Пятый элемент

Чем сильнее люди возмущались по поводу накрашенных глаз, тем темнее они становились с каждым днем…

– После заселения нам даётся около двух часов на душ и короткий отдых, дальше едем на примерку, заодно и проверим настройку всей звуковой аппаратуры. Позже запланировано небольшое интервью, – быстро протараторил Билл прежде чем вновь погрузил в рот горстку Skittles из красного пакета, – Будешь? В сторону Эрмы тыкнулась упаковка, из которой она несмело взяла пару конфет. Красную и желтую. Со вкусом клубники и лимона. Такое же противоречие буйствовало внутри нее, только не во вкусовом эквиваленте, а в чувственном. Предвкушение шоу и огромных залов, наполненных довольными фанатами до отказа, подслащивало, но в этой бочке меда находилась и своя ложка дегтя. Кислого. В виде ноющего волнения, витавшего на кончиках пальцев с диким покалыванием. А еще у этой кислоты в сладком сиропе было имя и вполне себе осязаемая форма. Та, что сидела позади с Густавом, укрыв лицо кепкой от проступающего в окна автобуса яркого солнечного света. Эрма любила сладости, но сейчас кислинка насиловала кончик языка своей колкостью, как назло. – И это все надо успеть сегодня?.. – произнесла она вяло и словно на автомате. – Да, именно. Завтра у нас уже выступление, нужно все успеть, – невозмутимо отпарировал младший Каулитц, загребая наманикюренными пальцами еще горсть разноцветных конфет, – и еще определить наших собак в extra-room. – Собак? У вас есть собаки? – искренне удивилась она. – Да, это наши маленькие друзья, мы не можем без них. У меня бульдог, Пумба, у Тома – курцхаар, Купер. И в туре они так же будут с нами. – Вау, это замечательно. У меня тоже была собака, но к сожалению, ее больше нет в живых... Пудель. – Мне жаль, – понимающе кивнул Билл, – но я надеюсь, ты еще обязательно обзаведешься маленьким другом. Хотя, я думаю, Пумбе ты очень понравишься, он очень любвеобильный. Ответом лишь послужила вялая улыбка. От того, что девушка почти ничего не ела, в горле стоял противный ком из ощущения голода и волнения. В рюкзачке лежал кекс в упаковке, отданный Георгом, как он и обещал. К тому же, ноющий в костях и мышцах недосып лишал ее всего настроя на бодрость и на все вышеперечисленное Биллом. Она скрестила руки на груди и пристроила голову у себя на плече, неудобно сгибаясь в три погибели, чем последовала примеру Георга, сидящего через проход и мирно посапывающего. Почему-то глядя на него, не возникало никаких мыслей, что он высокомерная и пафосная мистер-мировая-звезда. Вполне себе обычный парень в самых обычных вещах и с забавным хвостиком на затылке. Что-то чувствовалось в нем осязаемое и трогательное, очень теплое, будто Георг был ее старшим братом. Эрма не знала, каково иметь старшего брата, но на духовном уровне это ощущалось именно так. Не то что некоторые. Эрма прекрасно чувствовала, что позади развалилась и тихо дышала причина ее дополнительного беспокойства. И о, черт, как же не хотелось об этом думать. Особенно о зыркнувших в ее сторону глазах с соседнего места в самолете, когда она отказалась заключать «перемирие». Она определённо знала и чувствовала за километр его неискренность и стопроцентное психологическое давление брата. По крайней мере, радовало то, что лидер группы не обвинял девушку как разжигателя конфликта, хотя и проводил с ней нужные беседы. Тур еще не начался, а эти близнецы выпили добрую половину крови. От всех этих давлеющих мыслей хотелось просто завыть, забиться в бункер и забаррикадировать все выходы. Но в полудреме Эрма сама не заметила, как пристроила голову на плече Билла, в то время как автобус иногда лавировал на поворотах. На заднем кресле оживился Том, лицезрея эту картину сквозь мелкий проем. И пусть девчонка не подозревает, с какими эмоциями старший Каулитц сдвинул брови к переносице и нервно закусил губу, едва не проглотив пирсинг. Лежишь, значит, дрыхнешь на его плече. Горло защекотало от комка внезапно подступившей необъяснимой агрессии. Будь его воля, обязательно дал бы этой хамке подзатыльник. А может, и Биллу заодно тоже. Тома действительно злило, что с ее появлением он тоже стал часто виться возле нее, выгораживать все ее капризы, а что еще хуже – именно она становилась причиной частых ссор братьев. Если она действительно понравилась Биллу, то это катастрофа. Но, может, так он забудет своего Алекса. Клин клином вышибает. Тьфу, блять. Бесится и все, моментально ликвидировав сонливое наваждение. Получив на ресепшен ключи от своих номеров, команда стала разбредаться по нужным этажам и комнатам. На братьев нередко бронировался один номер, как правило, двухкомнатный. Эрме достался номер с огромной двуспальной кроватью. – Воу, мышка, а тебе не многовато места одной