Пятый элемент

Прохлада настойчиво пробегала по мышцам и костям морозной вибрацией. Молодой человек тонул в неуютности и варился в котле собственных рогатых обитателей, восставших из внутренних могил как назло, невовремя. Именно такой огонь и грел его изнутри, защищал от всех внешних воздействий и надвигающегося на Берлин дождя, о чем извещали быстро плывущие над крышей светлые тучи, словно клубы огромной ваты. Подол огромной футболки, что первой выпала из шкафа, неизменно размера 6XL, всколыхнулся под дуновением уже деформирующего кроны деревьев и наклоняющего к земле траву порыва ветра. Парень опирался о балконные перила, всматриваясь вдаль. Ему не было ни тепло, ни холодно. Единственное место, где было сейчас тепло – это сигарета, оранжевый кончик которой источал слезоточивый, ядовитый дым. Со спины теснили холодные объятия, а в сквозящую дыру внутри проникали словно чужие руки, скребущиеся по тончайшим душевным стенкам. На низком балконном столике лежал телефон, тихо играющий по, кажется, сотому кругу уже замылившийся слухом речитатив Samy Deluxe. Один из самых любимых треков, что на редкость мог успокоить, при этом заряжая азартом, дерзостью и уверенностью, что любую гору можно покорить. Я снова здесь, в деле, и я не знаю никаких ограничений. Я совершенствуюсь, так что кто из вас, рэперов, этого хочет? Мне плевать на вас всех, я не знаю, какой рэпер сейчас там С мешочками и приталенной одеждой, потому что каждому рэперу здесь лучше помолчать В противном случае есть Я не рэпер-хобби, рассказчик историй и бодибилдер. Снова затяжка, и серая сигаретная крошка тотчас подхватывается ветром. Уносится с бешеной скоростью в неизвестное направление, как и остатки нервных клеток. Просто лучший плевок, лучше тебя, ублюдок Горько-горько, и становится все хуже и хуже, я не остановлюсь Эти слова долбились в мозг как застрявшая в пластинке под иглой мантра. Чертова мантра, вуалирующая то, что произошло на самом деле. Голос ожившей совести пробудился только недавно, придя на место жестокой, избившей грудные стенки гордыне. Становится все хуже и хуже, я не остановлюсь Не остановлюсь... Что? Испытывать еще более сильный залп коробящей тоски. Волнообразные приступы еще не отошедшего гнева скрещивались с чувством некой обреченности. И полным нежеланием общаться с кем-либо. Дремлющая тишина прерывалась новыми веяниями быстрого ветра. Том опускает голову и нервно втаптывает окурок в железные балконные перила. Тянется за новым, опять поджигает, матерится на ветер, что мешает огню, и пускает свою неперевариваемую злость и тоску по новому кругу ада. Он держался. Уже несколько дней сдерживал свою пошатанную гордость, неустанно повторяя ей, что он обязательно смирится с этим позором. Смирится с тем, что ему удастся не прибить эту несносную девчонку за излишний гонор и черт возьми, истинный талант, который все больше закатывал в асфальт все надежды быть звездой номер один. А еще вспоминалось как назло, что под глазом и в районе губы отдавало саднящей, даже ноющей болью, но раны быстро затянулись. Со всей дури всадили, ублюдки. Возможно, Том понимал, что ведет себя чересчур агрессивно, но брат потом промыл ему все мозги на тот счет, что не нужно этой открытой конфронтации. Она бесполезна, смирись, после чего Тома вновь накрыл залп нового ревностного приступа. К своей работе в первую очередь. Рука нашла опору в виде все тех же перил, на телефоне заиграл фоном новый речитатив все того же любимого рэпера. Даже пресловутые звезды, на которых гадают и ищут созвездия, скрылись из виду от тяжелых туч. Вдалеке громыхнуло. Наверное, это было все же сердце. Том уже готов был смириться, что она так нагло вторглась на его территорию, практически отжала прямо из рук лакомый кусочек, а теперь с видом гордой львицы потешалась над ним. Он хватался за последние, жизненно важные ниточки и рычаги, чтобы восстановить справедливость и задвинуть ее на второй план. Но все же львица была не самой покорной и вблизи еще яростнее показывала клыки. Злоба клокотала над головой, проигрывая в борьбе за здравый смысл. Еще и мелкий потащился за ней, как за последней обиженкой, а я, конечно, сволочь. И Георг вьется постоянно возле нее, лыбится. Сьюзан может это узнать и ох, как будет недовольна. Смотреть противно Том обожал девушек, смотрящих на него с огоньком в глазах, блистающих изяществом, покорных ему по первому слову, дрожащих под сценой от накатывающей волны жара при виде него. А эта – исключение из самых табуированных исключений. Сущая дьяволица в уродских штанах и с одурительно-горящим запалом, блестящим глянцевой влагой в волосах, на коже. На губах, что приоткрылись от жажды. Пухловатых, алых. Если бы она не была гитаристкой, то не задумываясь, отодрал бы ее самым грязным способом, наплевав на все прелюдии и розовые сопли. И клок этих мягких, блондинистых волос сжимался бы в сильном кулаке, пока толкался в ее влажное тело, сильно и властно. Том усмехнулся с самого себя, затягиваясь в очередной