Пятый элемент

Помещение, в котором находилась кучка людей во взволнованном состоянии и на взвинченных нервах, погрузилось в тишину, лишь изредка рассекаемую тяжелыми шагами, – Ну и что это за хрень была на репетиции? Йост редко когда использовал лишь формальный стиль разговора. За все годы работы с группой понял, что это бесполезно, особенно когда имеешь дело с неотесанной молодежью, которая ради необъятных и откровенно глупых целей способна пойти на не менее идиотские поступки, – Кем из вас это было подстроено? Тобой, Том? Или... Эрма, я не ожидал от тебя подобного. Кажется, мои люди уже все объяснили, как ты ведешь себя на публике и какие партии закреплены за тобой. Это я еще не упоминал то, что вы все наплели в прошлом интервью. Что это еще за негласные сражения? Соло остается за Томом, это его коронное исполнение. Парни сидели молча, но внезапно тишина прервалась гадким смешком. И девушке даже не требовалось таланта Шерлока или зрительного подтверждения из-под плотной завесы блондинистых прядей на лице, чтобы понять, кому он принадлежит. А он сидит невдалеке, все в такой же вальяжной позе в дутых Nike и огромных штанах, плещет в кареглазой патоке ничем не нейтрализуемой ядовитой желчью. Один-один, сучка Эрма держала сцепленные кулаки на коленях, уже будучи готовой продрать ногтями кожу до крови от подступающего напряжения. Ей и вправду был страшен каждый шаг продюсера вперед-назад по помещению студии, таящий в себе все большую неизвестность, – И это за несколько дней до тура. Что прикажете теперь делать? Комментарии под этим видео видели все или торжественно зачитать? – интонация переходила из сдержанной уже в напирающую и еще более устрашающую, – Может, языки из задниц достанете, когда с вами продюсер разговаривает? Опирается на стол, нависая со всей грозностью, что он одна из самых влиятельных шишек в этом чертовом лейбле, если не во всей Германии. Что даже ткань пиджака еле держится от рвущего изнутри напряжения. Мужчина в последний раз окидывает взглядом пятерых подопечных, надеясь услышать хоть что-то. Эрма хочет поднять глаза, сказать что-нибудь в свое оправдание. Нет, она не боится. Прилюдно пожалеть о том, что вообще пошла на этот дурной спор, но и заднюю дать – ниже ее достоинства. Разрывало так же и то, что из всех присутствующих доверие к ней – тоньше самого крохотного волоска в мире. – Но ведь все уже и так в курсе, что она наша новая гитаристка, так что в чем здесь истерия? Георг уже нравился ей чисто по-человечески за его собранность и мудрость, даже когда за окном творился ураган со штормом, сносил на пути все живое. И только Георг не поддавался всеобщей панике. – В чем истерия? – Йост наклонил голову, устремив взгляд в сторону Листинга, сдержанно скрестившего руки на груди, – Можем посмотреть на это все вместе. Пальцы разблокировали айфон и навели на нужный пост в Twitter, к счастью, уже перенесенный в архив, – «Кто это еще такая? Та самая новая гитаристка?? В составе Tokio Hotel ДЕВЧОНКА?» Раздражало больше всего, как с плохо наигранной интонацией Йост зачитывал комментарии, – «Что это за швабра тусуется рядом с парнями?? Кто она?! Девушка Билла? Билли мой любимчик!» «Она спит с кем-то из близнецов?! Это новая подружка Тома??» «Сучка какая, она играет соло Тома! Да как она смеет?» «What the fuck?! Неужели Тома заменят на ближайших шоу? Я хочу сдать билет на концерт в Вене.» «Боже, эта та самая ненормальная из Cinema Bizarre, ее взяли в TH? Ужас. Как продюсеры это допустили, или она блатная?» – Я могу продолжать? – голос Дэйва звучал граничаще с истеричной усмешкой, – Это еще самые безобидные комментарии. За эти пару часов от нас отписалось три тысячи человек. Каждое слово обретало форму копья и со всей жестокостью било в солнечное сплетение, сражало наповал и сгибало на две части. Девушка хотела встать и хоть как-то унять клокочущий мандраж изнутри, но на предплечье легла наманикюренная рука. – Дэйв, пост был сделан с моего телефона. Так что можешь торжественно оштрафовать меня на половину гонорара или насколько сочтешь нужным, но Эрма не виновата ни в чем, – голос Билла звучал твердо, но так остраненно и низко. Будто сам Билл не принадлежал здешней реальности. Тот, кто моментально приковал внимание девушки и смотрел прямо в упор на продюсера, прислонившись к стене и будто нарочито убрав руки от груди. Открываясь и совестливо замаливая свой косяк, – Я хотел всего лишь запечатлеть такой охрени... то есть, крутой момент, а вышло то, что вышло. Из под смолистой