Пятый элемент

– Я не могу сказать, какая песня самая любимая для меня. Каждая служит отображением чего-то личного для меня, возвышенного, дорогого, и... – И такого, что мы тут все вместе уснем, пока ты снова пускаешься в свою меланхолию, братец, – Том забавно хмыкает и откидывается на спинку дивана в студии. Очередное интервью предполагало запись в формате прямого эфира. Пока Билл в своей привычной манере трещал в микрофон, все остальные участники находились на одном диване и поглядывали, какой следующий каверзный вопрос достанет из своих листов интервьюер. Точнее, интервьюерша. Симпатичная, миловидная блондинка, иногда забавно хихикающая в микрофон с проскальзывающих то и дело шуточек. – Ваш клип Automatisch завоевал больше зрительских симпатий, чем прошлые видео. Билл, можешь поделиться, сколько стоило снять такой клип? – она поправляет светлую прядь и возвращает на парней свои хлопающие реснички. Солист выпрямляется и вздергивает бровями. Все же ему нравилось развеивать интересующие вопросы касаемо музыки на всех интервью, и маленький нарцисс внутри него ликовал. Привык быть с детства в центре внимания и при полном марафете. – Клип? Там несколько спортивных машин только на... – 800,000 евро? – напирала журналистка. По другую сторону экрана сыпались тысячи комментариев от тех, кто был прикован к трансляции. бицепсы Георга секси, я хочу быть его бас-гитарой Билл, женись на мне!!! Задолбали эти недоделанные педики из каждого утюга, лучшая немецкая группа это Rammstein, там солист хотя бы мужик. Только на девочку смотреть приятно, такая соска Каубергиииииииии Tom, fick mich!!! Кожаный пиджак Билла – бомба, пусть кинет его нам на концерте – Почти! – встрял Том. – 700 тысяч? 600? 500? – В любом случае, это был очень дорогой клип! – отшутился младший Каулитц. – Так или иначе, первое место в чартах занимает Rammstein, а вы только пятые. Может, вам лучше снимать порно, чтобы сохранять рейтинги? Все засмеялись, а фанаты тут же усилили свой шквал из смайликов и комментариев. – Да, точно, – язык прошёлся по пирсингованных губам. Взгляд старшего Каулитца так и был по прежнему прикован к двум девушкам в этом помещении – к ненавистной гитаристке, моментально побагровевшей от смущения, и к самой интервьюерше. Чем-то они даже отдалённо были похожи. Однако развлечения с журналистками Том уже перерос со времен прошлого альбома, – у нас есть исходные материалы, только нужно их нормально смонтировать и сделать конфетку. И вальяжно развалился, широко расставив ноги в своих дутых Найках и оверсайз-штанах. По мнению Эрмы, как типичный наглец. Если Георг и Густав сдержанно прыснули в кулак, Билл поджал губы, улыбаясь, то Том стал в открытую впиваться взглядом в профиль Эрмы. Она уже привыкла к подобным вопросам, во время которых старший мог откровенно выебнуться и опустить любую шутку ниже пояса, однако сейчас ей было откровенно некомфортно. Лишь бы никто из фанатов не заметил. Её волосы удачно закрывали вспыхнувший на щеках нездоровый румянец, и за все интервью она произнесла только пару слов, сидя как мышка со сложенными кулаками на коленях. Билл, сидящий рядом, создавал вокруг неё негласную броню, за которой ей было безопасно и спокойно. Все же основное слово предоставлялось ему, и нередко приходилось отдуваться за шуточки брата. Манерный, воспитанный, всегда собранный, ухоженный до ниточки, тактичный. Не то что его братец. И точно не позволяет себе расставить ноги на пять километров и буквально полулечь на этот чёртов диван. Всегда ровная осанка и сдержанное жестикулирование свидетельствуют о серьёзности. Тебе до этого не дорасти, Том Каулитц. – Эрма, у тебя? Из мыслей ее вывел голос журналистки и четыре внимательных взгляда, направленных в её сторону. Настолько погрузилась в никому не доступные размышления, что упустила часть диалога и по-глупому проморгалась, когда Билл наклонил ей микрофон. – Что? – У тебя есть татуировки? Что за дурные вопросы, в конце концов? – Нет, – покачала головой блондинка, улыбаясь, – Не считаю это красивым. Я за чистое тело, да и в целом не задавалась никогда такой целью, набить что-нибудь. Особенно на видимых местах. – А на невидимых? – сразу возник старший Каулитц, чем снова вогнал девушку в краску. Будто издевается. – Я, например, не имею ничего против женского тату, особенно если на пикантных местах. Это сексуально, – закусил губу, улыбаясь. Даже интервьюерша смутилась, а вместе с ней и Эрма. Билл, Георг и Густав только косо усмехнулись. Фанаты вопили в эфире, закидывая комментариями. Да какого черта? Я же говорил, что она точно спит с кем-то из них. Сами посудите, Том – один из секс-символов во всей Европе, а тут такая милашка Нетнетнетнетнет, Том мой муж (((( – Какие интересные подробности! Неужели ты положил глаз на свою новую коллегу, Том? – журналистка тут же поерзала и оживилась, даже если такого вопроса и не было в её листочках. Нет, он положил кое-что другое. То, что каждый раз предательски наливалось кровью и катастрофично жарко бьющим в мозг возбуждением. – Если бы она не была нашей гитаристкой и не была бы такой стервочкой, то я бы уже пригласил ее на ужин. Его идиотизм, подрагивание одного колена как от нервного тика и скабрезности в её адрес ядовито жалили и оседали густым, копотным осадком на прежде хорошем настроении Эрмы. Она уже научилась быть хорошей актрисой без Оскара и держать лицо, уже по большей части не обращая внимания на выпады Тома. Переменчивости в фарфоровом лице с искусно наведенным Нат макияжем быть не должно. Билл развернул профиль к близнецу, еле заметно хмуря брови. Держа в изящной руке микрофон, еле заметно сжал его сильнее, сам себе не отдавая отчета в резко вспыхнувших эмоциях. Почему-то ему стало казаться, что пошлые шутки брата крайне неуместны к ней. И о ней. – Ну а я, как истинная стервочка, оставила бы тебя с кругленьким счетом в каком-нибудь премиальном мишленовском заведении, – она закидывает одну ногу на другую, кладет на них ладони, позвякивая многочисленными браслетиками. – Видимо, тебе тяжело приходится в мужском коллективе, да? Да, представьте, фанаты до сих пор не определились, с кем из группы я сплю. Может, поочередно со всеми четырьмя. – Иногда бывает. Но я уже привыкла, мы как одна семья, – Эрма вымученно улыбнулась, чуть поднимая голову. И ей точно не хотелось освещать что-то личное на виду у всей неравнодушной общественности. И чёртовы журналисты могут потом наделать кучу жёлтых заголовков, выдернутых из контекста с искаженным смыслом. Семья? То есть, инцест – дело семейное, не так ли, куколка? – моментно проскользнуло в брейдастой голове. Пока Билл дальше рассказывал что-то о музыке, концертах, сглаживал шуточки и не пытался выглядеть дурачком, Эрма пялилась в пустоту, сидя аккурат между обоими близнецами. Весь спектр её внимания был сосредоточен полностью на прибаутках старшего, разжигавшего неприятное тепло на ушах. И во всем теле тоже. По мышцам и костям пробегала искрящая вибрация, стоило ему подобраться ближе к ней хотя бы на метр. Блондинка полагала, что Том Каулитц – это абсолютно антилогичная книга в матовом переплете, понять которую невозможно. После шуточек, тычков в бок, заинтересованных взглядов он за секунду мог перемениться и пустить в ход откровенные