раз. Действительно, пока Эрма не видела, он в открытую пялился на нее и приходил в бешенство, когда она снова терлась возле Георга или Билла. На нее, такую живую, манящую, вдохновленную, дерзкую, стройную, в обтягивающем формы топе-корсете с множеством всяких побрякушек на шее и тонких руках, терроризирующих гитару. На то, как влажная капля проделывала свой путь от шеи по ключице вниз, куда взор Каулитца уже не доставал. В ложбинку между двумя аккуратными холмиками. И сама девчонка по сравнению с ним хрупкая, низенькая, складная, что можно было буквально взять ее одной рукой и унести прочь. Том даже удивлялся, как на ее плечиках висит такой тяжелый инструмент и как ловко она с ним управляется. Действительно пришел к выводу, к покорному осознанию, что в плане музыки она творит чудесные вещи, и это вызывало искреннее восхищение. Кроме тихих разговорчиков с Георгом во время перерывов, конечно же. В такие моменты открывался маленький кусочек наблюдений за ее улыбкой. Не для него. Потому что ты поселил в ней адовую ненависть и тотальный игнор в свою сторону, стоит тебе приблизиться хоть на полметра. – Ты почему стоишь тут, хочешь свалиться с жаром, когда нам завтра вылетать? – по голове словно бревном шарахнул голос брата, подобравшегося сзади. Том замер, а затем лениво повернулся в сторону нарушителя своих погружающих в невесомый транс размышлений. Билл приоткрыл балконную дверь, и следом забежали Купер и Пумба. – Просто стою курю, а что не так? – попытался отшутиться, а потом снова отвернулся, смотря вдаль. – Уже два часа? – Да, прикинь? – Том, у нас завтра вылет, и давай без излишней рефлексии. Это еще сильнее загонит в тупик тебя самого, не делай вид, что ты униженный и оскорбленный, – Билл безошибочно, как сканер, считал все причины и вынес их на поверхность, отчего в душе стало еще противнее. Близнец все-таки, никогда не ошибается, и впрочем, это было всегда взаимно. Заскребла неприятная, ноющая вина по стенкам ценного спокойствия. Ты опять ведешь себя как тряпка, Каулитц – Все в порядке, Билл. Он встает рядом. Ощущение близкого человека хоть как-то согревает. – Пройдет первое шоу, мы шикарно справимся, а дальше будет лучше. На репетициях выкладывались на все сто, и надо отдать должное, наша новенькая довольно быстро освоила все необходимое, – выдает младший, вглядываясь в задумчивый, погруженный в собственные мысли профиль. – Ты пришел, чтобы снова полоскать мне мозг о ней? – тихо, но звучно. И вновь раздраженно. Стоило напомнить Тому о той, кем невольно были загружены думы, он сразу реагировал как лакмусовая бумага. – Нет. Я просто должен убедиться, что ты не выкинешь ничего в ее адрес в очередной раз, чтобы я потом не утирал слезы девчонке, пострадавшей от твоего хамства. И как фронтмен, хочу, чтобы ты извинился перед ней. – То есть, она вся в белом, а я – последняя сволочь, да? – подавленно полушепчет, сжимая пальцами ворот оверсайз-футболки, под которой вовсю гулял ветер. – Блять, ты опять слетаешь с катушек? Я что, неясно выражался в прошлый раз? – не остаётся в долгу младший Каулитц, разводя руками в стороны. – О боже, только не говори, что ты запал на нее, – саркастично-скептичная усмешка. Тома снова несет в неведомые дебри, – Такой яростный защитник бедной блондиночки... – Том, западает всегда у тебя. Только одно место, и то вверх. Я просто хочу, чтобы она чувствовала себя комфортно, и хоть ты проломи себе башку гитарой, но смирись. Тронешь ее еще раз – я забуду о том, что ты мой брат. Напомнить тебе? Гримерка, Оберхаузен, после записи лайва на DVD три года назад. Вспоминай. Надо же, как серьезно. Угрозы от младшенького всегда звучат как пустой треп, похожий на писк маленькой собачки на надвигающийся шторм. Тогда это была одна из самых крупных стычек братьев после одного из лучших концертов в их карьере. Биллу было категорически запрещено появляться на публике в обществе девушек, но никто не знал, что сердце кумира миллионов было на тот момент несвободно. На одной из предшествующих вечеринок папарацци подловили, как его брат, уже будучи под градусом, бесстыдно зажимал его «тайную» девушку на камеру. За все соблазнительные места, а затем заигрывая, с поцелуями в щечку. Билл сорвался, видя перед собой красную пелену, слишком долго державшись на шоу, чтобы не врезать бесстыжему братцу. Хоть их разнимали Георг и Густав, матов, кулаков и ругательств в адрес друг друга все равно летело предостаточно. Голова разрывалась от тяжеленных мыслей, руки горели огнем от выступающей на них крови. Редкий случай, когда Биллу удалось по полной оторваться, вложив в силу ударов все желание отомстить старшему, даже когда он очевидно отставал по физической силе. – Припоминаю, хах, – хотел даже сплюнуть, чтобы избавиться от налета неприятных воспоминаний. И так тошно. – Вот и хорошо, – младший смягчился, а затем вглянулся туда же, куда и Том, – надо бы собак выгулять, а то сейчас точно польет. Ты пойдешь с Купером? До Тома только сейчас дошло, что в ногу настойчиво тыкалась мордашка