Пятый элемент

Небо. Ясное, почти безоблачное, и ветер, так и норовящий заползти под многослойную одежду и неприятно взбудоражить рецепторы кожи. Вдали от городских сует и вечной серости над головой, утопающей в гулах машин в пробках, людского шума, когда можно было выйти прямо в необъятное поле, Эрма могла по-настоящему набрать полные легкие воздуха. Раскинуть руки в разные стороны и постоять в таком положении минуты две, три, а может и больше невзирая на прохладу. Запрокинуть голову назад. Открыть глаза и посмотреть, как быстро по синему фону плывут редкие перышки-облака. Какие-то были кучерявыми, какие-то обретали разнообразные причудливые формы. И все они куда-то спешили, в сторону горизонта. Девушка не знала, куда именно, может, в глубине души ей было даже обидно, что она смотрит на облачка, которые безвозвратно уходят прямо на ее глазах, в неизвестные дали. А она стоит, поймав драгоценную минуту наслаждения, слушая звонкий собачий лай. Совсем как в детстве. – Хвостик, заканчивай играть с Эмили, я накрыла стол на веранде, вперед, – тон мамы всегда был добрым и мягко-побуждающим, но никак не строгим или упрекающим. На дворе большого дома стояла теплая и раскрашивающая серый мир в яркие оттенки весна, изредка колыхавшая кроны деревьев на участке. Листва приятно шелестела над головой, а сквозь нее пробивались яркие солнечные блики, от которых маленькая златовласая девчонка щурилась и закрывала лицо ручками. – Эмили, мячик! – Эрма кинула игрушку своей маленькой подруге перед тем, как пойти на зов мамы. Пудель залаяла и радостно понеслась по той же траектории, куда и бросился резиновый объект собачьей радости. И зубов тоже. Что всегда забавляло девчушку, это то, что крошка Эмили всегда приносила в зубах что-то еще. Палочку, листик, даже что-то из мусора, например, пустую банку кока-колы. Однажды, когда родители гуляли с собакой в городе, она притащила в зубах какой-то старый кроссовок. Должно быть, так животное выражало свою благодарность в виде таких «подарков». Эмили послушно принесла мячик, а вместе с ним какую-то палочку. – Хорошая девочка, хорошая, – Эрма потрепала свою маленькую подругу по кудряво-рыжей макушке, и та послушно прикрыла глаза и боднула мокрым носом в ладонь. И затем, высовывая язык и «улыбаясь», последовала за своей юной хозяйкой к веранде, где уже стояла миска, полная лакомств и любимых косточек. – Ты как статуя на горе в Рио стоишь? – чей-то голос оказался совсем рядом, выдернув из омута приятных сердцу воспоминаний. Эрма снова открыла глаза, вслушиваясь в шелест свежей травы под ногами, и даже испытала некий дискомфорт, какой бывает при выходе из нежной нирваны в жестокие, прихлопывающие реалии. – Ну в отличие от тебя, я не считаю себя божеством, – иронично хмыкнула девушка, поворачиваясь к кладези шуток на все случаи жизни. Той, что прошла рядом и держала в руках пачку Marlboro crisp Mint. Между ними повисло некомфортное молчание. Том оперся спиной прямо на корпус тур-баса, изображая фальшивую отвлеченность от девушки. Она не смотрела, легко обняв себя руками, будто ежась от холода. Но на самом деле ей стало холоднее, стоило самой раздражающей в мире персоне вновь появиться в поле ее зрения и нагло, так эстетично, но в то же время резко закурить, сразу затягиваясь. Держа в пирсингованных губах убивающую никотиновую дозу и перегораживая изящно отточенными, музыкальными пальцами путь ветру, чтобы огонек не потух. По телу Эрмы пробежала высоковольтная волна, заряжающая пронизывающей порцией мурашек. Даже под кофтой оживилась эта гребанная волнообразная рябь. Да не смотри туда, блять – махал красным флагом умирающий остаток здравого смысла, орал в уши, но бунтарская натура отвергала все, что можно. Той ночью после концерта она так и не смогла уснуть, полночи плача в подушку, которая никак не могла ей помочь кроме того, как подарить ей мягкость и отпечатать уродливые пятна от влагостойкой туши. Которая на этот раз совсем не выстояла под натиском отчаянно рвущегося на поверхность покрасневшей кожи ручья. Обжигающего щеки, руки, сердце. Временно застывшее и не понимающее, какого черта она снова на всеобщем унижении и усмешках. Под гнетом безграничного высокомерия и надменно-блядски прицеленных в ее сторону карих омутов, сравнимых с черными, непроглядными безднами. В которые попадаешь и не имеешь возможности выбраться. Наутро она сказала своей двойнице в зеркале, что теперь ты всегда будешь сильной. Лицо попроще, сердце почерствее, брови к переносице – и ты сияющая, приторно улыбающая всем злопыхателям назло сучка. Как и заслуживает этот мир. Этот мир не любит добрых и великодушных, ими быстро пользуются и смеются над их наивностью и большими, искренними глазами, а тварей — уважают и возносят на пьедестал. Одна тварь стояла рядом. Снова. Курила мятную мерзость и изредка поглядывала в сторону девушки. Она знает, что он смотрит на нее. Чувствует спиной, плечом, рукой, словно их обдавало волной горячего ливня. – Предложил бы тебе покурить, но не буду. Для тебя они слишком крепкие, куколка. Я хоть и недолюбливаю тебя, но не до такой степени, чтобы ты задохнулась и обожгла горло. Голова поворачивается в сторону источника звука. Медленно и размеренно изреченных слов, будто лишенных любого враждебного эмоционального окраса, совсем в нетипичной манере. Целый монолог, вашу мать. Нет, она держалась, правда. За несколько прошедших дней девушка упорно избегала старшего Каулитца, специально выжидала, чтобы юркнуть в тесную турбасовскую уборную раньше всех или позже всех, завтракала в одиночестве, приютившись где-нибудь в уголке возле стола-трансформера и поджав ноги, сливаясь с пространством. А когда подходил кто-то из парней, она неловко улыбалась и кивала приторное «все в порядке». Георг только непонятливо метал бровями, но не допытывался, Билл иногда мог и подсесть. Она не возражала. Хотя все же раньше всех просыпался Густав, варил смолисто-горький, абсолютно мерзкий американо и смотрел какую-нибудь тупую комедию, установленную на ноутбук. В принципе, привычки и повадки каждого она уже изучила. А его — нет. Словно Том Каулитц был гребанной загадкой, то и дело кусающей, так и побуждающей «ну смотри же, какой я, попробуй разгадать, что я выкину на этот раз?» – Какая забота, надо же, – огрызается она, дернув головой, – твои сигареты я бы и под дулом пистолета не взяла, они же насквозь ядовитые. Забавная — хитро проносится в брейдастой голове с новым, более глубоким затягом. Чем безобиднее