Пятый элемент

– Девяносто на шестьдесят. Давление предельно низкое, – заключил Маркус, считывая показания тонометра. Общими усилиями парни быстро перетащили Билла в отель, выматерились на концертный костюм, который после долгих попыток все же удалось снять, а Эрма лишь тревожно бежала сзади, держа в руках кое-какие вещи, и первая сообщила Йосту о состоянии солиста, на что тот моментально отреагировал. Хорошо, что не было запланировано автограф-сессии, а то группа неминуемо вляпалась бы в крупный скандал. И неустойки в случае срыва следующего концерта и последующего Meet & greet. Но все же состояние солиста было сейчас важнее всего, даже всех планов, неустоек и формальностей. Каулитц лежал так же неподвижно и не подавал никаких признаков жизни даже после поднесения к носу едко пахнущего средства, выделяясь на белоснежном фоне отельной постели как темное пятно. Благодаря Георгу Эрма в спешке нашла в сумках салфетку и молочко для снятия макияжа, из-за чего теперь Билл малость походил на панду. Кожа тоже должна дышать. – Когда он придет в себя? – несмело подала голос девушка, глядя на друга, все еще без сознания. На лбу покоилась влажная тряпка, а окна в номере открыты пошире, чтобы пустить больше воздуха. – Скоро. По всей видимости, духота спровоцировала кислородное голодание мозга, и наступил обморок. Как только он очнется, дайте ему эти таблетки, они с содержанием кофеина. Или можете просто заварить кофе, он поможет нормализовать давление, – проинформировал Маркус и встал с края кровати, упаковывая прибор в свой чемоданчик. Рядом стояли парни с мрачными лицами и все такая же встревоженная гитаристка. Том помотал головой, явно намереваясь что-то сказать, но не осмеливаясь, а потому раздавал свое дерьмовое настроение словно вай-фай, – Сейчас советую покинуть номер, ему нужен покой. Том подошел чуть ближе, прерывисто вздохнув и глянув на брата. Мысленно взмолился, чтобы он как можно скорее пришел в себя. Хоть бы не что-то серьезное... Ему отвечали только сомкнутые веки с чуть размазавшейся чернотой. – Том... Том... Я звал его, как в тумане. Губы шевелятся в немом вздохе, а звуки совершенно исчезли, словно меня ударили по голове. Неужели настолько заложило уши? Он не слышит меня? Или опять слушает свой надоедливый рэп в наушниках? Почему я не слышу себя? – Том! – кричу во все горло, но вместо этого вырывается жалкое шипение, – Эээй! Откашливаюсь и с ужасом смотрю на ладонь с алыми проблесками свежей крови. Это закрутилось вокруг меня как кошмарная явь. Голосовой гул повис где-то между реальностью и толщей воды, где я оказался, непременно падая на дно, потеряв все ощущения. Меня ведут в сопровождении кучи охраны, разгоняющей всех надоедливых журналистов, и я надеюсь как можно быстрее добраться до машины и уехать еще в нашу старую квартиру в Гамбурге. «Токио-Билл потерял голос!» «Очередной провал или хитрый продюсерский пиар-ход?» «Фанаты в шоке! Вернется ли Билл на большую сцену?» Все тыкали в меня микрофоны и фотовспышки, но это явно не тот момент, когда я хотел быть в центре внимания. Умело снимая маски, желал только стянуть с себя всю мишуру соблазнительного героя и стать обычным мальчишкой, лечь под плед на диване в гостиной и чтобы Том заварил мою любимую ромашку. Он всегда делает так, когда чувствует, что мне не здоровится. Пока Йост не поднял на уши всех и вся, я хочу просто уединения. Хотя бы кратковременного... Я отчетливо понимал, что не отверчусь от лечения и от экстренной госпитализации, решение о которой было принято молниеносно. Как мне жить с этой виной? Как смириться, до чего довел меня мой собственный организм и бешеный гастрольный график, в котором не было и ни намеков на отдых и передышки? Как я буду смотреть в глаза всему миру? Йост не мог сдерживать в узде свои эмоции, орал на продюсеров, на еще каких-то лиц из лейбла, организаторы в свою очередь, орали на него и требовали возмещения всех неустоек за сорванные концерты и прочую хрень, участие в которой было для меня необходимым. Наш первый тур по Штатам скоропостижно завершился, не успев начаться, и во всей этой заварухе я не винил никого, кроме самого себя. Даже не могу себе сказать об этом, общаясь с миром только ручкой и листочком, как глухонемой! До этого тяжелое разочарование захватывало меня в свой тесный, противный плен, в котором не мог и вздохнуть. Окаменелая, липкая вина растекалась по мышцам и больно била по связкам, как сильнодействующий яд, попавший в вену. Мой голос с каждым днем становился все тише и тише, но я настраивал себя еще на семь концертов, как и требовал график. Тише, тише, как и мои шансы не облажаться перед публикой. Пока не пропал совсем. – Если ты не сможешь петь, то это буду делать я, брат, – поглаживал меня он по спине, а я слабо улыбался. Очередная терапия и публичное беспокойство отразилась на моем лице – щеки неестественно располнели, будто я год питался исключительно в Макдональдсе, и потому я сильнее возненавидел себя. – Это просто киста, брат, удалят ее и будешь как новенький, – подсел к нам Густав, а следом и Георг. – Не сдавайся раньше времени, это временные трудности, ничто не бывает идеальным, Бих, – дружеско-братские хлопки по плечу вселили в меня хотя бы малую часть веры, что все обойдётся. Черт, когда я в шутку сказал, что мог бы работать и кассиром, я не рассчитывал, что это станет моей реальной перспективой! А потом одиночество, белые стены. Халаты. Свет. Тишина. Больница. – Вашего пациента будут вести лучшие врачи Германии, прошу не волноваться. Операция средней тяжести, мы сделаем все, что потребуется. Том, Том, Том... Я открываю глаза и чувствую дикое онемение в лицевых нервах. «Билл Каулитц исполнит свой первый концерт после операции в мае в Нью-Йорке как и было запланировано» – трубили уже все дешевые желтые издания, и каждый день мое «золотое» горло осматривали в надежде, что их мальчик будет и дальше приносить горы денег. Черная тревожная тяжесть легла на меня как железное полотно. Если бы я мог, то с удовольствием завершил бы карьеру и не изнемогал от мучений, что пришлось перенести. Меня не оставляли ни на миг, вымещая всю свою лицемерную заботу о моем здоровье. Или же о своих кошельках? Словно голодные гиены все продюсеры, агенты, стафф, шишки из звукозаписывающей компании, сорвались с цепи и стали планировать за меня мое будущее, в то время как я еще не мог говорить, мучаясь от болей. Не то что петь снова на широкую аудиторию... Всем было так наплевать, что пришлось неизбежно смириться. А я держал возле себя эти гребанные эвкалиптовые конфетки. – Я останусь, чтобы позаботиться о нем, – настаивала Эрма, чем вызвала смешанные реакции, сосредоточенные во взглядах. Георг и Густав облегченно вздохнули, по-приятельски хлопнув ее по плечу, а Том одарил девушку всем спектром ревностного недовольства во взгляде, – Только заберу кое-что из своего номера. – Заберешь костюм медсестрички? – едко, сквозь зубы выдал Том, словно на автомате. Вынырнул из неприятных воспоминаний. – Сейчас не лучшее время для сарказма, бро, – осадил его Густав. Эрма предпочла проигнорировать то, что в очередной раз старший Каулитц плюнул ядовитым выпадом. Главное, чтобы Билл как можно скорее пришел в себя и поправился. При виде него, такого ослабленного сейчас, худощавых наманикюренных рук, лежащих вдоль тела, бледной кожи лица, сердце невольно замирало, проделывая панические кульбиты к горлу и обратно к грудной клетке. Под глазами все еще красовались темные разводы от наскоро стертых ватным диском теней на веках и тональника, что придавало некой ужасающей безжизненности. Парни не могли найти, где Билл прятал средство для демакияжа, а потому воспользовались средством Эрмы. – Хорошо, тогда не забудь взять ключ-карту у двери. В случае чего, позвонишь. На всякий случай, свои рекомендации я продублирую в этой справке. Группа вышла в коридор отеля, где сразу же подошел Йост, по всей видимости разговаривавший с кем-то по телефону и пребывавший явно не в настроении. Его пробивала насквозь такая же тревога, и не дай бог предстояла угроза срыва дальнейших концертов, если вдруг Билл не поправится. Рука касается дверной ручки номера, куда Эрма уже готова шагнуть, как чувствует, что в спину направляется тысяча отравленных стрел. Исходящих от взгляда того, с кем говорить сейчас совершенно не настроена. Если бы она могла описать Тома Каулитца как можно кратче, то это была бы прямая ассоциация с сопротивлением и безволием. Ведь каждый раз, стоит ей попасть в его энергетическое поле, теряет самообладание и делает все исключительно назло себе. И ему. – Ну что, довольна? – надломленно спрашивает хриплый мужской голос, – довела моего брата и строишь из себя невинную овечку? Девушка останавливается, оставляя дверь открытой будто в немом приглашении и молчит, обдумывая дальнейший ответ. Снова нужно вести схватку не на жизнь, а на смерть. Ощущение, что они оба как два озлобленных, вечно дерущиеся за свою территорию льва, так и не выяснившие, кто самый сильный. По подрагивающим плечам разливается свинец усталости и встревоженности за Билла, и ко всему этому добавляется такая лишняя напряженная атмосфера. Которой старший Каулитц отравлял ее насильно. – Единственный, кто способен довести кого-то до такого состояния – это ты, самовлюбленная сволочь. Она резко поворачивается и подходит ближе, обжигаясь о языки злого пламени в его карих радужках. Слышит, как напряженно и нервно он дышит. – Серьёзно? Да если бы ты не трепала ему нервы со своими бесконечными истериками и он бы не был столь чувствителен, то