Пятый элемент

По пьяни, в сети, в фильмах, Здесь и сейчас.... Для меня, Для сердца, Для жизни, Я чувствую пустоту внутри себя. – Где тебя черти носят... – палец устало, но в то же время с резкостью жмет на отбой, а густая ночная тишина вокруг обрушилась на черноволосую голову как плотное одеяло. Автоответчик механическим голосом послал младшего Каулитца уже минимум раз пять при тщетных попытках дозвониться до брата. За окном темнота, на часах два тридцать. На кровати кое-как удосужившийся переодеться в спальное Билл, вяло моргающий в потолок, который все равно не ответит, где носят черти его близнеца. Мысли крутились в бешеном ритме, не давая уставшему мозгу отключиться окончательно. Брюнет откидывается в сторону мягких подушек, утопая в них с недовольным вздохом. Его сознание силилось сейчас как назло постичь все тайны человечества, как назло бодрствуя в противовес его физическому телу. Стоило только прикрыть глаза, гипнотической дымкой под веками выстраивался образ полусонной девчонки, которую он любезно донес до номера. И эти ее глаза в темноте, вопящие «Не уходи», словно под кроватью жили целые стаи монстров. Билл невесомо улыбнулся самому себе, воспроизводя в памяти ощущения холодка кожи ладоней Эрмы. Тех, что так резво управляются с гитарными боями и аккордами. Тех, что так отчаянно уцепились за ворот кожанки. Все же она казалась Каулитцу чудаковатой, но очень смелой и открытой к миру. Ему крайне льстило ее доверие, которое он теперь про себя обязался хранить и оберегать. Но почему? Потому что впервые за все годы появился друг, который не заглядывает на твой статус или что-то еще? Потому что впервые за долгое время твоей звездящейся задницы появилась та, с кем ты можешь быть просто собой? Билл устало потер лицо, не в силах выгнать эту ассоциативную картинку. Конечно, Эрма очень остра на язык и даже любительница провоцировать, как все девчонки, но натянутые нервы, как и швы их отношений с Томом порождали еще миллион вопросов, непонимание и беспокойство. Если дело дошло до рукоприкладства, то нужно с этим что-то делать. Билл ужасно злился на брата и на то, что он сейчас не рядом. И не беря во внимание мотив очередной его стычки с гитаристкой, не сдерживался бы. Может, врезал бы сам, толкуя, что поднимать руку на женщин – низко. Как же эти двое достали. Тур сумасшедше набирал обороты по рейтингам, охватам, посещаемости публики, и точно так же росла космическая усталость во всем теле, и чего хотелось меньше всего – выяснять чужие отношения. Безусловно, Том никогда не терпел конкурентов возле себя, злился, если что шло не по его нраву, Билл это знал с пеленок. Но чтобы это дошло до наивысшей точки невозврата, кипения нервов и физического насилия, было открытием даже для самого Билла. Было перебором. Взяв с тумбочки телефон, набрал еще раз, мысленно матерясь на гудки и приторный голос автоответчика. До приват-зоны слабо долетала музыкальная вибрация, разрывающая стены за пределами комнаты. И точно такой же вибрацией содрогался телефон, оставленный на столике у двух опустошенных бокалов и переполненной до отказа пепельницы. – О да, давай... – похоть надрывает голос до низкого шепота, срывается в пустоту. Рука легла на взлохмаченный затылок, подталкивая к наиболее жаркому месту. Чужие мягкие губы прокатываются по всей длине, превращая собственный, уродливый серый мир парня в яркое, неоновое буйство красок и оттенков. Ещё одно движение колечком пальцев, и грудь волнообразно вздымается вверх, подлтетая так же, как и скачок гормонов удовольствия в крови. – Детка... Его бесконечно несет. Алкоголем, табаком, возбуждением, прилившим волнообразным залпом вниз живота и заполонившим теплый рот. Истинная, сладкая блажь, отравляющая каждую вену похотливой горечью. Том неспешно застегивает ширинку свободных джинсов, а одноразовая пассия утирает пухлые губы. Выражает одобрение ухмылочкой и нагло стаскивает с приоткрытой пачки сигарету. Здесь и без того душно, но курить хочется безумно. Курение убивает, не так ли? Том тянется за пепельницей, параллельно заглядывая в мигающее «6 пропущенных от : Bill», приобнимает девчонку за плечи, впуская в свое пьяное сознание ту, кем и так заняты мысли. До тесноты в черепной коробке. Эрми. Крошка Эрми, раззадоривающая толпу своим, черт возьми, профессионализмом и привлекательностью. Том скрипя зубами, с горечью признавал, что её бой и соло звучат куда более отменно чем на репетициях. На каждом шоу она хоронит себя заживо ради отдачи, затем воскресает со стремительной интенсивностью, как птица феникс. Красивая, неуловимая птица, жалящая своими пламенными крыльями. Пластичность, нахальство, безупречная игра, истинная красота, даже слегка нарушенная светом софитов и потекшей тушью, влажные руки и заводящие движения едва ли не лишали парня всего остального обзора. Когда основной фигурой в поле его зрения была только она и иногда подбегавший по сценической лестнице близнец, согласно расстановке «коммуницирующий» с ним. Том метался, терроризируя свой инструмент, нагоняя тяжёлые дыхательные круги в невероятной, удушающей жаре на сцене. И просто смотрел. Как хрупкие ручонки встряхивали от корней влажные светлые локоны, а синие глаза улыбались многотысячной, бесконечной толпе, мерцающей фонариками как громадное звёздное небо. Как гитара Эрмы просто повисла на длинном ремне с маленьких плеч, устало пошатываясь, как и сама девчонка. Такая красивая. Такая желанная. Недоступная и холодная только для него, но такая открытая и улыбчивая его близнецу и друзьям, устало вышедшим на поклон довольным зрителям. В этот момент Том понял, что внутри него что-то безвозвратно перевернулось на сто восемьдесят градусов. *** Фотосессия на болевше-трезвевшую голову – не лучшая идея, по мнению Тома. Билл с утра ворчал что-то насчёт