заденешь, поднесешь руку, эта кошка вцепится со всей яростью и раздерет кожу до мяса, до кровавых незаживающих отметин, и о, как же это льстило. Иногда она напоминала Тому и горючую смесь — поднеси огонь, и пламя взмоет до небес. И было в этом что-то привлекающее, зовущее, обжигающее, выворачивало рычаг мазохизма и желания насиловать ее нервы похлеще гитарных струн до максимума, подпитывало азарт и желание напирать еще и еще. – Том, почему я должен выводить Купера вместо тебя, а?! – «идиллию» нарушила протиснувшаяся в проем черноволосая голова. И явно недовольная. Тур бас был припаркован возле одной безлюдной точки, вдали от городских цивилизаций и вообще каких-либо поселений. По трассе только изредка проезжались машины, отчего атмосфера уединения и возможности очистить голову от чумных мыслей завладела временем. Билл вышел на улицу, держа два поводка с Пумбой и Купером. Прежде Эрма о них уже слышала и видела, когда они мирно спали буквально друг на друге в extra-room. Самые милые существа в мире, в отличие от людей. Том бросил окурок, притопнув дутым кроссовком, и взял поводок. – Сказал же, что выйду покурить, я не виноват, что ты глухой, – скривил уголки губ старший, наклоняясь к своему курцхаару, – ну что, ракета, пошли, м? Эрма не ожидала, что он способен так за считанные минуты менять интонацию. Ну прям супер положительный, добродушный хозяин. Купер повилял хвостом, после чего повернулся к девушке, выбрав ее целью для обнюхивания. – Если б я был глухой, мы бы не были так популярны, хах, – усмехается Билл и наклоняется, чтобы погладить бульдога, а вскоре переводит взгляд, – Оу, Эрми, и ты здесь. Кажется, кое-кто к тебе неравнодушен. Младший Каулитц кивает на Купера, вовсю проявляющего любопытство. Девушке ничего не остается, как погладить этого очень ласкового пса и умилиться его «жестам» и искренности, которой полны бездонные черные глаза. Потыкавшись мокрым носом в ее ладонь, Купер «заполз» под нее, выпрашивая еще больше поглаживаний. – Какой ты хороший мальчик, –приговаривала она, – даже удивительно, как это ты еще не заразился бешенством от своего хозяина. – Иногда я сам задаюсь этим вопросом, – легко ехидничал Билл над братом, но исключительно из добрых намерений. – Ха-ха, шутники. Вам только в heute-show выступать, – «обиженно» закатил глаза Том и развернулся, уводя Купера вперед, – гуляем максимум пятнадцать минут, не больше, – и ушел в сторону с поводком. — Есть, капитан, – Билл картинно приставил ладонь к виску, исполняя «приказ». И в этот момент улыбнулся так искренне-дурашливо, что Эрме показалось это невозможным на какие-то жалкие секунды. Если старший Каулитц казался ей загадкой, то младший — пожалуй, тоже. Но они были полярно противоположны друг другу, и это путало в диссонансе и сомнениях. Билл порой мог быть и меланхолично-закрытым, погруженным в какие-то свои думы, размышляющим о чем-то философском и недосягаемом человеческому глазу, но потом он буквально расцветал. Шутил, улыбался, инициировал разговоры о какой-нибудь ерунде. И все же и в нем девушку манила некая недосказанность, желание узнать солиста получше. Но самое главное – она была уверена, что Билл не выкинет в ее адрес какую-нибудь подлянку или ранящее слово, и это давало чувство... защищенности? Безопасности? – Я же говорил, ты понравишься Пумбе, – произнес он. Теперь и бульдог выбрал Эрму объектом обнюхивания и своеобразного «знакомства». – У вас чудесные собаки, Билл, – рука мягко прошлась по голове высунувшего язык и забавно хрюкающего пса, – ты такой хоро-о-шка, Пумби. Эрма любила животных. Искренне считала, что они лучше людей. Честнее и искреннее. А так оно и есть. Четвероногие друзья готовы любить тебя самой чистой и неподдельной любовью, быть преданными и ласковыми, не требуя ничего взамен. Разве что немного почесываний за ушком и корма. Пумба сопел, хрюкал, тыкался смешной мордашкой в руку, даже облизывался и приподнимался, чтобы больше проникнуться лаской. На шейке был тонкий оранжевый ошейник с бронзовой косточкой посередине, на которой были выгравированы кличка и телефон, — а можешь дать лапу? – Пумба, дай лапу, – добродушно отзывается Каулитц, и пес выполняет команду. Эрма пожимает когтистую «руку», умильно улыбаясь. Прямо как та маленькая девочка из ее прошлого. – Вау, какой ты умница! – Только за это ему нужно будет дать палочку-колбасу, чтобы погрызть. Это уже привычка. Во время прогулки с собаками Эрма держалась рядом с Биллом. Старший же гулял с Купером чуть в стороне, и ее радовало, что он не находится в поле ее зрения. Просто шла за брюнетом, совсем будничным и простым. В узких джинсах, в кедах, черном лонгсливе и поверх черной кофтой с капюшоном. Ненакрашенный, приземленный, обычный юноша, которых по всей Германии сотни, если не тысячи. Хотя нет. Таких, как он – больше ни одного. Иногда ее поражало то, как младший Каулитц даже без привычного марафета все равно оставался утонченным, аристократичным, элегантным, изящным, черт возьми. Бледная, почти фарфоровая кожа контрастировала с любой одеждой темных тонов, маникюр ненавязчиво оттенял вены и длинные пальцы рук, словно со средневековой картины где-нибудь в Лувре. А чуть взлохмаченная прическа сейчас никак не уродовала, а наоборот, добавляла тонкой небрежности. Он непозволительно идеален, и порой это даже настораживало. Он шел рядом и улыбался тому, что Эрме было пока недоступно. Пумба дурашничал, крутился вокруг, рыл ямки и вынюхивал что-то в траве. — Билл, скажи... А ты сгорал в лучах собственной славы? – задумчиво произнесла девушка, щурясь от лучей заходящего солнца. – Это слишком сложно описать. Когда выходишь к десяткам тысяч людей, которые ждут тебя, орут, плачут, думаешь, что способен совладать со всеми. А на самом деле не можешь совладать с самим собой. Эрма уставилась на Билла в разгоревшемся интересе, не зная, как переварить его ответ и что-то произнести дальше, – А почему тебя это волнует? По мне что, видно, что страдаю звёздной болезнью? – Ну ты чего, — смягчающий тычок в бок, – я просто хотела узнать, какого это... Быть на вершине. Я тоже состояла в довольно известном коллективе, но... Там все было иначе. Другая вершина, другие эмоции, а самое страшное, я почти никогда не ощущала себя частью того, что творю. Что создаю. – На вершине, говоришь? – выражением лица Билла завладели задумчивые ноты, приправленные неким сарказмом, – там очень одиноко, страшно, и даже больно. Благодаря этой вершине я стал до жути бояться толпы, но у меня нет