившегося слишком низко, и вскочила с места. Еще и встал на небольшую ступеньку, чем заставил замереть ее сердце. – Слезь оттуда! – негромко попросила она, удержавшись двумя руками за мужской корпус и оттягивая назад. – Ты чего? – недоумевает он, поворачиваясь и сталкиваясь с ее взглядом. Паническим. Затопленным неподдельным страхом. – Нафига ты так близко подошел к краю, у меня чуть сердце не остановилось! – Неужели ты правда испугалась за меня? – он вчитывается в разнообразный спектр эмоций в синих глазах. И за его заговорщический, смешливый пониженный тон Эрма буквально хочет его стукнуть. – Ты...дурак... – уже посмеиваясь, полушепчут девичьи губы. Она и не заметила, как сильно стиснула высокую мужскую фигуру в объятиях и прижалась сама, жмурясь. – Мне есть с кого брать пример. Звезды, начинающие сиять в небе еще ярче, завораживали, эстетичные, чуть холодные пальцы вновь проскользили по девичьей ладони. – Я не поверю, что ты так ничего и не понимаешь, златовласка. Может, перестанем уже играть в эти маски, я верю в то, что ты сама от них невозможно устала. Мы обещали друг другу поговорить, и такой возможности больше не будет. Пальцы так сильно впились в ладони, оставляя лунки от ногтей, что точно свидетельствовало о гонимой по всему телу горькой несдержанности. Эрма неосознанно сжала его руку в ответ немного сильнее, желая запрятать лицо в районе его шеи и ключиц, овеянных одурманивающим цитрусом. – Би, я должна была сказать сразу, но не было подходящего момента. – Сейчас он есть. Пальцы несмело проскользили по плечам, взгляд смазанно прошелся по утонченным чертам. Эрма совершенно упустила момент, когда ей невзирая ни на что, хотелось бы снова одарить их самыми нежными, насколько она бы могла, поцелуями и ласками. Он всецело это заслуживал, и ухнувший вниз орган слева в груди подтверждал это. Билл присел рядом, обняв за талию, а другой рукой так же легко сжимая ладонь, и чувственно заговорил: – Просто скажи, что ты чувствуешь. К миру, к жизни. Ко мне. Безо всяких лишних умыслов, давления, прочего, побудь честной наедине с собой. Со мной. Я ни в коем случае не хочу принуждать тебя к чему-то, что ты не хочешь. Одно твое слово, и я уйду прямо сейчас. Это будет сложно, но больше я не посмею тронуть тебя и пальцем несмотря на все, что чувствую я. Вцепилась в его предплечье, поджимая губы. Сердце упорно вопило «не уходи», в то время как разум стоял на обратном исходе. Ей хочется быть рядом. Чтобы был рядом он, и этот момент никогда не заканчивался. Момент, растапливающий все ее льды в большое, теплое озеро, где найдут свой приют не злость обида на весь мир, а что-то другое. Светлое, осязаемое, согревающее, что девчонка почти держит в своих руках. Что может исчезнуть от одного неосторожного движения. – Я чувствую, что мне очень хорошо с тобой, и я не хочу, чтобы ты уходил. Только вот что скажут... – Что скажут другие? – шуточным тоном продолжил Билл, – Абсолютно наплевать. Мы живем не для них. Сколько я помню себя, нам постоянно запрещали что либо. Йост носился с опекой, чтобы наш график укладывался в норму, следил за тем, чтобы нас не палили с алкоголем, и еще множество других тонкостей, которые я немедленно посылал в одно место. Я слишком привык к этой зависимости, к несвободе, к тайнам, запретам и чертовски от этого устал. И я думаю, ты понимаешь, ты не первый день на этой кухне и знаешь правила. Но не нарушая их... Я не стал бы тем, кто я сейчас. И неужели ты думаешь, что кто-то или что-то помешает нам... Быть вместе? Целоваться и держаться за ручку? Что? – ... помешает нам чувствовать то, что невозможно отрицать? Не пытайся обмануть меня, я все вижу на твоем прекрасном личике. Его