не был бы сейчас без сознания, – интонация такая уверенная, жестокая, становящаяся громче к последним словам. Новый вызов к незавершённой схватке. Она устала, вымоталась, перепугалась за друга, приняла незаслуженные обвинения. Но должна сражаться. Снова пойти против своей воли. – Я не намерена разговаривать с тобой, Том. Я хочу переодеться, взять свою косметичку и таблетки, чтобы помочь Биллу. По-хорошему прошу тебя... На ее плечи легла такая же тяжелая атмосфера, как и рука, нагло уперевшаяся в стену тесноватой прихожей. – Тебе не идет роль Матери Терезы, не пытайся. И я уже как-то говорил тебе, чтобы ты не вертелась возле моего брата. А то что-то подозрительно все... Ее лицо исказила явно накатившая злость. – То есть, тебе совсем наплевать на то, что ему плохо и ему нужна помощь, да? Хотя... Тебе же на всех наплевать. Кроме себя любимого. – В этом ты неправа, крошка, – склонив голову, Каулитц оценивающе пробежал взглядом по зоне ключиц, шеи, завесы блондинистых волос. – Выйди из моего номера. Уйди, Том, я тебя прош... – После того, что между нами было, ты стала еще большей охамевшей сукой? – с ощутимой в голосе обидой, даже детской и наигранной. – А что было? – спокойно, но не без кривой усмешки переспросила Эрма, а его словно переехало грузовиком. Как полнейшую херню услышал, и дыхание сперло. – Ах, если у тебя амнезия, то позволь напомнить, – рука тянется к топику на груди. И тон стал еще более серьёзным, холодным. Его зрачки потемнели сильнее прежнего и налились жалящей злостью. Он будто выжидал любой удобный момент, чтобы непременно заразить ее этим специально припасенным ядом, смешать в котле осуждения и невероятной смеси одержимости-неприязни, мотающейся туда-сюда как сломанный маятник. И от этого взгляда жар приливал к щекам бешеной волной. И стремительно уплывал в сплетение внизу живота, будоража залп вновь накатывающего желания. – Что ты творишь... – пальцы упираются в крепкое тело, уже явно не собирающееся отступать. Не в этот раз, малышка. Ты так хочешь вновь ощутить его губы, его руки, силу. Так, чтобы снова сходить с ума и выстанывать под ним его же имя, вплетать этот звук в горящие нервные сплетения во всем теле, разнося кипящий адреналин по кровотоку. Ей горячо, ей невыносимо прекрасно ощущать его ненасытные губы, а он и плевал на ее неприступность. Показушную и хрупкую, как застежка ее гребанного корсета, куда уже потянулись длинные, изящные пальцы. Все так неправильно. НЕПРАВИЛЬНО. – Билл, значит? – в надрыв голоса прокрадывается хриплая горечь. Парень прижался к ней всем телом, желая почувствовать каждый гребанный сантиметр, шествуя на каких-то базовых инстинктах. Здравый смысл снова машет рукой и улетает за седьмую орбиту. Потому что она рядом. – Что? – Так и порхаешь вокруг него... Костюм медсестрички, может, наденешь? Как можно короче... – усмехается не так открыто, как хотелось бы. Выдавая в голосе неприкрытое огорчение, – Только не думаю, что он оценит, до тебя ему нравились только чле... – Что за хуйню ты несешь?! – вскрикивает она, не боясь разбудить добрую половину отеля. Вся сила концентрируется в девичьи ладошки и упирается в каменную грудь. Безуспешно. Эрма шокированно охнула, стоило сильной хватке в одночасье сжать оба ее запястья и прислонить к стене над головой, обездвижив. А вторая ладонь ловко протиснулась между бёдер со своими непрошенными ласками. Промычав что-то невнятное, девушка склонила голову в сторону, загнанно дыша и просто не имея права пошевелиться. – Блять, ты-ы-ы, – как же жалко для Тома звучат ее фальшивые сопротивления, но от этого не менее заводящие и сладкие. Он выпускает свой коронный оскал, блуждая затемненными радужками по ее изгибам, формам. Совершенная. Наблюдая, как одним напором размазывает ее буквально по этой же стене, превращая в безвольную пластилиновую куколку. Пальцы зашевелились в чувствительной зоне, уже значительно повлажневшей. Как хорошо, боже... Как хорошо... Девушка запрокинула голову, изо всех сил держась, чтобы не застонать. Но готова была полезть на эту же стенку, чтобы испытать это как можно острее. Чертова дрожь заводит. Я снова на грани. Что же ты творишь? Какого черта? А он и счастлив, косо ухмыляясь себе под нос и продолжая свою игру в виде импровизированного соло, балуясь с кружевной границей. Надавливая большим пальцем и наблюдая за забавным румянцем на девичьих щеках. Немо радуясь, что в качестве сменной одежды она выбрала именно джинсовую юбку, а не свои идиотские штаны Маленького Мука. Тихий всхлип накатывающей блажи жжет губы, и Каулитц это чувствует. Продолжает скользить по самым сокровенным местам, вырывая с корнем весь ее самоконтроль и ставя на колени жалкое сопротивление. Она кое-как вырывает запястья из окольцованного хвата и пускает пальцы в оверсайз-футболку, скручивая на плечах и стараясь изо всех сил не кончить от его мучащей, доводящей игры. – Неужели ты скажешь, что жалеешь... – из тяжелого дыхания освобождается набор болезненных слов. Том млеет от слабых девичьих полустонов, уже припав губами к ее шее и жаля кожу пирсингом, – И какого черта я так тянусь к тебе, как идиот... Чем ты околдовала меня, блять?.. Такая катастрофическая близость будоражит ее естество. В рецепторы проникает уже такой знакомый, ядовитый брендовый парфюм, которым, как ей кажется, пропиталась насквозь даже ее очерненная душа. Обмякла в сильных руках. И подарила шикарную возможность поднять себя на руки и донести до единственной двуспальной отельной кровати за углом. Бросить на край. Том мигом стягивает с себя футболку и кидает на пол, жадно припадая к своему совершенству. А это совершенство ловко скользит ручками по спине и косицам, дает ласкать шею и ключицы. Он чувствует заводящую дрожь блондинки. Чувствует ее всю. Трахни меня, умоляю – читалось невооруженным взглядом в ее стонах, в ее движениях. Он так читал и видел. Красива. Чертовски красива и соблазнительна – палец дернул вниз хлипкую лямочку топа, чтобы дать поле игры ненасытным губам, а ладони избавляют тело от ненужных материй. И параллельно парень расстегивает ширинку, в которую упирается жаждущая свободы плоть. И требующая уже иной тесноты, как бы фантасмагорично это ни было. Моментальное единство, накрывшее с головой в жаркой волне. Каулитц вошел грубо и без промедления, сразу начав таранить нежное тело девчонки, вдалбливаясь до упора и рыча ей на ухо. На, чувствуй меня, стерва. Так нравится? Я достаточно хорош? Чистейший гнев и прошибающая до кончиков пальцев похоть, прибавляющая сил. Девушка ухватывается за черные змеистые косицы и самозабвенно стонет, давая ему вдоволь насладиться. Картина маслом. Спущенный вниз топик, оголенная грудь, явно выдающая ее восторг, раскинутые в стороны ноги, открывающие достаточное поле для безумства. Куда она пускала его. Остервенело и вновь грубо, но так... желанно, будто она два года испытывала голод по мужской энергии. Наполнялась им до отказа. Шла снова против всех здравых установок, плавясь в его сильных, оплетенных напряженными венками руках и подстраиваясь под дикую ритмичность. Насыщаясь ею, постанывая уже громче. Между бедер поселяется самое настоящее безумие, и именно в этом месте он показывает, кто главный. И кто самый сильный. Каждый толчок в податливое, желанное женское тело – словно удар по гвоздю в совместном творении под названием ненависть. Самая обворожительная. Стонет, приоткрывая губы и опаляя их жаркой патокой. Мужские руки ненасытнее сжимают нежную кожу бедер, тяжелое дыхание, перемежаемое почти с рычанием, впивается между шеей и ухом, отчего девушка сходит с ума еще сильнее, поддаваясь бесцеремонным толчкам. До клеточек самого мозга, который так нагло покинул здравый рассудок. Том тихо шипит от снова пущенных в кожу ноготков на плечах, толкаясь уже заторможеннее, но резче, что перед глазами мельтешат синие мушки. До конца, желая забрать все. Хочет брать ее резче и эмоциональнее, втрахать в эту чёртову постель так, чтобы остались вмятины. Она пленена его силой и его прямолинейностью, благодаря которой она снова в таком охуительном для него положении. Горячая, распаленная, как дьяволица, дрожащая, вязнущая в этой бесстыдной, но такой сладостной трясине, прижатая к нему. Холодному, черствому, грубому, Познавшему высшую степень сумасшествия вместе с ней. Черный копотный дым проникает в каждый потаенный уголок ее хрупкого естества, источаемый его взглядом цвета топленого шоколада. Горького-горького. Выжигает все тепло, которое она так трепетно хранила в себе, нагло подчиняет своей воле, переворачивает всю нежность на безумный трип персонального наваждения, в котором она так сладко стонет его простое, такое въедливое имя, активнее поддаваясь сильным рукам и крупной пульсирующей плоти внутри нее с характерными звуками. Прямо в самую горечь. Девушка снова трансформировалась в подобие искушающей грешницы, словно страдает раздвоением личности. Призывно прикладывает изящную кисть к ключице, шее, ведет к торчащим соскам, изнемогающим от отсутствия внимания. Переродилась в самое неузнаваемое, но такое богоподобное для Каулитца существо, которым, как ему кажется, никогда не насытиться. Тебе так нравится, да? Чувствуешь, какие чертовы звезды крутятся перед моими зрачками? Чувствуешь ли ты, как бесконечно я ненавижу тебя и при этом мучаюсь от желания? Что бы ты ни сделала, ни сказала, я неумолимо упаду к твоим ногам в дурацких кедах с разноцветными шнурками или же в туфлях, когда ты хочешь казаться изящнее и выше. Потому что я слабак, стоит только попасть в плен твоих синеглазых омутов