выбора. – Ты? Боишься? Толпы? Серьёзно? – Эрма отчеканила буквально по слогам. Билл как-то странно усмехнулся, неспешно шагнув дальше. Его эмоции обрели неведомый оттенок, смешанный с горечью, будто он снова пустился в какие-то свои тайные размышления. Затормаживая все реакции, замораживая эмоции, так, чтобы они снова не были кому-то доступны. Только таращась куда-то вперед, в сторону необъятного горизонта, куда ему неоднократно хотелось сбежать. Преодолеть незримую границу, стать невидимым и таким неизвестным, что казалось роскошью. Во всем мире только для Билла Каулитца были роскошью уединение, неизвестность и спокойствие. – Это с виду все кажется красивым, раздутым до небес романтизированным дерьмом. Девчонки прыгают, ждут, кричат, вопят, а ты не в силах ничего сделать. Это сумасшедшая, неуправляемая толпа. Они готовы разорвать тебя на части, и сколько от них исходит любви, столько же и ненависти. – Понимаю. Но не это самое главное, так ведь? – Абсолютно, – Билл склонил голову, неспешно шагая по траве, – В первую очередь я тот, кто презентует себя через музыку, а внешность... Ну спасибо моим родителям. Я не был способен на какой-либо выбор. Зато оказался выгоден офису продакшена, который тут же сделал из меня «диву». – Но разве не ты сам любил экспериментировать со внешностью, краситься, делать пирсинг? Неужели все это было навязано кем-то извне или... – Эрма задумалась, мысленно дав себе оплеуху за возможную бестактность, – может, я что-то не так понимаю? – Пф, я уже привык к подобным вопросам, – почти саркастично помотал головой, – Скажем так, я всегда любил бесить всех вокруг себя своей неординарностью и по праву горжусь этим, – метнул бровями вверх, обращая взор на собеседницу. – Хей, брось, ты не бесишь! – с губ сорвался смешок. – И то хорошо. Кстати, хочешь кинуть Пумбе мячик? – Эрму позабавило, как резко младший Каулитц сменил тему, но она была даже рада этому. Возможно, какие-то темы были неприятны парню для обсуждений, и он уклончиво отвечал на каждый вопрос. – Конечно хочу! – Тогда держи. И имей в виду, что он может притащить еще какую-нибудь хрень вроде палок или пустой бутылки. Будто думает, что мне это правда пригодится, – предупреждающе подмечает Билл, после чего подзывает пса, – Пумби, сюда, малыш. – Забавно, но моя собачка именно так и делала, – эмоции достаточно омрачились, а тяжелый вздох застрял горьким комом в горле, – почти всегда приносила что-нибудь в зубах, послушно выполняла все команды. Пумба подбежал к хозяину, весело виляя хвостом и заглядывая в глаза. Звонко гавкнул на всю округу, отзываясь. – А если не секрет, то что с ней случилось? Воздушный ком встал поперек, как заслонка, пока изнутри с бешеной скоростью забуравила нестерпимая горечь. Прошло уже столько лет, а тебе все никак от этого не избавиться – Это... Это произошло по моей вине. Я не закрыла калитку, и Эмили выбежала на дорогу. Ее сбили... Маленькая была, дурашка, не смогла среагировать. – Мне очень жаль, – тон Билла обрел сочувствующий окрас, пока Пумба лизал руку и сопел, – всегда тяжело, когда лучшие друзья уходят. От несчастных случаев, увы, никто не застрахован. В ладонь Эрмы вложился маленький резиновый мячик, – Но думаю, мой гаденыш не заставит тебя ходить грустной, – и Каулитц потрепал бульдога по голове. Девушка не хотела выносить напоказ вновь окутавшую ее с головой боль, связанную с потерей пушистой любимицы. Ее смерть была полностью на совести девушки, хоть и по неосторожности. Иногда Эрме казалось, что судьба издевалась над ней, забрав сначала Эмили, а затем и мать, не справившуюся с инсультом. Единственный родной человек, который у нее остался, это отец, добровольно отпустивший ее навстречу всему, что разворачивалось сейчас в жизни. – Пумби, – склонилась, игнорируя подступающую к векам влагу, держась от натиска неприятных чувств, – Пумби, побежишь за мячиком? Давай, беги. Радостный пес побежал за игрушкой, и вскоре незамедлительно вернулся. Вместе с палкой в зубах. – Ну я же говорил, обязательно притащит что-то. Хороший мальчик. – Да уж, славный он у тебя, – кулак прошелся по векам, стряхивая жгущую влагу, – только почему второго назвали Купером, а не Тимоном? – Я тоже об этом думал. Но Том сказал, что это идиотизм, и назвал своего пса так, как захотел. Билл взял на руки Пумбу и с легкой улыбкой отдал девушке, – Хей, малыш, видишь, она грустит? Ты обязан поднять ей настроение, – пес оказался в ее объятиях, и губы машинально растянулись в улыбке. – Ты тяжеленький! Видимо, хорошо тебя кормят, да? Эрма «беседовала» с ним, поглаживая и причмокивая в макушку. Билл подошел чуть ближе и подбадривающе положил руку ей на плечи. – Считай, что теперь Пумба – твой лучший друг. Хотя иногда он бывает тем еще засранцем, особенно когда залает рано утром. Ну и если что, я тоже могу побыть твоим лучшим другом. – И ты тоже засранец, который лает рано утром? Синхронный громкий смех разнесся по всей округе, чем привлек внимание Тома. Он неспешно повернулся с поводком в руках, метнув взглядом в сторону своего брата и этой несносной девчонки. Купер залаял, словно учуял что-то неладное, что полностью отвечало внутренним настроениям его хозяина в огромной клетчатой рубашке. Старший Каулитц замер у дерева, полностью растворившись в этой картине. Той, где блондинка уже обнимала Пумбу и изображала приторную идиллию с братом, тоже приобнимающим ее. Серьезно, правда? Уже вешаешься на Билла, а меня уничтожила, превратив в пустое место? Пальцы сжали поводок сильнее, содрогаясь в необъяснимом приступе горчащей дрожи. *** – Давай еще раз! Я попытаюсь в этот раз не фальшивить! – по всему салону разнеслась уже неизвестно какая по счету просьба младшего Каулитца, чтобы вновь начать все по новому кругу. За все время, что они находятся в пути, Эрма уже успела сыграть с Густавом в Монополию, завалить виртуальных монстров на приставке Георга, а сейчас поджав одну ногу на койке, аккомпанировать Биллу, поочередно шелестя струнами акустической гитары. Том показался в основной секции только пару раз, когда вышел заварить себе тошнотворный кофе из пакетика, не забыв кинуть на идиллию товарищей взгляд, об который девушке хотелось уколоться. И отпив глоток пресно заваренной гадости, определённо удостоверился, что даже кофе гармонирует с внутренним настроением, которым правят пляшущие черти. Ну давай еще обними тут кого-нибудь, лицемерка А от попыток Билла спеть что-то из старого репертуара под ее игру раздражительность взлетела до небес. На пару с призрачной