уверенность ловко ставит на колени все девичьи сопротивления, и она позволяет чуть смущенной улыбке расцвести на прекрасном личике, как сказал он. – Я чувствую, Би, – признается она, водя носом по холодной шее в районе впадинки под ушком, – ни один мужчина еще не относился ко мне так, как ты. И больше всего я боялась, что после всего, что между нами произошло, ты будешь относиться иначе. И я тоже. Я не знала, что все обернется... Так. Но ты помог мне ощутить себя не просто чьей-то игрушкой, а чем-то... Большим? – вопросительная интонация на последнем слове побуждает брюнета проскользить пальцем по подбородку и приподнять его выше. – Если кто-то и смел считать тебя игрушкой, то им прямой путь в Ад. Девушка просияла, подставляя щеку для мягких поглаживаний, – Мы не совершили ничего преступного, Эрми, просто давай примем тот факт, что теперь настала новая жизнь и нужно решить, как поступить. И я свои варианты озвучил. Жду твои. Мы. Новое, трогающее струны чувствительных начал слово, от которого замирает сердце. И Билл не врал. Под теплотой шоколадных глаз девушка определенно считала, что новая жизнь уже настала. Даже так, с вихрем и безумной скоростью, когда не успеваешь моргнуть, становясь частью чего-то по-настоящему важного, ценного, нужного. Парень ясно дал понять, что бояться и следовать излишним предрассудкам вовсе не стоит, нежно проскользив пальцами по ладони и воззвав ее к доверию. Ценному. Хрупкому. Нужному. Больше всего ей хотелось выключить мысли и довериться только чувствам. Которые скапливались в одну большую материю, грозясь вырваться за все границы, которые мгновенно рушились под серьезным, даже выжидающим взглядом. Девчонка плавно повернула головой, и, мурлыкнув что-то невнятное, поцеловала в прохладную щеку, обнимая за плечи, стараясь, чтобы от движений мужской пиджак не соскользнул с ее тела. Прикоснулась губами, желая отпустить все мучающее и отягощающее. Ему немного щекотно, на что он отреагировал легким смешком, уткнувшись в ванильный плен блондинистой россыпи. Думая, как прекрасна альпийская ночь, подарившая им этот момент. Как прекрасна девушка, водящая кончиком носа по виску и щеке. Подарившая еще один поцелуй, мягко затрагивая железку в брови. Тяжелый груз, теснящий душу, становится мельче и мельче, уступая место цветущему саду и равновесию, в котором была такая сильная нужда. Для них обоих. Она расслабилась и наконец заговорила. О многом, что посчитала нужным, плавно обходя все, что было связано с его братом. И поняла, что ничего и не было связано. Она сполна заплатила за эту ошибку и хочет никогда больше не касаться ее. – Все, что мне хотелось – чтобы меня воспринимали как полноценного музыканта, который часами и сутками убивался за нотами, аккордами, аппаратурой, всей прочей херней ради того, чтобы заслужить право находиться не просто в переходах с чехлом, а на более достойном месте. Некоторые тыкали пальцем и пророчили мне гнить в пивном баре отца до конца жизни, где множество пьяных уродов так и норовили залезть мне под юбку и сунуть крупные чаевые в карман фартука. И правда. Из-за своего дурного характера я не продержалась в прошлом коллективе, со мной выходили скандальные заголовки, позже отказы на всех прослушиваниях, и я приняла этот позор. Только по выходным на мелкой сцене я могла показать миру, кто я есть, а не просто... разукрашенная, безбашенная блондинка, которую можно зажать в туалете этого же самого кафе. Слава богу, отец вовремя тогда подоспел... Где-то дрожал ее голос и бегали глаза, но сердце приятно замирало, стоило брюнету в конце ее речи поднести к своим губам ее ладонь, одаривая поцелуем. – Знаешь, Эрми, – Билл молча слушал, не перебивая, – К