завесы видны его глаза, буквально вдалбливающие о сожалении. В принципе, с самого первого дня она сделала вывод, что младший Каулитц серьезен и собран. А сейчас его серьезность зашкаливала Почему-то облажался он, а стыдно ей – Я правда не хотел, чтобы так вышло, поэтому прошу прощения у всех вас. Кивок брюнета выбил из равновесия. Йост так и стоял в прежней позе, опираясь на стол, а взгляд буквально скандировал на всю студию о том, что он ни на грамм не поверил в то, что было сказано солистом и что его якобы держут за полного идиота. Эрма приложила руку ко лбу, мысленно недоумевая, за что за ней следует этот черт, который превращает каждый нормальный день в ад и не позволяет сделать ничего не через одно место. Где она настолько согрешила? – Билл, прекрати оправдываться, – выдохнул он и поправил лацкан пиджака, – из тебя хреновый актер. – Я серьезно,– младший Каулитц хмурит брови и выпрямляется, – И повторюсь, если вы с продюсерами захотите спустить всех собак на Эрму, то остановитесь на мне. Я фронтмен, а значит, мне нести ответственность. – Билл, не надо... – тихо скрипит, хочет оттащить от опасно жалящего огня. Отчего-то Эрме стало страшно. От выражения лица продюсера, которое могло выражать черт знает что, не то злость, не то милое, завуалированное «я превращу твою жизнь в ад». Страшно за Билла, который заслуженно принял на себя весь удар и уже приблизился к столу. Страшно за всю группу, которой она нанесла сокрушительный репутационный удар за жалкие пару часов. Потерять три тысячи подписчиков. Три тысячи Именно столько же она потеряет нервных клеток, если не выпутается из этого дерьма и из-под гнета опасно устремленного, подстегивающего взгляда старшего близнеца напротив. – Значит так, неугомонная молодежь, с этого момента и как минимум до начала тура я закрываю всем доступы в соцсети, и впредь любые публикации будут строго проходить модерацию или же удаление. В ближайшее время назначим пресс-конференцию в Берлине, официально представим нового участника и особо буйных успокоим тем, что она ни с кем из вас не состоит ни в каких посторонних отношениях. Эрма, провокационные вопросы игнорируй и держись в тени команды, нам сейчас резкие выходы ни к чему, – с этими словами продюсер зашелестел какими-то файлами и направился к двери. Туда же устремили свои взгляды и все остальные. Билл застыл посреди студии, наконец-то выдыхая со всем облегчением, – И я очень рассчитываю, что таких фокусов больше не повторится. Дверь закрылась. Билл разворачивается в сторону диванчика, на котором с подавленными выражениями лиц сидели Эрма, Георг и Густав. Но теперь, кажется, можно было спокойно выдохнуть. – Йост у нас такой. Громко лает, да не кусает, – с поддерживающей улыбкой прошелестел Листинг, мотая головой. Эрма вынужденно улыбается и переводит глаза на младшего Каулитца, который садится на подлокотник дивана и плавно касается пальцами ее плеча. Она не спешит избавляться от их невесомого касания, но и никак не реагирует, затаив дыхание. – Спасибо... – тихо произносит она, ощущая наконец, успокоение. Такое нужное, – Ты действительно пойдешь на такие большие штрафы?.. – запинается, не в силах выдать что-то наподобие Ради меня? – Ну, так скажем, в следующий раз я просто буду осмотрительнее. Фигура в оверсайзе напротив хлопает себя по коленкам и встает, направляясь ближе. Неторопливой походкой, но судя по выражению лица старшего Каулитца, ничего хорошего ждать не следует. Эрма это знает. И чувствует. Не только в пределах этой студии, но и за километр в необитаемой пустыне. Он фыркает, даже не пытаясь маскировать поселившуюся на лице издевательскую, выкручивающую нервы ухмылку. – Меня сейчас просто стошнит от этой всей картины,– сует руки в карманы. Качает головой, ехидно улыбаясь, будто от просмотра самой сопливой мыльной оперы. Она не в силах сказать что-то в ответ, прекрасно понимая все, что он имеет в виду, – Бедная овечка и благородный принц в кожаных доспехах в лице моего братца, уже можно аплодировать? – Что тебе надо, а? Между братьями проскакивает молния, на секунду узримая девушке. Она не успевает оправиться от предыдущего потрясения, как буквально на глазах назревает новое. Билл встает с подлокотника дивана, выпрямляясь во весь рост перед близнецом и становясь даже выше, – Может, уже заткнешься и перестанешь вставлять свои пять центов туда, куда не просят? – младший Каулитц спокоен, на лице не дрожит ни один мускул. – Быстро тебя нагнули, братик, – нарочно выделяет последнее