Пятый элемент

— Ну так что, будешь кофе или можно не открывать пакетик? Билл стоял с только что закипевшим чайником в руках, оглядывая остальных и внимательнее всех задержавшись на Эрме. — Д-да, насыпь, пожалуйста, — мямлит несмело, лишь бы отвернуться и смотреть в окно, в котором совсем не было ничего интересного. Пустота, сменяемая однообразными пейзажами да и только. Почти такая же пустота зияла внутри нее черной бездной, разъедающей внутренности, сжирающей останки еле живой совести. И такая же плескалась в глазах того, кто недавно вышел в кухню, насыпал тарелку мюсли и утопал обратно в свой отсек. К ней. Ну правильно, вали, шифруйся, ведь парни-то ничего не знают, как ты развлекаешься чуть ли не на виду у всех. И у Йоста тоже. Ни стыда ни совести, придурок. Эрма успела в тот момент только глянуть на него, боязливо, с опаской, и губы тут же начинали предательски гореть, словно с эффектом памяти. Словно каждая клеточка помнила касание гребанного пирсинга о кожу и настойчивого языка, прошедшего по полости, так настырно и крышесносяще. Невольно хотелось прислонить ладонь к губам, потому что они вспыхивали подобно огню на костре после порции бензина. — Что-то ты совсем неразговорчивая, — проговаривает Георг, деловито изгибая бровь. — Да, тоже заметно, — рядом садится Билл со стаканом заваренной бурды, и тут же всматривается в лицо блондинки, — не выспалась что-ли? У нас еще интервью и концерт сегодня. Конечно, она нихрена не выспалась. Всю ночь и до самого будильника нервно ворочалась, все никак не в силах отправиться в царство снов, потому что стоило хоть на секундочку закрыть глаза, под ними моментально расцветал образ того, от чьего присутствия кожа пронзалась волнообразной рябью. И пьяный поцелуй, которым ее настойчиво наградили, вырубив сознание и инстинкты самозащиты напрочь. Наплевав на них так же, как старший Каулитц наплевал на ее принципы, на ее гордость, на ту стену, которую так тщательно выстраивала вокруг себя. Специально для него. — У тебя все хорошо? — в голосе младшего Каулитца проскальзывают искренние нотки сочувствия и дружеской заботы. Наверное, если бы у Эрмы был ещё один старший брат, то никакие тревоги не трогали бы ее нежное, восприимчивое ко всему сердце. Мир не казался бы таким жестоким, а люди не показывали бы свои острые клыки, лишь бы впиться в ситцевую наивность, раздирая в клочья. Ее было бы кому защитить. — Мышонок, вчерашний круассан не был просрочен, я тебе говорю, — вклинивается Георг, вновь дурашливо улыбаясь напротив. Если б ты только знал, что дело совсем не в круассане, твоя улыбочка бы трансформировалась в самый яркий оттенок презрения и отторжения одновременно. — Все нормально, правда. С утра немного болит голова, пройдет, — вяло отмахивается, принимая из рук Билла стакан с кофе и наконец, отхлебывая, — Карамельный? — Да. Тебе не нравится? — интонация Билла стала какой-то испуганной, словно сделал что-то не так, — могу другой заварить. — Нет-нет, что ты, я больше всего на свете обожаю карамельный капучино, — Эрма улыбнулась в ответ на его реплику. Искренне и даже смущаясь кареглазого взгляда, но в отличие от близнецовых, доброго по отношению к ней и даже теплого. Близость Билла совершенно другая. Уютная и согревающая, как батарея в ветхой палатке в минус тридцать. Сравнимая со сладким леденцом, послевкусие которого еще держится в памяти, вязкое и приятное. Как несильный тычок или очередной смешок в адрес кого-то из парней или то, как искренне он был рад приветствовать многомиллионную аудиторию Aliens во время эфиров, размахивая телефоном с включенной фронтальной камерой. — Понял намек, да? Она любит карамельный капучино, будешь в отелях заказывать ей в постель, пока Йост не видит, — гыкает Георг, потешно посмеиваясь. За что и получает попытку легкого подзатыльника от наманикюренной руки, но уворачивается. Как большие дети. Только лишь девушка прониклась игривостью, тронувшей уголки губ друзей, как снова погрузилась в свои мрачные размышления. Что это было и как ей теперь от этого отмываться? Пожалуй, теперь уже никак, и осознание нарастающего пиздеца больно било пульсацией в висках. — Будешь долго сидеть, Георг сожрет твой бутерброд с сыром, — кивает Билл на тарелку, к которой Эрма даже не прикоснулась за весь завтрак. Будничный тон вновь предпринял тщетную попытку поднять паршивое настроение. — Ешь, я не против, — бесцветно, куда-то в сторону. — Эрми, если мы смущаем тебя своим присутствием, то так и скажи. Тон Билла обретает выразительную серьезность. А ей стыдно. Стыдно от самой себя, что ни с кем нельзя поделиться тем, что свалилось так неожиданно и так сокрушающе. Кровоточило, отравляло сильнее, как только нервно пожимала губы, будто закрывала их на невидимую застежку. Почему вчера не удалось закрыть их, когда бессовестно пускала в них чужой настойчивый язык и теряла голову от поцелуя, жмурилась и так отчаянно тянулась навстречу? Ду-ра. Она отрицательно помотала головой, мысленно отгоняя от себя ворох тревожных, мельтешащих под закрытыми веками картинок, как рой пчел. Таких же жалящих и делающих неимоверно больно, оставляя незаживающие раны. Поставив стакан с кофе обратно на столик, бессильно рухнула виском на плечо младшего Каулитца, который явно не ожидал такого жеста. Хотя и против тоже не был. Может, ему девушка доверила бы то, что не давало покоя. Он все понял бы. Нет, нельзя. Близнецы всегда стоят горой друг за друга, и какой бы сволочью не был старший, брат будет на его стороне. Неизменно. И девушка не знала, что хуже. Близнецовая связь или статус фронтмена, с которым подобные шуточки очень плохи. Рука плавно перекидывается