или сказать тебе очередную гадость, на которую ты так жарко реагируешь. Я, Том Каулитц, кумир миллионов девушек, твой безвольный слабак, моя ненавистная чертовка. Которой я одержим. В этом королевстве кривых зеркал он самолично сотворил иное произведение – расколол вдребезги нежную фарфоровую куколку, расплавил остатки и слепил новую версию, которую можно легко подчинить себе. – Малышка... – его дребезжащий полушепот пропадает где-то за завесой ее шелковистых волос, – Маалы-ы-ышка-а-а... Чертова синеглазая кукла, прекраснее всех остальных клубных шкур, которых я когда-либо драл, будь ты проклята. Дьявольски изводящая меня своей изящностью и миниатюрностью, я тянусь к тебе со зверской зависимостью, как к заветной дозе. Стервозная нахалка, как я ненавижу тебя. Моя девочка, от которой у меня едет крыша и становится теснее под джинсами, как я одержим и очарован тобой. Рвет в себе все нити самоконтроля, ухватываясь за талию и бедра девчонки, толкаясь сильнее и выразительнее. Девушка едва не кричит, постанывая как героиня запрещенных роликов на просторах интернета, что жутко заводит Каулитца до маниакального превосходства. До чего чудесная и податливая крошка. Похотливо целует ее, кусая за губы и перебирая длинные блондинистые локоны, сбивая их сильнее. Шествуя по оголенной груди, плечам и нагловато ухмыляясь, вытягивая очередной стон. – О даааа, боже... – выстанывает Эрма, запрокидывая голову. Предвкушающая дрожь пробивает от низа живота до самых кончиков пальцев, – То-о-о-мм... Томми... Поспешно выйдя из горячего плена, излился с дрожащим рыком, гоняя по дыхательному обороту обеспокоенные вздохи. Она облизывается, проводя языком по верхней губе. – Ты принадлежишь мне, куколка, – низким голосом прямо в ее ухо. Рукой по шее, чуть ухватывая. Блондинка дышит загнанно, отворачивая голову чуть в сторону и находясь все еще в очень уязвимом положении для парня, – Никогда этого не забывай. Между бедер становится предательски влажно и горячо. Раскрыв припухшие от долгих поцелуев губы, девушка все еще ощущает возле себя жалящую током мужскую силу, держащую за талию и одно бедро. А затем смертельный шоковый удар в виде жадного поцелуя на своих губах. Короткого, но чертовски ненасытного и требовательного. Вынуждающего вновь наполниться пирсингованными губами до отказа и стать с ними единым целым. Пальцы скользят по женской спине, прижимая сильнее к взмокшему телу. Такую миниатюрную и такую катастрофически нужную сейчас. Эрма держит пару мягких косиц, углубляя и едва слышно постанывая в поцелуй, инициированный Томом и точно чувствует, как багровеет кожа ее щек. Открытая, распаленная. Доступная только ему сейчас до небывалой отметки в шкале его сумасшествия, смешанного с удовольствием. Его личное помешательство. Теплое, очаровательное, крохотное и ненавистное. Каулитц поспешно поднимается, разрывая крохотные сантиметры и подтягивает джинсы на прежний уровень, подбирая с пола кинутую футболку. Уходит, не бросая ни одного слова напоследок. Без лишней полемики, словно на автомате и так должно быть. Так просто, словно она в буквальном смысле – способ утолить зашкаливающую мужскую жажду, а затем быть ненужной. Эрма жмурится от хлопка дверью и находит опору в локтях, поднимаясь и стискивая вместе затекшие бедра. Тупит взгляд в пустоту и испытывает давление неуютной, такой громкой тишины на собственную черепную коробку и в полной мере осознает все грани, все смыслы слова «трахнуть». Бессовестно, резко и так по-потребительски, но самое ужасное осознание доходило до нее с иным посылом. Сама позволила и сама далась в руки, перестав сопротивляться. Находясь под коротким душем, блондинка испытывает липкое, копотное чувство стыда и отвращения к себе, смешанное с астрономическим желанием продолжить эту изводящую игру. Ведь стоило Тому хотя бы на пару метров подобраться к ней ближе, колени уже подрагивали, а внизу живота зажигалось безумие. Которое он взрывал как динамитную бурю. И напоследок оставил кучу меток на ее теле, которые девушка старалась закрывать и не палиться. Ни перед парнями, ни перед Наташей, когда та бы опять махала кисточками и наводила красоту. Замазывала бы отвратительный, по мнению Эрмы, фасад, очерненный изнутри. Использованный, униженный, порочный. Пропитанный стойкостью терпких мужских духов. И ей стало по-настоящему неуютно, даже переодевшись в другую одежду, которая никак бы не смогла скрыть этот негласный позор. А хуже всего, что девушка никак не отказывалась, млея в хватке своего персонального кареглазого демона. Который специально назвал ад ее именем и приготовил горящий котел в десять тысяч градусов. Задержалась перед зеркалом с косметичкой в руках и карманной аптечкой, что таскала с собой во все туры, убеждаясь, что выглядит безумно жалко. Быстро проскользнув обратно в номер Билла, услышала изводящий скулеж из глубины комнаты. Парень так же лежал в прежнем положении с широко открытым окном буквально на сквозняке, а возле него, прижимаясь к руке, жалобно скулил Пумба и бодался то в шею, то в предплечье. Перебирал короткими лапками прямо по одеялу и тревожно не находил себе места, словно все чувствуя. От вида этой картины у Эрмы сжалось сердце во всех обеспокоенных спектрах. Судорожно приземлившись на край кровати друга, провела рукой по лбу, смещая ранее намоченную повязку, и щекам. От прежде идеальной залакированной укладки мало что осталось, превратившись в россыпь черных как смоль прядей по подушке. Девичья рука потянулась к влажной повязке, чтобы поправить, и взгляд невольно застыл на сомкнутых веках, губах, впалых щеках. Совсем не верилось, что кумир миллионов сейчас в таком плачевном состоянии. Такой беспомощный и беззащитный... Эрма затаила дыхание, прикоснувшись к холодной коже руки. Пумба это почувствовал и боднул головой, сопя. И уже не так громко скулил, лег под бок Билла и относительно успокоился. Задержав свою ладонь на татуированной руке, блондинка позволила себе такую кратковременную роскошь, как слезы. В которых была сконцентрирована вся накопившаяся за последние дни и недели безумная суета и тревога. Вышедшая на свободу душной, кристальной влагой, опаляющей нежную кожу. Ты просто идиотка. Наспех смахнув провоцирующую горечь с ресниц, услышала скрипучее мычание слева. – Ох, черт... – палец тянется к выключателю лампы на тумбочке, чтобы девчонка смогла оценить состояние «пациента». Тот нехотя разлепил веки и что-то промычал, чем пробудил в ней невероятную радость, – Билл! Билл, слышишь меня?! Ее восторженные вопли, перемежаясь со слезливым хрипом, прозвучали немного громче, чем хотелось. Билл повернул голову в сторону Эрмы, и тут, как назло, оглушительно залаял Пумба. Сейчас всех разбудит, точно. – Пумба, тшш! – шикнула на него девушка, мягко отодвигая рукой от парня. Довольно завиляв хвостом, пес не желал сдаваться, прижимаясь теснее и теснее. – Черт, что произошло? – хриплым выдохом, – я ничего не помню, что было... было после концерта. – Ты грохнулся от недостатка кислорода, вот что произошло, – девичья обеспокоенность ставит перед фактом, – у тебя предельно пониженное давление и слабость. Как ты сейчас себя чувствуешь? Кивнув головой, Каулитц шутливо дал понять, что жить будет и никуда не денется. В его ладонь немедленно приземлились нужные блистеры с лекарствами, как и было рекомендовано, на что тревожность Эрмы немного поутихла. Приподнявшись и оперевшись на спинку, парень жадно опустошил стакан с водой и мельком глянул на невзначай отвернувшуюся Эрму. В слегка стыдливой манере, и он прикинул, что это совершенно не похоже на нее. – Эрми? – вкрадчиво уставился он ей в затылок и почувствовал, как та едва шмыгнула носом. – Да? – Почему у меня ощущение, что ты плакала? Я же вроде как не умер, не дождетесь. Его чувство юмора - самое милое, что могла слышать обеспокоенная сейчас донельзя гитаристка. Слабо улыбнувшись, поняла, что попала с поличным с покрасневшими белками глаз и общим усталым видом. Действительно безумная ночь, но хорошо, что Билл пришел в себя... Во всех смыслах безумная, тупоголовая ты идиотка – Судя по тому, что к тебе вернулось остроумие, думаю, и до нормального давления недалеко, – оборачивается она через плечо и все так же улыбается. Даже смущенно, – но все равно мы все ужасно перепугались за тебя, Йост сразу орать начал. Я могу сказать парням, чтобы они убедились, что с тобой все хорошо. – Не стоит, Эрми, – брюнет соприкоснулся затылком со спинкой кровати, протяжно помаргивая, – я хочу хотя бы один вечер побыть в тишине от этих кретинов. А если нужно, сами зайдут. Скажи им, что здесь карантинная зона! – отшутился. Девушка кожей почувствовала исходящее от друга раздражение. Пусть и слабое и под флером шутливости, но где-то в глубине оно отозвалось не очень приятным покалыванием. Ее выстраданная, вымученная улыбка вновь отмоталась на подобие хоть какой-то эмоции на каменном лице. Ей в локоть тыкнулся мокрый нос Пумбы. – Хорошо. Тогда и я пойду, если ты этого так хочешь, – растерянно и немного разбито произносят сухие женские губы, а тело непроизвольно поднимается с края кровати. На запястье ложится чужая тормозящая рука, мягко потянувшая обратно. – Вообще-то я не прогонял тебя. Даже наоборот, хочу, чтобы осталась только ты, – все тем же тихим тоном. Просящим. Эрма замерла, вновь глядя на Билла. Хотела что-то сказать, но не стала этого делать, опаленная неведомым жаром от задерживающего прикосновения его руки. Ей на секунду стало даже неловко, однако противоречить другу она не стала, вновь присев на прежнее место и становясь своеобразной