слово, вкладывая долю отчаяния и ни с чем не спутываемую обиду, – Уже переметнулся на ее сторону? – поджимает нагло растянутые в усмешке губы и будто немо кричит взглядом «ну давай, может, врежешь мне для разогрева?». Слева оживился Густав, от движений которого кожа дивана заскрежетала. – Том, Эрма теперь полноценный член нашей команды, и давайте будем все относиться друг к другу с уважением. Мы все подписали контракт, у нас на носу тур, на кой черт нам сраться сейчас? Просто заткнись и давайте каждый будем делать свое дело. – Лучше бы я подписал контракт с самим дьяволом, а не с ней, – его напор уже напоминал снежную лавину. Своей громадной силой и безысходностью, что преследовала каждого, кто находился бы у подножья этой горы. Продолжал свое психологическое насилие над ее нервами и самообладанием, пытаясь тщетно вернуть себе титул самого лучшего. Во всем. В игре на человеческих нервах она явно проигрывала. Кто здесь и был дьяволом, так это он. Эрма встает следом, двинувшись к двери, откуда недавно вышел Йост. И почему-то ей хотелось выйти отсюда навсегда. В спину устремились пары вопросительных взглядов, которым она бы последним делом хотела ответить и обнадежить всем своим жалким видом. Не смотреть. Не чувствовать. Исчезнуть. Я не вписываюсь – Стой, – Билл находится все там же и повелительным тоном душит ее главенствующую над остальными ощущениями и эмоциями слабость. Слабость – А что так, куколка? Правда глаза режет, не так ли? От нее не убежишь, – топчется на остатках ее твердого самообладания и желания не пустить в ход кулаки. Веки щиплет отвратительная влага, появившаяся так некстати. Старший Каулитц подходит ближе к ней, а следом оживляются остальные трое. В зеленых омутах Георга плещется неосязаемая паника, но видна вполне осязаемая нить, тянущаяся к девушке прямиком в пропасть, чтобы не упала. Но она не ухватывает. Падает в горящую кареглазую лаву того, кто остановился возле. Густав прокашливается в кулак и не понимает, что за цирк развернулся здесь. А ей ничего не остается, как сраженно опустить взгляд, вонзить его бездумно куда-то в область дурацкого принта на футболке Тома, куда-то в грудь. Туда, где нет сердца, – Ты же хорошо услышала, как встретила тебя наша публика? Она дрожит, это точно. Том даже фальшиво расстраивается с того, как она смотрит. Точнее, не смотрит. Безразлично и как-то измученно, даже потешиться больше не над чем. В жилах вскипал бы ядовитый азарт с новой силой, увидь он снова эту искру злости в ней. Ловя рукой огонь еще раз, пока не обожжет, – Нравится тебе такое теплое приветствие наших фанатов? – Том, довольно обострять ситуацию. Мы уже во всем разобра... – Билл оказывается бесстыдно прерванным. – Замолчи и не лезь в наш разговор, – шипит сквозь зубы, а затем снова разворачивает свою давлеющую пытливость, – Ну так, как тебе, м? Готова ли ты и вправду на наших шоу испоганить все наши песни своими отвратительными партиями? Неприятный ком застрял в горле, как и поочередная чеканка логического ударения. Словно молотом по ее уже на последнем круге издыхающей выдержки. Девушка плавно сгибает руки в кулаки и шевелит челюстью, выпрямляется. Чтобы не быть тряпкой. Не быть слабой перед ним. Она не слышит того, что хотела бы сказать ему в ответ. Только воздух, бившийся в ее внутренних резервах и сдерживающий бешеный рев прямо из душевных низин. Тоже побитых и тоже покалеченных. Еще секунда, и этот кулак встретится с твоей рожей Ты не пуп земли, твою мать – Ты заебал уже, угомонись, – Листинг словно очнулся от зимней спячки и даже повысил голос, – отстань от нее и смирись уже, что она одна из нас! – Она никогда не станет одной из нас, – словно битой, отбил его слова от стены своего упорства, – Исполнять наравне с нами наши песни, наши наработки, использовать нашу славу, купаться в любви наших фанатов. – Серьёзно, Том, хватит уже перегибать палку. Умей достойно принимать правила игры, – Билл попытался оттащить уже на грани бешенства брата, но тот уперся, как шкаф. Все же младший по физической силе сильно проигрывал своей худощавостью, – Густав прав, мы все сейчас пересремся и чего хуже, провалим тур! И на секунду ему становится даже не по себе при виде блондинки, замершей в дверях и жалящей насквозь холодом в уже затуманенном взгляде. Нет, она не расплачется. Не посмеет. Желчная усмешка слетает с пирсингованных губ, немым ударом отправляет в нокаут. – Ты довольна, как тебя там... мм, забыл твою фамилию, смазливая блондинка? Ты допрыгаешься до того, что развалишь