через плечо, обнимая невесомо. У Эрмы даже проходят волны легких мурашек, когда чувствует это. Она однозначно обрадовалась бы тому, что кто-нибудь оградил ее от вселенского дерьма и различных напастей. Оградил от самой же себя. Эрма была уверена, что Биллу можно доверять. Во всем, кроме самого главного. Не потому что она боялась за себя и свою несчастную голову, а за репутацию группы, лицом которой как раз и был ее друг. Друг В этом слове сосредоточены все разновидности душевной теплоты и спокойствия, которые Эрма испытывала в своей жизни довольно мало. Даже в предыдущем коллективе все обстояло иначе, только холодный деловой расчет и не более. Во взгляде парня пестрили немо адресованные ей вопросы один за другим, которые Эрма бессильно проглатывала, плотно приклеив язык к небу. Георг копался в холодильнике, Густав задумчиво сидел в копьютере в наушниках за соседним столиком. Руки обнимают в ответ достаточно щупловатый для парня корпус, соединяясь на уровне лопаток под слегка растянувшимся черным лонгсливом. Волосы Билла пахли чем-то терпким и цитрусовым, как молодые ростки под проснувшимся солнцем. Эти ноты хотелось втягивать и втягивать глубже в рецепторы, томяще и упоительно прикрывая глаза. Чтобы хоть немного успокоиться. — Я просто немного нервничаю, — пробурчала в острое плечо, буквально на уровне эстетичных очертаний ключиц под бледной, почти фарфоровой кожей. — Еще как понимаю тебя. Но это же проходит со временем, не правда ли? — отпарировал невозмутимо Каулитц, слегка отстраняясь и глядя на нее абсолютно ненакрашенным взглядом. И почему-то даже на него смотреть ей стыдно. Ебаная трусиха, потерявшая свое лицо Знал бы он всей правды, вместо уютных дружеских объятий придушил бы. Прямо этими костлявыми ручками с черно-белым маникюром. И был бы прав. — Да, конечно. Самое тяжелое — это настроиться. Какая высококлассная ложь. Девичье тело аккуратно справляется с напряжением, и голова плавно опускается, прижимаясь. А Билл мягко улыбается, чего она не видит, но чувствует. И треплет по взлохмаченной блондинистой копне, словно младшую сестру. И этими же самыми тонкими, изящными ладонями сбрасывает громадное бремя с ее плеч. — Фу, кто разрешил вам тискаться с утра пораньше? Глаза распахиваются. По барабанным перепонкам бьет оглушительный треск, преобразованный в его голос. Замечательно, приперся, когда не ждали. — Ты как всегда позже всех выполз, Том, — Георг приподнимается с корточек, доставая какие-то контейнеры из холодильника. Том — Только не говори, что вы все сожрали, — провыл недовольно старший Каулитц, приземляя свой зад в мешковатых штанах аккурат напротив. И тут же разрушил ситцевое спокойствие Эрмы, так тщательно воссозданное по крупицам, как поток, прорвавший плотину. Сидит во всей красе, стрельнув всеми оттенками недовольства и удивления во взгляде. Удивительно посвежевший, будто с глянца, косы не торчат в разные стороны, в чистой футболке размером с парашют. С очень провоцирующей надписью. «WAIT TILL U SEE MY» И стрелка вниз. Вполне в его стиле вещица, призывающая смотреть именно туда. Эрма неловко покривила улыбкой, желая засунуть голову в микроволновку, ту, что на тумбе. На максимальную мощность. Это было бы намного приятнее, чем смотреть на этого засранца, так и впившегося в нее срамными, наглыми глазами цвета кофейной гущи. Наверное, даже на том свете ей будет видеться этот прищур из-под темных, ровно очерченных бровей. Валит ее тяжелой, холодной лавиной без шанса на спасение, заострив внимание на руке брата, приютившейся на ее плече. Не смотри туда. Не смотри. Проникаясь вскочившей до максимума тлеющей злостью, видя эту девушку с кем-то другим. А она снова тупит взгляд, хлопая ресницами в сторону неебически интересного окна, суетливо ограждая себя новой стеной. Прячет стыдливо бегающие глазенки, пытаясь совладать с подскочившим пульсом и бешеным сердцебиением, которое наверняка мог почувствовать и Билл, находящийся рядом. Ее негласный покровитель, с которым можно быть собой. — А что, подружку свою не привел на завтрак? — вырвалось так скоро, не пропустив данный посыл через клетки центральных нервных сплетений. На чистом импульсе, отравленном возросшей местью. — Опа, — лицо Георга смешно вытягивается. — Ты опять таскаешь группис? — назидательно-вопросительно изрекает Билл, включив режим «строгой мамочки-лидера». Том был готов взорваться от перенасыщения яростью прямо здесь, за то что она так бессовестно спалила его мелкую проделку. Хотя это вполне привычная практика всемирно известного «золотого мальчика», подобное поведение не жаловалось в группе. Ни парнями, ни уж тем более кем-либо из продюсеров. — Малышка, видимо тебе приснилось. Я не таскал никаких группис, — криво ухмыляется, подергивая языком пирсинг в губе. Эти губы. О Господи. — Билл, он все врет, — напирает девчонка, воинствующе хмуря брови, — Я все видела! — Ну расскажи, — деловито скрещивает руки, плеская откровенным, чистейшим цинизмом, — Расскажи всем свои грязные фантазии с моим участием. Наверняка я был там на высоте… — нарочно, бесяще протягивает гласные, понижая голос. Вводя свою противницу в ступор, смешно исказивший ее личико. — Прекрати паясничать. Ты прекрасно знаешь, что Йост не потерпит такого поведения. — Да что ты говоришь? Напомнить тебе, чего он еще не потерпит? — старший Каулитц придвигается ближе к столу, опираясь локтями и привставая, как следователь на допросе. Парни замерли, выпучив глаза, а в ушах Эрмы клокочут удары сердца. Оглушительно, удушающе. Внутри стремительно обрывается хрустальная планка ее терпения. Молчи. Как ему хотелось этого. Смешать с грязью, швырнуть