будет, м? – присвистнул Георг, когда невольно заглянул к ней из-за того, что кое-кто забыл закрыть дверь. Эрма вздрогнула, ставя свою сумку на ближайшую к двери тумбу и обернулась, увидев своего приятеля, опирающегося на косяк. – Зачем интересуешься? Неужели у тебя раскладушка? – Согласен, Гео, что ты пристал к Маленькому Муку? Будь у меня такая кровать, то точно не пустовала бы. И, кстати, пока мы в туре, я подгоню тебе номера хороших компаньонш. Чтобы не скучал. А вот и главный шутник подоспел. Глаза непроизвольно взмыли к потолку. Не отвечать. Надо просто не отвечать. На примерке костюмов Эрма ужаснулась тому, что попало в ее руки. По всей видимости, она должна была соблюдать тот же образ, что и предполагался для Билла. Футуристичная, космическая тематика явно предполагала что-то дерзкое, но чтобы настолько?Серебристо-черный комбинезон девушки изобиловал декоративными вставками наподобии мигающих лампочек и непонятных железок. К этому «набору» шли наушники с двумя откровенно глупыми антеннами по бокам. Отлично, меня еще и в робота превратили. Я хотя бы не умру в этом прямо на сцене от нехватки кислорода? Пожалуй, когда она надела все это на себя, то желание засмеяться над собственным отражением в зеркале зашкаливало и рисковало воплотиться. Точнее, ей было до одури неловко видеть себя не то роботом, не то инопланетянкой. Но что ж, если сценическая дисциплина этого требует... Выйдя из-за ширмы, она наткнулась на застывшие лица парней, которые уставились прямо на нее. До этого они все о чем-то болтали, но стоило Эрме выйти из тени, так в гримерке сразу повисла тишина. Только Билл еще не до конца справился со своим реквизитом, и сзади ему помогал ассистент, видимо, застегивая какие-то детали. В этих сапожищах он ещё выше, чем на самом деле – Охренеть, парни, кажется, восстание Гуманоидов уже не звучит как бред из фантастических книжек, – присвистнул Густав как только заприметил Эрму в поле своего зрения. Она крутилась у большого зеркала, переступая с ноги на ногу, поправляя волосы и покручивая декоративные ремешки на плечах. Спасибо на том, что костюм был полностью закрытым, без намека на какую-либо сексуализацию. Потому что вполоборота определенно кое-кто устремил на нее свой неоднозначный, хищный взгляд, и напряжение разрослось до небывалых масштабов, что можно было запросто до него дотянуться пальцами. И изо всех сил она игнорировала, пыталась не замечать смешка старшего Каулитца, что вальяжно прислонился к стене и пожирал глазами. – О, прекрасная пришелица далеких миров, извольте похитить меня в вашу галактику! – гыкал Георг, аккуратно протягивая ладонь в сторону облаченной в серебристую ткань полуперчаток руки. Все засмеялись. Пикапить девушек точно не твой конек – лукаво думает Том, в сердцах посмеиваясь над тупым чувством юмора друга. – Если бы у меня была летающая тарелка и целый инопланетянский отряд, то похитила бы! Ее чувство юмора еще более тупое. – Брось, Эрми, зачем тебе простой человек, скоро мы с тобой погрузим всех наших фанатов в нашу собственную галактику. В наш Humanoid City, – Билл забавно подмигивает, а затем улыбается, – А еще у меня лампочки на плечах, иу-у! – Вам с Биллом не хватает только лишь лазерных мечей, как в звездных войнах, – включился Густав в созерцание новоявленных образов. – Ну, не знаю насколько лазерный он там или нет, но у братана меч будет явно побольше, – откровенно нахальная усмешка срывается с пирсингованных губ, – У куколки может быть только чехол от этого меча. Моргнула, чувствуя, как жар заполняет пространство под кожей щек. Опять эти шутки из рубрики «ниже пояса». Она тупит взгляд, глуповато улыбаясь в унисон тому, как уже вовсю заржали Георг и Густав, а Билл точно так же замер в неподвижной позе, растянув уголки губ в выражении «Мой брат – идиот». – Я думаю, на сцене мы обойдемся без мечей, – с шаткой уверенностью, но все еще с кипящим жаром под кожей. Любые, абсолютно любые шутки старшего Каулитца мгновенно раскрашивали лицо Эрмы красным цветом. И с этим она уже смирилась. Даже невзначай знала наперед, что он способен выкинуть. И уже почти не обижалась, потому что судя по рассказам Билла, он ведет себя так абсолютно всегда. Это некая норма, которую еще не до конца приняло девичье смущение. – А вы разве не будете примерять костюмы? – с легким недоумением ее взгляд заметался по троим парням. – Мы? Пф, а зачем? Мы в чем есть, в том и будем выступать, – пофигизм Георга по мнению Эрмы, зашкаливал. – По сценографическому плану тематические костюмы только у нас с тобой, Эрми, – подмигнул Билл, – разве что ты имеешь право на некоторых шоу быть в чем-нибудь более повседневном, а мне героически нужно быть в этой коже в облипку, да еще и с лампами. Хотя во время