нашу группу еще до начала тура. Развалишь все, что мы строили годами кропотливым трудом. Упорно держится, не поддается истерике, что уже поочередно взрывает атомные бомбы изнутри, собирает волю в кулак. Его бездушность и желание отыграться за прилюдно растоптанное самолюбие таранит насквозь, размазывает по стене, закатывает в асфальт, но вместе с этим застилает перед взором красное полотно. И она срывается, как бешеный бык. Ее очередь нападать. – Конечно, тебе это свойственно, – наигранно смеется, – Ведь твой мозг настолько крохотный, что даже самая базовая информация там не умещается. А главного разрушителя я вижу напротив. Со смазливой рожей и уродскими косичками. И знаешь что, эээ... – она из последних сил давится от слез. Не позволит никому видеть красных проблесков на замутненных подступающей влагой белках. Отворачивается вполоборота и почти не дышит, исполняя подобие полуусмешки, – не помню, как тебя там... Хам и сексист? Можешь гордиться, что у тебя такие фанаты. Такие же слабоумные сволочи, как и ты сам. Твое зеркальное отражение на тысячи таких же уродливых лиц. Все отчаяние передается в предательски дрожащий голос. – Лучше я буду смотреть на них, чем на убогую нищенку в роде тебя. Эрма задыхается, и происходящее вокруг переходит в замедленную съемку. Звенящая тишина нарушилась смачным хлопком и грубым толчком тяжелого кулака в плечо. Георг набрал в легкие как можно больше яростного запала и съехал с граничащей черты, переходя в наступление. Даже невзирая на то, что это его лучший друг. – Совсем охренел?! Том даже дернулся с места от боли, трогая ладонью разбитое место и подбирая пальцами багровый след с нижней губы. Еще чуть-чуть, и кольцо пирсинга бы разорвало кожу как бумагу. Билл не успевает ничего сообразить, видя перед собой бешенное, валяющееся на полу мессиво из дергающихся ног и рук и вместе с Густавом срывается, чтобы разнять это побоище. Георг рвано и злобно выдыхает, прикладывая кулак к побагровевшему месту на лице и недоумевает с демона, что поселился в теле лучшего друга. – Ты переходишь все границы, Каулитц, – на выдохе, еще с красной пеленой на глазах. Георг порывается прописать еще один удар, чтобы поставить точку, но Густав, обхвативший сзади, останавливает. Точно так же как и Билл позади Тома, пропускающего в груди изнуряющие залпы одышки. В дверном проеме стало пусто. Перед девичьими глазами уже плыла дурацкая тушь, что попадала между ресниц и колола еще сильнее той правды. Тонула в океане ее персональной боли. Той, которая сносила весь мир как гребанное наводнение при сорванной плотине. Ее плотина сломалась с первым ударом Георга в челюсть Тома. Со всем заслуженным остервенением, будто в борьбе за справедливость. Ей предназначался билет в первом ряду, но вместо этого вокруг плыл серый коридор и подкашивались ноги. Вывеска «Emergency Exit» с бегущим человечком в конце коридора как никогда кажется спасительным светом в тоннеле, тем самым выходом. Пусть и запасным, как и она сама. Она игнорирует вой, что разразился внутри и не желает знать, что развернулось в том проклятом помещении, из которого она позорно сделала ноги. Но так яростно хотела быть на месте Георга, чтобы так же со всей дури зарядить в его наглую физиономию и мигом стереть наглую эмоцию, насквозь до дна пропитанную гнилью. Все еще держится, все еще думая, что рядом кто-то есть и что явить выброс воющей обиды и печали – будет катастрофой, апогеем слабости и ничтожного бессилия. Хотя что может быть еще катастрофичнее? На удивление, дверь быстро поддалась и открыла выход на ступеньки, ведущие во внутренний двор здания. Здесь не было ни единой живой души. Только ее, избитая, и уже неживая. Избитая больными, сокрушаюшими фактами, оголяющими неприятную, но неизбежную правду. Теплая влага, сходящая с ресниц и вяло идущая блестящей тропинкой по щекам, щипала шею и выносила наружу труп и так долго держащегося терпения. Слишком долго. Не хочет ничего чувствовать. Никуда смотреть. Ни на кого. Внутри разрастается пустота, необъятная бездна, куда падают надежды и жалкие мечты. Жалкие, как и она сама, убогая нищенка. Поломойка с гитарой Все, чего хотелось ей сейчас – ворваться в свою комнату, выломав дверь с ноги, разбить вдребезги компьютер со всем транслирующимся там радужным миром, со всей сохраненной музыкой и аккордами, сорвать со стен все постеры, лживо внушающие о фальшивой надежде, что когда-нибудь и она сама станет такой же героиней таких же постеров, со всей дури разбить гитары, взявшись за