контракт в лицо и избавить себя от ежедневного созерцания ее стервозной, невыносимой натуры. Выкинуть ее к черту из группы, которая добилась всего, что только возможно в этом мире. В которой он правил балом. Но точно не правил собой, видя, как приторно девчонка обнимала брата, хихикая что-то в его плечо. Скажи, серая мышка Эрми, ты шлюха? Молчи. В голове проскользнула шальная мыслишка, как здорово бы было, если бы все накануне закончилось не только поцелуем. Том обманывал самого себя, представляя на месте группис ее, пока трахал в своем отсеке. Бешено и не церемонясь, тараня буквально насквозь. МОЛЧИ. — Так, давайте не сраться с утра пораньше, — отмирает Билл и вклинивается между ними, делая серьезное лицо, — Том, если Эрма говорит правду, то не пались, окей? Мне надоело выгораживать всех, когда что-то идет по одному месту. Ты же знаешь Йоста, нам ни к чему сейчас разборки. — Не нуди, братец. Она давно уже вышла у мотеля в пригороде, вопрос закрыт. — Знаем мы, чем ты там умеешь закрывать вопросы, и не только их, — Георг подсаживается, протягивая другу бутылку питьевого йогурта. Все синхронно смеются. Только Эрме нихрена не смешно. *** — Да, пап, все отлично. Я все успеваю и питаюсь хорошо, — теплый голос адресуется в динамик телефона, пока стафф возятся с подготовкой к интервью, а визажисты — с образами парней. Нашлась хотя бы одна свободная минутка, чтобы прижаться в коридоре к стене и сказать пару ласковых слов, — ни с кем не дерусь. А так хотелось бы втащить кое-кому, даже хрупкие кулачки чесались. Но Эрма оставила эту затею, предпочтя вложить силы в гитарные ритмы, а не пачкаться об этого наглеца. Мудака и хама, один только вид которого сводил с ума и заставлял желваки ходить ходуном. Но папа успокаивал буйствующий огонь неспешными рассказами о том, как идут дела, и клиентура только увеличивается, слава богу. — Не хватает тебя в кафе, хвостик, только Марки иногда заходит побарабанить на выходных. На днях тут по телевизору показывали ваш концерт, я еле узнал тебя в этом странном костюме, — голос старика обрел теплоту и веселье, — из-за тебя в ресторане полный аншлаг, дочка Штахельберга покоряет все сцены Европы! Эрма заметно раскраснелась, растягивая губы в улыбке. — Па, ну не смущай, — прикрывает рот ладонью, чтобы никто не услышал ее смешка. — Они тебя не обижают? А то может, нахватались звезд эти мальчишки и смотрят свысока на всех, — моментально сменившаяся теплота в голосе на беспокойство. — Нет, что ты, они очень классные. Билл и Георг уже как старшие братья для меня. — Билл это который поет? Накрашенный? — Да, он самый. — Симпатичный. Но думаю, он не по девушкам, и от этого мне спокойнее, — проговорил отец, что смутило Эрму сильнее. И приятный румянец перевоплотился в жаркую красноту на щеках. — Па, перестань. Он нормальный! — Ладно, ладно, хвостик, это так, мысли вслух. В любом случае, будь осторожна. Никому не позволю обидеть тебя. — Я уже взрослая девочка, не волнуйся. Давай, целую, — веселые нотки в голосе стихают с кнопкой «отбой». Стало немного легче. Отец всячески заботился и оберегал девчонку от различных неприятностей, но даже ему Эрма не могла доложить то, как было все на самом деле. Намеренно умалчивая, чтобы не причинять боль родному человеку, заглатывая эту боль в трехкратном объеме. Справляясь с ней единолично, выпрямляя плечи и кладя телефон в кармашек джинсовой юбки. Хотя, знай отец, каков на самом деле Том Каулитц, непременно это был бы мертвый Том Каулитц. — Надо же, ты с кем-то еще целуешься? А с виду малышка правильная такая… Секунда, и ресницы хлопают в полном ахуе от неожиданно подкравшегося к плечу голоса. В горле становится до нетерпения горячо, и Эрма так и видела перед собой пестрящие заголовки в интернете и ошеломленные лица телеведущих, вещающих о том, как «сессионная участница избила главного секс-символа Германии». В состоянии аффекта могла бы и убить его, но отчаянно держалась. — Намного приятнее целоваться даже с селедкой, чем с тобой, — гневно шипит, и проходя мимо, толкает плечом в плечо, оставляя последнее слово за собой. Как и всегда. Входит в гримерку, избавляясь от назойливых слов старшего Каулитца и раня его собственными репликами. Георг как обычно сидел на спинке дивана, потешаясь с чего-то с Густавом, а Биллу наводили марафет перед зеркалом. Взмахнув финальный раз растушевочной кисточкой по веку парня, Натали проинформировала, что он полностью готов. Том саркастично ухмыляется, смотря на девчонку вслед. А ей чертовски идет эта ассиметричная юбка с кедами. Интервьюер сыпал одними вопросами за другими, связанными в основном с организацией шоу и процессами записи альбома, сколько миллионов евро группа вложила в костюмы, декорации и все прочее… Скукотища. Билл с натяжкой отвечал, ломаясь об английскую раскладку и языковой барьер, но Том порой выручал, дополняя ответы брата. Они ненавидели интервью на английском, но что не сделаешь ради карьеры. Для статуса мировых звезд игнорировать англоязычные интервью — преступление. — Скажите, а вы бы выступили на Евровидении? — Ох, нет, нет, нет! — запротестовал Билл, мотая головой отрицательно. — Думаю, было бы неплохо, учитывая, что Германия там постоянно на последних местах, — уверенно заявляет Том, опираясь ногой о журнальный столик у дивана. Излюбленная манера, — может, и нашу красотку бы взяли, если б она не была так ленива. Давай, пизди больше Эрма ухмыляется, прыская в кулак. — Но только не в костюме инопланетянки. Если бы была такая возможность, я всегда за, — натягивает первоклассную улыбочку для зрителей. — Мы бы победили бесспорно, потому что в группе есть самый крутой гитарист