обидой, потому что Том почти впервые чувствовал себя брошенным и нахрен никому не сдавшимся, даже если кинул Густаву, что хочет просто отдохнуть и запереться в своей секции. Все же нынешний тур-автобус был намного лучше и навороченнее прежнего, вместо общих коек, как в плацкарте, у каждого была своя комната с дверью-купе и возможность уединиться. Идеально, когда в осточертевших переездах все друг другу надоедают до омерзения. – Ну нет, Эрми, попробуй теперь и ты что-то спеть! Я уверен, у тебя волшебный голос, – донеслось из-за перегородки. Старший Каулитц едва не перелил воду через стакан. И в голове тут же писклявым голосом спародировал брата, корча гримасы. – Би, но пение у меня это как хобби и не более, – в женском голосе явно смущение, – тогда твои фанатки точно подумают, что я у обоих у вас с Томом отняла работу. Заразительный смех отскочил кеглей от тонких стен, впитавшись ультразвуком и без того кипящую от смешанных чувств голову. Рука застывает со стаканом на весу, пока там слышится какая-то возня, а затем голос Георга. – Так-так-так, мы настаиваем! Давай пой, мышонок. А то может и правда можно будет сообщить Йосту, чтобы вы делили куплеты. – Гео, не шути так, если не хочешь моей смерти прямо на сцене! А она и не хотела бы, чтобы он шутил. По телу разливается долгожданная гипнотическая волна, заряжающая теплыми, комфортными импульсами. Легкий румянец прикрывается волосами, ниспадающими на одну сторону лица, палец мягко нажимает на струну. Билл подпевает ей совсем тихо, слегка мотая головой и держа руки на коленях. Густав импровизированно стучит по книге чтобы соблюдать ритм, а Листингу всецело отводится роль зрителя, по-турецки развалившегося на полу в окружении хлама пустых фастфудных упаковок. И Эрме кажется, что все это время они и были ее семьей. Кроме противного сводного брата, который стоял вне зоны поля зрения и грел уши, слушая, как она пела. Для них троих. Не для него, пока он замер возле собственной двери-перегородки, варясь в разрывающей его неуместной тишине. Ее голос так давит на слух, обездвиживает залпом гипнотизирующих импульсов, и тут же действует на нервы. Действует на нервы, потому что это и вправду завораживает. Том так привык быть в центре внимания, исполняя заученные гитарные партии и цепляя восторженных девушек своей харизмой. Но еще мальчишкой отстраняться от микрофона и смущенно улыбаться после Wo sind eure Hande. Плевать, пение никогда не было его сильной стороной. Но один раз поклялся брату перед операцией, что в случае чего, будет петь вместо него. Том ненавидит себя прямо сейчас, стоя в изоляции от друзей и этой чертовки, что гипнотизировала своим исполнением. Ненавидит то, что не может быть в центре внимания прямо здесь и сейчас. Küss mich jetzt Im Gegenlicht Wie 'n Geisterfahrer Such' ich dich Die Nacht ist kalt Ich fahr' allein Wie 'n Geisterfahrer Um endlich bei dir zu sein Adrenalin Hält mich wach Hab' keine Angst Die Straße dreht sich Um vor mir Ich reiß' das Lenkrad rum Каждое слово, каждая буква обретали осязаемую форму, впивались ядовитой стрелой прямо в левую часть груди. Тому впервые обидно. Вел себя, как ребенок, тщетно добивающийся внимания. Чувствовал себя идиотом многократно, когда вновь пытался наклеить сотый по счету пластырь на разошедшиеся швы еще более ухудшившиеся отношения с Эрмой. Пытался специально подгадать, когда она будет одна, будет настраивать гитару или укладывать волосы, поправлять макияж в гримерке или в закулисной темноте, пялясь в крохотное карманное зеркальце. Но всегда как назло возле нее или терся Георг с дебильной игрой в бутылку воды, которая должна прилететь на пол стоя, или с Биллом и Густавом, мило кривляясь подписчикам в камеру, поддерживая связь с многотысячной аудиторией. «Билли-и-и, ты такой красавчик» «Они что, встречаются? Я, кажется, ее знаю, она была в глэм-группе!» «По-моему, она круто смотрится в костюме космонавта! И Билли тоже. ГУМАНОИДЫ 🖤 Кауберги-и-и». «Вы что, с ума сошли! У Билли никого нет, он ищет ту самую! Он НАШ!!! А где красавчик Том?! Покажите! ГДЕ ТОМ?! » «Среди этих гомиков появилась баба?» «Билл просто Ангел! Чего вы все на него налетели!? Если вам нравяться мужланы с волосатой грудью, с бутылкой в руках, ругающиеся матом, с пивным животом и всё такое, то конечно вам Билл не понравится! И почему если у парня женские черты лица,то он сразу ***???» «Покажите Густава, нашего плюшевого Тедди!» Она все вертелась возле парней и звукооператоров на каждой репетиции, и как только взгляд падал на старшего Каулитца, улыбка с ее личика тотчас спадала, адресуя персонально ему мину отвращения и обиды. – Ты специально отвлекаешь меня? – огрызалась, в то время как парни опять были недовольны звуком и она была одна, на редкость. Безэмоционально подкручивала колки, проверяя звучание и смотря на комбоусилители и прочую аппаратуру позади, – Говори, что хотел и вали на свою половину сцены, сейчас Георг придет. – Может, мы нормально поговорим? – «Нормально поговорим» и «ты» – понятия несовместимые, – подняла свои бездонные, злые глазенки, что как два синих океана, захлестывали с головой, – или снова по морде захотел? – Да дай сказать, черт, – все его попытки разбиваются о стену ее убийственной жестокости, увеличенной на отстраненность и равнодушие. Той, что обратилась против него самого, – в общем, я... – Сам себе не омерзителен, нет? Адресует ему его же ранящую фразу, обороняясь изо всех сил. А он проглотил этот яд, давясь, не в силах что-либо вымолвить, но сейчас, по всей видимости, любая попытка была бы заочно обречена на провал. – Хотел извиниться. – Что-то маловато убедительности. Снова, – откровенно издевается, влепляя ему еще больше пощечин, уже ментальных. А они намного больнее, – Ну или у тебя просто биполярное расстройство. А сейчас проваливай, я должна репетировать. Стерва. Тонкая, хрупкая, с миловидным личиком и снова в дурацких штанах Маленького Мука, но такая стерва Том постоял еще какое-то время, выдавив из себя ничтожное подобие положительной эмоции, после чего шагнул в свою маленькую комнатку. Собаки уже спали по соседству, устроив головы друг на друге. Хоть кто-то дружен здесь. *** С Георгом было уютно. Отсутствие плоских шуток ниже пояса и компания в лице просто приятного и простодушного человека согревали и дарили драгоценные минуты комфорта. Он не корчил гримасы, не давлел психологически на и без того расшатанную систему, временно обретшую желанную гармонию. Густав ушел в свою секцию, предварительно