гриф. Чтобы наружу торчали лишь внутренности, микрочипы, проводки. Ее выворачивает саму от нового залпа разрывающей изнутри боли, подводящей к вселенской истерии. Кулаки сжимаются на груди, теплящаяся надежда как можно быстрее выплакать все это не покидает до последнего. Давит еще сильнее. Голова прислоняется к перилам, холод ступенек жалит кожу даже сквозь плотное джинсовое сукно, куда неконтролируемо падают ее слезы. Больно Невыносимо больно Эрма судорожно выдохнула, уже перестав вытирать руками льющуюся с уголков век влагу. И от мыслей о том, как она выглядит, ей хотелось пуститься в новый залп истерики еще сильнее. Размазанная неводостойкая тушь и тени, расплывшиеся черными разводами по лицу превратили ее в еще большее уродство. Слова, застрявшие в недавнем моменте, гипнотическим импульсом отравляли каждую клеточку. Убивали. Выпотрашивали наружу, превращая в безвольную куклу. Сегодня она позволила себе такую роскошь, как слезы. Держалась слишком долго. Диафрагма подпрыгивает, замирая в подвешенном состоянии, когда сзади слышатся чьи-то настойчиво подбирающиеся сзади шаги. Девушка одергивает себя, чтобы не повернуться, потому что чутье подкидывает вариант, кто может быть позади. Ну конечно, кому-то просто так понадобился запасной выход? – Георг, спасибо, что заступился, но тебе не обязательно было сюда приходить... Перед глазами все еще мутная пелена, сквозь которую разворачивается вид на двор с молодой зеленью, только вынырнувшей из спячки. А внутри Эрмы настоящая снежная зима, о которой пишут в сказках, и от которой хочется сильнее спрятаться. В спячку, зарыться носом в локоть и уснуть в таком положении, с согнутыми у лица коленями, пока вокруг заметало бы снегом. Она даже не чувствует весеннего холода, что царил на улице. А сейчас действительно не чувствует, потому что на плечи опустилось что-то очень теплое. – Георга здесь и нет, – обладатель голоса заставил мигом развернуть голову в свою сторону. И породить уверенность, что это какое-то недоразумение. – Ты?.. – шепот с удивлением. Пальцы ухватываются за ткань плотного черного пиджака-косухи на плечах, принесенного младшим Каулитцем. Который сейчас стоял высокой фигурой позади и с вопросительно-сожалеющим выражением смотрел на нее. – Да уж, разочарование века, – Билл коротко усмехается и плюхается рядом. Обоняние вновь улавливает ноты уже приевшегося цитрусового парфюма. Став на одном уровне с ней, парень сводит к переносице брови и впивается со всей внимательностью, – Здесь вообще-то холодно. Это твое любимое место для самобичевания? Эрма всхлипывает, шмыгает покрасневшим носом, но отворачивается от брюнета в профиль. Прячется за завесой волос, стыдливо смыкает веки, которые щипало от слез, но чувствует каждой клеточкой, что он все еще смотрит. И не отстанет. – Знаешь что? Если ты пришел добить меня сарказмом, как твой брат, то лучше свали. – Мой брат сейчас утирает кровь из носа, потому что действительно я добил. Его. А от тебя я не свалю, потому что я хотел извиниться. Надо же, какой благородный – Извинился, молодец? Мне похвалить тебя и по головке погладить? – бурчит в согнутые колени. Не смотрит. Билл секундно закатил глаза. Подул сильный ветер, отчего по телу пробежала дрожь. – Эрма, я понимаю, ты злишься и хочешь сорвать все дерьмо и всю обиду на меня, но поверь, я здесь, потому что не хочу как-то оправдать брата или потому что меня кто-то заставил, а я здесь, потому что я виноват перед тобой и хочу, чтобы мы поговорили. Чтобы ты поговорила со мной. И пока мы все не уладим мирным способом и ты не перестанешь лить слезы, сидеть здесь на черт возьми, собачьем холоде, я не отстану. С каждым словом его тон грубел. Биллу самому осточертела эта грызня и он готов предпринять любые попытки, даже стаскивая с себя всю эту мишуру розовых предисловий и становясь более решительным. Не тем Биллом Каулитцем, который слащавил всем на камеру и смущенно улыбался. А тем, кто мог разом вправить все шестеренки в голове и выбить мешающую дурь. – Билл, скажи честно... – тихо, с хрипотцой, – я действительно лишняя среди вас? – все его слова будто пошли боком. Мимо нее. Ее интересует лишь ответ, который томил душевную клетку изнутри и поселял хаос. – Пока ты будешь в это верить, так оно и будет. Но я скажу тебе честно, как ты и хочешь, – Билл покачал головой и смягчил тон, – У тебя действительно крутой талант, жизнь дала тебе шанс стать одной из нас. Используй его и не обращай внимание ни на кого. Даже на моего брата. Да, он бывает тем еще