унижения, оскорбления и полюбившееся ему преследование. И Эрма это понимала, давая себе отчет, что и являлась своеобразной мишенью для парня, которого желали миллионы и вопили его имя со зрительских рядов. Интервью оставило липкий и неприятный след, отчего рассеянность взяла вверх. Уходя из студии, Эрма даже случайно прихватила рюкзак Густава, перепутав его со своим, когда уткнулась в телефон в надежде посмотреть комментарии Эта блонда не просто так среди них, по-любому кто-то из них её трахает. Гитаристку в смысле. А что, у Тома тоже может быть подружка!! Эй, он же недавно мутил с Шантель Пейдж, хватит нести ерунду А если это подружка Билла? Или Георга? Георг сам говорил, что уже полгода состоит в отношениях, а насчёт Билла не смешите. Это же гомик в чистом виде. Какой нормальный мужик будет краситься и марафетиться как на конкурс красоты? Его неоднократно замечали в обществе каких-то парней. Её кругозор схлопнулся на этих маленьких буквах, которыми был полон эфир. Словно имея материальную силу, они со всех размахов били по отончавшему девичьему естеству, и без того погруженному в прострацию. Мерзче всего становилось от осознания, что все сказанное ими – чистейшая правда. И она понимала, что кумир – это не только божественный голос и владение инструментами. Кумир – это игрушка для битья и мишень для бесконечных сплетен, интриг, как в дартс, куда ещё прилетает и добрая партия копьев в виде критики, нежелательных осуждений и хейта. Жестокость и агрессия людей били по всем слабым местам. Ты выделяешься – осуждение. Отличаешься от других и показываешь миру что-то новое – насмешки. Проявляешь эмоции – критика. Смеешь афишировать личную жизнь – травля и миллионы недовольств, снова гребаная критика. Девушка училась выстраивать вокруг себя железную броню, чтобы не пропускать все это дерьмо. Может, парни выстроили ее за все годы своей громкой славы, а может, тоже пропускают, только молчат. Знала, как нелегко приходилось Биллу переживать весь поток отборного хейта, однако он не сдался. Даже наоборот, стал сиять ещё ярче и выше. Однако то, что оставалось неразгаданной загадкой в её друге – это многочисленные теории фанатов о его якобы нетрадиционной ориентации. И слухов на эту тему было тоже предостаточно, что порождало некоторые вопросы. – Рюкзак. Эрма дернулась от телефона и поняла, что рядом чей-то голос. – Что? – Ты взяла мой рюкзак, – Густав находился буквально вплотную, буравя блондинку взглядом. – Да, конечно... Прости пожалуйста, – и она была готова провалиться от стыда, когда неподалёку заржал Том, поглядывая на них. – Ничего страшного, – заверил её драммер. Слова неизвестных людей все же задели. Как и слова Тома тоже. Индустрия, в которой варилась сейчас Эрма на правах сессионной участницы популярнейшего немецкого молодёжного бэнда, слишком жестока и там выживают только сильнейшие, совсем как в дарвиновской теории. Фигура, вильнувшая невдалеке перед глазами, помельтешила клетчатым принтом, и в следующее мгновение на плечо легла инородная тяжесть. – Что-то ты сегодня притихла, красотка, – кокетливо подметил Том, приобняв блондинку. Я достаточно нашумелась с тобой в иные разы, красавчик – тут же возник ответ в её мыслях. А на языке рождается взросшая грубость, побуждающая оттолкнуть его от себя. Наглец. – Больше некого лапать, придурок? – тихо огрызается Эрма, чтобы парни, уже ушедшие вперёд, не услышали. Хотелось бы ещё легнуть его локтем в живот, а ещё более желательно, в место пониже. За все минувшие дни градус ненависти к старшему Каулитцу возрос до предельно отметки с учётом всего его отношения к ней. То играет в лапочку, то в демона-искусителя. Качели в его настроении сводили Эрму с ума, но ещё больше она терялась каждый раз в его чёртовом кареглазого омуте, стоило хотя бы на мгновение заглянуть туда. Поддаться гипнотической волне и перешагнуть грань реальности. Поддаться его силе и властным рукам, прибирающим к себе. Губам, крадущим жизненно необходимую сладость. Эрма ненавидела этого мужчину за то, что он так вторгся в её голову и нагло наводит там свои порядки. От каждого прикосновения сражало убийственным током, который теплил внутри катастрофичное желание, жгущее её нутро и область внизу живота. Это чёртовы гормоны, чёртовы гормоны. Даже от хрипловатого голоса и змеистых косиц ей сносило голову, и если бы девушка испытывала голод, то сама бы набросилась на этого подлеца и забрала бы свое. И горячо шептала бы это слово ему в губы, тут же алчно прикусывая, пока пирсинг бы не проколол кожу. Пусть тебе будет так же больно, как и мне. Она бы так хотела ненавидеть его гипнотизирующие миндальные глаза, темные ресницы, расплывающиеся в саркастических улыбках губы с соблазнительным черным проколом. Ненавидеть его смугловатые плечи, сильные руки, рвущие на ней нижнее белье и оставляющие отметины на бедрах и шее, его напор, от которого буквально улетала на седьмую галактику, потому что ни с кем больше она не чувствовала такого запредельного удовольствия. Доверяла своему персональному демону, изворачиваясь в различных позах и позволяла похотливой двойнице вселяться в свое тело. Хотела бы ненавидеть его шмотки размером 8XL, вечно шуршащие штаны, дорогущие Найки, клетчатые рубашки и худи, в которые любил облачаться этот хулиган. Хулиган, сумевший поставить на колени её гордость и сопротивление, сломить, как хрупкую палочку от мороженого. Ты похожа на него, Эрма. Стилем, повадками, напором, инструментом, бунтарством, острым языком, жаждой ощутить чужое тело, всем. Плюс на плюс, минус на минус порождают отдаление. Законы физики работают и на нас. Она качает головой и наскоро вырывается из хватки, в одночасье опротивевшей. Том непонятливо обвел её взглядом, не ожидав такой реакции. Она казалась иной. Чужеродной и чертовски холодной. Сегодня она была обворожительна. Под ее любимым корсетом виднелась тонкая кофейно-бежевая кофточка, открывающая худые, острые плечики, на которые ниспадал блондинистый водопад, широкий ремень с потертостями поверх все тех же мешковатых джинс с цветными нитками и карманами создавал хулиганский образ, схожий на пиратский. Её личико украшал легкий макияж и очаровательная улыбка, ради которой Том точно уже мог встать на колени. Только для полного образа девушке не хватало пиратской шляпы и высоких сапог, вместо которых были нетипичные её повседневным выходам ботинки на небольшом каблуке. И все равно она миниатюрна, как бы не хотела казаться выше. Уподобилась братцу, любителю каблуков и различного навороченного дизайнерского шмотья. Но я ведь более стилен и хорош, малышка. По дороге на репетицию пальцы нервно сжимали сумку, в которой не оказалось ни одной сладости, а пакет со Скиттлсом уныло смялся и скукожился красным комком. И захотелось адски курить, но до прибытия ещё оставалось двадцать минут. Тихо ругнувшись, девушка откинулась на спинку кресла, прикрыв глаза. Словно весь день специально складывается против нее. Спасали только наушники и любимая группа прошлого столетия. Just we two... Mona Lisa breaks my heart Сейчас ей хотелось к отцу, в дом. Просто поваляться под пледом в дурацком принте в виде цветочков, подаренным на день рождения, потыкать каналы в телевизоре, остановясь на national geographic. На какой-нибудь передаче про