курцхаара. Купер сидел рядом и немо просил так мало – всего лишь доброй ласки, и к разрывающему стыду Тома, он совсем не мог дать ее сейчас. Руки дрожали, пропуская по жилам волну негативной вибрации, будоражащей мозг. И всячески не хотелось, чтобы четвероногий друг это чувствовал. – Не знаю... – выдыхает, склоняя голову и встречаясь с черноглазым собачьим взглядом. Даже перед псом становится стыдно, твою мать. – Ладно, тогда давай я пойду. И заберу на прогулку и Купера тоже. А то он сидит возле тебя, еще бешенством заразится, – легкая полуусмешка брата проходит мимо Тома. – Очень смешно, – устало выдыхает. Сзади подоспел и Пумба, громко дыша и высовывая язык. Незамедлительно наклонившись и накрыв голову бульдога рукой, Билл погладил любимчика, глядя как тот прибалдел и прикрыл глаза. Купер же сидел рядом с Томом, будто чувствуя подавленность друга и даже тихо поскуливая. Билл поднялся, подгоняя своего пса к выходу. – Пошли, Хрюша, – обратился он к Пумбе, который уже поплелся спереди на своих коротких лапках. Порой звуки, которые выдавал бульдог при ходьбе или беге за мячиком, и правда напоминали хрюканье, отчего и закрепилась такая кличка, – и ты, Купер, пошли. Фас, – привлекающий хлопок по ноге. Том снова остался один. Забрав со столика телефон и пачку сигарет, вошел в теплую комнату, но это никак не избавило от террора различными мыслями. *** Бывают моменты, когда долго ворочаешься во сне и в голову безостановочно лезет всякая чушь. Мозг упорно не засыпает, даже когда время на электронных часах на тумбочке уже перевалило за позволительную границу между бодростью и сном. За эту ночь нужно как следует выспаться, потому что с утра подъедет машина, которая заберет в аэропорт, в дальние дали от дома. От отца, от друзей, от уютной, комфортной атмосферы, что своим постоянством грела душу и давала уверенность в завтрашнем дне. Эрма уже отвыкла от гастрольного режима, была готова повторить все снова, но беспокойство душило снова и кололось где-то в горле. Подавляло глотательные рефлексы и вселяло большую неуверенность. Пока остальные будут идти, суетиться в аэропорту, затем на сборах, со всеми реквизитными грузами, она будет плестись где-то сзади в окружении охраны и стафф, как беспризорница с неподдельным страхом в синих радужках. Не могла заснуть, переворачиваясь в трехсотый раз то на левый, то на правый бок, и видела перед собой слегка опустевший письменный стол. С собой она взяла несколько книг и альбомов, потому что целых три месяца находиться вне родных стен – поистине тяжело. Все вещи были уже давно отгружены и должны были прибыть в Люксембург к началу первого выступления. Густая тяжесть, смешанная с тревожностью, давлела и заполняла собой все клетки тела. По спине прокатилась волна будоражащих мурашек от осознания, что совсем скоро, и из тени придется выйти. Быть на виду у всего мира вместе с не просто кучкой мальчишек чуть постарше нее, а с молодыми артистами, гремящими на всю Европу и не только. Каждый из них был недосягаемой мечтой любой девчонки, кумиром миллионов. И каждый из них одарен неведомой высшей силой, талантлив по-своему и способен свести с ума любую только одним взглядом. Даже Ингеборг, когда узнала, то в первые секунды сидела со смешной миной на лице, и, кажется, Эрме даже было заметно, как у нее задергался глаз. Зарекнувшись, что это строжайший секрет, пригрозила не рассказывать никому, но подруга уже сходила с ума от накатившей истерики с примесью громких воплей. Благо, народу вокруг было мало. – Боже мой, ты серьёзно! Эр, да тебя сами ангелы в лоб поцеловали, ты в Tokio Hotel, черт возьми! Ты уже со всеми познакомилась?! Билли и в жизни такой же элегантный красавчик? А Томми?! Эрма краснела, слушая шквал вопросов от изрядно вышедшей на эмоции подруги, и тихо улыбалась в кулак. Любимцем у нее как раз был младший Каулитц, как символ бесконечной подростковой любви, расцветшей сейчас в настоящего черного лебедя. – Он не любит, когда его называют Билли. Для него это имя какого-нибудь толстого американца, торгующего пончиками, – отпила она из стакана сладкий коктейль. А Томми, пожалуй, без комментариев. – Ты такая счастливая, боже, каждая хотела бы оказаться на твоем месте... – Я поначалу хотела отказаться. – Да ты с ума сошла! Наверное, единственная девчонка, кто не хочет тусить с Tokio Hotel! А если серьёзно, то колиииись, кто твой любимчик? – Да ну брось, Инги, какой любимчик! По контракту ты и шага без разрешения не ступишь. Но если так смотреть, то Билл и вправду очень стильный, заморачивается с макияжем и шмотками основательно. Не зря его считают самым красивым. Том – вообще отдельный кадр, что ни предложение, то пошлая шутка, из Густава и слова не вытянешь, а вот самый нормальный из них, это пожалуй, Георг. – М-м, Джорджи, – Ингеборг мечтательно закатила глаза и подперла рукой подбородок, – Он душечка! – Да если разобраться, то таких мальчишек в каждом уголке Берлина полно. Или Лейпцига, откуда они там... – усмехнулась Эрма. – Таких – точно