подонком, но ты поступишь еще дурнее, если предашь свою мечту и свои надежды. Из-за него. Ты сыграла просто изумительно, и я обоих вас могу понять. Том не терпит себе равных и чего хуже, превосходящих его, это очень большой удар для него. Но просто будь выше этого. Не замечай. Игнорируй и делай свою работу. А я поговорю с ним. Безысходность подоспела еще ближе, затягивая тугую петлю на шее. Эрма пропускает через себя каждое слово, но так же бездумно пялится в пустоту перед собой, теснее кутается в пиджак, принесенный Биллом. И буквально не дышит. Запрещает себе дышать, чтобы не разносить по телу новую волну отвратительной печали, разъедающей душу. – Разве ты не видишь, что он ненавидит меня и если бы была возможность, то размазал бы по стене и живого места не оставил? – Он больше не посмеет как-либо оскорбить или унизить тебя. Понимаешь, чтобы тебе самой было проще, не реагируй на его выпады, и тогда тяга вечно задирать тебя пропадет. Вообще, Том всегда только лишь хочет казаться сволочью, каковой не является, и иногда мне правда стыдно за его поведение. А то, что ты исполнила его соло без единой помарки, конечно задело его, но ничего, перебесится. Уж я-то знаю. Мне как лидеру важно спокойствие в группе и благоприятная атмосфера. Теперь мы одна команда, одна семья. Действительно? Одна семья, в которой ты нелюбимая сводная сестренка – Ты правда так считаешь?.. – Если бы это было неправдой, то я бы не сидел тут с тобой, продрогший до кости. Прости меня за все это, и все же... – голос Каулитца-младшего чуть дрогнул, – я хотел поблагодарить за то, что поддержала меня там, в закулисье. И вправду было хреново. Ты очень помогла мне настроиться на репетицию. – А Том что? Разве он не поддерживает? – Том ничерта не умеет поддерживать, чтоб ты знала. – Видимо, он ничерта не умеет ничего, что касается доброты. С губ обоих слетела синхронная усмешка. Эрма саркастично сжала губы, глядя на Каулитца, а затем на его руки. – Кстати, ты забыла в студии, – это была пачка сигарет и зажигалка, – будешь? – А ты? – Если не возражаешь. – А твоя мамочка Том возражать не будет? – Эрму снова передергивает, когда она берет одну сигарету и лениво поджигает сначала себе, затем Биллу, – а то на репетиции он и это мне припомнил. Сказал, что тебе типо нельзя и все в этом духе. – Он конечно бывает гиперопекающей мамкой, думая, что я младше его не на десять минут, а на десять лет, – Билл затягивается, впуская в легкие живительный едкий дым с привкусом шоколада, – Боится, что голос посажу и не смогу выступать. Но это полный бред. Сейчас он был таким домашним. Уютным и располагающим к себе, что Эрма невольно подвинулась ближе, как нахохленный воробей к этому дивному черному ворону. В своем забавном капюшоне со звездой сбоку и слегка растрепавшейся челкой, спавшей на один глаз. Кольцо в брови и септум разве что добавляли некой дерзости, но ничуть не портили слаженные, правильные черты лица с умеренным количеством косметики. Легкая улыбка выражала душевную простоту обычного юноши, сбрасывала все маски для тысяч алчных зевак и глянцевых изданий. Эрма даже довольствовалась, что он такой открытый Только для ее глаз Совсем не похожий на того прекрасного черного лебедя со всех выступлений и фотографий в Сети. Приземленный, простой мальчишка по имени Билл Каулитц, который заботливо принес ей свой пиджак, укрыл им, сел рядом, ведет душевные беседы и снова курит с ней, обсуждая что-то философское. Она понимала, что в этом эстетически правильном сечении крылась губящая красота. Практически неземная и несвойственная для юноши. Та, в которую влюблялись миллионы. Но сейчас он снова был другим. Отстраненным, не похожим на похитителя девичьих сердец. – В первые дни ты казался мне совсем другим, – она озвучивает свои мысли, выдыхает вместе с дымом, обращаясь не то к Биллу, не то к себе самой. Констатирует то, что сперва так мучило. – Каким? – Билл оживляется, затягиваясь снова. – Ну, тогда ты казался мне слишком закрытым и недоступным. Не как сейчас. Я думала, у вас с Томом это семейное, смотреть на людей, как на биомусор. – О, поверь, тогда дело было не в тебе, а в кое-какой сволочи... – Той самой, из-за которой ты так сильно загнался? – Ты уже понимаешь меня с полуслова, – Билл вновь улыбнулся, внося в ее душу крохотный солнечный лучик, – да. И благодаря тебе, кстати, я принял решение расстаться с этим человеком, лучше уважать себя и не мучиться ради кого-то. Моргнула. Запоздалая положительная реакция расцветает на ее взаимной