дивный подводный мир. Эрма любила море. Оно успокаивало и вносило временную тишину в шторм чумных мыслей. А потом она бы обязательно погоняла в GTA на любимой игровой приставке, а к вечеру принялась бы за отработку новых аккордов и риффов на гитаре. Даже барная стойка с пивными стаканами или гора посуды в мойке казались сейчас роскошью и обителью спокойствия и душевного равновесия. Хотелось поболтать с Инги о любой ерунде и побаттлить с Марки в старые добрые времена на крошечной сцене в ресторане. Just we two... You're a lovely work of art Тогда она была почти никому неизвестной мышкой до своего первого коллектива, откуда ей все равно пришлось скандально уйти из-за буйного характера и юношеского нигилизма. И видимо, судьба смилостивилась, даровав несчастной блондинистой голове второй шанс, который тоже рисковал быть торжественно проебанным. С тем, как увеличилась сцена, увеличился и рой проблем, в которых девушка уже погрязла по горло. И мысленно винила себя за непозволительную, буквально преступную связь со старшим Каулитцем. Ведь он – идол. А она – все ещё мышка, выгнать которую не составит ни единого труда. Моль, пустое множество, на место которого может прийти любая дурочка, если Йост и решит кем-то заменить её в противном случае. И влететь на все страшные неустойки. А кто виноват? Кто? Так она и спрашивает себя голосом грозного папаши Йо, который одной своей подписью способен сделать так, что её роскошью в дальнейшем и правда будет барная стойка с пивными кранами. А лучше гора посуды за дверью стафф, чтобы никто не видел и не презирал. Даже собственный отец, за сердце которого стоило поволноваться. Она все время напоминала ему о таблетках, которые надо было пить. А если бы он узнал правду, то никакие таблетки уже бы не спасли, и это ввергало в ужас её саму. В бок что-то тыкнулось, отчего она испуганно вздрогнула и оглянулась. – Прости, я не хотел тебя напугать, – закачал головой Билл, сидящий рядом. Она промаргивается, видя лёгкое беспокойство на его лице. Скрытое, неподдельное, понятное только ей. Снова погрузившись в свою таинственную рефлексию, не заметила, как брюнет снова подсел к ней, как это обычно и бывало. Сегодня кое-кто явно не принадлежал себе. И на этого кое-кого направлялся чуткий, внимательный кареглазый омут. В нем не было жалости, но читалась откровенная печаль и встревоженность, – Мы приехали, солнышко. Хмурится, но не сдерживает улыбки, вылезая из мнимого бункера прямо на поверхность поджидающей, темной, страшной действительности. На которой её есть кому удержать. Улыбка получается вымученной и разбитой, словно ей сломали разом все кости, и все, что остаётся девушке, нелепо встать с места и поползти к выходу. И это забавное, даже детское солнышко. С каких пор младший Каулитц так её называет? Думать об этом не хотелось, разве что инстинктивно кончики ушей зажглись, а внутри что-то встрепенулось, – Так задумалась, что не заметила ничего вокруг? – Ага, – тихо, себе под нос. Неживо. Чужая рука с черным маникюром мягко подкралась к запястью, взявшись. Билл буквально повёл подругу за руку до черного входа, пока она все ещё витала где-то в своих мыслях. – Пошли. *** – Пока у нас есть время, предлагаю захавать пиццу, а то мой желудок скоро свернется от отсутствия нормальной еды, – Георг вваливается в гримерку после репетиции и постукивает себя по животу. – Диета – это полезно, Гео, может, немного растрясешься, – подколол Том, за что получил попытку отхватить щелбан от друга и смешки. – Придурок, – отшучивается тот. Густав возился с тейпами в углу, к нему подбежала Эрма и попросила одолжить несколько. Снова болели локтевые соединения, даруя не самые приятные ощущения. Закатив рукава, девушка наклеила пару тейпов и опустила голову, поблагодарив барабанщика за как никогда нужное одолжение. – С чем будем брать пиццу? – Шеффер присоединяется к обсуждению. – Давайте с чем угодно, только не с грибами, – возник Билл, зашедший последним с какими-то листами в руках, – я их терпеть не могу. И вообще, мы не должны надолго расслабляться, у нас впереди ещё куча дел прежде чем мы поедем в отель. Завтра у нас sold-out и ещё предстоящий meet для випов. – Зануда, – фыркнул Том, поправляя бандану на лбу, – а тебе какую пиццу брать, куколка? Его игривый взор коснулся ее затылка, вынуждая развернуться. Она стояла поодаль всех, держа руки на груди и избегала любого зрительного касания со старшим Каулитцем. После репетиции распущенные волосы чуть взлохматились, распушились, губы слегка заалели от духоты. Руки побаливали от ласк струн её любимой белой электро-малышки. Что ж, пицца это хорошо. Есть уже и вправду очень хотелось. – Любую. Я все люблю, – улыбнулась она уголками губ. – Наверное, её сейчас ждать целую вечность надо, минут пятнадцать точно, – Георг вытягивает ноги на диване, параллельно обезьянничая с Густавом. – Бедная твоя Сьюзи, если пятнадцать минут для тебя это вечность, – гыканье Тома разносится по всей гримерке, и Георг вскакивает с дивана, преследуя щелбанами и стуками уже ржущую фигуру в огромной клетчатой вещи. Завязались целые игры в догонялки, сопровождаемые смешками и нецензурными прозвищами. – Бля, ну хорош уже, – накрашенные глаза Билла невольно закатываются вверх от дурачеств брата, а Эрма усмехается только уголком губ. Мальчишки-переростки. Такие, которых никогда не сможет увидеть общественность. Настоящие, дурашливые, даже визгливые судя по возгласам Георга, немного придурковатые. Но это им к лицу. Старшему Каулитцу особенно. Они удалились за несчастной пиццей, прихватив с собой и Густава для компании. Эрма присела на край низкого диванчика и поправила смятый гитарный чехол, поглядывая на крутящегося у зеркала Билла. Он мог это делать очень часто, поправляя или причёску, или тени в уголках глаз, чтобы не дай бог не смазались и не скатались. Однако на репетициях он выглядел вполне себе буднично, в простых лонгсливах и джинсах, но все равно не лишался характерной изящности и даже тонкости что во внешнем виде, что в движениях. И только на сцене превращается в соблазнительного, дикого, даже страстного гуманоида, сводящего с ума всех собравшихся девушек под сценой. Голова Эрмы буквально шла кругом от всей суеты и, как назло, правый локоть стал жутко болеть, а тюбик с греющей мазью кончился. Может, у Тома есть. Наверняка есть. Но попросить его – равносильно пустить себе пулю в лоб. – Опять задумалась? – девушка не заметила как друг подсел к ней, склоняя голову в ее сторону. – Нет. О чем задумываться? О твоем брате, глупая. Только о нем одном. Поймала себя на мысли, что без его смеха, шуточек, аромата его терпких духов и шуршания безразмерных штанин стало даже пусто и совершенно неживо. Ее пугало, с какой скоростью ебучие мурашки начинали вальсировать по спине, рукам, плечам, заставляя биться в мелкой дрожи только от одной мысли о Томе Каулитце. Он ничего выдающегося не совершал сейчас, однако вел счет в игре, в которой блондинка неумолимо проигрывала. Пугало, что ей это нравится и сбавлять обороты она не хочет. Но категорически нельзя, чтобы кто-то за пределами группы узнал о них. Них. Совершенно новое слово, не имеющее ничего общего с реальностью. Никаких них не существовало и не будет существовать. Есть только спонтанный секс в