издевательского поведения, торопил брата, чтобы не опоздать, но затуманенный мозг ничего не желал воспринимать, а близнец быстро понял, что высказывать все свои претензии и выводить на серьёзный разговор – бессмысленно. По крайней мере сейчас. — О Господи, Том, что за вид? – в недоумении нахмурилась Натали с кистями наготове, оглядывая в зеркале парня. – Он просто клеил цыпочек всю ночь, – гыкнул Георг с дивана позади. – Или в очередной раз проявил свой похуизм и безответственность, – явно укоряющее порицание младшего. Том послушно закрыл глаза, как велела визажистка чтобы закрасить все следы и синие несовершенства от предыдущей ночи. И надеялся, чтобы чёртова таблетка от головы помогла как можно быстрее. Больше всего фотосессии радовался Билл, в чем остальные и не сомневались. Он определённо создан для самых лучших и выразительных кадров, сводя с ума миллионы девушек одним только взглядом, даря непревзойденное визуальное удовольствие любым нестандартным образом. Сегодня он светился как внешне, так и внутренне, становясь выше из-за массивной платформы и высокой причёски «бешеного ежа», как окрестила его Эрма. И она светилась, ловя комплименты как от парней, так и от персонала. Подчеркивающий ее мягкие черты лица макияж, уложенные, подкрученные локоны, облегающая фигуру одежда и общий «хулиганский» стиль не могли не приковывать восторженные взгляды. – Эрми-и, ты просто красавица, – стал разглядывать её Билл, забавно наклоняясь из-за ботинок на платформе и внимательнее сканируя её взглядом. Вызывая лёгкое смущение. — Инопланетянка на землю спустилась! – гримасничает Георг, так же смотря на неё. Густав одобрительно улыбнулся, а Том просто промолчал. Глушил буйные мысли. – Мне кажется, кому-то ты здесь уже точно нравишься, – хитро подшепнула ей визажистка в перерыве, водя напудренной кисточкой по лбу и щекам. – Не говори глупостей, Наташ, – смущенно помотала головой блондинка и обратила взор на болтающего с Георгом младшего Каулитца. С затылка его «колючки» смотрятся ещё более забавными. Они шли позировать первыми. Том, Георг и Густав ждали на низком диване неподалёку, скрываясь за вешалками с разным тряпьем. Билл блистал в каждом кадре, определённо зная, как ставить руки и соблазнительно рассекать взглядом будущие глянцевые статьи. Сияя, как все та же гребанная живая картинка с Vogue. Волосы подняты в идеально уложенном ирокезе с падающей на правый глаз смолистой чёлкой, кожаная куртка и джинсы подчёркивают тонкую фигуру, серебристые цепи и аксессуары добавляют дерзости. Делая из простого, ненакрашенного, чуть лохматого по утрам мальчишки в кедах и лонгсливе соблазнительную мировую рок-звезду. И это, черт возьми, так гармонировало с его бунтарской натурой. – Отлично, теперь встань к нему рядом, – требует фотограф, как следуя настраивая свет. Эрма подходит, чувствуя на себе улыбку. Довольную и открытую. И мягко скользнувшую по плечу руку в кожаной полуперчатке. – Может, как то поживее? Девушка вздрогнула, уловив некомфортное разочарование фотографа. И пожала плечами, сгибая руки в локтях. – Хей, да не смущайся. Я вроде не кусаюсь, – до невозможности довольный Билл победно приобнял её на уровне спины. А ты смущаешься – шепчет внутренний голос. – Так, хорошо. Не двигайтесь, – в студии раздался щелчок, – Билл, теперь положи ей руку на талию, смотри на неё, а ты – слегка упрись в его плечо, смотри в камеру. И будь пожалуйста поэмоциональнее, ты не для надгробия снимаешься. О да, это пригодится, когда фанатки увидят эти замечательные кадры. Чего только не сделаешь ради контента. Где-то сидящий неподалёку Том с моментально прояснившейся хмельной болью уставился на две фигуры напротив белого полотна. Наблюдая, как она давит нахальную улыбочку, кладя руки на плечи его младшего брата, а он и радуется. Приобнимает за талию, по которой уже блуждали Томовы пальцы, кривляется как довольный ребёнок. Чему ты радуешься? Старший пялится откровенно, сжимая пальцы в кулаках едва не до хруста, изо всех сил желая оказаться на месте брата. Это всего лишь часть съёмок. Это все постанова для общественности, не более. Но каждый её образ и каждая уже более раскованная позировка вгоняют Тома в омут тихого восхищения и медленно тянущейся страсти. – Не боишься лишить Билла звания красавчика группы? – подшучивает Георг, присоединяюсь к съёмке со всей командой. – Можно было бы устроить голосование, только чтоб они оба без макияжа были, – острый язык Тома как всегда вписывается. – Ох, завались, – шутливо бычится младший Каулитц, меняя позу на реквизитном мотоцикле. Том и Эрма берут гитары, вставая рядом, как потребовал фотограф. Ведь по его словам, у них такая химия, какая и нужна в кадре. Химия, правда? Руки Тома дрогнули на грифе во время позирования, когда девчонка присела на одно колено и поставила инструмент перед собой. И поменяла позу невинной куколки на позу дерзкой, хулиганистой фрау Лучшее Соло. Вольной и безумно сексуальной в асимметрично струящейся по ногам джинсовой юбке. В перерыве Том прошёл в маленькую кухню в самом углу студии, вызвавшись сделать вафли. И оставив намешанную субстанцию для выпекания возле раковины, отвлекся на болтовню с Георгом. – Представляешь, мне тут предложили сняться в рекламе кроссовок, – с горделивостью заявляет Листингу и отпивает кофе из автомата. – Супер, а че за бренд? Nike? – с излучающим интересом отзывается друг. Не успел парень ответить, как со стороны послышалось скептическое хмыкание. – Лучше бы предложили сняться в рекламе презервативов. Было бы как минимум логично, – Эрма невзначай остановилась рядом, держа в руках пакет с вещами, – Гондон рекламирует гондоны. Желваки заходили ходуном, концентрация горечи в горле подошла к максимуму. Георг в своей привычной манере прыснул в кулак, а затем стал ржать как