столь юным годам жизнь уже испытала тебя на прочность, и подсознательно ты до сих пор преодолеваешь какие-то призрачные преграды, кажешься сильной девочкой, но порой не всегда это идет на пользу. Ты боишься дать слабину, потому что уже привыкла так жить, бороться с чем-либо и с кем-либо. Конечно, быть воином иногда хорошо, даже для такого столь прекрасного создания, но в один момент... это может сломать тебя. Я видел, как сильно тебе не хотелось рыдать у меня на плече, но все же это происходило. Зачем ты насильно стесняешь внутри себя эту боль, не даешь ей выйти наружу, отпустить тебя, наконец? Не угнетай себя за это, златовласка, ты достойна намного большего, чем вечный страх и ощущение разбитости. Так почему бы не впустить в свое сердце то, что будет вести тебя вперед, а не сильнее калечить и разрушать? И если рано или поздно это все же сломает тебя, то больно будет уже нам обоим. Потому что... Я же не один все это чувствую?.. Он склонился ближе, убирая с лица светлые пряди. Чтобы смотреть только на нее и не прерывать чувственного контакта. Девушка вздрогнула, медленно сковываясь от такой туманящей рассудок близости к нему и ощущения подушечек его пальцев на своем лице. Она слушала Билла и понятия не имела, как быть дальше, но отчего-то вибрация, сводящая все ее естество, была приятной, немного волнующей до гулких ударов сердца. – И я чувствую, – тихо, воодушевленно, – Только... Он вновь приподнял ее голову, чтобы заглянуть в глаза, блестящие во мраке этой прохладной ночи. Которая почти не ощущается, потому что внутри царит будоражащий, греющий огонек, как в маленькой печурке. Совсем как миллиарды маленьких огоньков над головой, улыбающихся им вместе с молодым, тонким месяцем. Касания брюнета и были похожи на поцелуи луны, освещавшей путь заблудшему, абсолютно потерявшемуся страннику. Он готов светить ей до конца этой ночи, абсолютно уверенный в том, что она появилась в его жизни в самый непростой, самый переломный момент, внеся яркие цвета в его черно-белую обыденность, отравляемую не менее горькими испытаниями. Я отпустил тебя, вытравил из сердца, из мыслей. Спасибо, что позволил мне впустить в свой мир новое вдохновение, чертов предатель. – Только что? – чуть настороженно переспросил Билл, всматриваясь в эмоции девчонки, пытаясь понять, что ее тревожит. Его уже такое осязаемое и близкое счастье, сосредоточенное в минатюрном тельце, которое можно поднять и легко унести с собой. – Ты веришь в любовь с первого взгляда? Смешной, романтизированно-сказочный вопрос обретает вполне себе серьезную форму. Ей и вправду интересно, даже если он тоже ответит какой-нибудь глупостью или отшутится. – Звучит очень приторно, но... Можно сказать, верю, – глаза устремляются в бесконечный потолок, украшенный сотнями, тысячами крохотных точек, – вопрос, верил бы тот, на кого это распространялось. Года три-четыре назад я был преисполнен вдохновением и любовью, а затем мне стало известно, что эта юная фрау была со мной только потому, что ей хотелось попонтоваться перед подружками, чтобы они сдохли от зависти, что она встречается со мной. Многие считают, что мы роботы, но это совершенно не так. Мы с Томом и парнями всегда хотели, чтобы кто-то принял нас простыми магдебургскими мальчишками, а не звездами с аллеи славы, а в наших реалиях это практически невозможно. А если и возможно, то такие отношения не становятся долгими ввиду наших графиков. Конечно, мало кому понравится, когда твоя половинка месяцами отсутствует дома. – Парни относятся к этому точно так же. Мой первый молодой человек точно так же порвал со мной, узнав, что я буду гастролировать и не уделять ему внимания. – Зависть не щадит никого. Да