неожиданных местах, в которых этот мужчина четко разграничивал свою власть и заставлял подчиняться этой власти. Два-ноль, Эрми, два-ноль. Ты полная дура, каких еще не видал этот свет. Пусть. Нет, нихрена не пусть. Если она могла позволять себе мысли и даже незначительные взгляды, то он это делал внаглую, по-хозяйски, жадно, стоило лишь на мгновение остаться совсем беззащитной. Бери, Том, бери. Освободи и возьми, это твое. Ему никогда не достаточно ее холода, и в этом девушка была уверенно осведомлена. Бесцеремонный, прямолинейный, наглый, даже жестокий. – Например, о том, как мы прекрасно порепетировали. Ты настоящая волшебница, Эрми, я даже иногда думаю, что прежде чем научиться ходить, ты росла вместе с гитарой, – одобрительное постукивание по плечу подбодрило. – Брось, это всего лишь мое дело. Мне трудно представить себя без инструмента и хотя бы один день без музыки. – У нас с Томом тоже так, – просиял друг, – только в отличие от него я ничерта не смыслю в инструментах, в том числе и в гитарах. Я пробовал, не вышло, разве что только вокал – моя единственная стихия. – И ты в ней преуспел на сто уровней вперед, так что не переживай, Билл. Кстати... Это ты подложил печенье? Вопрос, который волновал ее. Каулитц нахмурился и не понял, о чем идет речь. – Какое печенье? Ответно девичий взгляд тупится в пустоту, и она качает головой даже чуть расстроенно. – Неважно, просто забей, – неловкость задушила плотным комом в горле. О чем она? – так и не понял Билл, но вдаваться в подробности не желал. Парни завалились вскоре с тремя коробками, плюхнув их на стол. Вдобавок ко всему Том нес пакет с малиновыми, ванильными и шоколадными донатами, а Густав притащил на подставке пять стаканов с кофе. Конечно, не самый здоровый обед, но посидеть в душевной атмосфере дорогого стоило. Эрма ценила подобные вещи после шоу в отеле, в гримерке, когда они просто расслаблялись всей группой и были просто собой. Ей было приятно чувствовать себя полноценной частью этого местами бешеного мужского коллектива, но теперь она знала практически все повадки своих товарищей и могла поддержать любую беседу. Они стали для нее чем-то необъятным и масштабным, одновременно простым и теплым, даже близким. – Жрать хочется, не буду ждать, пока вы там мешкаетесь все, – Том потер ладони и плюхнулся на свободное место рядом с Эрмой. Билл невзначай потерял его, когда вставал и ставил стаканы на стол. Внутри него сразу что-то неприятно зашевелилось при виде того, как они уселись рядом, только описать это вразумительными словами он не мог. Его неистово передернуло от мыслей, что его брат снова может приблизиться к этой девушке, и брови инстинктивно съехали к переносице. Однако возразить он не мог, усевшись по другую сторону столика под гоготание Георга и Густава. И первая пицца улетела почти в миг, к счастью, оставалось еще две. Точнее, одну Георг взял для себя, Густава и Эрмы ввиду мяса в составе, что не подошло бы братьям-вегетарианцам. – Кстати, донаты я для тебя взял, куколка. А то сама не своя ходишь, сахар поднимает настроение, – с набитым ртом бубнит Том, а девушка едва не поперхнулась от такого заявления. Какая забота. – Надеюсь, они не отравлены? – щурит глаза, блещет сарказмом. Снова играет в гляделки. – Если один донат уже спиздил Густав, то не отравлены, – подхватывает Георг, отщипляя еще один заветный треугольник. Барабанщик только забавно покраснел и покачал головой. Что, Каулитц, думал, так просто замолишь все свои грехи какими-то донатами? Во время различных разговоров о ерунде, как это обычно бывало, Эрма почувствовала пробежавший по плечам холодок и невольно поежилась, что брейдастый моментально заметил. – Держи, красотка, а то твои подружки еще замерзнут, похудеют, – взгляд Тома игриво покосился на корсет девушки. Снял с себя огромную клетчатую рубашку и накинул на ее плечи, чем вызвал ржач парней. Точнее, только Георга и Густава. Билл замер с куском пиццы в руке и проморгался, убедившись в увиденном еще раз. С каких это пор ты так заботлив к ней, братец? На секунду он ощутил нечто резкое и горячее внутри, что желваки заходили под кожей и в горле стало тесно и горько. Внутренний голосок так и мерзко нашептывает неприятные, вполне вероятные факты «Она положила глаз на твоего брата. Здесь ты тоже второй. Ты всегда во всем второй», оживляет душные сомнения, от которых хочется откреститься и ревностно занять место старшего. При виде, казалось бы, улыбающейся девушки в его клетчатой рубашке на плечах неимоверно перекашивает и бьет под диафрагму, становится нечем дышать, кроме как возросшим злостным порывом. Может, она смеется ему. Может, закидывает хрупкие запястья на его мужественные плечи, теребит косицы и попадает в плен идентичных глаз. Но таких других. Таких непохожих. Может, целует жаркие пирсингованные губы, пока никто не видит, невзирая на всю свою ненависть к братцу. Может, он касается его Эрми. Стоп, его? Билл откровенно понимал, что безумствующие сейчас мысли порождают ненужный, глупый хаос. А ему не хотелось выставлять себя глупцом и совершать необдуманных поступков. Кусок сырно-овощной пиццы резко стал пресным и остывшим, и он отложил его в сторону. Так и поглядывая на пару напротив. *** Закутавшись в большую розовую худи поверх пижамы и шортиков, Эрма вслушивалась в то, как братья что-то активно обсуждают и как издалека доносится храп Георга, решившего устроить себе дневной сон. Привычная недолгая остановка для того, чтобы вывести собак. За перегородкой слышался явно недовольный тон Билла, который что-то предъявлял близнецу, и решив не вдаваться в это, девушка выскользнула на улицу, держа наготове пачку сигарет и зажигалку. Прислонилась спиной к корпусу, подожгла дозу своего персонального расслабления. Тишина и благодать. Взгляд цепляется за морду курцхаара, который следом вышел на улицу и стал принюхиваться к девушке, вызвав умиление на ее лице. Самое чистое и бесхитростное, преданное и отважное существо, глядящее кристальными, черными глазами прямо в душу. Растерянно отвернувшись и накрыв голову капюшоном, отошла подальше к дереву, где рассчитывала поджечь и вторую сигарету. Она бы погладила пса по голове и загривку, но ей буквально было стыдно перед ним. За то, что из за преследующих мыслей о его хозяине она превратилась в искрящийся, оголенный провод, с которого содрали всю изоляцию в виде самообладания. В голове расцвели вчерашние моменты шоу. После нескольких исполненных вместе с Биллом композиций настало время их сыгранности с его братом, которая вернулась относительно недавно. Как визги довольных фанаток радовали слух, а перед глазами мельтешила армия лайтстиков, фотоаппаратов, плакатов и прочих атрибутов безграничной любви этих простых девушек. Она счастлива стать частью чьей-то истории, быть чьим-то моментом. Как и равным звеном во все еще непрекращающейся борьбе. Сильные, резкие, пластичные пальцы резво скользили по любимому Гибсону во время очередных партий, и Эрма даже не жалела, что уступила заслуженное соло. Растворилась во множестве голосов, когда Билл направил микрофон на них и подбодрил любимых Aliens. Потрясающее зрелище. Зрелище, в котором она с блеском в глазах смотрела на высокую фигуру в простом одеянии, абсолютно дурацкой шапке и пуховой жилетке. Которые