дав им пять, и отправился в царство снов как обычно раньше всех. Передвижной дом вновь припарковался на заправке и возле какого-то мотеля на краю земли. Том и Билл, предварительно замотавшись в шарфы, капюшоны и надев солнечные очки, сиганули в магазин. Комфортная тишина с желтоватыми оттенками фонарей в вечернем мраке. С Георгом было приятно даже помолчать. Он – тот человек, по мнению Эрмы, который никогда не хватал звезд с неба, и уж тем более не считал себя одной из них, кичась тем, что состоит во всемирно известной группе. Мог виртуозно играть на различных инструментах помимо бас-гитары, но при этом постоянно получать какие-то подколки от старшего Каулитца, который, по-видимому, всегда доставал здесь всех своей наигранной юмористической игрой. Но Георг не обижался, даже мог просто улыбнуться в ответ. Молча, и продолжать свое дело. Писать и играть музыку, трогающую множество сердец в этом мире. Выражать через нее себя, транслируя бессловные мотивы, которые все скажут за него. Хотя их с Густавом редко вносили в официальные списки авторов композиций, они немало сделали для звучания и для имиджа в целом, и Эрма искренне иногда не понимала, почему повышенное внимание публики отводится только близнецам. Ведь команда – это единство, где каждый важен и каждый нужен. Результат громкого успеха – это совместный вклад всех. Листинг иногда легонько смущал женское естество своим присутствием. Когда совал свою крепкую руку в ее пакет чипсов, а потом набивал ими полные щеки и что-то неразборчиво бурчал, тыкал девушку в бок, стоило ей приподнять руки и заколоть волосы крабом на репетиции. Смотрел на нее с теплотой и улыбчивостью во время совместных партий, мотая при этом рыже-русой блестящей шевелюрой. И тоже иногда шутил, но безобидно. Даже можно сказать, совсем по-глупому, но ей это нравилось. В противоположность этому завлекала и его своеобразная отстраненность. Та самая отстраненность, если дело касалось публичных выходов или интервью. По большей части он мог просто молчать, складывая руки на груди, а если и что-то говорил, то это не упускалось из внимания близнецов, обязательно выливаясь в очередной подкол. На общих эфирах держался в стороне, играя на клавишных и басу одновременно, а когда Билл наводил камеру, то приподнимал руку и сдержанно улыбался. Эрма поняла, что именно Листинг ближе всех ей по духу. С одной стороны, бунтарскому, с другой – очень замкнутому и предпочитающими быть в тени. Таковым и был тот, которого она уже всецело могла считать своим старшим братом. Интерес нарушить тишину, ухватить ее за драгоценные минуты, взял верх, пока парень вначале копался в ящиках, а затем обратно сел за стол-трансформер по соседству с Эрмой. На него приземлилась пара круассанов в коробке, отчего появилось приятное чувство внутри. – Георг, – несмело поднимает голову, все же глядя куда-то перед собой. На то, как в волосах парня рассеиваются лучи света от фонарей рядом. – М? – Наверное, тяжело дается вам жизнь мега-звезд? Или уже привычка? Листинг перестал жевать. – Хах, ну конечно же. Ты бы знала, какое дерьмо нам пришлось проглотить прежде чем взлететь так высоко. А самое страшное – суметь удержаться там. Девушка поджала под себя одну ногу, утомленно положив руки на стол, – Да, я понимаю. Билл говорил нечто такое. Впрочем, я и сама не первый день в индустрии, но все же, интересно послушать вашу точку зрения. – Билл не сказал тебе еще много чего. Когда мы начинали, то продавали свои первые пластинки буквально за бесценок. Когда еще был Devillish. А затем вместе с высокими рейтингами на форумах, в журналах на нас нескончаемыми потоками лилась травля, а меня в StarSpecial окрестили рыжим карликом. – Что-о? Какой идиот это написал? – сказать, что Эрма застыла в шоке – ничего не сказать, – я думала, вас все считают идолами, своей мечтой, недосягаемыми богами. Листинг подвинул ей круассан, пока она в удивлении хлопала ресницами, вглядываясь в спектр саркастических эмоций напротив. – У любой медали две стороны. К Густаву почти никаких претензий не было, а вот кому пришлось несладко, это близнецам. Том терпел насмешки наподобие «безразмерный мешок с мусором», чика с дредами и еще прочую хрень. Но особо тяжело пришлось Биллу. Все сомневались в его гендерной принадлежности, давали пошлые прозвища, травили в школе, грозили расправой за то, что он «выглядит и красится как баба», а на одной номинации... – голос Георга дрогнул, будто подобравшись к чему-то тревожащему и мерзкому, – на одной номинации один рэпер прилюдно заявил, что с удовольствием отымел бы его в задницу. – Что?... – возмущенный вопль разнесся по помещению. Откровения парнишки все еще казались ей чем-то нереалистичным. Пожалуй то, чем грешит вся индустрия шоу-бизнеса, пряча нелицеприятные факты под подкоркой романтизированности и некой идеальности. Которой и близко не существует. – Да, это так. Йост тогда быстро подсуетился. Это было еще четыре года назад, и Биллу, и Тому еще не было восемнадцати. Подал иск с привлечением органов по защите прав несовершеннолетних, едва шумиха тогда страшная не поднялась. Билл впал в глубокую депрессию, почти ничего не ел. А на выступлениях пел как робот. На автограф-сессиях не мог находить силы улыбаться всем фанаткам, но к счастью, широкой огласки в СМИ этому не было. Все же наш великий и ужасный Йо – очень влиятельный человек. Парень отпил немного остывшего чая из стакана, невзначай всматриваясь в явно идущий на лице девушки мыслительный процесс. – Отчасти понимаю, в моем предыдущем коллективе было нечто похожее. Андреаса тоже постоянно клевали за непохожесть на парня, и все в этом духе. А нас всех называли крашеными фриками, – голова опустилась, словно прячась от гнета неприятной правды, – Ну а сейчас лично я – всего лишь поломойка с гитарой, как назвал меня Том. – Не слушай этого придурка, я же говорил как-то, – прежняя добродушность и смешливость вернулись в голос, – Том всегда так себя ведет. И какое счастье, что его брат хоть и близнец, но они оба совершенно разные. Билл более раним и восприимчив ко всему. Но более... вежлив со всеми, как я считаю. – Я заметила, – с легкой улыбкой. Но тон Георга вновь омрачился. – Кстати, его нынешняя причёска – результат серьезного срыва. Том рассказывал. Что как-то раз заходит в ванную, а там его невменяемый братец бешено срезает себе волосы. Вся ванна была обсыпана. Он орал и рыдал, что люди не принимают его таким, какой он есть, в открытую оскорбляют бабой и гомосексуалом, позорящим