акустического исполнения мы можем быть тоже в чем-нибудь более простом. На переодевание у нас ровно три минуты. – Но у тебя, кажется, был еще второй. Без ламп. – Он пока не до конца доделан, но я надеюсь, костюмеры сделают все вовремя, если не хотят лишиться премиальных, – Билл тыкает на скрытые кнопки, экспериментируя с дугообразными лампами вокруг плеч, – воу, я и правда Бэтмен! – У Бэтмена лицо закрыто, дурень, – хохотнул Том. – Ну и что, зато я мигаю в темноте! Иногда он напоминал девушке ребенка, в котором еще греется ничем не встревоженная, не обезображенная тяготами жизни душа. Слишком восторженная и открытая. Нетипичная для мировой звезды в двадцатилетнем возрасте, – Мы с тобой продвинутые. Эти умники вообще не заморачиваются с образами, в какой футболке спали, в такой и выступают. – Э, вообще-то у меня все футболки разные, – приняв слова брата за чистую монету, возразил Том. И деловито скрестил руки на груди. – Да, ультра-черная, ярко-черная, та, что с дурацкой надписью, та, что с другой дурацкой надписью, и все они миллион XL... Билл по-доброму подначивал близнеца, отчего сдержать улыбки было невозможно. И как раз она уже была живой, не вымученной. Смотреть на то, как болтливо-язвительная натура бумерангом возвращается к Тому, было тем еще удовольствием. Но все же Эрма воинственно и стойко держалась. Следуя своему бунтующему нраву, не позволяла себе даже думать об этом до жути самовлюбленном придурке с косицами. Даже специально не фигурировала в поле его зрения, когда шла за стафф и ассистентами, самой последней, чтобы не попадаться в ловушку его взгляда. Она не знала, что он выражал. Возможно, обиду за то, что девушка не захотела идти на наигранный мир с его стороны. Лицемер Теперь стоит невдалеке и смотрит, нагнетает огромную темную тучу над ней, которая вот-вот ударит громом. Козел И сейчас рвет его самолюбие усилившимся бойкотом. Опять травит тупые шутки, но она не замечает. – Теперь Маленький Мук у нас стал Инопланетянской красавицей. Том хотел немедленно отвести взгляд как только она замерла и уставилась на собственное отражение. В котором видела всех присутствующих, в том числе и его. Он стоял все так же прислоняясь к стене и внимательно изучая, как она хороша в новом костюме. Словно была рождена роковым Гуманоидом или же инопланетянкой, оказавшей милость спуститься на Землю. К простым смертным. Такому, как он сам. Отдаленно ее образ напоминал астронавта и идеально сидел на точеной фигурке. Если отбросить всю желчь, то признавался себе, что ей очень идет, и этот образ может затмить любую, кто бы не стоял рядом. – В этих костюмах вообще реально выступать? – Эрме было все еще тяжело привыкать к искусственному материалу, облегающему почти все тело. – Я думаю, реально. Они же рассчитаны на то, чтобы в них двигаться, – Билл зачесал волосы назад. Парни и стафф ушли в сторону закулисья. – Ты в этом черном наряде похож на робота! – на лице Эрмы вновь заиграла детская улыбка. – Ты не меньше! На прогоне звукоаппаратуры старший Каулитц почему-то страшно нервничал, то и дело поджимая губы и насильственно перебирая струны своей малышки. Он знал, что его безукоризненная игра заставляет дрожать от наслаждения тысячи, сотни тысяч под сценой кричащих, сходящих с ума малышек. Каждая из которых была бы готова, продать душу чтобы быть с ним. Он знал это. Соблазнительным, дерзким нахалом, и очень часто девчонки предпочитают именно таких парней. Решительных плохишей, а не мнущихся ботаников, не способных связать два слова. В жилах кипела необоснованная злость, и все движения на прогоне были просто заученными, плоскими, словно неживыми. А вот она действительно светилась и блистала в «инопланетянском» костюме. Все ее действия отточены и выверенны до мелочей. Кивки головой в такт, парная «крабья» поза с Георгом, небольшое взаимодействие с Биллом, когда он пластично передвигался по сцене, обращался к невидимой на данный момент публике. Но с Томом, согласно расстановке, она не взаимодействовала никак. С одной стороны, это эгоистично радовало, с другой – оставляло катастрофическую недосказанность. Старший Каулитц поймал себя на мысли, что даже без макияжа и с распущенными волосами, сбивавшимися от движений, она излучает чертовски притягательную энергию, являет миру свою красоту и талант. Но жестокая реальность вынуждала его каждый раз отводить глаза в противоположную сторону, куда-то в давящую, равнодушную пустоту, заученно подстраиваться под музыку. Завораживающая, красивая до дрожи в коленях девушка-робот с идеально вшитой и отработанной программой, имя которой – бойкот, когда это касалось только одного человека. Недоступная марсианка, прибывшая на эту планету не по его душу. Со стальным сердцем, закованным