хотелось только снять. Запомнить все эти моменты до конца жизни, где есть только она, коронное соло Тома, инструментальное исполнение двух G, и голос Билла, объединяющий миллионы сердец во всей Европе. Ее путеводная звезда, такая же красивая, как и его пение. Каждый раз эмоциональная буря накрывает с головой вместе со шквалом приятной, ноющей усталости, уносящей в иную вселенную прямо в межгалактические царства, где обязательно правят пришельцы и гуманоиды. Насчет пришельцев девушка ничего не знала, но насчет прожигающей сердце насквозь кареглазой, жаркой патоки – точно. В ногу тыкнулся мокрый нос. Куппер прискакал следом к задумавшейся девушке, так и зависшей с неподожженной сигаретой. Все же выпросил ласку и поглаживания. – Вижу, моя ракета знает толк, каких красоток одарить своей лаской. Весь в меня, – горделиво улыбнулся хозяин, находящийся уже тут как тут. Наблюдая за тем, как Куппер балдеет под объятиями и поглаживаниями Эрмы. – Сомнительно, но комплимент, – сухо бросила девушка, даже не посмотря в его сторону. Категорически избегая любого зрительного контакта. Нет, не сейчас. – Куколка, – подзывает ее Том с неузнаваемой лаской в голосе, как что-то теплое и близкое. Стоит неподалеку и не понимает, в чем причина ее столь обострившегося холода. Всего на всего пялится в пыльно-розовый капюшон на затылке, не позволяющий увидеть её личико, по которому он уже успел соскучиться. – У меня есть имя, если твоя больная голова этого не помнит. Чужие руки неестественно дернулись, убирая сигарету в карман и задерживаясь там же. И все же она не желала поворачиваться, но Том продолжил, пока Куппер стал расхаживать по площадке сам по себе. – Моя больная голова все помнит, Эрма. А вот мое имя ты очень сладко нашептывала на ушко, когда была со мной более ласкова. Моментальная реакция. Это заставило ее развернуться, к счастью для старшего Каулитца, и на время сломать возведенную между ними преграду. Ее, собственноручную. Поизбегать меня решила? Он слегка хмыкает, не решившись ступить на шаг ближе. И боится предположить, что скрывается за закулисьем ее эмоций, хорошо замаскированных на лице. Тело невольно ныло от ее отсутствия в объятиях, где тонкая талия находила свое идеальное применение. Сейчас она была напрочь скрыта под мешковатой шмоткой. Молчи, Эрми, ты ведь выше этого нахала. Будь мудрее. Ей надоело. Нахальство, безрассудство, а потом глупое хлопание ресницами и низкопробные шуточки как ни в чем не бывало – заебали. Ее взгляд, сжатые в карманах руки и сдвинутые к переносице брови четко орали простое слово «нет». Но что-то говорило о жалости терять это хрупкое «нечто», к чему они оба пришли благодаря вихрю общего безумия. А сейчас пришел жесткий рационализм. Девушка знала, что если хочешь сделать больно мужчине и отомстить за все – надо ударить ниже пояса. Это место самое больное, особенно у Каулитца. Она медлит с ответом, отвлеченно выдыхая в пустоту. – Ты как-то спросил, жалею ли я. И вот я подумала и решила... Насколько знаю, ты ведь любишь, когда девчонки говорят тебе «да»? Так вот это мое персональное для тебя «да». Теперь чувствуй это, мудак, получи обратно все лезвия, которыми щедро кормил меня все эти недели. Он несколько секунд ищет какой-то двойной смысл в ее словах, упирается взглядом в ее полоборот, переваривает весь красочный спектр ее твердого тона. Стального. Жестокого. Почти неживого. Нет, ты не можешь, куколка, прошу. – Я была круглой дурой, когда согласилась прыгнуть тебе в постель, но теперь... Я буду умнее. Благо, среди нас есть человек, который считает меня не просто игрушкой, а тебе желаю удачи найти таких же дур, как ты и умеешь. Том смотрит на нее не отрываясь, запоминая каждую клеточку ее желанного тела, кажду эмоцию ее фарфорового личика, которое хотелось зацеловать сейчас вопреки всему и вся. Забив на все внешние и внутренние тумблеры, вытащив давно убитую в себе нежность. Когда ее взгляд с пол оборота сталкивается с его, онемевшим, до нервных сплетений достает болезненный импульс, порожденный вспыхнувшим огнем. Куколка... Между ними не пара метров, а уже целая пропасть, невзначай разделенная кем-то третьим. И разрастаемая тоже из-за него. Или из-за меня? Она жестоко ставит его ментальную ауру на колени, рвет в клочья, как и банальный порыв обнять ее. Просто. Безо всех похотливых подтекстов. Но ноги на автомате тянутся к ней, словно она чертов магнит, от которого дыхательные обороты нагоняют трехкратную скорость, а рассудок туманится от ритмичного давления в висках. Все катится к черту, и ты, Том Каулитц, слепец, не желающий признавать очевидного и надеющийся на спасение, вися над ущельем как герой из картины про львов. Очевидно, не выдерживает давления, сосредоточенного в коротком, емком наборе ее слов, слетевших с желанных губ. Которые ранее произносили совсем иные речи. Легко мотает головой, отрицая из последних сил и не желая принять ее сторону. Мириться с поражением. Уйти в закат. Два-один, Том Каулитц. Остаётся только смотреть на нее и проглатывать правду, кинжалом врезающуюся под ребра. – Билл? – почти беззвучно, но отчетливо. Так, чтобы она слышала. И вобрала все отчаяние, насладившись им. Подкинула бы в вверх, а потом разбила о землю нечто хрупкое и уже теплящееся во внутренних глубинах. Нечто неосязаемое и пока даже неподдающиеся всем законам логики. Ведь логика отказывала при любом моменте, который украшала бы ее светлая макушка, синие глаза, смотрящие не на него. Улыбка, адресованная не ему. Руки, лежащие не на его плечах. – Это неважно, – отрезает уверенно, – Я даже иногда завидую твоим визгливым фанаткам. По другую сторону экранов и внизу под сценой, они не видят, какой ты. А ты – самый мерзкий и самый малодушный тип, которого я вообще когда-либо встречала. Том смаргивает неприятную пелену, от которой теперь не скрыться, даже игнорируя лай Куппера. Открываясь самой уязвимой стороной, которую, как казалось, давно забетонировал и уничтожил, состоя только из одних достоинств. Чувствуй это, получай. Ты никогда не была такой... – Я не мог не думать о тебе с того момента, как ты впервые появилась на нашей сцене. Не мог держаться, и... – Не держись. Больше не понадобится, — ставит жирную точку. Разбивает эйфорийное облако о свою стальную жесткость, выставляя полным идиотом. Ее тон покрыт плотной ледяной крошкой, и этими же ледяными прутьями она хлещет по живому естеству, морозит, ломает насквозь. Теперь его уложила на лопатки прежде казавшаяся незначительной девичья сила, а она, как довольная каратистка, убирает руки и выпрямляется, радуясь проигрышу оппонента. Он ломается от недоступности желанных сантиметров и ее колящей язвительности, переросшей в безразличие. Каулитц получил уникальный шанс столкнуться с ее демонами лично и проводить удаляющуюся спину, а вместе с ним и больше недоступную ему душу, которую с вероятностью девяносто процентов уже заполучил себе брат. А ему оставил жестокую и беспощадную волчицу, которая все же осмелилась обнажить свои клычки. Уходит не для того, чтобы уйти. А чтобы добить. Оставить наедине с бушующим шквалом ощущений, среди которых ни одного приятного. Только горечь поражения и застлавшая взор обида, щекочущая горло. Курить. Очень хочется курить, чтобы заполировать это дерьмо. А я