улыбке, выражая удовлетворение. Неужели хоть что-то хорошее она смогла сделать. – Но и тем более, опыт научил. В нашей профессии иначе никак. Тебя будут разрывать на части, орать в уши, пищать, тянуть руки, рыдать, умолять, и в таком раскладе нужна лишь холодная голова. Мы уже этому научены, и тебе, кстати, советую то же самое. Не поддавайся ничьему влиянию, будь сильнее. – Я понимаю, о чем ты. Когда мы как-то вышли из отеля в моем родном Кёльне, нас с Андреасом бешенное фанатье чуть не прихлопнуло, хорошо, что охранники подоспели вовремя. – О, как это похоже на нас! Нас с Томом точно так же чуть не вмазали в капот машины, если бы не Саки, нас бы в живых не было уже! Медленно тянущийся в воздух сигаретный яд кончился, уступив место трезвому уму. – Я прошу тебя, давай не будем упоминать Тома, – отмахнулась Эрма, – Меня уже трясет, когда я слышу его имя. – Пф, хорошо! – по-доброму поднял ладони вверх Каулитц, – Но и я тебя прошу, пошли отсюда. Если к началу тура я заболею, это будет на твоей совести! Он поднялся на ноги, всем видом показывая, что не намерен больше находиться тут, но и уходить один тоже не желает, – и тебя это тоже касается, Эрми. Стоп, как он ее назвал? – Эрми? – лепечет так, будто хочет ощутить на вкус это совершенно новое, дарованное Биллом прозвище. Поднимается следом, поддерживая на плечах согревающую ткань. – Если позволишь, я буду называть тебя так, – учтиво кивает Каулитц и слегка наклоняется к ней, – Или красный нос. Или слезинка. От его умилительной интонации что-то внутри тронулось и одарило теплом. Это чувство усилилось вместе со смущенной улыбкой, расцветшей на ее лице и наманикюренной изящной рукой, что легко тронула щеку. Собирая крупицу мелко выступившей влаги, – На самом деле, я жутко теряюсь, когда рядом со мной плачет девушка. Я понимаю, что должен делать что-то, чтобы успокоить, но... Не знаю что. С его уст это звучало как попытка оправдаться, но в ответ девушка просто приспустила голову и мягко усмехнулась, пряча смущение. Интонация Билла была слишком шутливой, но в то же время безумно серьезной, и это вгоняло в краску. Вместо холода. – Я не плачу, – с лёгкой улыбкой пробубнила девушка, следуя за Биллом обратно в здание. – Ну да, конечно, конечно, – его реакция стала даже раззадоривать. – Эй! – надулась, чем позабавила его сильнее. Теплота коридора моментально охватила обоих. Билл стянул с себя капюшон и вновь повернулся к девушке вполоборота. – Пойдем, – холодные пальцы обожгли кожу девичьей ладони. В глазах парня читается призывная неизвестность. – Куда? Он ведет ее за собой, прямо по коридору и направо, в сторону пустующих студий с затемненными стеклами в стене. Заводит в одно из таких помещений, уставленное различной аппаратурой и обставленное звукоизоляционными панелями. Эрма совершенно дезориентирована, а этот засранец как-то странно улыбается, но отчего-то ей хочется идти за ним. Держать эту руку с узорчатой татуировкой на предплечье и следовать туда, где она может избавиться от тревожного гнета, бьющего по ушам. – И зачем мы здесь? – взгляд ползет по шнурам, стойке с микрофоном, прочему техническому оборудованию. Но ответа на ее вопрос нет нигде. – Когда я в свое время ссорился с Йостом или с парнями по всякой мелочной ерунде...то сбегал постоянно в какую-нибудь свободную студию. Включал Green Day, мог просто сидеть забившись в углу или же потанцевать. Кстати, про танцы – перед этим туром пришлось и вправду потренироваться, чтобы быть на сцене не просто бегающей по углам поющей сосиской. Эрма снова хихикнула. Ей нравилось, как он раскрывается. Рассказывает какие-то свои маленькие тайны, детали прошлого. А раскрывается ли? – Может, и тебе поможет мой способ? Я могу составить компанию, если не воспротивишься, – Билл подошел к низкому столику и положил на него свой телефон. – Потанцевать? – ее посетило ненавязчивое недоумение, порождающее любопытство, – с тобой? – А ты видишь тут еще кого-то? Может, другого Билла Каулитца, который мог бы поднять твое паршивое настроение? Эрма рассмеялась в кулачок и поправила лезущие в лицо пряди. Некоторые из них были еще влажными от слез. Но больше слез не было. Пришел он, весь в черном, но таким светлым лучом, посетившим ее душевную глубину, доставшим до самых низин своей проницательностью в карамельно-шоколадном взгляде. А сейчас протягивающим ей свою руку. Ненавязчиво, но и не отступая. – Это не сложно. Тебе точно станет легче. Она слегка боится шагать навстречу, но твердо решает, что больше никакой