в груду металла. Действительно, она владела инструментом как первоклассный робот, исполняя все безошибочно и четко. И это на жалкие астрономические секунды обескураживало Тома, топило в возбуждающе-ревностном омуте и побуждало лишь сдержанно вздыхать, отыгрываться по максимуму. Это было сродни тому, кто подбирается к финишу первым, а на последних секундах его обгоняет кто-то другой. Другая. Ему не нравилась до тошноты сияющая мина Листинга, предназначенная специально для нее. Во время любых других концертов он держался безэмоционально и нейтрально, а сейчас, стоило девушке приблизиться, то он начинал мотать длинноволосой головой как болванчик и лыбиться. И это только на репетициях. И объяснений этому всему не находилось. Неприятный жар от созерцания ее ответной хитрой эмоции, адресованной басисту, а вскоре и Биллу, забежавшему на средний ярус сцены, заколол под кожей и стал досаждать нервным клеткам, играя с ними в вышибалы. Так, что сам Каулитц едва не искрился, как оголенный провод. Вновь сжирал взглядом хрупкую фигуру, которая совсем не нуждалась в этом контакте. Его – ожесточенно-мстительном, кроющем под собой злость и ревность. Ее – совершенно равнодушном, изводящим и выкручивающим его драгоценные нервные сплетения наизнанку. Выражающим холодную жестокость. Дышит прерывисто, боясь попасться на крючок губящей заинтересованности. Все внимание старшего Каулитца было отдано ей. Пришелице, что внесла катастрофичный хаос в его личное созвездие. Столкнула все его планеты между собой и развеяла космическую пыль в бесконечное, равнодушное Ничего. Туда, где ее изощренные издевательства правят ее собственной галактикой. *** Все было бы замечательно, если бы густая невротическая тяжесть не давила на дыхательные пути и давала хоть какое-то отступление на трезвый взгляд. Эрме казалось, что еще секунда, и ее сердце просто покинет организм. Тревога, с которой она проснулась с самого утра, не покидала ни на секунду, даже когда по-дурному хихикала с очередных шуточек Георга, крутилась, пока стафф точно так же носились вокруг да около как заведенные. Билл постоянно нервничал и огрызался, причитая, что костюм – полное дерьмо, которое не застегивается, а «эти лампы – лишняя головная боль». По гримерке разносились стуки барабанных палочек Густава, что сперва нервировало, а затем все смирились. Парни обменивались какими-то своими прибаутками, стараясь совладать с душащим стрессом, хотя Эрму это удивляло. Они все – уже стреляные птицы, намного опытнее в шоу-бизнесе, чем она, а стало быть, такое поведение порождало вопросы. Особенно Билл. Хотя, он же говорил, что страшно нервничает перед концертами. Это его личная психологическая заморочка. Поправляя костюм перед зеркалом, а затем закрывая глаза в кресле у Натали, пока она наводила финальные штрихи в макияже, Эрма не знала, как еще задержать руки в одном положении. Билл уже вовсю сиял в сценическом образе, сверкнув черными, как две бездны, глазами, буквально воплощая витающую на них двоих эмоцию. По нестройному дыханию Эрма точно знала, что он волнуется, бегает взглядом по сет-листу, одними только губами матерится на тесную искусственную кожу, покрывшую все его тело, даже пальцы рук. Кажется сосредоточенным, но с ощутимым нервозным раздражением шагает взад-вперёд с листами в руках. – Том, блять, уйди, хорош угарать над моей обтянутой задницей, – несдержанно процедил младший Каулитц, почувствовав на себе нездоровый взгляд близко подошедшего брата и смешки. – Я думаю, в Твиттере сегодня будет то же самое, – фыркает в кулак, подоспевая за барабанщиком и басистом, – если б ты до сих пор носил длинные волосы, то однозначно бы тебя прозвали «женщиной-кошкой». Ну или дивой в латексе... – Завались! – огрызнулись накрашенные блеском губы, и снова все внимание приковалось к несчастному сет-листу, – ну правда, Том, не мешай настраиваться... Натали взмахивала кисточками, порхая вокруг Эрмы, разграничивала каждую ресничку специальной щеточкой-тушью и проводила финальные штрихи. Стоило ей приоткрыть глаза, очерченные угольно-синими, но не вульгарными оттенками, уголки губ автоматически подскочили вверх. Портретная зона, явившаяся в отражении, совсем не шла ни в какое сравнение с той, что подорвалась утром от недосыпа с дикими мешками вокруг глаз. Пропасть длиной в полтора года, что прошли без сценической суеты, схлопнулась прямо сейчас, когда с зеркала на нее смотрела какая-то неземная героиня. Уложенные и аккуратно подкрученные блондинистые локоны струились по плечам в камуфляжно-инопланетянском костюме, отчего Эрма была еще больше похожа на робота. Очень женственного, как ни странно, робота. Парни ерничали в углу, обсуждая очередную девушку Тома на какой-то вечеринке, и Эрма