носился за твоими любимыми печеньями, чертова стерва. Она подавлена, зла и шествует обратно к автобусу, рядом с которым стоял Билл и что-то тыкал в телефоне. И увидев девушку, закутанную в толстовку, немного встревожился. – Что случилось, Эр? – Тебе какая нахрен разница, что со мной? Снова лечить меня хочешь?! Я не нуждаюсь, нет! – кричала в ней нерастраченная досада. Не на того человека. Билл остолбенел, наблюдая, как озлобленная блондинистая фурия, готовая снести все к чертям, влетает в автобус, и не на шутку пугается, видя такие резкие перемены настроения. На душе моментально стало неприятно от столь такого резкого и грубого ответа. Взгляд устремляется вдаль, где Том сидит на какой-то сухой ветке и поджигает уже черт знает какую сигарету. А рядом вертится Куппер, скулит, бодаясь в ноги и кладя морду на колени. Чувствует его состояние и тихо воет. Заунывно и даже жалобно. Единственный друг, кто идеально понимает человека. Билл подхватывает на руки Пумбу и мягко заталкивает в автобус, все еще смотря в клетчатую спину вдали. И покачивающийся брейдастый затылок. Личная трагедия трансформировалась в жалобный вой в подушку и убивающую пустоту. Глухую и разрушающую. *** Чувствуя себя донельзя паршиво, брюнет выматерился на дрожащие руки и едва не просыпавшийся кофе из пакетика. Он любил, когда есть что-то сладкое, потому что хоть так можно было рассчитывать на настроение, которое и так было несносным. Брат завел Куппера вместе с Пумбой в отсек и молча взял из кухни полбутылки виски, удалившись в свою секцию без единого слова. Билл буквально кожей ощущал его злость и бурю неведомых эмоций и знал, что лучше не трогать брата в таком состоянии. Надо будет, расскажет. Эрма тоже закрылась у себя и притихла, не подавая никаких признаков. Ей точно так же было паршиво. Исправив на лице последствия кратковременной истерики, отбросила все лишнее и решилась выйти в кухню, чтобы найти что-нибудь вкусненькое. Если заедать стресс, то заедать. Обнаружила одиноко сидящего у столика Билла с одним стаканом. Он смотрел в окно и словно не принадлежал здешней реальности. И в этот момент Эрма ощутила удар липкой вины за свое поведение перед ним. Идиотка. – Билл... – тихо позвала она. Безответно. Ну вот, молодец. Теперь и с ним поссорилась, блестяще. На второй раз он лениво повернулся, и сердце сжалось от пронизывающего холода в глазах. Уже ненакрашенных, и от этого чувство вины только усиливалось. – Би, ну прекрати молчать! Я не хотела тебе грубить, правда... – цепкие руки окольцевали его корпус, лоб беспомощно уткнулся в ключицу, отчего парень на секунду опешил, но затем смягчился, – прости-прости-прости... Чертов Том Каулитц, из-за тебя я не контролирую себя. – Что случилось, можешь нормально объяснить? – ровно произнес младший Каулитц, кладя обе руки на спину девушки. – Давай поговорим об этом потом, – бубнит в ткань его «домашней» мерч-кофты, – сейчас не время, правда. – Когда-нибудь я сойду с ума со всеми вами, честно. В ответ на закатывание его глаз девчонка снова усмехается. Я тоже, Билл, я тоже. *** – А я выиграл! – «game over» радует только его, но девчонка не остается в обиде. Решение погонять в какую-то простую игру на приставке оказалось самым верным, чтобы переключить внимание. Тем более, как выяснилось, младший Каулитц был тем еще игроманом судя по количеству карточек, дисков и технике владения джойстиком и кое-какими настройками. Долгожданное расслабление пришло к ним после двух раундов. – Ты жульничал, эй! Я видела! – шутливо возмущается она и хочет дать щелбан, – У тебя коды! Парень засмеялся, когда блондинка с очень «грозным» видом начала ущипывать его за бок и щекотать его в качестве «наказания». Все превратилось в один сплошной детский балаган, где двое играют в несуразные щекотки-догонялки. В какой-то момент Билл выпутался от цепких ручек подруги и перешел полностью в наступление, щекоча ее по всему телу. – Отомстить мне вздумала? – посмеиваясь, ущипнул он девушку еще раз, на что та взвизгнула, а затем стала хихикать, содрогаясь. Хватает ее за плечи, объемную розовую толстовку, щипает за бок, щекочет, слыша в ответ только визги и смешки. – Пусти, пусти! Билл, ай! Ахахаха! Развернувшись лицом к нему, Эрма продолжила. Теперь девичьи пальцы настырно шествовали к «жертве» снова. До чего забавная, как маленький непоседливый ребенок – мельком проносится в черноволосой голове. И эта мысль обретает приятные, даже сладкие очертания с каждым разом все сильнее. Щекотки, визги, снова щекотки, дурацкий, но такой заразительный смех. Билл невольно откинулся на сборище расстеленных позади подушек, дав своей «противнице» нависнуть прямо над собой и все еще смеялся с того, какая она грозная, серьезная и чертовски милая. Воздух в легких уже стал уходить от долгого смеха, а лицевые нервы невольно заболели. – Ну все, все, сдаюсь! – выдыхает брюнет, но подруга все еще склоняется прямо над ним. – Увижу еще раз, что у тебя чит-коды, защекочу, а потом придушу! – Силенок у тебя не хватит, златовласка, – хитрая улыбка друга еще сильнее выводит ее из себя, как смекает Каулитц. Взяв валяющийся недалеко джойстик в одну руку, тут же поднял ее, провоцируя, чтобы девчонка попыталась его отобрать. И она тянется к нему, ползя на четвереньках чуть дальше, на что Билл инстинктивно приподнимается, едва не сталкиваясь лицом к лицу. С ней. На мгновение неведомая сила стерла весь дурацкий, детский азарт и поселила в это малое расстояние лишь тишину и покой, словно они разом встряхнулись и бросили все игры. И Билл с тяжестью понял, что при виде ее губ к нему возвращается былая серьезность и собранность. Она так близко, совсем рядом, в несуразной нависающей позе. Чуть прикрыв глаза, подался вперед, доверившись абсолютно глупому порыву. – В следующий раз победа будет за мной, – решительно произнесла Эрма и резко, со смешком отстранилась, надеясь ускакать в другую сторону комнатки. Неловко поджав губы, парень отвел взгляд сторону, понял, что вновь поддался этому помутнению. Сердце пропустило удар при мысли о вероятном столкновении их губ, а рациональное мышление махало тревожным полотном. Глупость. Конкретная глупость, которую я отрицаю и продолжаю отрицать. Дурной слепец. Он не хотел так просто отпускать девчонку, предложив посмотреть ей какой-то скаченный на макбук сериал и не заметил, как спустя полчаса она уснула, сопя в плечо. Закинула руку поперек его тела и мирно закрыла глаза, сочтя сюжет сериала невероятно скучным. Каулитц тоже остался не в восторге и отложил макбук в спящем режиме в сторону. Лежать подобным образом было не совсем удобно, однако в сон тоже клонило. Билл улыбнулся, вдыхая легкий аромат блондинистой макушки, приютившейся рядом. Ты бредишь. Делаешь то, что нельзя. Подчиняясь не разуму, а ощущениям, тянется ближе, касаясь губами ее лба и сгребая плотнее в охапку миниатюрное тельце. Становится неимоверно жарко, и хотелось бы винить в этом только кофту. Проводит руками по голове, словно укрывая от жесткой реальности, причиняющей лишь одну боль. Он обязательно узнает, в чем дело, только не сейчас. Сейчас – другое. Оставив еще один поцелуй в лоб, мягко провел по волосам и улыбнулся, как мальчишка во время первой школьной влюблённости, видящий объект своего бескрайнего обожания. Она