мишенью для ласк Пумбы. И чувствуя легко разлившееся изнутри умиротворяющее тепло. Будто она переступила за порог маленького мирка, в который Билл сам пустил ее. Ну и своего любимого бульдога, разумеется. Ее глаза будто приклеились к черноволосому объекту, а сама девчонка приятно подвисла в альтернативной реальности. – Хорошо-хорошо, герр «Я готов умереть на сцене во имя любви фанаток»! – Благодаря кое-кому у нас теперь и фанаты появились, – уже веселее подмечает Билл и давит более широкую улыбку. – Ну вот видишь, как я расширила вашу фан-базу, – горделиво вздернула носик девушка, какой жест друг нашел очень даже забавным и таким чертовски подходящим ее натуре. Любит шутливо хорохориться и гордиться собой, что теперь сердечки в журналах, в электронке и в блоге пишут не только визгливые девчонки. Такая счастливая и по-настоящему окрыленная. Веселая и, как выяснилось, заботливая и небезразличная. – Как ты себя чувствуешь? – Билл вынырнул из своеобразных раздумий, которые прервал вновь обеспокоившийся женский голос. Мотнув головой, проморгался и понял, что как-то придурковато улыбался. Вроде не заметила, и хорошо. Теперь поверх его предплечья лежала ее хрупкая ладонь в вопрошающем жесте. Пумба взгромоздился на ближайший стул и задремал. – Благодаря тебе уже лучше. Только я должен немедленно пойти в ванную, – парень встал, управляясь со своим головокружением, уже не так сильно донимающим. – Не пойми меня неправильно, но... Не закрывайся на защелку, окей? Мало ли что... – Эрма проводила взглядом Каулитца, скрывшегося за дверью. Все еще волновалась за его состояние. – Хорошо. Расслабляющее тепло легких капель нередко уносило в своеобразный трип по воспоминаниям, которые, как назло, воспроизводить не хотелось. Но они лезли с назойливой тягой, побуждая отмывать кожу от всех чернящих следов прошлого. Чтобы не доставало, не преследовало, не отравляло как смертельный вирус. После концертов Билл любил приходить к нему. Приглушённый свет какого-нибудь люкса на крыше, как в красивых фильмах, два бокала, шампанское, заказанные в номер изыски с мишленовским флером. Они виделись при любой возможности в разных странах и городах, ссылаясь на вечно плавающие графики, и Билл был невероятно рад любой возможности встретиться. Наконец-то уют и тишина, ставшие уже кратковременным, но таким сладостным удовольствием. – Ну вот мы и одни... – вторит мыслям мягко подкрадывающийся сзади голос, порождающий сотни стай мурашек по всему телу, – Все эти дела так утомляют, не правда ли? – Ты устроил этот романтический ужин для меня? – с хитрецой подмечает брюнет, ощущая на своем теле желанные руки. И багровое тепло на щеках. – А для кого еще, Билли? – Алекс мягко подталкивает парня вперед. Красивая жизнь. Та самая жизнь, которую подарил Каулитцу именно этот мужчина. Он познакомился с Алексом на одной after-party после очередной номинации для MTV. Разумеется, все гости соответствовали статусу – именитые артисты, деятели культуры и искусства, даже модного мира. Алекс Фейербах уже занимал должность главного дизайнера одноименного Дома, известного не только во всей Германии, но и во всем мире. Сегодня, воспользовавшись удачно выпавшим выходным, парень присутствовал на очередном показе в качестве гостя, эстетично потягивая предложенное шампанское. И там присутствовали самые яркие представители высокого общества, даже сам посол Германии. Вот Том бы здесь точно оторвался, искусав все губы. Длинноногие красавицы-модели, демонстрирующие эффектные наряды, не оставляли никого равнодушными. Это было поистине серьезное мероприятие, много значившее для Алекса и для его детища, которое уже пользовалось огромной востребованностью и набирало обороты. То, что многократно перечеркивалось на эскизах, переделывалось и являлось воплощением гениальности этого мужчины, блистало на подиуме уникальными фасонами и новыми модными трендами, за которыми хотелось следовать. Кто-то восхищался нарядами, кто-то откровенно разглядывал моделей... И глядя на них, Билл не чувствовал ни единой доли влечения к девушкам больше. Последняя с особым издевательством подкинула вверх его воздушную душу вместе с доверием, и перед самой операцией заявила, что ей нахрен не сдались такие отношения, вечные шифрования и прятки от прессы. Двуличная, а потом, как оказалось, еще и лживая тварь откровенно издевалась, называя его «толстощеким» и «скурившимся, зазнавшимся стар-боем». Все понятия о любви были стерты, рассыпаны в прозрачную пыль, унеся в это же небытие и все гендерные стереотипы. Втайне от надоедливых журналюг, уже после пережитого операционного кошмара Билл вернулся к прежней жизни, залечивая свои раны и балуясь краткосрочными связями теперь, в основном с представителями мужского пола. Чтобы наверное, отомстить не этой сучке, а самому себе. И с неким ужасом понял, что ловит с такого увлечения невероятный кайф. Алексу удалось взрастить в его душе новое цветение чувств, еще прекраснее и незабываемее прежних. Прекрасно понимая, что журналюги не дремлют, они оба вели свои отношения в полнейшей секретности. Только вот Том все время пиздел под руку, что «Чет он слишком мутный и слащавый, Би». К черту. Градус взял свое. – Когда ты рядом, малыш, я чувствую небывалое вдохновение... – искушенным шепотом в длинную, изящную шею. Пальцами по плечам, в намерении притянуть ближе к себе, – Я иногда думаю, что если бы не твоя группа, то тебя ждал бы невероятный успех в модельном бизнесе. – А что если сочетать и одно, и другое? – тепло улыбается Каулитц, кладя руки на мужские плечи и грудь, облаченные в брендовую рубашку. И в его глазах находится заводящий огонек. Вопрошающий. – Честно говоря, я давно задумываюсь об этом. Ты бы мог стать лицом моей будущей рекламной кампании, если захочешь... В чуть опьяненной голове расцветают картинки, порожденные взлетевшей фантазией. Ведь интерес к моде и различным дизайнерским трендам был у него с самого детства, и Алекс, словно по дарованию судьбы, мог легко взять его за руку и повести в этот мир, овеянный шиком и роскошью. Он так волшебно говорил, заставляя непременно поверить в мечту. Даже обмолвился о главном редакторе Vogue, который мог бы организовать для него съемку в дворцово-викторианском стиле. Может, и для его братца тоже. Все же Алекса забавляло, как его мальчик все время упоминает брата, буквально не мыслив без него своего существования. Но он совершенно не представлял никакого интереса для дизайнера, потому что таких, как его Билли – больше нет. Утонченный, изящный принц с нехарактерной парням женственностью в этом мире только один. Как и его припухшие, зефирные губы в подчинении. Податливые, чуть жадные, ощущающие проскользнувший в критической близости огонек, пробежавший волной по телу. Материализовавшийся в сладостном поцелуе, полном желания забыться и послать к черту весь мир. В этом хрупком мальчике-принце нравилось все. Обвивать рукой его талию, чувствуя явную худощавость, беспорядочно шествовать губами по шее оттенка бледнее снега, ощущать его дрожь под собственным телом. Поцелуй пленителен, искушающ, завязывающий целое безумие внизу живота. Сегодня Алексу не хочется уступать лидирующую позицию своей удивительной черноволосой музе. Только наслаждаться, видя его личико снизу. На пролегающую складку меж бровей, приоткрытые губы, багровые следы на идеальном сечении, на длинной, буквально лебединой шее. Хочет видеть, как красиво он кончит специально для него, подарит блаженный стон в самое ухо. Билл стискивает ненужную ткань на плечах мужчины, вынуждая избавиться от нее, сам дышит загнанно, уже изнемогая от желания. Рассыпается на миллионы атомных частиц, пока чужие губы скользят по уже оголенному торсу, задевают соски и следуют ниже. Наманикюренная ладонь скользит по крепкому телу, уже не стесненному рубашкой. Призывно хватается за линию ремня, выпуская жадных бесят в оживившемся взгляде. На что мужчина хищно улыбается и выполняет его немую просьбу. Этому совершенству невозможно отказать. А вскоре делает то же самое и с брюнетом, высвобождая наружу его уже пылающее безумие, упиравшееся в ширинку. – Если бы ты знал, как ты красив... – шепчет мужчина, попутно оставляя поцелуи на теле, странствуя ими от ключиц все ниже и ниже. До узорчатых татуировок, до звездочки справа, утопающей под самую привлекательную линию. Уже открытую. Издевается, медлит. Влажная хватка рта по всей соблазнительной длине бросает брюнета в яркую, солнечную нирвану, где мерцают все космические тела вселенной, искрится вожделенная, сладкая дрожь, заставляющая длинные, изящные ноги разъехаться в стороны. Внезапно стрельнувшая в спину струя холодной воды вытянула из внезапно материализовавшихся в голове воспоминаний. Гневно поморщившись, прикинул, что возможно, исчерпал все запасы теплой воды, засидевшись в этой дурацкой кабинке. И опускаясь буквально на самое моральное дно вместе с этими душащими, все еще мучающими воспоминаниями, хлынувшими в подсознание как и эта же самая вода. Билл не понимал, какого хрена Алекс снова атакует его мысли. Я выбросил твою ебанную цепочку в виде дебильного сердечка, слышишь? Я стер тебя из своей жизни, как и ты стер меня. СЛЫШИШЬ? Как иронично. Сердечко в этом подарке нихера не символизировало то, что должно было. Чертов идеалист, Билл Каулитц. И с этим идеализмом всегда огребаешь самое худшее, оставаясь у разбитого корыта. Выключив воду и переодевшись, смыв остатки макияжа с лица, услышал хлопок входной двери. Неужели и она сбежала? Этот стук неприятно отдал болью в голове и растекся по мышцам