словила момент. Всего один момент единения и теплой причастности ко всему, что происходило сейчас здесь, в гримерке, и за ее пределами. Она провела с этими парнями не так много времени, но уже ощущала свою нужность и значимость. Оставалось несколько минут до выхода на сцену с ее группой. Ведь она – ее часть. От стен помещения отскочил смех Георга, походящий больше на запыхания тюленя, нежели чем на нормальный человеческий хохот. К нему присоединялись и Густав, и Том, чем нереально выводили из себя Билла. – Георг, не надо заливать, ты не протянешь полгода без своей девушки. Ставлю сто евро, что подцепишь на первом же афтепати кого-нибудь! – Если я буду цеплять всех так же как и ты, то подцеплю скорее непонятно что от непонятно кого, – и снова ржач. Эрма мирно сидела в кресле, невольно слушая все эти небылицы. Складывалось впечатление, что эти мальчишки – большие дети, которые думают не мозгом, а кое-чем пониже. И она почти свыклась с этой мыслью, так же посмеиваясь, за что получала замечания от визажистки. – Теперь ты готова, – заключила она и отложила все принадлежности в сторону. Отошла от зеркала, давая возможность Эрме взглянуть на себя. И она взглянула. – Святые инопланетяне, какая же ты красивая. Как ни странно, первым вытянул лицо Густав, даже приподнявшись и разглядывая девушку в зеркале. Георг присвистнул, а Билл вздернул бровями. – Наконец-то я теперь не один, кто красится в группе, – подметил он хитро и шутливо пожал девушке руку, – Думаю, с такой прекрасной Humanoid-girl успех нам обеспечен. Эрма все еще смущалась, чувствуя на себе пристальные мужские взгляды. Она исподлобья смотрела на правильные и ровно выверенные черты лица, аналогично покрытые слоем тона, скульптора и черных, как смоль, теней. Размещение так же очерченных, слегка сдвинутых к переносице бровей добавляло некую строгость, но взгляд выражал уютную теплоту. Словно Билл забыл о своем волнении и пустился в созерцание образа блондинки. – Ну мы ведь все равно все знаем, какая она без макияжа, парни, – всеобщее восхищение нарушилось набором звуков старшего близнеца. Пропитанных надменностью и пофигистичным холодом. Который вьедливо проникал под кожу, и вызывал избавиться от этого, стереть с себя флер высокомерия. Она переводит взор на фигуру в мешковатых вещах, пуховой жилетке и шапке, и уже непроизвольно содрогается. Стоит во всеоружии, опять улыбается, скрывая за этой эмоцией оскал и острые клыки, которыми буквально мог перегрызть горло и разорвать. Как бы отметила, выглядит максимально просто и даже по абсурдному – зачем в помещении пуховая жилетка и шапка? На сцене не минус тридцать, а стилисты вообще не прилагали никаких усилий, не желая спорить со старшим Каулитцем. Георг и Густав тоже выглядят максимально скромно и просто, зато практично. Из них всех произведением искусства казался только Билл. Вокруг него крутилась стилистка с лаковым баллоном, поправляя прическу, и без того уже идеальную. Выбритые виски, высокий начес, каждая волосинка на своем месте. Ни намека на сбившиеся или неправильно лежащие пряди, что дополнительно придавало младшему Каулитцу шика и лоска. Сияет, словно живая, идеальная картинка с обложки гребанного Vogue. В дверном проеме показывается Йост, извещающий, что до выхода три минуты. Весь концертный персонал снует туда-сюда как на иголках, аппаратура на поясных ремнях надоедливо шипит, добавляя еще большей напряженности. Все четверо помимо солиста должны выйти с самого начала под ноты открывающей песни, а он выходит последним. Потомить толпу, помучить приятным ожиданием. Своего кумира. – Работаем, парни, – произносит Том, вдыхая побольше воздуха и поправляя ремень своего Gibson'a, – Ну и ты тоже, красотка. Даже сейчас он кинул свои пять центов, отчего и без того напряженная Эрма закатила глаза. Было уже слышно, как до одури ревет толпа, разнося Rockhal чуть ли не вздребезги, сотрясая вибрационной волной стены арены своими воплями. Густав с подхода сзади занимает место за ударной установкой, Билл скрывается под сценическим паром, эффектно напущенным с двух сторон. Первые ноты Noise выкручивают женский рев толпы на запредельно максимальную громкость, сцена раскрывается. Девушка шагает навстречу довольной толпе вслед за Томом и Георгом. Туда, где нет места лишним истерикам, а лишь рассчетливости, прагматичности и стальному настрою к выступлению. Билл является радостной толпе, пафосно снимая с лица солнцезащитные очки и распевая первый куплет, двигается так, будто действительно был рожден для сцены. Пластично, выверенно, целясь взглядом в море рук, фотоаппаратов, лайтстиков и цветастых голов девушек.

Make some noise!

Here on Earth, Noise!

To the world, noise

For all the things you believe in,

Noise!