нет! Ну, кстати, если это возможно, передай Билли, что я его люблю! – Обязательно передам, родная! – Эрма поерзала на стуле, кивая подруге. Просто счастливое стечение обстоятельств Работа мечты, в которую нужно опускаться только с холодной головой Будильник прозвенел слишком быстро, ознаменовав конец ночи и поселяя внутри еще большую тревожность. Эрма почти не спала, так и гоняя неприятные мысли из одного угла в другой, но так и не избавившись от них. – Проверь, что ты все взяла, хорошо? – отец помогал с финальными сборами снующей туда-сюда по коридору Эрме, – Обещай, что будешь звонить и давать о себе знать. Даже по его посаженной, тихой интонации она чувствовала, как глубоко он переживает. За единственное дитя, которое снова покидает родной дом ради своих высоких целей и амбиций. Единственный путь как родителя лишь был в том, чтобы поддерживать и по возможности быть рядом, но все же это не избавляло от переживаний мужчину средних лет. – Па, ну в конце концов я же не на необитаемом острове буду, – мягко усмехается она, – Как будет возможность, обязательно буду звонить. Герр Штахельберг незамедлительно заключил девчонку в объятия, проводя широкой ладонью по спине, – К тебе в ресторанчик все же будут заходить Инги, Марк, чтобы ты не скучал. Три месяца пролетят как один. – Я очень надеюсь, моя золотая, что выйдет не так, как в прошлый раз. И по телевизору я буду видеть только твою улыбку и гордиться тобой. – Па, ну не драматизируй, – сквозь улыбку она закатила глаза, обнимая родителя за плечи, – эти парни – настоящие профессионалы своего дела. Все будет круто. – Слушай все, что тебе будут говорить, добротно выполняй свою работу и не дерись там ни с кем. Я знаю, ты у меня девочка бойкая и в обиду себя не дашь, но все же. И все же, в мужском коллективе... будь аккуратнее, – интонация заметно сменилась на последних словах из наставительной в более просящую, призывающую остерегаться. А один из них уже явно нарывался на драку Но беспокоить отца ей конечно же, не хотелось. С тем, что как раз с ведущим гитаристом у них не заладилось с самого первого дня. Объятия ослабли. Эрма посмотрела на родное окружение в крайний раз и смиренно пошла в сторону уже подъехавшей машины, покидая участок. Взяв рюкзак и сумку, двинулась прочь. Старалась не оглядываться, дабы не становилось ещё больнее, а чувство вины не скребло по душевным стенкам. – Береги себя, дорогая, – донеслось вслед. Девушка все же обернулась. – Пока, пап. Села в машину, пристроившись с вещами и всячески отговаривала себя не смотреть в точку, где прошла вся ее жизнь и была свидетелем всех взлетов и падений. Даже отец, который хоть порой и не разделял интересов своего маленького Хвостика, в глубине души был рад, что и ей подвернулся удачный шанс. Осталось лишь очистить голову от всей посторонней лирики и настроиться на масштабную работу. Впереди большой тур, практически во всех городах sold out, и нужно выложиться на полную, чтобы публика приняла пятого участника и осталась довольна от всех грядущих шоу. Чтобы их чокнутые фанатки действительно не разорвали новую гитаристку в гневно-ревностном запале. Машина свернула за угол, и взору предстали улицы столицы, проносящиеся как картинки в компьютере. Эрма настраивала себя на напряженные и несладкие будни, странствование по городам, на тупые вопросы интервьюеров и полное отсутствие личного пространства. Ей не привыкать. А включив в плеере любимых творцов прошлого века Modern Talking – Atlantis is calling, пустилась в сладкую нирвану, насколько это было возможно. Время до вылета еще позволяло. *** – У тебя в этой сумке кирпичи что-ли? – сквозь улыбку прокряхтел Георг, когда снял с досмотровой ленты свой рюкзак и заодно прихватил сумку Эрмы. – Представляешь, не могу жить без своих любимых гантелей, качаюсь каждый день, – шутливо отпарировала она в ответ и уже намеревалась вернуть груз себе, как парень воспротивился. – Я понесу, – забавная усмешка, – гантели, говоришь? А с Биллом поделишься? А то он слишком худощавый у нас. – Ну, пожалуй, можно! Эрме действительно было неудобно. Не то, что Георг несет ее сумку, а то, что гнусное ощущение скованности не давало нормально дышать. Глаза забегали по роскошным бутикам дьюти-фри, в обонятельные рецепторы впивались манящие ароматы самого брендового и дорогого парфюма и туалетных вод. Хоть это могло хоть как-то успокоить, учитывая, что девушка никогда не любила перелеты. И вместо того, чтобы перестать чувствовать долбанное смущение и забрать свою сумку из рук басиста, она тихо плелась сзади, ступая по мягкому ковру и сминая несчастный паспорт с вложенным в него посадочным талоном. Самым последним шел Густав с наушниками поверх кепки и что-то изучал в телефоне, а братья ушли уже в зону ожидания. Точнее, в лаунж-зону, куда простые смертные не зайдут Том болтал ложкой сахар в кружке, наполовину наполненной жизненно необходимым бодрящим напитком, и когда столкнулся взглядами с зашедшими товарищами, сразу оживился, включив режим