каким-то душным разочарованием. В его жизни снова появилась девушка, всколыхнувшая ворох забытых ощущений, закованных в стальной сундук, кинутый на самое дно моря. Билл поддался нетипичной себе эмпатии и какому-то необъяснимому желанию все время держать ее в поле своего внимания. Наблюдать за ее открытостью, смешливостью, иногда и за ее грустными порывами. По вине своего братца. Мучился от какого-то бессилия, решив однозначно положить ему конец. За эти недели Эрма влилась в их коллектив, как будто была в нем всегда. Подарила совершенно новую гармонию, новые ощущения что в музыкальной жизни, что в душевном мире. Билл мог бы, наверное, часами наблюдать за тем, как она дергает эти кажущиеся сложными струны, перебирает все эти аккорды, табы, риффы, иногда одалживает бас у Листинга и показывает свои коронные фишечки игры. Как часто удаляется в уголок, наматывая синие тейпы на ноющие локти как у Тома. Видимо, у гитаристов это что-то вроде профессиональных тонкостей. Как заговорщически хихикает, поправляет блондинистый водопад на плечах, воровато запускает руку в пакет со Скиттлсом и появляется в кухонном отсеке в своих забавных футболках. Настораживал только Том среди всей этой гармонии. Как и порой двусмысленные взгляды в сторону его подруги. Билл прекрасно знал, что это за взгляды. Предполагал, что братец не останется равнодушным к тоненькой, как фарфоровая куколка, блондинке, умеющей ответить резко и с привычной братцу хамоватостью и бойкостью. Он это заслуживал. А Билл совершенно не хотел думать на свою больную голову еще и о том, что у них уже могло что-то быть. Его брат – та еще дьявольская сила, подчиняющая себе девушек. Сжав кулаки от подобных мыслей, выдохнул и зло зыркнул в свое отражение, будто уверовав в эти домыслы. Ревность? Эрма, сама того не подозревая, стала для него тем лучиком, к которому хотелось тянуться в поисках вожделенной теплоты. Пристанища. Уютного и согревающего. Немного безбашенная и ставшая уже родной, но нуждающаяся в банальной защите. И это осознание побуждало как-то действовать. Нет, братик, в этот раз у тебя ничего не выйдет. Вернувшись в комнату спустя, как показалось, целую вечность, приятно удивился и спокойно выдохнул, обнаружив блондинку, сидящую на прежнем месте и забавно болтающую ногами. – С тобой все нормально? – поинтересовалась она с неутихшим беспокойством, подскочив на месте. – Вполне себе, – взгляд упал на стол у зеркала, на котором была тарелка с салатом и чашка черного кофе, – А это... – Это твой поздний ужин или уж слишком ранний завтрак, – отзывается она, упираясь ладонями в колени, – лучше выпей его сразу. Тебе кофеин нужен. – Боже, ты с ума сошла! – по-доброму удивляется Билл действиям подруги. Вот, что стукнуло дверью. Наверное, персонал отеля долго матерился посреди ночи, выполняя заданный заказ. – А в салате...? – Только зелень и креветки. Я же помню, что ты у нас вегетарианец, – подмечает девушка, пересаживаясь по-турецки. Каулитц мягко улыбается, забирая то, что недавно принесли в номер и садится за низкий столик. Такая уютная, тихая, домашняя атмосфера. Никакой суеты и бесконечных обязательств, связывающих по рукам и ногам, и это осознание приятно томило его сердце. И она рядом. Как она могла подумать, что я хотел ее прогнать, когда больше всего хочу видеть именно ее? Безусловно, парни тоже являлись дорогими и близкими для младшего Каулитца, но они и тишина – несовместимые понятия. Георг бы ввалился в номер на пару с Густавом, громогласно верещая какие-нибудь плоские шутки, и Том бы всецело составлял им компанию. А так хотелось помолчать. Побыть наедине с ночью, легким, уже не катастрофичным головокружением и с блондинкой, которая, казалось бы, пришла не так давно, а по ощущениям – была рядом всю жизнь. Знала самые потаенные секреты и понимала с полуслова, бережно относясь к тому самому мирку, в который и пустил ее Билл. – А почему ты себе ничего не взяла? – парень непонимающе хмурится, глядя на нее. Действительно, была одна тарелка и одна кружка. И все. Эрма стащила с дивана декоративные подушки, кинув их себе на пол и взяла одну, самую большую, обнимая как игрушку. Забавная. – Потому что первым делом надо накормить и вылечить тебя, а я обойдусь. Ну правда, я как-то не особо люблю есть по ночам. – Ага, а в турбасе тогда шарится в холодильнике за тебя кто? Привидение или может, пивная феечка? – тут же подловил Билл, отправляя в рот кажущийся невероятно вкусным салат. – Ты всего один раз вышел именно тогда, и теперь всю жизнь будешь припоминать? – ее смущение с шутливым возмущением смешит и побуждает заваливать ее еще несколькими шутками или припоминать еще парочку тупых случаев, – и какая еще, блин, пивная феечка? В холодильнике не было пива! Билл усмехнулся с набитым ртом, сам не понимая, что вызвал на себя небывалую девичью сердитость. Он даже слышал как за плечами она сопела и чувствовал, что точно улыбалась. Улыбалась. И тут же возгордился собой, что мог вызвать такую эмоцию на ее миловидном личике. Действительно, ей приходилось несладко на лаврах членства в группе – фанаты сперва трубили во всех медиа, что ей не место среди парней, бывало, что Йост был недоволен ее игрой и прочими моментами, нескончаемые ссоры с Томом, которые приходилось упорно сглаживать и не давать менеджменту повода для лишних разговоров. Сам это пережил. Знает, каково стоять одному против сильного ветра и держаться, не ломаясь. – Пивная феечка – это...ты, – произносит парень со всей серьёзностью, подперев кулаком щеку и внимательно смотря на нее, – а что, неправда? И она уже откровенно смеется. – Ну и где же мои крылья? Выходит, что не феечка, – прыскает в кулак Эрма, умиляясь с нового прозвища. Насмешливого, но такого теплого. Отдающее под ребрами жаром совершенно новых ощущений. – Кстати, откуда ты узнала, что я обожаю креветки? – Пивная феечка нашептала! – ее тон приподнятый и воздушный. Как у маленькой девочки, которая обрадовалась какому-то очень долгожданному подарку. – А она не нашептала тебе, что со мной завтра сделает Йост, если высуну нос из номера? – Ничего он тебе не сделает. И вообще, давай ешь. Тебе нужно восстановиться и набраться сил, нам завтра... а, уже сегодня надо переезжать в новый город, – наставительно произнесла Эрма и сильнее обняла подушку. Хочется спать, но в ближайшее время это невозможно. Она просто не позволит себе уснуть и оставить друга. Билл кивнул, тыкая вилкой в салате и грея руку о кружку с кофе. На его лице играла умиротворенная улыбка при виде девчонки, находящейся неподалёку. Интересно, она всегда такая? В глубине души он был рад такому глупому стечению обстоятельств, подарившему возможность разглядеть свою подругу с другой стороны. Обычно что-то мешает – или групповая бестолковая болтовня, или репетиции, интервью, мандраж перед выступлениями, а потом гудящие мышцы и связки. В этом хаосе особо нет возможности поболтать о чем-то своем, отвлеченном, жизненном. Наедине. Почему-то Биллу вспомнилось, как в самый первый раз она чуть опасливо предложила ему закурить, тонко нащупала чувствительные места, но ни в коем случае не давила. Наоборот, принесла пластыри, которые хорошо закрыли доступ в ноющее, противное прошлое. Почти. Как сняла с себя тяжелую гитару и прислонила к стене, о чем-то смеялась, и дальше опять настигала ежедневная рутина, обязанности. Было ощущение, что она постоянно что-то не договаривала, и парень все время тянулся к ней чтобы разгадать все, что интересует. – Хей, иди сюда. Я вроде как не кусаюсь, – отодвинув в сторону все ненужное, перевалился обратно на кровать и мотнул рукой в пригласительном жесте. Самому некомфортно, что она притаилась на полу как дворовая кошка. – Не кусаешься? – смешливо. Эрма плюхнулась рядом на край кровати, все так же поджимая ноги. Садясь прямо напротив брюнета. Свое переживание она маскировала дежурной улыбочкой, появляющейся от каких-либо фразочек и шуточек младшего Каулитца. В отличие от его брата они хотя бы, не ниже пояса каждая. – Спасибо тебе за всю заботу... – улыбнулся Билл, все так же внимательно смотря на девушку, – ты моя спасительница, Эрми. Ресницы хлопают друг о друга в теплом смущении, взгляд отводится в сторону. Гитаристка все так же сидит на краю кровати и чувствует на себе внимательные кареглазые омуты друга. Ее сердце буквально тает от этих слов. – Ну, я все таки женщина, – шутливо подметила, – И я люблю о ком-то заботиться. Хотя мы можем позвонить нашему врачу и... – В четыре часа ночи? – А почему нет? – Эрми, перестань суетиться, – хмуро, но с улыбкой осадил ее Каулитц, – я в конце концов не немощный и уже, как видишь, в порядке. Пальцы скользнули по плечам, побудив сократить расстояние. Девушка устало выдохнула, приблизилась и спрятала лицо на груди Каулитца, обнимая его крепко-крепко. Буквально боясь, что он может раствориться и исчезнуть. – Я очень испугалась за тебя... Мы все испугались, – тихо бурчит, – Маркус сказал, что у тебя предельно низкое давление и тебе нужно потреблять больше кофеина и дышать свежим воздухом. Видимо, в зале было очень душно, еще этот костюм, и... Билл, в свою очередь, обнял подругу в ответ, все так же улыбаясь одними уголками губ. Выдохнул следом, легко проведя ладонью по блондинистой мягкости. Шелковистая, немного сбитая. Хочется трогать и трогать. – Простите, что подвел вас. Йост наверняка бесился, да? – тихо, устало. С сожалением. – Би, ты серьёзно? Ты извиняешься за то, что твой организм попросил помощи? Ты живой человек, а не робот! – произносит гитаристка немного громче чем хотела слегка надрывным