планеты. — И самый скромный! — смеется Билл над братом. И девушка решается на ответное лицемерие. Почему бы не затеять игру против него самого? — Да, Том Каулитц очень крутой гитарист, в интернете писали, что я отстающая по сравнению с ним. Но я могу взять у него пару уроков игры на гитаре, — закусывает нижнюю губу, делая тоньше голос, — и так же резво двигаться на сцене, как он. — Чтобы так же резво двигаться по сцене, как я, тебе мешает одна маленькая проблемка… Две проблемки. Которые у тебя между рук, — хмыкает парень, нагло глядя на девушку, — Хотя, как погляжу, несильно эти проблемки и маленькие, в этом корсете уж точно… Парни гогочут, в том числе и интервьюер, и отчего-то Эрме тоже хочется пуститься в залп смеха и прикрыть вспыхнувшие щеки ладонью. Она покраснела за считанные секунды как томат. Что ты плетешь, придурок — Ну свою проблемку то ты надежно прикрываешь оверсайз-штанами, не правда ли? Раз она не мешает тебе носиться по сцене, — с хитрецой и вызовом. — Вижу, у вас совсем нескучно! — интервьюер переходит к следующему вопросу. На коленях Билла оказывается раскрытый макбук, где предлагалось посмотреть на некоторые группы, которые, вероятно, примут участие в песенном конкурсе. — Оу, девушки! — довольно протянул Том, пялясь в монитор на выступление каких-то блондинок на видео, — Если бы я был судьей, где в конкурсе все были бы девушки, то… — То с каждой как минимум бы переспал, — завершила за него Эрма, чем снова вызвала залп смешков. Один-один? — Круто поют, но музыка немного не по нашему вкусу, — заключил Билл, сдержанно отходя от смешка. — Да, иначе это похоже на какой-то модельный конкурс, — включился Георг в диалог. Далее последовало еще несколько вопросов о том, какие впечатления от уже проведенных шоу и какие планы на будущее. — Не пробовали петь на еще каких-нибудь языках? — Знаете, мы потратили вечность на запись последнего альбома, думаю, английского и немецкого языков вполне хватает. Хотя, Билл как-то говорил, что будет петь на японском? Просто интересно, сколько людей, которые вообще понимают, что поет Билл? — стеб брата поселяет на лице брюнета смущенно-смешливую эмоцию. — Все возможно. Не исключаем, что в будущем мы посетим и Азию, и Америку. Расширять географию наших шоу всегда полезно. Да и экспериментировать с музыкой нам тоже нравится. Дорога до арены, где нужно было провести саунд-чек, заняла около часа. И как обычно эта чертовка уселась рядом с Биллом, болтая непонятно о чем и при этом весело улыбаясь, а Тома продолжала давить гнетущая аура, воцарившаяся вокруг плотнейшим барьером. Ее смешные попытки опустить его в глазах миллионов отчасти потерпели крах, но оставили неизгладимый след на броне его самолюбия. Остра на язык. Который я ласкал этой ночью, пока ты беспомощно жалась в стенку турбасовской уборной. Опять бесила. Опять увиливала, хороня даже самые малейшие попытки настроить нормальный контакт окончательно. Хотя Том сам перегибал, но отступать точно не планировал. Как же хотелось ее публичного унижения, а в то же время и пожалеть эту дуру. Вторгнуться снова в ее жаркий ротик, настраивая там только свои порядки. А потом зарыться носом в ее сладко пахнущую карамелью копну, стиснуть в объятиях ее тонкую, практически осиную талию. Целовать и блуждать руками, эгоистично радоваться, как она сдает позиции, прекращает играть в стальную и неприступную фрау. Уже проиграла. И делает вид, что ничего не произошло, разжигая в сердце Тома уничтожающее все живое безумие. Теснящееся в его ауре и выливающееся во вселенское раздражение с примесью ненависти, и такой неуловимой симпатии. Ведь пока она топталась за ширмой, ему все же удалось подглядеть со спины, как она натягивает этот гребанный топ-корсет, распаляющий нездоровую фантазию и кое-что еще, и юбку, под которой видны ее ноги. Тоже изящные и тонкие, как она сама. Ты точно не поехал крышей, Том Каулитц? Может, и поехал, глядя, как она кривляется в общее селфи с Биллом на сидениях спереди. Смотрит на них сзади, улавливая тихие щелчки фронтальной камеры и отрывок изображения чужого телефона, где красовались две их довольные рожицы. Как-то избито ухмыляется, тут же поджимая губы и пялясь в блондинистый затылок. Брат шутливо тычет пальцем и говорит, чтобы она удалила, потому что ему прядь на лицо упала в кадре. Старший Каулитц определённо чувствует что-то еще помимо стандартного бешенства, замечая ее со своим братом, который прилип к ней как плотный стикер. И не отлипает. Что, перешел на девочек, Би? Он улыбается ей снова. А в глазах его то, что недоступно Тому. То, что Том никогда не сможет дать ей, изнывая от рези в груди и горечи в горле. Это пугало больше, чем угроза ошибиться в соло на глазах десятка тысяч зрителей. По голове ударяло гребанное бессилие. Руки дрожали еще несколько секунд, пока гитара издавала отвратительные звуки. Снова аппаратура не желала настраиваться с первого раза. Стафф носились туда-сюда, Густав с Георгом обезьянничали у комбоусилителей, а источники очередного смешка находились почти рядом. Она сказала, что у Билла милая прическа, похожая на бешеного ежа, когда они снова затеяли какую-то игру. Понятную только им двоим. Девчонка стояла на носочках и встряхивала смолистую копну за то, что Билл в чем-то ей проспорил. Пожалуй, дальше было то, с чего Том если не впал в тотальное ахуение, то точно замер на месте минуты две-три точно и едва не забыл все табы и аккорды. — В таком случае я требую обещанный поцелуй в щеку. Так тихо в рамках огромного пространства произнес брат. Так громко в ушах Тома взорвалась мина, детонируя мягким, быстрым касанием губ девушки о щеку довольного, как