Во мраке светящихся фонариков, лампочек, счастливых лиц нарастают громадные волны восторга, которые захлестывают саму девушку. Впервые она выступает на такую широкую аудиторию. Ей кажется, что в этом пространстве сосредоточилось все население Люксембурга, не иначе. Все кричат, ликуют, и сковывающее напряжение вскоре начало отпускать, как железные оковы. Каждая девушка, находящаяся здесь, кричала, плакала, подпевала любимым песням. Иногда Билл пользовался этим, пуская микрофон в сторону публики. И залп криков мог запросто перепеть его самого. Эрме хотелось улыбаться и плакать, растворяясь в бьющей по ушам музыке. Подпевать самой на бэк-вокале и в кровь стирать пальцы. Вот она – мечта. Иди и забери ее. На одной песне она сидела за «горящим» клавишным инструментом, полностью отдавая себя музыке и размеренному, приглушенному голосу Билла. Даже забыла про то, что костюм «астронавта» как-то мешает ее свободе. Наушники с антеннами пришлось снять еще где-то на середине. Трепет, витавший на кончиках пальцев, превратился в приятное щемящее чувство в груди, когда ты расшибаешься до потери работоспособности и тонешь в приятной, почти убаюкивающей усталости. Но после концерта новой участнице пришлось содрогаться, пока группа шла к машинам сквозь своеобразный живой коридор, собравшийся у стен служебного входа и размахивающий плакатами и сердечками. – Шалава! – летело с одной стороны. Девчонки орали, стоя на улице, и если бы не тяжеловесы-охранники, то Эрма действительно увидела бы тот свет будучи в таком молодом возрасте. Цепляясь за Густава из последних сил, она следовала за товарищами и искренне надеялась выбраться из этого мракобесия как можно скорее. Душераздирающие крики и вопли прямо в ухо рвали барабанные перепонки и наслаивались тяжелой гирей на растекающуюся по телу усталость. – Как ты посмела трогать моего Билли! – ТОМ, ЖЕНИСЬ НА МНЕ!!! – ОНА ИХ ГРУППИС! Несвязные, судорожные вопли. В каждой из этих неуправляемых орущих кошек – судорожные, лишенные здравомыслия желания, возбуждающее опьянение при виде четверки, потрясшей не только Германию, но и весь мир. Весь мир, к которому она не принадлежала. – Тварь, как ты смеешь быть с ними на одной сцене! – МЫ УБЬЁМ ТЕБЯ В ПОДВОРОТНЕ, ТОЛЬКО ПОДОЙДИ К ТОММИ! ВЫМЕТАЙСЯ, ШЛЮШКА! – ГЕО-О-РГ, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! Эрма зажмурилась, забиваясь в самый дальний уголок автобуса, вжалась в сидение, игнорируя все нелестности, прилетевшие вслед. Слава богу, теперь в безопасности. У парней не читалось на лице никакой реакции, словно для них подобные вопли – обыденность. А так оно и было. Каулитцы уселись где-то спереди на другом ряду, Георг – напротив, а девушка, вся бледная, только сейчас заметила, что так и вцепилась в кофту Густава. Мертвой хваткой. Нет, ей стало страшно. Правда. Разве что усталость от концерта и перенапряжение, к счастью, занавешивали подсознание плотным барьером, почти непроницаемым к тому, что скандировали фанатки. – П... Прости, я... – виновато шепчет сухими губами, тоже побледневшими. – Все в порядке, Эр. Эти сумасшедшие сами не знают, что несут. Вот увидишь, привыкнут. Все было замечательно, – кивает по-доброму барабанщик. Встречаясь с такой же усталостью во взгляде, как и у него. Треплет ее по плечу, будто вытряхивая все ядовитое послевкусие злых слов. Том сделал вид, что пялится в окно, когда автобус, наконец, сдвинулся с места. Билл не трещал без умолку, и за это старший Каулитц любил вот такие послеконцертные моменты. Связкам требовался отдых, да и сил на разговоры не было. В салоне повисла тишина, и только нарушали ее голоса сзади. Том видел. И слышал. – Густав, я облажалась... – Хэй, только не хнычь, окей? Они просто все завидуют тебе, потому что им никогда не стать такой же крутой, как ты! – подбадривающе хлопнул Листинг девчонку по коленке. А вот старший Каулитц не завидовал ей. Завидовал товарищам, сидящим возле нее и имеющим доступ к тесному физическому, дружескому контакту. И иного контекста он не мог себе представлять. Ни в коем случае, нет. – Я не хнычу, – раздалось тихо, с нотками досады и обиды, – просто я не ожидала, что они будут поливать меня грязью прямо так. А что ты думала, малышка? Что мои фанатки выйдут приветствовать тебя с транспарантами и сердечками? Ошибаешься. Низкий журнальный стол в номере Георга был завален пакетами Lays, Билл подсыпал соленых арахисов и прочих снеков к выпивке, и, собственно, каждый торжественно вытряс мини-бары из своих комнат. Шампанское, криво открытое Густавом, пенилось белой струей и пробка едва не выбила Георгу глаз. Такая атмосфера была очень знакома Эрме. После трудного дня это очень помогает снять стресс. Все тянули пластиковые стаканы к месту разлива итальянского игристого. Стены отзеркаливали радостный хоровой вопль, когда пять рук со стаканами соприкоснулись