голосом. – Гуманоид, – усмехается, словно все сказанное ею – так несерьезно и поверхностно. – Не смешно. Тебе нужно отдохнуть и набраться сил. В противном случае я пойду к Йосту и попрошу его что-то решить по поводу следующего выступления и мита! Ты не должен рисковать своим здоровьем. Довольная, даже умиленная улыбка тронула уголки губ брюнета. На мгновение его сердце даже замерло, ощутив долю гордости за подругу и приятное тепло, что ей не все равно на него и на его состояние. – Ты когда успела стать такой волевой, златовласка? – немного отстранившись, Билл взглянул в глаза подруги и легонько щелкнул ее по носу. Растерянный выдох замер поперек горла от столь неожиданного жеста. Златовласка. В этом слове собраны вся теплота и едва уловимая насмешливость. Добрая, дружеская, словно убеждающая, что она зря переживает. А так оно и было. Билл не хотел, чтобы Эрми переживала за него и предавалась ненужной суете. – Если у тебя проснулось чувство юмора, то это хороший знак, черныш, – выделила Эрма последнее слово с явным логическим ударением. Вместо ответа он улыбнулся еще шире и потрепал девчонку по макушке. До чего забавная, но в то же время такая серьезная и решительная. В ее синих глазах все еще борются за первенство беспокойство и смирение, в котором хотел убедить ее Билл. – Я действительно в порядке. Я уже не чувствую этих чертовых мушек перед глазами и сбоя координации. И парни пусть тоже не волнуются, – ладонь проскользила по спине, а в голос вернулась вопросительная серьезность, – Кстати, Том уже не достает тебя? И улыбка с ее лица моментально исчезла, омрачаясь в чернильном месиве. – Скажем так, я просто стараюсь держаться подальше от него, – промямлила как можно убедительнее, мысленно заехав себе по морде наотмашь. А держишься непозволительно близко к его крепкой ауре, прижимаясь к сильному, сводящему с ума телу. Скажешь ты ему это? Осмелишься? – Тогда хорошо. Вообще, он хочет только казаться сволочью, а на самом деле хороший парень. Я-то знаю, – качнул головой Билл, а затем опомнился, что поднял не очень приятную для собеседницы тему. Не скажешь. – Не надо, Би. Я сама разберусь со всем. И уже смирилась, что твой братец относится ко мне как ко второсортной нищенке, не владеющей ни одним инструментом. – Но ты же доказала, что это не так, – спокойно завершил младший, протянув ладонь к свисшей на лицо блондинистой пряди. Аккуратно убрав ее за ухо, – просто не хочу, чтобы что-то сломало тебя. И уж тем более сбивало настрой на работу. На секунду им обоим показалось, что в груди что-то странно пошевельнулось. И заполнило некогда растерзанные души неким нежным трепетом, доходящим до кончиков пальцев едва заметным покалыванием. – Я в порядке, Билл. Все хорошо. И меня ничего не сломает. Спасибо, что ты рядом, – на последних словах на щеках вспыхнул все тот же легкий румянец, отозвавшийся внутри теплотой и умиротворением. – В последний раз я валялся так, пожалуй, только после операции, – Билл откинулся на подушки, раскидывая руки «звездочкой», – Только отбоя от парней не было, Том выносил мозг врачам, медсестрам, когда мне уже станет лучше, носил мне эти дурацкие эвкалиптовые конфетки... Хочешь прилечь к нему? Хочешь? В голове мерзко загудел голос совести, на что пришлось даже поморщиться. И согнуть спину, опираясь на мягкий предмет в руках. – На связки? – девушка приблизилась, все так же прижимая к себе подушку. Спать теперь совершенно не хотелось, хотя тело кричало об усталости, стрессе и утомлении, как и гудящие мышцы. Оба перенервничали и в момент, когда не за горами рассвет, предались совершенно различным разговорам и беседам о разном. Эрма внимательно слушала рассказы Билла об ощущениях после операции, одиночестве, разбитости, давлении продюсеров, а затем он пустился в различные истории во время прошлых туров, вновь являя ей свою меланхоличную сторону. Даже про то, как кто-то из фанаток один раз бросил им на сцену не совсем приличные вещицы, что становилось объектом всеобщих усмешек. Он расслабился. Это видела девушка в кареглазых бликах, витающих где-то на задворках воспоминаний, уже таких далеких и успевших стать чем-то сладостным, недосягаемым. Слушала и попутно поддакивала набором простых фраз, выражая заинтересованность, которая растянулась на остаток этой ночи. Точнее, уже очень раннего утра. Утра, в котором девушка впервые в жизни почувствовала свою важность. Перед ней разворачивалась целая вселенная, таящая в себе множество сокровенностей и того, что по-настоящему скрывалось от общества. Закрытая вселенная, где странствует душа самого Билла Каулитца – любимчика и идола миллионов людей во всем мире. Лампа отключается за ненадобностью, и линия рассвета постепенно ложится на стены кривоватыми полосами. Эрма все так же стеснительно жмется где-то рядом, используя подушку как антистресс. И этот голос. Тот, что вел за собой путеводной звездой, и если бы девчонке сказали, что именно с ним она проведет пресловутые «ночные посиделки», то точно бы не поверила. И все равно чувствовала себя особенной. Возможно, она четвертый человек после Тома, Георга и Густава, или вообще первая девушка, кому дозволено стать частью его маленькой собственной вселенной. Они даже вместе похихикали с того, как близнецы умудрились влюбиться в одну и ту же девчонку, и как Том отомстил математичке, намазав ее стул клеем. О да, он может, пакостник хренов. Эрма в свою очередь делилась чем-то своим, что считала нужным. Но кареглазый взгляд напротив просто вынуждал сломать все свои внутренние блоки и побыть просто... Собой? Без надоедливых журналистов, продюсеров, ассистентов и прочих персонажей, от присутствия которых кружится башка. И от бесконечных переездов тоже, однако уже все научились принимать это как данность, ценя каждый момент, когда можно провести время в гармонии с самим собой. Девушка весело нахмурилась на слова Билла, что какого хрена она не отбила у своего прошлого коллектива права на инструментал и вообще не послала их всех к чертям, стоило коснуться музыкальной части. – На твоем месте я бы разнес весь лейбл, но своего бы добился, – Билл посмеивается, кладя руки себе на живот, – кстати, будучи помладше, это я пил кровь продюсерам, а не наоборот. – Ты? – брови взмыли вверх, – я думала, что основной кровопийца это Том, а ты, ну... – замялась. – Слишком хороший и прилежный мальчик, да? – уже откровенно ржет Каулитц, внимательно следя за ее реакцией. – Можно сказать, что да. Вы с ним совершенно разные. Но я тоже люблю побунтовать, если что идет не по мне! – Я это заметил. Вообще, – веки протяжно моргнули, – уважаю людей, имеющих свое мнение и выбор, и пусть оно будет нахрен отличаться от всех остальных. Главное быть собой и жить секундой! – А вот и философия от Билла Каулитца подоспела, – вздергивает носик девчонка. Его смех, хоть и усталый, был искренним. Не таким, как на интервью в перерывах между вопросами. Задорным, чистым. Живым. *** На жалких полтора часа до звона будильника, черт возьми, находящегося на столе, сон все же сморил. Поверхностный, такой, после которого хочется буквально умереть на полу, рассыпаясь от мертвецкой усталости. Эрма испуганно подпрыгнула к столу и вырубила бесящую трель, затем вернувшись к кровати, на которой чуть жмурясь, тихо сопел брюнет. Уже, вероятно слышавший ненавистный звон и готовый вот-вот открыть глаза. Совершенно другие безо всей черной штукатурки. Девушка присела и ощутила неприятную дрожь кома в горле. Поняла, что все же прилегла и уснула прямо на его груди, едва не развалившись звездочкой и уже испытала тридцать оттенков стыда и угрызений больной совести. Спит, вроде. Разбито выдохнув, вновь обернулась и посмотрела на парня, наступая на назойливое желание разбудить его. Потому что время. Потому что надо... Оттягивала момент, превратив его в личное удовольствие в виде созерцания удивительно тонких, даже женственных черт. Умиротворённых, не тронутых ни единой эмоцией. Просыпающееся солнце задребезжало за окном ясной линией и заиграло в смолистых волосах, сбившихся от подушки. Свободных от лака и прочей химии, чтобы быть идеальным. – Когда кто-то публично осветил в прессе, что я был подстилкой того рэпера, это стало последней каплей. Каждая шестидесятилетняя старуха буквально говорила, что я позорный, крашеный гомик, порочащий честь страны и выгляжу как баба. Кто-то даже обратился в вышестоящие органы с требованием запретить наши выступления и нашу музыку за какую-то там пропаганду. Хорошо, Йосту удалось все замять... – Прическа?.. – девичья рука осторожно тянется к их мягкости. Тон боязливый, вопросительный. Сожалеющий. Внутри ударился морозный ком от таких болезненных подробностей. – Откуда знаешь? – хмуро, даже с некой обеспокоенностью. – Георг как-то упомянул. Не переживай, никому ничего не расскажу... В начале седьмого парни, все как один, притащились в номер, громко барабаня в дверь. Сразу накинулись на Билла, спрашивая того о самочувствии и выражая волнение, в то время как Эрма стыдливо откланялась, чтобы привести себя в порядок. Глянув на себя в зеркало, обнаружила там двойницу с синющими следами под глазами, которые надо будет усердно скрывать консилером и плотным тоном, чтобы быть похожей на человека. Грустно усмехнулась себе под нос, что ее «звездное» время закончилось, и пора бы отойти на свой законный второй план. Из-за приоткрытой двери в ванную, из комнаты слышались голоса парней и усмешка Тома. Том Разбитая улыбка отзеркалилась на огромной поверхности напротив. Неестественно-истеричная, заряженная всеми подвидами угрызений