делает меня счастливым – ярко загорелось в мыслях. Слегка склонив голову, прикрыл глаза, зарылся носом и губами в светловолосую мягкость и продолжил вслушиваться в ее сопение. Каулитц уже знал, что Эрма часто засыпает днем во время переездов ввиду усталости на концертах, репетициях и прочих пунктах их обязанностей, а ночью часто ворочается с бока на бок. Тащит что-нибудь из общего холодильника, прикрывшись капюшоном своей толстовки и крадясь на цыпочках, как воришка. И два раза она была успешно поймана младшим Каулитцем «с поличным». Эти мысли вновь породили совершенно глупую эмоцию буквально до ушей, но он и вправду был счастлив. Будто он – ребёнок, выпросивший желанную сладкую вату или ему подарили долгожданного щенка. Ее волосы и есть сладкая вата, только еще лучше. Не хотелось думать о страхах чего-то совершенно нового, неизведанного, уже активно врывающегося в его сердце. Отрицание своей симпатии к этой девушке становилось уже глупым даже для него самого, однако один человек упорно не желал покидать его маленькое, секретное обиталище-подсознание. Прекрасная. *** Организовать вечеринку у бассейна определенно было и хорошей, и тупой идеей одновременно. Самое то – снять стресс и посидеть с пивом, окунуться в бодрящую прохладу и разгрузить голову. Георг выступил инициатором этой идеи, которую охотно поддержали товарищи, а Эрма смущенно отвела взгляд в сторону. – Посиделки у бассейна? Да я даже не помню, есть ли у меня с собой купальник. – Если что, возьмешь у Наташи, у вас вроде одинаковые размеры, – предложил Георг. – А если и не возьмешь, то мы не против и нудистских развлечений, куколка, – прилетел в спину знакомый, уже ставший болезненным голос. Том держался как обычно, понимая, что никому из друзей нахрен не сдались его скачки настроения и внутренние переживания. Тупые шутки помогали его и без того разбитому состоянию. В иной раз снял бы себе шлюху, чтобы снять напряжение, но сейчас все резко опротивело. Парни тут же заржали и разошлись по своим номерам чтобы переодеться и пойти на запланированную вечеринку на крыше отеля. Присвистнули поочередно, увидев прекрасную часть их группы в раздельном красном купальнике, подчеркивающем все нежные очертания. Кусай локти, сволочь – хитро покосилась она и уселась на лежак рядом с Биллом и Густавом. Прикольные клетчатые шорты – оценила она. И предпочитала пока не заходить в воду, просто смотрела на то, как дурачатся парни и брызгаются пеной. Билл сидел на соседнем лежаке и неспешно грыз сухарики и орешки к пиву. И тоже не плюхался в воде. Эрма хотела напиться до беспамятства, чтобы не чувствовать никакой саднящей боли внутри, однако отдавала предпочтение рационализму. Вскоре пиво кончилось, а вместе с ним и кайф, который можно испытать этим днем. Том накинул на себя полотенце и ушел из бассейн-корта, бросив, что хочет отдохнуть более уединенно. Эрма опустила в воду только ноги, болтая ими, уловив уставший, окрашенный печалью взгляд Тома. Проводила ответной безмолвностью его удаляющуюся смуглую спину, по которой стекала мелкими бисеринками вода. Пойти за ним? Дыхание на секунду остановилось, а сердце сжалось от смеси неприятных ощущений. Словно она сотворила что-то ужасное. Не пойти. – Пиво кончилось... Вам брать еще? – инициативно произнёс Густав, окидывая взглядом Билла и Эрму. – Одно светлое прихвати, – отозвался младший Каулитц и глянул на подругу, – а ты? – И мне тоже одно. – Ебать, какие мы культурные, – гыкнул Листинг, – Я думал, надо ящик брать, а вы по одной. – Иди уже, умник! – по доброму прогнал его Билл, и басист с драммером наконец-то оставили их наедине. Словно Каулитц специально этого ждал и сейчас, в момент тишины, был запредельно счастлив. Ведь рядом она в своем прелестном красном купальнике и манящий бассейн, куда непременно хочется прыгнуть бомбочкой невзирая на запрещающую табличку на стене. Погрузившись в воду по лесенке сбоку, вздрогнул от температурного контраста и поплыл к бортику. – Чего не купаешься, русалочка? Эрма сидела на самом краю, все еще болтая ногами в воде и ловила лёгкое смущение в присутствии друга. Однако это смущение было приятным для нее, даже необъяснимым, что тут же отражалось на её лице. Мелкие волны бирюзовой воды от движений плавно заползали в решётки, на которых она сидела, лёгкий холодок заскользил под её бёдрами, провоцируя мурашки. Или это не только холодок? Билл, по всей видимости, нащупал дно, как позволял ему рост, и встал прямо напротив неё, стоя по плечи в воде и улыбаясь как ребёнок. А таковым он и казался. Похожий на простого школьника, без грамма макияжа, шмоток и укладок. Только худощавость и узорчатые татуировки, рябящие косыми линиями под водой придавали ему некой загадочности. Как и аристократичные, длинные пальцы, легко дотронувшиеся до женских коленей. – Ты, я смотрю, все сказки знаешь, да? – от бьющего под кожей холодка и спектра неподдающихся описанию ощущений девушка болтает ногой, рисует на своих губах дурацкую улыбочку. Это он заразил так делать, определённо. Потому что не улыбаться в его присутствии невозможно. – В каком смысле? – Билл пригладил стрижку мокрой рукой, придав волосам глянца. И не отрываясь наблюдал за Эрми, которая была так близко. Уткнулся в неё изучающим взглядом, находя даже самые мелкие её несовершенства прекрасными. Особенно этот дурацкий декоративный камешек, болтающийся между двух алых чашечек верхней части купальника. То и дело приковывающий взгляд. Билл понял, что откровенно разглядывает девичьи формы, и уже хотел тактично отвести глаза, чтобы не смущать её ещё больше. И если его брат делал это с похотливым огоньком, то сам он – любовался пока что издалека. Она заслуживает уважения, а не алчного утоления мужских потребностей – посетила его мысль. – Я уже была златовлаской, а сейчас русалкой. Кем мне ещё предстоит быть, по твоему? – с задором, открытостью. Такой ценной для него. Болтнула ещё ногой, невзначай вызывая на Билла небольшую волну. – Ну давай подумаем... Спящей красавицей? Алисой в стране чудес? Белоснежкой? – Без семи гномов, – девичья усмешка разносится по помещению. – Почему, четыре у тебя уже есть, – заявляет парень со всей серьёзностью. – И среди них гном – это я. По всем параметрам точно. Его взгляд такой чистый, искренний, не обезображенный дурными подтекстами, и стены бассейн-площадки подсвечиваются более яркими бирюзовыми бликами от света ламп. – А я сказал, ты будешь русалочкой. Эрма не успевает возразить, как чужие руки взялись за оба её запястья и потянули на себя. Пространство заполнили неожиданный визг, смешки и всплески воды от внезапного погружения. Широко раскрыв рот, девушка нахмурила брови и засмеялась, выражая другу свою «злость». Забрыкалась руками и ногами, вызывая брызги, надвигая их волной на брюнета. – Ты сейчас получишь, эй! Импровизированный заплыв в догонялки стартовал с разъяренной девушки, от которой Каулитц уже уплывал со всей возможной скоростью, даже ныряя. А на поверхности направлял на неё ответные брызги. Смешки, пузырьки на воде, визг, уворачивания и снова догонялки. Голова освобождалась от тревожащих мыслей буквально за секунды, а от этой игры вновь пробуждался азарт и желание делать так снова и снова. – А попробуй достань, русалочка, – громко извещает он