хриплый тюлень, едва не задыхаясь. Просто унизительно – Если поступит такое предложение, я обязательно возьму с собой тебя, чтобы всем это продемонстрировать. А то если рекламирует презервативы один человек, то это подозрительно, – как можно более спокойным тоном говорит Каулитц, сужая глаза в сторону девушки. – Лучше своих шлюшек позови. Тебе под стать, — фыркает и удаляясь со своей стервозной ухмылочкой, разворачивается и не забывает взмахнуть локонами. Кажется, он взбесился Эрма даже прониклась мазохистичным удовольствием подначивать старшего Каулитца, опуская его такими же плоскими шуточками, как и он сам. И по всей видимости, это подогревало возбуждающий интерес ещё больше. Иначе бы он не пялился так в открытую, стоило девчонке на мгновение наклониться вниз. И чувствуя, как температура повышается от солнечного сплетения, ползя жаркой волной все ниже и ниже. Воображение уже рисовало непристойные иллюстрации, а здравый рассудок велил остановиться, в то время как язык проводил по внезапно высушенным губам. Нахуя ты так делаешь, чёртова нахалка? А финальной точкой стало то, как тарелка со смесью для будущих вафель «случайно» опрокинулась в раковину, утекая так же, как и остатки терпения Тома. – Ой, извини, я очень неуклюжа, – оскалисто лыбится девчонка у тумбы, разводя руками и наигранно повышая голосок. Пусть выкусит, самовлюбленный черт, – мстительно, с хитрецой адресуют её мысли. Тарелка с грохотом соприкоснулась со стенками мойки, созвучно с падающим самообладанием Тома. В лаву, в преисподнюю, на минус сто километров под землёй. Пакостно поджав губки, вздернула головкой и сделала вид, что сполоснула посуду. А на самом деле измывающе и мастерски исполняла соло на нервах старшего Каулитца. Остаток съёмки прошёл в индивидуальном порядке, и те, кто отснялись, могли спокойно покинуть студию. Том отмахнулся парням, что ещё задержится, потому что хочет отследить каждый кадр. Чтобы звёздное личико не дай бог не вышло неудачно. А наглая блондинка то и дело крутилась в поле зрения, изредка поглядывая через плечо. Смотря, как Том умело позирует, натурально изображая серьёзные, хмурые эмоции и являя в кадре напрягшиеся, оплетенные венами кисти рук и пальцы у лица. Претерпевшие сотни многочасовых репетиций и игр. Наверняка они безукоризненно справляются не только с соло. Хитро шепнула первая мысль в блондинистой голове. На выходе, как и следовало ожидать, Каулитц нагло преградил Эрме путь, натыкаясь на неподдельное непонимание и гнев в глазах. – На этот раз ты точно не уйдёшь без разговоров, – со всей серьезностью. – Свали нахер, – руки держат чехол от гитары и пакет, и так хочется сделать коронный толчок плеча в плечо, удалившись с победным превосходством. Но не выходит. Вместо этого – столкновение с сильным телом и сжигающим, потерявшим всякое терпение взглядом. – Сегодня явно не тот случай, – кривое подергивание уголка губ вверх. Том ловит буквально на ходу двинувшийся вдаль силуэт, заталкивая в ближайшую гримерку и выхватывая ненужный груз из женских рук. – Ты совсем поплыл? Эй! — его так забавляет это фальшивое сопротивление. Она глядит на него широко распахнутыми глазами, топчась у двери и отчётливо понимая, что ещё чуть-чуть, и её гнев обрушится на смазливое личико в самом полном объёме. Он отталкивается, резко шагая к ней и превращая её злобу в кое-что другое. Стирая в пыль и сыпая её к ногам. – Стерва... – несдержанно кривятся пирсингованные губы. Все это время изводила, мучила, хоронила любые взгляды, обрисовывающие соблазнительный силуэт с его стороны. Все время оставляла с диким стояком и вместо этого не оставалось больше ничего, как обхватить гитару еще сильнее. На радость фанаткам изображать непристойные движения прямо в несчастный инструмент, и ни одна не узнала бы, кого представлял Каулитц на самом деле. Щелчок. Девчонка отмирает в первую же секунду, слыша этот звук. Моргает. Пара больших зеркал, диван и столы, за которыми наводили нужный марафет. Слабо светила лишь небольшая лампа в углу, отчего помещение погружалось в полумрачное облако. Здесь совершенно никого, а в глазах застывшее непонимание. Пальцы Тома задерживаются на дверной защелке, к которой просто так подобраться уже не получится. Крепко обхватив ее, он следит за немыми вопросами Эрмы, что одним за одним сыплются в его сторону, но остаются неотвеченными. Ты этого добивался? Каулитц достает до нее всего за пару шагов, хватая за руку и рывком притягивая к себе, чуть ли не сталкивая с большим телом. В обхвате ее предплечье кажется совсем тоненьким и фарфоровым, и по всей видимости, ему совсем не жаль разбить его. Она отшатывается, сопротивляясь и плеща во взгляде жидким ужасом, перекочевавшим в гнев. Но этот гнев с грохотом разбивался о скалу его спокойствия и этой чертовой самодовольной улыбки из полуподжатых губ. Старается сохранять нормальный ритм дыхания, но с ним это невозможно. – Отпусти меня, черт возьми, – рычит и настойчиво отталкивает, но все, что возможно было в данный момент, просто ударяться как волна все о ту же скалу. Он стоит на месте, похотливо-зло усмехается и к великому сожалению, совсем не двигается. – Ох, извини... – притворно-раздражающе цедит Каулитц, хватая сопротивления девушки в свои сильные и грубые руки, – Я ведь так неуклюж. Оголенную от топа-корсета кожу спины жалит холодная гладь стены, служившей сейчас единственной опорой. С каждым гребанным движением против ее воли сердце бешено ускорялось, рискуя преодолеть звуковой барьер. И ее размажет. Нет, уже размазало, с очередной болью в запястьях от чужой хватки. – Повтори-ка то, что ты там сказала, – игнорирует, напирая хуже танка, – Рекламируют гондоны, значит? Эрма хочет зашипеть от боли и резкости, с которой ее нагло впечатали в стену, пригвоздив всем весом. Но держится. Хочет