честь Германии. Эрма почувствовала, как внутри нее надламывается неосязаемая материя, но такая хорошо уловимая на чувственном уровне. Действительно, она все понимала. Теперь уже на сто процентов. Ты боишься толпы, серьезно? Иногда я мечтаю просто стать невидимым. И была готова просто не отпускать в объятиях того, кому пришлось пережить весь этот кошмар и кто продолжает каждый раз сталкиваться с ним лицом к лицу. Близнецы вернулись с громогласными криками о том, что какие-то сволочи разобрали все сэндвичи и сырные булочки. Негодовавший с этого Билл взамен набрал любимых Haribo в золотой упаковке и пачек Skittles. Тома Эрма видела только вполоборота, когда уходила в свой отсек под предлогом того, что просто хотела отдохнуть. Сейчас ей тоже требовалось уединение и время, чтобы уложить в голове все неожиданные, даже вгоняющие в дрожь факты. Переодевшись в спальное, нырнула под одеяло, вслушиваясь в мурчание мотора и хлопая глазами, наблюдая за монотонно бегущей мимо дорогой. С недовольным на бессонницу фырканьем, поднялась, чтобы перекусить что-нибудь, но по пути в секцию кухни девушка просто запнулась и забыла как шагать. Как дышать в том числе. Неизвестная девица стоя на цыпочках выудила из верхнего ящика пару стаканов, наполняя их стоящим на тумбе Daniels. С накинутым на плечи шёлковым халатом и струящимися по спине блондинистыми волосами, что Эрме на секунду показалось, что это какой-то глюк. От тактичного прокашливания «гостья» шелохнулась, отскакивая в сторону как пойманная за чем-то постыдным, и моментально захлопала кукольными ресницами. И, может, на этом этапе своей жизни Эрма поверила в то, что у нее есть потерянная сестра-близнец, с которой ее разлучили в детстве. – Ой, извините, фрау... Я вам помешала? – пискнула тихим голосочком, замерев с двумя стаканами с янтарной жидкостью в руках. Очень помешала. – Простите, а вы кто? – со всем пренебрежением отпарировала Штахельберг, подходя ближе. Глазки «гостьи» тут же забегали в поисках ответа, как из соседней секции показалась полупьяная, повеселевшая голова. – Крошка, ну ты скоро? Я жду-у тебя. В моей спальне, – мерзко протянул голос, от которого по спине прошлись залпы дрожи. Коробящие, колошматящие. В груди рухнуло что-то тяжелое, разнося по телу неистовый приступ холодящей судороги. Нормально, Каулитц? В мотелях со своими проститутками уединяться экономишь? Похоже, в его моментально отрезвившемся взгляде проскочили блики наслаждения тем, как у Эрмы буквально взорвалась бомба внутри. И возросло неистовое бешенство и желание выкинуть эту блядь прямо на полном ходу автобуса. В чистое поле, где нет ни одного намека на цивилизацию или какие-то поселения. На трассу, где ей и самое место, той, что нагловато улыбалась и хлопала накладными ресницами. И провокационно показывала в вырезе халата шарики, полученные только путем пластической хирургии. Я жду тебя В. моей. спальне. Все, что могла сейчас Эрма, это до боли прикусить язык, с сильным нажимом, чтобы куда-то деть свое раздражение, мысленно пожелать Тому мертвенной тишины под резинкой безразмерных штанов, а ей – того, чтобы она была отвратительным бревном для него. И как эта сучка вильнула бедрами, уходя в сторону его комнаты, Эрма так и осталась стоять возле тумбы. В полном бессилии и забывчивости, зачем вообще приходила. Лучше бы она этого не видела. Блять. Подушка с грохотом врезалась в шкафчик, в результате чего слетел на пол рюкзак со всяким барахлом. Девушку раздражало то, что она сейчас лицезрела, а хуже всего не могла контролировать собственные эмоции. Да с какой стати тебя это интересует, черт возьми? Напоследок он не забыл бросить надменно-улыбающийся взгляд, пуская эту шлюшку в свою комнату. Будто стоял и наслаждался ее бессилием, а Эрма уже мысленно нарисовала, что будет дальше. Сначала в сторону полетит эта огромная футболка, затем повязка со лба, затем... Нет Нет Ее гнев трансформировался в неведомую боязнь и желание отомстить. И какого хрена он из всех шлюх выбрал именно такую, что буквально была клоном ее самой? Промучилась до самой ночи, буравя взглядом электронный прибор, неспешно отсчитавший уже три часа. Глаза упорно не смыкались, в то время как сердце бешено содрогало стенки ребер. Разносило в щепки, и чем активнее росло ощущение стресса, тем сильнее обострялась жажда. Прошмыгнув в узкую уборную турбаса, девушка плеснула себе в лицо холодной водой. Обычно это помогало в отрезвлении сознания и вытеснении различных бредовых помыслов, которыми так кипела голова. Настолько кипела, что щеки буквально горели огнем. Набрав в горсть еще одну порцию леденящей воды, со всей силы окатила лицо, будто пытаясь смыть с себя налет той мерзости, что окутал ее в основной секции. Сволочь, значит, таскаешь группис себе в койку и делаешь вид, что так и должно быть? Все закрывают глаза? Эрма, услышь себя. С какой стати тебя так волнует, кого он трахает? Он – звезда мирового масштаба, его хотят все девчонки твоего возраста и не только. Черт, да плевать. Плева-а-ать. Там смотреть не на что кроме искусственных сисек и нарощенных волос. Это слишком било по ее агрессивной стороне, когда она только видела старшего Каулитца в поле своего зрения. И слишком жалела, что в ее глаза не встроены смертоносные лазеры, испепеляющие того, на кого смотришь, как в каких-нибудь американских фантастических фильмах. Не поднимая головы, Эрма стаскивает с ближнего крючка полотенце и вытирает мокрое, но все еще полыхающее лицо. Проморгавшиеся глаза впиваются в зеркальную гладь, а мозг силится прогнать, возможно, уже нездоровую галлюцинацию. Девушка вздрагивает, как осиновый лист, тесно сжимая несчастное полотенце в руках. Ресницы хлопают, как крылья трепыхающейся бабочки в клетке, губы приоткрылись, что умилило старшего Каулитца, когда он смотрел ей в затылок. А в зеркале отпечатывались все оттенки ее удивления и словно замороженных эмоций. Возможно, она бы закричала от испуга, но не в этот раз. – У тебя манера такая, фетиш, да? Преследовать при выходе из уборной и пугать из ниоткуда? По тесной каморке распространяется ее недовольное шипение. Эрма вдыхает побольше воздуха, и, кажется, не дышит, смотря на того, кто опирался о косяк дверцы позади нее. И его двойник в зеркале однозначно являл ей, что на нем, черт возьми, только одни серые мешковатые штаны, из под которых торчит едва видимая полоска нижнего белья. Блять. Если бы он только знал, как стало моментально сухо у нее в горле, то засмеялся бы и разбудил всех. Шаткой походкой