мистер-ирония. – Джордж, я не знал, что ты предпочитаешь сумочки с розовыми карманами, – расплылся он на стуле, когда все подошли поближе и устроились напротив. Эрма невольно съежилась, присаживаясь на мягкий диван в шикарных стенах этой лаунж-зоны. Все же она понимала, что публичность и узнаваемость требует и определенной, как ни странно, скрытности. Не очень-то приятной казалась перспектива выйти в общую зону ожидания и тут же быть разорванными на сувениры случайными попутчиками. А среди них однозначно были бы и фанаты. Ее даже позабавил вид солиста, даже в помещении находящегося в солнцезащитных очках, все том же худи с капюшоном со звездой сбоку, и шарфом, намотанном вокруг лица. Просто фантом, а не звезда мирового масштаба. Разве что по худобе и мелкой родинке под губой можно было вычислить, что это Билл Каулитц. Его брат так же знал толк в конспирации, укрываясь шапкой и очками. Даже по таким мелочам становилось предельно ясно, что изнанка шоу-бизнеса слишком жестока. Нужно прятаться и отвоевывать драгоценнейшее личное пространство, чтобы ни одна бешеная фанатка не накинулась на тебя. Это в лучшем случае. – Представь себе, ношу сумочки с розовыми карманами я, – отмерла девушка, мельком глянув на старшего Каулитца. Брендовые очки с темными стеклами спали с таких же темных, прожигающих глаз, впившихся уже с заранее заготовленной очередной насмешкой. – Я не удивлюсь, если у тебя и розовая гитара есть. Мисс Барби, – рука за спинкой. На лице – все такое же нахальное превосходство, – уже и дворецкого себе заимела. Она промолчала. Юморист хренов. Густав и Георг пошли брать себе по напитку, Билл забавно соскребал соломинкой пышную пену от латте со стенок стеклянного стакана. Наконец, точно так же сняв очки и положив их на стол, младший Каулитц улыбнулся, сверкнув своим почти накрашенным взглядом. Эрме стало даже приятно, что он так «открылся» только тогда, когда она оказалась в поле его зрения, и расценила этот жест как своеобразный символ доверия. – Ты так смотришь внимательно, тоже хочешь кофе? Его если что, можно взять там, – указал пальцем куда-то назад. – Мне ничего не хочется. Я полночи не спала, немного подавленно себя чувствую, – потерла ладонями лицо, прогоняя неприятное сонливое наваждение. Хитрый взгляд старшего тут же впился ей вполоборота. – Понимаю, обычно девушки на следующее утро говорят мне то же самое. – Том! – брат машинально повернулся, испытывая неловкость за шуточки подобного плана. Он ничего не ответил. Только хихикнул, раздражающе стукнув изящно длинными музыкальными пальцами по столу, всматриваясь в застывшее моргающее лицо Эрмы. Потупила взгляд, вложив в него максимальное количество холода и нежелания реагировать на глупые каулитцевские выпады. И чем больше она загоняла себя в невидимый бункер и играла в тотальный игнор со старшим Каулитцем, тем сильнее ему хотелось подойти ближе и порвать к чертям эту напускную черствость и равнодушие. Раскусить ее, вывести на контакт, от которого она бежала как от огня, и в принципе, оправданно. Злой язык не держался на месте, гоняя в адрес «горе-коллеги» множество ранящих слов, которые она молча проглатывала. Какой бы агрессивной кошкой ни была, рыча в ответ, в конечном итоге шла в свой уголок и зализывала эти же самые раны. Билл настаивал на том, чтобы он извинился и прекратил весь этот детский сад накануне тура. Расстраивать брата не хотелось, но внутри все горело протестом. Том Каулитц ни разу в жизни не извинялся ни перед одной женщиной. Извиниться. Перед. Женщиной. Это даже звучало унизительно, не то, что приводилось бы в действие. Безусловно, Том уважал людей, которые готовы были свернуть горы и трудиться до мушек в глазах, пока под ногами не заплывет пол, не станет мягким. И на каждой репетиции Эрма сворачивала, трудилась, расшибалась в лепешку, стирая пальцы едва не до крови. Собирала волосы под дурацкий пучок-краб, наматывала на хрупкие руки тейпы, почти такие же, как у Густава, затем снова отрабатывала намеченные партии. Нигде не фальшивила, будто была с самого начала, знала все ноты и табы. Ее настойчивость и желание завоевать уважение публики, успешно дебютировать в группе с мировой славой временно переламывало враждебность Каулитца в обратную сторону. Только стоило ему подойти, она тут же шарахалась как испуганная или агрессивная кошка, кидалась в ответ колкостями, заговаривала с кем-то из парней или же просто игнорировала. Стояла вполоборота, крутила колки, постукивала ногой в широких джинсах, изводила своей складной фигуркой, куда хотелось бы смотреть и смотреть. Нездоровый азарт, кипящий в крови, порождал нечто наподобие садизма. И обострял желание еще сильнее вторгнуться в ее запертое пространство, прижать к стене как следует и поставить на колени напускную стервозность. Хуже всего, что могут сделать девушки по отношению к Тому – намеренно превращать в пустое место. Нет, так неинтересно. Выходит последним, наблюдая, как она идет на одной линии с братом и о чем-то разговаривает. Они