щенок на лужайке Билла. — Хитрец! — задорно отзывается Эрма, едва ли не подпрыгивая. Том и близко не знал, о чем идет речь между ними. Каждую сраную секунду смертельное пламя росло в нем как в раскаленной до максимума печи, и все попытки договориться с собой были тщетны. От этого неописуемого жара руки порывались разбить все, что только видят глаза, мозг — не осознавать, не пропускать через себя. Чувства — не чувствовать. Не проглатывать жгущую ревность. Нахальная девица действительно коротко чмокнула младшего близнеца в щеку. В то время как старший чуть ли не до хруста перехватил несчастный гитарный гриф и закусил губу так, что едва не проколол кожу пирсингом от такого бешеного нажима. Это намного сильнее, чем просто пощечина, оставленная ему как-то в подарок за «хорошее» поведение. Это — уже прямое издевательство над распаленным, не терпящим такого поведения мистером Самолюбие. Блондинка что-то кивает Биллу, и пока настройка аппаратуры идет полным ходом, удаляется в закулисье, словно специально подгадав тайное желание Тома. Чтобы они хоть на минуту отвяли друг от друга. Пусть идет с глаз долой. Том промаргивается, впуская в свою цель сотни невидимых нитей, которые тут же потянули его к ней. Оставив гитару у ближайшей установки, резво последовал за девчонкой. Билл не видел, удачно отвернувшись спиной и медленно вышагивая по сцене. Нет, не пусть. Нихуя не пусть. Я не отстану от тебя, мелкая чертовка. Эрма заскользнула в маленькую гримерку и оперлась о столик, чтобы поправить макияж в уголках век и прическу. Хотя ее локоны и так уже были подкручены благодаря стилистам, так обворожительно струились по спине и манили прикоснуться к ним снова. Тем не менее, подолгу крутиться у зеркала и рисовать глаза — то, что Том счел у них с Биллом общей страстью. И не стал заходить прямо к ней, остановившись у двери и нагло закурив. Затягиваясь сразу на полную, как и любил делать. Но девчонка вышла быстрее, чем он ожидал, а потому тут же придавил тлеющий окурок незашнурованным Nike. Вышла и замерла, бегло осматривая непрошенного «гостя» рядом. — Курилка если что, находится там, — бросила пренебрежительно и развернулась, намереваясь двинуться дальше. Как снова остановилась. — Мне и здесь вполне нравится. Может, объяснишь в чем дело? Из ее груди вырывается злобное хмыкание. Почти на грани сознания она лавирует между эмоциональным взрывом и медленно тлеющим «игнорируй этого придурка». — Двадцать четыре, — произносит в пустоту, отвернувшись от Каулитца. — Что двадцать четыре? — Гребанный пункт двадцать четыре гребанного контракта о чем-то говорит тебе? — шипит как змея, сверля взглядом исподлобья и медленно являясь вполоборота, — не провоцировать участников группы на агрессию и конфликтные ситуации. Хотя, ты же бросил среднюю школу, видимо, читать нормально не научился. Она колет в ответ еще сильнее, тщательнее обороняясь. Тому даже забавно на это смотреть. Она втянула в себя сильнее ненавистный мятный табак и развернулась окончательно. Вот так, лицом к лицу. — А лобзаться с моим братом тебе тоже контракт предписывает? Или может, у тебя какие-то особые привилегии, о которых я не знаю? Сокращает расстояние между ними, склоняя голову вбок. В синих глазах запылали искры, моментально изменившие оттенок ее лица от светлого до пунцового. Так, словно ее поймали за чем-то постыдным и непристойным, и теперь приходится отвечать за это с видом провинившейся школьницы, — так что ты говорила там про Йоста, куколка? Он не дождется, нет. Томово «Куколка» уже больно режет по ушам как оглушительная ультразвуковая волна. Задумчивая гримаса, состроенная почти моментально, вводит в ступор и тихий ужас. — Чего ты добиваешься? Шантаж? Сговор? Почему ты просто не можешь оставить меня в покое?! — Оставишь в покое моего брата, оставлю и тебя. Поверь, ты точно не та, кто ему нужен. Эрма выталкивает из себя саркастичный смешок, мотая головой. — Кажется, я поняла, в чем дело. Ты просто бесишься, что я нашла общий язык со всей командой кроме тебя. А учитывая твое поведение, ты просто неравнодушен ко мне, — вздергивает голову выше, нахально заглядывая в глаза, — Ты ревнуешь… Ревнуешь Ревнуешь Ревнуешь Разносится это ядовитое слово трехэтажным эхом, до безумия сладким, пониженным женским голоском в голове Каулитца. На лице девчонки красуется хитрая улыбочка, больше напоминающая издевательство в чистом виде. Прикушенная нижняя губа и подрагивающие ресницы, кошачий взгляд исподлобья стер разом все ее протесты, подливая больше масла в огонь. В его огонь. Том не хочет проникаться. Болеть этим тоже. — Вот в чем оказывается, причина, — продолжает тихо. Ему на ухо, изощряясь мастерством перевоплощения, — У тебя просто стоит на меня, вот и все. — Заткнись, — теперь ограждается уже Том, игнорируя выступивший жар на лбу под повязкой. — Бесишься, что мы с Биллом стали много общаться. С Гео и Густавом, в принципе тоже, но твой брат — однозначно твоя противоположность, — сильнее надавила на болезненный очаг, — Определённо, что твоим родителям явно не повезло со старшим сынком, раз он вырос такой бездушной мразью. Только ты так сходишь с ума с того, что Билл действительно превосходит тебя по всем параметрам. По всем, без исключений. И тем, что он, в отличие от тебя, умеет владеть с собой, не ведет себя как сука и что он, мой, блять, друг, который, блять, относится ко мне. С. Добротой! Шарахнула в грудь на последних порах, чеканя каждое слово и бессильно срываясь. он. мой. друг. а ты заслужила эту доброту, чертова блондинистая сука с бездонными, манящими похуже магнита глазами? Она понижает голос, ставя на колени его прежнее хамство