найти хотя бы малый отголосок добродушия в том, кто стоял напротив. Снова. Но сколько бы жалких попыток не предпринималось, все без толку. Каждый раз перед глазами была одна и та же картинка, отличная от желаемой – надменно-превосходственный взгляд хищника со смертельным оскалом, вгрызающимся в самые чувствительные участки. В расслабленных чертах Каулитца читалось лишь прямое желание, уловимое на телепатическом уровне. Уплывшее в чертову сухость в горле и со всей силы дернувшее ком внизу живота. Приплыли – А кем ты себя считаешь? – смешок с наигранным самодовольством, – для тебя гондон – это вообще комплимент. Брови сместились к переносице, и в этом выражении проследилось секундное оцепенение. Она продолжает елозить по стенке, вырываться, чем подпитывает усладу для ненасытных кареглазых омутов, с каждой секундой больше заряжающихся ядом. – Ты допрыгалась, стерва, – стискивает меж крепких музыкальных пальцев ее запястья, пресекает новые попытки сопротивления в виде пущенных в кожу ноготков и делает резкий выпад в сторону гримерного стола, – Заебала. Строишь из себя правильную куколку, а все время трешься с кем-нибудь из моих друзей. Ну давай, скажи, с кем ты уже кувыркаешься. С Биллом, с Георгом? Может, Густава смогла прихватить? Она дергается, упираясь в гримерный стол бедрами и невольно отклоняется назад, лишь бы избавиться от интоксикации, которой ее только что напоили. Дали грубую словесную пощечину, которая проникла в самую подкорку подсознания и отобразилась на лице стальной эмоцией. Затем мягко исказившей губы линией. Затем ответной пощечиной, слетевшей с тех же губ. Слегка сухих и шершавых. – Представляешь, да. Со всеми по очереди. Завидуешь? Возле слуха Тома затрепыхался этот едкий шепот, породивший еще большую ярость. Он больше не намерен терпеть. Хватит. Она предостаточно издевалась над ним все это время, взяв преимущество в их негласной войне против друг друга. Он пригвоздил ее сильнее к этому столу, усаживая и вглядываясь в светившиеся наглостью синие глаза, которые недавно стыли от ужаса. И это бесило еще сильнее, то, как она и сейчас не оставляла попыток насмехнуться над ним и выкрутить нервные окончания, как влажную ткань. Выжимать из них все, мучить, изводить своим шикарным, ранее недоступным телом. Которое сейчас почти в его руках. Почти. Лицо Каулитца почти не выражает никаких эмоций, кроме явного оскорбления от столь неожиданного ответа. В голове взрывается целый фейерверк от того, как эта чертовка закусывает нижнюю губу и принимает полулежачее положение на ровной глади гримерного стола, и как бы случайно с хрупкого плеча падает бретелька ее топа, куда Каулитц сейчас бесстыдно глазел. Еще паясничает, сучка, поджимая одну ножку в тонкой ткани чулка из-под джинсовой юбки. Плотная ткань корсета обрамляла точеную фигурку и подтягивала пару женских прелестей, куда хотелось неистово впиться и вгрызться со всей остервенелостью. Если бы Том был хищником, то однозначно долго преследовал бы свой лакомый кусочек, свою жертву, а затем, загнав в неизбежный тупик, накинулся бы и сожрал, не церемонясь ни секундочки. А он и не будет церемониться. Вновь кладет грубую ладонь на тоненькую шею и слегка отрывает девичий корпус от столешницы, нависает ближе, чтобы слышать залпы ее моментально участившегося сердцебиения. – Тебе было мало, да? Сейчас Эрма вновь жмурится от неприятных ощущений, накрывших кислородный ток. Все, что получается, это кряхтеть, выдавать странные звуки, и счет в негласной борьбе снова уравнивается. Внутренний садист Тома ликует, наблюдая, как обессиленные ручки стучат по сплетению напрягшихся вен и мышц, сомкнувшихся на ее шее. – От... тпусти... – силится произнести внятно, надрываясь оторвать от себя крепкое мужское тело. Надеется, что во взгляде, вернувшем себе былое превосходство, проскочит хоть капля благоразумия. Но вместо него лишь лед и непреодолимая тяга раздавить, уничтожить. Другая рука настойчиво скользит по ягодице, облаченной в джинсовую ткань, притягивает к себе и заставляет слиться в вынужденных объятиях, зараженных ненавистью и желанием наступить друг другу на хвост. Каулитц ослабляет хватку на шее, машинально перемещая ладонь на затылок, оглаживает большим пальцем кожу чуть ниже ушка, а другими настойчиво сминает блондинистую копну. – Отпусти, не то я буду кричать... – хрипловато выдает Эрма, чувствуя его руки на своем теле. Уже повсюду. Ему так смешно с ее неправдоподобного блефа, что он не сдерживается. Выдаёт скошенную гримасу. Молчит, впиваясь в нее своей каменной реакцией. Такой же каменной, как уже все стояло в штанах даже на восемь размеров больше обычных. Пусть она корчится, ерзает, стучит по плечам, вырывается и надеется выбраться из-за закрытой двери, туда, где можно слиться с толпой, стать невидимой, пойти наконец, к любимым друзьям и сбежать от чудовища, которое буквально загнало угол. Которого боишься, заползая под кровать и жмуришь глаза, – отпус... Не договаривает. Затыкается под натиском агрессивно впившихся в нее губ, замирает в смешной позе, когда на затылок легла рука, сминающая волосы. Сильная, не способная ослабить хватку просто потому, что этого захотела жертва. Сдавленно мычит в этот грубый поцелуй, давлеющий на нее с каждой секундой все сильнее. Эрма изо всех сил пустила ноготки в плечи Каулитца даже сквозь футболку, ощущая, как в ее рот настойчиво проник чужой язык. Волнообразно прошедшая по телу бешеная рябь просквозила от макушки до самых кончиков пальцев, концентрируясь бешеным скоплением там, под юбкой. Внизу живота, где сейчас разжигалось адское пекло. Внутричерепное давление зашкаливало, в буквальном смысле норовило взорвать сотни залпов, которые точно размазали бы по стенам, оставили бы следы на глади зеркала. Там, куда Каулитц сейчас и вправду