действительно сблизились с Биллом, пусть даже обсуждая что-то по работе, по реквизитам, движениям на сцене или же какую-нибудь очередную хрень, которую писали фанаты в интернете наподобие статей с сердечками. Рядом вертелся Георг, будто прилипший лист и постоянно улыбающийся этой несносной девчонке, да так, будто его сковородкой шибанули и лицевой нерв защемило. То понесет ей сумку, как прислужник, то подержит бутылку воды, пока она копалась в рюкзачке и искала паспорт. Один только Густав сохранял здоровый нейтралитет, не навязывался, но и не избегал. Смотреть на всех вас тошно. И каждый раз, когда замечала в поле зрения старшего Каулитца, тут же разрывала зрительный контакт, рубила на корню, выражая стальное нежелание ни видеть, ни слышать. Чувствовать возле себя. По-дурацки ухватывалась за ткань кофты Билла на рукаве, как маленький ребенок, боящийся потеряться. Или просто того, кого называли монстром. Кажется, монстром здесь был только сам Том. Даже когда она стояла в очереди на посадку с увесистой сумкой-авоськой и нервно постукивала паспортом по губам, все равно приковывала взгляд. Затылком. Первым на посадку в бизнес-класс пошел Густав. Затем Билл и опять эта нарисовавшаяся перед глазами парочка. – Кстати, если хочешь, могу потом с тобой поделиться пирожным. Я вообще не люблю сладкое, в самолёте тем более, – с энтузиазмом выдает Георг, пингвиньей походкой подступаясь к стойке, где обрывают посадочные талоны. Эрма пускает тихую усмешку из-под смущенно полуопущенных ресниц, забирая свой кусочек посадочного и останавливается чуть спереди. Даже победно поворачивает голову в сторону шатена, что уже поравнялся с ней, – Думаешь, что я такая сладкоежка, Джордж? – Не знаю, не знаю, но я видел, как ты в перерывах между репетициями сидела на корточках и уплетала шоколадное печенье, – напирает своим тембром, чем больше вгоняет девчонку в краску. – Просто в тот день я не позавтракала! Том, шагая сзади и кутаясь в свою огромную кофту, стискивает зубы как можно теснее, буквально до противного скрежета. Такого же противного, как и смешок приторно-бесячей парочки чуть спереди. Даже сейчас выстраивание образа показательного и непрофессионально наигранного равнодушия еще сильнее сбивало с толку. Крепкий зрительный контакт рисковал рухнуть с треском, стоило девчонке краем глаза зацепиться за шествующую позади фигуру в оверсайзе. Неизменно терлась в поле его зрения, но изводила его нервные клетки громадной стеной бойкота, об которую он только шлепался лицом, ломался, но ни на шаг ближе даже подойти не мог. Подкидывала в его и без того беспокойное, бунтующее нутро еще больше хаотично пляшущих вопросов. Ты специально устроила этот ебаный цирк, клеясь ко всем по очереди? А со старшим Каулитцем упорно играла в молчанку, что на генеральных репетициях, что на общих собраниях. Подлавливал с другой стороны и Билл, грозясь, что «если ты не оставишь девчонку в покое, то я как лидер, должен буду решать этот вопрос уже с менеджерами». Умел он, однако, посадить на жопу, козыряя тем, что он главный. А вступать в конфронтацию с братом Тому не хотелось. По-крайней мере, он давил жалкие попытки усмирить свой бунтующий нрав, игнорировать ту, что могла безукоризненно сыграть соло не только на его нервах, но и поочередно плясать на них, дергать, как кукловод. Изводя лишний раз своими блядски большими и красивыми глазами, направленными не на него. Обязательно в сторону кого-то из товарищей по группе. И добивала смешливой реакцией, буквально на любую херню. Даже на низкосортные плоские шуточки Георга. Плетешься за ней как придурок Могу с тобой поделиться пирожным – исказительно-пискляво передразнил друга Том у себя в голове. А так хотелось бы вслух Ей досталось место рядом с Биллом у прохода. Густав, как стало понятно из его слов, рассчитывал просто подремать, устроившись на кресле сзади, а Том с Георгом устроились через проход на том же ряду, что и брат с гитаристкой. – Я, на самом деле, ужасно боюсь летать. В таких случаях я или сразу надеваю наушники и врубаю музыку на полную, или стараюсь болтать с кем-то, – Билл щелкнул ремнем безопасности, – у меня начинается паническая атака. – Все будет нормально, – Эрма устроилась рядом после того как положила вещи на багажную полку, – В конце концов, в воздухе люди еще и работают, а значит, не боятся. Конечно, приветливые стюардессы, стоящие за шторкой, улыбались так, будто им тоже защемило лицевой нерв. Том хитро усмехнулся, исподлобья поглядывая на ту, светленькую, со строгим пучком, в аккуратной темно-синей шапочке и с охровым платочком вокруг шеи. Девушки в униформе были своеобразным фетишем, что Том в самом себе обнаружил не так давно. Разумеется, это безумно, но чем черт не шутит? Зато так безостановочные мысли о терзающей совесть блондинке хоть как-то отошли на второй план. Накинув на себя лежащий на кресле плед, парень наконец вытянул ноги вперед и решил воспользоваться полуторами часами расслабления. Георг рядом раздражающе шуршал пачкой чипсов, за