и напор. Выбивает страйк в собрании его личных нервных клеток. Так, что они рушатся, а в крови кипит злость, разгоняясь от нуля до ста градусов за считанные секунды. Пальцы застывают в непонятном положении, а ей в спину адресован немой ответ. Отравляющая стрела, которую Том так желал сейчас запустить в объект своей безграничной ненависти. — Что ты сейчас сказала? — в тембр прокрадываются все оттенки горечи, застилаемой усиленной обидой. Голос автоматически понижается, как температура его внутреннего постоянства. Заледенело. Забыло как дышать. Том срывается с места, движимый множеством бурлящих внутри порывов. Сосредоточенный на ее блядской усмешке, слетевшей с блядских накрашенных губ не менее блядской яркой помадой. Это конец. Черта. Предел Он не знал прежде, что значит поднять руку на женщину. Шестеренки самоконтроля съехали в неизвестном направлении, когда его тяжелое тело придавило ее, хрупкое, пригвоздило к стене, не оставив шансов на побег. Секунда Хриплый вздох, вырвавшийся из девичьей груди, прозвучал до безумия жалко и беспомощно, что и ни на йоту не всколыхнуло бы и не взволновало взбешенного до предела Каулитца. Ярость чернила взор, заползла змеей в разгорающееся с каждой секундой нутро и выкрутила на максимум всю силу, перешедшую в хватку рук На ее шее Девчонка сопротивляется, тщетно бьет его по руке, намереваясь вырваться из удушающей в прямом смысле окольцовки. — Отпусти… Ме-меня… Давится воздухом, но для него это такое смешное, даже комичное зрелище. Вот и вся ее дерзость, вся ее жалкая жизнь полностью в его руках. Мысль, что сейчас она такая маленькая перед ним и такая зависимая от него, бешено будоражит его вздернутое до небес эго вместе с самолюбием. О да, это так умопомрачительно — видеть как эта милая девчонка умоляет о пощаде, а ее шейка чуть ли не хрустит как палочка от мороженого. Сука, сука, сука Губы поджимаются в остервенелом запале, здравый смысл растворяется подобно сахару в кипятке — так же незаметно и стремительно. Носочки кед силятся достать до пола, который сейчас кажется так далеко. — Я убью тебя… — шепчет он как умалишенный, безо всякого постороннего умысла. Жар под кожей жалит щеки, наполняет вены, что набухшей веткой выступили на лбу. Она бьет его по сильным рукам, хрипит, пинается. Но он сковывает намертво, даже не вглядываясь в замутненные глаза цвета его персонального океана. В котором он так безудержно тонул, утягивая за собой ко дну причину своей больной эйфории. Держит крепко, не оставляя ей шансов. Еще чуть чуть Хнычет, дергается, мычит. Умоляет Он ослабляет хватку, притягивая к себе легкое, почти невесомое девичье хрупкое тельце. Обмякшее и бешено хватающее залпы живительного воздуха. Чтобы она слышала. Чтобы он доказал свое превосходство. Чтобы она запомнила это на всю свою жалкую жизнь. Чтобы что? — Никогда не смей касаться своим паршивым языком моей семьи. Не смей, сука. Шипит ей в лицо, яростно вглядываясь в спектр ее личной паники и беспомощности в сузившихся до крохотных точек зрачках. Дергается, трепыхается, безрезультатно толкаясь в стальные плечи. Она пожалеет о том, что сказала. Блядскими, манящими губками, в которые бешено хотелось впиться снова. Смазать с них всю откровенную, едкую ложь. Ее сердце укатилось вниз, шумно разнося по артериям залпы сгустившейся крови, — Вздумаешь пожаловаться Йосту или скажешь кому-то из парней, публично вылетишь отсюда как пробка от шампанского, поняла? — отпускает, напоследок проведя ладонью по коже шеи. Может, если бы Том знал, что такое упомянутая Эрмой доброта, то не вел бы себя так, а за подобную выходку тут же пристрелил бы себя на месте. Видя откашливающуюся у стены девчонку, содрогающуюся от недостатка воздуха и боли. Не смотрел бы. Не заражался противной жалостью в и без того отравленное тело. Не мог. Не сейчас. Уходит, оставляя ее одну. Эрма нервно вздрагивает, пытаясь сглотнуть. Как и собственные слезы тоже. Нельзя, теперь точно нельзя. Медленно поднимается на ватные ноги и идет к сцене, где уже все настроено и готово к работе. Аппаратура в порядке. Она — не в порядке. — Что это у тебя? — непонятливо указывает кисточкой на странные отметины Натали. Россыпь мурашек охлаждает спину от неожиданного вопроса. Блондинка беспомощно приоткрывает слегка обветрившиеся, искушенные за время репетиции губы и немо благодарит судьбу за то, что парни увлечены какими то своими разговорами в углу гримерной и не обращают на нее никакого внимания. В зеркале действительно виднелся четкий пигмент на шее. Уже проявившийся и даже покалывающий. — Видимо, чокером передавила, — со слабой улыбкой ответила со всей невозмутимостью. Конечно же. — Если у тебя другой реквизит на сегодня, я должна перекрыть все недочеты тональником, — визажистка и не собиралась вдаваться в подробности, просто напросто выполняя свою работу, — давай приподними голову. — Я не думаю, что это поможет, — лепечет Эрма, — можно закрыть это какими-нибудь украшениями. — Смотри сама, — Натали пожала плечами, — только чтобы на фотоотчете это не выглядело подозрительно. Я не знаю, что там у тебя произошло, но издалека эти отметины можно неправильно расценить. — Все хорошо, — твердо настояла блондинка на своем, — надену украшения и видно не будет. Лицо не выражало никаких эмоциональных подвижек. Пустая, холодная игра, настройка на очередное шоу, до которого оставалось не так много времени. Снова выступление перед толпой кричащих девушек, любая из которых даже близко не знает и знать не может, что творится за кулисами и каковы на самом деле их любимые кумиры. Что на самом деле представляет собой тот, кого боготворят миллионы. Лживая, приторная, лощеная