смотрел, впиваясь грозным взглядом и крепко держа затылок девушки. Другой рукой блуждал по спине, трогая шнурки все того же гребанного корсета. Как у принцессы, блядь. Хоть он понимал, что шнурки на спине – искомо декоративный элемент, но мозг плавился от стрельнувшей в него астрономической дозы адреналина и прочих химических веществ. Толкающих на настоящее безумие, сравнимую с реакцией со взрывом. Какое же удовольствие испытывал парень при виде того, как податливый двойник в зеркале непроизвольно раздвигал ноги шире. Так, как Том любил всегда. Пользуясь талантом искусства обольщения, мог довести до такого состояния абсолютно любую девушку и брать желаемое. Идти напролом, не встречая на своем пути ни противоречий, ни сопротивлений, лишь чистое желание и восторг. Так, чтобы девушка сама умоляла его довести до пика и подарить неземное удовольствие. Умоляла, кричала, стонала, извивалась, чем ласкала мужской взор своими формами. Слышит первый сдавленный полустон, кусая за нижнюю губу. Эрма в долгу не остается, кусаясь в ответ и наклоняя голову в сторону, изменяя угол этого агрессивного безумия. Даже сейчас борется, дерется, но проигрывает в сражении за собственную честь и неприкосновенность. Кусает за пирсинг, оттягивая зубами, пускает ногти в плечи теснее, желая, чтобы Каулитц помучился от боли. Его это лишь сильнее раззадоривает и побуждает на ответные действия. В ладонях оказывается ее лицо и пряди непослушных волос, свисающих на одну половину, в ее влажном, жарком ротике – вовсю хозяйничающий язык, выписывающий целые пируэты и томящийся в невероятном пекле. Она продолжает делать то, что делала, беспомощно и злобно наносить парню телесные раны, вымещая все, что мучило до этого. Все насмешки, все издевательства и унижения. Все деструктивное неравнодушие, проявленное к ней и тупые шутки, высказанные прилюдно. Горя в буйном, запретном соблазне заживо, позволяя торжествовать внутренним алчным демонятам. На полную катушку. – Слушай, малышка, – жарким выдохом прямо в губы, в надежде прекратить сопротивление, – если это изнасилование, то для решётки я слишком молод. – Пошел нахуй, – с остервенением. С вызовом. И обратно впиваясь в приоткрытые, полыхающие пирсингованные губы. Как никогда сейчас служащие самым сильным магнитом ее бешеного желания, жажды. Помучить. Вложить всю месть и злобу. Ведь после того поцелуя она боялась признаться себе, что старший Каулитц взорвал внутри неё долго спящую бомбу желания и как никогда взлетевшего до небес либидо. Получи, сволочь – ногтем от шеи к плечу. В кулачке – пара змеистых косиц, как у Горгоны, оттянутых назад под давлением ее силы. Том жмурится, шипит, поселяя в ее сознании мелкое чувство победы. Но совсем хрупкое, бумажное, легко разрушимое. Останавливая ее мелкие пакости, хватает за обе руки и прислоняет их к столешнице, и чувствуя, как несносная нахалка разрывает поцелуй. Приоткрывает заалевшие, припухшие губы. Безумно сексуальные – Ты же хотела кричать, да? – ядовито полушепчет Каулитц, вглядываясь в спектр ее беспомощности. Она замирает, не пряча взгляд в сторону, – Кричи. Пускай сбегутся все на этот звук, в том числе твои лучшие дружки. И Георг, и Билл... Ну так и быть, Густав тоже. Хватает губами воздух, надрывая подпрыгивающую вверх-вниз диафрагму. В мыслях сжирает ее заживо, вместе с ее напускной жаждой соревноваться, эгоистично приходит в восторг от того, как превосходно она разлеглась прямо под ним. И уже проигрывала в этой борьбе. Безудержно и стремительно. Как жаль, что она не видела себя в зеркале, распаленную, с жаром во взгляде, с уже двумя опущенными бретельками и согнутыми в коленях ножками. Одно удовольствие, от которого уже можно было запросто кончить. Том все еще довольствуется, как навис над ней, проглатывая ее молчание и бешено учащенное дыхание. Вновь вгрызается в пухловатые губы, терзая их, не вкладывая ни грамма нежности. Девушка мычит от очередного укуса, притягивается, желая напирать, обрамляет языком кольцо пирсинга, оттягивает зубами, провоцирует. Хватка в запястьях слабнет, и можно вернуться к незавершенному делу. Уже теснее обхватывая спину, вжимаясь. Он шумно дышит, терроризируя изгибы ее лица и шеи агрессивными поцелуями и засосами, меча свою добычу как изголодавшийся зверь. Отыметь группис это одно, а ты – совершенно другое дело. Том сходит с ума, видя в том же самом зеркале, как срывается крыша и укатывается в неизвестном направлении. Даже не шелестит, просто срывается. Точно так же, как и его собственное дыхание, нетерпение, завладевшее руками. Он вынуждает девушку принять полусидячее положение, чтобы избавить ее от ненужного топа-корсета, завладеть доступом к ее ценному телу. Чертова провокаторша, ты будешь орать подо мной и дрожать как заведенная. Так, чтобы услышали все. Даже твой обожаемый Билл. То, что он так долго преследовал в своих самых непристойных мыслях. На репетициях, выступлениях, в душе под раскаленными каплями. Где угодно. Подавлял в себе болезненно рвущиеся наружу рыки, чтобы никто не счел его сумасшедшим. Переходит к ее шее, мучая рваными оборотами дыхания и наслаждаясь, как послушно она запрокидывает голову и впускает шаловливые пальцы в темные брейды. Наказывает желанием сделать мелкую пакость в ответ. Совсем как маленькая девочка, которую дергали за косички несносные хулиганы. Сейчас это делает она сама. Дергает за косички. Своего хулигана, преследовавшего ее как наваждение, нагло вторгавшегося в ее пространство. Стирающего границы между здравым рассудком и животной похотью, куда падают последние остатки самоконтроля. Горят и плавятся, пуская цепную реакцию по коже, которая уже постепенно покрывается испариной. Гребанная футболка. Гребанный топ-корсет. Как же жарко. – Хочу тебя, блять... Ему не послышалось. Его огромная вещь летит в сторону