что словил не совсем вежливую просьбу перестать это делать. Билл, как и обещал, действительно заболтал девчонку во время взлета и набора высоты. Показывал ей планшете кадры с прошлогодней недели моды в Париже, делясь тем, что обожает все, что с этим связано. — Ты поэтому постоянно носишь черное? – Эрма вглядывалась в кадры, где были изображены модели-мужчины преимущественно в темных нарядах. – Не совсем. Скорее, я предпочитаю просто темные тона. Особенно сочетание искусственной кожи и аксессуаров в... ммм, – сделав паузу, призадумался, – как в деловых стилях, так и в более неформальных. И, кстати, меня радует, что сейчас много дизайнеров отказываются от натуральных материалов, и я полностью за. Я никогда не ношу настоящие меха или кожу, это дико и неприемлемо для меня. Я против издевательства над животными, – брюнет постоянно поглядывал на девчонку, следя за ее вовлеченностью в разговор, а затем обратно на планшет. – И я считаю, это правильно. Ну и почему-то мне кажется, что если бы ты не был артистом, то был бы классной моделью, – Эрма сама того не замечая, попала в самое яблочко. – Ты недалека от истины. Я получал предложения сняться и для Vogue, и принять участие в показах Versace. – И что, не снялся? – глаза девушки округлились. – На тот момент график не позволял. Мы выступали в Штатах и не успевали вернуться в Европу. И она не догадается о том, что Билл соврал. Никому уж точно не хотелось раскрывать реальную причину срыва. У которой есть имя – Алекс. – Вау, выходит, ты в случае чего, не пропадешь, – хохотнула Эрма, поерзав в кресле. – Я думаю, что и ты бы была крутой моделью, – энтузиазм Билла, касающийся всей этой сферы, порождал невесомое смущение. – Брось, я не такая модница, как ты! — Ну почему же, оверсайз-вещи очень гармонируют с твоими корсетами и аксессуарами. Есть и женственность, и дерзость... – с умным видом перечислял Билл, чем сильнее вгонял девушку в краску, – я бы еще добавил ботинки на платформе, и вот, образ готов. Иногда даже Тома напоминаешь в этих трубах. – Мне это счесть за комплимент или за оскорбление? – они синхронно засмеялись, отчего старший близнец дернулся. Хотел вставить свои пять центов, но промолчал. Билл тепло улыбнулся ей, никак не кривя наигранностью. Он определенно был рад, что его любимые темы хоть кем-то поддерживаются, особенно если это новоприбывший участник, не замыливший нервную систему за долгие годы совместной работы. И он сменил тему. – Кстати, у тебя есть какая-нибудь дурацкая привычка в турах? Я, вот, например, постоянно очень нервничаю перед концертом, сжимаю сет-лист, повторяю одни и те же слова. Мне кажется, что я самый нервный человек на свете. – И самый пиздливый, – буркнула синяя масса пледа через проход, – Братец, не насилуй куколку своей болтовней. И мои уши тоже. Нашел себе единомышленника по тряпкам У Эрмы похолодела спина от недовольной интонации старшего Каулитца. Очнулся, как только вспомнили Эрма кивнула брюнету, что скоро вернется, и скрылась за шторкой, втиснулась в маленькую бортовую уборную. Ей было просто необходимо взбодриться прохладной водой и сбрызнуть мелкими каплями лицо. Косметики на ней было минимум, что в определённом смысле радовало. Хотя для сегодняшнего дня она выглядела не совсем бодрой и активной, и это, к сожалению, вымещалось наружу в виде слегка посиневших разводов под глазами. Хотелось бы винить в этом только неуютное автоматическое освещение холодного тона. Промокнув лицо салфеткой, она старалась унять бьющий под кожей жар и дышать ровно. А как дышать ровно, когда с одной стороны тебя окружает один близнец, душевный и приятный в общении человек, а с другой – тоже близнец, но сущий дьявол во плоти? Весь такой расслабленный, но ничуть не спускающий взгляда, даже если делает вид, что зарыл нос в плед? Весь такой нахальный и до безумия красивый. Как бы хотелось уснуть ей так же, как Густав на заднем кресле. Или как минимум задержаться над жаркой лавой под ногами. Над пропастью, распахнувшей свои объятия. Щелчок с Geschlossen на Offen, и она сталкивается буквально лицом к лицу с причиной своих буйных мыслей. Сейчас точно взорвавших в адовом пекле атомную бомбу. Еще как назло чертова неуклюжесть, которая сначала заморозила конечности, а потом непропорционально врезалась в грудь, облаченную в оверсайз-футболку. – Ты какого хрена так пугаешь? – Эрму едва не дернуло обратно в тесную уборную от «столкновения». – Я что, аниматор в комнате страха, чтобы гнаться за тобой с пилой и тебя пугать? А вот и король сарказма. Нет, ты страшнее. К его великому сожалению, она молчала. И уже хотела двинуться в сторону салона, как крепкая рука преградила путь, – Не спеши. Успеешь еще натрепаться с Биллом о своих тряпках. Я хотел поговорить. – Не твое дело, с кем и о чем мне трепаться. – Да не язви ты, блять. Ее губы замерли в немом ответе, что содрогнул пространство лишь мелким тревожным вздохом. Все, чего хотелось Эрме, это просто оттаять от чертового оцепенения, в котором она снова оказалась. Из-за