он переступает за порог уборной и тянет за собой ручку, и, если девушка все правильно поняла и услышала, то замок щелкнул. Спокойно. Нет, нихрена не спокойно. Она действительно дрожит, отшатывается дальше, вжимаясь в стену и тщетно надеясь слиться с ней. Испуганно касается оголенной от тонкой светло-розовой ткани ночной сорочки спиной к жалящей холодной глади, не желая видеть такой же жалящий взгляд напротив. Том определенно был под градусом, что видно по нездоровому блеску в карих омутах. Ее это пугало. – Не подходи ко мне, – отрезает категорично, с приказом, но голос предательски дрожит. Идет битва взглядов. Ее – враждебного. Его – вопросительно-насмешливого. Пьяного. Том не сводит хитрой алкогольной улыбочки со своих губ, как и взгляда с этой отчаянно воинствующей малышки, что опять норовила рычать, царапаться, выпускать коготки. Его умиляет, как она хмурит брови и приказывает сохранить дистанцию, на которую ему просто плевать. Вся такая деловая, в светло-розовом спальном платьице на бретельках и в шортах. Шелковых. А эти носочки с Хеллоу китти... Выглядит как милый ребенок, но такая злая-презлая. Только для него злая. А для Билла, Георга, Густава, всей команды – ангел во плоти. Златовласый ангел с большими, синими глазами, в которых плещется бесконечный океан с захлестывающими волнами прямо ко дну. Уничтожающими, сильными. Том смещает центр своего внимания ниже, на выступающие под фарфоровой кожей ключицы, по которым сейчас текла вниз маленькая капля воды. И снова на область шеи, слегка влажных ниспадающих на хрупкие плечи золотистых прядей, предварительно оценив ее изящество. – Мм, ну неужели я настолько страшный? Что бедная малышка Эрми даже вздрагивает, – Каулитц пьяно усмехается, наплевав на все ее невидимые барьеры и упирается рукой в стену прямо возле нее, – хотя обычно в моем присутствии девушки дрожат от кое-чего другого... Она дергается в сторону, теснее сжимая полотенце в руках как антистресс, надеясь выбраться из этой гребанной импровизированной ловушки. Какого хрена он творит? – Спроси это у своей шлюхи, которая рылась в ящиках в кухне. И заодно покажешь ей, как там девушки дрожат в твоем присутствии. Или уже показал? – передразнила, недовольно шипя последние слова. На что Каулитц всего-навсего склоняет голову в сторону, жаля ее надменным холодком во взгляде. Пирсинг затрепетал под напряжением языка, ходя туда-сюда, что раздражало еще больше. – Вот значит как, мм... Что, хотела бы оказаться на ее месте? Ревнуешь? – ее язвительность вынуждает пуститься в залп неконтролируемых усмешек. Он намеренно встал еще ближе, отчего дурманящая алкогольная смесь врезалась в обонятельные рецепторы и обожгла кожу. – У тебя от виски мозги отсохли? Или там изначально отсыхать нечему было? И вообще, дай мне пройти. Полотенце упало на пол. Эрма безрезультатно толкнула от стены возле себя крепкую, рельефную руку, что даже не шелохнулась. Маленькие, по сравнению с его, ладошки постучали по смугловатой коже, вложив в движения всю злость и нежелание вступать в какие-либо диалоги со старшим Каулитцем. Он медленно, но верно исчерпывал запас ее терпения, ущипывая самыми различными, жестокими методами, даже ранящими, и уже совсем не вспоминал об их неудачной попытке перемирия. А она избегала, тщательно игнорируя снова или бросалась колкостями, когда эта чаша терпения едва не опустошалась. Бегала из угла в угол, но сейчас сама оказалась в нем. В углу. – Дерзкая малая, – подкусывает он губу, забирая языком остаток недавнего глотка крепкого Daniels, – Та группис завтра получит свои две тысячи евро, и больше я ее не увижу. А вот на тебя мне смотреть еще ох как долго... И она так похожа на тебя. Я старался... Ее лицо исказилось в еще более противной эмоции, и желание оттолкнуть Тома возросло до максимальной отметки в шкале ее личной агрессии и тяги защититься от его бесконечных подлянок. Зачем ты это делаешь? Зачем? – Отпусти меня, – еще один толчок в оголенную грудь. Откуда она всячески отводит взгляд, потому что он буквально стоял рядом, давлел на нее широкими плечами и ростом. Без футболки, скрывающей довольно соблазнительные очертания. Не смотри туда. Не смотри. – Что ты так каждый раз спешишь? – на выдохе, корчась от недовольства, – На тройничок с Биллом и Георгом опаздываешь? Может, чтоб не обидно было, и Густава прихватишь? Не стесняйся... – Пойдет кто-нибудь с нами в магазин? – Я пас, – отмахнулся Густав, – по моему режиму я уже спать должен. – Я тоже нет, – оживился Георг, – и Эрма тоже. Мы посидим тут, в полумраке, пока вы будете затариваться очередным фастфудом, – их синхронный смешок отскочил от стен. – Да, мы с Гео посидим. Проведём вечер, – шкодливо улыбнулась. Чертова стерва. Мы с Гео. Проведем. Вечер. То, как она моментально развернулась и взметнула брови вверх, вызвало новый шквал смешков. Эрму затрясло еще сильнее, заколошматило в возросшем приступе горячей агрессии и обиды. Шока. – Да как ты... – снова толчок в каменную грудь, – смеешь... Безрезультатно. Снова. Девичий взгляд мечется по его лицу, довольному, как у дикого сытого кота, насладившегося своей охотой. Но все же не до конца. Одна мышка упорно не хотела сдаваться, бесконечно сбегала, втягивала в глупые ситуации и скользко увиливала от лап хищника, как в мультипликации. Том и Джерри Стало быть, она никто иной, как Джерри, загнанная сейчас в угол. Которой можно сейчас вдоволь наиграться. Боль в запястьях наступает с резким перехватом сильными мужскими руками, обратно прислоняющими к стене. – Ну а что? Ты же хорошо провела время с Георгом, не так ведь... Так же ты говорила? – Я даже не хочу вступать с тобой в диалог, самовлюбленный мудак, – шипит, снова дергается. – Может, на кого-то уже запала, м? – игнорируя все попытки, напирая снова, полушепотом, – Ты, кстати, не в курсе, у Георга девушка есть. – А у тебя нет совести. Мудак, – повторила она свой довод, чем вызвала ожесточенный вздох старшего Каулитца. Которому буквально только что дали моральную пощечину. Он бы соврал самому себе, если не хотел бы, чтоб она вновь треснула его по щеке. Убирает руку, плавно перемещая ее к лицу, практически застывшему от его движений. Эрма не шевелится, боясь буквально вздохнуть, пока чужая ладонь касается подбородка, щеки, губ. Выражение лица объекта ее ненависти становится более сдержанным, будто с него разом сняли маску надменности и высокомерия. Каулитц склоняет голову ниже, стараясь компенсировать разницу в росте, вместе с тем нагло дергает пальцами