в одной точке. – Эрми, я поздравляю тебя с дебютом, – Билл выпрямился, поднимая свой бокал, – и с тем, что теперь ты тоже Alien! С новым стуком стаканов алкоголь едва не расплескался по рукам. Парни радостно воскликнули в знак произнесенного фронтменом тоста. Даже Тому пришлось изобразить подобие положительной эмоции на лице. Она хихикала, когда ребята стали пить больше, а затем Билл стал смешно икать. И греющее спокойствие от созерцания простой, дружелюбной атмосферы и шуток молодых мальчишек почти вытеснило все тревоги. – Билл, запей водой. Задрал икать, – буркнул Густав, пихнув ржущего друга в бок, – Или дыхание задержи. – Можем его напугать, – возразил Том, – хотя обычно это бывает утром, когда он глянет на себя в зеркало. Все снова заржали, и Эрма тоже. Билл снова икнул, держась за грудь. – Братан, ты нас так всех до инфаркта доведешь. Нажрешься чипсов всухомятку, а потом заставляешь нас всех обосраться от твоих звуков. – То-ом, ну ты не выражайся так, среди нас вообще-то есть дама, – Георг пьяно помотал указательным пальцем. – Она Alien! – послышался смешок Густава. Эрма опрокинула в себя еще одну дозу алкоголя, который, к несчастью, ничерта не брал. Даже он не мог справиться с напряжением, стывшим в мышцах плотной массой. Но она упорно пила и пила, когда парни потянулись и за второй бутылкой, и так же упорно игнорировала любой саркастический взгляд старшего близнеца в ее сторону. Развалился, широко расставив ноги. Полусидит в своих безразмерных половых тряпках, уже без шапки. И без повязки поперек лба, обнажив свои косы как змеи у горгоны. И он смотрел на нее. Уже подвыпившую и смеющуюся, как Билл рассказывал, что однажды чуть не грохнулся прямо на сцене, споткнувшись о какой-то реквизит. А позже в горле пересохло. Георг, уже почти в кондиции, просто сгреб ее в объятия чуть боком, приторно растягивая полупьяным голосом «Сестре-е-енка». Каулитц будто прошел сквозь порыв ветра, бьющий в лицо. Отрезвляющий разом, приводящий в себя. Поверженный вздох, сочетающий в себе неописуемое раздражение и желание разъединить их. Сестренка Они качались как в детском саду, влево-вправо, когда Билл снова запел что-то. Том не слушал, потому что находился в прострации и неосязаемом замешательстве, Густав подливал себе еще шампанского, мешая с минибаровым виски и закусывал арахисами. А потом Эрма все же выпуталась из объятий, заливая в себя еще одну дозу, и подала голос. – Бросьте, ребята. Какой же я Alien? Вы хотя бы слышали, какие слова бросали мне ваши фанатки? – устало и снова как-то брошенно. — Перебесятся, – оборвал Билл, – если бы в свое время я реагировал на всю травлю и нелестности, то давно умер бы. Я был и крашеной девчонкой, и куколкой, и деткой... Тьфу, блять. Сейчас солист снова поргужал ее в своеобразное укрытие солидарности, выражая сочувствие. За все хоть и непродолжительное время Эрма уже ценила эту черту в нем. И все же шоу-бизнес не щадит никого. Ты слишком красив и обладаешь андрогинной внешностью — затравят. Слишком уродлив? Затравят. Можешь свернуть горы, но если отступишься случайно? Тоже затравят. Впрочем, ей это уже было неважно. Действительно, перебесятся. Хмельно улыбнувшись, девушка поднялась, поправляя локоны на плечах. – Ты что, уже уходишь? – Густав застыл со стаканом в руках. – Хочу выспаться. Да и поздновато уже. Спасибо за классный вечер... – И он будет точно не последний, сестренка, – пьяненько хохотнул Листинг, провожая ее взглядом. Воспользовавшись случаем, Том бросил товарищам, что уходит покурить, потому что балкона в номере не было. А на деле пошел за ней, не желая упускать ее из поля зрения ни на секунду. – Ты долго будешь дуться? Она остановилась на полпути, активизируя мыслительный процесс. Впитывая отчетливый, ровный тон того, кого старалась избегать больше всего. – Я не гелиевый шар, а ты – не насос, чтобы кто-то дулся. – Согласен, из девушек – куда лучшие насосы выходят. – Чего, блять? – кривится, поворачивая голову. – Мы не договорили. – И не договорим. Вали к своим друзьям, а я хочу отдохнуть. В своём номере, – зачем-то подчеркнула Эрма. – Ты специально выводишь меня из себя или... – смотрит ей вслед, как гневно она шагает к своей двери. Следует за ней, – Хах, кажется, я прикинул. Может, у тебя пмс, раз ты вместо нормального разговора начинаешь агрессировать. Каулитц смотрит слишком враждебно. И нет, он ничуть не пьян. Эрма замирает, как только ключ-карта дала доступ к открытию двери в номер, и безвольно топчется на пороге. Губы подрагивают, затем поджимаются, в полупьяном мозгу курсируют различные варианты ответов, как заранее заготовленные копья. И пусть сегодня она получила много уродующих ее эмоциональный фон слов, пронзивших до самых низин, самых недоступных глубин ее сильной для всех, окруженной стальной броней души. За спиной стоял тот, кто мог разом снести