него. И со всей силы вжавшись в стену, просто дышала, гоняя по кровотоку залпы волнения. Дышала, дышала, дышала. Как во время кросса, уже видя на горизонте финиш, несясь изо всех сил, чувствуя влажный жар, обволакивающий кожу. Но все, что она видела на своем горизонте – это пару выразительных, глубоких карих радужек и нервно подергивающийся в губе черный пирсинг. В сдерживающейся улыбке, сбивающей всю серьезность. Какая может быть серьезность, если видишь напротив ее? С еще влажным от проточной воды точеным личиком, обворожительно обрамленным длинными блондинистыми прядями чуть ниже пояса? С непонятливо хлопающими длинными ресницами, приоткрытыми губами, и к усладе для глаз, не в уродских шмотках, а в таких, что хорошо подчеркивают фигуру? Взгляд Каулитца и нажим языка на пирсинг с приоткрытых губ внимательно сканировали, вбирали каждую деталь. Милая кофточка с парой пуговиц, будто нарочно приоткрывающая бледные острые плечи, черные джинсы вплотную к коже. И в довершение всего, кеды, в которых она была такой низенькой. Маленькой. Дерзкой, даже по разноцветным на каждом ботинке шнуркам. – Если тебе надо в дамскую комнату, не смею задерживать. Думаю, без моей помощи ты справишься, – шелохнулась, вновь дернулась. Том даже выпал из своих намерений, разглядывая девушку так открыто и пристально. Заставляя ее забавно краснеть и дергать плечами от душащего нервоза. – Я же сказал, что хочу поговорить, ты чем слушаешь? – вновь возвращается он к открытой теме. Девушка выпрямляется, прогоняя в дальний чулан подошедшую к горлу тревогу. Нельзя показываться тряпкой, нельзя. Смотрит уже не подавленно, а с напускным старанием вслушиваться. Том Каулитц. Красавчик и разбиватель множества сердец, рекордсмен по количеству пассий и абсолютно непредсказуемый. Высокий и привлекательный молодой человек с пустотой во взгляде. Эту пустоту наивная девичья натура боялась больше всего, не зная, что она таит в себе, а напористость и горделивость изо всех сил хотели бросить вызов. Да подавись ты своим ядом. Сколько хочешь плюйся, а вокруг меня – броня. – О чем? – Может, перестанешь играть в кошки-мышки, и мы обсудим все до начала тура? – Я перестану играть? – с дрогнувшим в голосе ущемлением, – Может, тебе напомнить, какими словами ты крыл меня на репетициях и даже не стеснялся этого? Хочешь, чтобы после этого я приветливо улыбалась тебе? Да я тебя... Видеть не желаю Она оступилась на полуслове, и эта неудобная пауза подцепила его, как рыбу на наживку. – Ты меня... Что? – Не хочу видеть. Вот. Я изначально хотела мирно. Да, я понимаю, ты считаешь, что я отжала твое место, лишила партий, фанатской любви, но это не моя вина. Бычься на своего продюсера сколько хочешь, а меня оставь в покое. Нам всем важно, чтобы мы отыграли тур на высшем уровне, и все, – выдает на одном дыхании, не спуская взгляда с гипнотизирующих карих омутов из-под деловито нахмуренных, таких же темных бровей. – И поэтому ты показательно все время крутишься с кем-то и делаешь вид, что меня тупо не существует? А я несколько раз хотел подойти и поговорить. Не пытайся держать меня за простачка, не выйдет. Он хочет заставить тебя оправдываться И Эрма невольно сдавалась напору и дурманящему шлейфу терпких духов. Мазохистка, которую подловили на психологическом давлении и обратили вину вспять. – Я делала свое дело. Прикинь, да, мне важно найти общий язык с твоими друзьями и братом. А что сделал ты для того, чтобы сплотить коллектив? Шарахаешься как последний трус, играешь в ебанные гляделки и время от времени унижаешь меня перед Йостом или перед парнями. Думаешь, это добавляет тебе крутости? Парень склонил голову, тяжело вздыхая и пытаясь совладать со своей бушующей гордыней, но все же решился протянуть руку. Воображая, что если он этого не сделает, кто-нибудь сзади точно прострелит башку и утянет в котел с чертями. Заставит вариться там, с ними, и гореть, пока он не передумает. Слегка помедлил прежде чем заговорить. Будто каждое слово обретало форму камня, преграждающего путь кислороду. – Эрма, ты прости меня, ладно? Что было в студии, то... Я был неправ. Мир? – Хреново играешь. Не верю ни одному твоему слову, – по ее коже пробежали разряды, но она не показала виду, что как-то смущена или удивлена. Герр Зазнайство и Самодовольство тянул к ней ладошку, как в детском саду и даже на малость улыбался. Он впервые назвал ее по имени, и даже без подоплеки кривляния. – Ну почему ты такая сука, а? – шипит Каулитц сквозь зубы, держа в тисках свое раздражение. – Может, потому что изначально был сукой ты? Она пренебрежительно хлопнула по его протянутой руке, не желая пожимать и тем самым ознаменовывать начало перемирия. Ушла на свое сидение, пристроившись по соседству с Биллом, уже пускающим пузыри в надутую подушку, нырнула под синий плед и едва ли не пристроила домиком голову, ложась с ним. И снова унесла с собой последнее слово, выкрутив нервы до болезненного спазма в желваках. Я хотел по-хорошему Но, видимо, ты хочешь по-плохому