вместе с повязкой, бывшей на лбу, и Эрма невольно пропускает лишний оборот дыхания. Безусловно, она подозревала, что старший Каулитц безумно хорош собой практически во всем, но такого тела она не видела ни у кого в своей жизни, имея возможность сейчас рассмотреть его более детально. Он был у нее не первым, однако это не избавляло ее от удивления и приятного жара внизу живота. Уже искрящегося, не терпящего промедлений. Рельефные, проступающие из-под смугловатой кожи мышцы, как у типичного героя каких-нибудь непристойных журналов. Но для девушки эта картинка – как никогда ожившая реальность, которой можно коснуться. Подразнить. Повыводить из себя и коснуться опасной границы между напряженной кожей и пуговицей джинс, поводить по прессу, явно не появившемуся самопроизвольно. Должно быть, парень строго держит себя в форме, и какого-то хрена прячет такое шикарное тело под безразмерными тряпками. Теперь уже девушка, как хищница, впивается в его губы, ненасытно блуждая ладошками по груди, животу, плечам Тома, притягивая к себе. Изводя его своими изгибами, плавящимися от его собственных ласк. Шнуровка открывает доступ к ее коже – бледной, фарфоровой, и ненужная материя летит в неизвестном направлении. Он так этому рад. – Мм... – мычит она, ощутив на груди его губы. Вначале шествующие по коже, затем нагло захватившие сосочек. Покусывая, посасывая, пробуя на вкус каждый сантиметр. Девушка словно боится замычать громче, чтобы никто не услышал. – Ненавидишь меня, да? – Том слегка отрывается, хищно улыбаясь. Вглядываясь в ее лицо. Побагровевшее, уже возбужденное. Затуманенное вселенским желанием. Эрма приоткрыла иссушенные от повисшей в помещении жары губы, впиваясь в Каулитца сдерживаемой изо всех сил враждебностью. Девичье нутро переворачивается от его выразительного, выжидающего взгляда. И от руки, скользнувшей меж бедер и наткнувшейся на уже слишком влажное кружево. Нарезает дыхательные обороты, смущаясь, как на первом свидании, и к уничтожающему стыду испытывает блаженство от его движений там. – Пиздец как... – давится, вырывая из груди жаркий выдох, – мм... Тооом... she-e-eisse... Он убирает руку, надеясь все таки услышать нормальный ответ. Довольствуется, что в прямом смысле слова нашел ее слабое место, подтягивается ближе и вынуждает ее распластаться под ним, повиснуть на его плечах, светящихся глянцевой влагой. – Ну так... Что, Эрми? Не будешь ли ты сейчас лгать мне, что не хотела этого? – жадный поцелуй в ключицу, – со мной. М? Останутся следы, точно. Он ничерта не сдерживает себя, забирая в свои владения каждый сантиметр, пропитанный легким цветочным ароматом. Похоть, пробирающаяся в тембр Каулитца, снижает его до уровня плинтуса, вкрапляет еще больше твердости, сотрясающей кожу в мелкой дрожи. Он настырно ползет поцелуями, кладет руку на заднюю часть шеи, пока она упорно хватается за его плечи, водит по груди, накаченному прессу, затем перебирает россыпь косиц. Выгибается послушной кошечкой и выдает сладостные стоны, пока мужские губы терроризируют шею. Сдается, не в силах больше сопротивляться. Поднимает глаза в потолок, за седьмую орбиту, пока проворные, сильные пальцы массируют чувствительную межбедренную зону. Она стонет. Первый раз, вычленяя первый ясный звук, как из поломанного, шипящего телевизора. – Или я у тебя первый, м? – продолжает пытку, игнорируя вновь пущенные в кожу ноготки. – А если и нет, то что? – горделиво, с вызовом, – или ты как Дракула, только кровью девственниц питаешься? – Заткнись уже, – рычит Каулитц, пытаясь нашарить гребанную застежку юбки на соблазнительных бедрах. – А может, заткнешь сам кое-чем, м? – смеется и поджимает нижнюю губу. Выводит. – Поверь, малышка, ты недооцениваешь мою силу. Шорох ткани и приспущенные штаны, юбка, откинутая в сторону. Тотальный бесконтроль и отравляющая мышцы похоть. Он в очередной раз вгрызся в ее губы бесцеремонным поцелуем, потянул на себя, к раскаленной коже, чтобы стать единым целым. И кое-что из кармана пригодилось так кстати. Именно для того, чтобы вложить в это единство всю испепеляющую ненависть, на которую он только способен. Так, чтобы она чувствовала, дрожала. Стонала от каждого вторжения. Резким движением руки подвигает бедро чуть в сторону, вынуждая расставить ее ноги шире, едва не закидывая себе на плечо. Находясь внизу, Эрма хитро прикидывает, что Каулитцу безумно подходит кружевной аксессуар возле зацелованных пирсингованных губ. С едва проступающими разводами от остатков ее блеска и помады. Самое лучшее украшение для того, кто уже не контролировал себя, вдалбливался в нее каменной плотью. Шумно дышал, как голодный зверь, бесцеремонно таранил нежное девичье тело возбужденным членом, наслаждаясь отражением в зеркале. Такая красивая Податливая Еще толчок, и стол под ними едва не ходит ходуном, свидетельствуя о приложении буквально нечеловеческой силы. Тома прошибает диким удовольствием от того, как ненавистная девчонка двигается бедрами навстречу сильнее, впуская крупную плоть, входящую до самого конца с безумной скоростью. Том даже успел пожалеть в жарком запале, что не сделал этого раньше. Охуенный угол Слушал бы эти вожделенные стоны, становящиеся громче с каждым мгновением. И слушал бесконечно. Девчонка мелко скулит, подстраиваясь под дикий ритм мужского тела, беспомощно цепляется за влажную кожу плеч, уже израненную и исполосованную тонкими красными линиями. Ее работа. Ее своеобразная гордость, побуждающая даже улыбнуться, пока ее бесцеремонно втрахивают в гримерный стол. Свести с ума и без того обезумевшего Каулитца сильнее. Чему ты улыбаешься, сучка блондинистая? Парень сильнее вдавливает оплетенные венозной сетью ладони в бедра девушки, злостно и несдержанно долбит так, что стол уже действительно пошатывается. Нет, не может быть нежным и