и я сомневаюсь, что есть в мире те, кто не хотел бы быть любимыми и уж тем более, дарить эти чувства в ответ. Для меня это самая прекрасная вещь на земле, но я свыкся с тем, что не все это могут разделить. – Тебе и не нужны эти все, – приглушенно и мягко. Взгляд возвращается со звездного неба на большие омуты рядом. В которых сияет гораздо большее, чем безжизненные космические тела. – Сегодня звезды так ярки, – она созерцает эту картину не отрываясь. И держит руки на мужских плечах. – Для меня яркая лишь одна звезда, – пронзительный шоколадный взгляд побуждает медленно склонить голову и встретиться с легким смущением. Эрма хочет спрятать пунцовые щеки в высокий воротник, прекрасно понимая, о какой Звезде говорит черноволосая причина ее бегающей по телу дрожи. Мягко улыбается, наблюдая, как он подсаживается ближе к ней, сжимая. Расстояние становится совсем крошечным, как и сама девушка в чужих руках. Которым можно довериться, стать самой легкой пушинкой на свете, обрести долгожданную опору и получить желанную ласку. Той, что точно ему не жалко. Билл аккуратно кладет руку на стык щеки и ушка, получая пристальный, чуть бегающий взгляд. Склоняется сам, наслаждаясь женской уязвимостью. И сейчас она особо уязвима. Прямо как и сам Каулитц, соприкоснувшийся виском о ее лоб. На тонких губах играет легкая улыбка, перетекающая во взаимно притягивающий контакт. Чуть помедлив, девичьи пальцы ложатся на обе щеки, изучая, как что-то невообразимое, новое и неизвестное. Такое же притягивающее. Так же мягко прислонившись, бережно коснулась его губ первой, словно не осмеливаясь двинуться дальше и спрашивая разрешения. Вместе с этим жутко цепенеет, боясь любого неловкого движения, но аккуратно ласкает мягкие, уже податливые губы, передвигая пальцы дальше к смолистому затылку. В голову стрельнуло осознание, что она впервые поцеловала его осознанно. Сама. И пусть это не покинет ее сознание, даже если она тысячу раз ударится о стену. Млеющий вздох просачивается в крохотное, ввергнутое в ноль и сотни тысячных частей расстояние, отчего парень сильнее лелеет восторг и надежду, что его маленькая звездочка услышала его желание. И упала на землю. Прямо в его объятия, которые не хочется разрывать. Билл сосредоточенно и чувственно ласкает мягкую кожу ее губ, нежно вторгаясь языком в мягкий рот и чувствуя у себя на затылке проворные пальчики, взъерошивающие волосы. Видимо, так нравится ей. И в этот момент ему кажется, что прежде до этого он не целовал ее так. Не оголял свои эмоции, не был настолько открытым ей, движимым не жаждой превосходства над кем-то, а искренним желанием быть важным. Быть нужным. И он чувствует это по слабому, второму млеющему полувздоху из обворожительно припухших женских уст в давящие сантиметры. По подрагивающим ресничкам и пунцовым щекам, которые так обворожительно прикрыли свисающие блондинистые пряди. По ладоням, скользнувшим от затылка к бледной, фарфоровой шее. Словно зовущим к себе. А еще брюнет чувствует, что она безумно теплая и восхитительно живая и нежная рядом с ним. Вся суетливая рутина, преследующая изо дня в день, становится просто мешающей фикцией, грузом, от которого легко избавиться в полете. Над городом, который он подарил ей вместе со всеми этими чертовыми звездами. – А еще я подумала и решила... Согласиться на предложение Йоста о продлении контракта, – шепчет она. И поддается новому поцелую, инициированному уже самим Каулитцем, но уже более требовательному, такому восторженному от этой новости, буквально плавится от согревающих движений и его рук, окольцевавших тонкую талию. И он счастлив. Как взаимно и она. Что их маленькие звезды спустились на горизонты друг друга.