вверх. Вынуждая. Ну посмотри же на меня. Посмотри. – Повтори, – глушит одним словом, требовательно ставит на место ее напор. Знает, что все равно сильнее, и сейчас как никогда лучшая возможность это доказать, – повтори, как ты сейчас назвала меня. Сердце проделывает скачкообразные кульбиты к горлу и обратно, разгоняя адреналиновый заряд по всем кипящим жилам. Воздух между двумя телами заканчивается, превращаясь в изолирующую, отравляющую смесь из парфюма и паров виски. Что ты делаешь, Том Каулитц? Она давила жалкие попытки выразить протест, оттолкнуть от себя каменную грудь, которая могла буквально прислонить к стене и раздавить в лепешку. Ее саму. Остатки самоконтроля. Лучше бы он раздавил это нестерпимое желание шагнуть за чёртову грань, когда снова ухмыляется и дергает эту блядскую блестяшку в нижней губе. В ушах грохочет собственный пульс, хрупкие женские руки больше не в силах сопротивляться. Действительно, ты можешь безукоризненно исполнять соло, но не можешь оттолкнуть того, кто открыто провоцирует. Дура. А могла бы накинуться сейчас на него, расцарапать, закричать, начать кусаться, как неуправляемая дикая кошка в чужих руках. В тех руках, что отрезают от вожделенной свободы. Эрма словно давится тем, что попало в горло громадным комом. Досада за то, что игры за собственную честь увенчались неудачей, больно полоснула по нервам и заискрила в районе виска. Томовы губы нагло ползут по хрящику уха, делятся обездвиживающим зарядом. Она запретила себе дышать, уставившись куда-то в сторону испытывая, как чужие губы склоняются к уху, затем к впадинке под ним, к шее, в то время как сильная ладонь шарит по задней части шеи, взъерошивает волосы. Слишком близко. Жаль, она не видит, как порозовели ее щеки и сбилось дыхание. – Мудак, значит, да? – непозволительно близко, с недовольным полурычанием. Водя носом по области ушка и шеи, тонкой и такой манящей. Укусил бы. Оголенный торс едва касается хрупких женских плеч, контрастируя с холодной кожей. Глаза девушки непроизвольно жмурятся, стоило снова уловить шлейф терпкого парфюма с виски. Смесь мерзкая, но такая одуряющая. Обездвиживающая и напрочь лишающая всех чувств и желания протестовать. Что между нами происходит? Женские пальцы беспомощно упираются в рельефные плечи с тщетной попыткой оттолкнуть, пока все внутри загорается неведомым огнем. Том чувствовал все еще противящиеся полустоны, граничащие со вздохами удовольствия, и упорно продолжал исследовать губами висок, шею, впадинку под ушком. Маленьким и тоже порозовевшим. Поддерживая ладонью, морозящей кожей пальцев с другой стороны, попутно убегая в мягкость россыпи золотых волос. Она закрывала глаза, прислушиваясь к вопящему отрицания разуму, елозила затылком по стене, но ничего не могла поделать. – Том, ты пьян... Иди проспись, – судорожно выдыхает, пытаясь унять бешеное сердцебиение и подскочивший к коже лица жар, выдающий ее с головой. Том отстраняется на жалкие миллиметры, все еще держа на ее слегка оттянутой нижней губе большой палец, мягко проводящий из стороны в сторону. Делится с девушкой волной гипнотического воздействия, сам смотрит завороженно, неотрывно. Так, будто она – последнее, что он увидит в своей жизни. – Тут ты права, малышка. Я действительно пьян, – еще один полусмешок и внимательный взгляд. Прямо в спектр ее смазанных эмоций, – Тобой. У нее стремительно мутнеет здравый рассудок, стираясь в пух и прах. Крепкое тело прижало ее к себе в жадном порыве, чужие губы сломали невидимую неприступную стену и подчинили своей власти. В и без того закрытых глазах темнело как в черной бездне, куда сейчас безвозвратно вели все дороги. Том подавил любые противящиеся вздохи и полустоны, вторгнувшись в ее прежде недоступное пространство, по хозяйски сминал мягкие женские губы, секундно скользнув рукой по ее затылку для подстраховки. Наполнялся ими, требовательно проводя железкой по нижней губе, на что услышал сдавленный полустон. Рука скользнула по тонкой талии, лишая возможности выбраться, а вторая уже лежала на щеке, оглаживая. Так, будто сейчас кто-то ворвется и отнимет ее. У него. Слегка отпустив, впился снова, держа себя в тисках, чтобы не прикусить, как бы сильно этого не хотелось. Эрма только упиралась в его плечи пальцами, словно норовила оттолкнуть, но тут же терялась, растворяясь в новом запале головокружительного поцелуя. Не могла. Не могла наступить на горло самой себе и оттолкнуть этого идиота, раскричаться, покрыть всеми матами, которые она только знает. Ее словно подменили прямо здесь и сейчас, когда она предприняла попытку ответить на его неслыханную наглость. И почувствовать шквал дрожи по спине, когда его требовательный язык ворвался в ее рот, и гребанная железка вновь полоснула по коже. Здравый рассудок проигрывал с большей долей вероятности в борьбе с безумствующим порывом, в котором горела девушка сейчас. Поцелуй сносил ей крышу, и незаметно для самой себя она коснулась шеи Тома. Наткнулась на парочку мягких, но немного колющих косиц, как змеек, свисающих с затылка. Его безоговорочное лидерство и опыт в обольщении женских натур выкачивал все силы из ранее протестовавшего тела. Эрма распахивает ресницы, едва не задыхаясь от недостатка кислорода, практически полностью ушедшего в этот бешеный танец губ и переплетения языков. – Я... Я ненавижу тебя... – ее шепот исказился до неузнаваемости. Заставил парня едва не отскочить, с наигранным равнодушием отвернуться. Но его пальцы все еще покоятся на заалевших губах, которые сейчас так отчаянно противились ему, но потом стали отвечать, тянуться, как за новой эйфорийной дозой. Эрме на секунду становится страшно, как парень застывает напротив и как медленно моргают наглые карие глаза, обрамленные длинными ресницами. – Я тебя тоже ненавижу... Куколка, – между пальцев проходит мягкая волна светлых прядей. Он пробормотал эти слова так, будто выстрадал их из собственных глубин, внося в речь понизившийся тон. Сглотнул, чувствуя в горле повышенную концентрацию разъедающей горечи, снова вкладывая ее в срывающийся полушепот, – даже сильнее, чем ты меня. Эрма пораженно вздыхает, не в силах больше выдерживать этот зрительный контакт, к которому добавлялся теперь и физический. Все же вырывается, убегая прочь к своей постели, проклиная себя на пару с вновь оживившимся рассудком. И когда закрывает дверь, ныряет с головой под одеяло, надеясь задохнуться там и превратиться в мумию. Чтобы никто не услышал пущенный в подушку ожесточенный, истошный вой. Sheisse...