обходительным. Не для него эта роль, но по крайней мере, он находит отклик в форме громких, отрывистых стонов, срывающихся с губ девушки. Она ненасытно проводит еще раз ноготками по плечам, теребит косицы, подстраивается под темп и в моменте просто замирает, когда он входит до конца. До самой чувствительной точки, притягиваясь еще ближе и соприкасаясь влажным лбом с ее. Заглядывая в глаза и впитывая безграничное желание, смешанное с взаимной злобой. – Ну и как тебе такое соло, малышка? Здесь точно выигрываю я, – на выдохе, полушепотом. С виска скатывается крупная капля, шествующая к шее. Еще толчок, до потери пульса и ясного зрения. До мушек под закрытыми веками. Ему хочется еще и еще, вобрать каждый участок, эти сладкие губы, изгибы, каждую крохотную родинку. Ему не хочется в открытую делать комплименты, чтобы не лить противнице бальзам на душу лишний раз. Но не признаться самому себе в том, что она до одури красива – грех. А когда возбуждена, еще более красива и притягательна. Женская рука протискивается между бедер, точно так же бесконтрольно, как и ее настырные движения навстречу. Том видит, как она хочет поласкать себя, чтобы подойти к пику, и не упускает это просто так. – Бля... ять... – скулит она от того, что ей помешали. Надавить на чувствительную точку и нагло перехватили руку на полпути. – Кричи, – приказом. Безапелляционно. Ожесточенные обороты в ее теле, набирающаяся скорость толчков давали Каулитцу то, чего он хотел. Будто два года ходил голодным зверем, а теперь нашел наконец, ту, с кем можно закрыть эту потребность. Ей не оставалось ничего кроме как изнывать от подступающей точки икс огромными шагами, активно двигаться навстречу и всхлипывать от жара на спине, к которой прилипали волосы. Уже сбитые и спутанные Девушка рассыпалась под крепким мужским телом, плавилась как восковая свеча от катастрофически высокой температуры, перевалившей за точку оптимума. Невозврата. В ушах гудит с неимоверной силой, блокируя весь остальной мир. Оставшийся там, за дверью. Есть только его рыки, ненасытные, надрывные, смешанные с полустонами от желанных движений каменного члена в ней, влажной, теплой, уютной, податливой. Он ждал этого чертовски долго. Бесстыдно рвет кружевной верх чулок, ранее скрытый под юбкой. Той тонкой материи, которую он так желал увидеть на ней как только она пришла. Желал все это время, начиная с того дня, отыграться за всю ее дерзость и хамовитость. Потому что он привык быть единственным лидером. Временно награждает ее свободой, переворачивая и упирая все в тот же стол. Только уже видя действие в зеркале во всей красе, от которого кровь стынет в жилах, а затем вскипает за доли секунды – она наблюдает, как Том остервенело входит снова, вдалбливаясь, скребется ноготками о ровную гладь. Выбивает из себя стоны, ощущает на себе горячие руки в районе живота и выступающих ребер. Выше, к груди, обратно по животу. Впалому, мягкому. По тонкой талии. И россыпь мурашек волнообразно пробегается по позвоночнику, так охеренно прогнувшемуся перед его глазами. Другой рукой собирает непослушные волосы и буквально наматывает их на кулак, вымещая похотливое наваждение в новом толчке. Тянет на себя, слыша вскрик. Она смотрит, всячески пытаясь отвести взгляд в сторону. И побагровевшие щеки тоже. Девушка не была против различных непристойных экспериментов, но такого грубого секса у нее еще не было никогда, и это прошибало новой волной дрожи. С приоткрытых пирсингованных губ срывались полустоны, несинхронные с ее собственными, карие глаза словно приклеились к зеркальной глади. И это будоражило сильнее. Зрелище и вправду было занимательным. Зрелище, где он остервенело брал ее, ведомый жаждой вытеснить злость и все обиды. Долбил до синих звезд перед глазами, до головокружения. Она хотела ответить тем же, еле стоя на ногах и опираясь руками о столешницу, буквально согнутая напополам. К тому же, на цыпочках в этих кедах, потому что мелкая. Смотрела на разворачивающееся перед собой порно с собственным участием и не сдерживаясь, стонала. Настраиваются на третий раунд, испробывая эту несчастную гримерку вдоль и поперек. Каулитц замечает, что стоять в таком положении девчонка долго не может, поспешно выходит и хватает на руки. Отлично, тут же есть еще диван. Она наконец-то чувствует свое превосходство, горделиво усаживаясь сверху и взмывает рукой волосы от корней. Упирается тонкими ладошками в грудь парня, втапливая его в спинку дивана. Облизывается, намереваясь взять реванш. Красивая, чертовка – предательски заползает в опьяненный возбуждением мозг. Пристраивается сверху, наигранно вздыхая-постанывая, как актрисы дешевых роликов с рейтингом. Втаптывает его в медленную, вялую муку, заставляет плавиться от бессилия, в которое она его погрузила. Затем резко стала наращивать темп, раскачиваясь. Том вздыхает, желая вернуть себе первенство. Смотрит позади ее плеча все в то же большое зеркало, следя за притягательной картинкой. Этого не видела она, но зато прекрасно видел он. Видел в зеркальной глади отражение ее стройного тела, исполняющего дикие, страстные движения на каменной плоти, насаживаясь на сантиметр за сантиметром. Смотрел и фиксировал в расплавившихся от возбуждения кареглазых радужках, как эта чертовка отыгрывается, ритмично двигая бедрами, практически безостановочно, как заведенная на пружину, на весь максимум игрушка. Точно так же, как заводила и его самого. Изголодавшийся зверь с диким рыком вырывается из клетки, впиваясь в манящий, сочный кусок. Надкусывая, ползя губами по каждому участку, агрессивно блуждая руками и игнорируя то, как с шеи течет уже прозрачная влажная дорожка. Она тихо скулит, даже не пытаясь сопротивляться, до скрежета под пальцами из-за глянцевой кожи ухватывается за рельефные плечи, оставляет новые