страх над ней не властен. Не смеет диктовать условия и вершить свои порядки. С телефона заиграл очень знакомый неторопливый мотив, и так же неторопливо, почти невесомо Каулитц взял ее ладонь. Вяло подтянул к себе, задирая руку вверх и намереваясь провести девчонку вокруг оси. На ее лице поселяется уже искренняя, ничем не затуманенная улыбка, когда она все же делает поворот. А затем мягко касается второй руки в кожаной перчатке. Is there anybody out there walking alone? Is there anybody out there out in the cold? One heartbeat lost in the crowd Тихий голос подпевает своему записанному двойнику. Эрма слегка прикрывает глаза, уже совсем не тревожась о том, что она отвратительно выглядит. Заплаканная и потекшей косметикой. Чувствует, как медленная музыка магической волной заползает под каждую клеточку тела и наполняет невесомостью. Легкостью. Свободой. I feel you, don't look away Zoom into me Тело ощущало приятное тепло от этих волшебных импульсов. На крохотные мгновения проскочили воспоминания, как мама отводила непослушную девчонку в танцевальную студию, а потом эта самая девчонка вместо классических танцев сходила с ума под тяжелый рок. I know you're scared When you can't breathe, I will be there Zoom into me Билл подпевает самому себе. Так, чтобы был слышен его живой голос. И плавно двигает руками, прекрасно зная, что он очень неуклюж в таких танцах. Is there anybody laughing to kill the pain? Is there anybody screaming the silence away? Just open your jaded eyes Еще поворот. Девушка входит во вкус и неторопливо, изящно двигается, шурша своими широкими штанинами. И в этот момент Биллу кажется, что по своей импульсивности и отдаленно по стилю она напоминает ему Тома. Ей бы не понравилась такая мысль, однозначно. Поэтому парень тактично промолчал и сделал маленький шаг навстречу. Zoom into me Zoom into me I know you're scared When you can't breathe, I will be there Zoom into me Лучики света пускались в ее душевные пустоты все сильнее и ярче. Тяжесть, давившая на хрупкие плечи, сходила как темное наваждение. Прочь, подальше. Каждый звук клавишных через динамик телефона дарил беззаботность и желанное расслабление. Легкость, воздушность. ... И чертовски милую неуклюжесть, с которой им хотелось смеяться обоим. Come closer, and closer... Ей было приятно двигаться в такт музыке, чувствуя тепло чужих рук и выписывая незамысловатые круги. Ради того, чтобы призрак тревоги наконец отступил. Ради того, чтобы раствориться в этом поистине волшебном моменте и позабыть обо всем. Осознать Что в пустой студии с ней танцует тот, под чей голос она полоскала грязные тарелки и натирала пивные стаканы. От этого каламбура ей хотелось рассмеяться, не сдерживаться ради образа железной и невосприимчивой ни к чему леди. – Ты улыбаешься, а значит, мой метод сработал, – рука Билла отпускает ее. Он будто сам радуется от того, что совершил своего рода «подвиг». Эрма поднимает взгляд на парня, встречаясь с уютной теплотой в кареглазых омутах. Не в тех, похожих, что испепеляли своей злобой и ненавистью. Эти – другие. Близнецовые, но диаметрально противоположные по эмоциям и выразительности. Помещение погрузилось в тишину, но внутри нее все ещё звучал этот мотив. – Это было здорово... Билл делает еще один шаг навстречу, и цитрус снова заполняет рецепторы. Уже сильнее. Вместо дурашливости на его лице поселяется оттенок сожаления и даже стыда, отчего тон становится серьёзнее. – Прости меня еще раз... Обещаю, больше никаких постов, даже запланированных. И что еще раз вправлю мозги Тому, чтобы не нес подобную хрень в твой адрес. – Билл, мы ведь уже во всем разобрались, – утешающе констатирует девушка, – так что проехали. Парень стоит на месте еще несколько мгновений, а затем плавно обхватывает ее за плечи, наклоняясь. – Не плачь больше, ладно? – доброжелательно, даже по-покровительски, – Кто бы что ни говорил, ты талантливая девчонка, и все вместе мы порвем все сцены Европы. Тем более, пять – нечетное, значит, к лучшему. Он вселял веру. Говорил тихо, будто старший брат или родитель, утешающий заблудившуюся в лабиринте собственной слабости душу. И действительно обнимал, во что девушке было крайне сложно сейчас поверить. Ей впервые за этот день стало по-настоящему спокойно. По-крайней мере, уже второй человек, который не относится к ней, как к последнему ничтожеству. – Спасибо... – еле вымолвила Эрма, утыкаясь носом в грудь Билла и комкая на плечах ткань его свитшота. Он снова улыбнулся. На этот раз точно для нее одной.