высоким голосом сквозь всплески и булькания воды, которая все напирала и напирала на него под действием проворных женских ручек. Ещё пару кругов водных игр и блондинка громко выдыхает, держась рукой за бортик. Лыбится как последняя дурочка, но ей это нравится. Как и Биллу, на лице которого уже выступил багрянец, украшаемый только мелкими бисеринками воды, спадающей на плечи и выступающие на бледной коже ключицы. – Ты в порядке? – теперь уже серьёзно спрашивает он, приблизившись. Неглубокий бассейн позволял спокойно стоять на дне, а спутница держалась за перило лестницы на спуск. Она вновь чувствует себя маленькой, шмыгнув носом. Маленькой миловидной златовласой девочкой из своего прошлого, с огромными, наивными голубыми глазами, ещё не видавшими ужасы жизни, с ещё не обезображенной, не очерненной душой, верящей в чудо. Этим чудом для неё был тот, кто стоял рядом с беспорядочно взлохмаченной мокрой прической смолистого цвета. Так же живо, как и она, улыбался и находился едва ли не вплотную, побуждая встревоженно всколыхнуться сердце. Потому что по другому рядом с ним невозможно. Он безвозмездно дарил ей позитив, скрашивающий будни и всю прочую досаждающую тревожность. Одно слово или одна улыбка друга, безобидные тычки в бок или забавные прозвища оказывались сильнее любой суеты, буквально лечили. Заклеивали одним мощным пластырем поверх всех остальных, чтобы ничто больше не кровоточило и не донимало. И если бы она отказывалась брать этот позитив, то Билл все равно бы забрасывал её им доверху, не оставляя шансов на рефлексию и грусть. И Эрме повезло видеть его такого. Открытого. Узнать его чувственную сторону, о которой мало кто знает кроме брата и ещё нескольких людей. Ведь дружба и предполагает искренность. Входить в узкий круг и чувствовать ценное тепло его слов, взглядов, поступков. Поддержку, в которой она так нуждалась. Просто радоваться мелочам и не заботиться ни о каких последствиях, просто жить моментом. Жить секундой, как он говорил. – Да. Благодаря тебе я чувствую себя намного лучше, – Эрма смущенно обнажила ряд верхних зубов, хлопнув ресницами. Смотря куда-то в бирюзовую глубину, все еще улыбаясь. По плечам, груди, лицу, насквозь мокрым волосам стекала вода, отчего становилось прохладно. – Я тоже почувствовал себя лучше благодаря тебе, русалочка, – нежное прозвище ложится на слух как сладкая вата. – Брось, я ничего особенного не сделала... – Сделала, только недооцениваешь себя, а зря. И поверь, я невероятно благодарен тебе за всё. И не нужно смотреть на то, что пишут в сети. Про нас всегда писали различный бред и продолжают это делать, но мы ведь выше этого, правда? Мы обязательно справимся, поверь. Радуйся мелочам, не думай, кто что скажет, подумает, напишет, просто живи секундой. И я считаю, что портить грустью твое красивое лицо – это преступление. Слова Билла наталкивают на единственную мысль, что он чертовски прав. Нужные, тёплые, вселяющие силу и гармонию. Даже когда она, болтаясь в воде с примесью хлорки, с прилипшими к щекам мокрыми, чуть потемневшими прядями, не стесняется своего истинного лица, и это полностью взаимно. Самого Билла Каулитца в таком виде могли запечатлеть, наверняка, какие-нибудь самые любопытные папарацци. Но сейчас их не было. Как и витающего до этого расстояния. – Кстати, если я русалочка, то ты получается, кто? Принц? – своей детской заинтересованностью снова очаровывает чуть подвисшего парня, что подплыл уже совсем близко. Видел, что не дотягивается до дна, может, помог бы ей сесть обратно на край, приподнять, но не мог позволить себе такого открытого касания её тела. Она поднимает глаза, бегает ими по лицу брюнета. – Могу быть и принцем, – она и не сразу поняла, насколько двусмысленно это прозвучало и смутилась ещё сильнее. Хрупкая, совсем домашняя, открытая. Можно утонуть в глубине совершенно не этого чертового бассейна. А её чарующей синевы, встречно направленной на меня. Неброская чернь на слегка удлиненных, очаровательных ресницах говорит о небольшом количестве водостойкой туши. А в остальном – ни грамма косметики. – Конечно, ты самый главный принц для всех девочек нашего континента. И я уверена, практически все они растерзали бы меня за то, что ты сказал это мне, – вместо ответа палец щелкнул её по носу. – И скажу ещё раз. Живи секундой. Все остальное подождёт, главное, чтобы ты сама была счастлива, принцесса. – Чтобы быть принцессой, надо сиять. А я не могу так, – смотрит она в пустоту снова, пробуждая внутри брюнета неприятное колящее ощущение. Не прячься от меня, прошу. – Ты уже сияешь. Рука, убравшая мешающую прядь со лба, легко скользнула по щеке и потребовала вернуть утраченный зрительный контакт, что девушка, перешагнув через тяжелый порог внезапно обострившегося волнения, выполнила. Наполнилась кареглазой внимательностью, впившейся прямо в ее ситцевое естество. Прислонившись спиной к стенке бассейна, ощутила, как жарко вспыхнули её щеки и как этот же жар разошелся по всему ее телу, заставив сердце гулко подпрыгнуть. Замерла, боясь понимать, что это тепло граничит уже с непривычной ей чувственной близостью с младшим Каулитцем, от прикосновений которого останавливались дыхательные обороты. Именно сейчас. Самая красивая – пронеслось в мыслях. Он был так близок к сокращению заветных сантиметров, держа свою руку на её щеке. Видя её такую и радуясь забавному румянцу и подпрыгивающим уголкам губ. Склонил голову, подобравшись до катастрофической отметки, по пресечении которой взорвалась бы сверхновая. Тянусь к ней, исходясь в мелко бьющем нежном порыве. И пусть она ударит меня, оттолкнет, пусть покроет матом, но я хочу ощутить эти зефирные губы. Снова. Только не в сонном состоянии. Изнутри приятно теплит, что даже сводит руки и заходится в волнительном запале сердце. И пусть ты не будешь верить слухам о моей нетрадиционной ориентации, дорогая. Это в прошлом. Точно в прошлом... – Кто заказывал пиво, получите и распишитесь! – громогласный вопль Листинга разнесся эхом по всему помещению, – Ну че, как вам водичка? Билл и Эрма моментально отстраняются друг от друга в воде, промаргиваясь как от временного помутнения. Она испуганно цепляется за перило лестницы и выбегает из бассейна, на ходу поправляя волосы и выжимая из них лишнюю влагу. – Придурок, какого черта так пугаешь? – фыркнул недовольно Билл, плеская себе в лицо холодную воду. Потому что уши горели от взбушевавшихся чувств, разросшихся в целый костёр. Голос дрожал. Куда подкидывала дров несмело поглядывающая на него уже с шезлонга девушка с белым отельным полотенцем на плечах. Билл вышел следом, так же пройдясь по телу махровой тканью и взял из рук Густава пивную жестяную банку. Только ни у него, ни у блондинки уже не было никакого настроения его пить. Эрма завернулась в полотенце и присела на край шезлонга, чуть подрагивая, что было заметно по её руке, держащей вежливо протянутую басистом пивную банку. Друзья начали что-то рассказывать, шутить, только, видимо, уши после импровизированного заплыва не избавились от воды что у неё, что у Билла. Он стоял вместе с парнями, почему то не желающими присесть на пластмассовые лежаки, и «чокнулся» банками в общем тосте, к чему присоединилась и девушка. И по-прежнему чувствовала на себе взгляд кареглазой бездны.