картинка, улыбающаяся чертовым пирсингом, выманивающая любовь и обожание. То, что не заслуживает никоим образом. Эрма поникла, сидя в кресле визажистки и буравя исподлобным, злостным взглядом свое жалкое отражение. Настолько жалкое, что хотелось разбить или плюнуть прямо в него. Дура. Просто гребанная идиотка, позволившая играть собой как тряпичной куклой. Билл подходит к ней уже полностью собранный в свой новый костюм, напоминающий броню с чешуеобразными рукавами. Отстраненность девушки мягко сменилась легкой улыбкой, стоило завидеть друга в зеркале, а затем и возле себя. — Получается, сегодня только я один буду пришельцем? — Получается, да, — девичий взгляд мечется по обилию блесток и декоративных элементов на действительно инопланетном прикиде, только уже в другой интерпретации. Футуристично, но не менее утонченно и изящно. Как раз под стать Биллу. Только ему это идет по-настоящему. Эрма же оставила наряд. Излюбленный топ-корсет, распущенные волосы, обилие украшений и асимметричная джинсовая юбка. Дерзко, но при этом со вкусом и естественно для нее самой, — Сегодня я побуду гранж-девчонкой, портящей стены стрит-артом. Вот так. — Образ местной хулиганки, получается? — вскидывает бровь Билл, усмехаясь, — Кстати, я поговорил с Йостом. Разделишь со мной куплеты Darkside of the Sun? Она промаргивается, принимая энтузиазм парня как спасительную ниточку, способную вытянуть ее из омута собственной ничтожности, — Как раз покажешь всем свой истинный потенциал, это сыграет нам на руку. — Би, ты спятил! — Ты боишься? — как-то странно парень прищуривается смольно-угольными из-за пигмента теней глазами. — Я просто не ожидала, что это будет сегодня, и… — Все будет хорошо, Эрми. Сладкое, как теплая патока прозвище приятно ложится на слух, вырывая из лап болезненной загнанности пораненное девичье естество. Она силится улыбнуться, чтобы принять предложение солиста и шагнуть в неизбежность, воспользоваться шансом заявить о себе не просто как инструментально ориентированная, но и поющая артистка. Явить миру талант, данный от природы, но рискующий потонуть в болоте собственных страхов. Карие глаза, находящиеся в углу, все еще мечтают о том, чтобы пространство разразили миллион молний, расшатало стены и раскидало по разным углам их двоих. Их. Двоих. В проеме появляется Йост, извещающий, что до начала десять минут и нужно идти. Том хлопает себя по коленкам, уже измученно вздыхая, дает пять Георгу и выходит вслед за ним, не забыв заострить внимание на девушке. И последнее, что он видит перед началом шоу — ее злобные, трепещущие жаркой лавой глаза, минуту назад улыбающиеся Биллу. Для него там есть уют и что она сказала…доброта? Для Тома есть только холодная ненависть и угроза. *** По мышцам и костям разливается волна усталости, ощущения которой уже, наверное, намертво въелись в подкорки. А под закрытыми веками так же танцуют звезды, искрятся как бесчисленные фонарики и лампочки, зажигаемые восторженной толпой. После шоу под гнетом усталости снятся самые яркие сны, где нет места боли и переживаниям. Приходит эйфория и сладкое послевкусие успеха, которые напрочь вытесняют все остальное. Сравнимы с наркотиком, которого всегда будет не хватать, что ведет к бесконечной ломке. Билл говорил, что абсолютная слава – это наркотик, и если отнять его – будет очень больно. Эрма познала, что такое ломка от славы, видя, как тысячи людей подпевают ей и Биллу. Не протестуют, не кидаются камнями или нелестными словами. Поют, отпуская все, что тревожит. При слабом освещении в автобусе у девушки слипаются глаза, а на губах играет довольная улыбка. Во рту сладко от Skittles, пакетик которого забавно торчал из кармана джинсов Билла. А еще лучше, что довозили до отеля членов группы отдельно. Далеко спереди сидел как всегда с наушниками Густав. Том, Георг и Йост ехали в другой машине, минутами отправившейся ранее. — Может, теперь ты сможешь мне рассказать, что на этот раз? Эрма моргает, пробуждаясь от полусна мгновенно. Тон Билла выстраивает серьезные ноты, что заставляет неуютно вздрогнуть. — Ты о чем? — Об этом, — палец приземляется в точное место отметин от дневного удушья. В груди моментально зажглись костерки обиды, смешанные с болью и неприятным изныванием. Все, что остается девушке, глупо похлопать ресницами и нервозно поежиться. — Чокер маловат. Больше не буду его носить. — Эрма, что у вас опять случилось с Томом? Не смей от меня ничего скрывать, — Билл напрягся, подвигаясь ближе, как только заметил на коже своей соседки покрасневшие пятна, — я не поверю, что тебя искусали пиявки или ты позвала себе кого-то на одну ночь. — Что?! — шутливо вытянула лицо, не зная, как еще извернуться. — Что он сделал? — неубиваемым тоном, от которого опять все дрожит. — Он сказал, чтобы я не смела лезть к тебе. Похоже на братскую ревность, не находишь? — И за это он поднял на тебя руку? — недовольно прорычал Билл, хмуря брови. Она молчала, — Эр, что сделал Том? Опять что-то наговорил тебе? Она жмурится, понуро опуская плечи и роняя голову на ладони. — Я убью его, — саркастический, но такой серьезный в то же время вывод младшего Каулитца валит громадным давлением на и без того уставший мозг. — Билл, перестань. Я сама виновата. Са-ма-ви-но-ва-та — Раньше Том не был столь агрессивен. Если мне не удастся в конец разобраться с этим, то я буду вынужден обратиться к Йосту. — Билл, не надо… — Эрми, это не шутки. Но в конце концов… Ты же можешь положиться на меня? Она кивает брюнету, протяжно моргая. Медленно, с усилием вытаскивая попытку успокоиться снова. Думая, где в прошлой жизни настолько согрешила. — Спасибо, друг. *** Тяжесть