эту броню, подкинуть, растоптать, перемыть кости, а затем станцевать на них. Все снова сводится к низкосортному и постыдному унижению. – Я просто хочу задать тебе один простой вопрос... За что ты меня так ненавидишь? – пытается укротить своей уверенностью, которую сегодня и так уже разбили. Надломили до опасных трещин, что вот-вот разойдутся. Все, что ей хочется, узнать истинный мотив такого хамского отношения старшего Каулитца к ней, – Просто чего ты хочешь?! Нравится все время меня преследовать, ну скажи, ты так тащишься с этого, кончаешь, да?! Подумаешь, твои фанатки просто засрали меня с ног до головы, посмотри, что творится в комментариях в Твиттере, и еще только твоих ебанных саркастических выволочек мне не хватает! Она срывается, голос подрагивает. Горечь все ещё плещется где-то в горле. И правда не стоило смотреть соцсети по пути в гостиницу. Не надо было. Не видишь, я на грани? – Я вообще не за этим пришел. Но по-крайней мере, я теперь знаю, что ты не такая стальная фрау, за которую себя выдаешь. Люди сразу чувствуют, что ты фальшивка и все. Тебя может вывести из себя любая мелочь. – Что? – оскорбленно шепчет, – Это я фальшивка? А ты – нет? Человек, на которого равняются и смотрят миллионы людей, и которым ты приторно улыбаешься в камеру, а в результате – бездушное чмо, это – не фальшивка? – Опять пытаешься навести стрелы против меня, – опирается об косяк и ухмыляется с выдохом, будто она сморозила какую-то несусветную чушь, – не нужно. Я предупреждал тебя с самого начала, что не надо портить со мной отношения. – Только твоих псевдоугроз мне еще не хватало, – блондинка снова проигрывает в борьбе взглядов, когда хочет захлопнуть дверь прямо перед его носом. Но он не дал, уперевшись ногой в дверь. Не желая отступать. — Слушай, я пытаюсь донести до тебя простую вещь. Билл наверняка уже лебезил с тобой, успокаивал, потому что ты сама создаешь себе такой образ. Просто заруби это себе на носу, что шоу-бизнес не терпит никаких истерик, а твои слезы только делают хуже. Никто не будет здесь терпеть твои бабские капризы. Если тебе так хочется, давай, врежь мне, скажи, что я неправ. Никому нет дела до твоих соплей и недовольств. Наши фанаты имеют полное право относиться к тебе подобным образом, потому что ты для них чужая. Они могут обзывать тебя, игнорировать тебя, потому что... Да потому что, блять, что могут думать озабоченные фанатки, видя среди четверых мужиков тебя? Скаль зубы на меня сколько хочешь, но ты сама себе роешь яму. Ведешь себя, как истеричка, и чего хуже, впутываешь в это моих друзей и брата. Ты сама себе не отвратительна, нет? Каждое слово влетает в сердце как кинжал, отравляет ядом внутренности, до болезненных позывов крутится несколько раз и в без того подавленном, уставшем сознании. Перед глазами встает красная пелена, но в мышцах почти нет сил. От боевого настроя почти не остается ничего. Все, на что обречена девушка – на созерцание холодной жестокости, правящей сердцем Каулитца. Изуродованным, избалованным как раз тем самым налетом ранней славы. Безграничного своеволия и самовлюбленности. – Пошел вон. Ее мысли кричат и воют пронзительным стоном. Трещины расходятся, и осколки рушатся, разбиваются еще сильнее. Сталь в тихом голосе шелестит подобно бумаге, которую так легко смять. Скомкать в мячик и пнуть. На ментальном уровне блондинка держится изо всех сил за проводок своего почти лопнувшего терпения. Ненавидит себя за свое поведение, в неправильность которого ее ткнули носом, как в грязь, заставили сродниться с ней, плыть. Утопать в болоте и не иметь возможности выбраться. Затягиваться ближе ко дну, лишая себя ценнейших доз кислорода. ... Ты сама себе роешь яму ... Ты сама себе не отвратительна, нет? – Что? – спрашивает так невозмутимо, что ей хотелось рассмеяться. Когда больше всех на свете хочется плакать. Пускать слезы в ладонь, потому что мир чертовски несправедлив. А самое страшное – что Каулитц протягивал ей оголенные, неоспоримые истины, от которых Эрма бежала. Но сейчас она поворачивается, блестя нездоровым полыханием в глазах в полумрачном освещении гостиничного коридора. – Какая же ты тварь... – вышептывает тихо, на грани истерического смеха, способного расшатать здесь все стены. Как и ее психику Но вместо этого от них отскакивает звучный удар. Треск, в который вложена вся злоба от подрагивающего в жарком треморе тела. Каулитц ошарашенно склоняется в сторону, ощущая горящую, тяжелую пощечину. Когда промаргивается, видит, как злостно хлопнула дверь, и вероятность обрушения потолочной штукатурки в этот момент стала как никогда максимальной. Парень замер, беспомощно прикладывая ладонь к ушибленному месту, дышал отрывисто, почти в такт беснующимся эмоциям, тонувшим в ядовитой желчи. Их поразило тем самым громким стуком, оставившим после себя омерзительное гудящее послевкусие.