царапины и улетает на седьмую галактику, пока проворные губы выписывают вокруг ее шеи, груди, сосков целые бесконечности. Терпит всю его грубость и напористость, а взамен награждает новой порцией остервенелых царапин между лопаток, двигает бедрами и почти замирает, стоило ему вновь оставить собственнический укус чуть ниже уха. Кладет обе руки на ее бедра, грубо подтягивая к себе и продолжает череду бешеных толчков. Уже в нее, а не наоборот, как на несколько минут позволил ей. Пусть потешается девочка. Тесная гримерка лишь отзеркаливает обратно на слух звучные шлепки от соприкосновения нетерпеливых пальцев с влажной, уже покрасневшей от ударов кожей. И чувствуя эти сильные, мастерски выкручивающие каждую струну, каждый нерв, каждый потаенный от этих блядских карих радужек уголок, пальцы на своих бедрах, Эрма выбивала из сорванного горла все новые и новые залпы стонов, чувствуя, как в голове все плавится. Как все взрывается подобно салюту и размазывает ее по стене от неправильного зажигания. С ним изначально все зажглось неправильно. Настолько неправильно, что не придумали ничего лучше, как доказывать друг другу свою вселенскую ненависть прямо здесь, в запертой гримерке. Настолько неправильно, позволив грязным, первобытным инстинктам и похотливым желаниям разом стереть все зачатки здравого смысла, но исполнить то, что на протяжении долгого времени упорно гнало их к этому. Каждый раз она была никем иным как жертвой, выпучившей глаза в уголке и пытающейся выпускать коготки, а он – опасным хищником, что уже перекрыл все пути к отступлению. И совершенно точно держал над ее головой те самые коготки. Самые настоящие когтищи. Ранящие, острые, проходящие вдоль ее самолюбия, рвущие броню ее гордости. Еще один резкий рывок в ее тело, и она чувствует меж бедер эту вязкую влагу, которая распределилась так же на нижней части его живота. Безумно красив, когда кончает Она поспевает следом, простонав более протяжно и вздрогнув. Том рычит, испытывая дискомфорт от перепачканной кожи и царапин, оставленных на плечах и спине. А от испарины саднящих еще больше. Девушка обессиленно валится на его бешено вздымающуюся грудь, садясь полубоком ему на колени. Чувствуя облегчение и удовольствие. И он это чувствует. Хочет до безумия поцеловать девчонку, что развалилась на нем и водит проворным пальцем по влажной коже груди, но держится. Не может позволить себе такую роскошь, как нежность. Она не заслужила. Нельзя. Он и сам не совсем ясно понимал, чем было обусловлено такое желание. Все, что так преследовал, достиг, и даже с лихвой. Так какого черта ему не дают покоя эти пухловатые губы? – Салфетку подай, – отгоняет прочь эти назойливые мысли, рубя их грубой интонацией. Она бессловно подает, потянувшись к столику. Следы «преступления» впитываются и стираются с кожи, словно ничего и не бывало. Девушке кажется, что ее сердце шумно ухнулось вниз и прониклось убивающей пустотой, когда Каулитц грубо спихнул ее с себя, встал и подтянул боксеры на прежнее место. Кинул ей ее валяющиеся на полу вещи, как бесхозную ветошь, в которую она тут же облачилась, не желая больше находиться тут обнаженной. Скрыться от кареглазого взгляда, который теперь так же. Выражал. Пустоту. Эрма ощущала дискомфорт от этой безмолвной обстановки, в которой они сейчас оказались оба. Каулитц повернулся к ней спиной, давая еще раз возможность посмотреть на достоинства своей фигуры, которые в следующий момент скрылись под футболкой 6XL. Клетчатая рубашка смялась в руках. Отчего-то ей хотелось, чтобы он повернулся. Хотя бы на миг. Подарил напоследок хоть один взгляд или хоть одно слово, не морозил отстраненностью и холодом в жестах, в движениях, в немой реакции. Во всем. А чего ей следовало ожидать? Что сейчас он признается ей в любви и по утрам будет приносить кофе в постель? Все, что он может принести, это черные, уродующие разводы, оседающие копотью на стенках ее прежде ясного и светлого мира. Ей казалось, что копотью стала она сама. – Всем растреплешь, чтобы меня выперли? Или только Биллу? – полосяще, на выдохе. Совсем уже не живо, только хватая воздух из душного пространства. Смотря в сторону, закрыв профиль шторкой из волос. Том криво ухмыляется, натягивая обратно огромные штаны и поправляя боксёры с выделяющейся полосой Michael Kors. – Скорее, просто занесу тебя в список своих трофеев, сладкая, – нарочно выделяет последнее слово. Интонацией, приводящей в дрожь жилки под кожей, снова с этим взглядом, укалывающим в профиль. Своих трофеев Так мило, однако В список тех кукол, которых он убил точно таким же образом. Воспользовался, грубо взял, а после пошел искать зажигалку и пачку табака, потому что после бурного секса тело требует расслабления. Парящего яда, что источал кончик никотиновой дозы и проникал во все клеточки легких. Убивал их изнутри. Эрма не чувствует себя убитой. С выправкой львицы, пораженной в схватке, она поднимается, но не склоняет головы. Может, где-то она и была победителем. С оскалом, устремленным в область между лопаток, что уже были скрыты под свободной футболкой, она чувствует удовлетворение. Гордится проделанной работой, но немо сетует на том, что нужно было разодрать до мяса. Еще сильнее. Утопить его в своей ненависти, как в бурлящей ядом кислоте. Привести к необратимой химической реакции, стать доминирующим реагентом, вытеснившим все лишнее. Так, чтобы он захлебнулся, не имея возможности выбраться Захлебнулся и не поворачивался Ведь когда он повернулся снова, стала захлебываться уже она. В наглом, бездонном, пожирающем все живое карем океане. – Ты вроде как покурить любишь? Мята очень расслабляет после секса, – оглядывается через плечо, стреляя мимолетной просьбой, – Даже если для тебя мои сигареты ядовитые. Она уже отравилась его личным ядом. Ведь курение убивает.