головы на плече и затихший мотор вгоняют в еще больший дискомфорт. Эрма уснула еще до того, как машина припарковалась у чёрного хода отеля. Густав оборачивается и подходит ближе, тормоша полусонного Каулитца за плечо. Он незамедлительно встает как на автомате, и когда опора в виде его плеча исчезла, девушка бессознательно плюхнулась на соседнее место. — Я могу отнести ее до номера, если ты не против, — вызывается Шеффер, переглядываясь с Биллом, усиленно потирающим глаз. Слава богу, весь макияж уже давно был смыт. — Я сам. Иди, — коротко кивает младший Каулитц, в мыслях почему-то не обрадовавшийся предложению коллеги. — Возможно, она тяжелая, а ты спишь сам на ходу. — Густав, просто иди, окей? — немного раздраженно бросил брюнет и просунул руки под мягкое, обездвиженное тело. И успел подумать, какое благо, что их всегда привозят к черному ходу. Если б это запечатлел кто-то из папарацци, пожалуй, был бы взрыв страшнее атомного. А любые желтые статьи украшались красочными заголовками, как «Билл Каулитц носит на руках свою новую избранницу». Даже мысли о подобном выкручивали нервы парня до параноидальных припадков. Девчонка в его руках была очень легкой несмотря на внешнюю худобу Каулитца и видимость щупловатого юноши. Густав, идущий относительно рядом по этажу, заметил, с какой осторожностью солист обращался с ношей. Тактично молчал, опасаясь сболтнуть что-либо неуместное, но определенно чувствовал исходящую от брюнета трепетную эмоцию. Для нее одной. Может, не так хорошо видел со стороны, но чувствовал. — Поможешь открыть дверь? Руки заняты, что Шеффер прекрасно понимает и проводит карточкой по замку. Пожелав спокойной ночи, ушел в свой номер неподалеку и изолировался, а Билл прошел вглубь номера со спящей девчонкой на руках. Действительно, на ней сказалась череда бешеных концертов, после которых не чувствуешь ни мышц, ни сил. Только желание уснуть навечно и не просыпаться. Младший Каулитц опускает расслабленное тело на кровать, поведя плечами. Тянется к ночнику, как сталкивается с преградой в виде цепких ручек на плечах, стискивающих похрустывающую ткань кожанки. — Не уходи… — бурчит женский голос, проваливаясь в собственное бессилие. Сонно и не совсем разборчиво. Задерживаясь в плену присутствия Билла, вдыхая цитрусовый привкус, приятно ласкающий обонятельные рецепторы. Если это его постоянные духи, то она готова вдыхать их вечно, заряжаясь дозой успокоения. Не желая отпускать его в свой номер, цепляясь за его объятия на грани полусна. Такие нужные. Брюнету немного неловко, но ничего не остается, кроме как ответно стиснуть плечи и спину Эрмы, касаясь мягкости блондинистых волос. Прикрыть глаза хотя бы на секунду, но не позволять мерзкому беспокойству проникнуть в его мысли. — Эрми… — шепчет уже почти севшим голосом, опираясь взлохмаченной макушкой об ее висок и дыша в изгиб шеи. С все еще проступающими на коже отметинами. Билл готов идти, но она не отпускает. Пальцы так сильно давят, просят о немой помощи в виде хоть какого-то ебанного спокойствия. Как ребенок, дергающий родителей за руку после тяжелого рабочего дня с просьбой поиграть в приставку или нарисовать домик на белом листе. — Не уходи, — повторяет еще выразительнее, пряча изуродованное стыдом и отвращением к себе лицо на уровне ключиц парня. Пытаясь утонуть там, спрятаться от едких стычек с его старшим братом и его не менее едких слов, разъедающих душу хуже кислоты. Ты снова ебанная вялая истеричка в его глазах Второй раз порыдать перед солистом будет твоим грандиозным позором. Но она мужественно держится, изо всех сил поджимая губы и привставая на подушке, чтобы Биллу не было так неудобно горбиться. Ему это не идет. Он слишком красив и изящен, мечта любой девчонки, сошедшая с картинок и плакатов. Каждый из них четверых — уникальная, неординарная личность с собственной аурой и притягательностью. А она — бесцветная, никчемная моль. Ненужная, лишняя пятая ножка, непонятно зачем приставленная к основному скелету, который и без нее прекрасно функционировал. — Спи, Эрми. Хватит грузиться, я же говорил тебе об этом, — мягко треплет по волосам, вкладывая в этот жест искреннее желание успокоить ее нервы. Ты говорил, что он больше не тронет меня. Ты обещал. Ты обещал! Укладывает ее на подушку обратно, напоследок задержав ее холодные ладони в своих, тёплых. Обмениваясь взглядами почти в темноте, разбавляемой слабым фонарным свечением за шторами. Билл улыбается ей, солидарно и с примесью легкой боли, которую не хочется показывать. И тут же хмурит брови, задумчиво уходя в собственные мысли. Всматриваясь, как протяжно она моргает и отворачивает профиль на подушке, раскинув по простыни длинные светлые пряди. Ему и вправду больно за нее. За брата тоже. За них. Ладонь освобождается от кожаной полуперчатки, избавляя кожу от тесного плена. Чтобы прикоснуться к женскому лицу. Нежному и даже красивому. Совсем не влажному. Почувствовать, как нормализуется ее дыхание, медленно, но становится спокойнее. Билл присаживается боком на ее кровать, чувствуя, как сердце глухо пропускает удар, и на ладонь давлеет тяжесть головы. Ей нравится такой метод успокоения, явно. Тянется как кошка за новой порцией ласки. Каулитц едва моргает, слушая, как уже блаженное, сонное сопение девушки переплетается с посторонними звуками за дверью, которую он закрыл ногой, в коридоре. Смотрит на эту самую дверь, уговаривает себя пойти к ней, когда вопящие внутри мысли приказывают остаться. Самым невыносимым является для него прочувствовать две вещи. Досаду за ту, что беззащитно лежала рядом. Злость на того, кто родился на десять минут раньше него.