совести и рефлексии. Он мог быть душкой для своих друзей и брата, мог смеяться и шутить, дарить улыбчивое настроение и мягкий тон. Но никогда не с ней. И скорее всего, как решила она, ей не суждено понять этого человека, который мог быть и сущим дьяволом с другой стороны и только персонально для нее – холодным, грубым, черствым, требовательным. Сводящим с ума ее улетевшую напрочь девичью голову. Йост внес еще большего хаоса в начинающийся день, притащив несколько специалистов, которые обязались внимательно следить за состоянием солиста. Те сразу окружили его, как декоративную зверушку, измерили давление и пульс, убедившись, что все в порядке. Эта возня лишала Эрму возможности хотя бы приблизиться к Биллу снова, чего он и сам хотел. Она чувствовала себя брошенной, когда вокруг принца в лице Билла буквально завертелось куча слуг и подданных – Сегодня записываем интервью для датских изданий, полагаюсь на вас, чтобы все прошло как запланировано, – деловито и сухо сообщил Йост. Густав и Георг согласно кивнули головой, отсалютовав остальным и выйдя из номера. Том хмыкнул, ничуть не удивляясь словам продюсера. Тыкая что-то в телефоне, Дэйв кинул, что требуется решить какой-то срочный вопрос, и тоже поспешил на выход, но в коридоре его нагнала Эрма. – Герр Йост! – У тебя какие-то проблемы? – обернулся он, опуская взгляд до уровня лица своей подопечной. – Я прошу прощения, но, может быть, мы запишем интервью без Билла? Он все еще может быть слаб, и... – Подобные вопросы точно тебя не касаются. Твое дело – выступать вместе с коллективом, а все остальное – вне твоих компетенций, – холодно ответил продюсер. – Но... Но он ведь... – запнулась, натыкаясь на непробиваемую сталь и отсутствие какого-либо понимания. Как так можно? – Он – артист, дорогая, за которым стоит нечто большее, чем просто выступления и улыбки на камеру. И ты, наверное, должна понимать, что в нашей индустрии нормально – быть роботом. Лейбл затрачивает огромные средства на организацию всех туров, мероприятий, пиар-менеджмент, фан-митингов, заключает мировые контракты, а ты хочешь встать посреди сцены и всем заявить, что у Билла Каулитца – сопли или еще что-то в этом роде? Такое уже было в Лиссабоне пару лет назад, и это стоило нам огромных убытков и разрывов многих договоренностей. Тебе ли не понимать, как работает бизнес? – Мы... Мы вынуждены сообщить, что концерта не будет, – боязливо говорит в микрофон дредастый мальчишка, – Билл тяжело болен и сейчас он на пути в Гамбург на госпитализацию... Эрма проморгалась, не в силах что-то возразить, словно ее окатили ледяной водой и толкнули в прорубь. – А если ему станет хуже? – У нас огромная бригада стафф, и при любом раскладе твой драгоценный Билл будет спасен, не переживай, – с некой саркастичностью подметил Йост и все же ушел вперед, оставляя гитаристку в полнейшем замешательстве. По пути в тесном автобусе она отвлекалась на какие-то туповатые беседы с Густавом, грызя мерзкие отсыревшие чипсы, потому что не успела нормально позавтракать. Так же, как и выспаться. И подходя к студии, плелась за всеми последней, закрывшись очками и объемной кофтой с капюшоном. Сама не хотела становиться жертвой папарацци, от которых и так ограждали охранники. Именно так она и бежала за всеми, когда Билла выносили через черный ход и плакала, держа в руках бутылки воды и скомканные вещи. Лишь бы никакие придурки не слили видео в сеть, как тут же Георг сообщил об обратном. «Посмотрите!!!!!» «Токио-Билли снова не справляется с гастрольным графиком, ужас» «А эта девка все еще с ними? Симпатичная блонда, я бы ее оттянул, но наверное это уже точно кто-нибудь сделал из них четверых» Reply: «Троих!!! солист же вроде как педик, нет?» «Хочу, чтобы она и по мне провела своими изящными пальчиками так же, как по своей гитаре» «Что с ним сейчас, кто-нибудь знает?? Девочки, я ужасно волнуюсь за Билли, прошу ответьте!!!!» «Скорейшей поправки. Их график просто на разрыв гортани, куда смотрит Universal???» Reply: довели мальчишку, не дай бог повторится ситуация со связками «ПОЖАЛУЙСТА СКАЖИТЕ ЧТО С БИЛЛОМ ВСЕ ХОРОШО ИЛИ Я УМРУ ОТ ОЖИДАНИЯ» «Выздоравливай, моя любовь!!» Многочисленные комментарии в соцсетях сыпались бесконечными потоками. Плевать. Еще при подготовке к интервью Том заметил, что его блондинистая одержимость уж слишком вялая. Решил, как ни странно, завязать разговор не с коронного враждебного сарказма. – Куколка, ты сколько поездов с мешками картошки разгрузила-то ночью? Она оборачивается, нахмурившись. А вот и сверхостроумные шуточки подоспели. Наташа только навела лёгкий макияж, и по всей видимости, все равно выдавающий след часового сна за все прошедшие сутки. – Что? – Я говорю, что, неужели и с моим братишкой такая бессонная ночка прошла? Не ожидал от тебя, не ожидал... – жеманно хихикает, исходясь в залпе замаскированной ревности. А ей вроде бы все равно. Но хочется ответить. – Кое-кто похитил все мои силы, вымотал так, что ничего не чувствую, кроме усталости... – наигранно понижает голос. Хлопает ресницами, кокетничает, эротично трогает пальчиком одну из косиц. Парни не услышат. Попала в оболоку пленительной кареглазой гущи и задергавшихся точек пирсинга в уголке губ. Играть, так играть? А затем возвращается к своей каменной точке, отталкиваясь. Спустя пару часов Эрма ушла первой, возрадуясь тому, что это треклятое интервью наконец-то кончилось. Она совершенно не завидовала Биллу, который был не менее сонным и заторможенным, но отвечал на все как и положено. Любимые группы, декорации, планы на будущее, желания посетить какие-нибудь страны... Все уже настолько приелось, что самим участникам это не нравилось. Вопросов о недавнем обмороке удалось избежать, что радовало. – Том, – выходя из помещений, услышал позади твердый голос. – Че? Близнец приблизился, дав разглядеть ясные следы сонливости на своем наскоро наштукатуренном лице, тревожил неизвестным посылом, – Можешь услышать меня кое в чем? Край взгляда зацепился за невысокую фигурку, идущую впереди в компании Георга. По всей видимости, он рассмешил ее чем-то, раз предоставилась возможность снова увидеть цветущие на ее личике эмоции и услышать ее смех. Которые он уже видел и слышал минувшей ночью и невольно пустился в приятный, светлый образ. – В чем услышать? – парень чувствует дрожь в собственном голосе. Знаешь, в чем услышать, кретин, не задавай тупых вопросов. Билл решает не церемониться и приступить сразу к сути, пустив руки в карманы кожаной куртки. – Если ты надеешься, что она станет твоей собственностью, как все предыдущие куклы, то оставь эту идею. Увижу еще одну слезу на ее лице по твоей вине – сам вырву тебе ноги и кое-что между ними, – цедит каждый звук, чтобы дошло в полном объёме. Не совсем стандартная просьба, братишка? А он таращится. Как загнанный в принудительную асфиксию, испугавшийся более крупного и опасного оппонента на импровизированном поле. Тяжело смаргивает, не веря услышанному и с трудом осознавая, что оппонент – его собственный младший брат, вновь расправивший свои жалящие черные крылья. И собственную важность тоже. Что, так захотел поиграть в героя? А в идентичных ему глазах – угольное предупреждение, уже не шуточная угроза. Раздраженно подпрыгнувший уголок губ Билла заставляет сердце тревожно замереть. Хотя ты забыл что такое сердце. Зачем оно нужно и что может чувствовать, если бы не было заковано в стальные стенки. Которые ты специально возвел для того, чтобы больше не попадать в коварные ловушки. А строить их самому, а потом собирать нерадивых жертв. Совершенно ведь не помнил, как может обстоять все иначе. Впитал правду о собственной нездоровой одержимости, жгущей изнутри. Думал так легко поставить меня на колени, братик? – А если ты надеешься подкатить к ней, чтобы забыть своего бывшего хмыря, то... – защищается, передразнивая. В голове Тома полнейший бредлам. Он понимал, что находится как никогда близко к огню, играя в свои тайные игры на нервах ненавистной гитаристки. Как и на ее теле тоже. И некоторое количество секунд братья просто стоят и смотрят друг на друга, и эта бессловесная перепалка заставляет Тома нервничать сильнее, поправлять косицы и кусать пирсинг. – Заткнись, – произнес тихо младший, а по ощущениям – рявкнул в самое ухо громкоговорителем, – и не смей трогать Эрму. Заткни-и-и-ись *** Густав предложил посмотреть какой-то сериал на своем ноутбуке, чтобы как то скоротать время за переездом в тур-автобусе, на что Эрма согласилась одним кивком головы. Парни разбрелись кто куда, только Пумба и Куппер, сытые и довольные, настойчиво терлись у ног, виляя хвостами. Но сериала хватило буквально на пару серий, и друзья решили, что сюжет не слишком захватывающий. Слишком приторная история про двух американских школьников, которые напились и перепихнулись на какой-то вечеринке, таким образом каждый изменив своему партнёру. Кухонный отсек опустел после того, как Шеффер вежливо оставил свою коллегу и пошел заряжать севший ноут. За окном все так же уныло пробегали редкие деревеньки, поля, линии электропередач... Монотонно и так убаюкивающе, как гипнотизирующий маятник перед глазами. Эрма уснула в позе скрючившейся креветки у стола-трансформера со скрещенными руками на груди, прислонившись к окну. Даже не почувствовав, как к ней на колени снова взгромоздился Пумба. И когда вдоволь наболтавшийся по телефону со своей любимой Сьюзен Георг вылез в кухню за баночкой колы, просто не мог пройти мимо и не выдавить улыбочку. Следом вышел и Билл, потирая глаза и заглядывая в шкафчик за порцией желанного сухого кофе в пакетиках, как остановился от слов друга. – Вырубилась, наверное, – тихо, улыбчиво подмечает Георг, наблюдая за девушкой, дрыхнущей сидя буквально в три погибели с закрытым волосами лицом, – эти три дня она практически не спала, сама сказала. Переживала за тебя и носилась к Йосту, чтобы тот отстал от тебя. Билл остановился рядом и ощутил медовое тепло, разлившееся изнутри. На секунду он даже замер, вытягивая лицо в заинтересованном выражении. Задержал взгляд на скрючившейся девчонке, моментально воспроизводя в памяти яркие отрывки. Я за тебя испугалась очень Ты не ел ничего с самого утра, возражений не принимаю! А затем громко хохотавшая девчонка, буквально хлопающая в ладоши от какой-то очередной рассказанной Биллом забавной истории из прошлого. Легкость, смешливость и спокойствие, ставшие для него недоступной роскошью в ежедневной рутине среди тысяч людей. Он был таким открытым только для Тома, группы, и только для пары людей из самого ближнего окружения. Билл даже мысленно дал себе несколько оплеух за то что не поблагодарил ее во всей этой завертевшейся с новой силой суматохе, но пообещал себе обязательно это сделать, как только ничто не будет отвлекать. И они останутся. Наедине. Снова. – Да уж, если бы не она, наверное, валялся бы сейчас в клинике, а все мировые издания уже бы промыли нам кости. Каулитц аккуратно забирает так же мирно дрыхнущего Пумбу с женских колен и просит Георга отнести его в комнату. Ему было даже не обидно, что его пес стал часто крутиться возле девушки. Собаки чувствуют издалека хороших людей. – Да уж, герр «Я готов умереть на сцене», она вытащила тебя с того света, – шепотом ржет Георг и прижимает к себе едва сопящего Пумбу. – Придурок, – отшучивается младший Каулитц и склоняется над Эрмой, – я отнесу ее в отсек. – Может, лучше я? А то ты у нас вроде как не до конца поправился, да и я сильнее вроде как. Рука протискивается под согнутые колени, нос утыкается в мужскую грудь. Блондинка спала беспробудно, но все же говорить хотелось только шепотом. И Каулитцу не совсем понравилась инициатива Георга, что секундно отобразилось на лице в виде пролегшей меж бровями складки. – Я отнесу, – твердо произносит и держит сонное тело, которое совсем не тяжелое для него. Уже во второй раз. И понеся ее в сторону нужного отсека, чувствует недосказанность в виде немого вопроса Листинга, направленного в спину. – Билл? Остановился на выходе из кухонной секции, чуть развернув голову. Отчего изнутри все похолодело, и больше всего на свете брюнет не желал выдавать эту эмоцию и эти противоречивые ощущения. А может, зарождение новых чувств, пока только теплящих внутренние глубины. Даже Георгу. А он бы, возможно, понял. Но Билл к этому не готов сейчас. – Что? – бесцветно и с легкой долей раздражения. – А ты ничего не хочешь сказать? Подловил, дернув хлипкую душевную струну. Неужели так сильно заметно уже извне? Билл так сильно палится, что заслуживает в спину подобные вопросы, в ответы на которые пока не верил сам? Поджав губы, отвернулся и последовал в нужную сторону, игнорируя вопрос друга. Щекотливый и задевающий. Побуждающий дурацкий жар цвести на лице, как у провинившегося школьника. Билл аккуратно подхватывает сонную девчонку и несет в ее отсек. Уже во второй раз. И может, раньше он не очень это заметил, но она невероятно легкая. И возможно, уже успела похудеть за все это безумное время со сменой часовых ритмов и вечно нормально недоедая. И все равно она красива. Невесомо опускает ее на кровать, со всех сил стараясь не потревожить ее хрупкий сон. Смотрит в умиротворенное, расслабленное личико блондинки и хочет упаковать в своей памяти каждую черточку, каждую ресничку и маленькую веснушку, похожую на поцелуи солнца. А она закрывала их тональником, делая незаметными. Билл ловит себя на мысли, что ему чертовски стыдно и даже совестно. Вместо того, чтобы закрыть дверь с той стороны, лег рядом на локоть и подпёр ладонью лицо. Всматриваясь. Эрма крепко спала судя по тихому сопению. Немного забавному, как у какого-нибудь милого зверька. Билл даже улыбнулся своим мыслям и невесомо провел ладонью по ее лицу. Все еще думая об опасности, которая может разом настичь, стоило бы ей открыть глаза и обомлеть от присутствия парня на своей кровати. Действительно, это вызвало бы вопросы. Дебил. Но заткнув все вопящие совестные протесты, провел чуть ниже. Будто запоминая все-все, невольно веря в то, что девчушка сейчас просто растворится, исчезнет, и вместо нее останется пустое пространство. Склоняется ближе, завороженно глядя на губы, по которым легко провел большой палец. Совсем невесомо. И здравый рассудок рассыпается в пыль, уступив место хлынувшему в мозг безумию. Сомкнувшемуся на мягких, чуть суховатых губах. Поддался мучащему уже некоторое время желанию, мягко коснувшись чужих губ своими. Билл быстро отпрянул от лица девушки, поджимая собственные губы. Уже пустившись в котел с муками совести, словно сотворил что-то поистине ужасное. Сотворил же? Интересно, а чувствует ли она к нему то же нечто неведомое и необъяснимое, что и он к ней? Или как всегда первенство забрал Том? Вроде крепко спит, и это успокаивает. А младший Каулитц смотрит, запоминает. Словно лицезреет дорогой артефакт под музейным стеклом. Только смотрит и не имеет права прикоснуться, присвоить себе. Мерзкие мысли рушили тщательно возведенное спокойствие как карточный домик. Так не хотелось видеть ее в объятиях кого-то чужого. Теперь уже точно. И парень отчетливо ощущает, как от этих мыслей бъется яростный жар под ребрами. Но мягко прикрывает глаза, впитывая сладость женских губ на своих, не решаясь идти дальше, но получив истинный кайф от момента. Словно мальчишка, вопреки родительским запретам, попробовавший свою первую сигарету. Гордящийся собой. Не торопится вскочить с девичьей постели и с позором уйти, игнорируя исступленно бьющееся в груди сердце как от пробежки марафона. Он боялся не за себя, а за нее. Желая оберечь ее, как самое дорогое и самое ценное творение из тончайшего фарфора. Он готов, если она сейчас распахнет глаза. Испугается и прогонит. Мужская ладонь мягко берет ее за руку. Совсем невесомо, поглаживая большим пальцем по бледной коже. На лице читается небывалая радость. А чему ты рад, Каулитц? Ему следовало бы уйти и закрыть дверь с той стороны, чтобы не терзать себя глупыми мыслями и разорвать нужное малое расстояние, в котором сосредоточена вся сладость их единения. Когда никто не отвлекает, не дергает, не наблюдает. Только они. Окончательно потерял страх и порвал все оковы самоконтроля, нежно поднеся к губам девичью ладонь. Протяжно и неторопливо, не желая отпускать. Хотя так нужно. Непозволительно близко, что невольно туманиться рассудок в этом сладком облаке. Билл все понимает. Нехотя, аккуратно кладет руку Эрмы обратно на кровать и поднимается тихо-тихо, чтобы не скрипнуть и не потревожить. Оставляя ее наедине с самыми прекрасными снами. Уходит, обернувшись напоследок, чтобы запечатать взором желанный силуэт в отголосках поехавшего рассудка. Что я сделал? Что я хочу чувствовать и... Чувствую ли? Что будет дальше и насколько безумна эта инициатива? Я идиот, наступивший на горло своим принципам и представлениям. Объект притяжения никогда не имел для меня пола. К ней тянет какая-то непреодолимая сила, как чертов магнит. Ты бредишь, Билл. Довольно с тебя этих ловушек, в исходе которых подбираешь части расколотого сердца... Уходит, а по ощущениям словно врезается в злосчастные повороты-тупики лабиринта. Заблудился и совершенно потерялся, напоследок окинув взглядом мирно спящий силуэт в смешной лиловой пижамке, в то время как нити желания вопят вернуться обратно. И вновь обнять ее, вдохнуть цветочную легкость волос. Ее аккуратный носик, подрагивающие, длинные ресницы, веки, скрывающие под собой чарующую синеву. Хаотично раскидавшиеся пряди, напоминающие чистое золото. Ничего больше не хочу. Только смотреть на нее. *** Вынырнув впоследствии из легкой полудремы, Эрма присела на краю кровати и огляделась, совершенно не помня, как оказалась тут. Точно помнила, что сидела на кухне, а дальше - темнота. Бывают такие сны, сюжета которых сразу не помнишь, но от их послевкусия в теле разливается тепло, легкость и небывалое вдохновение. Вот и Эрма не помнила, но этот сон был непременно красив и очарователен. Что-то пленительное и теплое касалось кожи, как плед зимним вечером. Оглянув свою комнатку еще раз, девушка встряхнула головой и обнаружила, что ее маленький четвероногий друг снова приютился на коврике под дверью. – Ты совсем сбежал от своего хозяина, да? – легко усмехается она и чешет по мягкому пузику, а бульдог и доволен, – Пумби, он будет по тебе скуча... Ее своеобразный монолог прерывается, когда взгляд цепляется за что-то незнакомое на тумбочке. Пумба поднимается на лапки и сопит, следуя за ней, бодаясь о ноги. Коробка печеньев, которые она обожает еще с детства, лежала прямо перед ней и улыбалась яркой упаковкой и какими-то чудиками на желтом фоне. Я знаю, ты это любишь ;) Гласила надпись аккуратными печатными буквами на белом стикере рядом. Что за чертовщина и кто это сделал? Том точно на такое не способен – промелькнуло в девичьей голове. Никак не вяжется самодовольная сволочь с этой милой коробкой печеньев. Эрма сорвала стикер и ослабленно улыбнулась, испытывая легкую неловкость. Помнится, что грызла эти печенья в перерыве на репетициях на пару с Георгом, а потом играла в бутылочку, которая должна коснуться дном пола. Подозревала, кто за этим стоит. И точно не Том.